Война и люди

Муниципальное общеобразовательное учреждение
«Танзыбейская средняя общеобразовательная школа»
администрации Ермаковского района

Выполнила: Подоличенко Екатерина Александровна, ученица 9 класса

Руководитель: Подоличенко Антон Федорович, учитель истории

п. Танзыбей – 2004 г.

Книга памяти.

Прошлое – то, что есть.
Ныне – прошлого честь иль месть.
Факт, задёрнутый в сон
Из тех далеких времён,
Свой продолжая полёт,
Вечным в завтра войдёт.
(Л. П. Селезнёва. «Факт»)

Однажды в нашей сельской библиотеке я смотрела «Книгу памяти Красноярского края». Среди фамилий авторов первого тома я прочитала фамилию Подоличенко Антон Климович.

Открыв страницу с литером «П», погибших в годы Великой Отечественной войны, по Бирилюсскому району (мой папа и дедушка с бабушкой из Бирилюсского района) я насчитала пять человек с фамилией Подоличенко – это моя фамилия.

Ещё я обратила внимание, что все они из Белоруссии. Меня это заинтересовало, и я решила узнать больше о тех событиях.

Многие из погибших -призванные на войну в 1942 году.

Подоличенко Антон Степанович призван в армию 1941 году, рядовой, погиб в марте 1943 года. Его брат Марк призван в 1942 году, рядовой, погиб в бою в июне 1943 года, похоронен в городе Бахчисарае. Подоличенко Евдоким Климович и его брат Фёдор, призванные в 1942 году рядовые, пропали без вести в сентябре и декабре 1942 года. Подоличенко Герасим призван в 1942 году, младший сержант, пропал без вести май 1943 год.

И только у одного из погибших есть место захоронения, а других родные и близкие ждали всю войну и после войны, не веря в гибель своих, дорогих им людей, и надеялись на чудо. Но чудо не произошло. И лишь один из всех Подоличенко, ушедших на войну и прошедший её всю до конца полковым разведчиком, награждённый медалями и орденом Красной Звезды, имевший ранение – это Антон Климович, соавтор КНИГИ ПАМЯТИ.

Из сорока шести мужчин, ушедших на войну из деревни Мендель, двадцать пять не вернулись с войны.

Но и из тех, кто вернулся, были калеки и тяжело раненые. Готовченко Иван – без ноги, Прусов Василий – без руки, Титенков Иван, тяжело раненный, умер в 1947 году.

А всего из Красноярского края ушло на фронт четыреста пятьдесят три тысячи человек, а сложили свои головы в горниле войны сто шестьдесят восемь тысяч.

Восемь томов « КНИГИ ПАМЯТИ» понадобилось, чтобы внести в неё имена погибших. Но не хватит и всех страниц «КНИГИ», чтобы запечатлеть боль родных и близких погибших и не вернувшихся с войны.

Чтобы память не была забыта нашим поколением, мы должны помнить наших родственников не только тех, кто погиб в бою, умер от ран, умер по возрасту, но и тех, кто был в тылу в то далёкое от нас время, кто, не жалея себя, во всём помогал фронту под призывом: «Всё – для фронта! Всё – для Победы!».

А чтобы помнить, надо знать. Вот я и решила узнать о тех далёких событиях двадцатого века.

Деревня Мендель. Переселенцы.

Меня заинтересовало название деревни, как она возникла и как в этой деревне оказались жители из Белоруссии , заселившие эту деревню. Ведь таких по России - матушке тысячи. Я обратилась к дедушке Антону Федоровичу, он учитель истории. Дедушка посоветовал мне прочитать книгу «Памятники истории и культуры Красноярского края» том третий. И вот что я узнала.

Для сбора ясака с подвластных чулымских татар, проживавших по реке Чулым, притоку Оби, для безопасности сборщиков ясака, в 1621 году томскими воеводами на правом берегу реки Чулым, на половине дороги из Томска в Енисейск был построен острог Мелецкий. А в 1710 году острог Бирилюссы.

В семнадцатом веке из центральных районов России группы пашенных крестьян стали заселять новые места. Земли в районе реки Чулым суглинистые малоплодородные, но зато в лесах водилось много пушных зверей и произрастало много медоносных трав. Новые поселенцы занимались охотой, разводили скот, распахивали новые земли.

…… …… …… …… …… … ……

В 1911- 1912 годы происходит разукрупнение волостей из-за массового наплыва переселенцев, (в большинстве своём из Витебской, Могилёвской, Минской, Орловской и других губерний) и выделяется вновь образованная, в результате столыпинских реформ, Бирилюсская и другие волости Ачинского уезда.

В 1912 году был закончен переселенческий тракт от Мелецка до Алтата, вдоль реки Мендель были нарезаны переселенческие участки, а по реке Мендель, притоку реки Кеть, были основаны деревни Мендель, Платоновка, Дмитровка, Почекутовка (этих деревень уже давно нет, всё заросло лесом, а тайгу, в тех местах вырубил Ильинский леспромхоз, расположенный в посёлке Рассвет Бирилюсского района по железной дороге Ачинск-Лесосибирск. И только внуки бывших жителей тех мест навещают могилы своих предков).

