Дедков Василий Балахтинское МОУ средняя школа № 1, ученик 10 б кл.
руководитель: педагог ДО Лопатина Н.Г.
Балахта - 2006
Тема депортации осенью 1941 г. немецкого населения Поволжья в отдаленные районы Сибири, Алтая, Казахстана долгое время была закрытой, и только в 1990-ые годы стали появляться первые публикации. К этому времени, к сожалению, из жизни ушли в большинстве своем представители старшего поколения, кого репрессивное переселение застало в зрелом возрасте. Сейчас писать историю жизни лишенных Родины поволжских немцев можно, пользуясь воспоминаниями детей и подростков того времени, т.е. тех, кто родился в период с 1924 по 1935 годы. Им в тот страшный для всех советских немцев период было от 6 до 15 лет. Сейчас это очень пожилые люди, но впечатления тех лет по-прежнему остры и болезненны.
В Балахтинском районе до 1990-х годов проживало около 2-х тысяч немцев, разбросанных по разным деревням. На основе воспоминаний всего одиннадцати человек из этого числа, написано наше исследование.
Когда сегодня говорят, что немецкий народ стал бесправным 28 августа 1941 года, после известного Указа о лишении немцев автономной республики - это неправда. И до этого дня немцы, как и все остальные народы страны, отнюдь не были свободны. Уже сразу после революции все народы почти одинаково страдали от ее перегибов. И в немецкой автономной республике находили классовых врагов, рушили церкви, была насильственная коллективизация.
Вот как вспоминала об этом Фрида Иоганесовна Бренинг:
«В нашем городке в Саратовской области жили только немцы. Я уже училась в школе, когда комсомольцы разрушили церковь. Сначала в бывшей церкви сделали склад для зерна, потом клуб. Я помню, учительница, она была тоже немка, повела нас всем классом в церковь, организовала там танцы. Как я понимаю, этими танцами она показывала нам, дескать, нечего боятся, Бога нет, и никакой кары с его стороны тоже не будет».
Воспоминания детей о довоенной жизни немецких поселений полны светлыми чувствами, несмотря ни на что, потому что детям не присуще критическое осмысление действительности.
«Я родилась в маленьком немецком селе Брументаль в 1929 г., - рассказывала Ирма Карловна Бутузова (Шмидт). Семья была очень благополучной. Через год отца, который был прокурором района, перевели в районный центр Зилмьман. Жили хорошо, я посещала немецкую школу, где русский язык звучал только на специальных уроках, веселилась с подружками, пела традиционные песни. Материально семья жила хорошо, недостатка ни в чем не было. Казалось, что благословение свыше осеняло нашу семью и все большое немецкое поселение. Мы жили своей замкнутой жизнью, наш маленький, тесный мирок был отгорожен от быстроменяющейся русской действительности».
Воспоминания взрослых о довоенной жизни не так безоблачны, как детские. Немецким семьям, как и всем другим, достаток давался нелегким трудом. Но предвоенный период запомнился обильными урожаями. Эмма Христиановна Вебер рассказывала, что три года подряд небывало высокий урожай давала пшеница. На трудодни ее получали так много, что некуда было сыпать зерно, все приспособленные хранилища были заняты. И тогда мешки с зерном заносили на чердак дома и рассыпали его там. Радовали урожаи яблок и арбузов.
Жизнь казалась безоблачной только детям, взрослые много и нелегко трудились, создавая благосостояние семьи, и горестно восприняли известие о войне с Германией, но никто не ожидал грядущей расправы над всем народом.
Воспоминаний о депортации много, все собранное нами, - это детские впечатления.
Эмилия Фридриховна Дорш (Фрицлер), в 1941 г. ей было 12 лет, рассказала:
«Нас, бывших жителей села Луговое Саратовской области, разбудили утром 5 сентября 1941 года сотрудники НКВД и сообщили о том, что в течение часа мы должны собрать самые необходимые вещи. Куда нас отправляют и зачем - не объяснили. Взяв с собой кое-какой еды, мы вышли на улицу, где нас окружили военные с автоматами и повезли на станцию - кого на лошадях с телегою, кого на быках. Казалось, что веренице людей нет конца и края. Мужчины шли, опустив головы, женщины и дети плакали».
Александр Федорович Фрицлер вспомнил:
«Пятого сентября мы легли спокойно спать, а на следующий день всю семью подняли и приказали собраться. Брали только самое необходимое - продукты питания, да и что можно было взять, если на одну телегу грузили четыре-пять семей, немного продуктов, вещей и садили маленьких детей, которые не могли идти пешком.
