РАБОТА НА IX ЕЖЕГОДНЫЙ ВСЕРОССИЙСКИЙ КОНКУРС
ИСТОРИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИХ РАБОТ СТАРШЕКЛАССНИКОВ
«ЧЕЛОВЕК В ИСТОРИИ. РОССИЯ – ХХ ВЕК»
Выполнила: Рудник Маргарита Владимировна, г.Красноярск, школа №143
(менеджеров)
класс 10 «м»
Руководитель проекта: Понкратова Наталья Владимировна, учитель истории
При воспитании детей, взрослые, чаще дедушки с бабушками, рассказывают им забавные или поучительные истории из своей жизни, показывают семейные реликвии. Но эта информация проходит как бы промежду прочим, дети обычно не запоминают подробности, даты, имена. Вот и я до участия в конкурсе «Мемориала» не задумывалась о том, что отрывочные знания о жизни моих предков как-то соотносятся с жизнью страны в целом. Область моих знаний ограничивалась школьными рефератами и сочинениями на тему войны. Уже не раз в этих сочинениях я «эксплуатировала» фронтовые письма прадеда, которые и на этот раз хотела сделать центром своего рассказа. Начав собирать дополнительный материал к знакомой теме, я обнаружила, сколь много «живой истории» так долго лежало у меня «перед носом», а я даже не догадывалась о ее существовании. И фотографии, и архивные справки, и дипломы с аттестатами, и, конечно, память родственников, которая порою кажется бездонной. С интересом, пробудившемся во мне, я начала закрашивать белые пятна в собственных познаниях истории семьи. Записывала устные рассказы, звонила родственникам в другие города и государства, посылала запросы в архивы, искала фотографии. И даже прочтение мною старых прадедовских писем стало теперь совершенно иным, не отвлеченным понятием, а голосом родного и близкого человека, обращающегося в том числе, и ко мне.
Итак, ХХ век. История моей семьи по материнской линии (см.приложение1).
В 1929 году на хуторе близ села Таранушичи (ныне – с.Кирово) Кобелякского района Полтавской области на Украине поженились мои прародители – Иван Андреевич Довбня и Василина Яковлевна Тихоненко.
Василина родилась в 1911 году на хуторе и была дочерью кузнеца Якова, старшим ребенком в семье. Ее родная мать, имя которой неизвестно, родив еще троих детей – Гаврилу, Фросю, Дашу, утонула в озере вскоре после рождения последней в 1913 году. Яков женился снова. Мачеха моей прабабушки привела одного ребенка (сына Ваню) и родила еще троих детей: Шуру, Катю и увечную Галю.
Иван Довбня родился на соседнем хуторе в 1909 году. Отец его, Андрей, был призван в армию в 1914 году в Первую мировую войну и пропал без вести. Как память о нем в семье оставалась лишь единственная фотография (не сохранившаяся до настоящего времени), на которой он был в военной форме, фуражке и сапогах. Мать Ивана, Василиса, работящая и волевая женщина, самостоятельно справлялась с немалым хозяйством. На хуторе было 40 га земли, мельница и молотилка, крупный и мелкий скот (см.приложение2). А детей в семье было четверо: девчонки Аришка и Харитына (р. в 1903 и 1906 гг.), мальчики Иван (мой прадед, р.1909) и Петр (р.1912). Несмотря на то, что рано осталась вдовой и держала большое хозяйство, Василиса всем детям смогла дать начальное образование, сама на телеге возила их в деревенскую школу.
Иван и Василина знали друг друга с детства. Хутора их родителей были совсем рядом. В их среде не принято было искать невест за тридевять земель, поэтому, присмотрев работящую Василину, Иван женился и привел матери помощницу. К двадцать девятому году его сестры уже вышли замуж (Аришка уехала на Донбасс; Харитына обвенчалась с местным таранушическим богатеем и осталась в селе), а семнадцатилетний Петр еще оставался на хуторе с матерью, братом и его женой. Поддерживаемое двумя мужчинами, хозяйство успешно управлялось. Иван Довбня еще и работал на поденных работах в колхозе «Жовтнева Перемога» («Победа Октября» перев. с украинского) (см.приложение2). В 1930 году у него родился первенец, сын Михаил.
Может вызвать удивление, что семья жила в такое нестабильное время в относительном достатке. Неужели никакие завистники и представители власти не пытались изменить их жизнь в худшую сторону? Пытались, да еще как. Вдова-Василиса стала жертвой продразверстки еще в двадцатом году. Она рассказывала: «Приехали на телегах, все забрали с хутора: одежду, хлеб, зерно, лошадей». Тогда у деревенских забирали излишки для нужд воинов Красной Армии (страна была уже вымотана и Первой мировой, и Гражданской войной, без помощи деревенских жителей армию прокормить было невозможно) и для обеспечения продуктами городских рабочих.
В конце 1925 года началась индустриализация (XIV съезд ВКП(б)), и стране понадобились средства. Импорт технологий снижался, уменьшались концессии. Советское руководство предпринимало разные меры для получения средств: и жестокую экономию, и государственные займы, и продажу природных ресурсов и произведений искусства, и эмиссию денег, не подкрепленных золотым запасом… Но ничего не помогало, а деньги были нужны. К началу первой пятилетки в 1929 году не хватало ни оборудования, ни технологий, ни кадров, на все требовались средства, часть которых решили получить за счет экспорта крестьянского зерна: «не доедим, но вывезем». Началась коллективизация.
Как и в годы продразверстки, мою семью не оставили в стороне. Летом двадцать девятого года, «года великого перелома», моих предков заставили отдать лишнее имущество и вступить в колхоз, как зажиточных крестьян. Слова «кулак» и «раскулачивание» появились в обиходе позже, а тогда просто приходили и говорили: «все общее, все нужно сдать в колхоз и самим там работать». С 1930 г. в колхозах работали за трудодни, в конце месяца за каждый трудодень начислялось какое-то количество денег и продуктов. Денег давали мало, только-только хватало, чтобы купить что-нибудь нужное из одежды, в основном давали еду. Но мои предки не стали сильно возражать и вступили в колхоз почти добровольно. Потому что сначала коллективизация даже давала свои положительные плоды: люди, привыкшие трудиться в своем хозяйстве, честно трудились и в колхозах. Тунеядство и безразличие к судьбе общего имущества появились только через несколько лет.
Моя семья постепенно приспособилась к новому, общественному образу жизни и к уже упомянутому двадцать девятому году нажила хозяйство, обрабатывая не только коллективные земли, но и свои 40 гектаров, которые никто пока не отобрал.
И вот в 1930г. молот прошелся по молодой семье. Ивана с женой и ребенком сослали на Урал (см.приложение2, приложение3).
Разыскивая законы и постановления о «кулаках», я нашла Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) "О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации" от 30 января 1930 года (см.приложение4). Согласно этому Постановлению, в числе других репрессивных мероприятий предполагалось и «150 тысяч крестьянских кулацких семей подвергнуть ссылке без уголовного наказания», в том числе ссылке на Урал. За 1930-1931гг. в процессе выполнения этого Постановления было направлено в так называемую «кулацкую ссылку» на Урал из Украины 32 127 семей (см.приложение5). Предполагаю, что семья моих предков была в числе этих несчастных ссыльных.
На красноярском сайте общества «Мемориал» я нашла «Сообщение Варвары Ивановны Хоменко» (см.приложение 6) то есть моей бабушки, дочери Ивана Довбня, его в 1995 году записал сотрудник общества «Мемориал» В.С.Биргер со слов моей бабушки и справок, полученных по архивным запросам. В сообщении сказано:
«В 1930 г. из с. ТАРАНУШИЧИ КОБЕЛЯКСКОГО р-на ПОЛТАВСКОЙ обл. была депортирована украинская крестьянская семья:
Их сослали на Урал, но через полтора года отпустили из ссылки. Они поселились в Тихорецке, а в середине 30-х гг. вернулись в ТАРАНУШИЧИ»
Действительно, моя бабушка родилась в 1932 г. в станице Тихорецкая Северо-Кавказского края (сейчас это Краснодарский край), (см.приложение7) на полпути семьи из ссылки домой, в Таранушичи. Остановка семьи на три года в Тихорецке была вызвана не только рождением ребенка, но и другими причинами, о которых теперь можно только догадываться. В постановлении был пункт, по которому кулацкие семьи подлежали высылке от 3 до 5 лет, без права жить на прежнем месте. И если они смогли каким-то образом уехать с Урала, то, вероятно, в Таранушичи вернуться все еще не могли. Возможен и другой вариант развития событий. В 1932-1933 гг. на Украине был Голодомор, и, может быть, зная о трагедии, мои родственники решили повременить возвращаться на родину и переждали кризис в хлебном Тихорецке. То есть, возможно, от голода тридцатых годов мою семью спасла именно ссылка? Как знать. Вопрос в другом: зачем потребовалось властям ссылать молодую семью? Это было время первой пятилетки, не хватало рабочих рук для строительства в отдаленных малонаселенных районах. СНК СССР 11 июля 1929 принял постановление «Об использовании труда уголовно-заключенных», а в 1930 году был создан ГУЛАГ. То есть планы пятилетки выполнялись руками заключенных и ссыльных.
Моих родственников сослали на Урал, там в годы первой пятилетки были воздвигнуты сотни новых промышленных предприятий, проведена реконструкция старых, создана самая крупная в Европе энергосистема, расширена сеть железных дорог – то есть людей туда ссылали не за проступки, а просто потому, что нужны были рабочие руки. Но не всегда приговоры были суровы, а сроки долги, и часто через несколько лет ссыльные, отбыв положенный срок, возвращались обратно. Вот и моим родственникам первый раз «повезло», их не расстреляли, а выслали на небольшой срок.
В середине 30-х гг. Иван Довбня с семьей вернулся в Таранушичи, на свой хутор, к матери. Жили трудно, голодно. Варя рассказывала, как-то раз, вместе с братом выйдя встречать вернувшуюся с работы маму, которой на работе иногда выдавали продукты, она помогала нести домой полбуханки хлеба и за те несколько минут, что шла до крыльца, выела весь мякиш черной и черствой буханки, из-за чего ее потом долго мучили угрызения совести. Родители работали ударно, но за трудодни давали смехотворное количество продуктов, на которое нельзя было прокормиться, и жили на то, что сами выращивали. Единственной реальной помощью от колхоза был сахар, получаемый из сахарной свеклы, но эту свеклу приходилось обрабатывать в неурочное время. Колхоз сообща перепахивал поле и засеивал свеклу, потом каждой семье выделялся свой участок под обработку. Василина приходила из колхоза в десять вечера и отправлялась вместе с детьми обрабатывать свеклу примерно до полуночи. Когда свекла созревала, бригадир замерял количество свеклы, выращенной каждой семьей, забирал овощ, а потом выдавал полученный из свеклы сахар семьям пропорционально количеству и качеству выращенного урожая.
Иван обустраивал свое подворье, как мог. Уменья ему было не занимать, а смекалка всегда была при нем. Но толком обжиться семья не успела и вновь попала под жернова тоталитаризма.
Цитата с сайта «Мемориал»(см.приложение8):
3 ноября
Директива НКВД СССР о форсировании массовых операций («кулацкой»,
«национальных», против ЧСИР). Сроком их окончания определено 10 декабря 1937.
Думаю, что мой прадед попал как раз под выполнение директивы от 3 ноября. Он был арестован в середине ноября 1937 года. Свидетели в подложных показаниях называли его «кулаком», говорили, что, вернувшись с Урала, он жил «по-кулацки» и выражался против советской власти. В пользу моей версии говорит и тот факт, что мой прадед был не единственным из деревни, кого назвали «кулаком» (об этом в повествовании позже). Цитата из приложения 2:
«6.XI.1937 года Кобелякским РО НКВД Довбня Иван Андреевич был арестован и 17-19 ноября 1937 года Заседанием особой тройки УНКВД по Полтавской области необоснованно осужден по ст.54-10 ч.I УК УССР /антисоветская агитация/ на 10 лет лишения свободы» и направлен в «БАМЛАГ».
Неужели человек, уже не раз пострадавший от советской власти, стал бы кликать на себя беду и заниматься «антисоветской агитацией»? Думаю, нет. Скорее всего, человек, однажды осужденный, среди прочих первым бы попал под удар независимо от поведения. «Палачи» руководствовались «железной логикой»: враг всегда враг; единожды осужденного резонно осудить и во второй раз. Подоплека ареста выяснится много позже, а сам арест проходил несколько смехотворно, как рассказывал позже вернувшийся из мест лишения свободы Иван своим подросшим детям: приехали люди на телегах, ходили по дому, рассматривали все, делали вид, что ищут спрятанное богатство и драгоценности, потому что им приказали осудить его как «кулака», то есть зажиточного. Те, кто обыскивал, и сами видели, что нечего искать у семьи, живущей практически одной жизнью с колхозом. Никакого богатства найти не смогли, и осудили Ивана по статье «антисоветская агитация», для которой даже эфемерных доказательств не нужно было.