В городе Ачинске переселенцам показывали образцы почв, взятых из каждого нарезного участка, и на выбранные переселенцами места, давали направление. Но, как шутили переселенцы ,может, эта земля взята тут же под заборам, а если уж приехали, надо заселяться. Переселенцев стремились поселить общинами из одной местности, деревни, уезда, губернии.

Я думаю, что так новосёлам было легче обживаться: свои обычаи, общие интересы, одна нация, общие заботы, и легче переносилась тоска по оставленной родине. Новые места переселенцам нравились. Кое – кто писал домой, в свою деревню, приглашал на новые места знакомых «…кум, приедь, земли – скилько хичь, лесу – скилько хичь…»

Ехали в Сибирь в основном середняки, богатым было незачем, а беднякам не на что. Первыми поселенцами в деревне Мендель были четыре брата Подоличенко - Клим, Гавриил, Иван, Михаил Филипповичи, Готовченко Петр, Титенков Иван, Кутьков Григорий, Лакович Прокоп. Приезжим нужно было приготовить жилье к зиме, поэтому они сразу начали строить избы, валили лес, брёвна таскали на себе, крыши накрывали соломой. Летом занимались раскорчёвкой леса для пашни и сенокоса. Работа была трудная, тяжелая, изнуряющая. Однако год за годом расширялись участки, распахивались земли. Целина давала неплохой урожай. Покупали лошадей, коров и других животных.

В летнее время женщины нанимались на работу у коренных жителей – чалдонов: пололи посевы, жали, дергали лен. За выжатую десятину им платили до семи пудов хлеба.

Когда заканчивалась жатва, последний сноп-«дожинки» делали очень большим (2-3 человека еле поднимали его). А у хозяина в это время готовилось угощение. Жницы возвращались в деревню с обрядовыми песнями, восхваляя урожай и щедрость самого хозяина, и усаживались за стол, на котором стоял сноп-«дожинки», а хозяин угощал всех медовухой.

С началом первой мировой войны в 1914 году поток переселенцев прекратился, и лишь небольшая волна прошла после гражданской войны.

Моя прабабушка Подоличенко Евдокия Ивановна, до замужества Можугова, которая проживает сейчас в поселке Рассвет Бирилюсского района, ей уже восемьдесят восемь лет, рассказывала, что приехала в Сибирь в 1926 году из Могилевской губернии. Отец ее Иван Можугов, шахтер, погиб в шахте, мать осталась одна с тремя детьми, без родственников (они уже жили в Сибири) и поэтому решились уехать к ним.

Когда приехали в Мендель, жить было негде, и всей семьей поселились у деда Кутькова Григория. Жили бедно, и чтобы как-то помочь семье, ее, одиннадцатилетнюю девочку, отдали в няньки в одну семью в деревню Почекутовку. За это ее кормили и одевали. А когда немного подросла,стала помогать по хозяйству деду, собирала лекарственные травы и покупала себе одежду. Понемногу обустраивались, жить становилось легче. В начале тридцатых годов вышла замуж за Федора Подоличенко, сына Клима. Жить стали в их семье.

Семья Климовых была большая: шестеро детей да самих двое, Федор был старшим из сыновей. Все были работящие, имели хорошее хозяйство, жили неплохо, единолично.

Раскулачивание.

Когда стал организовываться колхоз, не все единоличники соглашались вступать в него, поэтому их раскулачивали. Попали под это не только семья Федора, но и семьи Калмычковых, Прусовых, Титенковых, Горбачевых. Соседи этих семей жили беднее и завидовали им, поэтому писали доносы в район, якобы эти семьи кулацкие.

Когда семья Федора узнала, что и их могут раскулачить, то они с Федором отделились от семьи, а так как своей хаты не было, то стали жить у деда Григория. Свекровь выделила им корову (отец Федора Клим к этому времени умер), а дед дал жеребенка.

Приехали из района уполномоченные, председатель сельсовета, понятые, чтобы описать имущество и распродать. Одна из соседок накануне, вечером, предупредила свекровь, чтобы они спрятали хлеб и другое имущество. Часть хлеба унесли в лес, а чугуны и горшки разбросали по огороду, но те же соседи ночью подобрали эту посуду и украли хлеб.

Распродавали все чашки, ложки, всю домашнюю утварь, оставили только два мешка муки, мешок зерна и немного картошки. Села свекровь на мешки, собрала детей к себе, голосом голосила, волосы на себе рвала от горя. Впереди зима. Но прошло и это.

В колхозе.

