Круги на воде ("Коренные норильчане")

Главное управление образования Администрации города Красноярска
Муниципальное образовательное учреждение «Гимназия № 6 с углубленным изучением немецкого языка» (МОУ «Гимназия № 6 с углубленным изучением немецкого языка»)

Исследовательская работа по истории ученицы 11 класса «А» Ермольчик Татьяны Александровны

Научный руководитель работы: учитель истории, обществознания и права высшей категории Коваленко Валентина Анатольевна

декабрь 2006г.
г. Красноярск

Аннотация
План работы.
Раздел 1.«Круги по воде…» («Дорогие мои норильчане»), (Вместо введения).
Раздел 2. «От «Глухаря» до «Жар-птицы» (Георгий Степанович Жженов)».
Раздел 3. «Иннокентий Михайлович Смоктуновский»
Раздел 4. «Грустная птица счастья поэзии Давида Кугультинова».
Раздел 5. «Дед Василий».
Раздел 6. «Хранитель памяти» («Вместо заключения»).
Перечень использованной литературы.
Приложения

Аннотация.

Настоящая работа-«Круги на воде («Коренные норильчане»)»-посвящена одной из самых мрачных и недостаточно изученных страниц отечественной истории 30-х-50-х лет прошлого ХХ столетия.

Работа сочетает в себе гармоничное сочетание мемуарной литературы, принадлежащей перу людей, на себе испытавших последствия явления, получившего название «культа личности И.В. Сталина», с архивными источниками.

Сложность получения архивных данных состояла в том, что, согласно действующему российскому законодательству, ограничен доступ к информации, имеющей статус конфиденциальной.

Настоящая работа представляет интерес для школьников, изучающих отечественную историю, студентов исторических специальностей высших учебных заведений, лиц, принимающих участие в работе правозащитных организаций.

1. «Круги по воде…» («Дорогие мои норильчане») («Вместо введения»).

-Помнится, Яковлевич, как-то, в конце осени, пришла с севера баржа с необычным грузом-ковшом довелось из нее извлекать застывшие тела; где предали земле норильчан-«лагерников» мне неведомо…

-Грузили однажды на судно продукты питания, сами-то пацаны совсем; и вдруг ляпнулся на палубу и разбился деревянный ящик с колбасой - мне все-таки, кажется, что не «вдруг», а, наверное, пожалел нас, послевоенных мальчишек, мастер, первый раз наелись досыта; правда, хлеба под рукой не оказалось, долго потóм животами маялись…

После подобных рассказов, услышанных нами в порту, папа становился мрачным и молчаливым, меня его молчание нисколько не тяготило; в смысл услышанных рассказов в силу малого возраста я вникнуть не могла; просто во время «взрослых» разговоров собирала осенние листья, бросала камешки в реку, следила за кругами, разбегающимися по стальной глади енисейской воды; но услышанное глубоко запало мне в душу.

В детском саду, а потом в начальной школе, на вопрос о роде занятий папы я, не задумываясь, отвечала: «Он толкает на Север суда с грузами». Тогда я еще не задумывалась над тем, что река, наш Енисей, действительно служит единственной наземной магистралью, связывающей, со стороны материка, «Большую землю» с «северной жемчужиной»-заполярным красавцем Норильском.

Тихо шуршат под ногами осенние листья - желтые, красные, фиолетовые; на фоне серой енисейской ряби пламенеют ягоды рябин. Прогулки с папой по набережной Енисея - одно из самых глубоких воспоминаний моего раннего детства. Папа в течение многих лет работал в одном из красноярских подразделений Норильского горно-металлургического комбината; ходить с ним, вместо обычных городских прогулок, на причалы Красноярского речного порта, смотреть на то, как большими кранами загружаются различными грузами -шифером, кирпичом, гравием - суда, было моим самым любимым занятием…

Нравилось наблюдать за тем, как, на фоне быстро темнеющего осенью неба, уходят с акватории порта в рейс красивые речные теплоходы.

Бывая на летних каникулах в разных концах России и за ее пределами, на вопрос о месте рождения и жительства я с гордостью отвечаю: «Красноярск, Красноярский край». Но для меня самой вопрос о месте рождения всегда сопряжен с именами известных людей, являющихся «визитными карточками» Красноярья - художником Василием Ивановичем Суриковым, борцом Иваном Сергеевичем Ярыгиным.

В ряду своих земляков мною неизменно назывались и имена «коренных норильчан» - Георгия Степановича Жженова, Давида Никитича Кугультинова, Иннокентия Михайловича Смоктуновского, Василия Васильевича Третьякова, папиного друга, чьи жизнь и судьба до сих пор связаны «с прекрасным и ужасным» северным городом.

Только совсем недавно, собирая материалы о них для своей работы по новейшей истории, с удивлением обнаружила, что, на самом деле, появились на свет они в разных уголках России: Г. С. Жженов родился в любимом мною Ленинграде, Д. Н. Кугудьтинов - в селе Сладкое Яшалтинского района Калмыцкой АССР, И. М. Смоктуновский является уроженцем деревни Татьяновка Шегарского района Томской области, В. В. Третьяков - деревни Писаревка Славгородского района, Алтайского края, но общей судьбой для всех них стал далекий от их родных мест город - Норильск, чтó в Красноярском крае…

«Права личности», «чувство собственного достоинства», «малая родина» - место, где ты родился, то место, где хранится память о тебе, независимо о того, мало или много добрых дел совершил ты на земле, - мне кажется, в наше время возрождается высокий смысл этих понятий.

В рамках функционирования российских структур ООН (Организации Объединенных Наций), ЮНЕСКО (Организации Объединенных Наций по вопросам образования, науки и культуры), Международного историко-просветительского, правозащитного и благотворительного общества «Мемориал» идет процесс становления гражданского сознания в нашей стране.

Нам, рожденным в обновленной России, хочется, чтобы гражданское состояние в обществе, соединилось с по-настоящему правовой позицией государства - вот тогда станет невозможным возврат к времени «черных воронков», серости, беспредела.

…Вслед за теплоходом, везущим нужные заполярному Норильску грузы, медленно раскачиваясь на воде, оставляя за собой круги на речной глади, уплывает мой венок из разноцветных осенних листьев, - многое способна унести на себе енисейская волна, но память о прошлом - грустном и радостном, счастливом и трагическом, всей страны и отдельной точки на карте, всех нас и отдельной личности должна остаться не только в Истории, но и в каждом человеческом сердце - вот тогда и не будет на нашей Земле Иванов, не помнящих родства, вот тогда ни с нами, ни с нашими в будущем ничего страшного, того, что пережили в нашей стране люди старших поколений, больше не случится.

2. «От «глухаря» до «жар-птицы» («Георгий Степанович Жженов»)

Да, это Петербург! Да, это Петроград! Да, это Ленинград!..
С его именем связана вся моя жизнь. И горе, и радость, и
любовь, и ненависть-все!.. И где бы я ни жил позже, куда
бы меня судьба не забрасывала, я любил, люблю и буду всегда
любить мой родной Ленинград! Люблю единственной в
жизни любовью.
Г.С. Жженов «От «Глухаря» до «Жар-птицы»

«Глухарем» назывался один из пяти - штрафной - участок прииска имени Тимошенко, где на Колыме отбывали, во времена сталинских репрессий, наказание люди - в их числе и Георгий Степанович Жженов - осужденные по различным пунктам пресловутой 58-ой статьи; «Жар-птица»-название элитного русского эмигрантского клуба в Париже; от «Глухаря» до «Жар-птицы»-путь русского интеллигента - через трагические испытания - к самому себе, к осознанию в себе такого понятия, как «патриотизм», о котором в наше разноликое время почему-то стало немодным упоминать.

В нашей семье любимым кинематографическим жанром, бесспорно, является комедия - в общей видеотеке скопилось немало зарубежных и отечественных картин, но предпочтение семьей неизменно отдается лентам Л. Гайдая, Г. Данелии, Э. Рязанова.

Частенько споры о том, какому фильму из домашнего собрания отдать предпочтение, заканчиваются просмотром рязановской картины «Берегись автомобиля», являющегося несомненным лидером семейных рейтингов. Только реакции на просмотр этой кинокартины у членов семьи разные - я просто безудержно хохочу почти над каждым кадром фильма; мама иронично улыбается, ей по душе лирико-колкие комедии Э.А. Рязанова; бабушка погружается в воспоминания юности, с которой ее связывает всеми нами любимая лента; кроме того, молодость бабушки прошла в заполярном городе-порту Дудинка, куда, еще до окончания войны, в 1945-ом году перевез семью, вернувшись по ранению с фронта, ее отец, мой прадед, Иннокентий Иосифович Рычков, из северного же Енисейска, - теперь, после того, как я прочитала воспоминания Георгия Степановича Жженова о пережитом, можно представить чувства людей в связи с необоснованными арестами знакомых, друзей, родственников; лицо папы становится грустным и задумчивым - его дед, мой прадед, Дометий Киприанович Ермольчик, был расстрелян - по навету - в 1937-ом году, во внутреннем дворе Черниговской тюрьмы…

А еще нам всем единодушно нравятся актерские работы Георгия Степановича Жженова и Иннокентия Михайловича Смоктуновского в «Берегись автомобиля» - после того, как мне стали известны подробности пережитого этими людьми, пришла мысль о том, что, наверное, главный секрет успешной работы актера - в умении молчать, «умение держать паузу»… Но как много из пережитого стоúт и у того, и у другого актера за этим молчанием…

В 2005-ом году нам с мамой удалось побывать в Санкт-Петербурге - теперь этот город вписан памятью в сердце; мне полюбились прогулки по его спокойным улочкам, запомнились его величавые здания и тихие переулки; рябь Финского залива и неповторимые питерские мосты через Неву; мы с мамой тихонько постояли у подъезда дома № 30 на Кирочной улице, в квартире 36 которого в 1907-1912 годах останавливался, бывая в Санкт-Петербурге, мой прапрадед, Киприан Трофимович Ермольчик, член III Государственной Думы.

