«Северо-Енисейская средняя общеобразовательная школа №1 имени Е.С. Белинского»
Кузнецова Дарья Александровна, ученица 10 класса «А»
Руководитель: Николова Александра Сергеевна, учитель высшей категории, истории, обществознания, мировой Художественной культуры.
р.п. СЕВЕРО-ЕНИСЕЙСКИЙ
2006г.
Героиней повествования я выбрала Миронову Марию Васильевну, жившую в нашем Северо-Енисейском районе с 1985 по 2000гг, похороненную здесь, судьба которой заинтересовала меня. Я думаю, что не всякий сможет пережить то, что пережила эта женщина, обладающая цельным русским характером, сумевшая сохранить свою душу и способность любить, сострадать, помогать людям. Несмотря на все катаклизмы судьбы, она сумела вырастить дочь, внуков, дать им достойное образование, воспитать их порядочными людьми.
Её дочь, Николова Александра Сергеевна, является сегодня ведущим историком района, победителем всероссийского конкурса «Лучшие учителя России». Внучки закончили Северо-Енисейскую школу №1 с золотой и серебряной медалями, учатся в московских вузах.
Я хочу подчеркнуть, что судьба Мироновой Марии Васильевны – это одна из миллионов судеб женщин, противостоявших своей жизнью политике государства, жившего по принципу: «лес рубят, щепки летят», где ИНТЕРЕСЫ ГОСУДАРСТВА ВСЕГДА НА ПЕРВОМ МЕСТЕ, А ЛИЧНОСТИ НА ВТОРОМ (а чаще всего вообще никому не интересны).
Все воспоминания записаны со слов дочки и внучек.
Миронова Мария Васильевна родилась 4 июня 1916 года в селе Слизнево Московской области. Сегодня рядом с ним находится знаменитый посёлок Переделкино. В начале CC века её родители – неграмотные крестьяне, переехали в село Наро-Фомино, которое позже стало городом Наро-Фоминском Московской области.
Отец, Василий Андреевич Зуйков, родился 28 сентября примерно 1879 года, учился в Москве ремеслу. В 30-е годы стал старшим механиком шёлкового комбината Наро-Фоминска. За добросовестную работу был награждён орденом «Знак почёта». Вся семья гордилась фотографией, на которой награду отцу вручал сам Михаил Иванович Калинин.
Я выяснила, что все семейные фотографии сгорели во время неожиданной бомбёжки осенью 1941 года, когда немцы наступали на Москву. Сегодня внуки героини моего исследования пишут родословную семьи и устанавливают факт награды.
В 40 лет он овдовел, оставшись с четырьмя детьми (3 дочки и 1 сын). Верный памяти жены, больше ни разу не женился, хотя женщинам очень нравился. Одна даже сама предложила ему руку и сердце, на что получила мягкий, тактичный отказ. Василий Андреевич боялся привести мачеху детям. Он получал прекрасную зарплату, охотно и много помогал малоимущим семьям, пользовался огромным авторитетом в городе.
Со своей будущей женой, Ириной Петровной Колесниковой, Василий Андреевич встретился в конце XIX века. Она была невероятной красоты, и только после венчания, будучи уже беременной, призналась ему, что больна чахоткой (цветущий туберкулёз). Ирина Петровна расплакалась, а Василий Андреевич сказал, что никогда ей не изменит, потому что они венчаны перед Богом. У них родилось двенадцать детей (3 дочери и 9 сыновей), восемь мальчиков умерло в младенчестве. Младший, Петя, умрёт от заражения крови в 1924 году, засунув на спор палец в водокачку.
Вот как бывает, умерли все мальчики, хоть их и было большинство, а остались только три девочки.
Меня поразила любовь и преданность этого мужчины своей семье. А ведь это было нормой в русских семьях.
Ирина Петровна была одной из лучших портних и ткачих Наро-Фоминска, но из-за своего здоровья не могла работать на ткацкой фабрике. Её девичья фамилия - Колесникова, но в народе говорили, что настоящим отцом Ирины был еврей – портной, и уже позже мать вышла за Колесникова, который удочерил ребёнка.
Умерла Ирина Петровна, когда Маше было 6 лет. Воспоминания девочки: «Идёт 1921-ый год, мне пять лет, страшный голод. Родители поехали куда-то на Кубань, менять вещи на продукты. В доме совсем уже нечего было есть, дети легли на пол, скрестив руки на груди, – они легли умирать. Старшим – Оле и Пете, было по 11 и 9 лет. Вдруг ночью приехали родители и накормили нас кашей. У всех был «голодный понос», а у Ольги случился заворот кишок».
Воспоминания о матери: «Мать была при смерти (1922 год). Меня привели к ней в больницу. Мама попросила близко не подходить и обещала: «Доченька, стой у двери. Как ты выросла. Я тебе сошью фартучек в школу, научу шить. Я очень хочу, чтобы ты стала грамотной». В этот же день она скончалась.
Когда хоронили мать, выяснилось, что её очень любил священник.
В доме никогда не матерились. Отец голоса не повышал, но его очень боя-лись и уважали.
Машенькой гордились в семье, потому что она единственная из всех была грамотной. Училась очень легко и хорошо, не любила только историю и рисование. Историк был рыжий, огромный мужчина, любил садиться на край стола. Марии ставил только 30-40% из 100% (такие были тогда оценки в школе). Рисовать Машенька совсем не умела. Учитель рисования был подслеповатый мужчина. Подтирая оценку, 5-6 учеников показывали ему один и тот же рисунок. У всех были прекрасные оценки, в том числе и у Маши.
Надо же, века проходят, а суть жизни школы не меняется. Ирония судьбы. Её дочь станет историком, блестяще окончив Казахский Государственный Университет и более того, всегда будет главным художником всех настенных газет в школе и в вузе.
Мария одной из первых участвовала в ликвидации безграмотности, так как была лучшей ученицей школы. В 13 лет ей дали путёвку в санаторий, она обучила грамоте более шестидесяти человек.
Отец обожал её, так как Маша походила на мать. Даже глаза у неё, единственной, были, как у матери, невероятно ярко-голубые.
Жили они в казармах, так назывались каменные трёхэтажные дома с общим коридором. Эти дома считались одними из самых лучших, потому что там были вода, туалеты, которые находились рядом с прачечной, в подвале. Эти дома сохранились и сейчас, в одном из них находится ПТУ.
Конец 20-х годов - разгул НЭПа. Было изобилие товаров, хозяева лавок просили Василия Андреевича купить что-нибудь на «доверие», то есть в долг.
У отца и фабричных имелась «заборная книжка», там записывали долги за покупки, а потом их вычитали из зарплаты. Приносили товары даже домой, упрашивая взять в долг, отец так набрал 4-5 пар сапог, которые практически никогда не носил.
На пасху в церковь приезжали петь артисты из Москвы.
Однажды дети пошли колядовать, и попали в дом руководителя коммунистов. Он с товарищами заставил спеть их «Интернационал». Те, кто посмелее, начали петь то, что помнили из школы, за это детей осыпали деньгами.
Сестра Аня, 1904 года рождения, очень рано вышла замуж за Дмитрия Корочкина из богатой купеческой семьи. Будучи большевиком, он отрёкся от родителей. В 20-е годы почти всё золото сдал в Торгсин. В один день он разрубил и сжёг все родовые иконы семьи, а Маша очень любила их, церковь была ей родным домом.
