КОПЬЁВСКАЯ СЕЛЬСКАЯ СРЕДНЯЯ ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНАЯ ШКОЛА
АВТОР:
Киселёва Дарья , 8 класс
РУКОВОДИТЕЛИ:
Андрианова Лидия Васильевна –
учитель истории высшей категории
Копьёвской сельской средней
общеобразовательной школы,
директор МУК «Музей
Орджоникидзевского района»;
Киселёва Виктория Михайловна –
учитель музыки и информатики
Копьёвской сельской средней
общеобразовательной школы.
с. Копьёво, 2011 г.
Кто скажет мне, где родина моя?
Там, где родился, или где живу?
И почему по этой жизни бренной
Я тяжкий крест изгнанника ношу?
Не убивал, не грабил по дорогам,
Жил честно, никого не предавал.
Тогда кто скажет, за какие прегрешенья
Великий бог мне родины не дал?..
(Александр Андерс)
В каждой семье есть традиция отмечать большие праздники, такие, например, как День Победы. В этот день все обращаются к воспоминаниям дедушек и бабушек, с почтением вновь достают их военные награды, вспоминают погибших родственников. Ведь почти в каждой семье были фронтовики. Я обратила внимание, что в нашей семье не так. Почему? Кем был мой прадед Иван Филиппович Киселёв? Почему у нас в семье нет семейных реликвий, связанных с войной?
Я решила это выяснить, и для меня открылась новая дата – 30 октября, День памяти жертв политических репрессий. Дата, которая не отмечается так громко, как 9 мая. Но это дата, за которой кроется не меньшее горе, дата, может быть, даже более трагичная. Ведь быть без вины виноватым, врагом Родины, её не предавая, это большое испытание, которое выдержать не каждому по силам. Теперь я знаю, что мои предки были смелые, сильные люди, на долю которых выпало очень много испытаний, и которые даже в трудные годы не теряли самообладания.
Разобраться в моей родословной мне помогли мой дедушка Михаил Иванович Киселёв, проживающий в нашем селе Копьёво, моя прабабушка Мария Филипповна Киселёва (ныне Бабенко) – родная сестра моего прадедушки Ивана Филипповича Киселёва, проживающая в соседнем посёлке Копьёво, моя мама Киселёва Виктория Михайловна, другие родственники. Помогли своими воспоминаниями, поделились тем, что хранили в своих домашних архивах: фотографиями, документами, вырезками из газет. Я обратилась к Книге памяти жертв политических репрессий по Республике Хакасия, но, не найдя имён родных, отыскала Интернет- сайт с их именами. Интернет мне помог понять и то, что такое Дальстрой, масштабы репрессий.
Ещё мне помогло то, что я посещаю клуб «Поиск» при нашем музее, где нас учат поисково-исследовательской работе. А опыт накоплен немалый, ведь наш клуб уже 7-й раз участвует во Всероссийском конкурсе «Человек в истории. Россия. ХХ век», проводимый обществом «Мемориал», и 3 члена нашего клуба выходили в финал этого конкурса.
Моя родословная уходит корнями в 1840 год. В результате поиска сведений мне надо было найти ответ на ряд вопросов. Как складывались судьбы моих предков, родина которых Украина? Какие ветры занесли их в далёкую Сибирь? Как и почему, какими ветрами судьбы их сорвало потом с привычных мест и понесло по свету, словно перекати-поле, пока они, наконец, не осели в наших местах?
Я сразу же поняла, что история моих предков будет интересна не только для нашей семьи. Но когда я разобрала имеющиеся документы, поняла также то, как жестоко обошлась с ними жизнь, как трагично складывались их судьбы.