Наверное, трудно ожидать любви к мемуарной литературе от шестнадцатилетнего человека, но, после поездки в Санкт-Петербург, совсем по-особенному читаются строки Георгия Степановича Жженова о родном городе, из которого человек был незаконно отправлен в сталинские лагеря на долгие семнадцать лет:

«Родился я в Петрограде на Большом проспекте Васильевского острова в красном каменном здании родильного дома между 15-й и 16-й линиями, 22 марта 1915 года.

Себя в этом «прекрасном и яростном мире» начал помнить лет с четырех, по возвращении из деревни, куда, по рассказам матери, нас с братом Борисом увезли из холодного и голодного Петербурга в связи с революцией.

Первые самостоятельные впечатления, сохранившиеся в моей памяти, относятся ко времени возвращения из деревни в Петроград. Серые булыжные мостовые улиц милого моему сердцу Васильевского острова… Арочные подворотни домов с огромными каменными трубами по бокам - место ежевечерних сборищ молодежи. В нэповские годы здесь пели под гитару хулиганские есенинские песни, задирали прохожих, пили для куражу, дрались, лущили семечки, соревновались в ухарстве и доблести и мечтали о романтике моряцкой совторгфлотской жизни…

В памяти остались даже запахи… Запахи огромного приморского города!.. Запахи набережных, кораблей, бульваров, осенних парков, рынков и весеннего талого снега… И совсем новый для меня, мальчишки, запах таинственного города… Скученного человеческого жилья. Запах сырых петроградских домов, запах кошек на затхлых черных лестницах… Парадные двери в квартиры после революции, как правило, были еще заколочены».
(Г. С. Жженов «От «Глухаря» до «Жар-птицы» /Москва, «Современник», 1989г./).

Немногие фильмы с участием Г.С. Жженова мне удалось посмотреть - в своих киноработах актер воссоздает в основном образы своих современников, но в умении держать осанку, в гордых поворотах головы, в скуповатых жестах, подчеркивающих чувство собственного достоинства, мне-с учетом места рождения Георгия Степановича - чудилось и чувствовалось его дворянское происхождение.

Откровением для меня стал тот факт, что корни актера уходят в средней российской полосы деревню:

«Мои родители-Мария Федоровна Щелкина и Жженов Степан Филиппович - были родом из села Кесова Гора и деревни Демидово бывшей Тверской губернии. Кто из села, кто из деревни - не помню… Там крестьянствовали наши деды, бабки и прочие «сродственники». Вот туда-то, на картошку, которой было еще достаточно в деревне, и отправляли нас - молодь - по мере того как мы, появившись на свет божий, взрослели и уступали место у материнской груди следующему младенцу. А появлялись мы на свет с поразительной регулярностью, один за другим ровно через два года.

Деревню не помню совершенно Бабушка рассказывала, что часто «пек колобки», то есть часто забирался на теплую печку и подсушивал там штанишки, поскольку основной нашей пищей была картошка и бегали мы всегда со вздутыми, ослабевшими животами. В памяти, как в копилке, сохранились обрывки разных эпизодов того времени, часто не связанные между собой ни по времени, ни по смыслу».
(Г. С. Жженов «От «Глухаря» до «Жар-птицы» /Москва, «Современник», 1989г./)

В нашем роду, с папиной стороны, отыскались тоже крестьянские корни в болотистой местности белорусского Полесья, по линии ужé упоминавшегося прапрадеда Киприана Трофимовича Ермольчика. Наверное, ощущение своей «малой родины», своих тверских корней помогло выстоять Георгию Степановичу в лагерях Колымы и Норильска, и не только выстоять, но и стать олицетворением таких понятий, как «патриотизм», «гражданское мужество».

Действительно, жанр мемуаров, наверное, является ни самым читаемым, ни самым почитаемым ни у нас в стране, ни за ее рубежами. Путем спонтанных опросов ровесников, людей старших поколений удалось выяснить, что они не только не читали, но и не слышали о книгах воспоминаний актера Жженова. Еще в годы перестройки, одна за другой, вышли две его книги - в 1988-ом году, в Москве в издательстве «Правда», огромным тиражом-150 000 экземпляров была выпущена «Омчагская долина»; в следующем, 1989-ом, году, тоже в Москве, но только в издательстве «Современник», вышла еще одна книга, принадлежащая перу Георгия Степановича, «От «Глухаря» до «Жар-птицы», тиражу которой - в 100 000 экземпляров - может позавидовать любой из авторов нынешних любовных романов, триллеров, детективов, которыми усердно потчуют читающую публику растущие, как грибы после дождя, новомодные издательства. Но время перестройки, как и «хрущевской оттепели», одним из символов которой стала повесть А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича», кануло в Лету, и у многих людей, по-моему, стал в значительной степени остывать интерес к тем мрачным страницам нашей общей истории, о которых никогда забывать не следует.

Копии книг Г. С. Жженова удалось получить от Отдела внешнего обслуживания Российской Национальной библиотеки (г. Санкт-Петербург), отыскались их экземпляры и в Государственной универсальной научной библиотеки Красноярского края (г. Красноярск). Обращает на себя печальный тот факт, что их, эти книги, редко берет в руки нынешний читатель. Однако, радует тот факт, что недавно, в 2005-ом году, в Москве, в издательстве «Вагриус» в серии «Мой 20-ый век» вышла еще одна книга Г.С. Жженова - «Прожитое». Приходит мысль о том, что наши библиотеки время от времени должны проводить книжные выставки, посвященные периоду репрессий 1930-х-1950-х лет нашей отечественной истории. Такие выставки могут стать одним из средств лечения синдрома «короткой памяти». Если помнишь о прошлом - меньше шансов на то, что оно сможет выстрелить в будущее из пушки. Думается, что и полиграфисты не должны обходить вниманием литературу мемуарного характера - мне еще не приходилось бывать на книжных ярмарках - но, думается, там мемуарная литература пока еще присутствует в качестве «золушки»

Воспоминания Г.С. Жженова о родном Питере, о мальчишеских рейдах по чердакам старых домов вспомнились в связи с обнаружением во всемирной паутине-Интернете-информации о Государственном музее Политической истории (г. Санкт-Петербург). Во время пребывания в городе на Неве мы с мамой ни разу не услышали от городских экскурсионных агентств и бюро ни слова об этом уникальном музее:

«Запах подвальной плесени и сырых дров… ну, и, конечно же, сказочный запах чердаков, куда осторожные люди на случай внезапного обыска сносили после революции все, что могло как-то компрометировать их перед новой властью.

Чего мы только не обнаруживали там!.. Винтовки, шашки, гранаты, револьверы, ящики с патронами, пулеметные ленты, разрывные пули, штыки, гильзы… Подобно археологам, мы откапывали из-под балок чердачных перекрытий всевозможные царские ордена, медали, жетоны, связки фотографий и документов, орденские ленты, «керенки», цилиндры, корсеты, канотье и кивера, генеральские и офицерские мундиры, эполеты, погоны, аксельбанты и прочее, и прочее.

Весь этот «реквизит» старого мира появлялся потом в наших квартирах, наводя ужас на наших родителей, стреляя, «пшикая» и взрываясь в кухонных плитах, а частенько и вовсе разнося их вдребезги. Вслед за пальбой в квартире возникали, как в сказке, милиционеры и суровые дяди в кожанках. Нас, пацанов, сгоняли в одну комнату и поодиночке выдергивали на допрос с пристрастием… После капитуляции: «дяденька, прости, я больше никогда не буду»,-конвоируемые милицией, мы вели суровых дядей на чердаки в наши боевые арсеналы и разоружались, выкладывая противнику все до последнего патрона… Но огорчались мы ненадолго - находили другие клады, и начиналось все сначала… Опасные игры закончились лишь тогда, когда петроградские чердаки и подвалы были очищены от «наследия прошлого» окончательно.

Здесь, на Васильевском, прошли мое детство, моя юность! Здесь пролетели первые двадцать два года моей жизни…».
(Г. С. Жженов «От «Глухаря» до «Жар-птицы» /Москва, «Современник», 1989г./).