Долго думали раскулаченные: «Жить ли единолично или вступить в колхоз?» Жить единолично перспективы было мало, большие налоги, землю выделяли плохую, поэтому решили вступить в колхоз. В колхозе стало жить легче, работали все вместе, было веселее, хорошо получали на трудодни, до десяти килограммов хлеба. Как рассказывала бабушка Дуня, однажды они с дедушкой Федором заготавливали дрова в лесу. Когда прищли домой в избе на полу насыпана куча ржи. Это привезли из колхоза остатки на трудодни, а хлеба итак было уже много. Хлебом откармливали свиней до такой степени, что они только могли подниматься на передние ноги. Кормили их из чашки, молоком с хлебом. Сало было толщиной с четверть, а когда убивали свиней палить не разрешали, шкуру обязательно нужно было сдать государству.

Излишки хлеба колхозники возили на продажу в Енисейск. Туда везли возы с хлебом, оттуда с товаром. Женам привозили дорогие подарки, в которых они стыдились выходить, считая эту одежду городской.

После весенних и осенних работ в колхозе устраивались праздники - сабантуи. Приезжали представители из района, стахановцам привозили подарки, Фёдору подарили сапоги, Гаврилихе и Анне Иванихе, Парасковье Прокопихе по платью, получали подарки и другие.

Жили хорошо. На работу и с работы с песнями. Думали, что так и будет продолжаться такая жизнь, да не знали, что «Человек предполагает, а бог располагает». Война началась …

Война.

Как война началась? Колхозники работали в поле, женщины пололи яровые, мужчины заготавливали силос, день был хороший. А когда вернулись в деревню, через некоторое время всех жителей пригласили в колхозную контору, никто не знал зачем. В конторе были два незнакомых человека из района, они сказали, что началась война, на нас напали немцы. До нас не сразу дошло, это было где-то далеко, а потом стало страшно. А еще они сказали, что война закончится быстро, но нас это не успокоило. В магазине раскупили все, что было , особенно соль и спички.

Через некоторое время наши мужики стали получать повестки из военкомата. Многих забрали в армию в1942 году, тогда забрали и Федора. Дети еще спали. Он не стал их будить, поцеловал и вышел. Все провожающие плакали, а мужики говорили: «Не плачьте, вернемся живыми». Но ни один из призыва 1942 года с войны не вернулся. У некоторых неизвестно даже , где могилы.

Теперь все работы и заботы легли на стариков, женщин и подростков. Зимой надо было возить сено, заготавливать дрова, несмотря на сильные морозы, а зима была морозная, на одного трудоспособного норма была десять кубометров. Дерево ведь надо свалить, распилить на чурки, расколоть и сложить. Пилы были двуручные, тяжёлые, длинные и называли их «стахановские». К весне 1942 года стало еще хуже. Приходили с фронта письма, похоронки. Почти в каждом доме было горе. Пришла похоронка и на Федора. Только одно письмо успел прислать с войны, где он писал, как ходят в атаку, что осколки и пули звенят, как у нас мухи, что привыкли к смерти (жаль, что письмо не сохранилось).

Зимними вечерами женщины собирали посылки на фронт: вязали рукавицы, носки, шили кисеты, даже вкладывали записки. Адрес посылок один – Действующая армия, но старались посылать и на номер полевой почты, а вдруг достанется родным, близким, знакомым. В колхозе забирали лошадей на войну, а коров, свиней, овец сдавали на мясо для фронта. Увозили хлеб. Некоторых лошадей клеймили и оставляли в колхозе, их называли фондовскими и запрещали использовать в тяжелых работах. Этих лошадей могли взять для фронта в любое время.

Тех мужчин, которые по состоянию здоровью не были годны к военной службе, отправляли в трудармию. А там, по рассказу Тенькова Сергея Михайловича, было еще хуже, чем на войне. Тяжелые работы на лесоповале. Лучковыми пилами по глубокому снегу валили лес, а чтобы рабочие не разбегались, их охраняли. Лес возили на лошадях: машин не было. Кормили очень плохо. Голодные, еле волочили ноги, но все же убегали… в военкоматы, просили отправить их на войну, там хоть кормят.

А вот еще воспоминания дедушки о том, как рассказывал Мясников Андрей Андреевич, фронтовик, артиллерист, прошедший всю войну без ранений. В 1943 году их артдивизион разбомбили, а он попал в команду за пополнением в город Куйбышев. Пока шло оформление, его назначили в наряд на хлебозавод в паре с одним мужчиной из трудармии. Носили дрова в кондитерский цех. Напарник Андрея, учуяв запах шоколада, бросил дрова, побежал к столу, где формовали шоколад, сгреб руками в кучу уже сформованный и стал с жадностью есть. Андрей схватил его за ворот фуфайки, оттащил. Женщина формовщица залилась слезами: «Ты же мою дневную норму уничтожил. Вот же лежит не сформованный, попросил бы, то покормила бы я тебя». Мужчина опомнился, упал на колени и просил прощения.

Я думаю, что мужчина в тот момент, обессилив от недоедания, не мог владеть своими поступками, однако в любых случаях нужно уметь сдерживать свои порывы, понимать ситуацию в которой находишься, а не терять разум. Трудно не одному, трудно было всему народу. Слабость можно простить, если она не причинит вред другим.

