Выполнила Волкова Дарья, рук.Чуканова Зоя Ивановна, Межшкольный учебный комбинат с. Ермаковское.
Нет времен прошлого, настоящего и будущего, временной поток неразрывен и связан памятью. И пока жива память, жива и история – истинная, рассказанная и описанная людьми, создававшими ее. Примером может служить книга «История газетной строкой», изданная в нашем Ермаковском межшкольном учебном комбинате в 2004 году, куда вошли живые рассказы более 50 авторов – сельских корреспондентов. Все они являются отражением времени и человеческой судьбы в ее повседневности.
Наша задача - сохранить память, доверенную нам, как писал Борис Слуцкий, стихотворение которого можно рассматривать как документальное свидетельство:
Как входят в народную память?
Добром и большим недобром.
Сияющими сапогами,
Надменных седин серебром.
Победами в длительных войнах.
Остротами вовремя, в срок,
И казнями беспокойных,
Не ценящих этих острот.
Убитые прочно убиты,
Забыты на все времена.
Убийцами
память - забита.
Истории чаша –
полна.
Студенты и доценты,
Историки нашей
страны,
Исправить
славы проценты
Вы можете и должны.
Раскапывайте
захороненья,
Засыпанные
враньем,
Поступки, подвиги,
мненья,
Отпетые вороньем.
История всегда имела человеческое лицо. За всеми крутыми поворотами судьбы страны стояли конкретные люди со своими насущными интересами, радостями и потерями, взлетами и падениями. Свои мазки на протяженном историческом полотне накладывали и политические лидеры, и народные вожди, и сами «низы» в своем самоутверждении и поиске лучшей доли.
Историю своей жизни рассказала мне моя бабушка.
«Я, Александра Васильевна Диденко, урожденная Шмакова, родилась 23 марта 1926.г.
Когда я родилась, моему отцу Василию Ивановичу было 45 лет, а матери Варваре Семеновне 43 года, всего в семье было десять детей, четверо из которых выжили: я, две сестры и брат. Сестры закончили по три класса церковно-приходской школы, а затем уехали на стройки в Свердловск, там контакт с ними теряется; брат женился. Но мы остались не одни, вместе с нами жили семь сестер моего отца, младшей из которых было всего два года.
Родители мои - потомственные крестьяне – жили в селе Шмаково Зайковского района Свердловской области. Держали свое хозяйство: коров, свиней, гусей, лошадей – одна выездная. Село наше стояло в десяти верстах от Ирбита, там ежегодно проводились ярмарки, куда приезжали купцы даже из европейской части. Близость ярмарки значила очень много, и поэтому, когда кончались стадные, отец занимался извозом – возил товары в город, пока есть санный путь, а на заработанные деньги по весне покупал землю. Мы занимались хлебопашеством, а на женщин надела не давалось, вот и приходилось покупать».
Россия являлась той удивительной страной, где исстари быть бедным не считалось зазорным, где всегда больше ценились доброта, христианское благочестие, преданность долгу, чем любые формы коммерческой деятельности или финансовый успех. Большие деньги не вызывали уважения, и заслужить общественное признание можно было чем угодно, только не личным обогащением. По образному выражению Марины Цветаевой, «осознание неправды денег в русской душе не вытравимо.»
Согласно изданиям 60-70 годов: кулаки - это враги народа, а советская власть честный и справедливый судья. В издании 1978 г. «Живые голоса истории» опубликовано письмо от апреля 1936 года – письмо бывшего КУЛАКА А.И. Панова:
«Правильно ли поступила Советская власть, выслав кулаков, зажиточных крестьян? Советская власть поступила совершенно правильно». Такие же сведенья я нашла и в Большой советской энциклопедии 1973 г., когда, выслав свыше 240,7 тыс. семей мы, оказывается, были «избавлены от кулацкой эксплуатации».
