Судьба “рядового” человека

Красноярская Мариинская женская гимназия-интернат

Выполнила: Дементьева Елена Александровна, ученица 11 “А”класса 

Педагог-наставник: Орешкина Марина Сергеевна, учитель истории и обществознания

Красноярск, 2006 г.

Содержание:

1. Введение
2. Главная часть
а) ГУЛАГ, где ковалась победа
б) Лагерь смерти – Озаричи
в) Узница лагеря 517 (воспоминания Трауте Зоммер)
г) В Норе (воспоминания Леонида Самутина)
 3. Заключение
Библиография

Введение

“Людей неинтересных в мире нет,
Их судьбы, как истории планет…”
Е.Евтушенко

Эпиграфом к своей работе я не случайно выбрала строчки из стихотворения Е. Евтушенко. Я считаю, что ничто не может живее, ярче и интереснее рассказать об истории страны, чем отдельная человеческая жизнь.

Судьба рядового человека.

Многие знают из истории о таких людях, как Ленин и Сталин, но мало кто, да что там говорить, практически никто не знает о тех самых «рядовых» людях, которые жили в их время и без которых не смогли бы существовать знаменитые Вожди! В своей работе я как раз таки хотела бы рассказать не о часто упоминаемых и обсуждаемых вождях, а о тех людях, которые жили в режиме тоталитаризма, некоторые из них пытались бороться с ним, о тех малоизвестных, забытых людях, судьбы которых неразрывно связаны с судьбой и переменами, проходящими в советской России.

На мой взгляд, лучшее средство познания истории – проследить жизненный путь человека, чья биография совпала с судьбоносными датами, фактами, событиями. Изучению жизни таких вот простых «рядовых» людей я и посвятила свою исследовательскую работу. А конкретно, я познакомилась с судьбами людей, побывавших в лагерях.

В своей работе я попыталась рассказать о тяжелых временах в истории нашей страны, пробудить у читателя удивление и восхищение теми людьми, которым пришлось противостоять тоталитарному режиму, которые не отступились от своих целей и убеждений даже перед угрозой смерти. Также я расскажу, как ГУЛАГ повлиял на дальнейшую жизнь этих людей (на примере судьбы Леонида Самутина). Но в работе будут приводиться воспоминания других людей, побывавших в лагерях, что даст возможность сравнить условия жизни, содержания и отношения к пленным.

Когда читаешь безликие, хотя и ужасающие цифры из учебника истории, до конца не понимаешь чудовищности происходившего. Истории этих людей помогла мне и, думаю, поможет многим почувствовать чужую боль как свою.

ГУЛАГ, где ковалась победа.

Статистические данные о ГУЛАГе времен войны хранились до 1989 года под хорошо известным у нас в стране грифом “Совершенно секретно”. Но сейчас историки могут получить доступ к документации ОГПУ-НКВД-МВД СССР.

Во время войны положение заключенных ГУЛАГа ухудшилось. Значительно сократились нормы питания, что сразу же привело к резкому увеличению смертности. В 1940 году в лагерях ГУЛАГа умерло 46665 заключенных. В 1942-м – 248877 человек, т.е. в 5,3 раза больше.

Между тем возросли нормы выработки (в 1941 году выработка на один отработанный человеко-день составляла 9 руб. 50коп., а в 1944-м – 21 руб.)

Война привела к существенному изменению соотношения мужчин и женщин в составе заключенных. К началу войны мужчины составляли 93%, женщины – 7%, а к июлю

1944 г. – уже соответственно 74% и 26%.

В одном из докладов руководства ГУЛАГа (1944 г.) было записано: “Особое внимание уделяется вопросу строгой изоляции осужденных за контрреволюционные и другие особо опасные преступления. В этих целях НКВД СССР концентрирует наиболее опасных государственных преступников, осужденных за участие в правотроцкистских к/р организациях, измену Родине, шпионаж, диверсию, террор, и руководителей к/р организаций и антисоветских политпартий – в специальных тюрьмах, а также в исправительно-трудовых лагерях(ИТЛ), расположенных на Крайнем Севере и Дальнем Востоке(район реки Колымы, Заполярье), где установлена усиленная охрана и режим, сочетаемые с тяжелыми физическими работами по добыче угля, нефти, железных руд и лесным разработкам”.⁵ Многочисленные просьбы политических заключенных направить их на фронт, за крайне редким исключением, не удовлетворялись.

В 1943 году в СССР появились каторжане. В соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 апреля 1943 г. “О мерах наказания изменникам Родины и предателям и о введении для этих лиц, как меры наказания, каторжных работ” НКВД СССР были организованы каторжные отделения в Воркутинском и Северо-Восточном лагерях с удлиненным рабочим днем, с использованием каторжан на тяжелых подземных работах в угольных шахтах, на добыче золота и олова. К июлю 1944-го в ИТЛ содержалось 5,2 тыс. каторжан (к сентябрю 1947 года это число возросло до 60021 человека).

...Экономическая рентабельность ГУЛАГА получила различные оценки: некоторые (А.Солженицин, С Розенфельд) подчеркивают невероятную дешевизну этой рабочей силы…; другие (Амальрик, Буковский) настаивают на широком распространении всякого рода "приписок", очень низкой производительности лагерной рабочей силы и огромных расходов на содержание многочисленного и коррумпированного лагерного персонала. Как бы то ни было "население" ГУЛАГА внесло основной вклад в освоение новых районов, ресурсы которых могли бы эксплуатироваться вольной наемной рабочей силой, как это делается в настоящее время, правда с очень большими экономическими затратами". ²

Смертная казнь выносилась прежде всего по обвинениям в принадлежности к лагерным подпольным организациям и группам. В одном из отчетов ГУЛАГа читаем: “В течение 1941 – 1944 гг. в лагерях и колониях вскрыто и ликвидировано 603 повстанческих организаций и групп, активными участниками которых являлись 4640 человек”.³ Не исключено, что органы НКВД в обычном для себя халтурном стиле “вскрыли” и “обезвредили” какое-то количество повстанческих организаций и групп, которых в действительности и не было, хотя факт существования целого ряда лагерных подпольных организаций (“Железная гвардия”, “Русское общество мщения большевикам” и др.) не вызывает сомнений.

В отчетах ГУЛАГа о настроениях заключенных отмечалось, что только незначительная их часть надеется на освобождение с помощью гитлеровцев. У большинства же царили патриотические настроения. Даже в ужасающих условиях гулаговской жизни людей не покидала тревога за судьбу Родины. В 1944 году трудовым соревнованием было охвачено 95% работавших заключенных ГУЛАГа, число “отказников” сократилось по сравнению с 1940 годом в 5 раз и составляло только 0,25% к общей численности трудоспособных заключенных.