Хочу отметить, мне повезло. Моя прабабушка Мария Филипповна, со встреч с которой я и начала собирать материал о нашем роде, оказалась на редкость искуснейшей мастерицей рассказывать. Приводя интереснейшие детали, факты, легенды, она помогла воссоздать яркие представления и о жизни моих предков в украинском селе Лыски, и о том, как много из своего уклада привнесли казаки-переселенцы в забайкальскую деревню, и о том, что из своих традиций пронесли через всю свою жизнь. Многое у неё уже было записано в черновом варианте, а потом в процессе работы над рефератом дополнялось ею и моим дедушкой Михаилом Ивановичем, обрастая интересными подробностями. Моё повествование начинаю с её воспоминаний, стараясь сохранить стиль речи, образные выражения Марии Филипповны.
(Воспоминания М.Ф. Киселёвой)
Наши предки были казачьего рода, с Украины. Прапрапрадед Петр Андреевич Кисиль (1840 г.р.) и прапрапрабабушка (имя её в памяти наших родных, к сожалению, не сохранилось) прожили очень трудную жизнь. Была у них хатка, крытая соломой, небольшой приусадебный участок, где был сад с разными фруктовыми деревьями, а также несколько десятин пахотной земли. Из живности 2 вола и конь.
Землю тогда давали только на мужской пол, а если было желание иметь больше, то брали у помещика в аренду. Прапрапрадед был всегда в долгу у барина. За арендованную землю нужно было отрабатывать или платить деньгами, которых у него всегда не было.
Долгие годы прожили они вместе с прапрапрабабушкой, а взрослых детей у них не было: дети рождались и умирали в раннем возрасте – суточные, недельные, полугодовалые… Лишь одна доченька дожила до 16 лет. Как-то легла спать здоровенькая, а ночью поднялась высокая температура, всё тело сделалось красным, и к утру умерла. Сколько горя было испытано, сколько слёз выплакано, сколько страданий пережито было ими! Словами и не передать.
Деревня Лыски Прилуцкого уезда Полтавской губернии (ныне Черниговская область), где жили мои прапрапрадед и прапрапрабабушка, как считалось по тем временам, славилась чёрными силами, ведьмами, колдунами, знахарями. И, якобы, сильно свирепствовали чёрные силы. Из поколения в поколение передавались были-небыли об их проявлении, рассказываемые на посиделках при свете лучины с таинственным видом, с оглядкой на тёмные углы хаты. Вот один из таких страшных случаев, поведанный кем-то, и для придания достоверности – со ссылкой на знакомых.
Сосед выдал дочь замуж в другую деревню. И надо же было упустить из вида и не пригласить на свадьбу главного колдуна. Что же из этого получилось? Молодая жена стала убирать постель, одеяло сбросила на пол, а как подняла подушку, то обомлела: под ней лежала, скрутившись кольцом, змея. Молодуха закричала и выбежала на улицу, где умывался её муж. Дрожа от страха, она еле-еле объяснила, что случилось. Муж взял тяжёлый предмет, зашёл в хату и убил эту змею. Но на этом не закончилось. Когда подняли вторую подушку, а с пола одеяло, там также лежали змеи. В это же время свекровь со свёкром рвали сорняки в огороде, затем принесли и бросили траву кучкой свиньям. Но видят, что свиньи сбились в угол и траву не едят. Свёкор взял вилы, приподнял траву, а там спокойно лежала змея.
Что тут делать? Мать с отцом знали, что делать. Собрались, взяли глиняную ёмкость горилки-самогонки, две четвертины сала и булку хлеба и пошли с поклоном. Переступив порог хаты главного короля чёрной силы, помолились, поздоровались, положили на стол хлеб, сало, поставили ёмкость с горилкой, а сами опустились на колени и стали просить прощения. Хозяин и хозяйка попросили их встать с колен. Хозяйка стала на стол готовить. Пострадавшие многократно просили у них прощения, но прямо не говорили, чтобы увели те змей от них, а просили прощение за ту обиду, что нанесли им. И вымолили – змеи исчезли.
