Настоящий человек. Взгляд в прошлое

Управление образования администрации Шушенского района.
Муниципальное образовательное учреждение
Шушенская общеобразовательная средняя школа №1.

Выполнила: Лазарева Надежда, ученица 10 «А» класса

Руководитель: Фисунов Сергей Семенович, учитель истории

Шушенское 2006 год

Содержание

1. Введение
2. Глава I
3. Глава II
4. Глава III
5. Глава IV
6. Глава V
7. Заключение
8. Литература

Введение.

Многим известно, что в России немцы живут с Петровских времен, и автономная область, переименованная в 1924 году в автономную республику немцев Поволжья (АССРНП), была образована по декрету В. И. Ленина от 19 октября 1918 года. Кроме того, российские немцы имели до войны ряд национальных районов и колоний на Украине, под Ленинградом и Москвой, в Сибири и других регионах.

Везде, где бы ни жили советские немцы, они всегда трудились на благо России и всегда считали ее своей Родиной, относились к ней с горячей любовью и трепетом, чем отличается даже не каждый русский.

Но в начале Великой Отечественной войны советское руководство жестоко обошлось с немецкими жителями России: правительство СССР приняло решение о ликвидации республики и переселении ее граждан немецкой национальности в восточные районы страны. В печально известном ²Указе Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 года акция переселения мотивировалась явно надуманными "данными" о том, что "среди немецкого населения, проживающего в районах Поволжья, имеются тысячи и десятки тысяч диверсантов и шпионов, которые по сигналу, данному из Германии, должны произвести взрывы в районах, населенных немцами Поволжья

Надо отметить, что выселение немцев происходило не только из автономной Поволжской республики, но и из Сталинградской, Саратовской и других областей европейской части СССР. К началу 1942 года насильственной депортации подверглось в общей сложности около 1,1 млн. немцев. При этом пострадали и военнослужащие немецкого происхождения, которые отзывались из Вооруженных Сил и переводились в трудовую армию, где пребывали фактически на положении заключенных².

Депортация коснулась и Ивана Давыдовича Гильгенберга, проживающего сейчас в поселке Шушенское, Красноярского края (пр.1). Иван Давыдович Гильгенберг, на первый взгляд, совершенно обычный человек, который ходит рядом с нами по улице, живет и радуется каждому дню, нянчит внуков и правнуков, а мы даже не догадываемся, что судьба его как раз-таки необычна и заслуживает значительно большего внимания и изучения со стороны молодого поколения, потому что мы – это будущее нашего государства. А в сегодняшний век – век технократии и компьютеризации у поколения «next» практически не формируется патриотическое сознание и уважительное отношение к историческому промежутку своей Родины.

Впервые с судьбой этого человека я познакомилась, прочитав в газете «Ленинская искра» №102 от 29 августа 2006 года поздравительную статью, написанную в честь 80-летия Ивана Давыдовича Гильгенберга, где описывались некоторые события его молодости, а также звучали признательные слова за его заслуги перед Родиной, мне захотелось подробней узнать историю жизни Ивана Давыдовича. Но не просто узнать, а изучить его судьбу, потому что, судя по словам, сказанным в честь его юбилея, Иван Давыдович представляет собой большую значимость как работник для нашего поселка, для всего Красноярского края (пр.2).

Но это только одна из главных причин, подтолкнувших меня к исследованию. Конечно же, мне было очень интересно узнать Ивана Давыдовича как человека, узнать его мнение о современном мире, потому что слово человека, повидавшего многое, – мудрое слово, а также увидеть, как ему удалось пройти такой долгий, тяжелый жизненный путь и не «сломаться». Я убеждена, что только добрый и сильный человек сможет добиться того, чего добился Иван Давыдович Гильгенберг.

Поэтому цель моей работы – рассказать о жизни Ивана Давыдовича Гильгенберга так, чтобы каждый человек, услышавший эту историю, смог понять и прочувствовать все то, что когда-то пришлось испытать нашему герою, чтобы люди осознали всю сущность настоящей любви и глубокого патриотизма, высокой нравственности и истинной гуманности, что, я думаю, присуще Ивану Давыдовичу Гильгенбергу, а главное, узнали о том, что есть такой человек на свете.

Я считаю, что сделать вывод о человеке, можно из его поступков, речей и его деятельности, вследствие этого в моей исследовательской работе приведен подробный рассказ самого Ивана Давыдовича, о своей жизни, с целью показать и описать все произошедшее с точки зрения самого героя, потому что никто другой не сможет передать нам все тонкости и мельчайшие детали случившегося, подобрав нужные слова, эпитеты, и тот настрой, с которым это случившееся развивалось. В ходе исследования мы с Иваном Давыдовичем не раз встречались, для того, чтобы составить данную работу. В ней представлены фотографии, документы из семейного архива, а также «Указ Президиума Верховного Совета СССР «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья» от 28 августа 1941 г.» и «Инструкция по проведению переселения немцев».

Глава I
(Голод)

Родился я 4 сентября 1926 года в деревне Розенталь – начал Иван Давыдович. – В переводе с немецкого «Rosen tal» - долина роз. Так называлась она в то время. Деревня находилась на территории Краснокутского района (Кантон, АССРНП). Ныне это Саратовская область. В памяти моей сохранилось, как отец, Давыд Давыдович, работавший в деревне кузнецом, перевез всю нашу семью в поселок Красный Кут, что находился неподалеку от деревни, в надежде спасти и себя, и нас от голода, охватившего Поволжье в начале 1931 года. Семья наша была большая: четверо сыновей (включая меня), три дочери, отец, мать Мария Богдановна, и мать отца – всего десять человек. Но, к сожалению, во время переезда бабушка умерла, и мы задержались в дороге на сутки.

Приехав в Красный Кут, отец обратился в учхоз, но там не нашли для нас спасения: в бараке, куда нас поселили, разразилась черная оспа. Сразу же мы четверо младших (я, брат Карл и две сестренки Юта и Маша) заболели. В то время мне было пять лет, брат был на два года старше, сестры младше. В бараках был объявлен карантин, не выпускали никого даже на работу.

Вскоре две болевшие сестренки умерли. Мы с Карлом, ослепшие от оспы, лежали при смерти. Отец, ослабев от голода и скитаний, тоже занемог.

Однажды я услышал разговор матери с отцом, о том, что после того, как нас похоронят, они переедут обратно в Розенталь. Родители были убеждены, что голодной смерти им не миновать, а в таком случае лучше умереть в родной деревне. Но смерть обошла нас с братом стороной, мы выжили. И в 1932 году отец, уже больной, перевез нас обратно в деревню. Старшую сестру Ингу, которой было шестнадцать лет и двух братьев Якова и Александра, двенадцати и четырнадцати лет, отправили работать во вновь организованный свиносовхоз, где они пасли свиней.