С начала войны и до конца 1944-го заключенными ГУЛАГа было выпущено боеприпасов в количестве 70,7 млн. единиц(в том числе 25,5 млн. мин типа М-82 и М-120, 35,8 млн. ручных гранат и запалов, 9,2 млн. противопехотных мин, 100 тыс. авиабомб и др.), 20,7 млн. комплектов спецукупорки, 1,4 тыс. аппаратов КИП(комбинированных источников питания для раций), 500 тыс. катушек для полевого телефонного кабеля, 30 тыс. лодок-волокуш, 70 тыс. минометных лотков, 1,7 млн. масок для противогазов, 67 тыс. м тканей(из которых пошито 22 млн. единиц обмундирования), 7 млн. куб. м древесины и много другой продукции, материалов и сырья.

В связи с оккупацией врагом Украины, Белоруссии, Литвы, Латвии, Эстонии, Молдавии в первые годы войны резко снизилось поступление в ГУЛАГ украинцев, белорусов, литовцев, латышей, эстонцев, молдаван, поляков. Это, конечно, ни в коей мере не означает, что фашистская оккупация являлась благом для указанных народов, ибо политика завоевателей носила по преимуществу репрессивный характер.

ТАБЛИЦА 1
ЧИСЛЕННОСТЬ ЗАКЛЮЧЕННЫХ ГУЛАГа

(по состоянию на 1 января каждого года)

ТАБЛИЦА 2

НАЦИОНАЛЬНЫЙ СОСТАВ ЛАГЕРНЫХ ЗАКЛЮЧЕННЫХ ГУЛАГа в 1942–1947 гг.

(по состоянию на 1 января каждого года)

Примечание. На 1 января 1946 г. отсутствовали сведения о национальном составе 145974 лагерных заключенных

ГУЛАГа, на 1 января 1947 г. – сведения о 22398 заключенных.

ЛАГЕРЬ СМЕРТИ – ОЗАРИЧИ

Озаричи. Для многих, переживших и не переживших войну, это слово является символом горя, страха, смерти. Тысячи людей – в основном старики, женщины и дети – прошли через этот ад лагерей, которые и лагерями-то назвать нельзя. Это большие болота, огороженные со всех сторон колючей проволокой и охраняемые вооруженными солдатами с собаками.

Озаричи – термин собирательный. Он включает в себя целую группу лагерей, развернутых оккупантами на территории Полесской области Белоруссии. В основном сюда попадали те, кого, по немецким понятиям, уже нельзя было использовать на тяжелых работах в самой Германии:

“…Солдат отозвал в сторону одну женщину, которая на руках несла двухлетнего ребенка. Он отделил эту женщину в группу трудоспособных, а ребенка, вырвав из ее рук, выбросил за лагерь, в грязь. Над лагерем стоял сплошной стон и плач. Таких случаев было много”,- вспоминал в 1944 году после освобождения из лагеря И.О.Романенко. А что можно сказать о нравственном облике доктора Серебрякова, который, исполняя приказ, отправил в Озаричские лагеря из больницы г. Жлобина больных тифом. Как показывают документы фонда 702 ЦГАОР СССР, всех больных отправляли в эти лагеря с целью распространения эпидемии на войска наступающей Красной Армии. Больные в лагере “…лежали всюду, и многие умирали. В ямы складывали по 5 – 10 – 13 трупов. За три дня только поблизости от того места, где я находился, умерло 200 – 250 человек… Выживали только физически сильные и более-менее сносно одетые”,- рассказывала Ю.П.Барабанова.

Читая свидетельские показания, ловишь себя на мысли о том, что все они написаны людьми, пробывшими в Озаричских лагерях 3 – 4 дня. И только потом становится ясно, что больше этого времени там трудно было прожить…

АКТ

1944 года 18 марта мы, нижеподписавшиеся, представители воинской части 20627 – майор Рузовишников Николай Николаевич, капитан Маркаров Хачатур Меликович, ст. лейтенант Корин Иван Васильевич, составили настоящий акт в нижеследующем.

Отступая под ударами частей Красной Армии, немецкие войска на пути своего отступления оставляют жертвы своих невиданных в истории чудовищных зверств над гражданским населением. В районе деревни Дерт Домановичского района Полесской обл. обнаружено 7(семь) концентрационных лагерей, обнесенных колючей проволокой, куда немецко-фашистские власти согнали из соседних районов и областей (Октябрьский р-н Полесской области, Жлобинский Гомельской, Рогачевский и др. обл.) мирных жителей, стариков, женщин и детей более 25 тыс. (двадцати пяти тысяч), из которых, со слов находящихся в лагерях, немцы при своем отступлении отобрали более 7(семи) тысяч здоровых мужчин и женщин и угнали с собой. Более 8(восьми) тысяч человек замучены, расстреляны и умерли от голода. Там же, в районе лагерей, имеется вырытый ров длиной более 100 метров и шириной 2 метра, куда немцы сваливали живых и мертвых граждан и расстрелянных, также и замученных детей, женщин и стариков с простреленными головами, а также пулевыми прострелами груди, живота.

ЗАЯВЛЕНИЕ

в чрезвычайную комиссию по расследованию злодеяний немецко-фашистских извергов над советскими гражданами от гражданки м. Дары, Домановичского р-на Полесской области Надежды Никаноровны КУНДО, 41 год. 27/III – 44 г.

Я находилась в немецком плену 3 дня в их лагере. Лагерь располагался в болоте. Были вьюжные холодные дни, шел снег, а дров нам не давали, хотя дров кругом было много и могли от этого греться. Каждая ночь давала огромное количество трупов, так что негде было переступить ногами. Умирали старики, дети, матери. Отношение к народу было зверское. Немцы нас били палками. Меня немецкий солдат ударил за то, что я с подводы пыталась ссадить своего шестилетнего ребенка. Хлеб бросали нам, как собакам, таким способом нас снабжали пищей. Продукты только попадали сильным, а слабые умирали с голоду.

Я, гражданка Шибалтас Ганна Григорьевна, из д. Редков Домановичского района Волосовецкого с/совета, вместе со своим ребенком – 1 год была силой выгнана из дому и отправлена в лагерь. Ни вещей, ни хлеба мне не дали взять. Так была очищена вся наша деревня. Всех до единого выгнали из деревни. Кто не в силах был двигаться, беспощадно избивали. В нашей деревне проживала одна старушка из Цидова, фамилии ее не знаю, у нее было трое сирот. Один был больной, он не мог сам двигаться, и вот за это немцы до полусмерти избили старушку и ребенка. В пути немцы избивали тех, кто пытался присесть отдохнуть. Когда гр. Селиван Пелагея из д. Редков остановилась, чтобы перевязать ногу, ее немец до синяков избил палкой.

В лагере всех нас немец согнал за колючую проволоку, и кругом лагеря были расстановлены мины. Воды нам не давали, не давали и хлеба. На второй день нашего пребывания в лагере привезли машину с хлебом и булками, стали бросать с силой в толпу, в результате многим разбили лица, выбили зубы. Так, гр. Игнатович Зинаиде из дер. Редков буханкой хлеба разбили все лицо, щеки превратились в сплошную кровяную потечину и все почернели. Гр. Пашко Степану Пархомовичу из д. Слободка Парецкого района буханкой хлеба разбили лицо и выбили четыре зуба. В лагере немец безжалостно издевался над жителями. У гр. Селиван Матрены из д. Редков тифом заболела взрослая дочь. Лежала она недалеко от проволоки. Немец предложил немедленно отойти от проволоки на 20 метров. Все отошли, а Селиван не в силах одна была отнести свою дочь, тогда часовой до полусмерти избил ее. От побоев Селиван вскоре умерла, умерла и ее дочь.