В 30-е годы Дмитрий Корочкин будет послан для борьбы с басмачеством в Среднюю Азию. Он занимал крупный пост, связанный с бухгалтерским делом. В 1932г. Дмитрий пропал с большой суммой денег.
Арестовали жену. И только через год нашли его тело на берегу Иртыша. Он был задушен полотенцем с мусульманской монограммой. Жену выпустили в полусумасшедшем состоянии. Их единственная дочка умерла в младенчестве.
Машенька была модницей. Одной из первых сделала химическую завивку в Наро-Фоминске. На это надо было решиться. Дома же она ходила в косынке. Однажды за обедом отец стал ругаться: «Дожили, ходят все как бараны завитые, мои дети на такое не решатся». Тут с Маши упала косынка.
Я представляю себе эту немую сцену.
Манечка охотно участвовала в парадах. Ходили в коротких штанах фонари-ками с резинками. Отец возмущался такой одеждой. Только через полгода Мария призналась отцу, что участвовала в параде и не раз.
Материально жили хорошо. Всем фабричным давали дачи. Отец любил сельский труд, поэтому не порвал с деревней. У них на даче было две свиньи: боров-Васька и свиноматка-Машка, а ведь хозяев звали также.
Наверное, только у нас, у русских, возможно такое. Что это – самоуни-чижение, или здоровый юмор?!
В 20-е годы Машенька часто ездила к деду и бабке в Слизнево. Их чуть не раскулачили. Все думали, что они держат четырёх работников, а на самом деле старики просто дали приют абсолютно нищим людям. За них заступилось всё село. Дед Марии Васильевны был церковным старостой, люди его очень уважали.
Когда провели электричество и радио, прадед Маши дед Тихон, которому было 101 год, в ответ на слова, доносившиеся из радиотарелки: «Говорит Москва! Говорит Москва!», отвечал: «Москва, Москва с тобой говорит дед Тихон», или «Ага-ага дед Тихон слышит». Машенька только смеялась этому.
Она окончила курсы учителей начальных классов. Центр обучения нахо-дился в церкви. Машу послали обучать детей в деревню, но пришлось через год вернуться, у отца отнялись ноги
Большинство девушек гуляло с курсантами, которые базировались летом в «Кубинке», так назывался соседний посёлок.
Любили, как и в наши дни, страдали.
В 1932 году к ним в Нару приехал на практику выпускник Академии (Института) лёгкой промышленности, будущий инженер-энергетик Касеинов Байзак Касеинович - казах по национальности, 1908 года рождения. Ему было 24 года, он приехал проходить практику на ТЭЦ, где начальником был отец Марии, Василий Андреевич.
Байзак-восточной внешности, очень красивый и высокий мужчина. Русские девушки потеряли от него голову.
Профессия инженера была равносильна чему-то нереальному, фантастическому. К Байзаку приезжала москвичка, дочь академика. Она ревновала его ко всем девушкам. Вскоре они с отцом эмигрировали за границу, откуда и стали присылать Байзаку открытки, которые потом сыграют негативную роль в его жизни.
Машенька подкупила Байзака своей недоступностью. Он начал знакомить её с культурой своего народа. Вместе они ездили на декаду Казахского искусства в Москву, где Байзак познакомил её лично с будущей народной артисткой СССР Куляш Байсеитовой.
Они поженились. Маша хорошо пела и даже прошла отбор в хор Пятницкого, но муж запретил ей петь.
Мария долго не могла забеременеть, и, чтобы порадовать Байзака, она привязывала подушку к животу. Вскоре подушка отвалилась, Байзак только рассмеялся и сказал, что она ещё сама ребёнок.
В 1934 году у них родился первый ребёнок в Наро-Фоминске-дочь Зинаида. Байзак жену и Зинаиду увёз в Казахстан. С 1935 года они стали жить под городом Алма-Атой. Он стал работать инженером Каргалы суконного комбината. Здесь их ждал его отец Касеин. Он женился, когда ему было уже за 50 лет на шестнадцатилетней девушке, потому что всю свою жизнь копил калым. Жена скончалась при родах. Байзак был его единственным ребёнком.
Советская власть дала Байзаку образование. Он учился в техникуме в Оренбурге, а позже получил направление в Москву. Делал очень быстро карьеру. Вскоре его должны были перевести в Алма-Ату на большую партийную должность. Мария познакомилась со многими известными политиками, актёрами, литераторами. Особенно запомнился вечер в доме у Сакена Сейфулина, чьё имя сегодня носит центральная улица Алма-Аты.
Сажали многих инженеров. Кто-то из них написал донос на Байзака. Мария Васильевна думает, что это был один из местных инженеров.
Считалось, что русская жена-это очень престижно, да ещё такая молодая и красивая. А у этого инженера жена была старше его лет на 20, да и Байзак занял его место.
Дед Касеин очень любил внучку Зину, он называл её Зейнап. Ходил с ней на базар, сажая девочку к себе за спину.
Работать жене Байзак запрещал, так как очень сильно ревновал её.
Как-то раз они пришли из кино и увидели, что около их дома стоит чёрный воронок, Байзака увезли. Мария Васильевна была беременна второй дочерью, которую назовёт Розой. Роды были преждевременные.
Узнав об аресте сына, дед Касеин забился в угол, кричал, выл несколько дней, а потом умер. Тихо и незаметно его похоронили.
С Марией перестали здороваться даже простые казахи. Её стали обходить стороной. Она добилась свидания с мужем. При этой встречи присутствовал следователь Сагиндыков. Мария принесла мужу бритву и галстук, а их нельзя было приносить арестованным. У неё было ощущение, что Байзака кто-то втолкнул. Он спросил: «Почему не привела Зину? Не принесла Розу?». Следователь шутил и говорил, что Байзака скоро выпустят, надо сына рожать.
Дома Мария Васильевна получила телеграмму от отца: «Возвращайся в Наро-Фоминск немедленно!». При обыске забрали все деньги. Кто-то из соседей помог оформить ей багаж на поезд – кровати, комод и другое.
Все последующие годы она писала запросы о своём муже. Ей отвечали: «Находится в отдалённых лагерях без права переписки». Только в семидесятые годы удалось получить справку о дате его смерти. В книге актов о регистрации записано: «Умер от разрыва сердца 8 марта 1938года». В свидетельстве же о смерти стоит прочерк.
В 2006 году в декабре месяце внучка Марии Васильевны Снежана, не родственница Байзаку, но свято берегущая все сведения о бабушке, а значит и о нём, нашла в Интернете сведения, что 5 марта 1938 года был подписан приказ Молотовым, Сталиным, Ждановым, Ворошиловым о расстреле группы специалистов, в списках значился и Касеинов Байзак.
В 2006 году потомки Марии Васильевны столкнулись с 1937 годом наяву. Одно дело, когда про это читаешь в учебнике, другое – когда это касается конкретных, родных тебе людей.
Когда я держу свидетельство о смерти в руках, мне делается страшно от этого прочерка. Я вижу в нём воплощение любимой сталинской поговорки «Нет человека, нет проблем». Какой цинизм?!
В 60-80гг. Мария Васильевна будет жить в совхозе «Ужет» возле Алма-Аты. У неё было предчувствие, что где-то рядом похоронен Байзак.