Мы же, отец, мать, я и брат Карл остались в деревне без всяких средств к существованию. Во дворе срезали всю лебеду, съели. Все, что было из деревянной мебели, изрубили и сожгли на отопление саманного дома.

В скором времени скончался отец (это был 1933 год), и мы, уже опухшие от голода, тоже дожидались смерти.

Помню, как похоронная бригада, которая подбирала трупы людей на улице, унесла и труп отца. Как нам передали, всех закопали в общую яму. Совсем отчаявшись, мы уже не надеялись на спасение. Мы были обречены на голодную смерть.

Однако судьба оказалась к нам благосклонна и подарила нам шанс выжить.

Наш дядя Гильгенберг Николай Давыдович, брат отца, по неизвестной причине переехал из Сталинграда в наш районный центр Красный Кут, где его назначили заведующим райземкомом, так как он был красным партизаном и членом партии. Услышав о состоянии нашей семьи, он сразу же прибыл к нам. Ночью он забрал всех нас к себе, отогрел и сытно покормил.

После этого дядя отвез нас в совхоз к старшим братьям и сестре в свиносовхоз. Николай Давыдович помог устроиться маме поваром на кормокухне для поросят. Благодаря дяде в Красном Куте мы получили жилье в маленьком домике, построенном из саманных блоков, который был рассчитан на четыре семьи.

Мать каждый день приносила нам за пазухой завернутую в тряпку, круто сваренную кашу, которую мы съедали под одеялом, потому что этого никто не должен был видеть и знать об этом. В то время было очень строго: за кражу килограмма корма давали 10 лет тюрьмы.

Теперь мы были сытые, но у нас не было ни одежды, ни обуви. Мать сшила нам из мешков длинные рубашки. Это и была для нас вся одежда.

В 1935 году стали выдавать на работающего по 8 кг муки грубого размола. К тому времени в семье уже работали мать, сестра и двое старших братьев. Голод миновал, и мы облегченно вздохнули, не веря собственному рассудку: «Мы живы! Но, к сожалению, не все…».

Глава II
(Мирная жизнь, начало войны)

В 1936 году в возрасте девяти лет я пошел в первый класс. Раньше я не мог посещать школу, потому что мне было не в чем даже выйти на улицу. Карла отправили сразу в третий класс, сестра Инга вышла замуж и уехала в Подмосковье, остальные должны были работать, так как по-другому выжить было бы не возможно.

Вспоминается мне апрель 1937 год, – продолжает Иван Давыдович. – Когда обрушилась «беда» на наш свиносовхоз. Директор совхоза и главные специалисты организовали вредительство, решив отравить все свинопоголовье. Но, к счастью, их во время обезвредила группа людей, прибывшая в «черном вороне» из райцентра Красный Кут. На следующий день рабочим разъяснили об их злом умысле, на что люди горячо заклеймили этих «вражеских наймитов». Этот случай оставил глубокий след в моей памяти. Тогда я понял, какие жестокие к себе подобным бывают люди. Прожив это, я решил для себя, что буду помогать всем, кому смогу помочь, что бы ни было, и никогда не буду поступать так, как поступили эти «вредители».

Неожиданно для нас в 1937 вернулась Инга вместе со своим мужем Герцогом Иваном (пр.3). Причиной такого скорого приезда стало предупреждение о том, что Герцог Иван будет арестован как «враг народа», если он не уедет из Подмосковья. Узнав об этом, они бросили все и с детьми отправились к нам в свиносовхоз. Прибыв сюда, они поселились у нас в четвертушке, площадь которой составляет всего 17 м2. Таким образом, на этом небольшом пространстве жили, мы, 12 человек.

Помню, мама после прожитого: голод, болезни, всегда успокаивала, говоря, что жизнь улучшается. Хотя у нее присутствовала боязнь за старших, потому что после того, как злоумышленники нашего свиносовхоза были разоблачены и объявлены «врагами народа», начались повальные аресты среднего звена и здешних рабочих, которые, по словам местного управления, были вовлечены во вредительскую деятельность. Однако на сей раз, все обошлось, наша семья осталась нетронутой.

В сентябре 1939 года начало Второй мировой войны. В этом же году мой брат Александр был призван в Красную армию, затем в 1940 Яков. Я же в 1940 году окончил пять классов, а брат Карл семь. Тогда мы не знали, что стоим на рубеже того этапа, который кардинально изменит нашу жизнь…

1941 год. 22 июня. 4 часа утра. Начало войны Германии с СССР. Все люди были возмущены вероломным нападением на нашу Родину. Два старших брата Александр и Яков, служившие в Армии, сразу же попали на фронт. Они успели написать нам несколько писем, в которых признавались, что готовы защищать Отчизну до последней капли крови. Но не только они хотели сражаться за честь Родины, остальные мужчины-немцы, не пребывавшие на Армейской службе, тоже рвались на фронт, как и все советские люди, но их не брали, не давая никаких объяснений. В скором времени нам пришли похоронки: оба брата погибли.

Где-то с середины августа 1941-ого воинские подразделения оцепили все деревни АССР НП совершенно внезапно для всего немецкого населения. Солдаты установили пулеметы и под угрозой смерти никого не выпускали и не впускали в деревню, тем самым прервав связь с другими населенными пунктами. На вопросы нам не отвечали, мы были растеряны. Никто из нас не мог понять причину такой несправедливости.

В конце месяца ситуация прояснилась, хотя и не в нашу пользу. 28 августа 1941 года в нашей центральной газете республики был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР «О переселении немецкого населения АССРНП». Но никто этому не поверил. Мы не понимали: «Как же можно всех переселить?!»

Тем не менее, уже 1 сентября нас погрузили в машины и под конвоем увезли на станцию, где формировали состав. Нам пришлось оставить все: дом, хозяйство. С собой мы взяли все необходимое и немного продуктов.² Согласно Постановлению СНК Союза ССР и ЦК ВКП(б) от 26 августа 1941 года переселяемым разрешалось брать с собой личное имущество, мелкий сельскохозяйственный и бытовой инвентарь, продовольствие всего до 1т на семью. Все что оставалось на месте: хозяйственные постройки, скот, сельхозинвентарь и др. должно было по оценочному акту сдаваться специальным комиссиям. Оставленное движимое имущество, продовольствие и скот, кроме лошадей подлежало восстановлению по квитанции. Постройки восстанавливались путем предоставления готовых домов или материала на постройку²

Когда мы прибыли на станцию, нам пришлось долго ждать отправления. Наконец, после нескольких дней мытарств, нас погрузили в вагоны и повезли в Сибирь. Путь наш проходил по южной железнодорожной линии страны.