На пути в лагерь везли больную Селиван Ульяну, которой более 70 лет, ее положили на дно телеги, а сверху навалили разное барахло и сели здоровые люди. Когда лошади стали, ездовой немец для облегчения лошадей решил сбросить старуху. Когда ее вытащили, она оказалась уже мертвая. Немец ее сбросил тут же в грязь и вместе с ней бросил больного Белько Семена. Он лежал в грязи весь день, а потом с мертвой снял сапоги, надел и с помощью добрался до лагеря.

В декабре, когда немцы заняли д. Редков, всех жителей стали ловить и живыми сжигать в домах. Так, были сожжены живыми (брошены в огонь) Игнатович Адам – 60 лет, Белько Даниил – 50 лет, Гарбер Филипп – 50 лет, Селиван Евстафий – 65 лет был в собственном доме до полусмерти избит, а потом живьем сожжен. Белько Иван, Белько Гавриил, Белько Матвей, Игнатович Марфа вместе со своими двумя детьми, Игнатович Татьяна с 8-летним сыном, Игнатович Матрена, Игнатович Евдокия, Игнатович Ульяна, Пакуш Маланья, Цалка Агапа 45 лет, Силиван Дарья с дочерью. Все вышеперечисленные были живыми сожжены. На глазах своих детей была сожжена Игнатович Матрена. Во время этих зверств большинство детей разбежались, попрятались в окопы и в перепуге смотрели на все ужасы, вопли и стоны.

Все, что пережито лично мною, все, что видела я своими глазами, никогда не забудется. Немцы веками не сумеют хоть сколько-нибудь загладить свои зверства, чинимые ими. Мстить немцам будут не только наши дети, но и многие поколения.

ПРОТОКОЛ ОПРОСА

Беленькая Ульяна Константиновна – 14 лет, жительница д. Рыловичи, Хомического с/совета Домановичского района Полесской области.

Еще осенью, в ноябре, когда немцы отступили, они оцепили село, поставили кругом пулеметы и начали сгонять всех жителей на машины. Всю нашу семью, мать Александру Антоновну 55 лет, меня, сестру Веру 11 лет, братишку Мишу – 9 лет, сестренку Марфушку 12 лет загнали на одну машину. Успели мы захватить с собой немного харчей, а остальное все осталось здесь. Нас повезли в д. Березняки Домановского сельсовета Полесской области. В Березняках мы жили в хате вместе с хозяевами д. Березняки. В маленькой хатке нас жило более 20 человек. Питались только тем, что захватили из дому. Этого было очень мало. Хлеба не было. Ели только картошку без соли. Через 10 дней нас опять погрузили на машину и завезли в Дубраву в 25 километрах от Озаричей. Там мы переходили из дому в дом. Много ночей ночевали просто на улице. В Дубраве жили месяца три. Когда наши войска стали приближаться к Дубраве, немец нас опять повез в Сакиричи км 7 от Дубравы. Многие были больные и раненые. В Сакиричах жили в сарае под охраной немцев и полицейских. Есть нам ничего не давали. Пользовались снегом, который был вблизи сарая. К колодцам не пускали. Из Сакирич полицейские нас, больных, посадили на подводы и увезли в Октябрьский район. Когда нас брали, мы их спрашивали: “Куда нас повезут?”, а они отвечают: “От села до села. Вам там будет лучше”.

В Октябрьском районе, где-то близко возле железной дороги, нас человек 50 загнали в маленькую избенку без окон и печки и не разрешали уходить. В этой стопке мы мучались 7 дней. В этом доме умерло 3 человека. Один старик из д. Савичи (фамилии его не знаю) и двое детей лет по 5. Потом нас опять погрузили и повезли еще на 30 километров в д. Заболотье. Там мы тоже жили дней 6 на улице, потому что все постройки в селе немцы сожгли. По рассказам местных жителей, немцы в этом селе сожгли очень много людей. Это был карательный отряд. Из этой деревни немцы повезли нас в лагерь. Немцы говорили, что везут нас в другую деревню, а на самом деле посадили на машину и завезли в лагерь километров за 30 к фронту ближе. На болоте, возле небольшой канавки, была обгорожена большая площадь. Кругом стояли немецкие часовые с пулеметами и автоматами. Когда нас привезли, там было уже много народу. Говорили, что больше 10.000 из разных мест: из Бобруйска, Житомира и многих других мест. Люди сидели в грязи, в воде. Были там и старики, и дети, и женщины, и много трудоспособных людей. В лагере никакой пищи не выдавали. Один раз привезли хлеб на машине и бросали в толпу. Кое-кому досталось по кусочку, а остальное растоптали в грязи. Воду брали в канаве – грязную. Много людей умирало от голода и болезней. Где ни иди – лежат мертвые. Одну полную машину больных привезли. Они за ночь и поумирали. Я слышала, все говорили, что они больные тифом. За день в этом лагере умирало до 100 человек. В этом лагере мы жили 3-е суток. Потом он нас опять начал грузить на машины. Узлов с собой брать не разрешал, а кто брал, того избивали. Мать мою бил один полицейский палкой за то, что она не могла сесть на машину. Потом нас привезли в другой лагерь около Рудобелки. Этот лагерь размещался в селе, огороженном проволокой и охраняемом сильным караулом. В этом лагере ночевали мы всего одну ночь. Всю ночь прибывали эшелоны из Бобруйска и Жлобина.

В этом лагере, говорили, было около 15.000 человек. В этом лагере отбирали трудоспособных и отгоняли в другую сторону. При этом почти половину всех избивали палками. Били за то, что пытались захватить с собой сухари, за то, что просили пить или есть, и просто без всяких причин. С этого лагеря гнали этапом, а некоторых подвозили на машинах. Привезли в лагерь возле Озаричи. В этом лагере мы жили четыре дня. За водой ходить не разрешали, не давали дров, забрали всякий инструмент – топоры, лопаты и минировали хворост. Много здесь людей умирало. По дороге расстреливали тех, кто не был в состоянии двигаться. При мне расстреляли двух стариков. Пищи здесь никакой не давали. Продукты, что были с собой, немцы и полицейские у нас отобрали и сожгли. Перед тем, как уходить, немцы ночью, когда никто не видел, заминировали всю площадь вокруг лагеря. Утром мы увидели, что охраны нет. Мы бросились бежать. Многие попали на мины. Из нашего села подорвался и погиб старик лет 60 – Жлавец Сергей и его жена 60 лет Авдотья, очень многих поранило, кого, я не знаю.

А вот воспоминания немецкой женщины, оказавшейся заключенной лагеря 517 в России.