Почти девяностолетняя жизнь самого Государственного музея Политической истории в Санкт-Петербурге вмещает в себя много мрачных страниц и событий - многие его сотрудники прошли через ужас и мрак лагерей во время культа личности И.В. Сталина, многие его экспонаты подвергались изъятию из фондов и бесследному исчезновению. В то время, когда большинство семей собираются у телевизионных экранов, большинство каналов транслируют душещипательные «мыльные» сериалы и бесконечные рекламные ролики. Серьезные передачи чиновниками от телевидения включаются в ночной график телевещания - в это время бóльшая часть населения, в том числе и школьники, и студенты, спит глубоким сном. Еще о произведениях искусства, хранящихся в запасниках зарубежных и российских музеев, кинолентах, по разным причинам легших на полку, время от времени, но реже, чем хотелось бы, хоть - и в неудобное время-телевидение рассказывает, но для тех, кого интересуют и по-настоящему волнуют вопросы, связанные с новейшей российской историей, можно было организовать телевизионную экскурсию по залам этого необычного музея. Почему-то, применительно к нашему недавнему прошлому и людям, в нем жившим, нашим прадедам, дедам, родителям, можно услышать эпитет «политизированность» с явной экспрессивно-обидной окраской. Мне кажется, что как раз сейчас в обществе идет формирование и многопартийной системы, и политической культуры.

Уважение к чужим взглядам, отсутствующее во времена страхов, доносов, арестов, беспредела, само по себе не восстановится; его нужно заново прививать обществу, воспитывать с малого возраста. Быть может, моя позиция выглядит несколько наивной, но мне не видится другого пути к гражданскому обществу.

Пришлось столкнуться с тем, что, несмотря на наступление периодических состояний оттепели в обществе, люди, прошедшие испытания лагерями, неохотно делятся своими воспоминаниями о пережитом. От людей, имеющих филологическое образование, приходилось выслушать мнение о том, что мемуары нельзя считать литературой, скорее, всего можно их отнести к публицистике. Категорически не хочется соглашаться с подобной точкой зрения. Книги Г.С. Жженова убедительно говорят о литературном даре автора - никаких дневников ему вести не пришлось - наличие каких-либо записей, хранящихся среди личных вещей, в лагере могло вызвать такую же реакцию охранников, как и обнаружение оружия; приходилось рассчитывать на цепкую память автора; но, прежде всего, Г. С. Жженов оказался прекрасным, талантливым рассказчиком - не жалуясь на судьбу, он просто и доверительно повествует о пережитом.

С позиций двадцатидвухлетнего человека, но ужé с высоты возраста человека, прошедшего испытания лагерями, заслуженной славой, актер емко т точно описывает собственные чувства, связанные со страхом, пережитым им во время первого собственного ареста:

«Впервые в жизни я испытал настоящий страх ночью с 4 на 5 июля 1938 года.

В эту трагическую для меня ночь, возвращаясь домой, я увидел в створе открытой входной двери в мою квартиру дремлющего на сундуке под зеркалом нашего управдома рядышком с моей женой. Когда я, еще ничего не понимая, прикрыл за собой дверь, в поле моего зрения оказались еще двое: красноармеец с винтовкой и командир в форме НКВД. Оба вымокшие до нитки, у обоих под ногами по луже воды: на дворе громыхала гроза. У командира в руке были свернутые трубочкой какие-то бумаги.

…Управдом, кивнув на меня, сказал:

- Он.

-Фамилия?

- Жженов.

- Имя?

- Георгий.

- Отчество?

- Степанович.

- Год рождения?

- 1915-й.

Командир сверил ответы с данными в бумаге.

- Разрешите пройти в комнату. Вот ордер на обыск.

Он протянул мне бумагу, которую все время старался не замочить.

В тридцать седьмой-тридцать восьмой годы мало кто кому доверял. Бывало, отец отказывался от сына, сын от отца, - к сожалению бывало. Об этом знали, говорили и недоумевали, поражаясь количеству арестов. Но думали как-то умозрительно, как о чем-то происходящем вне нас, вне наших судеб, - поэтому даже в самом страшном сне я и представить себе не мог, что когда-нибудь меня будут ждать в моей квартире вооруженные люди на предмет ареста. И все-таки это произошло…

В ночь с 4 на 5 июля 1938 года случился самый страшный страх в моей жизни. Все последующие страхи, а они были, и не единожды, ни в какое сравнение с этим ночным страхом не шли. Поэтому она, эта ночь, и запомнилась в мельчайших деталях и навсегда.

Запомнилось и первое теплое, после ненастного июня, чистое, солнечное июльское утро - несчастное утро моей жизни!..
(Г. С. Жженов «От «Глухаря» до «Жар-птицы» /Москва, «Современник», 1989г./).

При чтении мемуаров Георгия Жженова приходит мысль о том, что, не дай ему судьба искр писательского дара, человеку нынешнего поколения невозможно было бы оценить ни характера, ни масштабов происшедшей в нашей стране в 1930-1950 годах прошлого века трагедии.

В моем дневнике скопилось много цитат из произведений Г.С. Жженова, И.М. Смоктуновского, Д. Н. Кугультинова. Наверное, общие призывы о необходимости сохранения памяти о прошлом, обращенные в никуда, и ни к кому конкретно, не дадут никаких реальных результатов, если каждый отдельно взятый человек не будет помнить о реально существующих в истории людях, прошедших через нечеловеческие испытания.

«Машина остановилась у ничем непримечательных ворот «Большого дома», о котором позже сочинились строчки:

На улице Шпалерной
Стоúт волшебный дом:
Войдешь в него ребенком,
А выйдешь стариком.

По сигналу «эмки» ворота гостеприимно распахнулись и поглотили вместе с машиной все двадцать две весны моей жизни. Такие понятия, как честь, справедливость, совесть человеческое достоинство и обращение, остались по ту сторону ворот.

В регистрационной книге внутренней тюрьмы НКВД я значился 605-м поступившим в ее лоно в это ясное «урожайное» утро 1938 года».
(Г. С. Жженов «От «Глухаря» до «Жар-птицы» /Москва, «Современник», 1989г./).

Не сразу в душе и в голове укладывается страшный факт - только в одном городе за одно только утро было арестовано и доставлено в печально известные «Кресты» 605- в ни в чем неповинных людей.

«Поначалу это был один из пяти участков прииска имени Тимошенко. Никакой не штрафной, а самый обычный: самый верхний в распадке и самый удаленный от комендантского лагеря, где содержалась основная рабочая сила прииска - несколько тысяч заключенных. Кроме виляющей по каменистому распадку пешеходной тропинки, никаких дорог туда не было. Если на других участках прииска, имевших подходы и подъезды, начала появляться различная горнорудная техника, облегчавшая труд, то на «Глухаре» ее и в помине не было, за исключением той, что мог перетащить на себе сам человек или вьючная лошадь.

Добыча золота велась там дедовским способом, по старинке - лом, кайло, лопата, тачка… остальное - мускулы… «ЧТЗ!»-горько шутили зеки, уподобляя забойщика продукции Челябинского тракторного завода.

Заключенные комендантского лагеря, работавшие на «Глухаре», ежедневно брели под конвоем пять километров туда и после двенадцатичасового тяжелого труда в забое спускались обратно в лагерь…

Очень скоро такая «утренняя гимнастика» по камням распадка оказалась не под силу даже для самых молодых и выносливых…

Сидевшие по пятьдесят восьмой статье (а их было большинство на прииске) не относились ни к молодым, ни к выносливым, - эти люди на воле представляли мозг государства, а не его руки!... Условия лагерей Дальстроя для них оказались непосильны. Очень скоро люди стали сдавать, превращаться в доходяг, увеличивая и без того огромный процент приморенных режимом.
(Г. С. Жженов «От «Глухаря» до «Жар-птицы» /Москва, «Современник», 1989г./).

Самый главный и важный вывод, сделанный мною на основании воспоминаний Г.С. Жженова, испытания в лагерях не сломили ни физически, ни духовно.«Патриот», «национальный характер»-эти понятия у меня в душе связываются с образом русского актера-Георгия Степановича Жженова. Сейчас много говорят о необходимости выдвижения в обществе «национальной идеи». Краеугольным камнем этой самой идеи должен стать истинный патриотизм русского свойства. Только тогда, когда каждого из нас будет переполнять чувство гордости за землю, на которой все мы родились, - вот тогда «права человека, «чувство собственного достоинства» не будут попранными, и будут не простыми звуками.

Воспоминания Жженова о выступлении в эмигрантском парижском клубе «Жар-птица» не нуждаются в пространных комментариях:

«В мае 1975 года делегация кинематографистов, направлявшаяся на неделю советских фильмов в Аргентину, застряла в Париже в ожидании виз. Делегацию представляли два актера - Жанна Болотова, красивая, со сдержанным характером и манерами, изящная молодая женщина, и я - артист театра имени Моссовета.

Политическая ситуация в Аргентине, от которой зависел наш приезд, была сложной, и Госкино посчитало, что получить визы через наше посольство в Париже будет проще и скорее, чем из Москвы.

Мы не протестовали. За всю свою жизнь я не встретил человека, который не был бы рад провести несколько лишних дней в Париже.