Глава III
(Сибирь, прибытие на север)

Ехали долго. Стояла жара, не было воды. Кушать давали только в крупных городах – носили в ведрах суп. Вагоны были забиты полностью, было очень много больных, из них большинство умирало, их закапывали в землю прямо по дороге.

Через месяц, – говорит Иван Давыдович, - мы прибыли в город Канск Красноярского Края. Нас, голодных, истощенных, представители близлежащих районов распределяли по населенным пунктам. Нашу семью в составе 10 человек (я, Карл, мама, Инга, Иван и их пятеро детей) никто не хотел брать. Но в конечном итоге нас направили в село Дзержинское. Туда мы шли пешком 80 км; ребятишек маленьких несли на руках.

По прибытии в Дзержинск мы обратились в райсовет за квартирой, но нам объяснили, что для переселенцев жилье еще не построено. На вопрос: «Как нам быть, ведь маленькие дети¬?» нам хладнокровно ответили: «Дело ваше. На фронте из-за вас погибают наши дети, отцы, братья!». Глубоко оскорбив нас, больше в райсовете ничего не сказали. Нам пришлось искать жилье в другом месте. Долго скитавшись по селу, мы все-таки нашли место для проживания. Хозяева одной усадьбы уступили нам баню, разумеется, не бесплатно. За предоставленное жилье мы отрабатывали. В этой бане мы и зимовали. Правда, каждую субботу нам приходилось ее освобождать и топить для хозяев, в это время наших ребятишек впускали в переднюю комнату хозяйского дома.

Муж сестры устроился работать в промартели, а брат в райуполнаркомате. Однако в январе 1942 года Ивана и Карла призвали в трудармию, и мы остались одни. Мать была больна, у сестры пятеро маленьких детей (старшему был 8-ой год, младшему 3 месяца), а мне на тот момент было 15 лет. Я ходил по дворам, колол дрова, пилил, мыл полы, потом устроился учеником в промартель, где шили шапки для фронта, я же там стриг овчины. Инга нанималась работать у людей.

Иван и Карл писали с лагеря (трудармии) Нижней Тугуши, который находился за Канском, в тайге, о том, что в этих лагерях никто не выживает, что там голод и издевательства, что многие уже погибли. Узнав об этом, мама с сестрой собрали все, что мало-мальски ценное и пошли по домам обменивать на продукты. Когда получили немного муки, крупы, они выменяли маленькую двухколесную тележку за юбку, положили туда все, что набрали. Затем я (мама и Инга остались дома) отправился в эти лагеря вместе с двумя женщинами-немками, мужья которых тоже находились в трудармии Нижней Тугуши.

Находились в пути мы долго, больше недели. Но когда совсем подошли, нас ожидало разочарование: охранник не пускал посторонних через мост, а обхода не было.

Только на второй день он согласился пропустить нас в зону, за что половину всей провизии пришлось ему отдать. Пробравшись в глубь лагеря, я встретил Карла-мальчишку семнадцати лет и Ивана, но не сразу узнал их. Они еле-еле ходили. Питанием их в основном была черемша. Умирали люди прямо здесь, на деляне, где валили лес. Мы видели несколько трупов. У женщины-немки, которая пришла с нами, мужа уже не было в живых. Как она, бедная, страдала: упала на колени и громко зарыдала. Даже сейчас вспоминать тяжело. Остаток продуктов мы передали своим, они сразу же стали есть сырую муку и крупу.
Побыв рядом с Карлом и Иваном около двух часов, пришло время прощаться, прощаться навсегда. Рыдая, мы просили друг у друга прощения за все. Иван умолял меня не покидать Ингу, помочь ей перенести эти тяжелые года. Он говорил: «Как она будет жить? Как детишек вырастит? Не оставляй ее! Ведь будет же когда-нибудь конец этому кошмару! Мы с Карлом обречены. Наши кости здесь, в тайге, будут гнить. Я не хочу, не хочу, чтобы мои ни в чем не повинные дети умирали. Хотя и мы ничего плохого не сделали и не заслужили такой участи, но мы взрослые…». В это время брат не мог ничего сказать, не хватало сил, он просто горько рыдал. А Иван Яковлевич его успокаивал, повторяя, что никто не может ничего уже сделать, и теперь надо только смириться с такой несчастной долей.

Мы расстались. Это было в начале августа 1942 года. Потом уже, позднее, нам сообщили, что погибли оба: и Карл, и Иван.

На обратном пути из лагеря смерти Нижней Тугуши мы встретили пешие колонны наших немцев, которые двигались из Дзержинска в Канск. Они объяснили нам, что их гонят куда-то на север. Когда мы добрались до Дзержинска, я бегом отправился домой. Там я увидел сестру и маму в слезах, ожидавших меня. Они сказали, что я немедленно должен идти в комендатуру, им пригрозили, что меня посадят и сошлют на каторгу за побег с определенного для меня места жительства (тогда мы еще не знали, что каторга была бы куда лучше севера).

Когда я явился в комендатуру, двое людей сильно отлупили меня: выбили два зуба, разбили голову и вывихнули левую руку. Я так напугался, думал, что меня убьют. Мне пришлось пообещать, что никогда больше без их разрешения не отлучусь. Тогда они мне приказали: «Марш домой и собирай свой выводок. Завтра чтобы был в Канске, а если к вечеру следующего дня мы проедем до Канска, и вы будете маячить на дороге, прибьем.

Мы, на ночь глядя, собрались в путь. Двух маленьких детей мы постоянно несли с Ингой на руках, а остальных мама взяла за руки и, плача, шла с ними.

На второй день шла в Канск порожняя «полуторка», водителем которой был пожилой мужчина. Он остановился и спросил, куда мы направляемся. Я ему ответил, что мы немцы, но советские, и идем в Канск (русским языком я владел хорошо, потому что в совхозе, откуда нас привезли, мы жили среди русских). Мужчина предложил довезти. Он нас с мамой посадил в кузов, сестру с маленьким ребенком в кабину, парня же, который сидел рядом с ним, попросил пересесть в кузов. Всю дорогу мы боялись, что нас догонят коменданты и исполнят обещанное.

Мы прибыли в Канск к самой станции. Ох, как мы были благодарны водителю. Среди жестокости встретить доброе сердце не каждому повезет, я и сейчас горячо признателен этому человеку.