Рассказывает Александра Сергеевна Николова, дочь Марии Васильевны: «Привожу свидетельство очевидца, жителя совхоза. В 1937-1938гг. ему было лет 11-12, он был пастухом. Мальчик однажды увидел, как подъехала машина, и из неё выводили людей по 1 человеку. За машиной их били по голове битой и бросали в лог, в яму. Перебили всех без единого выстрела. Мальчика никто не заметил. Через несколько дней он вернулся и увидел на месте той самой ямы курган земли. Фамилию свидетеля не запомнила, но постараюсь узнать, так как он был известным лекарем-самоучкой в Алма-Атинской области. Рассказ этот услышала в 1967 году».
Сейчас дети и внуки Марии Васильевны хлопочут о реабилитации Байзака Касеинова.
Как предполагает Мария Васильевна, ему ставили в вину открытки из-за границы. Его также обвиняли в участии в националистическом восстании Амангельды Иманова в 1916г., когда Байзаку было 8 лет.
Это был полный абсурд. Я, ученица десятого класса, не имеющая юридиче-ского образования, понимаю это, как этого не понимали следователи. Видимо, законы государства не давали возможности работникам правоохранительных органов вникать в суть дела. Кого же защищали такие законы?? Вывод напрашивается один - они стояли на страже власти, а не конкретного человека.
В 1938г. уже в Наро-Фоминске у Марии Васильевны умирают от скарлатины старшая, а через несколько месяцев и младшая дочери. Кто их хоронил и как, Мария Васильевна не помнит. Жить она не хотела, ей насильно делали уколы.
Арестом Байзака и смертью детей закончилось всё светлое в жизни Марии.
Очень страшно и невероятно, что государство и его маховик, убившие не-винного человека, растоптавшие его семью, перечеркнувшие будущее 21-летней Марии не посчитало нужным хотя бы извиниться перед ней, признать свою вину. Самим надо искать документы, писать о реабилитации.
Мне кажется, что таким образом государство демонстрирует своё неуважение к гражданам своей страны. Я интересуюсь историей и пришла к выводу, что в России независимо от столетий, государство «привыкло» чтоб уважали только его.
Отец насильно выдал её замуж за человека, которого вскоре забрали на Финскую войну.
Когда началась Великая отечественная война, у неё был грудной ребёнок, девочка. Назвали Зиной. Её мужа забрали на войну.
В сентябре все стали тревожно говорить, что немцы наступают. Люди пошли спасаться к Москве, чтоб не попасть в плен.
Везде стояли артиллерийские заслоны. Беженцев предупредили, если они не отойдут, то по ним откроют огонь. Люди вынуждены были повернуть назад, а навстречу им шли немецкие танки.
Как они бежали от немцев?
Из дома не удалось забрать ничего, т.к. начался артиллерийский обстрел. Рядом с ними бежал сосед, и вдруг Мария увидела, что он бежит, а впереди него прыгает его голова.
В сентябре жители стали тайно закапывать в лесу свои вещи. Мария Васильевна считает, что кто-то следил за ними, почти у всех ямы с вещами были раскопаны.
Немцы были менее жестоки, чем румыны и финны.
Женщины и девушки боялись приставания немецких солдат. Вначале говорили немцам, что у них сифилис, триппер, а немцы говорили, что эти заболевания лечатся. И вдруг узнали, что они боятся тифа. Мария надевала рваный платок, лицо мазала золой, чтобы оно было землистого цвета. Из-за этого она очень старилась и выглядела лет на 40, 50.
Был очень страшный голод. Однажды под рождество она взяла племянника Гену семи лет и пошла в штаб. Мария стала говорить на ломаном немецком языке, добилась, чтобы её пропустили к главному, стала просить у него хлеба, он сказал: «Сталин брод!». Она сказала, что это для детей. Полковник отослал часового и достал фотографии семьи, стал показывать ей. Всё, что у него было в буфете, он накидал в помойное ведро: круглые пряники, галеты, кусок колбасы. Сверху он набросал мусору, от ведра шёл сильный запах мочи. Вызвал часового, дал им это ведро и сказал: «Мол, пусть вынесут мусор». Дома был пир горой: печенье поделили на 5-6 долей, из колбасы варили суп в течение месяца (кусок был примерно грамм двести, его разделили на 20 частей).
Однажды Маша, Гена и соседский мальчик Ваня Чистов (примерно 12-ти лет) пошли к месту, где немцы прятали муку. Они были все худенькие. Ваня следил за тем, когда скроется часовой. Мария Васильевна залезла туда, там всё было в мешках и кулях. Она набрала половину наволочки муки. Когда они уходили, часовые увидели их тени, началась пальба, но никого не задело.
Эту муку они разделили на две семьи. Из неё делали похлёбку. Ходили в лес, искали павших лошадей. Здесь осенью шли бои кавалерийских частей. Пилой отпиливали части лошадей, которые уже были обглоданы волками. Часть ноги варили несколько раз подряд.
Отступая, немцы гнали жителей перед собой, проверяя, есть ли минные поля или нет.
После 7 ноября 1941 года они находились под городом Боровском в брошенном доме. Женщина с рынка принесла листовку о том, что Москва жива, был парад. Радость была неописуемой, откуда-то взялись силы, все плакали, так как повсюду висели плакаты немцев, где их солдаты маршировали по Красной площади. На листовке выделялась надпись: «Передайте дальше!». Её отнесли на рынок и сунули в ведро с картошкой одной тётке. Очень рисковали.
Часто приходили партизаны. Просили стирать окровавленные бинты и вещи. Стирали в подполе. Чтобы не было запаха крови, они устраивали угар.
Немцы очень хорошо праздновали рождество: молодые из них были более жестокими, чем старые, никогда ничего не давали из еды, даже детям.
В роддоме, ещё в октябре, всех новорожденных мальчиков бросили в колодец.
Был случай, стояли под Боровском. Пуржило. Зашли переночевать в часовню. Один
дед лёг спать, и ему крыса откусила нос. Кровь остановить не могли. Немцы
отказались помочь.
У людей стали появляться вши.
Далее остановились в другом доме. У хозяйки был умственно отсталый сын, Ваня 17 лет, тихий, добрый юноша. Румыны заставили его нагишом таскать воду по обледенелой горе. Поднимаясь, он каждый раз падал, и его посылали вновь, у него стали замерзать руки и ноги. Мария Васильевна с ещё одной женщиной пошли жаловаться в штаб. Там очень удивились, но этих румын с квартиры сняли. Немцы румын недолюбливали, считали их трусами.
Мария одной из первых вернулась в освобождённый Наро-Фоминск. Связисты предупредили её, что все вещи заминированы.
В годы войны Мария Васильевна была арестована за нарушение паспортного режима, так как часто ездила менять вещи на еду, чтобы прокормить отца, сестру, племянника и свою дочь. Без неё от голода умерла её третья дочь, на фронте погиб муж.
Если бы её не арестовали, то ребёнок наверняка остался бы жив, мать принесла бы ему еды.
После заключения она получила направление в Грузию, село Вариани Горийского района, где стала работать нянечкой в детском саду. В селе было много сосланных ещё в 30-е годы русских раскулаченных семей. Тут выращивали яблоки. Мария вышла замуж за раненого танкиста Константина Ивановича Миронова. Вскоре он умер, у него было много ранений, полученных во время войны. Вслед за отцом умирает сын Владимир, четвёртый ребёнок Марии.