Принято думать, что город, в котором ты мечтал побывать, но никогда не был, при свидании всегда почему-то разочаровывает… В таких случаях говорят: «Ожидал бóльшего», Кажется, все, что ты читал, знал и видел о нем заочно, ярче самой встречи! Такова, наверно, сила первого впечатления… Тем более если первого впечатления… Тем более если это впечатление навязано талантом больших художников, писателей, режиссеров…

Париж в этом смысле исключение! Все ранее слышанное, читанное, виденное - не заменяет встречу, а всего лишь подготавливает человека к предстоящей радости свидания

Главная достопримечательность Парижа не Эйфелева башня, а атмосфера, люди, жизнелюбие, воздух! А уж потом и Эйфелева башня, и Лувр, и кабачки Латинского квартала, и Монмартр, и многое-многое другое, чем издавна и по сей день восторгаются лучшие художники мира.

По просьбе нашего посольства и общества «Франция-СССР» мы дали согласие побывать на вечере советского фильма в клубе «Жар-птица».

В этот вечер там должен был демонстрироваться фильм «Молчание доктора Ивенса» с участием Жанны Болотовой.

«Жар-птица»-приватный клуб, расположенный в тихом районе Парижа, охотно посещаемый разношерстной публикой в воскресные дни. И прежде всего русским, занесенными ураганными ветрами двадцатого столетия: двумя мировыми войнами, Октябрьской революцией, гражданской войной в России…

Нас встретил один из владельцев «Жар-птицы»-улыбчивый человек лет пятидесяти, прекрасно говоривший по-русски. Извинившись перед нами на тот случай, если публики на вечере будет немного («в воскресные дни парижане обычно бывают за городом»), месье … пригласил нас ознакомиться с клубом, пока зрители собираются и рассаживаются.

Вопреки прогнозам, народу набралось достаточно. Когда мы вошли в зал, он был почти полон. Нас провели на сцену, представили публике и пригласили каждого сказать зрителям несколько слов. Не без задней мысли я предложил Жанне высказаться первой. Она предваряла своим словом фильм - ей было ясно, о чем говорить, - конечно, о фильме, о своем участии в нем, словом, ситуация для нее была привычной.

А вот я решительно не представлял, о чем мне следовало разговаривать с парижской публикой.

Погруженный в свои мысли, я в то же время присматривался к затихшему залу, стараясь понять публику.

А публика «Жар-птицы» была весьма пестренькая и разноязыкая! И по возрасту, и по национальности.

Кроме молодежи - студентов кафедры славянских языков Венсенского университета, обращали на себя внимание аристократические старики и старушки с ностальгическими выражениями лиц, заворожено слушавшие красивую русскую артистку из Москвы… Последние могикане далекой «белой» эмиграции, дожившие до наших дней!.. (Их дети и дети их детей ужé родились во Франции и знали о России только понаслышке).

Мне было приятно было узнать, что в годы войны многие из них были на стороне боровшихся с фашизмом, участвовали во французском движении Сопротивления, некоторые воевали в «маки»…

Были в зале и «осколки» второй мировой войны, выплеснутые из России вместе с немцами…

Были невозвращенцы и диссиденты…

И конечно же эмигранты наших дней, вырвавшиеся из Советского Союза по зову крови на родину предков - в Израиль.

Справедливости ради следует сказать, что патриотизма на весь путь от Москвы до Тель-Авива, как правило, не хватало, - остатки благородного чувства улетучивались обычно в Париже, Риме или Нью-Йорке…

Все эти первые мысли и впечатления о публике «Жар-птицы» обрели во мне определенность - я ужé знал, о чем буду говорить.

-Я русский, - начал я. - Родился в городе, о котором наш великий поэт Александр Сергеевич Пушкин писал:

Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит,
Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады…
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла,
И, не пуская тьму ночную
На золотые небеса,
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса…

Читал я, забыв обо всем, - читал с вдохновением, захлестнутый патриотическими чувствами и гордостью за свою Россию.

Хорошо или плохо - не знаю!.. Знаю одно: читал категорически не так, как бормочет эту гениальную поэму мой московский коллега по всесоюзному телевидению.

Ах, смотрите, какой я умный, какой талантливый! Я и царь Петр, я и Пушкин, я и … Петербург! И все я, я!.. Все про себя да про себя! Нет бы подумать, что читать-то следует не про себя (кому ты нужен), а про чудотворного строителя, «чьей волей роковой над морем город основался»! И про сам город, вознесшийся из «тьмы, лесов, из топи блат»! И про гений поэта, сумевшего так вдохновенно, так глубоко и нежно, с любовью и удалью воспеть одну из страниц русской истории: рождение Северной Пальмиры-Петербурга!

Любить надо все то, о чем пел Александр Сергеевич, а не притворяться, не бормотать многозначительно - дураков нынче нет!.. В телевизор все видно.

И то ли в благодарность за прекрасные стихи Пушкина, то ли потому, что я затронул больную для каждого русского эмигранта тему Родины - а скорее за то и другое вместе, - в зале зааплодировали. Почувствовав этот миг «моей» власти над зрителями, я продолжал:

-Да, это Петербург! Да, это Петроград! Да, это Ленинград! С его именем связана вся моя жизнь. И горе, и радость, и любовь, и ненависть – все!.. И где бы я ни жил позже, куда бы меня судьба не забрасывала, я любил, люблю и буду всегда любить мой родной Ленинград! Люблю единственной в жизни любовью.

У самого выхода из «Жар-птицы» случилось неожиданное… Когда по просьбе хозяев клуба я расписывался в книге почетных гостей, за моей спиной вдруг раздался хрипловатый возглас:

-Здорово, Жорка!

Я опешил. Не сразу дошло даже, что это могло относиться ко мне. Когда дошло, я обернулся, стараясь понять, кто это мог быть. Обернулись и мои спутники. Вокруг стало тихо. Все с любопытством ждали, что будет дальше.

Говорят: всякая биография на облике человека неизбежно оставляет свой след Передо мной стоял человек, чья внешность целиком подтверждала это правило.

Левая рука этого человека неподвижно висела вдоль туловища. На руке была натянута кожаная перчатка… Я-то знал, что руки нет вовсе… Характерные морщины беспорядочно перекрестили когда-то холеное, красивое лицо… Кстати, сейчас его лицо нравилось мне больше, чем тогда… И глаза…, его темные семитские глаза, хитрый прищур которых и нагловатую самоуверенность погасили последующие страдания. Святая правда, что в глазах человека, как в зеркале, можно прочесть всю его жизнь.

Он: -Надолго здесь?

Я: -Завтра возвращаюсь в Москву. А ты?

Он: -Я ведь теперь живу в Европе. Завтра еду в Италию, вот так!..

(В этом месте, по его расчету, я должен был испытать зависть. Зависти в себе я не почувствовал.)

Я: -Да, я понимаю…

Он: -Познакомься, моя жена!

(Он представил мне женщину, которую я не запомнил. Мы поклонились друг другу.)

Он: -Может быть тебе деньги нужны?.. Долларов двести могу ссудить…

(Вопрос явно был рассчитан на публику.)

Я: -Спасибо… Свои финансовые дела я вчера еще закончил. Лучше побереги доллары для себя - пригодятся.

Он: -Как знаешь!

(Мы оба молча смотрели друг на друга и не знали, о чем говорить дальше.)

Я: -Чувствуешь себя как? Как здоровье?

Он: -Спасибо. Теперь хорошо. А ты? Неплохо выглядишь!

Я: -На севере мясо не портится!.. Сам знаешь…

Он: -Еще как знаю!..

(Опять замолчали. Становилось как-то неловко... Не про погоду же начинать!..).)

Он: -Ну, что ж, ладно, привет!..

Я: -Привет. Прощай!

Мои спутники продолжали вопросительно и с любопытством смотреть на меня. Я все еще не мог окончательно прийти в себя.

-Братцы! - наконец сказал я. - Какой потрясающий сюжет в голове…Грандиозно!.. И название ужé придумал: «От «Глухаря» до «Жар-птицы».

В визах нам в конце концов было отказано-видно, в Аргентине не то правительство пришло к власти, на какое мы рассчитывали. Неделя советских фильмов была отменена…
(Г. С. Жженов «От «Глухаря» до «Жар-птицы» /Москва, «Современник», 1989г./).

Мною преднамеренно включены подробные воспоминания о выступлении Г.С. Жженова в «Жар-птице» потому, что лучше о патриотизме не скажешь - невзирая на всякие межпартийные разногласия и идеологические установки, царящие в обществе, всех людей должно объединять истинное чувство патриотизма. Доносы, во все времена, на мой взгляд, писались людьми ничтожными, низкими, завистливыми. Когда любым человеком движет желание что-то исправить в окружающей жизни, исправить то, что мешает хорошо и успешно жить всем нам на нашей общей земле, вот тогда и будет у нас в России построено гражданское общество, в котором не будет места зависти, клевете, оговору, тогда и будут по-настоящему раскрываться лучшие качества в человеке, и не будут ущемляться ничьи права.