УЗНИЦА ЛАГЕРЯ 517

В жизни многое решает случай. И предположить не могла 69-летняя жительница немецкого города Дюссельдорф Трауте Зоммер, что она окажется в Петрозаводске. Но неожиданно услышала о делегации сограждан, направляющихся на празднование Дня города в Петрозаводск, и вежливо, но настойчиво попросила взять ее с собой. Ей сразу ответили согласием.

В апреле 1945 года, в возрасте шестнадцати лет, фрау Зоммер вместе с другими жителями Восточной Пруссии, арестованными по подозрению в сотрудничестве с нацистским режимом, была насильно вывезена в неведомый до этого Петрозаводск, а дальше под конвоем пешком направлена по промозглому апрельскому холоду в неведомое для нее Падозеро.

За что? Для чего? Задаваться этими вопросами девушке, неожиданно схваченной и арестованной “в чем была” на улице родного Эльбленда, было бессмысленно. Ответа на них не было.

В апреле 1945 года вместе с 2 тысячами других интернированных немецких граждан ее поместили в лагерь НКВД под номером 517.

“Это только в отчетах местного коменданта,- вспоминает фрау Зоммер,- значилось, что для арестованных из Восточной Пруссии были созданы нормальные бытовые условия, мы сытно ели и ни в чем не нуждались. На самом деле спали мы на голых нарах, не мылись в бане, умываясь талым снегом, чрезвычайно скудно питались. Каждому была выдана выдолбленная из дерева десертная ложка, ими арестованные хлебали тощий суп из воды и картошки, которым ни разу не наедались досыта”.

Все эти годы хранит эту ложку у себя дома Трауте Зоммер как воспоминание о пребывании в лагере, уготованном ей в России.

Изнурительная работа, которую поручили в лагере арестованным, в большинстве своем женщинам и несовершеннолетним девушкам-подросткам, никак не соответствовала тощим пайкам, которыми они поддерживали свою жизнедеятельность.

Вместе с другими несчастными Трауте Зоммер трудилась на заготовке леса, строительстве дорог и жилья, выполняла другую тяжелую физическую работу. Непомерно тяжелый труд, полуголодное лагерное существование, физическая слабость, суровый северный климат, непривычные тучи комаров, которые сопровождали арестованных повсюду в карельской тайге и оставляли непроходящие язвы, стали причиной массовых заболеваний, эпидемий тифа и дифтерии среди заключенных в лагере.

Немало было среди них тех, кто в незнакомой прежде далекой Карелии был обречен на верную смерть. За шесть месяцев пребывания во втором отделении лагеря в Падозере из-за лишений и болезней безвременно угасли невинные жизни 342 человек. Несчастных захоронили в глухом карельском лесу.

В отличие от многих других Трауте Зоммер суждено было испытать счастье возвращения на родину. Но еще несколько лет ей понадобится для того, чтобы найти в Германии своих родителей. По признанию Трауте, многие даже близкие для нее люди до сегодняшнего дня не ведают о тех ужасах, которые ей довелось пережить, будучи интернированной. Между тем заключение в лагере стоило ей подорванного здоровья, непроходящих душевных и физических ран.

В НОРЕ

К этим воспоминаниям Леонид Самутин приступил по просьбе А.И.Солженицына, собиравшего тогда материалы для эпопеи “Архипелаг ГУЛАГ”. Но не только “заказ” писателя выполнял бывший власовец Самутин, он писал и для своих детей, для своих внуков. Чтобы не чувствовали себя ущемленными – детьми изменника.

Попытаемся и мы разобраться в этом понятии – власовец, означавшем для нас одно: предатель. Обратим внимание на то обстоятельство, что демократические государства между собой не воюют. Источником войны, ее бациллоносителем является тоталитарный режим. И когда между собой воюют два тоталитарных государства, то для отдельного человека выбора не остается. Вернее, он есть, но всегда одинаков.

Конечно же, у Самутина были все основания ненавидеть сталинский режим. До сих пор “самутинским домом” называют здание сельсовета в селе Никольском на берегу Шексны. Там, в этом доме на Вологодчине, в Усть-Кубенском районе, проживала семья Самутиных, родом из купцов, мелких лавочников, здесь он и сам родился в 1915 году. Дед имел винную лавку, мать не работала. Отец организует сельскохозяйственный кооператив. Приобретаются трактор, электрический движок. Деловитому Александру Самутину во всем помогает Надежда Антоновна Бантле, врач и бывшая народоволка, сосланная царским правительством. Она же оказывает сильное влияние и на маленького Леню Самутина. Фактически Леня обучался не в школе, а у нее в доме.

И вот все рушится в один момент. Коллективизация, разгон кооператива. За решеткой оказывается отец Лени, объявленный кулаком. Семья снимается с места, бежит в Уфу. Учеба Лени в школе, затем в Казанском пединституте проходит в условиях преследования и гонений. На глазах студента происходят аресты 37-го года – с кафедры исчезают любимые преподаватели, такие, как Евгения Гинзбург, впоследствии автор знаменитой книги о женских лагерях…

В 1946 году англичане выдали Самутина сталинскому режиму. Дальше в его судьбе не было ничего оригинального: он получил десять лет лагерей. Судьба, однако, хранила его. Помогала философия, однажды выработанная на всю жизнь: если человек не несет в себе зла, то он его и не встретит. Самутин не шакалил, не подбирал объедки из мусорных бачков. В 1953 году он принимал участие в знаменитой воркутинской забастовке заключенных, был в стачечном комитете. В общей сложности полгода отсидел в БУРе(барак усиленного режима). Однажды к нему приехала мать, и он самовольно пошел к ней на свидание. За это ему добавили еще десятку, но все же в 1955 году освободили по амнистии.

Вышел из лагеря, имея два рубля в кармане. Попав в геологоразведочную экспедицию, организовал при ней лабораторию, которая помогала розыску месторождений. В 1960 году женился. Стал отцом двоих детей. В 1966 году познакомился с Солженицыным, и именно Самутину тот доверил рукопись “Архипелаг ГУЛАГ”.

…Мы живем в норах, которые выкопали сами. Крышки от котелков, ложки, какие-нибудь дощечки и черепки, наконец, собственные ногти – вот наш шанцевый инструмент. Но и копать нору нужно обязательно. Во-первых, ночью холодно, кончился август, да и дождики начинают перепадать. Во-вторых, ночью никто не должен находиться на поверхности земли на территории блока. С вышек всю площадь лагеря непрерывно обшаривают прожекторами и по каждой появившейся фигуре открывают стрельбу. Первую ночь те, кто не нашел себе пристанища в готовой уже норе, едва не полегли под огнем, не успев до конца дня отрыть себе нору. Прятались в недорытых норах, за отвалами земли, кое-как, дрожа от холода, голода и страха, дотянули до утра.

Нора – это нора. Дыра в земле, чтобы пролезть, яма глубиной по плечи человеку среднего роста. Внизу – колоколообразное расширение, чтобы двое или даже трое могли лежать на боку, поджав ноги. Выпрямиться негде. Размер ямы строго ограничен пределом прочности кровли. Если сделать “колокол” больше, чтобы можно было лечь вытянувшись,- кровля не выдержит, обрушится. Почва легкая, супесчаная, копается легко, после того как пройден верхний дерновый слой, но и непрочная.