Невозможно представить себе состояние женщины, у которой умирает четвёртый ребёнок.
Она осталась одна в Грузии, без квартиры, денег, семьи. Пробовала устроиться работать учителем, но её не брали, так как у неё в анкете было написано, что первый муж осуждён по 58 статье (измена Родине), и что она находилась на оккупированной врагом территории.
Остро стояла проблема жилья. Отчаяние доходило до предела. Личную жизнь практически нельзя было устроить. Мужчин не хватало.
Марию Васильевну познакомили с одним расконвоированным заключённым, архитектором Царёвым Сергеем Семёновичем. Ходили слухи, что его родственник работал во МХАТе, что по происхождению он из дворян. Удивляла его образованность и эрудиция. Играл на многих музыкальных инструментах, знал несколько иностранных языков, прекрасно разбирался в истории, литературе. Ему было за 50 лет. Его семья была уничтожена немцами под Киевом. Царёв ненавидел большевиков и выступал за монархию. Почти всю свою жизнь он провёл в лагерях как политический заключённый. Во время войны восстанавливал Крещатик в Киеве. До сих пор в Киеве есть вокзал, построенный по его чертежам.
Он ходил в приличной одежде, часто получал дорогие посылки, видимо имел какие-то связи. Он искал «чистую» женщину, т.е. не гулящую, моложе его. Знакомство закончилось очень быстро, как и начиналось. Неожиданно нашлась его семья, жившая в эвакуации. Царёв уехал, из-за болезни лёгких его досрочно освободили.
Мария Васильевна родила дочь, которую назвала в честь матери Царёва. Этот ребёнок был её последней надеждой. Ей было 34 года. Как и сотни тысяч женщин той, послевоенной России, Мария рожала ребёнка для себя.
Ребёнок стал смыслом её жизни. Ведь никто никогда не проводил исследования, сколько детей родилось в 1944-1953гг. с прочерком в метрике в графе «Отец». Это же была трагедия нашей страны, но это было и самосохранением, самовыживанием народа.
Девочка переболела всеми детскими болезнями, последней была корь. Спасти Сашу мог только пенициллин, а одна ампула стоила 1000 рублей. Продала всё. Переехала в г. Гори, ближе к врачам. Бралась за любую работу.
После кори появились осложнения - ребёнок не открывал глаза. Врачи сказали, что девочка может ослепнуть.
Был один доктор из местных, который мог помочь, но за консультацию он брал большие деньги. У Марии Васильевны было только 100 рублей. Он швырнул ей их назад и сказал, что этой суммы недостаточно. Она заплакала и ушла. Когда Мария Васильевна шла по улице, к ней подошёл старичок, который поинтересо-вался - что у неё произошло. Узнав о её беде, он посоветовал собирать по утрам с окошка росу на ватку и протирать этим глаза девочки.
Вскоре Саша стала снова видеть. Как-то раз, гуляя с Александрой, Мария Васильевна встретила служанку того самого врача. Увидев, что дочь Марии видит, она сказала: «Бог наказал хозяина. Всех денег, наверное, хотел собрать. У его дочери был такой же недуг, но она ослепла».
Александре Сергеевне до сих пор трудно говорить об этом. И она молит Бога за эту девочку, которой уже за 50, если она жива. А может действительно всё воздаётся нам. Просто очень мало мы знаем о нашем мире и его нравах, законах.
Жили тяжело, снимали частную квартиру. Мария работала кухрабочей в ресторане Центрального парка и получала 200 рублей, а плата за квартиру была 180. Часто переезжали, так как постоянно повышали квартплату. За время, когда Александре было с 2 до 5 лет, они сменили около 15-ти квартир. Что это были за квартиры? Малюсенькие комнатушки, переделанные под жильё из кладовок, чердаков, подвалов, даже бывшего хлева.
Большая проблема была с местами в детских садах. Целый день Саша бродила по городу, рано научилась плавать в реке Куре, овладела грузинским языком. Места в садике давались в первую очередь ткачихам, рабочим.
Каждый приход мамы с работы означал «пир», т.е. приносились остатки сулгуни, лепёшек и другое. Мария Васильевна также подкармливала девчонок 18-20-ти лет, присланных из города Иванова в Гори работать ткачихами.
Строить простой дом в Гори запрещалось, если строить, то только каменный и двухэтажный, ведь в город приезжало много иностранцев. Давали суду, но не всем. Жилищный вопрос решался плохо.
Грузинские крестьяне в отличие от русских не платили налоги, так говорили в народе. Им было легче жить.
Воспоминания Александры Сергеевны: «Жили с неистребимой надеждой на лучшее будущее. Самым большим развлечением был просмотр киносеанса. Это было святое. В редкие свободные вечера, зажав сэкономленные, на 10 раз пересчитанные деньги, мы шли с мамой через огромный мост над Курой на другую сторону города, где билеты в простеньких клубах стоили дешевле. Кино уносило нас в волшебный мир «Свадьбы с приданным» и других фильмов.
Хорошо помню музей Сталина. Я туда ходила почти ежедневно, так как там был прекрасный сад, много народу, вокруг всё было величаво и торжественно, по сравнению с тем жильём, где мы жили с мамой».
В 1956 году Мария Васильевна попадает в заключение. Причина: кража денег у хозяйки квартиры. Ещё до въезда в одну из съёмных квартир их предупредили, что хозяйка на 20 лет старше мужа, ревнует его ко всем особенно русским, очень скупая. Гори был маленьким городком. Все обо всех знали. Хозяйка собрала все данные о Марии Васильевне, узнав, что она не пьёт, не гуляет, пользуется среди грузин уважением как достойная женщина. Никто из квартирантов не задерживался у хозяйки более 3-5 месяцев. Мария вскопала огромный огород хозяйке, побелила дом внутри и снаружи, отремонтировала хлев, наварила варенья. Хозяйка подняла квартплату, а денег за работу не заплатила, хоть и обещала. Мария нашла квартиру подешевле и пришла к хозяйке за деньгами и вещами, но дома никого не оказалось. Она взяла 50 рублей и банку варенья. На столе Мария Васильевна оставила записку: «Я взяла немного на дорогу и надо заплатить предоплату за квартиру. Остальные деньги верните по адресу…».
До суда Марию Васильевну поместили в КПЗ одного из райотделов милиции г. Тбилиси. Дочь была с ней. Майор милиции хотел удочерить Сашу, собрал всю свою родню. Они не сомневались, что уговорят Марию. Мать рыдала, она испугалась, что не сможет отстоять своего ребёнка. Рухнули надежды, весь смысл жизни. Осталось одно - убить себя и ребёнка. В туалете она накинула дочке и себе на шею верёвки из чулок, начала их стягивать, но не хватило духу убить свою кровиночку или оставить её одну.
Суд проходил на грузинском языке в нарушении всех правил. Хозяйка кричала, что Мария прекрасно говорит по-грузински, а та плакала и говорила, что по-грузински говорит её дочь.
Вскоре ребёнка увезли в детприёмник. Там она провела полгода. Здесь находились дети до 18 лет, в основном бродяги.