Или вот ещё проявления нечистой силы. У коров некоторых хозяев отбирала чёрная сила молоко. Была корова, как корова, с молоком, а становилась, как бык, вымя пустое.
А ещё страшнее было, что лишали тёмные силы человека жизни. Называли это явление в народе «хомутом» или говорили: «одеть хомут». У человека заболевал живот, появлялась опухоль, как пояс, в животе, и через сутки человек умирал. Это страшное явление, говаривали тогда, могло действовать, как на человека, так и на животных.
«Какими тёмными силами была проклята наша семья? – недоумевали мои предки. – Почему не выживают наши детки?» В наше время, верней всего, нашлось бы медицинское объяснение этому, а в те времена обращались за советом и помощью к знахарям да к колдунам. Вот кто-то и присоветовал им дать обет в Киево-Печёрской лавре. И надо туда идти пешком, несмотря на то, что они имели коня.
Насушила прапрапрабабушка сухарей, сварила немножко яиц, да взяли они с собой несколько шматков, или иначе – четвертин сала и отправились в далёкий путь. Придя в церковь Киево-Печёрской лавры, обратились они к самому главному служителю с великой просьбой. Дали батюшке приношение. Поставили свечи всем святым. Была проведена служба с обращением к Господу Богу с просьбой сохранить жизнь в будущем рождённым детям.
Прошло много ли – мало ли времени, прапрапрабабушка забеременела и в 1885 году родила тринадцатого ребёнка, мальчика, которого назвали Филиппом. Мальчик рос крепышом, но страхи родителям не давали покоя. Они молились утром и вечером Господу Богу с единственной просьбой: дать здоровье маленькому хлопчику Филе.
А жизнь в Украине становилась всё труднее и труднее. Вечные долги барину за аренду земли, никак не хватало сил рассчитаться. Крестьяне были в вечной кабале. Хотелось каждому крестьянину на своей делянке земли посеять и пшеничку, и рожь, и гречиху, а также была необходимость и в посевах конопли, льна. Из семян конопли получали масло. Изо льна пряли нити и ткали холст на одежду. А какая трудоёмкая была работа со льном, чтобы получить нужную, обработанную, готовую к применению ткань!
Худо жилось крестьянину. Постоянные долги давили. Хорошо ещё было тому, у кого были мужчины в семье – сыновья. Такие семьи держались на плаву. А у бедняка, не имеющего сыновей, долги из года в год увеличивались, и измученный, обессиленный бедолага, в конце концов, попадал в долговую яму. Худо жилось, господа жирели, а простые смертные страдали.
Трудно было держать скотину, выгонов для пастьбы не было. Прапрапрадедушка Петро (так звали его украинцы-односельчане) с прапрапрабабушкой свою коровку привязывали на верёвку где-то за огородами. Однажды прапрапрабабушкой плохо вбила колышек, к которому была привязана верёвка, коровушка вырвалась на волю и попала на барские земли. Её загнали к барину в загон. А хозяину сообщили, чтобы пришёл за коровой. Пригорюнились прапрапрадедушка с прапрапрабабушкой, запечалились: теперь придётся или деньгами платить, или отрабатывать у барина. И говорит прапрапрадед: «Иди ты, жена, к пану, проси прощения. Если из пана пан, то отдаст коровку без всяких, а если из хама пан, то придётся платить». А вот как разрешилось это дело, Мария Филипповна уже не помнит, хотя, надо отметить, для своих лет (1921 год рождения) она сохранила и ясный ум, и крепкую память и твёрдость руки – почерк чёткий, начертания некоторых букв – по старинке.
(Воспоминания М.Ф. Киселёвой)
Жили на Полтавшине, в живописных украинских деревнях Красляны, Довголивки, Подыщи, Лыски люди бедно, скученно. Землицы не хватало для всех. А без земли крестьянину не жить. И вот стали думать мужики, куда же им податься в поисках этой самой землицы, где бы можно было пахать не оглядываясь, косить со всего плеча. На ту пору в газетах всё чаще стали появляться разные статьи, расхваливающие достоинства земель на Дальнем Востоке, которые ждут не дождутся крестьянских рук. Просторы, не занятые народом, вольница, богатства несметные целины и вековой матушки-тайги манили, снились многим по ночам.