Днем мы бьем вшей, сидя на солнышке у входа в свою нору. Как суслики. Мы голодны, грязны, злы и раздражительны. Да, мы живем, как жили троглодиты. Но все-таки это не мы троглодиты. Это они, победители, завоеватели, со своей хваленой европейской культурой и есть истинные троглодиты, существа с психологией и философией пещерного периода. Они считают нас нелюдьми, они обрекли нас на существование хуже скотского. Они приравняли нас к диким лесным зверям. Именно лесным, потому что о домашних животных человек трогательно заботится. А кто заботится о нас? Вот старший полицейский блока Сенька. В блоке нет человека выше него. Здесь он – первый. На нем блестящие комсоставские хромовые сапоги (он говорит “хромовские”). Белая расшитая сорочка и галифе. Широкий командирский ремень с портупеей и белая повязка с голубыми буквами “РО” – полиция. И, конечно, в правой руке искусно сплетенная, сужающаяся к концу, заканчивающаяся узлом метровая ременная плетка. Символ власти, орудие расправы и даже казни. Вот кто о нас заботится.

Заботится в том смысле, как бы не прозевать, у кого отнять что-нибудь можно, а если нельзя, то и убить. Он жирен. Он беспощаден, Он садист. Это была моя первая встреча с этим патологическим типом людей – садистами. Можно целые век прожить с человеком и не узнать, какова его истинная сущность. Сколько потом я наблюдал людей, которые в обычной, нормальной жизни ничем не выделялись, были маленькими и незаметными. Но вот наступили особые, по-теперешнему говоря, экстремальные условия – и происходила резкая дифференциация и поляризация людей. Одни становились героями, почти святыми, другие же такими, что даже слово “негодяй” ничего не скажет об их истинной сути, потому что нет в человеческом языке слов, однозначно определяющих всю их мерзость.

Нельзя было попадаться ему на глаза. Он все время ищет жертву, чтобы исполосовать ее своей плетью, сбить с ног, а потом пинать и топтать. Особенно же опасен он для тех, у кого сохранились вещи, имевшие хоть какую-нибудь ценность: сапоги, ремни, гимнастерки, фуражки, часы (это уже была совсем большая редкость и ценность необычайная) – все, что можно продать полякам, приезжающим в лагерь вывозить трупы. Продать за табак, сало и водку.

У Сеньки сеть шпионов. Они выслеживают”богатых”. Начинается выторговывание присмотренной вещи за горсть махорки, пайку хлеба. Если не удается – вымогательство под угрозой смерти.

Самое мучительное – ночи в норе. От голода – бессонница. Вши-мучители, которых, хоть и можно уничтожать, но бесполезно. Сколько их не бей – не делается меньше. Они беспокоят не тем, что кусают, а тем, что ползают. Лежим втроем на боку, поджав ноги. Спим в шинелях, чтобы не так холодило от земли,- на дно ямы постелить ведь нечего. Какую-то тряпку нашли, прикрываем ею устье норы, прижав по краям камнями, чтобы не сдуло ветром. В норе тепло, когда уляжемся все трое и закроем дыру. Но на одном боку не пролежишь долго, бок затекает, а переворачиваться нужно обязательно всем по очереди, чтобы опять оказаться всем на боку, теперь уже на другом. Иная поза невозможна. Поэтому сон в течение ночи много раз прерывается и в том случае, если и удается уснуть. А эти проклятые вши ползают по спине, между лопатками, и достать почесаться никак невозможно.

И еще одна неприятность: каждое движение, а переворачивание особенно, вызывает падение струек песка с кровли, Песок сыплется в уши, в глаза и за шиворот.

Так проходит ночь…На наше счастье, выдалась сухая осень. Дождей совсем мало, и ни одного серьезного, иначе мы потонули бы в наших норах, остались бы совсем без всякого крова. Благославляем небо, что оно сжалилось над нами хоть в этом.

Утром стараемся не подниматься раньше, чем пробьет в рельс немец на аппельплаце. Это сигнал становиться на утреннюю поверку перед раздачей “кавы”. Это такой напиток, мятный чай можно его назвать, потому что в котле на кухне заваривают мяту. Распаренные листочки этой мяты попадаются в наших порциях кавы и съедаются, конечно. Кава чуть-чуть сладкая. Сахар полагается, но его воруют на кухне.

Бак с кавой уже стоит у ворот, но ничем не прикрыт, от него идет пар, и кава остывает. Полицейские с плетками бегают по блоку, лупят всех без разбору, а уж от тех, кого они вытаскивают из нор, зазевавшихся, прямо пух летит во все стороны. Людьми овладела апатия, полное равнодушие к своей судьбе. Поэтому добиться дисциплины, чтобы все собирались поскорее к этой проклятой поверке, никак не удается. Одни уже пришли и стоят понуро, другие еле-еле тянутся, нога за ногу, а третьи и не думают вылезать из нор, хотя знают, что все равно их вытащат, да еще и изобьют. Много проходит времени, пока всех соберут, сосчитают умерших, пока начнется построение. Ослабшие и телом, и духом, и умом люди не держат ряды, сбиваются, путаются, счет не сходится. С руганью, криками и побоями пересчитывают снова. Кава давно уже остыла, никакого пара не видно над баком, когда начинают ее раздавать. Хотя польза от этого напитка сомнительна, а для людей, уже начинающих пухнуть от голода (“голодный отек”), и вредна, как излишняя жидкость, все же никто от нее не отказывается, когда раздатчик будет разливать остатки на добавку. Обязательная добавка полагается тем, кто ходил с баком на кухню. От них-то и известно, как воруют сахар повара на кухне.

Сахар в котлы бросает немец, старший повар. Повара из наших – ему помощники. Сахар в котле оседает на дно. Один наш повар с мешалкой вроде весла идет вслед за немцем и этим веслом начинает мешать в котле. Однако делает он это так, что сахар, осевший на дно, так там и остается. Немец отходит дальше, и другой повар, тоже из наших, подскакивает с ведерком к крану и быстро выпускает в него сахарную жижу со дна котла. В котле остается та небольшая доля сахара, которая успела раствориться или осталась тонким слоем на дне, не успев утечь в поварское ведерко.

Слышал я и рассказы о воровстве маргарина, тоже из котлов,- иногда слабые-слабые звездочки жира мы видели в том вареве, которым нас кормили в обед, и можно было предположить, что жир нам полагался, но до нас не доходил…Механика была та же, что и с сахаром.

Ничего не скажешь, наш брат русский человек очень изобретателен и ловок в области всякого мошенничества.

Не могу допустить, чтобы изо дня в день повторяющееся гнусное жульничество оставалось не замеченным немцами. Думаю, что видели и – попустительствовали. Пускай эти русские своими собственными руками морят друг друга. Одни воруют и обжираются – этих немного, несколько десятков человек. А другие благодаря этому воровству дохнут с голоду – этих тысячи, как раз то, что нужно немцам. Тут механика тоже была предельно проста.