Семья осталась без кормильца. Поколение назад семья лишилась отца из-за Первой мировой войны, но а сейчас? Ни войны, ни реальных серьезных выступлений против власти, ни междоусобиц, но людей казнили, сажали в тюрьмы, ссылали, лишали семьи опоры, забирали у детей отцов, а порою и обоих родителей. В лагерях люди выполняли тяжелую работу в кратчайшие сроки, секрет быстрых темпов индустриализации нужно искать не только в энтузиазме народных масс, но и в многочисленных ИТЛ. Безнравственность тоталитарной системы нельзя оправдать благими намерениями. Тем более, многие грандиозные проекты и стройки были попросту причудой властей, не были ни продуманы, ни необходимы стране. Вспомнить хотя бы о более позднем строительстве железной дороги Салехард-Игарка, которую так и не достроили, но где погибли десятки тысяч людей (цифра колеблется от 60 000 до 100 000)!?
Мой прадед Иван Довбня отбывал срок в Байкало-Амурском Исправительно-трудовом лагере НКВД, на Дальнем Востоке. Из документов известно (см.приложение9), что в период с 24 апреля 1938г. по 2 апреля 1939г. он находился в местах лишения свободы Хабаровского края, а позже был переведен куда-то еще, но тоже в дальневосточном округе. Он строил пресловутую Байкало-Амурскую магистраль, которую во время войны пришлось разбирать, так как стране не хватало металла. Осознание бесполезности своей работы, особенно в годы войны, морально давило сильнее, чем физическая тяжесть. Ощущение себя «винтиком», которому даже не дозволено защитить свою семью на фронте, разъедало его душу.
А на другом конце страны так же нечеловечески трудилась, чтобы прокормить себя, детей и пожилую свекровь жена заключенного Ивана, Василина. Стахановка, обладатель наград, она работала без передыху и у себя на хуторе, и свинаркой в колхозе «Жовтнева Перемога». Так как позже семья покидала Украину в спешке, грамоты и свидетельства ее наград не сохранились, попытки дочери восстановить данные через украинские архивы не увенчались успехом. Но даже воспоминания детей о ее наградах помогают проследить семейные «метаморфозы», характерные для всей страны того периода: один член семьи мог сидеть в тюрьме, в то время как второй был ударником труда, награждался, обласкивался властью. Родственник «врага народа» ударно работал, чтобы трудом своим доказать любовь к стране и, зная, что в любой момент может оказаться заключенным, старался проявлять лояльность и славить власть, пытаясь задобрить ее.
Раз в полгода было разрешено посылать осужденному посылку и письмо. Бабушка вязала носки и рукавицы, до войны клали мед, сало.
Жизнь в Таранушичах без Ивана не стояла на месте. В 1939 году семья Довбня переселилась с хутора в село. Почему? Вокруг села было разбросано много хуторов, не только у моей семьи были свои большие дома с хозяйством. Но колхоз все время расширял обрабатываемые земли, и хутора мешали. В 1939 году было принято коллективное решение снести все хутора вокруг Таранушичей, а их обитателей переселить в село. Новые дома переселенцев выстроились в шесть рядов, в длину, примерно километра на три, дом семьи Довбня был в первом ряду с Запада. Чтобы не было возмущений владельцев хуторов, новые жилища им строили «всем миром», то есть всем селом. Мазанка вырастала за день: закладывался фундамент, деревянные стропила обкладывались песком и глиной, крыши крылись соломой, у семей зажиточных (к которым Довбня уже не относились) – железом. Деревянными в доме были только окна и потолок, который потом обмазывался глиной. Земля с хутора тоже переходила в колхоз, вместо нее выделяли приусадебный участок, с которого семья кормилась. Приусадебный участок моей семьи составлял 80 соток, на которых выращивали кукурузу, пшеницу, картофель, лен (моя прапрабабушка Василиса ткала льняные рубахи), подсолнечник, просо, арбузы, дыни, росли плодовые деревья. В хозяйстве были корова, куры, свиньи, гуси, кроли. В селе возводили водонапорную башню и строили планы о сельском водопроводе для каждого дома. Для детей построили просторную начальную школу. Жизнь как-то налаживалась. Моя бабушка, Варвара, вспоминала: «В тридцать девятом, сороковом, перед войной хорошо жили, не голодали, мать иногда конфеты с Кобеляк привозила». Как-то мать взяла ее с собой в Кобеляки, которые так поразили девочку своей красотой, богатым базаром, длинными конфетами, висящими в витринах, что эта картинка счастья семьдесят лет не покидает ее воображение. Еще помнит, как в село привозили ситро для детей и они с кружками бежали к машине. Это было бесплатное лакомство, за счет колхоза. Также под Новый 1941 год колхоз выдал школе муку, масло и яйца, и ребятишки с учительницей стряпали печенье, расписывали его, заворачивали в фольгу и вешали на огромную, до потолка елку, стоявшую в вестибюле, а потом на утреннике устраивали конкурсы и срезали угощенье с новогоднего дерева. Варя училась на одни пятерки и закончила до войны 2 класс, Миша отучился 4 года.
Мысль о муже не оставляла Василину, она искала способы доказать, что он ни в чем не виновен, и вернуть его домой. Кто-то сказал ей, что если она соберет 100 подписей о невиновности мужа, то его отпустят. Поверив в эту байку (всего лишь одну из многих - в тот период были распространены слухи о способах возвращении из ИТЛ, и люди верили, массово писали в Москву, Кремль и высшие инстанции), Василина начала сбор подписей. Как передовика хозяйства, ее отправили на ВДНХ в Москву перед войной. Там журналисты брали у нее интервью и, конечно, не обошлось без вопросов о семье, о муже (руководство колхоза не подумало, когда отправляло Василину на выставку, что ее муж в тюрьме, и потом кусало локти). Услышав историю о невинно посаженном, опытные репортеры подсказали, к кому обратиться с ходатайством по делу мужа. Василина добилась высокой аудиенции в Кремле (к сожалению, родственники не помнят, к кому именно из высоких чинов обращалась Василина), ей объяснили, какое по форме письмо надо написать и какие документы собрать на родине. Вернувшись, Василина сделала все, как ей велели, приложила к письму собранные раньше подписи и отправила в Москву, оттуда вскоре ей пришел ответ с обещанием пересмотреть дело мужа. Потом и от самого Ивана пришло письмо, что его собираются отпустить в скором времени, только вот дождется руководство лагеря какой-то важной бумаги из столицы. Жизнь Василины в ожидании освобождения мужа окрасилась в розовые тона надежды и веры в будущее. Казалось, все еще может быть хорошо. Но … началась война.
Как вспоминает бабушка Варя, военные действия в районе Таранушичей начались в сентябре. Немцы долго не могли перейти через Днепр, то есть переходили и тут же откатывались обратно под натиском советских защитников. В тех сражениях в Днепре утонуло много солдат. Бомбили так, что в селе повылетели все стекла. Василине, как свинарке, колхоз поручил угнать на станцию свиней (туда угоняли весь колхозный скот), она погрузила поросят в вагон и вернулась домой с хорошими новостями: всех деревенских детей обещали вывезти в тыл. Обычно детей сажали в эшелоны и увозили в юго-восточном направлении, например, в Узбекистан. Когда моя бабушка Варя много позже оказалась в Узбекистане, она встречала многих людей, вывезенных туда еще детьми в военное время.
Из сел, стоявших вдоль железной дороги, детей эвакуировали почти сразу. Таранушичи же находились далеко от дороги, поэтому детей нужно было кому-то увезти на станцию. Но у сельских органов управления было много и других дел, а у рядовых сельчан забрали все транспортные средства для оборонительных нужд. Все же слух об эвакуации облетел все село и детей готовили к отправке. Моя прапрабабушка Василиса собрала им узлы с вещами, документами (свидетельствами о рождении) и слезно просила об одном: «Только держитесь вместе, пока живые, не расцепляйте рук».
Дети с соседями из ближайших домов выкопали между огородов за эти дни огромную яму, туда натаскали соломы, подушек, с двух сторон выдолбили в стенах ямы ступеньки, чтобы можно было спуститься в землянку, которую сверху застелили досками и засыпали землей. Все эти дни немецкого наступления спасались только в землянке.
Бабушка Василиса все выходила на улицу, чтобы не прозевать, когда будут эвакуировать детей. Решив испечь им пирогов «на дорожку», он пошла в дом, но в этот момент в дом попал снаряд и разворотил печь, бабушку отбросило в строну и оглушило.
Через село поскакали на конях отступающие красноармейцы, скоро прибежала домой мать Василина (она последнее время рыла окопы на передовой), и сказала: «Все, немцы прорвались!». Загнала детей в землянку, отвязала и прогнала корову, чтобы ту не убило снарядом, подняла бабушку, все еще не пришедшую в себя после взрыва, и привела ее в землянку.
Через некоторое время бомбежка, и так принесшая много увечий жителям деревни (к счастью, из моей семьи никто не пострадал) стихла, и буквально сразу в деревне послышалась немецкая речь. Немцы пришли в село пешком, по огородам. Штыками вытащили из землянки подушки и выгнали всех людей. Захватчики расквартировались в домах, с неделю отдыхали, никого не трогали. Местные жители жили в сараях. У моих родственников резали кур, забрали всю муку, масло, крупы, даже Мишино свидетельство о рождении (документы у мальчишек и мужчин забирали в целях разведки). Один немец хорошо говорил по-русски и, увидев у Миши учебник по немецкому языку, долго листал, смотрел. Детям, враждебно смотревшим на него, сказал: «Что поделаешь? Нас заставляют воевать, и вас заставляют», угостил монпансье, заверил опасливых детей: «Не бойтесь, не отравлено». Селу относительно повезло, это были обычные немецкие солдаты, не СС, не какие-нибудь изверги. Они не издевались над населением, не вешали, не жгли. Отдохнув неделю, они ушли дальше на восток. Хуже были полицаи, под чьим гнетом и жили захваченные территории два года. Полицаи были советскими людьми, но из чужих мест. Они переписывали все имущество, весь скот и, в свою очередь, отчитывались перед немецким начальством под страхом смерти... С каждой курицы нужно было сдавать яйца; молоко отдавали полностью, у тех, чьему молоку жирности не хватало, забирали корову. Умная коровка моей семьи, отвязанная во время наступления немцев, вернулась домой, и, давая жирное молоко, спасла семью: всю войну они и прожили на обрате, овощах с огорода, да еще на яйце-другом, которое бабушке Василисе иногда удавалось спрятать. На четыре двора разрешали в осень оставить одну свинью, а три – сдать. Немцы не стали распускать колхозы, быстро оценив, насколько коллективные хозяйства удобны для изъятия у крестьян продовольствия. В колхозе главным ставился лояльный фашистам староста, и все работали задаром: и взрослые, и дети. Учиться разрешили только четыре класса и то лишь зимой. Женщин с 18 до 30-35 лет, у которых не было детей, сразу отправили в Германию, после войны вернулись единицы, больные и униженные. Все два года оккупации по ночам боялись зажигать свет, потому что огонек сразу становился мишенью для бомбы. Вообще, по деревне часто стреляли, иногда бомбили, как советские войска, так и фашистские: искали военные базы врагов и партизан.
Бабушка Василиса с прошлого века берегла одно блюдо тонкого фарфора, доставшееся ей от мамы. Оно было спрятано в рушнике в буфете, и маленькая Варя, из любопытства туда заглянувшая, по неосторожности разбила семейную ценность. Строгая бабушка хотела «отхвостать» проказницу, но не догнала: Варя испугалась родительского гнева, убежала из дома и, боясь появиться на пороге, уснула в поле, застудила уши и слух стал стремительно ухудшаться.
Знакомые рассказали матери, озабоченной здоровьем ребенка, что в Кобеляках есть хороший врач ЛОР. Недолго думая, Василина взяла в узелок еды и повела дочку в город, по пути не объяснив ей ничего, в том числе, что врач – немец. Военный врач лечил немецких военнослужащих, но принимал и местное население, взимая плату в виде натуральных продуктов. Моей бабушке Варе посещение обошлось в 10 яиц, с трудом собранных всем селом. В Кобелякской больнице Василина затолкнула Варю на прием одну, а та на все расспросы немца молчала, как партизан, и как сейчас помнит, думала про себя: «Шиш, чего я тебе скажу, Гитлер проклятый!». Расстроенный врач вышел, сказал матери, что уже поздно, девочка совсем ничего не слышит, и он ничем не может помочь. А Варя, моя бабушка, и сейчас, в 75 лет, обходится без слухового аппарата! Хоть этот опыт общения моей семьи с оккупантами нельзя назвать удачным, но все же из него можно сделать вывод, что между немцами и захваченным населением устанавливались какие-то отношения. Надо было жить дальше, и поэтому и оккупантам, и мирному населению приходилось учиться сосуществовать.
В оккупации прожили два года. Мише учиться не разрешили, так как он уже закончил четыре класса, Варя ходила в школу только зимой (в классах было по 60 человек и 1 учебник на всех), взрослые женщины работали днем в колхозе, по вечерам и ночам – на своем участке.