----------------------------------------

Полевые работы, несмотря на войну, не уменьшались, а даже увеличивались, потому что огромная территория страны была захвачена врагом, а хлеб нужен. В работу включались и подростки, которые пахали землю. Чтобы вспахать один гектар, нужно было пройти за плугом 33 км. Сеяльщица Толстелева Настя вручную засевала за световой день до 5-6 гектаров. Поля зарастали сорняками, их не успевали пропалывать. Сено косили вручную. Норма выкосить клевера – 35 соток, смешанных трав – 40, луговой травы – 45. Анна Селиванова и Дуся Вишталюк выкашивали по 70.Старики – Петр Готовченко, Петр Горбачёв, Гавриил и Михаил Подоличенко за день выкашивали десятину, домой уже шли в раскорячку.

Конных сенокосилок было мало. Сгребали сено вручную. Норма для женщины была 20 центнеров в день. Сено метали в зароды, подростки на лошадях подвозили копны. Норма подвозки – 70 копён, самому подкопнить, чисто подобрать клочки упавшего сена. Не сделают этого, тогда мётальщики «по мягкому месту» путом отхлещут - труд людей беречь надо, женщины из последних сил косили, а ты теряешь.

Не успела закончиться сеноуборка, подходила жатва.Жали серпами вручную. Норма выжать озимых – 15 соток, яровых, ячменя и пшеницы по 18. Овёс косили грабками, это совмещённые коса и грабли. Они очень тяжёлые, неудобные, а норма-полгектара. На весь колхоз осталась одна лобогрейка. Во время жатвы каждой женщине выделялась бугоня (полоса через все поле) и давалось время на ее уборку. Бригадир замерял ее площадь, а потом на сжатой полосе отмерял в любом месте квадратный сажень и подсчитывал, сколько колосков потеряно жницей. Допускалось до двух, за большее наказывали. Иногда жали даже в лунные ночи, чтобы выкроить время для заготовки кормов в своё хозяйства.

А если женщины жали группой, то по очереди отпускали друг дружку, а сами выполняли её норму. К концу дня спины не разгибались. А сказывалось всё это на их здоровье, уже после войны.

Молотили хлеб конными молотилками. Если не успевали за погожие дни смолотить, снопы складывали в скирды и бабки и домолачивали зимой.

Обмолоченное зерно свозили на сушилки и там досушивали. Сухое зерно клейтонили, сдавали государству, себе ничего не оставляли, только на посевы. Не дай бог насыпать в карманы хоть горсть зерна. Перед уходом с работы проверяли. За найденное зерно можно было лишиться свободы. Кравцова Ганночка и Фрося Кумановская унесли по два ведра овса, за это их осудили на два года, несмотря на то, что у них были маленькие дети, а мужья сражались на фронте. Не вынесли эти женщины лагерной жизни, простудились и умерли там. А детей их забрали к себе родственники.

Как жестоки были те законы. Даже дети были беззащитны перед равнодушием взрослых, а равнодушие страшнее предательства. Как же должны были чувствовать себя сражающиеся на фронте солдаты, если в тылу было такое отношение к их детям и женам.

Несмотря на войну, жизнь брала свое. Вечерами молодежь собирались у кого-нибудь в хате, на загнетке раскладывали костерок и при этом огне пряли, вязали, пели протяжные песни, иногда и танцевали вальс, польку, подгорную, краковяк, пели частушки:

«…Распроклятая Германия, сгорела бы в огне!

Не дала повеселиться, ни миленочку, ни мне», а были и такие:

«…Девок много, девок много, девок некуда девать,

Скоро кони передохнут, будем девок запрягать». В частушках отражалось то, что было в жизни: в деревне оставались одни девчата. Но народ знал, что победа будет:

«Скоро кончится война, пойдут ребята ротами,

Я своёго дорогого встречу за воротами». Были частушки с каким-то печальным юмором:

«Хорошо тому живётся, у кого одна нога,

Матерьяла надо меньше и штиблетина одна».

Я думаю, что, если бы народ только горевал, он не вынес такое испытание. А в этих шутках, даже и печальных, проявляется сила народа, его дух.

На сушилках работали с ночевой, а дома оставались одни малые дети, и, женщины ночами ходили их проверяли. Страшно было ещё и потому, что в деревню наведывались дезертиры. Были случаи, когда из хлева уводили коров, обув их в лапти, чтобы следов не было заметно.

Я не поняла, кто такие дезертиры. Оказывается, когда началась война, некоторые мужчины хотели скрыться, переждать эту войну, остаться живыми. В деревне Платоновке Купленик понял, что скоро его призовут в армию, ушел в тайгу. Повестку принесли, а его нет дома. Так прошло полгода. Он скрывался в тайге, убивал зверей, тайно приходил к семье, приносил мясо, а жена его тайком делилась этим мясом с соседями, и соседи не выдавали его, даже зная, что он приходит в деревню. Женщины- солдатки не осуждали его, говорили, что если наши не вернутся, так пусть хоть он живет. Два его родных брата были на войне, писали письма, получали награды. Может быть, именно это и заставило Купленика придти и сдаться в милицию и отправиться на фронт. Вернулся он с войны, получив медаль, рассказывал о своей душевной слабости, которая чуть не сделала его презираемым в деревне. Люди простили его, да и солдаты относились к нему без презрения.