Из Канска нас отправили в Уяр (Красноярского края). Там без крыши над головой мы ожидали 2 недели. Оттуда в Красноярск на станцию «Енисей», где нам пришлось находиться 3 недели тоже на улице. И только в начале сентября 1942 года нас погрузили на пароход «Спартак» и повезли по Енисею на север. На наши вопросы, куда мы направляемся, нам отвечали: «…в Агапитово…». Пароход был загружен до предела. Продуктов почти не давали. Иногда «Спартак» причаливал к диким берегам Енисея, и нам позволяли сходить на сушу и собирать съедобную траву. Но там кроме дикого лука и головок хвоща мы ничего не ходили.

Сколько было больных, сколько по дороге умирало. Матросы тщательно следили, чтобы на каждой остановке сгружали покойников и на берегу их закапывали.

Глава IV
(Агапитово)

17 сентября 1942 года ночью пароход причалил у станка «Агапитово» (пр.4). Это 110 км севернее Игарки и 13 км южнее реки Хантайки. Там, где сейчас построена Усть-Хантайская ГЭС, самая северная в мире.

Агапитово находилась за 69-й параллелью. В сентябре там уже морозы, земля мерзлая, на Енисее шуга. Ночью разожгли костры и обогревали детей, а среди нас и были то в основном дети (у моей сестры и у остальных женщин). Мне в то время было 16 (пр.5). Вообще из мужчин старший возраст – 15-16 лет. Остальные же были кто на фронте, кто в лагерях. По национальному признаку сюда были привезены не только мы, немцы АССРНП, но и латыши, эстонцы из Прибалтики, финны из-под Ленинграда, евреи и другие.

Утром на рассвете нас, ребят, женщины отправили в деревню Агапитово (сопровождающих с нами не было), чтобы мы нашли председателя или директора, или кто там начальник для решения вопроса о перевозки всех прибывших в деревню и о предоставлении хоть какого-нибудь жилья, питания. Когда мы пришли к рыбацкой избушке, стоявшей на берегу, мы встретили рыбака с женой, которые и жили в ней. На вопрос: «Где деревня Агапитово?» рыбак засмеялся и ответил: «Вот и вся Агапитово». Не поверив их словам, мы отправились дальше, от избушки по тропинке и, только пройдя метров 500, убедились, что здесь никакой деревни нет.

Вернувшись обратно, мы доложили все уведенное женщинам. Но они даже не хотели нас слушать и сами пустились на поиски деревни. В скором времени мы увидели их, шедших обратно, со слезами на глазах. До сих пор вспоминаю, как несчастные женщины взывали к небу, молились богу, стоя коленями на камнях. Я еще как будто слышу их плач, стоны, крики, проклятия. Дети, видя такую растерянность старших, завывали в один голос.

Так мы провели на берегу Енисея трое суток. За это время по реке проходили и катера, и пароходы, а мы кричали им, просили причалить, но никто не отзывался. И только на четвертый день к берегу подошел катер, из которого вышли три человека. Двое в гражданской форме и один в военной, без знаков отличия (шпалы были с шинели сняты). Один, как мы узнали позже, был из спецкомендатуры, другой из МРС (моторно-рыболовная станция), а третий был военный немец, которого с фронта сослали сюда так же, как и нас.

Прибывшие представители объявили о том, что здесь будет организован колхоз «Красный Октябрь» и еще добавили, что «если мы не окапаемся до больших северных морозов, то все подохнем». Больше не стали с нами разговаривать и уехали, а бывшего полковника-немца по фамилии Фоос Андрей Андреевич оставили.

Он нам сообщил, что его назначили председателем этого так называемого колхоза, и действительно нужно побыстрее окапываться.

На следующий день нам доставили палатки и железные печки. После этого мы стали обогревать маленьких детей, а умерших закапывать под мох в мерзлоту. Мы установили палатки, каждая из них была рассчитана на 45-50 человек. Чуть позже привезли муку и выдавали по 300 г на взрослого, по 150 г на ребенка. Варить, стряпать было негде. Нам приходилось в ведрах кипятить воду, заливать свою порцию муки кипятком и съедать.

Когда поселились в палатки, сразу же начали копать землянки, так как тряпочные «дома» быстро прогорали от искр, летящих от печек. С наступлением сильных морозов к концу октября, началу ноября стало умирать все больше и больше людей, особенно детей. Хоронить покойников уже не было сил, да и вечную мерзлоту нечем было долбить, поэтому умерших складывали в штабеля, а затем их увозила специальная бригада на самодельных сооружениях вроде саней подальше от нашего лагеря (около 2-х км от него) и закапывала их в снег. Моя трудовая деятельность и началась как раз таки с перевозки покойников.

С января 1943 года мы начали переходить из палаток в землянки. Для комендантов и продавцов привезли щитовые домики.

Комендатура нас всех переписывала в общуб тетрадь, и каждую неделю мы расписывались о том, что мы не сбежали. А куда можно было бежать?! Мы также давали подписку, что мы предупреждены: за побег – 25 лет каторги. Муку нам давали по списку ежедневно, но, как правило, в последние дни месяца нам не доставалось ничего. Коменданты и продавцы объясняли это тем, что выдали нам эту муку вперед, а жаловаться было некому: вся власть была на месте.

Так мы «прожили» первую зиму (1942-43 гг.). К весне 1943 года от той огромной массы людей, привезенных осенью 1942-ого, осталось около сотни, чудом выживших.

Но Агапитово – не единственное поселение депортированных. В Игарском районе (по Енисею до Карского моря) таких лагерей, как наш, было 11. Отсюда нетрудно представить, сколько душ было загублено на берегах одного только седого Енисея.

А сколько таких сибирских рек, сколько таежных лагерей?!

Весной 1943 года после ледохода на Енисее нам привезли в плотах круглый лес. Их мы разбирали, а бревна тащили на себе, на берег (сначала укладывали бревно к бревну так, чтобы один конец бревна был в воде, а другой на суши и уже по ним выкатывали из воды оставшиеся). Каждый из нас взял часть канатов от плота: из них мы изготавливали обувь. Затем нам доставили продольные пилы и колуны (топоров не было), и женщины с ребятами распиливали по вдоль эти бревна, обтесывали их колунами и строили бараки. Я, разумеется, тоже участвовал в этом строительстве.

Летом 1943-его я был назначен на рыбалку, как и многие другие. Нам сказали, что хватит обустраиваться – надо добывать рыбу для фронта. Естественно, представления об этой рыбалке мы не имели никакого. Поэтому долгое время мы никак не могли поймать рыбу, попросту мы не могли выполнить фронтовое задание, за что нам не стали выдавать даже по 300 г муки. А сколько людей на этой рыбалке тонуло на первых порах!

Осенью 1943 год нам привезли пополнение: калмыков из КалАССР полный пароход. Им пришлось так же обживать север, как и нам, но их погибало больше, и к весне 1944 года калмыков осталось в живых совсем мало.