Осенью `43 года стала наступать Красная Армия. Моя бабушка не помнит точной даты спасения, но ближайший город Кобеляки освободили 25 сентября 1943 (см.приложение10), значит, расположенные западнее Таранушичи освободили на день или два позже, то есть 26/27 сентября. Дом моих родственников был одним из самых западных, за ним были только поля, поэтому за огородами моих предков вдоль всей деревни выстроились немецкие пушки. Вечером, когда советские войска вплотную подошли к деревне, началась стрельба. Бабушка Василиса быстро сообразила, как уцелеть: нужно прятаться от красноармейских снарядов за сараями, рядом с немецкими орудиями, потому что немцы стреляют далеко и высоко, то есть не заденут близкие мишени, а от огня наших сарай загородит. Два часа семья в диком страхе стояла и смотрела на «огненный салют»: огонь с двух сторон, собаки воют, кошки кричат, люди плачут, трещат полыхающие крыши, то и дело поблизости разрываются снаряды…Бабушка сорок лет видела во сне эти ужасные картины, явственно слышала звук противно свистящих снарядов и взрывов. До сих пор она не может без волнения вспоминать тот день.
Но, сравнивая, она признает, что страшнее было в сорок первом – бомбежки длились неделями, жить в постоянном напряжении и страхе тяжело. В сорок третьем же после двухчасового сопротивления немцы уехали в один миг, задержались только полицаи, поджигавшие дома (на крышу бросались гильзы и факел, сухая солома вспыхивала в мгновение ока). Бабушка Василиса, как и большинство жителей, кинулась бороться с пожаром. Она граблями стаскивала горящую солому с крыши дома, не обращая внимания на увещевания родственников не рисковать: полыхающая крыша могла в любой момент обрушиться. Благодаря ее героизму удалось спасти дом, осталась целой даже часть стропил крыши, в то время как у некоторых односельчан дома сгорели дотла. Село частично уцелело еще потому, что советские войска его щадили и почти не стреляли по жилым постройкам – знали, что там много жителей. Да и немцы в Таранушичах не стали свирепствовать, как в Кобеляках, которые почти сравняли с землей. Город Кобеляки потом восстанавливали долго, тяжело и «всем миром»…
Народное хозяйство на освобожденных территориях сразу начинали восстанавливать. В августе 1943 года, после Курской битвы и победного артиллерийского салюта в Москве, СНК СССР и ЦК ВКП(б) приняли постановление "О неотложных мерах по восстановлению хозяйства в районах, освобожденных от немецкой оккупации". Заново отстраивались города, в деревенские колхозы возвращали МТС и эвакуированный скот.
После ухода немцев жизнь не стала легче, хотя и намного спокойнее. Село нужно было восстанавливать, днем Василина работала в колхозе за трудодни, а свои 80 соток обрабатывала ночью. Дети, конечно, помогали, но, как теперь признается Варвара, желание пошалить было всегда. Чуть только бабушка отворачивалась, на земле выкапывалось несколько лунок и брат с сестрой по очереди пытались попасть в них стареньким мячиком, сшитым из тряпок. Поиграть долго не удавалось: днем дети помогали коллективному хозяйству и учились, а сумерки опускались скоро после возвращения тружеников домой; в темноте, конечно, лунок не было видно.
Можно понять негодование взрослых, замечавших детские игры: бабушка была уже слишком стара, а мама вообще почти не ложилась спать: заканчивалась работа на своем участке с первыми петухами, когда уже нужно было вести скотину на выпас. В страду ей удавалось вздремнуть только при вспашке земли. Василина ставила лошадь на борозду, опиралась на плуг, медленно увлекаемый пашущей лошадью и спала. Достигнув конца участка (а точнее - обрыва), животное топталось на месте, пробуждая от тревожного сна Василину. Тогда она просыпалась, разворачивала лошадку и брела обратно для еще одного короткого сна длинною в поле.
Но, с ленью ли, с неохотой, с подзатыльниками ли от бабушки или с выговорами от мамы, со слезами ли, с отбоями ранним утром и подъемами через пару часов, с пониманием ли тяжелого положения своей семьи, а после болезни мамы – и с собственной инициативой, но дети помогали, дети трудились наравне со взрослыми.
Когда хозяйство было частично восстановлено, Василина получила медаль "За восстановление сельского хозяйства", а остальные члены семьи – благодарности, и письменные, и, в особенности, устные. У моей бабушки Вари есть справка о том, что она восстанавливала хозяйство в 1944-1945гг. (см.приложение11).
Вскоре построили школу, но не в Таранушичах, а в районном центре, в Перегоневке, за 10 километров. Конечно же, никакого транспорта не было и в помине, поэтому брат и сестра вынуждены были каждый день преодолевать это расстояние пешком. Много ли можно в наше время насчитать детей, так стремящихся к знаниям?!
Но ужасы войны остались позади, и дети были рады, что они и их родные остались живы, что есть, хоть бедное, но все же хозяйство, что, хоть и за десять километров, но есть школа, что, в конце концов, есть такая непобедимая страна, как Советский Союз.
По мнению Вари, единственное, что может сравниться с наступлением и отступлением немцев, это голод послевоенных лет. Она совсем не хочет вспоминать тот год и этому есть причины. Еще в сорок шестом началось людоедство. Однажды сельские дети, возвращаясь из школы, прибежали еле живые от страха и усталости, в поле за ними гнался мужчина и бегущим мальчишкам приходилось тащить за собой самых младших. С тех пор детей в школу провожали взрослые с заряженным ружьем. Моя семья покинула Украину в начале сорок седьмого, а родственники, что остались, пережили самый страшный голод: сварили и съели все кожаное, выели туалеты, распухали до огромных размеров.…
Старенькая Василиса, мать Ивана и свекровь Василины, стала уже совсем плоха: изработана, согнута – голова почти на коленках, могла только корову доить, остальное в доме по ее указке делали дети: сколько воды принести, что выполоть, что посадить. Женщина, обладавшая огромной силой духа, без мужа поднявшая четырех детей, вынесшая всю тяжесть раскулачивания, коллективизации, войны на своих плечах, теперь она сломалась. Василиса умерла в начале 1946, всего полгода не дождавшись освобождения сына.
Василина написала повторное письмо о муже в Москву сразу после окончания войны, но страна была полуразрушена, и письмо шло окольными путями год. Только осенью 1946 выпустили из «БАМЛАГа» Ивана Довбню. Он вышел из ИТЛ всего на год раньше назначенного срока. Но домой мой прадед не вернулся: он боялся снова сесть «за решетку». Думал, что снова станет невинной жертвой? Нет, сам горел желанием стать палачом тому, кто обрек его на девять лет каторги, а именно – секретаря партийной организации Козлова. Еще во время следствия в районе Иван слышал телефонный разговор следователя и в трубке с того конца провода узнал голос Козлова. А суть разговора заключалась в том, что следователь угрожал Козлову арестом, если тот не выполнит план по врагам народа, то есть помимо Ивана Довбня и еще одного арестованного жителя Таранушичей, некоего Филиппа, требовался третий. Козлов, по-видимому, зажмурившись, наугад, выбрал среди сельчан людей, которым предстояло стать «врагами народа» ради выполнения плана. В Советском Союзе не только экономика плановой была, но и количество противников строя тоже.
В местах лишения свободы Иван Андреевич познакомился и сдружился с узбекским инженером-мелиоратором, который позвал его с собой. Иван уехал в Узбекистан, устроился там мелиоратором в Каракумах и позвал семью к себе, не заезжая на Украину, чтобы не поддаться соблазну мщения.
Моя прабабка Василина боялась ехать к мужу: он девять лет прожил, по сути, в «преступной» среде, да еще отказался ехать домой, к семье, позвал куда-то в чужие края – это давало поводы для тревоги. У него могла появиться и другая семья, и сам он мог кардинально перемениться. Но детям, Варе и Мише было 15 и 17 лет, это возраст юношеского максимализма, идеализма…Для подростков представлялось диким отсутствие желания бежать к освобожденному отцу хоть на край света, они и уговорили Василину. Так судьба второй раз спасла их от голода.
В начале 1947 году Василина с детьми продала все: дом, скотину, деньги привязала к животу и поехала к мужу, надолго потеряв связь с украинской родней. В товарном вагоне доехала семья до Харькова. Город был разбитый, вокзала нет…Спали на улице. Ночью у матери стащили с головы платок. Пришлось разорвать платок дочери на две косынки. Из пожитков у семьи был старый бидон с поломанной дужкой и кружка. Варвара вспоминает, что у нее самой был теплый пиджак и сапоги 41 размера. С этими огромными сапогами хохма вышла: идет Варя в них по улице, кое-как ноги переставляет, чтобы не упасть, а какая-то женщина сделала ей замечание: «Что ж ты, такая молодая и красивая,- а моей бабушке тогда 15 лет было,- и идешь, как мужик какой! Надо плавно ходить, женственно…». Варя смутилась: неужели не видно, что обувь-то не по ноге!
До Пензы семья доехала без особых приключений. В Пензе на вокзал не пускали без санобработки: нужно было идти в баню, сдавать одежду для обработки паром от вшей, мыться выданным обмылком, обрабатывать голову дустом.
Дальше ехали на «пятьсот-веселом» (так в народе называли пятисотый товарный поезд, который ох как невесело шел чуть ли не месяц). Садили в него так: открывали вагон и запускали столько пассажиров, сколько влезало в сидячем положении. На каждой станции объявляли, где туалет, где кипяток. То ли объединенные общей бедой, то ли от понимания, что все равны и каждому тяжело, но люди были солидарнее и добрее друг к другу. Бедность, необходимость постоянного общения из-за тесноты, осознание равенства заставляли людей приспосабливаться и терпеть друг друга.
Выехали из своего села 1 марта, а в Ташкент приехали 30-го. Пришли на грузовую станцию, потому что посылали багаж: 2 мешка с четырьмя подушками и тремя ряднами (ткаными дорожками, которые когда-то соткала бабушка на станке), но багаж за месяц так и не дошел. Дальше билетов купить не удалось, но смогли договориться с машинистом, что на ходу запрыгнут до Чарджоу. Василина и Варя прыгали первые, а вот Миша чуть не остался в Ташкенте: он бросил в трогающийся поезд мешок с пиджаками и сапогами, мешок упал под поезд, парень достал его и закинул в вагон, а самого его уже еле-еле затянули в поезд за руки.
Из Чарджоу на грузовой машине добрались до Ургенча, но только к ночи, пришлось искать ночлег. В гостиницу не пустили, но разрешили переночевать между дверьми. Утром на последние 50 рублей попутный грузовик довез их до поворота на Клычбай. Оттуда до нужного поселения оставалось 7 километров, пришлось идти пешком, к счастью, был хороший ориентир: оросительный канал. По дороге встретили узбечек, которые пекли лепешки на тандыре. Они угостили путников лепешкой на достархане (платке). Василина, не зная местных обычаев, взяла лепешку и, поделив ее на всю семью, съела. Узбечки, пораженные таким невежеством, только качали головами, выражая свое удивление: «И-би-и-и, и-би-и-и!». Ведь по узбекским обычаям, Василине следовало отломить кусочек лепешки и сказать «Рахмет!», то есть «Спасибо!».
Пока дошли, стерли все ноги. Когда отец увидел, что приехала его семья, он выбежал из дома, расцеловал всех, накормил, уложил спать на полу барака, в котором жил. Обстановка была небогатая: одна кровать, печка да лежанка. На следующий день мать дала Варе обед для отца и велела отнести. А единственное яркое воспоминание Вари об отце, это как она во время обыска (когда его арестовывали, десять лет назад) сидела на его руках. Она помнила его тепло, даже запах, …а вот лица не помнила. Она шла вдоль канала и плакала, потому что не знала, кому дать обед. Но он сам подошел к ней, улыбнулся, обнял…
Это был счастливый год воссоединения семьи. Дети почувствовали отцовское тепло. И только жена замечала, как после лагеря сильно изменился Иван, и не в лучшую сторону. У него пропала мотивация стремлений, не было желания перемен и веры в будущее, его волю и оптимизм сломал тоталитарный режим. Ему ничего не хотелось и вполне устраивала жизнь на затерянном в песках пятачке. Миша, еще на Украине добавивший себе в документах 2 года и окончивший тракторные курсы, устроился на работу к отцу, мелиоратором, а чуть позже был призван в армию. Пятнадцатилетней же Варе повезло меньше: детей до 16 лет на работу не принимали, русской школы в Клычбае тоже не было. Но встретился хороший человек на ее пути, понявший, что девочке здесь не место. Директор местной узбекской школы предложил отвезти ее в Хиву, там у него бывшая однокурсница работала директором педучилища, при котором было общежитие. Нищая, но легкая на подъем и авантюристка в хорошем смысле слова, Варя уехала в Хиву босая, в единственной юбке…
В общежитии Варя познакомилась с девушками, с которыми и продружила все четыре года обучения в училище: с Люсей и Венерой. Но прежде чем начать обучение, она, конечно, в училище поступала. Первый экзамен, математику, она решила без единой математической ошибки и…с множеством ошибок грамматических. Учитель исправил правописание и велел переписать работу. Варя переделала работу и получила пятерку, но она заведомо знала, что следующий экзамен провалит. Это же понимал и учитель математики: «Как же ты русский язык сдавать будешь?». Он же и придумал «хитрый план»: подружка-отличница Венера дала списать Варе диктант и они обе поступили.
Учились они в «русской» группе (остальные были узбекские), хотя русских в ней из 25 человек было всего четверо. Было двое украинцев, четверо корейцев, одна марийка, казашка и много татар (кстати, лучшая подружка моей бабушки Венера была татаркой), но все народности уживались дружно (см.приложение12).