В 2003-м году по телевизионным экранам страны прошла документальная кинотрилогия «Георгий Жженов. Русский крест» (фильм первый «От тюрьмы и от сумы», фильм второй «Фраер мутной воды», фильм третий «Последние могикане) режиссера Сергея Мирошниченко.

«Идея снять фильм про Георгия Степановича Жженова пришла к нам в голову давно, - признается Сергей Мирошниченко в одном из интервью. -Я спросил его, почему никто не снимает кино по его литературным произведениям - он же еще и литератор очень хороший был, а не только актер. И он ответил: «Ты знаешь, сегодня снимать такие фильмы невозможно, потому что там будут наглаженные фуфайки и тому подобные ляпы в кадре. К тому же я не смогу ни одному режиссеру дать снимать про лагеря». И тогда мы с ним решили просто проехать по этим местам, чтобы он сам про все рассказывал».

Самое грустное состоит в том, что этот замечательный фильм, будучи продемонстрированным по Центральному телевидению единожды, лег «на полку», не находится спонсоров для его тиражирования и выпуска в торговую сеть, документальное кино у нас в считается некоммерческим, а посему и невыгодным для кинобизнеменов.

Георгий Степанович Жженов прожил долгую красивую жизнь - не зацикливаясь на обидах и несправедливости, снялся во многих ролях в кино, прожил многие человеческие жизни на сцене родного театра имени Моссовета, написал несколько замечательных книг, оставил нам свои телевизионные воспоминания о прожитом и пережитом. Один из фильмов телетрилогии об актере заканчивается сценой крещения внука Георгия. Жизнь продолжается… И нам, нынешнему поколению, предстоит нести свой «русский крест» во имя того, чтобы не повторилось в реальной жизни того, что пришлось пережить Георгию Степановичу Жженову…

3. «Иннокентий Михайлович Смоктуновский».

Моя жена, художник по профессии, - совершенно неистовый колорист
всего окружающего нас в жизни. Может быть, и на мне - то она
остановилась как на одной из красок, которой не хватало в ее
цветовой палитре жизни.
И.М.Смоктуновский

Имя актера Иннокентия Михайловича Смоктуновского чаще всего связывают с его ролями в кино и в театре в постановках, осуществленных по произведениям отечественной и мировой классики. Князь Мышкин, Иудушка Головлев в его исполнении стали событиями в театральной жизни Ленинграда и Москвы, Порфирия Петровича, следователя из «Преступления и наказания» видишь только таким, каким нам показывает его нам актер Смоктуновский, чопорные англичане неизменно называют одним из лучших в истории театра и кино Гамлета-Смоктуновского.

Бытует расхожее мнение, что в Норильск Смоктуновский приехал добровольно - скрываться от возможного ареста. «Он несколько дет провел в немецком плену и справедливо опасался наказания за это», пишет Марина Архипова в «Хронометр-Астрахань» (№ 51 (90) от 20.12.2005г.

Можно объяснить факт отъезда И.М.Смоктуновского в Норильск его невостребованностью. Слишком долго он шел к своему актерскому и человеческому признанию.

Мне же, кажется, для того, чтобы стать одним из самых внутренне свободных и раскрепощенных актеров, Смоктуновский добровольно выбрал путь своего поколения через тяжелые испытания добровольным «заполярным пленом».

В воспоминаниях актера менее всего ожидаешь оценок того, что происходит вокруг него в мире:

«Выяснили сроки возможного моего свободного времени, для этого сдвинули и уплотнили мою занятость и стали ждать, когда, наконец, будет подтверждена точная дата торжественной церемонии вступления Сальвадора Альенде. Выяснилось, что и время остается свободным, и документы оформлены, и даже установлено, какой будет погода в это время в Сантьяго, и что, исходя из этого, надо брать с собой из вещей, и зарезервировали места на всем протяжении полета.

Все было за то, чтобы быть там, в Чили. И только внезапное обострение болезни глаз не позволило мне присутствовать при этом высоком акте воли народа Чили. Было грустно и оттого, что заболел и опять нужно будет травить себя лекарствами, и оттого, что неизв6естно, когда в другой раз представится такая редкая возможность, да и представится ли вообще когда-нибудь. Жизнь катила своим путем. Много времени спустя я видел хронику с торжественно серьезным Альенде, опоясанным лентой президента Чили. Слышал его спокойный голос и был тихо рад, что есть такие люди на земле, есть народ такой, дерзающий и гордый.

Этим и могло закончиться все то неожиданное и непривычное в моей жизни. Я работал и лечился, много времени забирали быт, дом, друзья, росли дети, а с ними и заботы. А Чили совсем забылось.

Я ужé заметил, что как только работа идет валом, косяком и нет, кажется, никаких возможностей для встреч, вояжей и представительствования, именно в это время почему-то зарубежные фирмы проката очень хотят видеть меня у себя на премьерах моих фильмов или устраивают Неделю советского <кино>, где добрая половина фильмов-с моим участием. Именно в такой момент «пик» я и оказался в Чили после первой неудавшейся попытки.

В это время в Чили шли выборы в местные органы власти. Страна бурлила, была взволнована. Стены домов, заборы, трамваи, троллейбусы, витрины частных и государственных магазинов, даже асфальт пестрели надписями <предвыборного содержания>.

…В посольстве нас предупредили, чтобы мы не очень-то говорили по-русски, как, впрочем, и по-английски, и вообще бы держались бы осторожней и подальше, особняком, от люда, занятого предвыборной кампанией. Я испытывал неудобство односторонней связи –видеть, все слышать, хотеть и ничего не сметь: ни говорить, ни делать.

… Предупреждение наших друзей не было необоснованным. Отнюдь. Всюду можно было увидеть шагающих по двое - по трое военных и полицейские патрули. Машины городской полиции с яркими мигалками на крышах медленно плыли по запруженным народом улицам.

…Моя жена, художник по профессии, - совершенно неистовый колорист по восприятию всего окружающего нас в жизни. Может быть, и на мне-то она остановилась как на одной из красок, которой не хватало в ее цветовой палитре жизни. Но это меня не печалит вовсе, скорее напротив: как хорошо быть чем-нибудь, а краской - замечательно, даже красиво, поэтично. Иной раз мне сдается, что когда я совершаю что-нибудь не совсем … значительное в работе (или сомнительного достоинства - так, очевидно, вернее будет), то, переживая вместе со мной неудачу, смотря на меня, она видит не меня, а сплошную краску стыда, принявшую мои форму и контур. Так же как цвет праздника и победы являю ей собой при удачном выступлении или всерьез сделанной роли (что в последнее время много реже, к сожалению, чем обратное). И здесь вроде бы должны начаться противоречия... Как же так, цвет красный-цвет стыда, и тот же красный цвет - он цвет победы. Противоречий нет, не будет. Потому как в том, так и в другом случае она расцвечивает меня в красный цвет, Это правда, и умудряется находить в нем, однако, столько тонов, переходов, нюансов, переливов, оттенков и даже температурных различий (теплый, холодный), что нельзя не позавидовать умению видеть умению видеть в одном лишь красном цвете так много и так рóзно. Любит, очень любит красные тона моя жена.
Проехав длиннющий и оттого плохо проветриваемый тоннель, в котором трудно было дышать, мы через несколько часов мы оказались на берегу Великого океана, в Вальпараисо, что означает «виноградник» или «райский виноградник».

В маленьком кинотеатре, вмещавшем 500-600 человек, не более, показывали «Гамлета». Кругом в районе этого кинотеатра было … безлюдно … И, идя на встречу со зрителями , не верилось, что где-то могут сидеть люди и смотреть фильм, что вообще может собраться какое-то количество людей вместе в этом звенящем безлюдье, а затем еще и разговаривать о фильме, Советском Союзе, о Шекспире, о Чехове и о нас, советских людях. «После просмотра фильма состоится встреча и беседа с исполнителем роли Гамлета, советским актером Иннокентием Смоктуновским». Формат афишки был небольшой. И этот листок сиротливо висел на стене около закрытых билетных касс. Мы прошли … длинными коридорами, пропахшими сигаретным дымом, где у стен лениво стояли пять-шесть обросших юношей, которые не обратили на нас никакого внимания. В конце этих коридоров нам сделали знак…-и мы вошли в зал. Было совсем темно. Гамлета выносили из стен Эльсинора. Мощно и торжественно звучала музыка Шостаковича. Мы адаптировались в темноте и с удивлением обнаружили переполненный зрителями зал. Многие, так же как и мы, стояли у стен. Такого форума ну никак не ожидалось.

Затем прекрасная трехчасовая беседа. Было серьезно и смешно, задумчиво и просто, весело и во всем человечески. Три часа жизни были подарены им, они подарили их нам. Эти три часа пролетели как вздох.

И вот этот домашний колорист просит привезти бусы аборигена, разумеется, если будет финансовая возможность. Бусы должны быть крупными и круглыми. Бывают, правда, и другие, но круглые лучше выявляют цвет. По блеску в ее глазах цвет этих бус должен был быть … красным.

Я без труда нашел магазин-уж лучше бы я его и не находил!