Вот, наконец, жители четырех сёл собрались и решили кочевать на Амур.
Прослышал и мой прапрапрадед Петр Андреевич, что, вроде, мужики собираются попытать счастья, найти места, где много свободной земли. И зародилась у него думушка тоже перебраться туда, где вольница и земли вдоволь. Сначала осторожные крестьяне решили разведать новые места, отправили ходоков-добровольцев. Снарядили их всем необходимым для дороги, благословили и проводили ранней весной, с тем расчётом, чтобы вернулись они осенью или же зимой. Много губерний проехали ходоки, но стремление было добраться до Сибири. Проезжали Алтай, Енисейский, Минусинский, Иркутский, Читинский, Амурский края. Решили остановиться в Читинском. Радовали ходоков великие просторы пустовавшей земли. Паши, коси, сколько хочешь! И вернулись в свою деревеньку с хорошими новостями.
Около 50-ти семей стали готовиться к переселению на новые просторы земли. Сборы были долгими. Ведь уезжавшие знали, что покидают родную сторонку навсегда. Вещи, нажитые годами, те, что можно было продать, продавали. А необходимое брали с собой. Деньги упрятали подальше. Попрощавшись с теми, кто оставался, с милыми сердцу местами, испросив благословенья у старших, погрузились первые переселенцы на поезд и отправились в долгий неведомый путь на восток.
На поезде ехали до Томской губернии. А дальше на лошадях, подобно большому цыганскому табору. Трудный это был путь. Летом кочевали по бескрайним сибирским просторам. Лошадей кормили на подножном корму. Ночевали под телегами. Больные не выживали, умирали в пути. Их хоронили на деревенских кладбищах. Были и новорожденные. А там, где заставала зима, определялись в работники. Весной, только начнёт пригревать солнышко, вновь пускались в дорогу.
Ехали долгих два года. Добрались до Шилки, и тут на их пути встала первая непреодолимая преграда. Амур разлился. И в тех местах, куда ехали переселенцы с Украины, люди терпели грозное стихийное бедствие – наводнение. Да и с Китаем Россия тогда находилась в сложных отношениях. Что же делать? Посоветовавшись, они снарядили делегацию в Сретенск к представителю царской власти с прошением дозволить им расселиться в кабинетных землях Забайкалья. Прошение это было рассмотрено и высочайшее дозволение получено – занять земли недалеко от Александровского Завода.
Поехали обратно. Место нашли себе для жилья укромное, у подножия сопки, похожей на огромную ладонь. Сейчас на этой теплой «ладони», укрытой от пронизывающих северных ветров горами, стоит большое село Николаевка со своим укладом, обычаями, которые выросли из чисто украинских и чисто забайкальских, ассимилировались, пока не возникла новая общность людей, которых можно назвать забайкальскими уроженцами.
(Воспоминания М.Ф. Киселёвой)
В то далёкое время, на исходе 19 века, на месте Николаевки стояла единственная в округе базановская заимка, где и приютились на зиму прибывшие. Первые поселенцы начали с печи. Соорудили из гальки и глины под горой большую печь, в которой пекли хлеб на всех. И стали рыть землянки для каждой семьи. Руки, истосковавшиеся по работе, теперь с радостью делали всё. Зиму не сидели, сложа руки, а готовили лес для постройки жилья. С наступлением тепла стали помаленьку, небольшими бригадами поднимать целину, чтобы хоть немного обеспечить себя хлебушком. Работа кипела. Первая весна была дружной, радостной. Столько наделов богатой, целинной земельки, ни у кого из переселенцев ещё не было! Только вспаши и засей. Ссыпая в закрома отборное зерно, николаевцы многие поверили, что наконец-то пришёл к ним в дом достаток, а вместе с ним – и счастье.