Когда мой дедушка работал директором школы в Мордвиновке, ему рассказал житель этой деревни Мироненко Николай о своем куме-дезертире. Как началась война, он в тайгу подался, охотник хороший был, зимовье хорошее было, заранее запасов приготовил себе, имел ружье берданку, много патронов. В деревне знали, что он скрывается в зимовье. Кое-кто знал, где оно находится. Приезжала милиция, чтобы его взять, но по чернотропу это было опасно. Когда выпал снег, из района приехали милиция и представители военкомата. Следопытов-охотников, и в том числе Мироненко, взяли с собою на поиски кума-дезертира. Когда подходили к зимовью, разделились на три группы. Мироненко первым подошел. Залаяли собаки. Из зимовья вышел его кум с ружьем. Мироненко из-за дерева крикнул ему, чтобы тот сдался милиции, расстреливать его не будут. В ответ кум: «Уходи, кум, а то придется убить тебя!» - и поднял ружье. Мироненко выстрелил первым. Выстрел оказался смертельным. Подошли остальные. Кума похоронили там же.

Участник войны Младенцев Иван Григорьевич, живший в поселке Танзыбей, рассказывал такой случай. Житель Покровки Козлов уже зимой 1941 года получил повестку в военкомат. Когда доехали до реки Кебеж, Козлов остановил возницу, чтобы сходить «до ветру» и попросил его ехать дальше, сказав, что он его догонит. Дорогой возница задремал, а когда приехал в Григорьевку, Козлова там не оказалось.

Он вернулся назад. Доехав до реки, у полыньи он обнаружил рукавицы, зацепившуюся за край льдины шапку и следы от рук на самом краю полыньи. Вызвали милицию. Ничего не нашли. Утонул мужик.

После войны, Иван Григорьевич случайно оказался в Абакане на рынке, и узнал в продавце давнего знакомого. Поздоровался. Продавец молчит.

- Что, не узнаешь?

- Не ори, узнал. Не Козлов я. Понял? Нет Козлова. Я другой человек. Ты обознался и не болтай лишнего.

- Бог тебе судья, - сказал ему Иван Григорьевич.

Три разных случая, три судьбы. Один смалодушничал, но совесть проснулась. Он вспомнил о детях, о братьях. И нашел силу воли, чтобы кровью смыть свой позор.

Другому не повезло. Я думаю, что лучше быть убиту на войне, чем погибнуть бесславно в тайге.

А третий всю жизнь прятался под чужой фамилией, постоянно оглядывался по сторонам, не узнал бы кто.

Слушая рассказы и воспоминания людей того далекого времени, я стараюсь понять: откуда у них брались силы, особенно у женщин. Почти бесплатная работа в колхозе, воспитание детей, обработка своих огородов (только за счет своего огорода и выживали колхозники). По шнуровым книгам огороды были до сорока соток, в большой семье такого участка было мало. Как рассказывала Младенцева Анна Моисеевна, их большая семья решила вскопать в лесу небольшой участок земли и засеять просом. Хорошим уродилось просо, четыре мешка намолотили, но донесли соседи в милицию. Приехали два милиционера забрали ее мать вместе с просом и увезли в район. Три дня держали ее в КПЗ, потом отпустили. Законы суровые, время военное, трудное. У милиции в деревнях были свои доносчики, народ узнавал о них, презирали и боялись: не сделать бы чего противозаконного даже в тех трудных условиях жизни.

Сейчас рядом живут потомки тех, кто доносил и тех, на кого доносили. За обиды не мстят, но в душе помнят, иногда в разговоре случайно коснутся этих тем, но уже без злобы.

Если в колхозе не хватало семян засеять поля, женщин отправляли в район за семенами, а до него пятьдесят пять километров. По весенней распутице, в плохой обуви, двое суток в дороге. Приносили они по двадцать пять килограммов.

Почту носили по очереди от деревни к деревне два раза в неделю. Жители Менделя носили от Сосновки до Менделя, от Менделя до Кети- жители Кети, а потом в обратном порядке- в район. Лошадей не давали, берегли для тяжелых работ, а люди, выходит, были сильнее и выносливее лошадей.

Когда я спросила у своей бабушки, откуда бралась у них сила, она интересно ответила: «Мы не силой брали, а щиростью. Да и колхоз помогал, всем миром это делали, и друг дружку поддерживали, не будь колхоза, не выжили бы».

Не могла я понять «щирость». А это - сила духа, напряжение силы воли, стремление быстрее разбить врага, помочь тем, кто на войне, и забывали про сон и усталость, горе, холод, голод.