Однажды меня и одну женщину-финку, так же сосланную на север, направили последним катером в Игарку для того, чтобы получить и затем пригнать по льду уже замерзшего Енисея в Агапитово 10 нетелей и быка. А получить их мы должны были в совхозе «Полярный», который находился на острове, лежащий против Игарки.

Однако по приезду на место директор здешнего совхоза заявил, что МРС документы не оформила, оплату вовремя не произвела, и поскольку животных нечем было кормить, он их зарезал. Мы обратились к директору МРС, нам ответили, что вопрос будет решаться и пока нам следует поработать в Игарке. Но впоследствии нам ни о чем конкретно не сообщили. Я стал работать младшим конюхом в МРСе. К этому времени моя одежда вся оборвалась, а покупать было негде, да и не на что. Жил я в конторе МРСа, а точнее только ночевал там. Вшей у меня было столько, что буквально заедали. Они даже завелись в ремне, где было соединение с пряжкой. Ночью, когда уходил сторож, я открывал дверцу плиты, которая топилась и днем, и ночью, раздевался и перед жаром шпарил одежду – вши падали на железку перед плитой, я их собирал и в печку. Спал я на столах, обтянутых сукном, так и там появились эти твари. Когда это заметили сотрудники конторы, они подняли шум, но все же пожалели меня: собрали мне одежду, кто что мог, и свезли в баню старой Игарки. Все мои вещи пропарили во вшебойке (в то время они были при банях везде). После этого я чувствовал себя, будто заново родился. Я не мылся к тому моменту больше года. Просто негде было, не говоря уже о простейшем медицинском обслуживании, которого в Агапитово не было совсем.

Как-то раз (это было в декабре 1943-его) меня послали с конюхом на лошадях за сеном. Место, куда мы отправились, было в 23-х км от Игарке, а путь проходил по речке. Мороз 50 градусов. Из одежды была рваная фуфайка, на ногах бредни, обмотанные мешковиной. Мы доехали до сена, наложили его на сани и двинулись обратно. В те дни по речке выступила большая наледь, и наши сани застряли. Я слез с них, хотел подкапать, чтобы выехать, но сразу же провалился в эту «кашу» (вода, перемешанная со снегом) выше колен. При попытке выбраться я и руками залез в нее и в один миг я весь обмерз. Старший конюх мне говорит: «Руби гужи, отпусти лошадь, а сам иди пешком, а то замерзнешь». Он уехал, оставив меня одного. Вот я и шел двадцать с лишним километров, не чувствуя ни рук, ни ног, замерзая все больше и больше. Но я не сдавался, упорно шел вперед, садился на снег, вставал, падал, вставал, но шел, потом уже медленно полз, цепляясь руками за рыхлый снег, «вгрызаясь в него зубами», не теряя надежды спастись. И дополз до станка «Старая Игарка». А было уже темно. Когда увидел огоньки, я еще упорно пытался двигаться вперед, волочась животом по снегу. Я чувствовал, что спасение уже близко, но силы меня покидали. И тут на мое счастье около рыбсклада копошились какие-то люди (это были зав. рыбсклада с женой), когда они меня увидели, сразу же направились в мою сторону, я потерял сознание. Очнулся я только тогда, когда попал в тепло и почувствовал, как разрезали мои бредни и пытались снегом оттирать ноги, руки и лицо. Но, увы, ничего не получилось: и руки, и ноги, и лицо стали водяными волдырями.

На следующий день меня доставили в больницу г. Игарки. Там я пролежал 76 дней, и в марте 1944 года меня выписали. Я кое-как на костылях добрался до угла конторы МРС, где я ютился. Потом еще долго заживали раны, чтобы я мог наступать на ноги без костылей.

Поскольку я не числился постоянным рабочим в МРСе, то после того, как я вышел из больницы, хлебную карточку мне не давали, и я питался всякими отбросами из столовых, по которым я слонялся. Иногда встречались и сердобольные люди, которые давали мне что-нибудь съестное.

В июне пошли по Енисею первые катера, и с ними комендант выдворил меня на постоянное приписанное место жительство – Агапитово. И вот я вернулся в эту «деревню», где из нашей семьи, когда-то состоявшей из 8 человек (таким составом мы прибыли на север), меня ждали только трое: смертельно больная мать и двое уже истощенных детей Инги, то есть мои племянники (мальчик Ваня 8-и лет и девочка Лида 6-и лет). Трех детей мы похоронили еще в зиму 1942-43 гг., осенью 1943-его умерла сестра.

Мама продержалась недолго. В середине лета скончалась и она. И я остался совсем один с двумя племянниками на руках. Мне пришлось сдать их в детский дом, потому что я не в силах был их спасти. Но дело было в том, что нерусских детей брали туда с большим трудом. И мне пришлось пойти на крайние меры: дождавшись, когда в холе приюта не будет работников, я посадил детей на диванчик и поскорее удалился. Через год я пришел в этот детский дом, повидаться с племянниками, мне удалось поговорить только с Ваней, да и то через городьбу. От него я узнал, что с Лидой тоже все в порядке, на душе моей стало легче. (В дальнейшем их судьба сложиться довольно хорошо).

Все тем же летом 1944-ого меня назначили рыбаком. Работать было трудно, особенно когда не знаешь как. Но вскоре меня определили в бригаду, которая состояла из 16 человек. Мы ловили рыбу 650-и метровым неводом вручную, стоя босиком в студеной воде выше колен, плохо одетые. Так нам приходилось работать до поздней осени. В сентябре 1944 года мы с одной женщиной-немкой (ее звали Марта), с которой я был знаком еще с 1942 года, стали жить вместе. Одному в этих условиях жить было невозможно.

Зимой 1944 года меня назначили охотником. Выдали проволоку на петли для ловли зверей и пять капканов. Теперь моей пищей стало только пойманное. Пока узнал азы охоты, чуть не умер с голоду. Но мне помогало то, что я был не один, а с Мартой. За полгода мне удалось поймать одного горностая, за которого я получил 2,5 кг муки (тогда сданную пушнину оценивали мукой). И так я занимался охотой до 1947 года, а жена работала на рыбалке, очень часто на нас наваливались сверх плановые фронтовые задания. Помню, – говорит Иван Давыдович, – как после войны, когда развозили медали «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», нам, нерусским, их не вручили. А раздавать награды было сложно, потому что «чистых» среди нас проживало очень мало, и приходилось вручать эти медали маленьким детям и тем, кто во время войны не работал совсем, но главное русским. Но медаль для меня не главное.