А вот издания 90-ых годов смотрят на этот вопрос иначе: «В конце 1929 г. на конференции аграрников- монархистов Сталин высказал мысль, которая активно обсуждалась в то время: «По-новому ставится вопрос о НЭПе, о классах, о темпах строительства, о смычках, о политике партии». Но как «по-новому»? Ответы на этот вопрос давались разные. Сталин уточнил: «Мы отбросим нэп к черту, когда уже не будем нуждаться в допущении известной свободы частной торговли». Хотя намерение было высказано в будущем времени, на деле оно уже осуществлялось путем уничтожения всякой индивидуальной хозяйственной деятельности. Широко пользуясь выражением «частник» и придав ему негативный оттенок, Сталин сознательно стер принципиальную для подлинного марксизма-ленинизма разницу между частнокапиталистическими предприятиями и индивидуально-семейными хозяйствами. С той же целью он допустил смешение более конкретных понятий: «кулаки» и «зажиточные элементы деревни». Преднамеренная путаница в терминологии становится теоретической основой для направления карательной политики государства не только против тех, кого статистика относила к эксплуататорским элементам общества, но против значительной части трудящегося населения страны, прежде всего из среды крестьян-середняков. А ведь именно они составляли главную базу формирования слоя «цивилизованных кооператоров», о котором, как о будущем нашей страны, мечтал Ленин».
В подтверждение я хочу привести цитату из автобиографии односельчанина Ивана Аносова: «Сын крестьян-середняков Матвея и Татьяны, родился я в 1929 году в Тульской области.… В начальной школе преподавал некто Федор Иванович. Страшный физический урод. Меня он называл кулачонком, подкрепляя свои слова подзатыльниками. Мой дядя, брат сестры, крепкий мужик, видя беспредел, вовремя сбежал, отец его не послушал и погиб. За три месяца до войны к нашему дому подкатила полуторка. Шофер шепотом посоветовался с матерью, и началась погрузка нехитрого скарба».
Рассказ бабушки продолжался.
«…В 1929 году нас раскулачили. Мой отец никогда не думал, что такое может быть, многие люди предупреждали его, что надо переезжать, но он не верил, ведь он отдал в колхоз все, что у него было, оставив в хозяйстве только одну свинью и то очень боялся, что она сожрет свой приплод.
Папу услали на лесозаготовки, оттуда забрали в тюрьму и сослали на Северный Урал, станция Кола в трех километрах от города Надеждинск (Серово).
Потом пришли за нами, пришли ночью, и в чем были, в том и увезли на распределение. Правда, потом свекровь узнала и принесла нам одежду и багаж. Время шло, вскоре нам сказали, что забирают нас к отцу на поселение и выдали справку, что «такая-то такая-то» кулачка, направлена к месту ссылки мужа.
Приехав туда, мы не смогли получить свой багаж и, с чем были, отправились в бараки, там стояли тройные нары, т.е. одни нары на три семьи. В каждом бараке насчитывалось до ста семей.
Мужчины рубили просеки для строительства железной дороги, женщины не работали. Помимо того, отец еще устроился кочегаром в городе и получал суточную норму: 800 г хлеба, больше еды никакой не было, и достать было негде».
Из воспоминаний Степаниды Чепурных, внештатного сельского корреспондента нашей районной газеты «Нива», которую ребенком выслали из Литвы в Сибирь: «…кто был помоложе, поздоровее, тех гоняли в тайгу лес валить вручную, а которые послабее да малолетние, те сучья обрубали, в кучки складывали. Кто работал, тому давали на день триста граммов хлеба, черного, овсяного, а кто не работал - тому по сто».
Свидетельством этого служат и исследования В.Н.Земского (1997).
«…Повсеместно в спецпоселках Северного Края и Урала отмечены случаи употребления в пищу разных несъедобных суррогатов, а также поедания кошек, собак и трупов падших животных. На почве голода резко увеличилась заболеваемость и смертность среди спецпоселенцев…»
А бабушка перевернула новую страницу своей жизни.
«…Мы с мамой понимали, что объедаем его, а тут еще началась эпидемия сыпного тифа. При такой скученности заражались все, мой отец заболел еще в первой партии, и поэтому его положили в больницу, остальные умирали в бараках, отец выжил…».
Особенно была велика детская смертность. В докладной записке Г. Г. Ягоды от 26 октября 1931 г. на имя Я. Э. Рудзутака отмечалось: «Заболеваемость и смертность спецпоселенцев велика.… Следует отметить, что в основном большая смертность зависит даже не от эпидемических заболеваний, а от жилищного и бытового неустройства, причем детская смертность повышается в связи с отсутствием необходимого питания».