Все, что было в домах, было оставлено, и скот тоже, кто-то успел сдать его, но в основном все было брошено. На станции грузили в товарные вагоны: в небольшие по 50 человек, а в четырехосные по 100 и более. Эшелоны сопровождали работники НКВД. По тому, как к нам относились, мы понимали, что стали врагами народа. Но за что? Ведь мы так же, как все, были против фашизма. Кормили один раз в два-три дня. Так, без горячей пищи и питьевой воды, - двенадцать суток. По названиям железнодорожных станций угадывали направление следования состава. Когда проехали Новосибирск, все поняли, что дорога ведет в Красноярск. Этого все боялись: во-первых - суровый климат, во-вторых - была осень, и все понимали, что домов там для нас никто не построил. Готовы были ко всему. Кое-кто из пожилых людей вез с собой кусочки стекла: если придется рыть землянки, чтобы окошечко для света сделать можно было».
Из воспоминаний Ирмы Карловны Бутузовой (Шмидт):
«Мама узнала о депортации от отца. Утром еще сплю, слышу: мама разговаривает по телефону и плачет. Я-то еще ничего не понимала, собралась к 10-ти часам в школу на первый сбор. Папа, вернувшийся с работы, сказал, что школа закрыта, но я все равно пошла. Прихожу - там никого, на дверях замок. Я сильно испугалась, заплакала. До Саратова нас везли в пароходе, дальше - в теплушках по железной дороге. В каждом вагоне был старший из энкавэдэшников, дисциплина была железной, но кормили хорошо. На станции Шира нашу семью и еще одну молодую пару высадили».
Говорит Ирма Карловна Симкина (Ганц):
«Шесть лет мне было тогда, когда нашу семью выслали из поселка Виземиллер Саратовской области в Сибирь. Помню, как в августе 1941 года подъехал к нашему дому какой-то дяденька и приказал собираться. Куда и зачем - никто не знал. Родители растерялись, а по деревне слышались плач да крик. В чем были, в том и погрузили на повозки с лошадьми. Мы, дети, побежали следом, подкрепившись перед тем яблоками и арбузами. И вот доставили нас на станцию, погрузили, как скот, в вагоны и повезли в неизвестном направлении. Папа с мамой прижимали к себе четверых детей и плакали. Старшему было девять, мне шесть, сестре четыре, а младшему брату два годика. Сентябрь был уже холодным. Везли нас голодных и замерзших, казалось, целую вечность. Но самое страшное - никто не мог говорить по-русски».
Вспоминает Эмилия Ивановна Шмидт:
«Многие не смогли захватить с собой даже сменное белье, отправились в дорогу, в чем были. Везли долго, - часто останавливали в тупиках и держали там по несколько суток. Не было еды, не хватало воды. В вагонах стояли стон и плач. Плакали в основном женщины и дети. Мужчины молчали, стиснув от бессилия зубы. Умерших на дороге выбрасывали прямо на ходу поезда».
Генрих Генрихович Шмидт поделился историей, которую услышал от родителей:
«Я родился через неделю после начала Великой Отечественной войны, а в августе того же года, когда мне было всего полтора месяца от роду, по известному постановлению Президиума Верховного совета немцев Поволжья переселяли в глубь страны, в Сибирь, Казахстан, Среднюю Азию. Это была трагедия для них, в том числе и для моих родителей. Мать была настолько потрясена, что хотела бросить меня в Волгу, чтобы я остался на родной земле. Но, конечно, она этого не сделала».
Чтобы доставить оставшихся в живых из Красноярска в Балахтинский район, охранники пригнали их к пристани и погрузили на баржи, идущие до Даурска.
Рассказ продолжает Александр Федорович Фрицлер:
«На пристани нас ждали представители колхозов и совхозов, которые выбирали себе работников и увозили по деревням. Вот так наша семья попала в Малые Сыры. Определили нас на квартиру к пожилым людям. Можно представить, какое было первое время к нам отношение. Одно слово «немцы» вселяло ужас в местных жителей, да еще и высланные, значит с ними заодно - фашисты. Колхоз был бедный, дали нам подъемные - буханку хлеба и бутылку керосина».