Воспоминания Александры Сергеевны: «Телавский дошкольный детский дом. Была добрая воспитательница Натэлла. Все говорили на грузинском языке. Никогда не забуду своё первое письмо. Я уже стала многое забывать из прошлой жизни, и вдруг приносят открытку. Пляшущие люди с гармошкой, то ли в форме цифры 8 марта, то ли в форме цифры 1 мая. Огромные чёрные полосы штемпеля. Мама разыскала меня. Я вспомнила всё. Невозможно объяснить то состояние, которое происходило со мной. Мама милая, дорогая, где ты? Эту открытку я носила всегда с собой, берегла её. Среди детей я стала особенным ребёнком. Ведь у меня была мама, которая прислала весточку. О Телави у меня остались чудные, нежные воспоминания: огромное чёрное небо с яркими звёздами, храмы и обилие виноградников. Из 80 детей только 2-3 получали письма. Мне исполнилось 7 лет. Всех детей распределили по школьным детским домам. По просьбе Марии Васильевны меня отправили в русский детский дом в местечко Норио, чтобы я не забыла русский язык. Детдом находился далеко от города, в лесу. Детей избивали, купали редко, в одном корыте, в одной воде по 4-6 человек. Почти у каждого ребёнка родители были в заключении».
Воспитательная работа вообще отсутствовала. Еда: в течение двух лет на третье давали молочный кисель, никаких фруктов, всё однообразно. Игрушек и игр не было совсем. Куклы шили сами из тряпочек, вышивали глазки и ротик. В летнее время все растворялись в лесах. Там были ягоды, орехи. Зимой собирала всех школа. Одна учительница обожала проверять чистоту обуви внутри и снаружи, поэтому дети до поздней осени ходили босиком, берегли обувь.
Однажды напали вши. Разожгли три железные печки. Каждый ребёнок подходил к воспитателю, который стриг его наголо, волосы сжигали. Стояла зима, выдавали шапки наподобие башлыков, не жалели даже 13-14летних девочек.
Особенно страшно было тем, кто мочился в постель. Их с каждым месяцем становилось больше. Матрасы не менялись. Вонючей простынёй заматывали голову провинившегося и ставили в угол на колени. Ребёнок должен был сам стирать бельё. Помню, как каждое утро зимой и летом 7-13 первоклашек с огромным куском хозяйственного мыла стирали описанные простыни на улице под умывальниками, из которых шла узенькая струя воды. Была грузинка-няня из соседнего села. Она безнаказанно издевалась над больными детьми, никто её не останавливал.
Вдруг приехала освободившаяся женщина из лагеря. Её уговорила приехать с посылкой и письмом Мария Васильевна.
Мне кажется, что это по-настоящему сила материнской любви.
В 7 лет Александру повезли на свидание к матери. Был май, вёз воспитатель под два метра ростом. О нём ходили плохие слухи, что он приставал к семиклассницам.
Я не могу себе представить, как хорошо должна была работать эта женщина, сколько писем–мольб она должна была написать в разные инстанции, чтобы ей разрешили увидеться со своим семилетним ребёнком.
Мария попала сюда случайно.
Её должны были отправить в лагерь Лайтури, где собирали чай. Из-за сырого климата женщины заболевали женскими заболеваниями, туберкулёзом, малярией. Считалось, что попасть в Лайтури – это равносильно смерти. Десятки богатых батон – растратчиц-грузинок давали взятки, чтоб не попасть туда.
Мария Васильевна убивалась о дочке. Плакала день и ночь.
Одна из грузинок-надзирательниц, которой Мария понравилась чисто по-человечески, помогла ей попасть в отряд ткачих, которых оставляли в Тбилиси. Она подготовила её к экзаменам по специальности. На месте выяснилось, что очень нужны повара, а Мария была знакома с работой в общепите.
Воспоминания Александры Сергеевны: «Розы, много клумб. Настоящий городок. Заасфальтированные дорожки. На территории были ткацкая фабрика, пошивочная мастерская, жильё – бараки.
А где решётки? Только позже я заметила высокие каменные стены с колючей проволокой наверху и вышки с часовыми.
Мама работала заведующей детской столовой в отделении, где сидели заключённые женщины с детьми до 3-х лет. Много игрушек, роскошная кухня.
На мне было надето: вельветовое платье с длинными рукавами, панамка и шерстяные чулки, хоть на улице было за 300 жары. Всё тело в фурункулах, чирьях, давно не мытое, всё в расчёсах, волосы сальные.
Чулки внизу все истлели от ветхости. Вместо резинок были скрученные обрывки разных резинок в 12-13 узлов. Старые, замызганные трусы были тёплые и длинные. Вместо резинки – верёвка. Мама пошла к начальнику лагеря и сказала: «Я ребёнка не отпущу, пока не приведу в порядок, неизвестно кто ещё из нас находится в заключении». Две недели я провела с матерью. Мама обрезала низ чулок, взяла резинки и всё это отправила Н.С. Хрущеву и министру просвещения Грузии. Знакомые говорили, что ей добавят срок, на что она отвечала: «Если мы заключённые, это не значит, что надо издеваться над наши детьми».
Меня хорошо вымыли. Сшили шёлковое платье с вышитыми бабочками, купили носочки. Я со всеми играла в шахматы, читала книги вслух. Начальник лагеря делал вид, что не замечает ребёнка, ведь меня привели на свидание только на 2 часа. Было явное нарушение режима. Однажды в 70-е годы я прочитала в журнале «Работница» статью об одной женщине, где она благодарила начальника Тбилисского женского лагеря за его чуткость, за то, что очень многим помог встать на правильный путь. Речь шла о человеке, о котором я пишу. Фамилия сложная, грузинская, к сожалению, не сохранилась в памяти.
Я поняла, что маму очень уважали в лагере. Она одна из немногих, кто два года не получал замечаний в столовой. До неё за один год сменилось 7 заведующих. Несколько мамок-цыганок, перед которыми трепетал весь лагерь, потребовали дополнительный паёк лучшими продуктами. Мама сказала: «Я вам всё дам, но заберу это у ваших детей», те оторопели, но от пайка отказались. Мама заменяла месяцами повара в столовой и для взрослых. Дополнительно давала добавки бедным, старым и инвалидам, кому не носили передач. Они платили ей любовью. Одна женщина-армянка, по имени Кишмиш, сидевшая за спекуляцию, собрала посылку конфет для меня и моих друзей в детском доме. Но эту посылку украл кто-то из заключённых женщин.
Мне кажется, что материнский инстинкт всегда у кого-то есть, а у кого-то отсутствует.
Начальник детской кухни вначале брезговал мной, а позже стал говорить: «Ой, какая красивая девочка». Мама стеснялась своего срока, в первый же день она повела меня к стенду почета, там было её фото. В комнатах были двухэтажные кровати. Многие бедные, старые и инвалиды не хотели, чтобы их освобождали. Воля для них равнялась смерти».
После жалобы Марии Васильевны в детском доме жить её дочке стало еще хуже, потому что должна была приехать комиссия по проверке. Перед приездом детей мыли несколько дней. В большую комнату поставили два телевизора, богатство неслыханное. Всем заменили постели. Сашу нарядили во все новое, дорогое. Комиссия уехала, одежду забрали и выдали старую, телевизоры отнесли в дом директора. Летом начали ремонт, маленьких детей поселили жить в пустующую церковь, страшно было просыпаться ночью.