В обед – черпак баланды, ужасного варева, которое не станет есть свинья у хорошего хозяина. Черпак – консервная банка емкостью 0,8 литра. Состав баланды: вода, сваренная в ней нечищеная брюква, турнепс, иногда картошка. Маргарин украден. Если бы хоть мыли как следует, а то ведь так с грязью и землей и бросают в котел. Пожирается все до конца.

После раздачи – свалка у раздаточного бака за право вымыть бак. Тому, кто смог захватить это право, достанется возможность пальцами собрать со стенок и со дна бака те остатки, которые могли там прилипнуть.

Ужасное, отвратительное и скорбное было это зрелище…

В какой-то газете была помещена заметочка о публикации в Англии двух книг о выдаче русских, уклонявшихся от репатриации, Советскому Союзу. Там были процитированы слова одного английского офицера, который из немецкого лагеря для английских военнопленных с возмущением и негодованием смотрел на ряды русских в немецкой военной форме, отступавших в 44-м году вместе с немцами перед натиском советских сил. С британскими понятиями о чести никак не вязалось, чтобы военнослужащий мог надеть вражескую форму и оказаться в одних рядах со своими бывшими противниками. Это благородное негодование тем более легко в себе разжигать, когда ни разу в жизни не только самому не пришлось испытать ни настоящего голода, ни даже видеть людей, доведенных голодом и лишениями до потери человеческого лица.

Э, господа, господа, одно только можно сказать: “Не судите, да не судимы будете!” Англичане в немецком плену были лишены только одного – свободы, но ни голода, ни холода, ни утеснений с бытом, ни потери связи с родиной и семьями не испытывали. И немцы к ним относились иначе, чем к нам, и Красный Крест в отношении них исполнял свой долг. Так вам ли судить, господа, людей, уцелевших по воле случая и судьбы в условиях, обрекавших нас всех на поголовную и мучительную гибель?

Одну из причин, способствовавших тому, что я не погиб тогда, выжил и дотянул до более благоприятного поворота в своей судьбе, я вижу в том, что, обладая природной выносливостью, двужильностью, я еще и никогда не терял способности ясно понимать, что в погоне за лишней ложкой гнусной баланды ценой полной потери человеческого образа спасения от гибели не найти. Не спасешься тем, что, придавив до полусмерти двух-трех обессилевших людей, дорвешься первым до опорожненного бачка и сможешь с остервенением, давясь, проглотить неразжеванными куски брюквы и турнепса, еще оставшиеся на дне этой вонючей посудины…

… К концу октября, когда уже стало совсем холодно, и по лазарету резко увеличилась смертность – явно из-за холода, убивавшего ослабевших больных,- немцы возвели на территории лазарет-блока сборно-щитовые бараки. Нас удивила скорость, с которой эти бараки были построены,- к концу третьего дня строительства мы все уже переселились из палаток в бараки.

А в блоках перед наступлением зимы были выкопаны землянки длиной 30 метров, шириной 6. Стены обшили неструганым тесом. Внутри землянок продольные нары в два этажа, нижний – совсем низко над землей. Еще оставшиеся в живых обитатели нор перебрались в эти землянки.

Спуск в землянку по лестнице прямо с улицы, без всякого тамбура. Посредине – железная печка. Тепла, конечно, не хватает на всех, постоянно драки за места у печки, поближе к печке. На каждую землянку – полицейский, обладающий абсолютной властью. Поэтому в блоках неслыханный разгул произвола и садизма. Пленные в землянках совершенно беззащитны и беспомощны.

Единственное место, где можно укрыться от произвола и насилия, это лазарет-блок. Здесь спокойно. Никаких свалок и драк при раздаче пищи. Строго соблюдаемая очередность в раздаче добавок. И не действует эта подлая немецкая система, придуманная, конечно же, для скорейшего истребления возможно большего числа людей: ежедневно, теперь уже три раза перед раздачей кавы, баланды и хлеба выгонять всех до одного из землянок, за исключением только умирающих и лежащих в агонии и без сознания. Никакая стужа и непогода не отменяет эту выгонку, осуществляемую полицаями с помощью плетей и палок. Наоборот, выгонятелям еще любе, когда на дворе непогода.

На холоде, на ветру, дожде, под снегом морят часами под видом бесконечных проверок и пересчитываний, построений и перестроений. При этом избивают по всякому поводу и просто без повода. После каждого такого построения перед землянками оставались тела потерявших последние силы или уже умерших людей. Другие умирали в землянке, еле-еле дотащившись до своего места на нарах.

Вшивость достигла чудовищных размеров, на каждом пленном – сотни, может быть, тысячи вшей. Ни у кого не было никаких сил бороться со вшами. В бараках для больных лазарет-блока на дощатом полу вши трещали под ногами, как песок. Вши стали предвестниками приближающейся смерти. Если человек должен был умереть через несколько часов, его вши начинали вылезать наружу. И видеть человека, еще живого, еще в полном сознании и даже с улучшившимся самочувствием (это был обязательный последний подарок уходящей жизни – улучшение самочувствия перед близким концом умирающего от истощения), по которому поползли его вши, полезли из бровей на веки, из усов, бороды и волос на щеки, с белья на гимнастерку, штаны и даже на шинель,- это видеть несомненные признаки скорой смерти. А у обреченного, между тем почувствовавшего облегчение, появилась надежда на спасение, он испытывал радость, последнюю радость в жизни. И только вши, эти отвратительнейшие из живых существ земли, указывали на тщету и бесплодность этих последних надежд. Еще находились и бессмысленно жестокие соседи, уже не считавшиеся ни с чем человеческим; видя эти грозные знаки приближающегося конца, говорили обреченному: “Ты сегодня умрешь. Из тебя вши полезли”.

В крайних степенях истощения люди представляли собой просто скелет, обтянутый кожей. Мышечных тканей почти не оставалось. Это были люди без ягодиц. Как объяснял Евдокимов, ягодичные ткани расходовались организмом в последнюю очередь, когда уже все основные резервы были истощены. Поэтому человек без ягодиц – человек почти обреченный, очень мало надежды на возвращение его к жизни, кроме того, если и удастся такого спасти, в его организме произойдут неизбежно биологические и физиологические сдвиги, он уже не будет тем человеком, каким был раньше, это будет человек уже другого психофизического типа.

Но подлинным индикатором неминуемой смерти были глаза, вернее, открывшиеся белки глаз вокруг всей радужной оболочки. Глаза начинали казаться как бы изумленно раскрытыми, вытаращенными. Когда это появилось – спасения быть уже не могло. Как объяснял мне Евдокимов, самый последний резерв подкожной жировой клетчатки оставался под веками вокруг глаз. Когда организм расходовал это самое последнее, окончательное резервное депо – кончалось все. Внешне это было заметно как эффект “вытаращенных глаз”.

Больных, поступавших просто с большой степенью истощения, мы кое-как спасали. Тепло, паек, хоть и скудный, но доходил до больного полностью, еще и добавки перепадали, и люди поправлялись. Хуже было с действительно больным, на фоне такого всеобщего истощения организма самое ничтожное заболевание означало смерть.