Мой прапрапрадед Петро чувствовал себя лучше других, так как имел тягловую силу – пару лошадей. Его сыну Филиппу по приезду в Сибирь исполнилось одиннадцать лет. Помощник он ещё был малой. Невозможно описать все трудности, пережитые семьёй моего прапрапрадеда и многими другими переселенцами в суровой Сибири!
Шёл 1896 год. Переселенчество сильно встревожило помещиков. Кто будет работать на их землях? Они теряли дешёвую рабочую силу. Писали прошения в правительство. Правительство обратило внимание на этот процесс, но было уже поздно, большой поток переселенцев уже прошёл, они добрались и расселились на новых местах. Позже правительство стало планово распределять переселенцев, даже выплачивая ссуду по 200 рублей и больше.
Но мои предки никаких пособий не получали. Все трудности пережили стойко, сынок Филя стал подрастать, становился помощником кое в каких делах. Время шло своим чередом. Не заметили, как и сын вырос. Исполнилось ему 19 лет. А осенью, по окончании сельхозработ, женили дорогого сыночка Филиппа. В жёны взяли соседку Анастасию или просто Настю, из семьи Горбань. Филипп и Настя были одногодками, с 1885 года рождения. С 1905 по 1921 год у моих прапрадеда Филиппа и прапрабабушки Анастасии родилось 9 детей: 5 сыновей и 4 дочери – Семён, Митрофан (все его звали Митя или Дима, я так его и буду называть), Варфоломей (его называли всегда Архипом), Максим, Иван, Парасковья (так писалось её имя по документам), Анна, Татьяна , Мария. Дети подрастали один за другим. Увеличивалось и хозяйство.
Их дочь Мария вспоминает, что она родилась в 1921 году, и смутно, словно в тумане, помнит, как умерла её бабушка. Значит, было это где-то в начале 20-х годов. Но своего дедушку Петра (моего прапрапрадеда) хорошо помнит. Помнит, как относила ему на пасеку, расположенную за их огородом, ведёрко с табаком. Ясно помнит и пасеку, вкруговую огороженную красивым плетнём. Там же у прапрапрадеда Петра была лежанка, столик, запасные ульи, сетка, дымарь. Прапрапрадед Петро всегда находился на пасеке, караулил рои. Пчёл было много – 11 ульев.
Усадьба была очень большая, а ограда такая обширная, что на тройке можно было развернуться. Летом в ограде стояло много телег, а зимой – саней. Когда подросли сыны, подросло и хозяйство. Был построен большой пятистенный дом, с высоким крыльцом ступенек на десять. Летом около крыльца стояла телега, а на ней две бочки с водой. От крыльца до телеги был мостик, чтобы ходить за водой. Недалеко от крыльца стояла большая ступа, в ней обрабатывали гречку. Надо было иметь силу, чтобы поднять пестик, снизу утолщение было наподобие чурки, да ещё оббито железом, как и сама ступка снаружи. Оставалось только отвеять шелуху, и гречка готова. Рядом с домом-пятистенком был ещё дом, который называли флигелем, два больших амбара, завозня, а в завозне был большой ящик, примерно с метр высоты или, может быть, чуть больше, и метра три вкруговую. Этот ящик ранней весной набивали льдом, получался ледник – хранилище для мяса. Сверху лёд накрывали матрицей, которую плёл прапрапрадед Петр из длинной ржаной соломы. Благодаря этому хранилищу мясо было свежим круглый год.