Продолжает воспоминания о появлении их семьи в Балахте Эмилия Фридриховна Дорш (Фрицлер):
«Нас привезли ночью. Когда мы разглядели свое новое место жительства, то просто заплакали от отчаяния. Мы даже не представляли, как будем жить здесь. Главной проблемой был языковой барьер: мы плохо говорили по-русски. Нас выручил Александр Фридрихович, мой старший брат. К тому времени он имел образование 7 классов и смог устроится в Балахтинское сельпо, от которого ему дали квартиру. В Балахте мы и обосновались.
Мне было 12 лет, когда я пошла, работать в прислуги, чтобы прокормиться. Проработав около трех лет, пока семья не встала на ноги, я оставила эту работу и вернулась к родным. К нам переселенцем, относились, как к скоту, и еще долго называли «фрицами», особенно трудно было все это понять детям».
Из рассказа Ирмы Карловны Бутузовой (Шмидт):
«Когда на станции вышли на перрон, народу была уйма. Все собрались поглазеть на настоящих немцев. Многие удивлялись: «Гляди, а они обыкновенные, совсем, как мы, - раздавались разочарованные голоса. Сибиряки ожидали увидеть страшных рогатых чудовищ, какими изображала немцев советская пропаганда. Переселенцев посадили на телегу и повезли в деревню Чебаки. Мне было трудно привыкнуть к русской речи, учеба в школе давалась нелегко, но я упорно посещала занятия, постепенно осваивая чужой язык. Надо отметить дружелюбие простых сибиряков. Я ни разу не слышала от местных жителей слова «фашист» да и других оскорблений. Жили дружно: общая беда, нависшая над страной сплотила всех».
Как вспоминают бывшие немецкие подростки, а ныне пожилые люди, встречали их в деревнях Балахтинского района чаще всего без озлобленности и даже с состраданием:
Семья Тротт, маленький Саша, две его сестренки и их мама попали в Виленку:
«Здесь нас временно поселили к деревенскому пасечнику И.П.Плисковскому. Встретили нас довольно-таки хорошо: выделили нам для жилья горницу, накормили, напоили. Хозяин часто выезжал со своими сыновьями на пасеку и брал меня с собой. Председателем колхоза на тот момент был Владимир Бахарь. Он отнесся ко всем приезжим с пониманием, помог с углом, выделил клочок земли».
Существование немецких семей на территории Балахтинского района было очень трудным. Семьи эти в большинстве своем состояли из матери и нескольких детей (отцы в это время находились в трудармии, как и подростки старше 14 лет). В райцентре в военные годы Промкомбинатом была организована сушка картофеля для отправки на фронт. Вечерами немецкие женщины приходили помочь чистить картошку и всегда приводили с собой детей. Работников в конце смены кормили вареным картофелем, и матери надеялись, что детей их тоже накормят. Так обычно и бывало, т.е. чувство сострадания к ссыльным немцам было высоко.
Но были и другие отношения, о которых рассказала Ирма Карловна Ганц:
«Встретили нас Красноярский край Балахтинский район и колхоз, который сейчас находится на территории Грузенки. Страшно мне до сих пор, как мы это все пережили, сколько вынесла мама! Ведь в декабре 1941 года папу забрали в трудармию. На маминых руках остались все дети и бабушка. А в 1942 году родилась в Грузенке еще одна девочка. Поселили нас в какой-то холодный домик. Мама дала нам с сестрой холщевую сумочку, с ней мы ходили просить милостыню.
Люди подобрее подавали хлеб и картошку, другие гнали нас, называя фашистами.
Потом умерли трехгодовалый братик, и годовалая сестричка. От голода. Закопали их без гробика на Грузенском кладбище. По рассказам мамы в Грузенке мы прожили четыре года. Потом переехали в деревню Каменка, которой уже нет. Мама пошла ночным скотником, а днем ходила на разные работы. Я и сестра мыли полы в конторе и в школе, брат был разнорабочий. Ночью мама ходила на скотомогильник и приносила мясо дохлых коров и коней. Кормила нас лишь бы не умереть с голоду. Врезался в нашу детскую память один страшный случай. Я до сих пор вспоминаю его и плачу. Мама сильно заболела, температура высокая. Управляющий Дмитрий Андреевич Устинов вызвал маму в контору. Она объясняла, что работать сегодня не может. А управляющий избил ее бичом. Принесли маму домой в ранах, пролежала она в постели месяц. Мы сидели рядом и плакали. Кому, что скажешь? Молчи и плачь».
Сейчас трудно объяснить, чем была вызвана эта бесчеловечная расправа, но радует то, что в воспоминания немцев, живших в Балахтинском районе, таких жутких историй больше не встречалось. Наоборот многие, бывшие в военные годы детьми и подростками, вспоминали другое.