Главных болезней две: дистрофический понос и сыпной тиф. Дистрофия, дошедшая до стадии, при которой кишечник не усваивает никакую поступающую в него пищу, почти неизлечима в наших условиях. И те, кто все-таки выздоравливал, обязаны этим резервам своего организма, но не нашему лечению, которого почти и не было. Угольные таблетки – вот и все лекарство, которое нам отпускали немцы для лечения дистрофических поносов.

Тиф, уже давно ожидавшийся нами по предсказаниям доктора Евдокимова, начался как-то незаметно – просто стало увеличиваться число больных, поступающих в лазарет с высокой температурой. Через несколько дней, после появления характерной сыпи на больных, Евдокимов определил, что это – долгожданный сыпной тиф. Число тифозных больных разрасталось катастрофически. Немцы срочно, опять за несколько дней, построили для тифозных изолятор из шести отдельных бараков позади нашего лазарет-блока, обнесли его колючей проволокой, в воротах поставили будки с дежурным полицаем.

Одного за другим проводил я в тифозный изолятор всех знакомых по своему полку. Оттуда никого не встретил. Сам заболел тифом под Новый год. Евдокимов распорядился не отправлять в тифозный изолятор больных из персонала. Все мы, заболевшие, остались на своих местах. Евдокимов лечил нас сам, колол камфору и применял все, что мог. Меня спас, но половина из заболевших работников персонала умерли. Опять та же закономерность – смертность от тифа выше среди людей физически крепких, сильных, раньше никогда ничем не болевших. Люди, перенесшие в прошлом много заразных болезней, более стойко переносили тиф и умирали меньше.

Вообще же от тифа умирало, наверное, процентов 80, а то и больше из числа заболевших.

Дошел тиф и до немцев. Вот тогда-то они и забегали. Объявили лагерь на полном карантине. В воротах установили “ежи”, как будто без этих “ежей” кто-нибудь мог из лагеря выйти. Вывод на работу из лагеря рабочих бригад был прекращен. Сами немцы в лагерь перестали заходить. Продовольствие подвозили к лагерным воротам и передавали отъевшимся поварам и полицейским. В лагерь мог въезжать только поляк, вывозивший трупы на огромной пароконной бричке. Борта брички высокие, решетчатые, в бричку грузилось 40 трупов, поэтому они заранее складывались штабелями по 40 штук вдоль главного проезда и по аппельплацу. В конце сентября, в ноябре и в середине декабря эпидемия тифа достигла вершины – в сутки умирало 500 или даже 700 человек. Эти чудовищные “поленницы” из голых, замороженных скелетов, обтянутых кожей, с раскинутыми в стороны руками и ногами, с раскрытыми черными ртами и замерзшими глазами, десятками, тянулись одна за другой по аппельплацу, и поляк не успевал их вывозить.

Человек способен привыкать ко всему. Привыкли мы и к этому зрелищу. Ни вид этих ужасных “поленниц” из человеческих трупов, ни их число уже не вызывали никаких эмоций и переживаний. Всем казалось, что так и должно быть, раз кругом такие условия.

Тиф вместе с голодом и холодом сделали свое черное дело – унесли тысяч двадцать жизней. Но было и еще одно бедствие, не столь роковое по многочисленности жертв, но отвратительное по своей сущности.

В сентябре 41-го распространился бандитизм в лагере. Образовались шайки – из тех, кто пытался выжить ценой жизни своих товарищей. В нормальных условиях существования эти люди никогда не стали бы бандитами, но в том нечеловеческом состоянии, в которое их привел немецкий плен, они ими стали.

Методы действия бандитских шаек были однообразны. Они заманивали к себе в норы намеченных одиночек с помощью подсылаемых зазывал, угощавших хлебом, куревом, обещавших путь к спасению. На краю гибели от истощения люди становились легковерными и наивными, как дети, и легко поддавались самому грубому обману. В их психике происходили несомненные сдвиги в сторону инфантильности. В отношениях друг с другом они вели себя именно по-детски: ссорились из-за пустяков, плакали, если сосед забирал у них какую-нибудь ничтожную тряпку или щепку, обессиленными, вялыми руками пытались бить друг друга, не причиняя один другому ни малейшего вреда. Так же по-детски, беззлобно и естественно, мирились, не помня недавней ссоры. Обмануть таких несчастных и погибающих людей не составляло никакого труда.

Завлеченный в нору, где было двое бандитов, такой обессилевший человек легко становился их жертвой. Ночью бандиты его душили, раздетый догола труп выбрасывали наружу и оттаскивали куда-нибудь подальше от своей норы. Добытая одежда и другие предметы через полицейских или через рабочие бригады выменивались на хлеб, сало и табак.

Бывало, намеченная жертва не поддавалась уговорам и подкупу, не верила посулам и не шла на приманку хлебом, табаком и салом. Тогда обреченного выслеживали до его норы, где он жил с одним или двумя товарищами. Ночью, подкравшись к этой норе, бандиты, подпрыгнув, обрушивали кровлю на спящих. Истощенные люди, заваленные почти метровым слоем земли, не имели сил выбраться сами и через несколько минут умирали от удушья. Нападавшие, вернувшись в свою нору и отлежавшись там полчаса – час, возвращались и, прячась за неровностями почвы от шарящих по территории лучей прожекторов, лихорадочно работая самодельным шанцевым инструментом, быстро докапывались до засыпанных, отыскивали жертву и забирали то, что им было нужно. Так из-за одного кожаного ремня или из-за нерваной гимнастерки погибал не только владелец этих жалких ценностей, но и его товарищи.

Каким-то образом немцы разоблачили и раскрыли одну из таких шаек. Бандитов было четыре. Им устроили формальное следствие и затем предали военно-полевому суду, который приговорил всех четырех к повешению.

На аппельплаце была сооружена виселица. В назначенный день нас всех вывели на аппельплац и построили вокруг виселицы. Осужденных привели из арест-блока под конвоем немцев с автоматами. Руки бандитов были связаны сзади, на груди каждого висела доска с надписью по-русски: “Я задушил своего товарища”.

У виселицы стояло несколько немцев с барабанами.

Осужденных обвели вокруг всего аппельплаца, останавливая перед каждой колонной и заставляя кланяться и говорить: “Простите, братцы”. Они еле-еле волочили ноги и свои слова о прощении произносили чуть слышным шепотом. Во время содержания их в арест-блоке под следствием и в ожидании суда их ежедневно избивали плетками, и жизнь в них уже и так только-только теплилась. Они с трудом держались на ногах. Приближавшаяся смерть на виселице была для них уже как избавление от непрерывных физических истязаний.

Церемония казни была соблюдена по всем правилам. Осужденных выстроили перед помостом. Немецкий офицер зачитал приговор. Ударила дробь барабанов. Под эти жутко рокочущие звуки приговоренных втащили на помост – сами подняться по ступеням они оказались не в силах. На виселице орудовали наши лагерные полицейские. Командовал всем и хлопотал больше всех Сенька Коваленко. Он сам надевал петли, затягивал их, потом спрыгнул с помоста и одну за другой выбил три стойки, подпиравшие откидную часть помоста. Все четыре повисли сразу и тут же смолкли барабаны. Жуткая тишина стояла над аппельплацем. Казненные медленно поворачивались на раскручивающихся веревках…

Бандитизм не был единственным искажением человеческого существа в немецких лагерях для военнопленных. Другим уродством, едва ли не более отвратительным, был каннибализм. Это явление не могло быть таким массовым, как бандитизм, но случаи каннибализма были, и это одно само по себе было чудовищно.