Высокая стройная испанка с крупными чертами лица … любезно выразила сожаление: красных бус нет, есть желтого цвета, еще какие-то цвета…

-Да, это действительно жалко, - видя, что меня понимают, упражнялся я в английском языке.

И вдруг, как показалось мне, она насторожилась, секунду изучала меня и спросила с той степенью интереса, которую я должен был бы разгадать здесь же, стоя перед ней. Но такой открытой враждебности я никак не мог предполагать в только что любезном человеке. Я ответил искренностью и правдой, хотя, разумеется, должен был вспомнить предупреждения наших <друзей> из посольства и «затаиться», как говорит наша дочь Машка, и уж во всяком случае уйти от разговора:

-Простите, откуда сеньор?

-Из Советского Союза, - ответил я скромно и просто.

Ее массивный подбородок сделался еще бóльшим, от красивых глаз не осталось ничего, кроме цвета, но их застлала пелена, они враждебно-пусто смотрели на меня из глубины. Так мог смотреть мертвец на своего убийцу. Она не сделала никаких движений, но именно эта неподвижность выдавала напряжение и силу непримиримости ее вражды и ненависти. Я еще не совсем понимал, что же, собственно, происходит, лишь недоумевал, видя столь разящую перемену в человеке. Какой-то страшный смысл таился в ее ответе, да она и не старалась его скрыть, и если не говорила впрямую, то только потому, что считала, должно быть, достаточным взгляда, холода тона:

-Скоро будет много красного, и бусы будут… Обязательно будут бусы, их будет много, обещаю вам. Тогда приходите, и вам мы дадим много красных бус.

Было страшно. Не помню точно, не хочется выдумывать, н вроде, уходя, я пятился, оставаясь лицом к ней. Ощущение не из приятных. Вспоминаю, когда на фронте попал в полное окружение, тошнило немного и совсем не хотелось есть. Вот что-то подобное пережил и тут, во всяком случае, скорее хотелось уйти…
И.М.Смоктуновский «Быть!: Автобиографическая проза» Москва, Издательство «Эксмо», Издательство «Алгоритм», 2005г.).

Никому бы в голову не пришло соотносить роль Гамлета с событиями, происходившими в Чили во времена правительства Народного единства. Видимо, величие большого Мастера как раз и состоит в том, чтобы соотносить свою внутреннюю напряженную работу с тем, что происходит вокруг в своей стране, за ее рубежами, за пределами его, актерского и человеческого внутреннего мира.

На чилийском примере великий Человек и великий Актер по-детски верил в возможность создания по-настоящему справедливого и гармоничного устройства общества.

- И.М., вы кого-нибудь из актеров ставите вровень с собой?

- Нет.

- Когда это чувство появилось?

- С момента появления Мышкина. Такой тишины в зрительном зале, такой власти над зрителем, какую я испытал в Мышкине, и в Париже, и в Ленинграде, и в Лондоне, - я не знаю ни одного актера.
И.М. Смоктуновский

«Во время репетиций он дважды подавал заявление об уходе, был уверен, что проваливает роль. Неоднократно цитируется рассказ Смоктуновского о том, что необходимый внутренний толчок он получил, разглядывая в толпе человека, спокойно читавшего книгу. Толпа суетилась вокруг, а тот не замечал ничего, погруженный в свою книгу и в свои мысли. Редко рассказывается продолжение знаменательной встречи. Смоктуновский подошел и познакомился со стоящим человеком, филологом Сергеем Закгеймом, недавно вернувшимся из лагерей, где пробыл 17 лет. Он потом часто обедал у Смоктуновских, говорил о Достоевском. Как вспоминает Суламифь Михайловна Смоктуновская, «…Иннокентий Михайлович к нему присматривался. И потом как-то сказал: кажется, я нашел Мышкина. Какие-то жесты, манера жестикулировать что-то подсказали». И в классическом романном Мышкине вдруг угадывали «тюремную» пластику, давшую особую подсветку самому свободному герою нашей сцены».
О. В. Игошина «Актерские тетради Иннокентия Смоктуновского»(Москва, Объединенное Гуманитарное Издательство, 2004г.).

Совсем неожиданный поворот событий всплывает при рассказе о ходе работы над образом князя Мышкина; оказывается рисунок игры действительно одного из самых свободных героев русской классической литературы подсказали наблюдения за жестами, мимикой Сергея Закгейма, человека прошедшего через 17-летние испытания сталинскими лагерями. Наверняка, за ролью Мышкина стояло пребывание и самого актера в немецком плену.

Действительно, имя Смоктуновского связывается с классическими образами русской и зарубежной классики, тем сильнее на меня подействовали воспоминания актера о войне:

«Путь от Варшавы до Вроцлава не близкий. Мне, должно быть, как одному из старейшин театра, неторопливому, не суетящемуся человеку осталось место, которое никому, должно быть, не понравилось - в конце автобуса, это там, где всегда почти непременно пахнет бензином. Правда, я не очень люблю запах бензина. Мне больше нравится дух свежевыпеченного хлеба, ароматы леса после дождя и по весне парок прогретой солнце земли или запахи скошенной под вечер травы, совершенно ведь неописуемые, но оттого не менее чарующие. Чудо как хороши. А тут бензин!

И в первый раз подумалось - почему именно это случай так глубоко и больно продолжает ранить память и сердце? Не оттого ли, что в нем выходило за пределы дозволенного даже войной, если вообще само состояние можно считать позволительным. Вот то, что оставила память о трагедии на подступах к крепости Седлец.

…Город, должно быть, предполагали взять внезапно, налетев вихрем огромного кавалерийского соединения, и оно на исходе ночи в долгой веренице однообразных приглушенных звуков быстро мчавшихся лошадей стремительно проносилось мимо нас. В их безмолвной устремленности было что-то от страшного миража живого, закручивающегося вокруг тебя омута. Многие всадники были в черных плечистых бурках и в уходящей темноте виделись огромными доисторическими чудищами со сложенными крыльями. Важные, суровые конники, и на лицах их, насколько можно было различить, осела некая тайна. Ни единого слова, ни единого отдельного выделенного какого-нибудь звука. Такое живое устремление силы и воли я видел впервые…

Иное увидели мы днями позже. Сдвинутые на обочины дороги черные, обуглившиеся нагромождения людей и животных. Запекшиеся черные бурки. Застывшие всадники в исковерканных седлах с приваренными к сапогам стременами. Задранные головы лошадей с лопнувшими глазами, на черно-маслянистых лицах воинов жестко торчали из-под лихо заломленных кубанок спаленные чубы волос… Как чудовищные экспонаты жестокости войны, немо вопия с обеих сторон дороги, они провожали нас, идущих вперед к жизни, победе, будущему. Было трудно дышать - запах паленой шерсти, сожженного мяса и сгоревшей нефти долго был нашим попутчиком. Засада фашистских огнеметчиков перед самыми стенами Седлеца сделала свое дело».
И.М.Смоктуновский «Быть!: Автобиографическая проза» Москва, Издательство «Эксмо», Издательство «Алгоритм», 2005г.).

Мне всегда становилось плохо, от запаха, бензина в общественном транспорте; после прочтения воспоминаний И.М. Смоктуновского, я научилась при поездках обходиться без противоукачивающих таблеток.

4. «Грустная птица счастья поэзии Давида Кугультинова».

«…и друг степей калмык».
А.С. Пушкин «Памятник»

С именем российского калмыкского поэта Давида Никитича Кугультинова связан диалог, имевший место в одной из красноярских юношеских библиотек, послуживший поводом к созданию работы о людях, прошедших испытание лагерями во время Великой Отечественной войн, а также и после нее на Колыме, в Норильске.

- Мне нужна поэма Давида Кугультинова «Моабитский узник», посвященная Мусе Джалилю.

- Еще раз повтори, пожалуйста, фамилию автора, - попросила молодая женщина-библиотекарь. - Кому посвящена поэма? Моабит-название чего?

Лишний раз я не пожалела, что среди моря профессий наметила сама себе путь к профессии историка. О калмыкском поэте Давиде Кугультинове слышала от папы, филолога по образованию; вместе с бабушкой бывая в Казани в гостях у родственников, не раз клала букеты цветов к памятнику Мусе Джалилю, многократно слушала рассказы близких об одной из самых страшных тюрем в Германии «Моабит»; ужé самой приходилось читать в учебниках по истории о тех жутки временах, в которые с географических карт, по воле и вине политиков и правителей страны, исчезала Калмыкия, когда в пушкинском стихотворении «Памятник» вместо слова «калмык» стояло многоточие.

А женщину-библиотекаря упрекать в незнании фактов из нашей общей истории слишком строго не следует - отдельным изданием поэма «Моабитский узник» выходила в 1958-ом году, в пору «хрущевской оттепели».

У папы в личной библиотеке был томик стихов Давида Никитича с дарственной надписью автора, кто-то из бывших папиных учеников книжку «зачитал»-до сих пор папа об этом факте вспоминает без сожаления, он считает, что стихи любого хорошего поэта должны, как птицы, перелетать от одного человека к другому.