Мы были очень рады, когда в конце 1945 года у нас появилась дочь Эльвира. В 1947 родился сын Роберт, в 1950 году – сын Виктор, через два года (в 1952 г.) – дочь Эрика и в 1953 году родилась последняя дочь Мария (пр.6). Вот такой большой и счастливой семьей, несмотря на все невзгоды, мы жили в Агапитово. Но, к сожалению, Марта, сильно простудившись, заболела и вскоре умерла. Было тяжело потерять близкого человека.

А пока был 1947 год. Меня назначили на должность завхоза и зам.председателя колхоза, где я проработал до 1952 года. В 1951-ом к нам из лагерей привезли уголовников, которые держали весь наш станок в страхе, они грабили и убивали непокорных. И только после нескольких нападений их забрали обратно в тюрьму.

После них привезли из лагерей на вольную «высылку» «врагов народа». Помню, перед их прибытием нас собрали у секретаря горкома. Там начальник КГБ нам говорил, что везут «врагов народа», к ним относиться как к врагам, использовать их только на общих работах, никаких привилегий, они – народ хитрый, зубы заговаривать умеют, поэтому смотреть в оба.

Мы все нерусские председатели, присутствовавшие на собрании, недоумевали: это «враги», а кто же мы? Ведь нас так же унижали, оскорбляли, давили как насекомых, не ставя ни во что, и теперь требуют, чтобы мы поступили так же?! Ну уж нет! Я не хочу приносить людям несчастье, не хочу, чтобы им пришлось испытать все то, что испытал я, потому что знаю, насколько это тяжело. Некоторые же, пройдя нелегкий жизненный путь, затевают злобу на весь мир, на все человечество, желая мстить ни в чем неповинным людям, из-за того, что какая-то кучка людей бесчувственных и жестоких заставила их страдать. Я считаю это глупым. Мое главное правило, известно всем: «не делай другим того, чего не хочешь, чтоб причиняли тебе».

Итак, кода прибыли «враги народа», оказалось, что среди них было очень мало молодых, в основном это были пожилые, даже старые (60-70 лет) люди. Из них я запомнил москвича Бусарева Николая Макаровича, до ареста работавшего секретарем горкома, москвича полковника Конной Армии Пятницкого (говорил, друг Буденного). Был ленинградский профессор Сиводедов, прокурор из Армении Акапян, артист Алма-Атинского театра Мамин и другие.
Я был всегда любознательным, поэтому очень много с ними общался, помогал, чем мог. Мне всегда было интересно их слушать. Они говорили еще тогда о том, о чем многие узнали совсем недавно (об уничтожении коммунистов, о лагерях, тюрьмах, нечеловеческих пытках). Хотя иногда мне с трудом верилось в это, но уважение мое к ним оставалось прежним.

Н.М Бусарев был высоким человеком, довольно крупного телосложения. В свое время он окончил промышленную академию, был делегатом XII съезда КПСС, участвовал в подавлении Кронштадского мятежа. Я его как-то спросил: «Как вам удалось выжить в таких условиях с вашими «габаритами», ведь вам, наверное, было очень сложно прокормиться?». Он мне ответил: «Видимо, потому что я ничем не брезговал, все, что можно было жевать, я ел». И правда, Николай Макарович сразу же приспособился на севере. Он объявил, что если кому надо убить собаку, выделать ее шкуру на лохмашки (так называют северяне собачьи руковицы), то он сделает это без оплаты, мясо же он съедал. Также он многих приучил есть мясо диких хищных зверей: лисиц, волков, росомах. Просто надо было суметь выжить.

Многих из прибывших «врагов» после XX съезда КПСС вызывали в ЦК КПСС, проводили рассмотрение их дел, затем реабилитировали. Они со мной долго вели переписку после пребывания на севере, и в 1970 году мне удалось встретиться с Бусаревым и Пятницким в Москве. Позднее я был в Москве не один раз (пр.7). Я был очень рад этому. Они в то время писали мемуары о зверствах, творимых в сталинских лагерях. Хотя условия на севере были гораздо хуже, поэтому мало кто выжил, примером может послужить моя семья.

Глава V
(Конец сталинского кошмара, начало новой жизни)

В 1952 году меня перевезли на место жительства из Агапитово в Карасино, которая находилась в 80-и км южнее Игарки, и предложили работу зам. председателем рыболовецкого колхоза «Буденовец». Здесь меня впервые, почему я и запомнил этот эпизод, избрали депутатом Курейского сельсовета.

1953 год – год смерти Сталина. Страна ликовала. Вспоминается мне день, когда по радио транслировали похороны «вождя». Нас загнали в барак, где был установлен единственный в этом селении радиоприемник, и «траурный митинг» открыл пьяный связист (он обслуживал линию связи на север), который был членом партии. Он начал свое выступление так: «Встаньте все, шапки долой, вражье отродье, плачьте. Вы не надейтесь, что если «отец родной» умер, мы вас освободим. Нет, вы будете и без него горькими слезами плакать. Мы вас заставим весь север перекопать». Но даже такая речь нас не смутила, мы чувствовали, что вот-вот наступит новое время.. В эти моменты я вспоминал слова Ивана Яковлевича, он был прав, кошмар кончился.

Постепенно север начал оживать. Вокруг Игарки и Норильска было бесчисленно много лагерей. Особенно большие лагеря заключенных (в основном политических осужденных по 58 статье) были по трассе железной дороги северной, которая называлась «сталинкой», проведенная от Воркуты до станка «Ермаковское», находившейся в 110 км южнее Игарки. Она числилась как стройка МВД. Но после смерти Сталина и расстрела Берии стройка остановилась, все оборудование, которое там было, заключенные разбивали кувалдами, часть потопили в Енисее, даже паровозы, которые подошли уже до Ермаковского, остались стоять, их никто не угнал, и лагеря постепенно опустели. Через несколько лет железнодорожная линия осела в болото, паровозы так же провалились.

В нашем селении понемногу заменили начальство, привыкшее к жестокому Сталинскому режиму. Ограничения с нас были сняты не сразу, но все же стало легче. К нам на север был прислан первым секретарем ГК КПСС Василий Кузьмич Кубрак. Он буквально за год совершил «революцию» в Игарском районе, пресекая всякие попытки работать по-старому, за что мы были безмерно благодарны ему. Но все-таки организационно оставалось все по-прежнему: комендатура и другие органы слежки еще не были ликвидированы. Но это было уже не то, что раньше.

В январе 1955 года меня назначили председателем колхоза «Буденовец».

В 1956 году после XX съезда КПСС мы с облегчением выдохнули. Народ был освобожден от сталинского ига. Наконец!