Александру повезли в детскую больницу в Тбилиси на обследование, где продержали 4 месяца. Часто с передачами к ней приходили женщины разных национальностей–грузинки, армянки, работавшие вольнонаёмными продавцами, кастеляншами, медсёстрами в лагере, которых упросила приехать Мария. Однажды врачи подарили Саше куклу. В Норио на неё собирались смотреть все группы от 7 до 14 лет. Целлофановая голова и плечи, пришитые к тряпичному телу, которые можно было мыть, настоящая кукла! На второй день она пропала. Искали её долго, но безрезультатно. Горе было всеобщим.
Пришла посылка с вещами от мамы. Вещи носить не дали, оставили только безрукавку.
Вспоминает Александра Сергеевна: «Во втором классе меня перевели в детский дом в городе Рустави, похлопотала мама. А учились мы в городской школе №1. Были 2 «а» и 2 «б» классы, в них обучалось 15 детдомовцев и около 40 человек «домашних» детей. Когда меня привели оформлять в школу, ни одна из учительниц брать к себе детдомовца не хотела, так как с ними было больше хлопот, спорили долго. Я досталась более покладистой учительнице, которую звали как мою маму – Мария Васильевна.
Была большая разница между детьми детдомовскими и домашними. В целях экономии воспитательница давала детям альбомные листы, а не альбомы, одну коробку цветных карандашей, одну стирательную резинку на 12-15 человек, у детдомовцев было полное отсутствие денег, а возле школы торговали мороженым, газированной водой за 3 копейки. На большой перемене домашние дети доставали бутерброды, фрукты, чтобы перекусить. Детдомовцы ждали обеда.
Это всё не проходило даром. Формировался комплекс неполноценности детдомовца и куча других комплексов.
Недавно в Госдуме приняли закон о выделение карманных денег для детдомовцев. Молодцы! Это правильно. Наконец то стали думать о личности ребёнка.
В первый день, когда меня привезли в детдом, получила новую одежду. Но через некоторое время её забрали и выдали поношенную, а новую отдали любимчикам. Одежду надо было заслужить. Таково было правило у нашей воспитательницы, Екатерины Семёновны. В воспитании она обожала применять жёсткую трудовую «терапию». Староста, Витя Акинцев, 9 лет, имел полную власть над любым ребёнком. Его боялись больше воспитателей. Он назначал наказания – самые страшные из них – запрет смотреть кино(раз в месяц ходили в кинотеатр), и недельное драянье туалетов, полов по всем этажам. Действия старосты никем не контролировались.
В школе моя соседка по парте расспрашивала о маме, её сроке, лагере. Родители девочки, как и большинство многонационального населения Рустави, оказались бывшими заключёнными, строившими этот город, в котором, освободившись, остались жить».
У меня возникло ощущение, что СССР в 50-60гг. это страна заключённых и их детей, два ГУЛАГа – один детский и один взрослый.
Мария, пользуясь положением повара, нарушая все правила режима, часто передавала скромные посылки для Саши и всей группы (варёная курица или 7-8 банок яблочного пюре, яблок) с заключёнными из мужской колонии, которые приезжали к ним за помоями, так как содержали свиней в своей зоне.
Однажды у детей закончились тетради в линеечку, и Марии Васильевна прислала им на всю группу по две тетради на каждого ребёнка, а в группе было 15 человек.
Летом ездили на Чёрное море, в город Сухуми. Жили на территории старой школы. «Блатные», знакомые воспитателей, отдыхали за счёт детдома всё лето. Их было человек 20.
Детдом в Рустави оставался детдомом, но всё-таки до сих пор в памяти Александры детдом в Норио и детдом в Рустави, как два полюса: север и юг, добро и зло, положительное и отрицательное.
В 1959 году Марию Васильевну освободили досрочно по амнистии. Встреча была неожиданной.
Когда Мария Васильевна приехала за Сашей в детдом, на ребёнка ей дали очень старые вещи, новыми были осеннее пальто и пионерская форма. Это было в ноябре месяце. Екатерина Семёновна, воспитательница, сэкономила и тут.
Марию Васильевну провожало много людей из лагеря, в основном это были благодарные инвалиды и пенсионерки. С собой ей надавали три чемодана расшитых подушек, салфеток.
Государство дало скромную сумму денег на дорогу и проживание. Им предложили на выбор Калининградскую область и Алма-Ату. Мария Васильевна, не задумываясь, выбрала Алма-Ату, где она жила раньше с мужем.
Те три дня, что они ехали в поезде до Алма-Аты, мать с дочкой мечтали о своём домике или хотя бы о комнатке, но желательно где-нибудь в пригороде.
В Алма-Ате было очень холодно, лежал снег. Никто их здесь не ждал. Они обратились в МВД, там им сказали: «Идите и ищите себе работу, жилья нет». С ноября по февраль жили на вокзале.
Сначала их было несколько освободившихся из заключения человек. Жили за счёт того, что продавали свои вещи на барахолке. Прошёл месяц, одна женщина (у неё был сын лет 10) и мужчина-инвалид стащили на рынке что-то из еды, их увезли в милицию. Мария с дочкой остались на вокзале одни. Ежедневно они искали работу и жильё.
Милиция сочувственно относилась к Марии Васильевне и Саше. До 10 вечера нельзя было лежать, надо было сидеть, а после 10 часов уже можно было лечь на лавку. Прошло 2 месяца, продавать стало нечего. Несколько дней сидели без еды. Долго собирались с духом, чтобы решиться на крайнее.
Пошли просить милостыню. Зашли в двухэтажный дом, постучали в дверь. Вышла полная, в бигудях блондинка. Долго что-то орала оскорбительное. После этого они никуда больше не ходили несколько дней.
В следующий раз на стук в дверь вышел мальчик 13 лет, он дал им немного денег и сказал: «Мы тоже это всё прошли».
На эти деньги они поехали на станцию «Чемолган». Это было равносильно тому, что они поехали в никуда. Тут не оказалось ни работы, как им сказали, ни жилья.
Один парень с вокзала пригласил их к себе. Неделю Мария Васильевна с дочерью жили у него в гостях. Он являлся единственным добытчиком в своей многодетной семье. У него было два брата и сестра. Жили они вчетвером вместе с матерью в квартире с глиняными полами. Мария чувствовала себе нахлебницей, потому что понимала, как это тяжело прокормить столько народу.
Мария продала последнюю ценность, пальто дочки и на вырученные деньги уехала с Александрой в Алма-Ату. Дочка осталась в лёгкой курточке. В министерстве им дали направление в совхоз «Заря Востока». Мария Васильевна устроилась работать в контору на полставки и получала 100 рублей в месяц. Жили тут же, в конторе. Комната, в которой они спали, была закуренная, очень грязная. Спали на лавке и на столе, а через год они могли снять частную квартиру, которая стоила тоже 100 рублей.
Жители совхоза, сосланные ещё при Сталине курды, стали приносить им посуду. Люди говорили: «Держитесь!».
Когда Саша пошла первый раз в новую школу в 3 класс, ей нечего было одеть, только лыжный костюм. Учительница, строго отчитав её, запретила приходить в школу без формы, класс долго хохотал, услышав, что форму они с мамой продали.
Мария Васильевна постоянно писала о жилье в ЦК КПСС. В 1961 году им дали квартиру в совхозе «Ужет», который находился через дорогу с Алма-Атой. Десять домов, каждый на 4 хозяина. Наконец-то появился свой угол. Эти дома прозвали новостройкой.