В 2005-ом году, сняв в библиотеке копию с книги с поэмой «Моабитский узник», вместе с поздравлением ко Дню победы 9 мая, я выслала для получения автографа эту копию в Элисту, столицу Калмыкии, Давиду Никитичу. Ответа на письмо не последовало, хотя было известно, что поэт всегда собственноручно, без помощи пишущих машинок и компьютеров, писал ответы на письма своих читателей. Но я ответа на свое письмо так и не дождалась; 17 июня 2006 года из Калмыкии пришло печальное известие о смерти одного из моих самых любимых современных поэтов.

Символично, что на смерть поэта соболезнованиями родным и близким откликнулись представители и буддистской, и православной конфессий. Мне кажется, что один из путей к гражданскому обществу проходит через познание общих духовных ценностей, роднящих между собой разные народы. Россия является страной многонациональной и путь к общему согласию лежит через взаимное обогащение национальных культур.

Хорошей памятью о Поэте и Гражданине будет служить вышедшая в Туле в издательстве «Гриф и К» в 2006-ом году книга Сергея Львовича Щеглова (Норильского) «Птицы поэзии Давида Кугультинова»:

«Вспоминает Нина Балуева («Тропою памяти народной», «Заполярная правда», 1988г.):

«Когда я работала в бюллетене за ударный труд, поселковая почта доставила в культурно-воспитательный отдел Норильлага конверт из одного лагерного отделения - несколько рукописных страничек: отрывок из поэмы о Великой Отечественной войне. С первых же строк было ясно, что стихи талантливые. Газета издавалась для заключенных , и мы эти стихи опубликовали. Только вот подпись автора никак разобрать не могли. В конце концов , без уверенности, но остановились на варианте, предложенном машинисткой Верой Александровной: Кучумитинов».

«В Норильск Давида привезли с очередным этапом заключенных в 1946-ом. Работать направили на большой металлургический завод. Определили пачуковщиком в хлорно-кобальтовый цех. Это очень ядовитое производство в то время находилось на крайне низком уровне техники безопасности. Давид получил сильное отравление. Спасли юношу два доктора: Иосиф Янулявичус и Владимир Родионов. После болезни ослабленного заключенного зачислили сторожем в котельную поселкового родильного дома, что помещался в двухэтажном доме неподалеку от норильской теплоцентрали.

Из котельной Давида, как человека грамотного, через некоторое время перевели в родильный дом санитаром».

Вспоминает Нина Балуева («Тропою памяти народной», «Заполярная правда», 1988г.):

«Летним утром 1948 года я подарила своему мужу Сергею Львовичу первенца-дочку. На второй или третий день муж не смог до закрытия приема передать мне записку и передачку, и, когда спустился с рудника, расположенного высоко в горах за Норильском (взрывал там заряды оксиликвита), дверь родильного дома была ужé закрыта. Сережа легонько без всякой надежды на отклик постучал. К его радости дверь отворилась, и он увидел смуглолицего человека, казаха или киргиза, который вежливо и доброжелательно его выслушал и взял передачу.

Мой муж не нашел ничего более подходящего, чем принести новоиспеченной матери том Шекспира. Вместе с запиской и еще чем-то съестным и передал мне этот том вежливый смуглый юноша в белоснежном халате и такой же шапочке, из-под которой выбивались черные слегка вьющиеся волосы. Он спросил меня, будет ли ответ, и я написала несколько слов, он взял листок и отнес его посетителю. А вечером, когда соседки по палате ужé спали, он на цыпочках подошел к моему изголовью и сказал:

-Извините, пожалуйста, вам принесли Шекспира. Если вы не будете ночью читать, то, может, быть, дадите мне эту книгу до утра?

Несколько суток мы читали драмы Шекспира по очереди: я - днем, он - ночью.»
(С. Л. Щеглов (С. Норильский) «Птицы поэзии Давида Кугультинова» /Тула, ИПП «Гриф и К»», 2006г./).

Сам автор книги воспоминаний о Д.Н. Кугультинове - Сергей Львович Щеглов, инженер, журналист, краевед, также является «коренным норильчанином», не по своей воле оказавшемся в заполярном городе; «Птицы поэзии Давида Кугультинова», книга воспоминаний о поэте, вышла мизерным тиражом в 500 (всего-навсего!) экземпляров, за счет средств автора.

В слове о Поэте не избежать цитирования его перу принадлежащих стихов:

…Я знал семью,
где не было любви жены и мужа,
но оба обожали дочь свою.
Норильск, Норильск, скажи мне, почему
Навек ты дорог сердцу моему?

5. «Дед Василий»

Всего лишь час дают на артобстрел,
Всего лишь час пехоте передышка...
В.С. Высоцкий

Ужé когда самолет набрал высоту Василий Васильевич с волнением в голосе спросил:

-Саша, а ты знаешь, что я - коренной норильчанин?

Мой папа спокойно ответил:

-Я догадывался, в то печальное время, по своей воле на север люди не попадали.

С Надеждой Борисовной и Василием Васильевичем Третьяковыми, мой папа познакомился на отдыхе в Сочи в санатории Норильского горно-металлургического комбината «Заполярье» в 1978 году. В шутку, а эта чета Шуре по возрасту годилась в родители, все трое решили на время отпуска считаться семьей, и все 24 дня проводили вместе.

Василий Васильевич, по психологическому статусу, оказался «душой компании»; ни одна из его шуток и веселых выходок не повторялись. То на молодежной дискотеке он мог, напару с женой, лихо станцевать, на зависть окружающим, «Рио-Риту»; то в полночь, как испанский гранд, в соломенном сомбреро отправлялся под балкон собственного корпуса исполнять для Надежды Борисовны серенаду, причем на чистом испанском языке; то в знаменитом сочинском дендрарии, с первого раза, имитировал призывные крики гордости парка, павлинов.

В те времена, когда мой будущий папа отдыхал в Сочи, он еще не был женат. Мне, вместо вечерней сказки, нравилось слушать рассказы о проделках «деда Василия». Позже мне самостоятельно удалось прочитать произведения и Самуила Маршака, и Корнея Чуковского, и Даниила Хармса. Но подлинные истории о веселом человеке из заполярного Норильска запомнились с раннего детства.

Но в папиной памяти всплывали и некоторые грустные детали.

В дендропарке глаза деда Василия стали на несколько мгновений грустными, когда они встретились с взглядом пожилого немца с перчаткой на протезе на месте правой руки - в те годы в Сочи было много туристов из восточной Германии, бывшие солдаты двух враждовавших армий тогда могли обменяться только печальными взглядами, за которыми у каждого из них скрывалась своя собственная история.

Папе нужно было улетать домой на несколько дней раньше, но Василий Васильевич попросил его взять билеты на одну дату и ему с женой. Только много лет спустя, папа узнал о причине более раннего отъезда из санатория своего друга-тот встретил в Сочи человека, служившего в охране лагеря в Норильске.

-И чего тут только нет: колбасы нет, сыра нет, - вырвалась из уст Василия Васильевича крамольная и в те времена фраза в одном из сочинских продовольственных магазинов, куда зашли вместе для того, чтобы взять чего-либо съестного в дорогу. Пожилая директор магазина, находившаяся в торговом зале, ничего не сказала в ответ, печально посмотрела на черные с проседью волосы деда Василия, на орденские планки на пиджаке, и на некоторое время исчезла в подсобном помещении, а вернулась через некоторое время оттуда с увесистым пакетом. Заплатив деньги за продукты в кассу, все вернулись в санаторий; только в номере в свертке нами были обнаружены деликатесы, не заморского, а отечественного производства, во времена «застоя» нечасто появлявшиеся на общедоступных прилавках магазинов.

Папе, из разговоров, было ужé известно о беспокойном характере деда Василия; тому не хватало собственной работы - он был членом всевозможных рабочих и общественных комиссий и инспекций, внештатным сотрудником Отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности, словом, и в те времена от него крепко доставалось тем, кто готов был глаз положить на то, что на виду лежит, или тем, у кого совесть была нечиста.

У папы невольно вырвалась фраза по поводу произнесенного о пустоте на полках дедом Василием в магазине, что, мол, за сказанное и в теперешние времена можно пострадать. Ничего на папины упреки дед Василий не ответил, только они с женой многозначительно переглянулись между собой.

При возвращении в Красноярск, во время посадки самолета в Самаре, папа перед выходом на летное поле потерял сознание. Последнее, что он услышал, были слова деда Василия:

-Вот теперь все просто и понятно, спасать надо человека.

Тогда и прозвучала, ужé в салоне самолета, фраза Василия Васильевича:

-Саша, а ты знаешь, что я - коренной норильчанин?

Многие годы папа поддерживает приятельские отношения с Василием Васильевичем, так и живущем по-прежнему в заполярном городе. У папы за годы знакомства рука не поднялась для того, чтобы письменно адресовать деду Василию вопросы о прошлом.