Где-то за 2-3 года все умчались кто куда. Люди, бросая все, поскорее уезжали с этих проклятых мест, где кругом валялись человеческие кости и черепа. Берега Енисея опустели. Я тоже собирался покинуть север, но не знал как, не знал куда мне податься. Тем более у нас с женой на руках было пятеро детей и, а денег не было. Нам северным не платили деньгами, как сейчас, а «выдавали натурой сполна».

Когда я объявил в горкоме партии о моем намерении уехать, Василий Кузьмич спросил меня: «Куда ты поедешь с такой оравой? Здесь ты работаешь председателем, а там куда тебя без образования возьмут?!» Конечно, я предполагал, что услышу в ответ именно такую речь, но, наверное, мое желание поскорее покинуть эти места было настолько сильно, что я ни о чем толком не подумавши, заявил о своем решении. Василий Кузьмич посоветовал мне остаться хотя бы на некоторое время для того, чтобы, во-первых, вступить в партию и во-вторых, закончить 7 классов, а затем он пообещал отправить меня в совпартшколу. Я же считал, что этого мне не осилить. А Василий Кузьмич говорит: «Зная тебя, я уверен, если ты выучишься, то осилишь все. Помни, тебе сейчас 30 лет, а жизнь впереди долгая, поэтому нужно думать о ней, думать, как ее прожить. Детей учить надо, а сделать это сможешь только в том случае, если сам будешь учиться.

Подумав хорошо, я решил, что остаюсь, окончу 7 классов, а потом уеду. Так и получилось. Я доучился в вечерней школе, затем в 1957 году меня приняли в партию, а в 1958 году направили (ГК КПСС) учиться в краевую советско-партийную школу, которая находилась в городе Минусинске Красноярского края.

В июле 1958-ого я сдал вступительные экзамены, а в августе этого же года окончательно переехал из Карасино в Минусинск. Квартиру мне, конечно, никто не предоставил. Поэтому я с детьми жил у знакомого товарища, начальника милиции Ивана Григорьевича Кудрина, полгода, пока не снял дом за 300 рублей в месяц. Я заключил договор с хозяйкой этого дома норильчанкой и на год вперед уплатил ей последние деньги (3600 рублей). Тогда мне пришлось жить только на стипендию, размер которой составлял 1200 рублей. Разумеется, этого не хватало на жизнь, поэтому чтобы прокормить семью, я две ночи в неделю грузил баржи с мукой, углем, работал на пивзаводе. Выходило за ночь примерно 60-80 рублей (это было до реформы 1961 года).

Но год прошел, время договора вышло, денег у меня не было. И я вынужден был перейти в подвал, где раньше зимовали пчелы. Там мы порубили два окна, сложили плиту и стали жить в новом жилище. Рядом с домом, в котором находился подвал, было заготзерно, где было очень много крыс. И когда мы перешли в подвал, они перекочевали к нам. Ночью приходилось их ловить, повсюду стояли капканы, а то эти существа бегали прямо по постели детей, сильно их пугая. Но деваться было некуда, пришлось жить. Я пытался выпросить, вымолить квартиру у Минусинксих властей. Был на приеме у председателя горисполкома, у секретаря райкома, но, увы, они не соглашались, смотря на меня свысока и спрашивая: «Вы знали куда ехали?!»

Учиться было тяжело. После 18-летнего перерыва в учебе было невыносимо трудно войти в учебную колею, поэтому я стал снова изучать программу 5-ого класса. В результате к новому 1959 году мне удалось привести в систему все свои знания, я стал учиться только на «отлично». До этого же были и тройки, и двойки. Также успешно прошел практику в Минусинском сортоучастке (пр.8). В конце концов, я окончил Краевую советско-партийную школу с отличием, получив специальность агронома-организатора (пр.9).

В том же 1962 году я поступил в Красноярский Сельскохозяйственный Институт (СХИ) на заочное отделение (окончил его в 1966-ом) (пр.10).
Вскоре меня направили на работу зам. директором Щетинкенского совхоза, что находился в Ермаковском районе Красноярского края. Затем Минусинский трест совхозов перевел меня в совхоз «Сибирь», Шушенского района (Красноярский край) главным агрономом (пр.11). Культура земледелия здесь была на самом низком уровне. Урожаи сельхозкультур были очень малы (зерновых собирали по 10-12 цн/га пополам с овсюгом).

Однако, уже с 1966 года мы стали получать стабильные урожаи: по 20 и более центнеров зерна, около 150 центнеров картофеля. За 4 года нам удалось очистить поля от сорняков, навести на них порядок.

В 1969 году меня перевили работать главным агрономом управления сельского хозяйства Шушенского района. Я переехал в Шушенское. Урожайность там, в целом составляла 15 центнеров зерновых в год. Через два года она повысилась до 18 центнеров. В 1975 году мы получили 23,6 цн/га, затем 26,28 цн/га, а в1987 году 30,8 центнеров зерновых.

Достигнутая урожайность досталась мне очень нелегко. Это требовало от меня всех моих сил, знаний, опыта, настойчивости и целеустремленности, но один я не справился бы с этой тяжелой, кропотливой работой, в этом мне помогали мои коллеги из других районов, а также руководители краевого управления сельского хозяйства (пр.12).

Только здесь, в Шушенском районе, впервые в жизни я мог работать творчески, свободно, не оглядываясь на коменданта МВД. Здесь я впервые получил официальное признание как специалист, как гражданин, как коммунист. Я отдавал работе себя полностью. Трудился и днем, и ночью, не зная выходных, отдыха. Я требовал от работников того же, организовывая трудовой процесс, и это не прошло даром. Только так можно было достичь высоких результатов в сельскохозяйственном производстве. Много раз мне предлагали работу в краевых органах, директором совхоза, начальником управления. Но я всегда оставался агрономом, я чувствовал, что это мой долг.

Моя вторая жена, Галина Михайловна, с которой я познакомился в Шушенском в 1977 году, в то время, как она работала в местном банке, говорит: «Я, как жена космонавта, всегда жду тебя, то ли придешь ночью в двенадцать, в час, то ли утром, усталый, грязный, но всегда довольный» (пр.13). И правда, я считаю, что счастье – это когда у тебя есть любимая работа.

Будучи председателем государственной комиссии техникума им. В.И.Ленина и Н.К.Крупской с 1968 г. по 1988 г. (с перерывом на 3 года), я много внимания уделял также подготовке специалистов-аграномов, потому что, только хорошо зная свое дело, можно эффективно работать (пр.14).

Во время работы в Шушенском я неоднократно избирался членом РК КПСС и депутатом районного Совета.