Не было мебели, кровати, на которой можно было бы спать. Им помогли: срубили нары и что-то похожее на стол.
С этого момента начался новый период в жизни Марии Васильевны и её дочери Александры. Они ждали, что с этого времени всё в их жизни изменится в лучшую сторону, всё сбылось с точностью до наоборот.
«Новостройку» никто не ремонтировал, коменданта не было, все семьи с мужчинами потихоньку строили себе дома и уезжали отсюда. Оставались здесь жить маломощные инвалиды, матери-одиночки или горе-пьяницы. За 20 лет «Новостройка» превратилась в бараки-развалины, оказалось, что было похищено много стройматериалов при её строительстве, всё это сказалось позже на внешнем виде домов. Просели полы, крыши, слово «Новостройка» стало в «Ужете» синонимом бедности, убогости. Мария Васильевна поддерживала свою часть дома, с дочкой они посадили сад, но вид их жилья терялся на общем фоне «Новостройки».
Воспоминания Александры Сергеевны: «Ужет (переводится с казахского «Боевой»), был большим посёлком, в котором жили казахи, русские, уйгуры, татары. Школа была русская четырёхлетка, очень бедная, построенная в форме барака. Были классы и на казахском языке, но казахи отдавали туда своих детей неохотно, считали, что русский язык даст им больше шансов в жизни.
В 5 класс дети ходили учиться за 4 км в военный городок. Дети военных были для нас чем-то недосягаемым: чистенькие, воспитанные, почти все учились в музыкалке. Наши же ходили в ватниках, кирзовых сапогах, так как приходилось переходить 2 лога и 2 маленькие речки, разливающиеся весной. Из 40 сельских только я одна была ударницей. Школа была богатая с хорошими учителями. Маму сразу избрали в родительский комитет, она очень много сделала для сближения детей из села и городка.
Холодильников, приёмников в начале 60-х годов практически ни у кого в посёлке не было, только в 1962 г. кое-где они появились. Вечером, разувшись, тихо заходили по 5-7 человек на «телевизор», если хозяйка разрешала. Часто ходить было нельзя.
Газет никто не выписывал на нашей улице, зато у всех было радио и люди очень много читали. Каждая вторая семья была записана в библиотеке.
Дети любили играть в футбол, лапту, цепи (кованы - раскованы), жмурки, ножичек – стремились попасть им в землю, метая с локтя, плеча, головы, колена, с высоты роста, делили им государство в очерченном круге.
С 1962 года начали опылять поля химикатами и удобрениями, засыпая всё вокруг белой пылью.
Всю одежду в основном покупали на барахолке, там было дешевле и выбор больше. Особенно раскупались кучи вещей у цыган по 1-2 рубля. Перебирать кучи было нельзя – там встречались любые вещи – мужские, детские, женские. Брали наобум, так как стоило дёшево.
После 5 класса многое произошло в нашей жизни с мамой впервые: впервые мы купили у соседа первую нашу мебель – буфет за 30 рублей, покрашенный лаком и собранный из фанеры; впервые я поехала бесплатно в пионерский лагерь «Коммунальщик» от газового завода; впервые с мамой, сэкономив 3 рубля, решили купить игрушки для ёлочки. С каким воодушевлением я выбирали красивые шары в «Детском мире»! Игрушки были дешёвые по 6, 9-15 копеек, огромные шары стоили 30-40 копеек. Мы почувствовали себя зажиточной, серьёзной семьёй. Из тех игрушек в семье хранится одна оставшаяся – весёлый космонавтик.
Очень ценились китайские вещи. Они были символом качества и красоты. До сих пор у нас в семье хранится полотенце из Китая, купленное в Алма-Ате в 1966 году. Ему 40 лет, а оно ещё крепкое. Храним же мы это полотенце, как символ того времени».
Мария Васильевна стала работать в совхозе, но из-за хронической гипертонии не смогла работать в поле при 38-400 жары. Здоровье было подорвано в лагере, когда сутками стояла у раскалённой плиты. Перешла работать на газовый завод, но не смогла работать и там из-за болезни. Давление доходило до 220.
Уволившись, она не знала, какой капкан себе расставляет. С 1961 по 1965 гг. ни одного человека, проживающего в пригороде и на селе, не брали на работу в город, так решил один из Пленумов ЦК КПСС. Инициатива исходила от Никиты Сергеевича Хрущева. В жизни семьи Мироновых и сотен тысяч других семей наступило страшнейшее время.
Непродуманное, волюнтаристское решение генерального секретаря ЦК КПСС ударило по судьбам сотен тысяч людей, которые были прописаны в пригороде. Я считаю это ЗАКРЕПОЩЕНИЕМ ЛЮДЕЙ. Таким образом решили укрепить кадры в сельском хозяйстве.
Работа была только с апреля по сентябрь, да и то только в основном для женщин. Ферма была маленькая, рабочих было с избытком. С конца сентября и по апрель работы не было вообще.
Больше тысячи взрослого населения совхоза «Ужет» не могли устроиться в Алма-Ату на работу, хотя была сильнейшая нехватка рабочих кадров, техничек, обслуги, водителей.
А в учебниках пишут, что при социализме не бывает безработицы.
И ещё одно сильнейшее воспоминание: «Каждую весну нашу семью приходили выселять из квартиры. Обычно это была комиссия из 3-5 человек во главе с ежегодно менявшимся председателем совхоза. Требовали или оставить жильё или идти работать в колхоз. Мама плакала, говорила, а осенью, зимой, где искать работу? Она вытаскивала кучу писем, которые писались ею в разные инстанции, вплоть до ЦК КПСС. Все они приходили на места к тем, кто нас обижал. Это был замкнутый круг».
Мария Васильевна писала жалобу, на жалобу «наверх» отвечали местные власти, что у гражданки М.В. Мироновой есть ордер, и что претензий к ней никто не имеет. Менялся председатель совхоза, и снова приходила комиссия по выселению, снова писалась жалоба и писался на неё стандартный ответ.
Сколько волокиты, затраченной бумаги, времени, услуг почты, утраченного здоровья, спокойствия, уверенности в завтрашнем дне. Этот документ яркое свидетельство работы советской равнодушной бюрократии, где каждый держался за своё место.
Привожу как пример документ – ответ председателя Исполкома Райсовета трудящихся Д. Зайко в Исполком Алма-Атинского областного совета депутатов трудящихся тов. Кубенбаеву И.
Тов. Д. Зайко сообщает на запрос от 19 июня 1969 года, что гражданка Миронова М.В. имеет ордер, выданный пригородным овощемолочным совхозом от 13.12-67года на постоянное жительство. Считаем, что гражданка Миронова проживает в квартире законно.
Парадокс заключается в том, что верхи отписывались, а больную женщину из квартиры выселяли ежегодно, так продолжалось с 1961 по 1975 год. И при чём всё это было безнаказанно. Никто ни разу ни одного председателя не наказал.
Этот документ один из десятков многих, собранных Марией Васильевной.
Жили за счёт того, что стали собирать камышовые дудки, пухом которых набивали подушки и продавали. А затем все, от мала до велика, шли на свалку собирать бутылки, потом они их мыли и сдавали.