Варя по-русски читала хорошо, а вот говорить никак не получалось, сбивалась на родной - украинский. Вызвали ее по географии к доске, она и рассказывает: «Схид, захид, пивдень, пивночь…». Учитель ей сказал: «Раз Вы учитесь в русскоязычной группе, то говорить надо по-русски. Даю Вам месяц, а потом отвечайте только по-русски! А то, если каждый в группе будет говорить на своем языке, то у нас будет Вавилонское столпотворение».
Стипендия была 120 рублей, 60 сразу вычитали за еду (чай по утрам; первое, второе, третье на обед; каша вечером). А по воскресеньям не кормили, но в мире не без добрых людей. Повар Степан велел голодающим подружкам приходить в субботу к ужину на полчаса позже и тогда он отдавал на воскресенье порции тех студентов, которые ушли домой. Еще по воскресеньям часто питались тыквой – воровали с поля за городом.
Но плохое питание не мешало студенткам заниматься физкультурой. Моя бабушка была неплохой бегуньей и даже чемпионкой Хорезмской области по бегу. Еще неплохо кормили осенью, на хлопке. От сбора хлопка в Узбекистане было не отвертеться ни одному студенту, как от картошки в России. За хлопок платили небольшие деньги по весу собранного сырья. Те, кому родители помогали, могли не напрягаться, осторожно вытаскивая вату из коробочки. Варя же, раздирая пальцы в кровь, всегда выполняла несколько норм и зарабатывала себе в хлопковый период неплохое питание (см.приложение13).
Отец изредка присылал ей немного денег, но в 1949 году в семье родился третий ребенок, дочка Татьяна, и все внимание семьи переключилось на нее. О реальной материальной помощи не стоило и думать, Варя жила, как могла. Например, все так же ходила босиком. Осенью директриса где-то достала талон и купила Варе туфли, а деньги потом вычла со стипендии. Красивые черные туфли на каблучке, с хлястиком. Каково же было удивление доброй женщины, когда на следующий день после покупки она увидела Варю снова босой.
-Где туфли?
-Под кроватью. Жалко…
Эта же директриса взяла к себе и выхаживала Варю, когда ее на третьем курсе разбила малярия. Она отпаивала ее хиной. Тогда же брат Миша взял отпуск в армии, приехал, привез рыбы (сомов с Амударьи), купил сестре чехословацкие туфли. Варя выздоровела, но отголоски болезни, не до конца излеченной, сказывались на здоровье еще долго.
Для выдачи диплома в училище отцу пришлось доставать дочери «липовую» справку о семилетнем образовании, хотя на самом деле не было и пяти. И вот, наконец, выпускной вечер (см.приложение14). Почти сразу прошел слух, что на работу учителями будут брать только получивших высшее образование, Варя загорелась идеей, но родители честно сказали, что помогать с учебой не смогут.
Брат Миша за время службы увидел другую жизнь и не захотел больше оставаться в невидимом на карте Клычбае. Он уехал в Ургенч, потом к нему перебрались и родители с Таней. В Ургенче Миша устроился мелиоратором и взял отца к себе в бригаду (см.приложение15). От природы награжденный даром изобретательства, Миша очень быстро стал передовиком, в несколько раз перекрывая нормы выработки. У него были золотые руки и пытливый склад ума. Стоило ему где-нибудь увидеть техническую новинку, как он тут же мастерил что-то подобное. А его изобретения на производстве не успевали патентовать. Его сестра, хоть и не была такой одаренной, но столь же упорной и трудолюбивой.
Варя устроилась в Гурлене работать учительницей начальных классов (вела второй класс) в русской школе. На первую же зарплату купила большую тыкву, потрохов, немного постного масла и сварила суп. Соседка по школьному общежитию, завуч, позвала ее на выходных в кино и когда зашла за ней, Варя с гордостью предложила гостье свой наваристый суп. Та, увидев тыквенную похлебку, сослалась на то, что поела у сестры в ресторане. А Варя же с удовольствием съела обе порции. В понедельник, после рассказа завуча, директор школы предложила Варе полставки библиотекаря. Та с радостью согласилась, но от тыквенной похлебки не отказалась, а за год скопила немного денег и приоделась: купила пальто, плащ, два шерстяных платья, смену нижнего белья.
Через год Варя с лучшей подружкой решила поступать в ВУЗ. И не в какой-нибудь, а в Ташкентский среднеазиатский университет на востоковедение. Очень смело, если учесть, что конкурс в университет на это отделение был огромный, туда поступала только элита. Но для студентов с периферии были льготы, надо было сдать хотя бы на тройки.
Экзамен по русскому языку девушки сдали, и тут у Вари обострилась не до конца вылеченная малярия. Ее выходила отварами лебеды ташкентская бабушка, у которой они снимали квартиру, но время было упущено и по выздоровлении пришлось возвращаться в Гурлен на свою старую работу.
На следующий год они поступили в Ургенче на филологический (единственный русскоязычный) факультет пединститута, но тут же увидели объявление о дополнительном наборе двух человек в Самаркандский университет на биофак. Тогда только после окончания университетов выдавали значки-ромбики (см.приложение16), и было престижно носить их на лацканах. Ради этих вот университетских значков Варя с Розой пошли в университет, сдали экзамены на тройки, уволились и 1 сентября приехали в Самарканд, а там…их никто не ждал. Набранная группа была переполнена, кроме того, было несколько вольнослушателей, однако, принимая в расчет их льготы, их оставили учиться, но без стипендии. Учиться было очень интересно. Общение с широко образованными людьми давало возможность девочкам быстро повышать свой интеллектуальный и культурный уровень (см.приложение17). Среди преподавательского состава много было ленинградцев, профессоров и доцентов, оставшихся здесь после войны. Подруге Розе родители немного помогли в тот период, а вот моей бабушке пришлось совсем туго, ведь она рассчитывала только на стипендию. Она продала свое платье, потом плащ, не ела по три дня, искала работу и вскоре устроилась подрабатывать в детский дом.
Занятия в университете шли до 1540, а к 1600 Варя уже прибегала на работу. Директриса детдома к ней благоволила, кормила в столовой и только потом отправляла на занятия. Моя бабушка вела кружок «Умелые ручки»: учила детей вышивать, рисовать, шить и вязать. Рукоделию Варя научилась у своей бабушки Василисы. У нее Варя научилась украшать вышивкой самые повседневные предметы быта, от рушников и подушек до вышитых гладью картин. Позже, в своем доме она будет обшивать всю семью, вышивать шторы, скатерти, мебельные чехлы, одежду. Например, вот фотография одной из ее работ: картина, вышитая гладью (см.приложение18) в качестве накидки на первый телевизор.
Вот такому искусству она учила детей. До сих пор Варя помнит атмосферу послевоенных детдомов и жизни в них: «Мы, можно сказать, домашние, с живыми родителями, завидовали детдомовцам, у которых не было нормальной семьи. Они всегда были и одеты с иголочки, и накормлены, и обучены… А мы ходили голодные, ободранные, с трудом добивались права учиться…». Наверное, такие слова моей бабушки продиктованы больше чувствами, чем разумом и реальным положением вещей (все равно детский дом не сравнится с нормальной семьей), но ее можно понять: не поешь день-другой, и сытый человек покажется богачом.
К счастью, все остальное время учебы девочки стабильно получали стипендию, учились, работали. Каждую осень, во время хлопковой страды, они подкармливались и главное было – пережить зимы. Специализацией обе выбрали ботанику (см.приложение19, приложение20). На втором курсе, в 1954 году моя бабушка познакомилась с красавцем-курсантом (см.приложение21), моим дедушкой…
Об этом чуть позже в моем повествовании.
А пока я хочу поменять географию своего рассказа и перенестись на Дальний восток, где другая ветвь моей семьи участвовала в свершении истории молодой Советской Республики.
В самом конце 20-х годов в г.Никольск-Уссурийске Дальневосточного края встретились мои прародители – Василий Силантьевич Хоменко и Елена Дмитриевна Вишневская. Мой прадед работал в Никольске пограничником, а моя прабабушка – партработником. Оба были в лояльных отношениях с советской властью и пытались проводить в жизнь линию партии и правительства.
Елена Дмитриевна была дочерью профессионального революционера Дмитрия Шепотько, взявшего, как и многие революционеры, псевдоним (как считала дочь – фамилию первой жены) Вишневский. Он занимался революционной деятельностью в Западной Украине, Белоруссии и Польше. Его первая жена пани Елизавета была дочерью состоятельного поляка, (прабабушка поговаривала, что он относился к местной аристократии, что совершенно недоказуемо). Вопреки воле отца Елизавета вышла замуж за Дмитрия и в 1908 году родила ему дочь Елену (мою прабабку) под Минском (см.приложение22), а когда ребенку было восемь месяцев, умерла. Ненавидимый тестем и преследуемый «охранкой» Дмитрий уехал, вел революционную работу, много разъезжал и к 1917 году оказался на Дальнем востоке. «Партия послала его туда» - резюмировала прабабушка. Где они до этого жили, с кем была маленькая дочь, неизвестно, но на станции Бочкарево Амурской железной дороги, что близ Благовещенска, Дмитрий Вишневский появился с новой женой, мачехой Елены, которая совсем скоро родила сына, Константина.
Мало что известно о жизни семьи в то время, в большей степени потому, что Елена была слишком мала и запоминала только захватывающие события. Ее первые яркие воспоминания относятся к периоду Гражданской войны и японской интервенции на Дальнем востоке.
Еще летом 1918 Антанта объявила Владивосток международной зоной: здесь высадились японские и американские войска. Свергать большевицкую власть сразу они не стали, чуть позже это сделал чехословацкий корпус. Началось противостояние красных объединенным силам белых и Антанты. В 1920-м году на территории Дальнего Востока от Байкала до Тихого океана была сформированная марионеточная Дальневосточная республика (ДВР). Формальная независимость от Советской России позволила Дальневосточной республике создать Народно-революционную армию и начать борьбу с белыми и интервентами, опираясь на финансовую помощь красных. Большевистские войска с запада и сами боролись с интервенцией, но безуспешно. К осени 1920 г. японские войска благодаря дипломатическим усилиям марионеточной ДВР были выведены из Забайкалья, и к зиме большевики завершили его захват. Казалось бы, недалеко и до захвата Дальневосточной республики полностью, но красные встретили мощное сопротивление. На протяжении 1921-1922гг. власть на Дальнем Востоке все время переходила из рук в руки. Это время и запомнила моя прабабушка.
Каждое утро, проснувшись, жители ст.Бочкарево первым делом выходили на улицу и смотрели, какой флаг развевается над станцией. Если власть переходила к белым или японцам, мой прапрадед Дмитрий уходил из села и прятался. Однажды, когда японцы вошли в село, он не успел уйти. Полагаясь на удачу, он сунул свой пистолет в пальто сыну Косте, которому тогда было примерно шесть лет, в надежде, что у ребенка пистолет искать не будут, ведь японцы штыками проверяли все: переворачивали тюфяки и матрасы, вещи и одежду в поисках оружия. Но чего можно ожидать от дитя? Когда в дом вошли японцы, Костя громко похвастался: «А я никому не скажу, что у меня пистолет в кармане!». Один японец, услышавший это, штыком поддел с мальчика пальто и … перекинул его в кучу уже проверенных вещей. До конца жизни прабабушка гадала, спас ли иностранец таким образом семью или он не понимал русского языка и, уверенный, что оружия у Кости нет, поленился проверить.
Еще одним воспоминанием прабабушки был рассказ о приезде Клима Ворошилова. Будто бы она встретила его на дороге, он достал завернутую в тряпицу буханку хлеба и, протянув, сказал: «На, неси домой». Других источников, говорящих о пребывании Ворошилова в начале 20-х годов на Дальнем востоке я не нашла. Возможно, такая поездка имела место, но память девочки не сохранила фамилии посетителя и в более позднее время перепутала ее. Быть может, это был Блюхер. Хотя стопроцентно утверждать, что прабабушка ошиблась в фамилии человека, которого принимал у себя ее отец, тоже не берусь. В свидетельстве о рождении моего деда стоит г.Никольск-Уссурийск, а в военном билете уже г.Ворошилов, называвшийся так несколько лет Никольск. Была какая-то причина именно для такого переименования города?
Что интересно: детские воспоминания Елены всегда касаются партийной работы отца, его контактов с соратниками, а вот простых семейных, бытовых деталей совсем нет. Может быть, ребенку не хватало семейного тепла, взрослые были заняты глобальными проблемами, революцией, а личная жизнь отодвигалась на второй план? Но если Дмитрий действительно был значительной фигурой среди революционеров Дальнего Востока, то почему на мой запрос в центральный архив Амурской области был получен ответ об отсутствии любых данных о нем (см.приложение23)? Видимо, только для него революция была главным делом жизни, а он для революции, как миллионы других – пушечным мясом. Как бы то ни было, под влиянием отца и школы у детей складывалось вполне большевистское мировоззрение, они росли активными строителями коммунизма.