В экстремальных условиях человек делает то, что в обычных ему не под силу. А в войну, во всей стране были «экстремальные условия».

Зимою работали на строительстве баз. Скажет бригадир: «Завтра, бабы, берите топоры». Работали звеньями: Татьяна Петрочиха, Марья Иваниха, Гаврилиха и бабушка Дуня. Мастером был дед Петр Горбачев, покажет он как и что надо делать, отвернется, чтобы слезу смахнуть, и, с Богом, бабоньки! Мне стали непонятны имена женщин: Петрочиха, Иваниха и т.д. Оказывается, когда девушка выходила замуж, она сразу получала имя мужа и так на всю жизнь. Если даже муж умирал и женщина выходила замуж за другого, для жителей деревни она все равно оставалась Гаврилихой. Этот обычай нес в себе супружескую верность, семейную сплоченность, даже дети назывались Гавриловы.

Мирная жизнь

Закончилась война. Ликование, радость и слезы, счастье у одних, горе у других, все плачут.

Люди думали, что станут жить лучше, но почему-то лучше не стало. Видимо, война так подорвала хозяйство – колхоз, что он уже не мог оправиться. Участь его была предрешена, касалось это не только деревни Мендель, но и других деревень по реке Мендель, да и по всей России. Но это еще в будущем и никто об этом не знал, а пока приходят мужики с войны. За годы войны развалилось хозяйство, сгнили заборы, прохудились крыши, крытые соломой, покосились хаты. Надо все поднимать, а у народа уже сил было мало, да к тому же налоги: мясом- 50 кг, шерстью-2 кг, кожей-1шт., яйцом-56 шт., зерном-1ц пшеницы, или 1,5 ц овса, или 1,3 ц ячменя,или 1,2 ц ржи, маслом-10 кг, картошкой-1,5 ц или 15 кг крахмалом, деньгами-до 1,5 тыс. руб. За коров и свиней за одну голову по тысячи рублей. Если налоги уплачивались не вовремя и не полностью, они переходили на следующий год как недоимка с нарастанием пени.

Мясо нужно было сдать живым весом, затем этот скот доращивали на выпасах в определённом хозяйстве. Так в Бирилюсском районе была деревня Заготскот, где животных доращивали и осенью гнали по тракту в Енисейск на мясокомбинат. Мясо поступало на золотодобывающие прииски и в Норильск.

За сданную продукцию плата была чисто символическая. Чтобы сдать план, вдовы объединялись в зачёт: одна сдаёт одну голову скота в счёт своего налога, а излишки засчитывают в счёт налога другим женщинам, которые в течение года доращивают собственный скот и в следующем году расплачиваются им. Количество скота ограничивали, да его, наверное, не смогли бы много держать, особенно вдовы. Накосить сено, привезти его также трудно, как и в войну.

Представители от сельсовета ходили по домам, записывали все, что есть в хозяйстве, что посеяно и сколько, от этого зависел размер налога. Жители прятали скотину, угоняли ее в лес.

«Красноармейским семьям»: у кого погибли на войне мужья или дети, если родители были старые, полагалась «скидка» на все виды налогообложения, хоть и не большая, но для голодного времени это было заметно. За погибших родственникам платили пособие. Размер зависел от звания погибшего и количества детей (иждивенцев). Участники войны получали пособие за награды, ранения и звания.

Хозяйство у колхозников становилось натуральным. В огородах сеяли ячмень, пшеницу, просо, лен, коноплю и овощи. Зиму женщины пряли, а потом к весне ткали полотна, да еще и с разными узорами, цветами на бельё нательное, постельное, портянки, рушники, набожники (полотенца с вышивками и кружевами на иконах), скатерти, покрывала. Плели лапти, выделывали кожу, шили обувь- и все это умели женщины-вдовы. Шили фуфайки, вместо ваты- куделя, а в матрасах – солома. Перед Рождеством и Пасхой солому меняли. Праздники отмечали все одинаково и советские и божественные. Хоть и голодные были, но к праздникам гнали самогон. На печки- буржуйки ставили чугун с брагой, сверху чугун-верхняк и корыто с холодильником. Гнали ночами, тайно. Милиция приезжала, ходили по домам с обыском, искали не только самогон, но и брагу. Найдут – брагу выльют, да ещё и штраф наложат. Но были и добрые «сыщики», они знали нужды сельчан и брагу не выливали, попросят у хозяина чашку соли, всыпят её в бочку с брагой и скармливай её скотине – самогона не выгонишь

Бывали и чудаки: придут к хозяйке по доносу, спрашивают «самогон есть? Говори честно, иначе обыск буду делать». Признается хозяин – «доставай, наливай», выпьет милиционер стакан, если хороший самогон – похвалит хозяина – не зря хлеб перевёл, а если плохой – накажет.

Но гнать самогон нужда заставляла, особенно вдов: плата за помощь – самогон (сивуха). Вот и были вдовы между двух огней: штраф, или остаться без помощи – выбирай.