Прошло столько лет, но до сих пор Александра Сергеевна вздрагивает, про-ходя мимо приёмных пунктов стеклотары. В её памяти навсегда остались длинные очереди в пункт приёма стеклотары. Приёмщик – царь и бог, придирался к самому маленькому пятнышку и царапинке на бутылке. Самое страшное, когда отсутствовали тара и деньги.
Вздрогнешь тут!
Получив деньги, Мария с Сашей всегда шли в кинотеатр «Алатау», купив дешёвые билеты, это было их духовной подпиткой.
Свалка в обиходе называлась «Десятый магазин». Отчего так прозвали, никто не знал.
С меховой фабрики вывозили обрезки разного меха цигейки. На барахолке всё это продавалось кучками по одному рублю, их покупали те, кто шил дома тапочки и воротники на продажу. Были месяцы, когда не удавалось продать ни одной опушки, особенно летом. Среди обрезок встречались и большие куски. Огромные куски – по 2-3 метра встречались и среди обрезков, вывозимых с трикотажной фабрики. Казалось, что у фабрик нет хозяев, столь нерачительным было отношение к выбрасываемым товарам.
Плановая экономика, отсутствие хозрасчёта на предприятиях – приводили к тому, что никто конкретно ни за что не отвечал. Как следствие - отсюда огромные отходы.
Мария Васильевна сильно болела, была чуть ли не при смерти. Саша поеха-ла первый раз продавать подушки на «хитрый» рынок. Чтобы сшить их, они заняли денег у своих соседей на ситец для наволочек. В это самое время шла облава, ловили детей-торговцев, которые не ходили в школу. У уйгуров, дунган, курдов дети часто были продавцами на рынке. Александра еле сбежала, оставив на прилавке две подушки – последнюю надежду выжить на какое-то время. Перед этим Саше перелицевали пальто – обычное дело в то время. Надо было отдать деньги портнихе за работу. Все планы рухнули. Пришлось рассказать обо всём матери.
Можно представить, как Мария Васильевна встретила эту новость.
После восьмого класса, Саша пошла летом работать на плодово-овощной завод. Детей брали сотнями на этот период, в основном перебирали ягоды. Так как она была рослой, высокой девочкой, её взяли в вареневарочный цех, но видно не оформили. В нарушении всех правил, девчонка работала во вторую смену, которая закачивалась в 12 часов ночи. Получалось, что Саша не успевала на последний автобус, и ей приходилось часто проходить полгорода пешком, встречала мама. Обе надеялись на приличный заработок. В день расчёта ей заплатили только за самый первый день работы – по переборке клубники. Обида осталась на всю жизнь.
Не смотря ни на что, Саша не бросала учёбу. В августе она сама заработала себе на школьную форму: убирала в совхозе яблоки (2-3 нормы за день). С работы всегда уносила по ведру яблок, как и остальные. Бригадир делал вид, что не замечает. Мария Васильевна встречала её на остановке, откуда они ехали на «зелёный» рынок. Здесь они продавали одно ведро яблок по 5 рублей. В воскресенье вместе собирали «дикий» урюк в горах и продавали по 2-3 рубля за ведро. «Дикий» это не значит, что он никем не охранялся. Эта земля принадлежа-ла колхозу. Они работали на таких условиях – 10 вёдер совхозу и 1 ведро себе. В 9 класс она пошла учиться в одну из самых лучших школ Алма-Аты №54. Никто в школе не знал о её материальном положении. А оно становилось просто катастрофичным. 3 года Мария Васильевна не получала ни копейки.
Не брали никуда. Все уже устали от постоянной нехватки денег, еды. Люди устали от этой скрытой безработицы.
Шёл 1965 год. Как-то раз Саша пришла со школы, а мамы не оказалось до-ма. Она подумала, что мама ушла искать работу. Но вот уже7 часов, 9 часов вечера, 11 часов, а мамы всё нет и нет. Она вернулась с последним автобусом с радостной новостью – её взяли на работу.
Заведующий кафе «Алатау», Иза Борисович Фаерман или Фраерман. (Так впервые Мария и Александра столкнулись с человеком еврейской национальности), взял маму кухрабочей. Она рассказала ему всё о себе, на что он ответил: «Одним выговором меньше, одним больше. Не пропадать же людям?».
Он дал Марии с собой кусок мяса, сахару. Его любимая поговорка: «Сварите похлёбки».
Ирония судьбы. «Алатау»в 30-е годы был ресторан, в котором она со своим первым мужем была на банкете.
Иза Борисович часто помогал ей, как и другим. Запомнилось , как он помог с покупкой материала на платье на выпускной вечер дочери. После долгого перерыва Мария пошла сдавать кровь. Купить в 1967 году готовое платье на выпускной бал нереальным делом. Надо было шить, это стоило приличных денег, которых, как всегда, не хватало. Помочь могло только донорство. В ЦУМе у неё украли все деньги, и она не купила ткань. Мария Васильевна пришла на работу и плача, всё рассказала. Тогда Иза Борисович дал большую часть денег на платье, а остальное добавили коллеги.
Вспоминает Александра Сергеевна: «Нет уже мамы. Я точно не помню фамилию Изы Борисовича – Фаерман или Фраерман, но я навсегда сохранила к нему уважение за его порядочность, неравнодушие к людям. Мама рассказывала, что он храбро воевал в годы Великой Отечественной войны, был прекрасным семьянином. Память об этом человеке я передала своим детям. Сейчас его нет в живых, но, молясь Богу, я прошу здоровья и счастья его детям и внукам».
Из воспоминаний Снежаны Николовой, внучки Марии Васильевны: «Бабушка была очень интересным человеком, начитанным, прекрасно знающим всех звёзд политики, эстрады спорта. Одним словом – современной бабушкой».
Проанализировав все документы, воспоминания родных о Марии Васильевне, я пришла к выводу, что даже тоталитарное государство не может сломить русского человека, убить самое святое в его душе. История показала, что российский народ, как птица феникс возрождается вновь и вновь, но сколько людей, здоровья, сил, времени при этом погибает, тратится.
Я считаю, героическая и трагичная, полная противоречий жизнь 30-60-х гг. ХХв. Нашей страны соединила в себе: массовые энтузиазм и репрессии, тоталитаризм государства, для которого каждый человек был винтиком и неистребимую веру людей в «светлое будущее», желание оставаться порядочными людьми, жить во имя детей, хотя государственная машина на практике делала всё для того, чтоб человек сломался, перестал иметь своё «Я», быть личностью.
Я проследила жизнь Марии Васильевны и её дочери до середины 60-х г. впереди будут новые испытания, трудности у этой семьи, но об этом в следующем исследовании.
1. Фото Марии Васильевны Мироновой. 1955г (39 лет).
2. Свидетельство о смерти Б. Касеинова от 15 апреля 1970г.
3. Свидетельство о смерти М.В. Мироновой от12 апреля 2000г.
4. Ответ председателя Исполкома Каскеленского районного совета депутатов
трудящихся Д. Зайко от 19 июня 1969г.
Роль руководителя: учитель, Николова Александра Сергеевна, был наставником в работе. Я писала работу, опираясь на её воспоминания. Вместе выбрали форму работы.
Дополнительная литература в работе не использовалась. Всё написано на основе воспоминаний и документов.
/ Наша работа/Всероссийский конкурс исторических работ старшеклассников «Человек в истории. Россия XX век»