В 1924 году Елена окончила сельскую шестилетнюю школу и поступила работать учеником счетовода в кредитное товарищество, и сразу же вступила в комсомол. В 1925 г. райком комсомола направил активистку Елену в Благовещенск в годичную партийную школу. По окончании учебы она вернулась и работала секретарем нарсуда, а вечерами - пионервожатой, была редактором стенгазеты. Очень общительная и деятельная, она успевала всюду. В 1928 г. при админотделе были созданы иностранные столы, райком опять направил ее на курсы в Благовещенск, по окончании которых она работала на выдаче паспортов Китайским гражданам, участвовала в обысках по изъятию опиума. Эти сведения я почерпнула из регистрационного бланка члена КПСС, заполненного прабабушкой собственноручно (см.приложение24). Так как заполнялся он до войны, и все сведения подвергались проверке, можно считать эту информацию достоверной.
К этому же времени относится еще одно воспоминание об известной личности. Прабабушка рассказывала, что в 1929 г. приезжал Семен Буденный и обедал у них в доме, что совпадает с биографическими данными Буденного, который действительно зимой 1929 года был с инспекцией на Дальнем востоке.
Это был последний год, проведенный Еленой в отчем доме. Ввиду активной партийной деятельности, в 1930г. она была назначена председателем комиссии по чистке советского аппарата. К сожалению, мне было отказано в выдаче полной биографической справки (см.приложение22), у меня есть лишь начало рассказа о чистке: «Работа проводилась большая, о каждом собирали…» материал, по-видимому. Об этой деятельности Елена не распространялась позже, наверное, боялась быть непонятой. По природе она была человеком незлобивым, по отзывам родственников «ни разу дурного слова ни про кого не сказала», но в первые годы советской власти, подчиняясь общему порыву, в эйфории построения бесклассового общества, многое делала с энтузиазмом. А как позже объяснить внукам, выросшим на настроении XX съезда КПСС, что их «милая бабушка» в молодости на кого-то собирала компромат и участвовала в чистках, осужденных позже самими же коммунистами?
Как ярая комсомолка, моя прабабка ходила в красной косынке, проводила ликбез, участвовала в хлебных тройках, ездила вместе с другими партработниками на подводах по селам и собирала хлеб (сразу вспоминаю, как на другом конце страны кто-то в красной косынке так же забирал хлеб у ее будущих родственников, семьи Довбня). Однажды, в 1930г., во время такого сбора хлеба нужно было из Никольска лететь на острова на реке Амур. Самолетик был фанерный, маленький и дребезжащий. Не трусиха, но благоразумная, моя прабабушка отказалась лететь на нем и осталась в Никольске. Не зная, что делать, она гуляла по незнакомому городу. В парке на скамейке увидела плачущую девушку. Подошла, узнала причину горьких слез. Оказалось, что у девушки посадили в тюрьму отца и не разрешают с ним встретиться. Легкая на подъем и борец за справедливость, моя прабабушка уговорила девушку снова пойти в тюрьму. Справедливость восторжествовала, свидание разрешили, а спасенная девушка была бесконечно благодарна моей прабабушке за поддержку и помощь. Но настал вечер, и девушки задумались о ночлеге. За одним из заборов палисадника сидели старик и старушка. Девушки поинтересовались, кто из соседей сдает комнаты, и старики сами взяли их на постой. Так моя прабабушка поселилась в г.Никольске.
Ее отец, похоронив вторую жену, уехал в Кемеровскую область, женился в третий раз и там у него родился третий ребенок Николай.
А деятельная Елена же устроилась работать инспектором снабжения Райснаба и вскоре, по служебным делам приехав на заставу, познакомилась с будущим мужем, пограничником Василием Хоменко, моим прадедом.
Мой прадед Хоменко Василий Силантьевич родился в 1906 году в семье крестьян Арины и Силы Хоменко. И правильное отчество от Силы – Силыч. Но во всех документах дети его записаны Силантьевичами. Известно, что Василий был первым из восьми детей в семье, у него было 4 брата (Сергей, Павел – р.1911, Алексей, Дмитрий) и 3 сестры (Матрена, Прасковья, Александра). Родом эта семья была из хутора Вороны Полтавской области, но жили они около Красноярска близ районного села Большая Мурта в деревне Черная. Почему и когда переселились украинцы в Сибирь? Точно неизвестно, но в семье хорошо помнят о Столыпинской аграрной реформе, поэтому смею предположить, что именно во время реформы крестьянского надельного землевладения в России (проходившей с 1906 по 1917гг.) мои родственники и были переселены туда.
А вот что рассказывают они о проведении реформы: «Прежде чем переселить, строили новый дом для крестьян. Обычно были дома на двух хозяев: у каждого свои сени и комната, общая стенка-перегородка между комнатами. Приехавшим давали корову, если не было своей, и небольшой участок земли под обработку. Потом в новой деревне организовывали колхоз, где работали все переселенные крестьяне».
Вспоминают, что у нашей семьи тоже поначалу был маленький столыпинский домик, а потом уже, когда семья разрослась, сами построили большой дом.
Сведения о моем прадеде имеются только со времени встречи с прабабушкой. Именно ее воспоминания дают представление о моем прадеде как о человеке, муже и отце. Василий Силыч был пограничником. Неизвестно, какое у него было звание и какую должность он занимал в Никольске, (ответов на запросы в Подольский и Пушкинский архивы я еще не получила) сын предполагает, что либо начальник погранзаставы, либо заместитель начальника погранзаставы. Подтверждают эту гипотезу и обстоятельства, в которых он женился на моей прабабушке.
У нее уже был жених – рыжий Андрей, родом из-под Новосибирска. Незадолго до переезда в Никольск моя прабабушка ответила согласием на его предложение выйти замуж и собиралась ехать на собственную свадьбу. Андрей уехал раньше, чтобы приготовиться к торжеству. Но мой прадедушка, который уже успел влюбиться в мою прабабушку Люсю, как он называл ее, не мог допустить свадьбы. Когда она уже уезжала, Василий (который обычно не ходил с таможенниками по поездам) пошел по вагонам проверять документы пассажиров, сказал, что документы Елены не в порядке, забрал их, и той пришлось сойти с поезда. Она три дня подряд приходила к моему прадеду на прием, и все три дня он оказывался занят и не принимал. Наконец, на четвертый день он впустил ее в кабинет, сияющий, в новом, «с иголочки», мундире и торжественно сделал ей предложение руки и сердца. Оказывается, три дня он ждал, пока портной закончит шить его новую форму!
Но прежний жених не собирался жить с таким позором: его родители, готовясь к свадьбе, зарезали свиней, кур, назвали гостей, а невесту тем временем «увели». Андрей приехал в Никольск и с возмущением пришел на погранзаставу. В высоком кабинете он начал жаловаться на поведение подчиненных. А Василий, принявший его, спокойно и честно признался, что этот он вор - он. Так и остался Андрей ни с чем.
Из этого эпизода видно, что у моего прадеда была достаточно высокая должность на погранзаставе: у него хватало полномочий и незаконно снять пассажира с поезда, и решать в рабочем порядке все конфликтные ситуации на заставе.
Василий и Елена поженились. Прабабушка была большой шутницей. Она рассказывала, как подшутила над «свежеиспеченным» супругом на выходе из ЗАГСа: «Поздравляю тебя, Василий Вишневский, ты сам только что подписался под согласием взять мою фамилию». Она долго смеялась, вспоминая, с какой скоростью он побежал обратно для проверки документов. Видимо, в представлении Василия было бы позором взять фамилию жены. В 1931 году в том же Никольск-Уссурийске у них родился первенец - сын Виктор, мой дедушка. Елена была секретарем хлебной тройки в отделе хлебозаготовок райисполкома, Василий продолжал работать на погранзаставе. Он ловил перебежчиков, в большинстве своем китайцев-браконьеров. Работа была ответственной, случаев пересечения границы гражданами Китая было очень много. Обычно они бежали от пограничников, но однажды попался очень крупный для китайца нарушитель, он не побежал, а стал драться и так ударил моего прадеда, что тот отлетел метра на три. Единственное, что его тогда спасло, что он не выпустил из рук винтовку, падал кубарем, но с оружием в руках. Он рассказывал: при преследовании по русской территории китайцы всегда бежали до границы, а как только пересекали нейтральную полосу, поворачивались лицом к пограничникам, и, зная, что те уже не посмеют их тронуть, смеялись и строили гримасы – дразнились. Впрочем, русские тоже дразнили китайцев на своей территории. Сколько взрослые не ругались, а русская малышня все равно, завидев на улице китайца, так и норовила покричать «Ходя, соли надо?». Ходя – это неуважительное прозвище китайца. Дразнилка уходит корнями еще в те времена, когда в Китае соли почти не было, ее привозили только торговцы из чужих стран и продавали за космические деньги. К XX веку дразнилка почти утратила актуальность, но все равно китайцы на нее бурно реагировали: раздражались и бегали за дразнящими.
Бывало, при осмотрах на таможне женщины требовали, чтобы их досматривала женщина, и тогда Василий вызывал жену. Объяснял ей, где обычно «везут» контрабанду – золото и опиум. В основном дамы пытались провезти контрабандное золото в нижнем белье и даже в своем теле. Муж подробно инструктировал о всех хитростях контрабандистов и об интимных женских «тайниках». Зная, что ей неприятно обыскивать людей, он очень редко просил о помощи в таком деле. Внукам она рассказывала, как работала в разных женских организациях, а у одной из них при сокращении (что было в те годы модно) по начальным буквам явно читалось: «Ж.О.П.А.», над этой вывеской потешался весь город, пока аббревиатуру не заменили на «О.Ж.Е.П.». Что это сокращение значит, непонятно: «Женская Организация …». Если учесть, что прабабушка работала в Райснабе, можно предположить, что «П.» означает «Продовольствие» или «Продуктовый». «А.» может означать «Амур» или однокоренное слово, а вот что значит «Е.», не предполагаю. В общем, с юмором тогда все было в порядке. Никого не посадили за такую вывеску, расстрельное время еще не пришло.
В 1933 году Василия переводят на заставу в село Тауйское в Якутской АССР близ Магадана. Там в 1934г. и родился второй сын, Станислав. В Тауйском Елена управляла делами Тауйского Сельхозкомбината и растила детей. Старший, Виктор, мой дед, вспоминает, (видимо, не свои воспоминания, а не раз пересказанные взрослыми, так как самому было 4 года) как однажды во время тихоокеанского шторма «спасал имущество» погранзаставы. Он увидел, как непривязанную к причалу пустую лодку уносит бурной водой, и бросился спасать советскую собственность, прыгнув в лодку. Лодка с четырехлетним мальчиком на борту не остановилась в своем «побеге», но отчаянный крик малыша привлек внимание взрослых. Спасли и Витю, и имущество, которое он пытался сберечь из своих ранних, но глубоко патриотических чувств.
В 1935 году семья переехала в Красноярск, ближе к родне. К этому времени в речном порту города уже работал брат Василия, Дмитрий. Второй брат Алексей жил с семьей в Большой Мурте и был председателем колхоза. Остальные еще жили в д.Черная. Переехавшая семья первое время жила в двухэтажных бараках, стоявших на том месте, где сейчас располагается Красноярская тюрьма, потом снимали квартиру в старом районе Красноярска «Ладейка» и одновременно строили свой дом на улице Советской, в районе, называемом в народе «поселок «1 Мая». Казалось бы, семье, лояльной советской власти, ничего не может угрожать, но…
В 1937 году на грамотного и умного Дмитрия, работавшего в речном порту, донес завистник, и его арестовали, отправили в Норильск в ИТЛ. Следом арестовали Алексея, председателя колхоза. Дмитрий пропал без вести, а Алексей бежал с этапа и много лет жил у какой-то женщины в северной деревне, не давая о себе знать. Уже в конце 60-х, после «оттепели», он приезжал в Красноярск к вдове Василия и рассказал о себе. А тогда, в 1937 мой прадед Василий, боясь, что следом за братьями придет и его черед, как родственника врагов народа, уволился из НКВД и устроился на в совхоз пригородного хозяйства завода Красмаш (Красноярский машиностроительный завод).
К 1937 году достроили дом в поселке «1 Мая» и переехав туда, прадед Василий посадил два тополя возле новостройки. Скоро родился третий сын Гена. С соседями по поселку жили дружно, все праздники отмечали вместе, то в одном дворе, то в другом. Только одного человека ненавидел весь поселок. Это был Гурей, который донес на Дмитрия Хоменко, брата моего прадеда. Он был родом с Большой Мурты и по его доносам посадили еще многих земляков, все это знали и презирали его. Василий как мог помогал семьям пропавших братьев, двоих детей устроил в ФЗУ, поочередно три племянницы жили у него, учась в техникуме. Дом его был хлебосолен для всех, и не было такого времени, когда бы кто-то из его родни не жил у него в доме.
Как вспоминает мой дед Виктор, до войны у них жила домработница, к которой относились как к члену семьи. Елену муж устроил работать к себе в пригородное хозяйство. Она была кассиром-инкассатором, ст.бухгалтером. В ее трудовой книжке на листе сведений о поощрениях есть запись от 6 ноября 1938 года: «Премирована вещами кожа хром на 239 дец. и материи 10 метров». Такую премию выдавали трудящимся к празднику Октябрьской революции. (см.приложение25)
С 1937 года Василий работал начальником участка «Конный двор» при заводе – это вроде современного транспортного цеха. Ведь автомобилей в городе не было совсем, и все перевозки грузов выполняли лошади. Прабабушка рассказывала, что у директора завода «Красмаш» было два элитных красавца-жеребца, и мой прадед, ответственный за этих рысаков, никому их не доверял, всегда сам на них возил директора. Как я понимаю, обожаемые с детства, а позже ставшие неотъемлемой частью работы на заставе, лошади были для моего прадеда любимым увлечением.