Многое поведали скуповатые строчки архивных документов. В справке, пришедшей нам с папой, от отдела спецдокументации Управления архивного дела Администрации Алтайского края поразили две скупые детали - название довоенной специальности-«слесарь-паровозник» («…так в документе»); и еще: «По данному делу Третьяков ВВ. реабилитирован по заключению Военной прокуратуры Сибирского Военного Округа от 16.06.1993г. в соответствии со ст.ст. 3 и 5 Закона РСФСР «О реабилитации жертв политических репрессий». Для того, чтобы справедливость восторжествовала, должно было пройти шестьдесят лет…

Невзирая на скупость, о многом сумели поведать суховатые по слогу, но емкие по скрывающимся за каждой из них годам драматической человеческой судьбы строчки архивных документов.

И о патриотизме двадцатилетнего паренька из простой рабочей семьи («слесарь-паровозник»), в 1943-ем году, в трудное для страны время ставшем кандидатом в члены партии, и о мужестве солдата («..имеет три ордена: орден Великой Отечественной войны II степени, орден Славы III степени, орден Красной Звезды», из письма № 4/316 от 08.02.06г., подписанного Военным комиссаром г. Норильска), и об абсурдности страшных обвинений в проведении «антисоветской пораженческой и профашистской пропаганды, направленной на дискредитацию руководителей партии и правительства, восхваление немецкой армии и ее руководителей», выдвинутых Особым отделом НКВД 40-ой гвардейской стрелковой дивизии. О каких «пораженческих настроениях» может идти речь, если орденами Славы и Красной Звезды награждали только за отчаянную храбрость; нелепыми выглядят и наветы по поводу «дискредитации руководителей партии и правительства»-человек в 20-ть лет в то время, когда идут на фронтах тяжелые бои, подает заявление о вступлении в партию и становится кандидатом в члены ВКП (б).

Отдельно стóит сказать о копиях документов, используемых в качестве приложений к настоящей работе. Действующее российское законодательство запрещает доступ к информации конфедициального характера о гражданах страны. Но многие организации - и подразделения Министерства Внутренних Дел, Федеральной Службы Безопасности, Архивы субъектов федерации дружно шли мне навстречу, когда приходилось писать о том, что люди, о которых создается работа по истории, достойны того, чтобы сведения о них хранились бы не только на архивных полках.

Именно при сборе материалов для работы я еще более укрепилась в правильности выбора своего будущего профессионального пути - только историк сможет сделать архивные материалы достоянием широкой общественности. Приходится сталкиваться с тем, что школьных знаний для оценки попадающих в твои руки архивных материалов явно не хватает.

В шапке письма, пришедшего из Центрального архива Управления регистрации и фондов Федеральной Службы Безопасности, содержащего сведения о местах хранения документальных материалов в отношении Жженова Г.С., Кугультинова Д.Н, Третьякова В.В., отсутствует почтовый адрес архива. Туда мое письмо попало из Главного информационно-аналитического центра МВД Российской Федерации. Отрадно, что в нашем обществе идет процесс демократизации и в силовых ведомствах, но приводимый факт свидетельствует о том, что этот процесс идет непросто…

В справке, полученной мною от военного комиссариата города Норильска Красноярского края значится: «… по учетным данным военного комиссариата города Норильска Красноярского края, интересующих данных на Третьякова Василия Васильевича, не имеется. Со слов Третьякова Василия Васильевича…». Мне же, по наивности, казалось, что именно в военных комиссариатах должны храниться сведения о прохождении военнообязанными гражданами военной службы, а уж, если этот гражданин еще и участвовал в военных действиях, то, кому же как не военным комиссариатам, следует почаще устраивать встречи с ветеранами боевых действий тех, кому воинскую службу проходить еще предстоит? Опять всплывает тема патриотизма: наверное, с ним не рождаются, а его следует воспитывать и в себе, и в окружающих.

«Слесарь-паровозник», так в архивной справке названа довоенная специальность деда Василия. Наверное, он все-таки занимался сборкой котлов на паровозах. Насколько нам мне известно, в течение многих лет Василий Васильевич в Норильске трудился на теплоэлектростанции, даря тепло домам северян.

Сейчас ему самому нужны поддержка и друзей, и работников социальной защиты. Может быть, окружающие его люди не знают о его прошлом? Есть замысел о направлении этой работы Администрации города Норильска… Может, это и будет один из многих не шагов, а шажков к защите прав человека?

6. «Хранитель памяти».(«Вместо заключения»).

Не люблю писать к работам ни введений, ни заключений. Всегда возникает чувство, что тебе, автору, приходится неизвестно в чем признаваться или оправдываться. Но подвести некоторые итоги все-таки следует.
Мысль о своем пути к профессии историка пришла ко мне не сейчас, но окончательно прийти к правильности выбора удалось во время сбора материалов к настоящей работе. «Хранитель памяти», наверное, звучит несколько высоко и патетически. Но, мне думается, при выборе своей будущей профессии и нужно думать о ее высоком предназначении.

«Право человека - охраняемая, обеспечиваемая государством, узаконенная возможность человека что-то делать, осуществлять. Право человека - это то, что соответствует его природе и что разрешено законами.

«Свобода человека (в том виде, в котором употребляется этот термин в документах о правах человека)-отсутствие каких-либо ограничений, стеснений в чем-либо (деятельности поведении). Свобода нужна, но не всегда допускается властью, государством, законом».

«В 1998-ом году весь мир отмечал 50-ую годовщину принятия Генеральной Ассамблеей Организацией Объединенных наций Всеобщей декларации прав человека, принятой 10 декабря 1948 года. Этот выдающийся документ оказал огромное влияние на становление правовых государств во всем мире, потому что одним из его принципов является реальное обеспечение прав человека на мировом уровне».

После изучения материалов, связанных с судьбами героев работы - Г.С. Жженова, Д.Н. Кугультинова, И.М. Смоктуновского, А.В. Третьякова - формулировки понятий «права человека», «свобода человека», «Всеобщей декларации прав человека» прежде всего для меня самой наполнились конкретным, реально осязаемым смыслом.

Кроме того, работа над темой о «коренных норильчанах» показала, что у автора исследования начинает формироваться гражданская позиция. «Свобода нужна, но не всегда допускается властью, государством, законом»-соблюдение законов, защита прав человека, по моему убеждению, должны быть не только обязанностями государства и конкретных должностных лиц, но и делом конкретных граждан.

Книги Г.С. Жженова, Д.Н. Кугультинова, И.М. Смоктуновского и о них издавались большими тиражами, но почему-то о их судьбах, их творчестве мало знает нынешние россияне, хотя эти книги имеются в фондах многих библиотек? Значит, кто-то должен заниматься популяризацией информации подобного плана, в противном случае, при условии забвения, ошибки прошлого имеют склонность к повторению в будущем.

От Музея политической истории из г. Санкт-Петербурга (расположенного в особняке, принадлежавшем балерине Кшесинской - любителям легкого чтива можно начать изучение родной истории и с такого факта с легким запахом «клубнички») на предложение о высылке копий материалов о героях моей работы пришел ответ о том, что музею интересны только подлинные предметы и документы. Какие подлинные предметы и документы могли остаться на руках у людей, прошедших испытания «сталинскими» лагерями? В то же время собранными мною материалами заинтересовался Музей истории Норильского Промышленного района в г. Норильске. Так что «музейная тема» тоже ждет своего часа…

«Архивы раскрывают тайны…». Раздела с таким интригующим названием в настоящей работе нет, поскольку архивы выдают информацию либо самим лицам, пострадавшим от незаконных репрессий либо их родственникам первой очереди. Так что есть о чем подумать мне, как будущему историку, проявляющему интерес к правозащитной деятельности.

Мне хотелось поделиться с окружающими своими чувствами и впечатлениями от заочного знакомства с людьми особой, северной закалки, «коренными норильчанами». Хорошо или плохо получилось, судить не мне. Будет радостно, если мне удастся у кого-нибудь еще пробудить интерес к одному из наиболее сложных и неоднозначных периодов отечественной истории, привить любовь людям, судьбами и достижениями которых мы, россияне, по праву гордимся.

Мне бы очень хотелось, чтобы моя мечта о профессии историка, стала реальностью. Наверное, нельзя избежать ошибок прошлого, если человечество или конкретный человек, хоть на миг, о них забудут.

Перечень использованной литературы.

1. Егошина О.В. «Актерские тетради Иннокентия Смоктуновского» (М.: «Объединенное Гуманитарное Издательство», 2004г.);
2. Жженов Г.С. «Омчагская долина» (М.: Издательство «Правда», 1988г.);
3. Жженов Г.С. «От глухаря» до «Жар-птицы»(М.: «Современник», 1989г.);
4. Никитин А.Ф. «Права человека» (Дополнительные материалы к учебникам «Право и политика», «Основы государства и права), (Пособие для учащихся общеобразовательных учебных заведений); (3-е издание, стереотипное); (М.: «Дрофа», 2000г.);
5. Смоктуновский И.М. « Быть!: Автобиографическая проза» (М.: Издательство «Эксмо», Издательство «Алгоритм», 2005г.);
6. Щеглов С.Л. (Норильский С.) «Птицы поэзии Давида Кугультинова» (Тула: ИПП «Гриф и К», 2006г.).

Перечень приложений.

/ Наша работа/Всероссийский конкурс исторических работ старшеклассников «Человек в истории. Россия XX век»