Шмидт Генрих Генрихович:
«Хотел бы сразу отметить, и об этом много рассказывали родители, со стороны местного населения не было, по отношению к нам, никакой дискриминации. На первых порах коренные сибиряки помогали приезжим устроиться, помогали теплой одеждой, едой. А потом уже и я подрос, бегал в одной ватаге со всеми деревенскими ребятишками, и никому тогда не приходило в голову спрашивать, кто, какой национальности. И работали все вместе, и праздновали так же, беды и радости были на всех поровну».
Но сказать, что депортированных немцев встретили очень дружелюбно, тоже нельзя. Объяснения этому просты: шла война с представителями той же национальности, в деревни уже приходили похоронки. С другой стороны, и без того не сыто евшая, не добротно и не просторно жившая сибирская колхозная деревня получила дополнительное население, которое нужно было где-то разместить и чем-то накормить хотя бы на первых порах.
Вспоминает Фридрих Фридрихович Вамбольдт:
«Когда немецкие семьи завезли в Трясучую, то все жители деревни вышли посмотреть на нас. Можно было услышать и такое: надо же, а вы такие же, как и мы, тоже в штанах и рубахах. А мы-то думали - на вас шерсть и рога растут! В школу нас не пускали, дразнили и обижали. Отовсюду только и слышалось: Фрицы! Фрицы! Мы не имели права уезжать из деревни, и каждый месяц должны были отмечаться в комендатуре, вплоть до 1956 года. Первые три года нам не выделяли даже маленького клочка земли. Мы обменивали свою одежду на еду, а сами носили мешковину. Чтобы как-то прокормиться, собирали в поле колоски, оставшиеся после уборки урожая».
С жильем всем было особенно трудно.
Семью Фоос и еще восемь семей поселили в здании бывшей пекарни в деревне Трясучей. Печка служила им кроватью, а из мебели были только стол да лавка. Сейчас трудно такое представить, но ведь это было.
Немецкие семьи были очень многодетными. Вот, например, состав нескольких семей, попавших на поселение в деревню Трясучая:
Семья Фоос: Генрих Генрихович, Мария Карловна, их дети - Мария, Ирма, Амалия, Мина, Андрей, Катерина и Эмма.
Семья Вамбольдт: Фридрих Фридрихович, Мария Христофоровна, их дети - Мария, Фридрих, Ирма и Володя.
Семья Фрицлер: Катерина Петровна и ее дети - Эмилия, Александр, Август и Мария.
Отцов и 14 летних подростков вскоре забрали в трудармию, с маленькими детьми остались матери. Что бы выжить, дети должны были рано включаться в работу. Об учебе, конечно же, не было и речи.
Вспоминает Ирма Фридриховна Шмидт:
«Когда мне было девять лет, я попала в поселок Угольный Балахтинского района вместе со своими родителями и братьями. Нас поселили в большом доме, где уже обитало несколько таких же семей репрессированных. В первом классе я проучилась всего несколько месяцев: с наступлением холодов пришлось забыть об учебе из-за отсутствия теплой одежды. Как мы выжили, ведь был страшный голод, иногда приходилось даже ловить сусликов, чтобы поесть. Однажды нам с братом пришлось пойти в соседнюю деревню, чтобы поменять мамину старую юбку на картошку. Был лютый мороз, в дороге мы едва не околели, чудом остались живы».
С 12 лет Ирма стала помогать матери доить коров на ферме, а в 16 лет стала полноправной дояркой, ей доверили целую группу коров.
Немудрено, что сейчас, разговаривая с пожилыми немцами, живущими, а Балахтинском районе и Балахте, слышишь, что они неграмотны, знают только буквы своей фамилии, чтобы поставить роспись, не умеют читать и писать. Детство и отрочество их было отравлено унижениями, обидой, голодом, непосильным трудом, потерей родных, разлукой (очень часто навсегда) с отцом и старшими братьями и сестрами, недоступностью образования. Зато вклад этих бывших детей и подростков военного времени в экономику района, начиная с 1940-х по 1990-ые годы огромен.
К сожалению, наш рассказ не может быть иллюстрирован фотографиями. На первых страницах работы есть упоминания о том, что людей выгоняли из дома, не давая времени даже собрать документы.
Все, имеющиеся у наших респондентов фотографии, относятся уже к современности.
/ Наша работа/Всероссийский конкурс исторических работ старшеклассников «Человек в истории. Россия XX век»