В свободное время он объездил на лошадях все окрестности правобережного Красноярска: от Кузнецовского плато до Куйсумского хребта, ведь город опоясывают красивейшие отроги Восточных Саян, от созерцания которых захватывает дух. Сын помнит, что отец сдружился с переселенцем из Эстонии Тапо, жившем на горе в районе реки Базаихи, и они частенько вместе ездили на лошадях по горам.
Первые же автомашины в городе появились только вместе с эвакуацией завода «Красный профинтерн» из Бежец в 1941 году, здесь завод назвали «Сибтяжмаш», то есть «Сибирский Завод Тяжелого Машиностроения». Эти машины - 5 пятитонок с деревянным кузовом - возили с кирпичного завода кирпичи для строительства «Сибтяжмаша». Дед вспоминает (ему тогда было десять лет) как зимой они с ровесниками-сорванцами цеплялись железным крюком сзади за грузовик и катались «паровозиком» по 5-6 человек – дети есть дети. Еще он помнит, что малолетние мальчишки не были такими уж «замороченными патриотами», чтобы день и ночь думать: «Все для фронта, все для победы»! Его воспоминания расходятся с книжным официозом. При всей неприятности этих воспоминаний – из песни слов не выкинешь. А было так: мальчишки лазили по стоящим в чистом поле у железной дороги станкам только что эвакуированных заводов и раскручивали на них болтики-винтики. Понимание цены этих забав придет позже, с возрастом, но мне интересно, как же охраняли сгруженное оборудование (во время войны!!!), если мальчишки свободно лазили там? Если бы это был один случай, навряд ли бы он остался в памяти ребенка.
В учебниках истории я читаю о самоотверженном труде рабочих, возводивших заводы в Сибири и на Урале в кратчайшие сроки. Если учесть, что большинство мужчин ушло на фронт, то, получается, что в рекордные сроки необученные женщины и подростки совершили чудо. А вот по воспоминаниям мальчишек военного времени создается ощущение, что все строилось руками заключенных. Объяснимо, ведь мальчишки не видели круглосуточную работу в цехах, зато они ежедневно видели бегущий в любую погоду под конвоем строй заключенных. Всю нынешнюю территорию речного порта занимали лагерные казармы. Ежедневно мимо поселка «1 Мая» зеков гнали на строительство цементного завода. Он построен в 1943 году руками, лебедками, без всяких машин и механизации. С помощью заключенных же возводили и цеха «Сибтяжмаша» и других заводов.
Перед войной, в 1940 году Елена родила четвертого ребенка, дочку Алю, и Василий посадил около дома еще два тополя, чтобы теперь их было четыре, по числу детей. С первых дней войны мой прадед просился на фронт, но его не брали, говорили, что он нужен в тылу для организации работ по возведению завода. Его брата Павла же призвали, он был рядовым, командиром стрелкового отделения, погиб в бою 12 сентября 1943 года, похоронен в с.Шевченко Донецкой области (согласно краевой книге Памяти).
В 1941 году, на подъеме патриотической волны моя прабабушка Елена вступила в партию (партбилет №00936120) (см.приложение26) и была отозвана в распоряжение райкома ВКП(б). Оба работали в то время с утра до ночи, приглядывать за детьми и вести дом помогала молодая женщина Дуся, ленинградка из блокадников, которых тогда расселяли по всем домам.
В 1943 году Василия Хоменко наконец призвали на фронт. Перед его отъездом прабабушка подстриглась в парикмахерской и супруги вместе сфотографировались. Она дала ему обет не стричься вплоть до его возвращения.
Он уехал вместе со своим другом Дмитрием Сергеевичем Пастуховым (с которым и работал, и жил рядом). (Сведениями о судьбе Д.С. я пока не располагаю). Мой прадед служил гвардии младшим лейтенантом, командовал отделением «Катюш». Отделение все время перебрасывали с места на место, поэтому прадед не получил ни одного письма из дома, хотя сам писал и с дороги, и с фронта. В семье сохранилось четыре его письма, письмо от друга моего прадеда Василия, И.А.Шкарпитного, и ответ командира части на запрос. Вот электронное содержание, в неразборчивых местах многоточие, сами письма – см.приложения с №27-по №32.
Письмо №1 от 30 мая 1943г.
С добрым вечером. Почему с вечером… что только читаешь … приходишь с работы. Я
пока жив и здоров. Жизнь вообще … с нашей жизнью далеко не родня, конечно … в
смысле меня. А вообще прибуду не раньше как 10-12 июня, вот и все новости.
Привет от Дмитрия Семеновича {Пастухова}. Целую озорницу Алочку, Гену, Славика и
хозяина Витю. Думаю, что он самый большой и послушный.
Продолжаю для тебя, Люсенок. У меня к тебе один небольшой наказ. … Особенно не
надейся, что …кривая вывезет. А лучше и самое главное, обрати свое внимание на
себя … как жить лучше. Кушай, питайся сама в …. Если ты будешь здорова, то будут
здоровы и пацаны. Если ты зачахнешь, то и сыновья умрут. Вот на это обрати
внимание.
Пока все. Привет всем. Целую всех.
30-5-43 г.
Он еще в дороге, еще свежо в памяти ощущение дома, что жена приходит домой только вечером, тогда и будет читать его письмо. Он как бы мысленно сам прокручивает картинку событий, как она читает письмо, как слушают дети. И потому предупреждает, что продолжение письма только для нее. Видимо, в разлуке он острее почувствовал возможность потерь, много думал, может, уже и видел сирот по вокзалам, поэтому наказывает ей беречь в первую очередь себя. Наверняка, уходив на фронт, просил беречь детей. И теперь он делится с ней своими думами, как бы она не заботилась о детях, а если отдаст им последний кусок и умрет, то и сыновья не выживут. Эту мысль он выражает ей спокойно, без патетики, и от этого свидетельства жестокой повседневности того времени сильнее чувствуется весь ужас беды, обрушившейся на нашу страну и коснувшейся каждой семьи.
Письмо №2 от 13 июля 1943г.
Добрый день, Люсенок! Письма я с дороги писал очень часто, конечно, от вас
получать я не мог, потому что не было адреса. С адресом пишу только второе
письмо. На место прибыл не так давно. Деньги я еще не получал. Аттестат высылаю.
Живу пока ничего, хотя радостного в моей жизни пока ничего не происходит.
Новостей у меня никаких нет. Где нахожусь, ты должна знать, вот письмо получила.
Пишите письма чаще. Витя! Ты сейчас пока на отдыхе, то старайся научить Славика
за лето читать, показывай ему буквы, а Славику надо стараться научиться хорошо
читать и писать, а то он не сможет сам мне написать письмо. Я думаю, что ты,
Витя, ему поможешь. Пиши, Витя, письма чаще, как можешь, так и пиши. Слушайся
маму. Поменьше деритесь между собой. Живите дружно. Вот пока все. Целую Витю,
Алю, Славика, Гену.
Мой адрес старый: полевая почта 31788Э. Но пока письма …. Больше по этому адресу
не пишите, т.к. на днях будет адрес другой.
Целую Люсю. Вася. Привет всем в Красноярске.
13-VII-43г.
Он уже начал тосковать. Хочется вестей от семьи. Понимает, что не могли еще писать, не было адреса, путается, прося писать и в то же время пока не писать, т.к. ожидает нового адреса. В своем желании вестей обращается к сыну, потом просит его научить писать брата, в надежде, что у младших больше времени для написания писем. И сквозь все письмо опять чувствуется его боль и тоска по семье. Читая, я понимаю, что мой прадед, которого я никогда не видела, дорог и близок мне. Я ощущаю происходившее, и мне становится тяжело и обидно, как будто это я не получила писем из дома. А ведь отчасти это правда – прадед и я связаны кровно и являемся частью друг друга.
Письмо №3 от 27 июля 1943г.
Добрый день, маленький шалунчик Гена. Поздравляю тебя с днем рождения, тебе 12
августа исполнилось 6 лет, а ты все такой же шалунчик, как и был. Ну, что же,
Гена, расти большой, слушайся маму, Витю, Дусю и т.д., будь умным мальчиком,
играй, бегай, только поменьше дерись с мальчиками, такими как ты. С
удовольствием бы тебе к твоему дню рождения прислал яблок, но посылок не
принимают, а поэтому в день твоего рождения я вместо тебя буду кушать яблочки и
вспоминать тебя, тебе высылаю денег 300 руб. Пусть мама тебе что-либо купит. И
так, расти, расти, расти большой, умный и хороший. Целую тебя. Твой папа.
Витя и Славик, поменьше обижайте Гену, он все же меньше вас. Надо кое где делать
ему уважение, как это делают хорошие братишки, чтоб он плохому не учился, так
как вы у мамы первые помощники. Любимая дочурочка Аля, наверное, больше всех
обижает Гену, но, Гена, не обижайся, это потому, что она меньше. На этом
заканчиваю писать. Целую Витю, Славика, Алю, Люсю. Привет всем. Витя, пиши
письма.
Ваш папа.
27-VII-43 г.
Через 10 дней после прошлого письма он поздравляет сына с днем рождения, выражая только одно сожаление, что не принимают посылки. У него в конце июля полно яблок, а сыну в Сибирь нельзя отправить. В остальном письмо вполне ровное и спокойное, он только недавно сообщил новый адрес и, ожидая письма, представляет своих домашних, воображает, как резвятся дети, дает шутливые наставления.
Письмо №4 от 19 октября 1943г.
19-10-43 г.
Здравствуй, Люсенок, Виктор, Славик, Гена и любимая дочурка Алочка. Я пока
здоров. Но плохо одно, что моя дочурка еще очень маленькая, если бы она была
большая и хотя немного могла писать, она бы меня не забыла бы, хотя немного, но
писала бы. Вы же все грамотные, а писем совсем не пишите и довольно обидно
получается. Все получают письма, а я как будто сирота, никакого письма от семьи.
Правда, вы дальше других находитесь. Люсенок, я еще ни одного письма от тебя не
получил, а также от Вити.
Убедительно прошу сообщить хотя бы одним письмом сколько ты получила от меня
денег и получила ли аттестат на 650 руб. Денег перевел, кроме аттестата 3600
раньше и не знаю, в воздух перевожу или ты получила. Повтори. Сообщи, как
здоровье твое, доченьки и сыновей. Мне все же хочется знать. Я находился не так
далеко от своей родины. Сейчас, наверное, буду там, где находился раньше
Бобриков. Был там, где работал Ро……ч, весь край прошел пешком, но тот край мне
не понравился, моя родина красивее выглядит, несмотря что войны было больше там.
На этом писать заканчиваю, еще одна просьба, сообщи мне адрес Пастухова Д.С. Я с
ним расстался только в августе месяце, он оставался в тылу на …… Привет всем,
целую Люсю, всех сыновей, Алю.
Адрес мой: полевая почта 35686-Н Хоменко Василию Силантьевичу.
Жду ответа
Уже полгода, как он призван, и ни одного письма. Ему обидно, ему кажется, что они просто не пишут ему. Он уже упрекает: «Вы же все грамотные». В отчаянии обращается уже и к самой маленькой дочке, Але, которая даже не умеет писать – так хочется получить пару строк! Его отчаяние почти осязаемо, явственно чувствуется боль человека, забытого теми, за кого он каждый день готов отдать жизнь…Его горе, волной окатывающее меня, подталкивает осудить беспамятную семью. Но на самом деле семья писала, и много, и часто, но письма не доходили – так работала полевая почта, все время не поспевая за передислокацией военной части прадеда.. И каково же было воевать солдатам, если они «как будто сирота, никакого письма от семьи»? А как переживали родные, узнавая из его писем, что связь односторонняя! Сейчас читать и думать об этом тяжело. А каково было тогда этим жить?
И вот письма с фронта прекратились. Началась тревожная неизвестность. В январе семья получает похоронку, но не хочет верить, ведь столько много рассказов об ошибках. Вдруг он просто ранен, отправлен в госпиталь, и в военкомате напутали? Они пишут письмо командиру части, а в марте получают страшный ответ.
Письмо от командира войсковой части Орлова от 24 февраля 1944г.
На Ваше письмо Войсковая часть №35733 сообщает, что Ваш отец гв.мл.лейтенант
Хоменко Василий Силантьевич 28 ноября 1943 года в 11 часов был тяжело ранен в
грудь и живот отчего скончался 29 ноября 1943 года в 23.40 часов.
/Командир войсковой части Орлов/
24 февраля 1944 года.
В книге памяти (см.приложение33) я нашла, что мой прадед похоронен в д.Шумейки, Светлогорский район Гомельской области, Белоруссия. В похоронке же дан старый адрес военных лет: БССР, Полесская область, Парический район, д. Шутейка (недалеко от г. Коростень).
Когда-нибудь я обязательно там побываю, найду это место, как бы оно не называлось и возложу цветы.
Прабабушка была верна обету, данному мужу и никогда больше не стриглась. Даже когда стала совсем старенькой и длинные, жидкие волосы очень мешали. После войны к ней приезжал в гости ленинградец Андрей с рыжими волосами – тот самый брошенный жених Андрей. Он снова звал Елену замуж, но, верная мужу, моя прабабушка, конечно, не согласилась. Четыре тополя, посаженные мужем вдоль дома, олицетворяли для нее детей. Ухаживая за ними, она верила: пока они стоят, и дети живы.