Терпели вдовы унижения и от деревенских мужиков. Воровали они у них прямо на виду полотна, которые женщины расстилали на траву для отбеливания. Заметит это вороватый мужик, подползёт к пряслу, спрячется в кустах и не видно его. А он длинным прутом с крючком зацепит холстину и помаленьку подтягивает к себе. Издали незаметно, а холстина приближается к изгороди как живая. Затем он хватает её и убегает.

А ночами придут к какой-нибудь вдове двое мужиков , один идёт в хату, а другой –в хлев. Первый в хате хозяйку отвлекает. А второй, в хлеву -накинет на рыльце поросёнку петлю, чтобы не визжал, в мешок его, через огород -в лес и домой.

Пользовались мужчины и беднотой женщин-вдов. Приедет заготовитель в деревню за налогами, приходит на ночь к вдове и за проведённую ночь выписывал квитанцию на часть налога.

Откуда брались излишки у заготовителей, чтобы оплатить «ночные»? Значит, они обвешивали, обманывали других сдатчиков. Это позволяло им вести свободный образ жизни.

Просили вдовы мужиков помочь по хозяйству: крышу починить, стайку срубить, огород вспахать. За всё платить надо, а ещё напоить- накормить и опохмелить. Жёны ревновали своих мужей к вдовам. За дело или по ошибке ночью, бывало и днём, били окна у вдов. Сносили обиды и оскорбления солдатки - «на каждый роток не накинешь платок».

После войны начались и свадьбы. Плохо было девушкам – перестаркам, у кого любимые погибли на войне. Замуж их не брали, появлялись у них и дети незаконнорожденные, а в деревне их называли суразами. Я думаю, это было жестоко со стороны деревенских. Ведь это война виновата, а не та девушка-женщина, которая боялась на всю жизнь остаться одинокой, и не тот ребенок, что появился на свет. Были случаи и наоборот. Ждет девушка своего любимого с войны, а он приходит с молодой невестой, женой. Это, мне кажется, пострашнее той людской молвы. Какую надо было иметь силу воли! И пели они:

Я свою соперницу увезу на мельницу,
На муку ее смелю, собакам хлеба напеку.

К праздникам, свадьбам, крестинам готовились заранее: белили глиной белой, кипятком ошпаривали кровати и другую мебель, так уничтожали клопов и тараканов, на окна из газет вырезали шторы, убирали в хлевы из хат поросят, ягнят, телят; полы мыли с песком каждую субботу.

На свадьбы, крестины народу собиралось много. Напьются мужики, и пошла драка. Ломали мебель, хватались за ножи и даже за ружья.

Что злило их? Война? – нет. Злили условия жизни. Вспоминали прошлое и всплывали обиды, одним били морды за донос при раскулачивании, другим за « тыловую крысу», третьим за дезертирство, за предательство, а кому-то за командование над бабами, попадало и бабникам (ожесточались сердца людей за войну), потом мирились до следующего праздника.

Злость у мужиков еще и вот отчего была. Видели они жизнь в западных странах, рассказывали деревенским, сравнивали со своей и не могли понять, почему в войне победили, а жизнь лучше не стала, хотя и понимали, что надо поднимать, восстанавливать хозяйство.

От голода старались уехать в город, но паспорт не дают. Чтобы получить паспорт, нужно было согласие колхозников отпустить их из колхоза.

А кое-кто находил выход: украдут в колхозе что-нибудь, чтобы получить минимальный срок, до года, а выйдя из тюрьмы, ухитрялись получить паспорт. Приедет в деревню такой мужик да председателю колхоза еще и четверть самогонки поставит за то, что помог посадить его в тюрьму.

В зимние вечера собирались женщины-вдовы у кого хата побольше, приносили с собой по 2-3 полена дров, чтобы печку протапливать и костерок – каганец жечь. Рукодельничали и жизнь прежнюю, довоенную вспоминали до мельчайших подробностей, а потом вдруг замолчат, слезы навернутся. Тихо становилось, и опять разговоры.

Осенью вдовы сжатый хлеб в огороде обмолотить не успевали: то дожди, то работа в колхозе - тогда сносили снопы в амбары, а потом в избе на печи сушили и в избе же обмолачивали и веяли. Пыль до потолка, дышать нечем. У мужиков бани были, так те там сушили и молотили, быстро и чище. Вот так делилась деревня на сословия. Хлеб ели в волю осенью, со свежего помола, а с середины зимы за столом хлеб- по пайкам. И предупреждает мать детей: «На одно кусайло – четыре сербайла. «Не ходите, девки, замуж вы в великую семью : не успеешь ложку взять, в чашке донышко видать».

И стремились все матери выучить детей своих, а дети учиться старались, чтоб из колхоза уехать…

А когда начали укрупнять колхозы, стали уезжать сельчане в другие колхозы (это разрешалось) поближе к городам. А оставшиеся, уже пожилые, не хотели покидать родных мест. Тут и техника не спасала, и хирели деревни. А как стали дети работать в городе – забирали к себе родителей, со слезами оставлявших насиженные места, могилы предков, дома, постройки, никому уже не нужные. А кто-то оставался в одиночестве, но приходилось все же уезжать и им (бродяги поджигали эти места и оставались лишь пепелища, и они зарастали бурьяном, лесом).