«…Я заболела позднее, помню, самое страшное было, когда при высокой температуре у меня начинались галлюцинации.
Уже в 1933 г. – разгар цинги и куриной слепоты, к тому времени от отца уже ничего не осталось: одни кожа да кости; и тогда, чтобы спасти его, мы решили бежать. Мама познакомилась со своей землячкой, и та согласилась помочь. У нее сын работал в милиции, и женщина попросила его купить два билета, но кому, не сказала. Когда он пришел домой, она нас спрятала в чулане, потом тихо вручила билеты и провела на улицу.
Ночь, дождь, темнота. Страшно…Мы пошли на станцию. Паспортов не было, только справка, где написано «кулачка», мама как-то эту надпись подтерла и подписала «середнячка». В вагоне пожилой солдат посмотрел на наш «документ», на старуху с перепуганным, еле живым ребенком, и только сказал: «Поезжай, мать», - не тронул. Поехали мы в Нижний Тагил к моей тетке и жили там восемь месяцев, как раз в разгар голода. У тетки своих детей четверо было, поэтому жили мы с матерью отдельно: одна в Свердловске, другая в Нижнем Тагиле, так и ездили туда-сюда, пока не появился коммерческий хлеб, и голод не кончился.
К тому времени освободили отца и тут же чуть не поместили в дом старчества – очень он плохо выглядел, еще и после тифа получил заболевание сердца.
До 1937 г. жили в Серово, после нас перевели на Уэрбаховские рудники. Отец устроился работать в колхозе на конном дворе рудоуправления и кочегаром в Доме культуры.
В 1947 г. нам выдали паспорта и разрешили быть свободными, тогда мои родители решили вернуться в свое село. Сначала они поехали к маминой сестре в Яшкино, прожили там зиму, а весной сельсовет дал им избенку в Шмаково, где они прожили два года. Я долго болела и долго не могла есть никакой еды после лагеря, любое жирное или сладкое вызывало рвоту, меня буквально приучали есть еду по капле.
Что удивительно, они никогда ничего плохого не говорили мне о власти, лишь однажды: «Ты только не считай нас за врагов народа, мы ничего плохого не сделали». Для них было важно, чтобы я правильно понимала, помнила их жизнь и никого не обвиняла в том, что случилось. Мама в Бога верила негромко, не напоказ, но истинно. Может, от этого у нее столько терпения было, незлобивости, смирения и достоинства одновременно. Никогда голос не повышала, за всеми больными ходила – а сама никогда не болела.
Когда в 15 лет необходимо было поступать в техникум, выбор был невелик: металлургический, педагогический или медицинский. Шел 1941 год, начало войны, и хотя я всю жизнь мечтала стать учителем, но отец сказал, что «врач он при любой власти – человек», и не послушаться я не могла – так я стала фельдшером.
В 1950 г. я вышла замуж, и вместе с годовалой дочкой мы уехали на Украину. И там мы жили в поселке Сухановка Сумского района; не любили здесь русских, сами «такi гарнi», а остальные не люди. Жили в общежитии, ни кола, ни двора – ничего. Но самое страшное для нас было то, что не разрешалось иметь своего хозяйства – ни скотины, ни огорода, а Гриша (муж) без земли, как без рук…».
Как показывают исторические источники: «Борьба с личными подсобными хозяйствами велась не только непосредственно, но и косвенно – через осуществление других кампаний, призванных закрепить «линию партии» в деревне. Следующим шагом на пути ограничения личной собственности крестьян стало принятие в 1961 г. новой Программы партии под предводительством Хрущева. На фоне главной программной идеи – движение к коммунистическому будущему – личные хозяйства казались досадным «пережитком капитализма» и должны были исчезнуть, по крайней мере, в течение отведенных 20 лет».
«…Поэтому мы решили поехать в Сибирь, в Иркутскую область. Жили в поселке Октябрьский, станция Сосновые Родники…».