Кроме прадедовских писем, в доме хранится и письмо его фронтового друга:
Письмо от друга, И.А.Шкарпитного от 6 июля 1943г.
Здравствуйте, Елена (к великому сожалению, забыл Ваше отчество, кажется,
Дмитриевна). Передаю пламенный фронтовой привет. Ставлю вас в известность, что
настоящие строки пишу по просьбе вашего мужа Василия, с которым я вместе три
месяца делил и горе и радость, и хлеб и соль. Скажу откровенно – хорош Ваш Вася.
Недавно проводил его в бой за Украину. Прощаясь, мы поклялись беспощадно бить
фашистов, освобождать родные города и села, …….. быть друзьями. Сегодня иду в
бой. Предстоит жаркое сражение, случайно встретил Пастухова Д.С., долго
беседовал с ним и вот решил написать Вам несколько слов, т.к. адреса Васи я еще
не знаю. Если будете писать ему, сообщите ему об этом. Я постараюсь держать
связь с В., как только узнаю его адрес. Желаю Вам здоровья, успехов в работе и
передаю привет от Пастухова. Приветствую ваших детей. С уважением к вам И.А.
Шкарпитный, ст.лейтенант, 1920 г.р.
06.7.43 г.
Ст.лейтенат Иван Шкарпитный приезжал к прабабушке после войны. Они с прадедом поклялись, что тот, кто выживет, найдет семью друга и, если будет надо, поможет ей. Он рассказал жене о том, как воевал ее муж, и предложил помощь. Но Елена Дмитриевна уже работала председателем районного отдела социального обеспечения, получала зарплату и деньги по аттестату мужа, поэтому от помощи Шкарпитного отказалась.
Елена Дмитриевна продолжала работать в районном отделе соцобеспечения, первой обязанностью которого в те годы была помощь бывшим фронтовикам, инвалидам, сиротам. В 1944 с фронта возвращались только инвалиды, люди, искалеченные не только физически, но и с расшатанной нервной системой, с фронтовым опытом, не терпящим никакой волокиты и собирания «бумажек». Вся неудовлетворенность жизнью, весь негатив выплескивался на работников соцобеспечения. Худенькая вдова с четырьмя детьми на руках ежедневно выслушивала упреки «тыловой крысе, разжиревшейся на наших харчах». От особо воинственных, не раз пытавшихся костылями перебить работников отдела, пришлось перегораживать кабинет железной решеткой с окошком.
Жизнь шла своим чередом, дети росли, старший сын Виктор, мой дед, учился на радиста в военизированном авиаотряде. На острове Татышева на Енисее размещался 14-ый учебно-тренировочный отряд гражданского воздушного флота. Летали на водных самолетах «Каталина», стоявших на лыжах или поплавках. В 1951 году, в армии он становится курсантом команды 8-го отдела штаба округа в Новосибирске, городе, в котором раскрылись «актерские данные» деда. Как-то раз помощник режиссера оперного театра, выскочивший на улицу, попросил сидевших около театра курсантов(см.приложение34) о срочной помощи: по ходу действия спектакля надо было пройтись по авансцене. Молча. Ребята помогли. Теперь полвека никто не может возразить на заявление деда: «Я выступал в Новосибирском оперном театре». Истинная правда.
Для прохождения практики по назначению он уехал в г. Самарканд (см.приложение35), где и познакомился со студенткой Узбекского Государственного Университета им. А.Навои, Варварой Довбня (приложение36). Их первое лето было овеяно дыханием древних памятников Самарканда: Шах-и-Зинда, Регистан и пр. (см.приложение37, приложение38). Ровно через 20 лет Варя привезет в Самарканд своих дочерей и покажет им в студенческом дворе университета «огромный» дуб, (который окажется и не таким уж огромным), под которым их отец признался ей в любви.
Здесь переплетаются две тонкие нити двух семей, таких похожих и непохожих, становясь единой историей (см.приложение39).
Они встретились на первомайском вечере в гостях у заведующей детским домом, мои будущие дед и бабушка. Он влюбился сразу после полученной пощечины вместо неполученного поцелуя. Все фотографии с изображением курсанта-франта пестрят ласковым ее прозвищем «моя смуглянка». К концу года, получив звание младшего лейтенанта, он демобилизовался и в Самарканд полетели письма. Он писал ежедневно. Бабушка хранила эти стопки писем несколько лет, пока наводнение не испортило их. И теперь только благодаря манере тех лет подписывать посылаемые фотографии, я могу оценить чувства, некогда владевшие моим дедом, потому что уже давно из «любимой смуглянки» она превратилась в «Варю» и только иногда, по особому настроению, в «Варварушку». Раньше, перебирая старые фотографии, я замечала лишь, как точно они передают дух времени, а сейчас задумалась о том, что надписи несут в себе не меньше информации. У меня множество современных фотографий, но разве хоть по одной можно судить о настроении и чувстве человека, пославшего это фото мне? Таковы издержки технического прогресса.
Следующим летом Варя проходила практику в Красноярске (см.приложение40). Студенты биофака сами выбирали, с какого уголка страны они привезут и опишут гербарий (см.приложение41). Варя поехала на «смотрины». Решившая подшутить над будущей родней, еще в поезде заплела 40 косичек, и, надев тюбетейку и национальное узбекское платье, привела сибиряков в шок (см.приложение42). Пока она обходила дом, лица его удивленных обитателей попеременно показывались во всех окнах подряд, вслед ее пути.
Свадьбу в 1956 году справляли всем поселком (см.приложение43-приложение45). У них родились две дочери, Ольга (см.приложение46) и Елена, моя мама. Виктор, получив звание младшего лейтенанта, попал под крупное сокращение армии и, закончив курсы крановщиков, до 75 лет проработал строителем (см.приложение47), принимая участие в монтаже сложнейших производственных и культурно-бытовых сооружений в крае. Конечно, в соответствии со временем, его ударный труд был отмечен и наградами, и званиями, и депутатством. Варя, за неимением свободной ставки биолога, пошла временно работать учителем начальных классов, да так ею и осталась на всю жизнь (см.приложение48). Воспитание детей было ее призванием(см.приложение49). Она почти сроднялась с каждым своим выпуском (см.приложение50). Не только старалась учить их индивидуально, по ночам готовя карточки для каждого, чтобы и отличнику было интересно на уроке, и троечнику, но и шила многим сама костюмы, ходила с ними в походы, водила вместо родителей на различные кружки, к заболевшим детям обязательно ходила на дополнительные занятия. Она помнила каждый выпуск, и через тридцать лет, встречая бывшего ребенка или его родителей, точно помнила его имя, увлечения, успехи и беды. Ей довелось учить детей разных национальностей, но однажды, когда она в списке первоклассников обнаружила фамилию Миллер, она запаниковала. Боялась, что не сможет к немцу относиться так же, как к остальным. «Проклятый Гитлер» и свист летящих бомб во снах до сих пор сидел в ней с детства. Но опасения были напрасны. Она полюбила мальчишку всей душой, он был ее любимым учеником. На рубеже веков, по приглашению Владимира Миллера, каждый день которого расписан зарубежными гастролями на годы вперед, она придет, опираясь на палочку, в малый концертный зал филармонии послушать его великолепный бас.
В 1966 году семья «получила» двухкомнатную квартиру в «хрущевке» и уехала из отчего дома (см.приложение51), в котором и без них было много обитателей, выросших и обзаведшихся семьями. Мне рассказывали, что это событие было сродни чуду, как они буквально летали от счастья по пустой квартире с двумя кроватями и одним буфетом и не могли поверить в это счастье. Стали обживаться. В очереди на холодильник простояли 1,5 года, каждую неделю отмечаясь на перекличке, рисуя новый номер очереди на запястье наслюнявленным химическим карандашом. Телевизор, стиральная машина, швейная – все эти товары не покупали, а «доставали», отмечаясь в очередях или по знакомству. Хорошо, что у деда золотые руки и деревянную мебель он сооружал сам. Жили небогато. Подспорьем, как и у основной массы населения страны, был дачный участок в 6 соток. Овощи, ягоды, ранетки и яблоки были со своего сада.
Варя всегда хотела своим девочкам дать то, о чем сама несбыточно мечтала. Обе учились музыке. В1967 году, в год 350-летия немецкой фирмы «Рениш», в тот год, когда пианино черного цвета «Енисей» стоило 200 рублей, Варя взяла в кредит на 3 года!!! маленькое коричневое с выгнутыми ножками и крышкой чудо, под названием «Рениш» за 1200 рублей.
Дети проучились не намного дольше, чем она выплачивала кредит. Как много все-таки зависит от учителя – «зажжет» ученика он или нет. Мою маму взяли по конкурсу, как одаренного ребенка, в бесплатную музыкальную школу при училище искусств. Три года они с молодым преподавателем занимались душа в душу, обгоняя программу. А потом та уехала в консерваторию. Любимым методом нового учителя было битье линейкой по пальцам. Поплакав с месяц, мама тихо перестала посещать уроки. Когда весной бабушка пришла на годовой итоговый концерт, оказалось, что дочь уже полгода как бросила занятия музыкой.
Школа занимала у Вари все время. С утра уроки, потом планерки и «продленка», вечером в школе кипела жизнь: с детьми что-то репетировала, с родителями обустраивала класс, конструируя необычные многослойные доску и стеллажи, рисовала наглядные материалы. Как в любой учительской семье, сначала тетрадки помогал проверять муж, потом подросшие дети. Вместе шутили над ученическими ошибками, типа: «пук-пук, и полка готова», а уж изложения давали полный простор для веселья. Перлы, вроде «а серая шейка по льду, как корова на льду» - повергали всю семью в гомерический хохот. Варины трудовые успехи отмечались грамотами и наградами, она стала отличником народного образования и получила звание «учитель-методист» (см. приложение60,61 )
Как же сложилась дальнейшая судьба моих украинских родственников, осевших в Узбекистане? Иван Довбня, выйдя на пенсию и узнав, что Козлова уже нет на свете, поехал на родину, проведать сестру Харитыну. По дороге простудил свои слабые после каторги легкие и скоропостижно скончался. Его похоронили на родине, в ныне переименованном селе Кирове. Младшая дочь Таня как раз окончила пединститут в Ургенче и по распределению уехала на Украину, где вышла замуж и родила двоих детей. Она забрала Василину с собой и та, уже будучи на пенсии, с удовольствием возилась с садом, огородом и внуками. Со временем, изработанные ноги перестали служить ей и она еле передвигалась по дому.
Сын Михаил, новатор и изобретатель (см.приложение52), стал Героем Социалистического труда (см.приложение53,54), членом горкома, обкома, партсъезда (см.приложение55) и т.п. Он жил в Узбекистане (см.приложение56) до самого распада Советского Союза. Несмотря на различное «членство», он был простым и добрым человеком, в доме у него все было механизировано собственными руками, все его уважали и гордились дружбой с ним. Среди соседей и хороших знакомых, кроме узбеков были татары, корейцы и представители других национальностей, но особой разницы не ощущалось. Все жили в атмосфере дружбы, доброжелательности, заботы друг о друге. И эта теплота отношений была не показной, а искренней. Постоянно семьями ходили в гости друг к другу, узбеки всегда угощали, усаживая прямо на ковер, подавали плов и чик-чак на общем большом блюде, все ели руками, хозяева по чуть-чуть подливали в пиалы зеленый чай. Когда кто-то из соседей по дому заводил стряпню, принято было угощать весь подъезд. Михаил, за более чем сорокалетнюю жизнь в Узбекистане, не помнил, чтобы хоть раз вставал вопрос о чьей-то национальности, чтоб кого-то оскорбили. Как, каким образом такой гостеприимный и доброжелательный народ вдруг резко вспомнил, что его притесняют? Соседи и сослуживцы свое отношение к русским в 1991 году не поменяли, а вот незнакомые, которым нечего было стесняться, начали очень хорошо разбираться в том, «кто здесь главный». С началом перестройки потихоньку стали выдавливать русских с руководящих должностей, сначала одного Мишиного друга, другого, потом дочь. На их место пришли не очень знающие люди, но коренной национальности. И Михаил решил, что хорошего будущего здесь для его детей не будет. В 1991 Михаил продал все свое имущество, купил дом в Тихорецке (Краснодарский край) и уехал туда с семьями дочери и сына.
Дети Виктора и Вари выросли, выросли уже и внуки, я, старшеклассница, самая младшая их внучка.
Обе мои прабабушки умерли в самом конце ХХ века, почти дожив до 90 лет (см.приложение57,58). Они прожили одинаковый отрезок времени, обе родились в первый десяток нового века и умерли в последний десяток уходящего века. На первый взгляд, что общего между крестьянкой, всю жизнь зарабатывающей на хлеб тяжелым физическим трудом и служащей госаппарата, всю жизнь прожившей с домработницами, не умеющей даже штопать носки? В том, что обе женщины мужественно вынесли на своих плечах доставшиеся им беды, все потрясения своей страны, служили ей, как умели, в лихолетье вырастили и воспитали своих детей, каждый из которых занял достойное место в обществе.