Выводы.

С помощью моего дедушки Подоличенко А.Ф., учителя истории, я много узнала из истории моей семьи и людей, их окружающих, оставивших свою родину, переселившиеся в Сибирь и потерявших вторую, приютившую их. Виной тому стала война. Война – трагедия народа. Она разделила людей по сортам. Сильные духом, верные, стойкие. И слабые, которые любой ценой хотели жить, боялись смерти и заслужили презрение народа.

Всё перенесли люди этой маленькой деревни Мендель. События в стране, как в капле воды, отразились на событиях в этой деревне. И раскулачивание и коллективизация, веру в будущую, прекрасную жизнь, которая только начиналась.

Дедушка помог мне из огромного потока разной информации отбросить лишнее, взять главное.

Учил меня не делать быстрых выводов о людях, а понять причины, вызывающие такие поступки.

Почему доносили сосед на соседа? Два разных района, а события происходят как по сценарию. Что получили доносчики – ничего, морально –отомстил соседу за его тяжкий труд.

Почему прятались от войны? У всех мотив один – тяга к жизни, страх перед смертью. Но и ушедшие на войну знали, что там убивают, однако шли, чтобы потомкам не было мучительно позорно за прошлое отцов. Не понимала, может, и мать убитого в деревне дезертира, гладя ноги его, причитала: «Ноженьки, ноженьки, почему же вы не унесли его от смерти?» Не понимая того, что, когда он прятался в доме, его беременная жена сделала себе аборт, чтоб не выдать его, и умерла, оставив сиротами детей. Всем матерям было жалко детей, убитых на войне, им сочувствовали, их поддерживали сельчане. Им легче было переносить горе.

Тяжела судьба женщин – вдов. Тяжело им было и в войну, и после. Кто – то из них выходил замуж второй раз, но многие оставались до конца дней своих – Николихи, Иванихи… Берегут они какую – либо вещь ,сделанную руками их любимых, как память о прошлом.

Так и мы, молодое поколение, должны помнит, какою ценою досталась победа. Сохранить память истории- наша задача. Помнить Куликовскую битву и Бородино, Сталинград и Курскую дугу. Только в истории мало говорят о подвигах народа, как будто не было ни Зои Космодемьянской, ни Николая Гастелло, ни Ульяны Громовой, ни Александра Матросова.…

И если древние римляне говорили: «Histria magistra vitae est» (история – учительница жизни), то, к сожалению, можно сказать и другое. «История учит только тому, что она ничему не учит». В год шестидесятилетия со дня Победы хочу пожелать всем участникам конкурса помнить, покуда сердца стучатся, какой ценою завоевана Победа!

На лесозаготовке.

Скатка леса при молевом сплаве. Сортименты скатывали вручную в реку по большой воде. Потом лес плавили до больших рек. Там вязали плоты и гнали до гавани на лесозаводы. В войну и после работали в основном женщины под руководством мастера. Застрявший лес скатывали вагами.

Трелёвка хлыстов лебедкой из труднодоступных мест. Центральный трос 500м. От него шли пасынки-чокеры. Трос таскали женщины. Лес брали в радиусе троса. Потом лебедку лошадьми перетаскивали на другое место. Работала лебедка от передвижных электростанций ПС-12, ПС-60 перевозимых лошадьми. На нижний склад лес возили на лошадях зимой по ледяной дороге.

В гостях у прабабушки

Летом 2003 года я была в гостях у прабабушки Подоличенко Евдокии Ивановны которая живет в п. Рассвет Бирилюсского района Красноярского края. На снимке справа- налево : прабабушка, мой дядя Федор Антонович, брат Саша, папа Александр Антонович, двоюродный братик Владик, крайняя слева- я, Катя.

Использованная литература и источники.

1.Книга Памяти. Т.1. Изд. Красноярск. 1995 год.
2.Быконя Г.Ф. Памятники истории и культуры Красноярского края. Вып.3. Красноярск, 1995, с.5-13.

3. Воспоминания и рассказы участников событий:

Бирилюсский район:

1. Мироненко Н.Н., житель д. Мордвиновка
2. Мясников А.А., участник войны, д. Сосновка
3. Подоличенко Е.И.., колхозница , пенсионерка, д . Мендель-п. Рассвет.
4. Подоличенко А.К., участник войны, с Новобирилюсы.

Ермаковский район:

5. Младенцева А.М., пенсионерка, п. Танзыбей.
6. Младенцев И.Г., участник войны, п. Танзыбей.
7. Подоличенко А.Ф., учитель, п. Танзыбей.

/ Наша работа/Всероссийский конкурс исторических работ старшеклассников «Человек в истории. Россия XX век»