Моей маме тогда было 9 лет, из ее воспоминаний: «Поселок разделяла река, за рекой Хоняки, Новочунка – лагеря заключенных. Освободившиеся жили в самом Октябрьском, у них была своя скрытая жизнь, но местных они не трогали, лишь иногда мы слышали о зверских убийствах, но никто не боялся, даже дома оставляли открытыми. В 60-е годы вышла в свет «Роман-газета» с повестью Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Журнал ходил по рукам, потому что некоторых героев узнавали. Взрослые говорили о многих, у нас сосед Григорий Иванович Ошкало работал в зоне, и говорили, что он был прообразом Татарина в повести Солженицына. Мы его мало знали, но боялись, причем боялись и его собственные дети».
«…Мы переехали в поселок Чунский, 30 километров от Октябрьского: там я работала в санэпидемстанции на должности помощника санитарного врача. Там и столкнулась с сибирской язвой. В селе Невонка эта страшная болезнь была полсотни лет назад, тогда скот не сжигали, а закапывали, и вот сейчас она поднялась из могилы. Сначала на смерть животных не обратили внимания, но потом закричали «SOS» - начали заражаться люди, один носил мясо и заразился через царапину, что делать? Сыворотки для людей не предполагалось, и пришлось мне на свой страх и риск ввести не адсорбированную лошадиную, чем и спасли мужчину. Первыми признаками язвы были нарастающие опухоли: черные, зловещие, с пузырями, это было ужасно, каждое утро приходилось ездить и проверять доярок и работников колхоза. Но уехали мы из Чуны не из-за язвы: прямо напротив нашего дома, метров двести, стоял деревообрабатывающий комбинат кораблестроения, от древесной пыли у меня началась астма.
Уехали в село Семенниково Ермаковского района. Там и проработала до самой пенсии. Но не жилось нам на месте, на Украину поехали из идеалистических соображений, мужу хотелось в старости жить на Родине. Прожили там 15 лет. Чудовищная ложь Чернобыля стоила жизни моему мужу, учителю Григорию Ивановичу Диденко. Он понимал, что произошло, под радиоактивным шквальным ветром закрывал колодцы, объясняя людям необходимость мер предосторожности.
После поехали в Сибирь, может кто-то осудит, но ведь мы уже не молодые, хотелось быть рядом с детьми. Муж прожил всего год – умер от рака печени, как все старики на улице украинского села Пустоваровка Киевской области. И в нашу жизнь вновь вмешалась власть: когда мы уже уезжали нам, гражданам СССР, поставили в визовом столе украинское гражданство без нашего на то согласия. Мы оказались просто иностранцами в своей стране…».
И этот случай не единичный: с такой же проблемой столкнулись и мои односельчане, переселенцы из Казахстана. Семья Шиленковых живет в Ермаковском более десяти лет, и не может получить российское гражданство. Они также, как и моя бабушка, были гражданами СССР и на выезде им «шлепнули» казахское гражданство.
«…Сейчас я живу в селе Мигна и пытаюсь получить российское гражданство, нет, не из-за пенсии, мне денег не надо, меня содержит дочь, но я проработала здесь всю жизнь, здесь живут мои дети и внуки, и хотелось бы на старости лет знать, что прожил эту жизнь не зря, что ты нужен. Боюсь умереть, не дождавшись, страшно, что моя страна впервые отвергла меня в мои три года и не принимает в мои почти восемьдесят лет».
В процессе работы пришлось себя ограничивать, материалов о диктате власти, чиновничьем произволе, несправедливостях попадалось все больше. Моей маме, ждущей третьего ребенка, обещали, что ее муж, мой отец, охотовед Шушенского Коопзверпромхоза, получит 58 статью за борьбу с исполкомом, «курировавшим» охотничьи угодия. Но были уже другие времена, 1985 год, и отца отпустили. Эта «локальная война» стоила отцу «всего лишь» потери зрения, полугода лечения, нескольких операций в дальнейшем, к полной потере зрения в перспективе.
Я хочу стать журналистом и мне, несомненно, придется столкнуться с несправедливостью, но не зря же говорят, что СМИ – четвертая власть, я надеюсь, не противостоящая, а помогающая людям. Хочу верить, что мне удастся приблизить времена, когда власть не будет противопоставлена личности, а пока – надо беречь память о случившемся, чтобы оно не повторилось.
/ Наша работа/Всероссийский конкурс исторических работ старшеклассников «Человек в истории. Россия XX век»