Мне стали известны два случая каннибализма, но их было, вероятно, больше.

В одной из землянок на нижних нарах в дальнем холодном углу был обнаружен труп с отъятыми частями тела. Сосед признался, что это сделал он, а мясо сварил и съел. Он был забит полицейскими до смерти тут же.

Второй случай я знаю более подробно. Он произошел у нас в лазарет-блоке уже ближе к весне, когда миновало самое беспросветное время голода и холода, общая смертность сильно снизилась, и общие условия стали, как бы несколько стабилизироваться. К этому времени кончилась уже и эпидемия тифа, и у большинства оставшихся в живых появилась надежда дожить до весны и тепла. Каннибалом оказался один из поправлявшихся больных, белорус, который приспособился незаметно вырезать печень у только что умерших, и затем варить ее в закрытой банке на печке. Такое было возможно при существовавшем порядке скрывания трупов тех, кто умер днем. Немцы вечером делали проверку “по головам”, не требуя подъема больных с коек. Трупы маскировались под спящих больных и показывались умершими ночью, после проверки. За ночь каннибал имел возможность выполнить свою операцию. Разоблачен он был другим больным, давно заметившим его гастрономические уловки с закрытой банкой у печки, тем более что из банки не мог не доноситься запах вареного мяса.

Судьба этого трупоеда была скверной. Немцы утащили его в арест-блок и приговорили к 100 ударам плетью ежедневно, пока не умрет. Сколько он вынес таких дней – мы не узнали.

Но, как и на марше, так и в лагере, самой ужасной была судьба евреев.

Постоянные поиски скрывавшихся евреев среди массы пленных продолжались все время. Лагерные полицейские, науськанные немцами, рыскали, отыскивая жертвы. Находились негодяи и в массе пленных, доносившие на своих товарищей, про которых они узнавали что те – евреи. Крайние степени изнеможения, в которые пришли люди, облегчали эти разоблачения, дифференциация внешних черт различных национальностей сделалась значительно определенней.

Обнаруженных евреев немедленно отправляли в арест-блок. В августе – сентябре арест-блок представлял собой очень небольшую площадку в Юго-восточном углу общей территории лагеря, под угловой вышкой, отгороженной густой проволочной оградой от остальной территории.

Внутри на этой площадке были сделаны клетки из колючей проволоки, где нельзя ни вытянуться, ни встать. Крышей и стенами и служили эти сплетенные из колючей проволоки сетки. Таким образом, заключенные в арест-блоке все время находились под открытым небом на голой земле. Кормили их какими-то отбросами один раз в день. Ни один человек из попавших в арест-блок по той или другой причине не вернулся в лагерь живым.

Во время пребывания евреев в арест-блоке их ежедневно избивали плетками, давая по 25 плетей каждое утро. За всякую провинность, конечно, мнимую и надуманную, количество плетей увеличивалось многократно.

Удивительна, если можно так сказать, и непонятна эта страсть немцев к истязаниям и издевательствам над людьми, уже и так обреченными на смерть. Физическими мучениями и надругательством над человеческим достоинством они сопровождали пленных до самой могильной черты, и, казалось, никак не могли насытиться тем наслаждением, которое давали им эти истязания.

Чувства Леонида Самутина, так же как и у других, притупились от ежедневного вида беспредельных человеческих мучений и страданий, и они уже давно не возмущались и даже не удивлялись виденному.

Я все думаю: как это можно совместить, объединить – их кичливое бахвальство высокой “еврейской культурой” и их поведение не то что на “азиатском”, но на первобытном, пещерном уровне человеческого развития.

Я часто думаю: а что сейчас там, в Сувалках, на том месте, где был разбит этот ужасный лагерь смерти? Отмечено ли хоть чем-нибудь то место, где были закопаны десятки тысяч погибших, замученных и расстрелянных? Что-то не слышно об этом нигде, ни в одном рекламном проспекте, прославляющем достопримечательности польских городов, не приходилось мне читать и другие упоминания об этих событиях. Неужели уж так они незначительны, ничего не стоящие, что и недостойны упоминания? Простительно ли безразличие и забвение тех погибших теперь?..

Заключение

В наше время угасла прежняя вспышка интереса к ГУЛАГу. Все дальше уходят события в историю, все меньше людей, которым прошло это по живому.

“Описание ужасов и кошмаров, которыми и без того полна история человечества, не должно быть целью историка ГУЛАГа. Главное – показать, как может преодолеть человек нечеловеческие обстоятельства, как может торжествовать дух человеческий, побеждающий бесчеловечность”,- сказал один из самых юных участников Норильского восстания, ныне председатель Новосибирского “Мемориала” Леонид Трус.

“Сегодня нас, участников того восстания, осталось очень мало. Пережившие ГУЛАГ – пытки, истязания, расстрелы в зонах,- мы не забыли те годы, смерть наших невинных товарищей. Не в наших силах изменить страшное прошлое страны. Но в наших силах донести правду о днях страданий и героизма…

Медленное освобождение от крайностей тоталитаризма не было даром великодушных правителей. Наша забастовка, другие лагерные выступления подорвали основу коммунистического режима – гигантскую империю ГУЛАГа…”

Для меня стало очевидным, что история века – это не только цепь взаимосвязанных, а иногда и случайных событий, не только одержимость деяний не всегда добросовестных политиков и людей, предержащих власть, не только героизм «рядовых» людей, стремящихся изменить сложившийся порядок или непорядок вещей, но и обыденная, пусть даже обывательская жизнь миллионов людей, желающих просто жить в мире, спокойствии, сытости.

Часто бывало, что XX век забывал об этом, надеюсь, что XXI век будет милосерднее к ПРОСТОМУ ЧЕЛОВЕКУ.

Библиография:

1. Хлевнюк О.В., 1937-й: Сталин, НКВД и советское общество, М., 1992;

2. Общественно-политический научно-популярный журнал “Родина” 6 – 7-1991, М., 1991;

3. Российский независимый исторический и правозащитный журнал “Карта” 41 – 42, Рязань, 2005;

4. Жарова, Мишина, История отечества 1900-1940 Учебная книга для старших классов средних учебных заведений, М., "Просвещение",1992;

5. Верт Н., История Советского государства. 1900 - 1991, изд. 2-е, М., 1994;

6. История России 1917-1940 Хрестоматия под ред. проф. М.Е. Главацкого, Екатеринбург, 1993;

7. Бушков А.А., Россия, которой не было, М., 1997;

8. Большой справочник школьника, М., 2001.

/ Наша работа/Всероссийский конкурс исторических работ старшеклассников «Человек в истории. Россия XX век»