В 10 лет я ездила с бабушкой Варей на Украину в гости к ее сестре Тане. Складывающиеся обстоятельства «новой» жизни заставили ту в начале 90-х годов уйти из школы и заняться торговлей. Теперь у нее свой небольшой бизнес, сад, огород и красивый уютный дом в Полтавской области. В школу она возвращаться не собирается (да уже и нет на селе русскоязычной школы), а мечтает перебраться в Россию, в Тихорецк.
Михаил все эти годы помогал своим детям строить дома и обихаживал свой. Провел на свою улицу газ, смастерил инкубатор, развел сад и обустроил хозяйство. Пару лет назад, когда, наконец, дети достроили свои дома, а внуки выросли и поступили в институты, и можно было просто жить, никуда не стремившись - он умер.
Поселок «1 Мая» давно превратился в одну из центральных улиц правобережья Красноярска, застроенную высотными домами. На месте прадедовского огорода стоит здание скорой помощи. Я родилась в 1992 году совсем рядом, на этой же улице, в 3-х минутах ходьбы. С раннего детства, с того момента, как помню себя, каждый раз во время прогулки мимо прадедовских тополей мне рассказывали их историю, а я каждый раз ворчала, что все это слышала уже сто раз. Собирая материал для этой работы, я пожалела, что ни разу не прислушалась. Все, что я узнала за эти месяцы, только разбудило во мне интерес к истории моей семьи, заставило меня гордиться ею, через нее лучше понять историю страны. Когда я услышала о конкурсе, то решила писать, как обычно, о письмах прадеда с фронта и опросить родственников. Но записи опросов разрастались, выявляя на свет все новые имена и подробности и для моего пересказа этой истории пришлось уже опускать многих и многое, чтобы читатель не погряз в общих мелочах.
Я поняла, что эта моя работа не конец истории, а только начало моего расследования. Я поздно сделала запросы в архивы, некоторых родственников еще не успела уговорить поделиться своими воспоминаниями, вполне вероятно куда-то съездить на места бывшего проживания, собрать недостающие документы и фото. Оказывается, история своей семьи увлекает лучше любого детектива. Вместе со своими предками я проследила всю историю моей страны в ХХ веке.
ХХ век закончился. Огромные тополя стояли, пыля июньским пухом. Они выжили.
Век ХХI. Тополям обрезали верхние ветки. Они стояли обрубленными старыми пеньками, но стояли.
2007 год. Кто и зачем убил один тополь? Кому он помешал, обрубленный и не пылящий, стоящий почти на перекрестке, далеко от современных домов?
В мае этого года первой похоронили младшую из детей Василия, дочь Алю (см.приложение59).
История моих прадедов, вынесших на своих плечах все потрясения своей страны в ХХ веке, выстоявших и не сломавшихся, типична для советских людей.
Это история простых украинских крестьян, всю жизнь зарабатывавших на хлеб тяжким физическим трудом, вопреки всему старавшихся быть лояльными к руководству и любивших свое отечество, вроде бы, не принимавших никакого участия в политике, но политика сама занялась ими, сделав их заложниками советской системы подавления и абсолютного пренебрежения «человеческим материалом».
Это история рядовых сибирских служащих, проживших жизнь с верой в Отечество, по
канонам политики, проводимой страной и верящих в ее светлое будущее. Живших для
ее пользы: защищая ее рубежи, возводя заводы, помогая нуждающимся, несмотря на
то, что репрессии и война не обошли их стороной.
Только сила духа, вера и любовь помогала простым советским людям, таким, как мои
прадеды, выживать вопреки тоталитаризму и фашизму, войне и голоду, разлукам и
расстояниям.
В хронике моей семьи прослеживаются все значительные этапы и трагические события страны: революция, гражданская война, коллективизация и индустриализация, репрессии, высылка, война, восстановление хозяйства, ударный труд послевоенных пятилеток и участие в социалистических соревнованиях эпохи «развитого социализма», перестройка, распад империи. И вот теперь главные персонажи двадцатого века наблюдают за тем, как вписываются их внуки в новое время, каково это время, и будет ли оно благосклонно к ним.
1. Приложение 1 Схема родословной по материнской линии
2. Приложение 2 Архивная справка о раскулачивании, осуждении и реабилитации
3. Приложение 3 Архивная справка по вопросу восстановления прав
реабилитированных граждан
4. Приложение 4 Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 30.01.1930 г.
5. Приложение 5 Цитата о выполнении постановления Политбюро ЦК ВКП(б) от
30.01.30 г.
6. Приложение 6 Сообщение Хоменко В.И.
7. Приложение 7 Архивная справка о признании пострадавшим от политических
репрессий
8. Приложение 8 Директива НКВД СССР от 03.11.1937 г.
9. Приложение 9 Архивная справка о местах лишения свободы из ИЦ УВД Хабаровского
края
10. Приложение 10 Цитата о дате освобождения г.Кобеляки
11. Приложение 11 Справка о работе В.И. Хоменко в 1944-45 г.г.
12. Приложения 12-19 Фотографии
13. Приложение 20 Диплом выпускницы УзГУ им.А.Навои Хоменко В.И.
14. Приложение 21 Фотография В.В. Хоменко в Самарканде
15. Приложение 22 Биографическая справка Е.Д. Хоменко
16. Приложение 23 Ответ из архива Амурской области на запрос В.В.Хоменко
17. Приложение 24 Регистрационный бланк члена КПСС Е.Д.Хоменко
18. Приложение 25 Копия листов из трудовой книжки Е.Д. Хоменко
19. Приложение 26 Характеристика на Е.Д.Хоменко
20. Приложение 27 Копия письма В.С. Хоменко от 30.05.43 г.
21. Приложение 28 Копия письма И.А. Шкарпитного от 06.07.43 г.
Оборот
22. Приложение 29 Копия письма В.С. Хоменко от 13.07.43г.
Оборот
23. Приложение 30 Копия письма В.С. Хоменко от 27.07.43 г.
Оборот
24. Приложение 31 Копия письма В.С. Хоменко от 19.10.43 г.
Оборот
25. Приложение 32 Копия письма Орлова от 24.02.44 г.
Оборот
26. Приложение 33 Выписка из книги памяти о В.С. Хоменко
27. Приложения 34-51 Фотографии
28. Приложение 52 Фрагмент статьи о М.И.Довбня в журнале
Страница
29. Приложение 53 Герой Социалистического труда М.И. Довбня
30. Приложение 54 Удостоверение к званию героя соц.труда
31. Приложения 55-59 Фотографии
32. Приложение 60 Удостоверение отличника народного просвещения В.И.Хоменко
33. Приложение 61 Удостоверение В.И. Хоменко «Учитель-методист»
Приложение 4 Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) "О
мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной
коллективизации."
1930 г., 30 января
Политбюро ЦК ВКП(б) приняло Постановление "О мероприятиях по ликвидации кулацких
хозяйств в районах сплошной коллективизации."
Постановление было передано по телеграфу для исполнения всеми местными
партийными организациями. К ликвидации кулачества были подключены органы ОГПУ,
милиции и отдельные красноармейские части. По расчетам, намечалось заключить в
концентрационные лагеря или расстрелять 60 тысяч глав кулацких (крестьянских)
хозяйств, а членов их семей выслать в отдаленные районы страны. Кроме того, 150
тысяч крестьянских кулацких семей предполагалось подвергнуть ссылке без
уголовного наказания. Из них примерно 70 тысяч намечалось сослать в округа
Северного края, 50 тысяч - в Сибирь, а остальных - на Урал и в Казахстан 1.
Цитата с сайта biblioteka.org.иа
Приложение 5 Выполнение Постановления ЦК ВКП(б) от
30.01.1930г.
1930 - 1931 гг.
Выполняя Постановление ЦК ВКП(б) "О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств
в районах сплошной коллективизации" из различных регионов страны в отдаленные
районы в так называемую "кулацкую ссылку" направлено 361.027 крестьянских семей,
в том числе:
- из Украины - 63.720 семей, из них: в Северный край - 19.658, на Урал - 32.127,
в Западную Сибирь - 6556, в Восточную Сибирь - 5056, в Якутию - 97,
Дальневосточный край - 323;
Цитата с сайта biblioteka.org.иа
Приложение 6 Сообщение В.И.Хоменко
Сообщение Варвары Ивановны Хоменко
________________________________________
В 1930 г. из с. ТАРАНУШИЧИ КОБЕЛЯКСКОГО р-на ПОЛТАВСКОЙ обл. была депортирована
украинская крестьянская семья:
Их сослали на Урал, но через полтора года отпустили из ссылки. Они поселились в Тихорецке, а в середине 30-х гг. вернулись в ТАРАНУШИЧИ.
Ивана Андреевича забрали 6.11.37 г. 17-19.11.37 г. (?) он был осуждён "особой тройкой" по ст. 54-10 ч.1 (АСА) на 10 лет. С 24.04.38 г. он сидел в ХАБАРОВСКОМ крае (видимо, в БАМЛАГЕ) и работал там на общих, на строительстве железной дороги. 2.04.39 г. его отправили на этап из ХАБАРОВСКОГО края, на другую железнодорожную стройку.
И.А.ДОВБНЯ был освобождён в 1946 г. Вместе с ним освободился его односельчанин Филипп, которого забирали вместе с Иваном Андреевичем. Они вместе отсидели весь срок.
И.А.ДОВБНЯ не захотел возвращаться на родину. Он уехал в Узбекистан (в Ургенч).
Он был реабилитирован 2.11.66 г. Полтавским облсудом.
8.04.95 г. Записал В.С.Биргер, Красноярск, Об-во "Мемориал"
В архиве:
Цитата с сайта memorial.krsk.ru
Приложение 8 Директива НКВД СССР от 03.11.1937г.
3 ноября 1937
Директива НКВД СССР о форсировании массовых операций («кулацкой»,
«национальных», против ЧСИР). Сроком их окончания определено 10 декабря 1937.
Цитата с сайта memorial.krsk.ru
Приложение 10 Освобождение г.Кобеляки советскими войсками
Украина, Полтавская область, Кобелякский район, город Кобеляки
Дата освобождения: 25 сентября 1943
Цитата с сайта ru.wikipedia.оrg
31 декабря 1949 года, г.Хива. Студенты педучилища. Первый ряд (слева направо):
Маркис и Зуфар; Второй ряд: Феня, Люся, Варя и Надя.
Приложение 13
Варя на сборе хлопка
Приложение 14
1950 год, г.Хива, выпуск педучилища. Варя – пятая справа, в цветастом платье.
Приложение 15
Узбекистан. Мелиораторы. Стоит третий справа – Иван Довбня,
сидит второй справа – Михаил Довбня
Приложение 16
Университетский «ромб»
Приложение 17
Студентки биологического факультета УзГу, Варя – вторая справа
Приложение 18
Рукоделие моей бабушки Варвары Хоменко (Довбня), картина «Олени», вышита
машинной гладью
Приложение 19
15-й выпуск биологов, Хоменко Варя – третья слева в нижнем ряду
Фотография В.В. Хоменко в Самарканде
Виктор Хоменко на фоне Новосибирского оперного театра
Приложение 35
Виктор Хоменко в Самарканде
Приложение 36
Варвара Довбня
Приложение 37
Самарканд, купола Шах-и-Зинда. Слева около купола – Виктор Хоменко
Приложение 38
Самарканд, Регистан, медресе Шер-Дор
Приложение 39
Самарканд, 1954г., второй слева – Виктор Хоменко, справа от него – Варвара
Довбня
Приложение 40
Красноярск, 1955 г. Слева направо: Елена Хоменко, Варвара Довбня, Виктор Хоменко
Приложение 41
Варвара Довбня собирает гербарий под Красноярском
Приложение 42
Самарканд,
Варя крайняя слева в узбекском наряде
Приложение 43
1956 г , Красноярск, Виктор и Варя
Приложение 44
14.07.1956г. Свадьба Виктора и Вари
Приложение 45
г.Красноярск, поселок «1 мая». Семья Хоменко с соседями возле дома, построенного
Василием Хоменко и им посаженных тополей
Приложение 46
г.Красноярск, 1958г. Семья Хоменко в отчем доме, слева Варя с первенцем Ольгой,
моей тетей.
Приложение 47
Строительная бригада. Слева - мой дед Виктор Хоменко.
Приложение 48
г.Красноярск, школа №55, урок в начальном классе. Учитель – Варвара Хоменко
Приложение 49
г.Красноярск, 1 сентября, в центре –Варвара Хоменко
Приложение 50
Варвара Хоменко – классный руководитель 4 класса
Приложение 51
1959 г., Красноярск, отчий дом. Первой слева сидит
Варя с дочкой Олей, первым слева стоит Виктор
XXIV съезд КПСС, справа – депутат съезда Михаил Довбня
Приложение 56
г.Ургенч, 1961г. В гостях у Михаила (сидит слева) и его жены Веры (сидит в
центре)Довбня: Варя (стоит слева) и Виктор (сидит справа) Хоменко и сестра Веры,
Люба с мужем Ваней.
Приложение 57
1974 г. Ургенч. В центре Василина с детьми и внуками
Приложение 58
Елена Хоменко с первыми правнуками
Приложение 59
Аля Хоменко(справа) с подругами возле тополя, посаженного ее отцом Василием
Хоменко
/ Наша работа/Всероссийский конкурс исторических работ старшеклассников «Человек в истории. Россия XX век»