За мою трудовую деятельность я получил множество наград. Первой из них была «Медаль за трудовую доблесть» (1968 год) (пр.15). В 1970-ом награжден орденом «Знак почета» (пр.16). В 1976 году мне присвоено звание «Заслуженный агроном РСФСР» (пр.17), в 1986 году мне вручили орден Трудового Красного Знамени (пр.18). Кроме того, четырежды награжден знаками «Отличник социалистического соревнования сельского хозяйства РСФСР». Также был участником ВДНХ СССР и мне вручили 7 медалей ВДНХ СССР (золотую, две серебряные и четыре бронзовых) (пр.19) и был многократно награжден почетными грамотами разного уровня и благодарственными письмами (пр.20). К 100-летию со дня рождения В.И.Ленина в 1970 году я получил Юбилейную Медаль, а в 1992 году медаль «За доблестный и самоотверженный труд в период Великой Отечественной войны» (пр. 21). Все это отражено в характеристике, которую подписали руководители районного звена (пр.22).

Кроме того, в 2001 году я был удостоен звания «Почетного жителя п. Шушенское» (пр.23), но я не вывесил табличку с этим отличием на дом, потому как боюсь, что найдутся отдельные «отморозки», которые станут кричать под окнами: «Россия – для русских!» Хотя я считаю, что Родина человека там, где он родился, где живет, независимо от его национальности и происхождения.

Мне часто задают вопрос о том, хотели бы вы уехать в Германию, на который я всегда отвечал и буду отвечать, что моя Родина – Россия и я не променяю ее ни на что на свете, как бы парадоксально это не звучало. Да, я люблю эту страну, я не имею права злиться на нее. Мы должны научиться прощать, ничего не требуя взамен. Злопамятные же люди несчастны, они съедают себя изнутри обидой, таящейся в их душе. Они желают отомстить, но на самом деле получается, что они мстят самим себе, так как отворачивают от себя людей, вполне достойных.

Я думаю, если хочешь испытать истинное счастье, не держи злобы, прощай все, как бы это сложно ни было. – Так завершил свой рассказ Иван Давыдович.

Заключение.

Исследовав жизнь Ивана Давыдовича Гильгенберга, мне кажется, будто я прошла весь этот путь сама, его проникновенный различными чувствами рассказ, запал глубоко мне в душу.

Я думаю, никто не может не восхититься таким человеком, который, пройдя этот тяжелый путь, сумел сохранить в себе качества такие, как доброта и справедливость, неугомонный оптимизм и вера в светлое будущее. Даже холодность и беспощадность войны не растворили в его сердце безграничную любовь ко всему окружающему, любовь к близким, дорогим ему людям, а главное, что кажется очень удивительным, любовь к своей Родине – России.

За это Ивана Давыдовича можно смело назвать героем, героем с большой буквы. Я считаю, он достоин того, чтобы его ставили в пример всем, потому что, прежде всего мы – люди и должны учиться быть настоящими людьми, следовать высоконравственным нормам, развивать духовность, что и удалось нашему герою, поэтому он в праве называться настоящим человеком.

В наше время мы испытываем дефицит «настоящих людей», человечество современного мира забывает о существовании простых, непринужденных отношениях, утонув в сферах бизнеса, политики и спорта, которые подразумевают жесткое соперничество. Мы становимся бесчувственными машинами, программы которых настроены только на получение денег. Моральные принципы и гуманистическое начало мы небрежно отбросили в сторону, не считая это важным.

Но на самом деле наша цель заключена в прошлом – мы должны любить, прощать, как делали наши деды.

Мне непонятно, почему сейчас идет открытая пропаганда того, что пожилые люди – это неэффективное и тормозящее развитие страны звено и что мы должны «избавляться» от них. Я не согласна с этим, ведь во многих областях науки, искусства нам стоит еще у них поучиться, но некоторые отрицают это, аргументируя свое мнение тем, что сейчас новый век, сейчас все по-другому.

Иван Давыдович, получил заслуженное уважение, чему я очень рада, и жители Шушенского ценят и уважают его. Но очень печален тот факт, что многим из тех, кто подвергся сталинским нападкам так и не удалось получить признание Родины, и они ушли, оставшись в памяти народа гонимыми и обездоленными, а все, потому что российское правительство долго не обращало внимания на необходимость реабилитации жертв сталинских беззаконий, или обращало внимание, но как на побочный элемент будущей политики государства. А люди с надеждой ждали…

Но лучше поздно, чем никогда. 20 декабря 1991 года Иван Давыдович получил справку о том, что он находился на спецпоселении, как и многие другие (пр.24), позже (в 1995 году) был реабилитирован. Наше правительство обязано было сделать это для того, чтобы восстановить справедливость по отношению к жертвам репрессий Сталина, так как, на мой взгляд, это нравственный и политический долг не только властей, но и наш.

Эта история не исчерпала себя, нет. У Ивана Давыдовича впереди еще много радостных событий и впечатлений. Конечно, он уже немолодой, но, как говорят, в старости жизнь только начинается. Хотелось бы, чтобы настоящие люди жили вечно, потому что они – украшение и гордость нашей планеты.

Литература:

1. Гордон Л.А., Клопов Э.В. «Что это было?: Размышления о предпосылках и итогах того, что случилось с нами в 30-40-е годы», Изд. «Политиздат», М., 1989
2. Жигулин А. «Черные камни», Изд. «Книжная палата». М., 1989
3. Книга для учителя. История политических репрессий и сопротивления несвободе в СССР. Изд. объединения «Мосгорархив», М., 2002.
4. Сенокосов Ю.П. «Суровая драма народа (Ученые и публицисты о природе сталинизма)».Изд. «Политиздат». М.,1989

Приложение 1.
Иван Давыдович Гильгенберг.

Приложение 2.
Поздравительная статья газеты «Ленинская Искра».

Приложение 3.
Инга, Герцог Иван и их дети.

Приложение 4.
Ст. Агапитово 1941-1952 гг.

Приложение 5.
Иван Давыдович Гильгенберг, 1942 год.

Приложение 6.
Гильгенберг И.Д. с дочерьми, Марией (слева) и Эрикой (справа).

Приложение 7.
И.Д. Гильгенберг в Москве.

Приложение 8.
И.Д. Гильгенберг на практике от Совпартшколы, сортоучасток 1959 год.

Приложение 11.
Совхоз «Сибирь» Шушенского района 1962 г.

Приложение 12.
1. И.Д. Гильгенберг на полях им. В.И. Ленина и Н.К. Крупской

2. И. Д. Гильгенберг на полях с коллегами. Прием посевов.

3. Гильгенберг И.Д. на экскурсии в мемориальном музее-заповеднике.
Встреча с начальниками Главка Сибири и дальнего Востока.
Слева направо: Иванов Ю.А., Гильгенберг И.Д., Мухопад А.А.,
Волков В.А., Сергиенко Н.И. п. Шушенское 80-е годы.