Ещё было зимовье. В сильные морозы туда помещали ягнят, телят. А стайка для коров была, со слов Марии Филипповны, как в совхозах, длинная, в ней было много соломы на мягкую подстилку, и такой же был дневник. За амбарами была баня, которая топилась по-чёрному, большая-пребольшая каменка, над каменкой сооружение, наподобие зонтика, с трубой, чтобы дым выходил. Стены чёрные-пречёрные, а полок был такой большой, что на нём 5-6 ребятишек одновременно помещалось.
«В бане было очень жарко, – вспоминает Мария Филипповна. – Я помню, как плакала от жары и всегда мылась на полу или на скамейке в деревянной шайке. Тазиков тогда не было. Вёдра тоже были деревянные. Бочки, вёдра – всё делал дедушка Петро. Он был на все руки мастер. Изготавливал колёса, сани, выделывал шкуры. Кожу для обуви овечью называли овчиной. Скотские шкуры выделывались на подошвы. Шил бродни – род кожаной обуви, очень лёгкие и красивые, особенно для сенокоса. На лето отец покупал всем дочерям и маме красивые сандалии.
Дом был большой, но почему-то глухой: в улицу не было ни одного окна. И не только у нас, во всей деревне. Городьба в улицу тоже была высокая и плотная. Я спрашивала об этом у брата Максима, он объяснил, что все в деревне боялись нечистой силы. А, возможно, было более простое объяснение этому. Места-то глухие, таёжные, ссыльнокаторжные. Много зверя в округе, да и лихих людей тоже.
Ещё в усадьбе была избушка, кажется, двухэтажная. Вверху жили куры, а внизу – свиньи. Я помню, - продолжает она свои воспоминания, - меня заставляли собирать яйца. Наверх в курятник вела лесенка. Мне давали корзиночку, и я шла собирать яички. Частенько мне попадало за разбитые яйца. Куры ходили по всему двору, а свиней выгоняли в переулок за огороды на целый день, где они рыли корешки, купались в лыве, возникшей от небольшого ключика, а вечером возвращались домой. Свиней было много. Сколько, точно не знаю.
Лошади паслись круглосуточно, коров же летом выгоняли рано утром, а вечером пригоняли домой. Дойных коров было много, голов 20-30. Но были они малопродуктивные, молока давали мало. Дойкой занимались сёстры – Анна, Парасковья и мать. За лето накапливали масла, которое перетапливали и сливали в деревянные кадочки, ёмкостью чуть больше ведра. Их по осени и зимой отец увозил в город на продажу. Также продавали творог, тоже в деревянных кадочках.
Хозяйство было очень большое. Лошадей во время вывозки сена и снопов для обмолота запрягали в 10 или 11 повозок. Сначала молотили хлеб цепами, а затем отец купил в кредит молотилку. Из сельхозтехники у нас были сеялка, сенокосилка, конные грабли, бороны – железные и деревянные.
Овец было очень много, счёту им я не знаю. Овцы были курдючные, то есть, вместо хвоста был курдюк, похожий на круглую булку.
Ещё был огромный сепаратор. Когда заканчивали сепарировать своё молоко, пропускали соседям, которые стояли в очередь на наш сепаратор.
Коров с молодняком было много, все одной масти: красной с белым – то есть пёстрых. И была одна корова чёрной масти. Дед Петро не раз отцу говорил, чтобы он её заколол или продал, не ко двору она им. Через какое-то время эту чёрную корову, вечером абсолютно нормальную, утром пошли доить, а она уже лежит издохшая, с сильно раздутым животом.
«Да, - добавляет она, - работы было много и летом, и зимой. Но, несмотря на это, отец решил старшего сына Максима отправить платно учиться на учителя в районное село Александрово-Заводск Читинской области. Точно, сколько лет учился брат Максим в учительской семинарии, я не помню, 2 или 3 года, но в нашем селе открылась школа, в которой и работал он. Днём в Николаевской школе учились дети, а вечером взрослые, в том числе и мои братья и сёстры. Через какое-то время Максима переводят в районный центр, в школу села Александрово-Заводск.
В скором времени выходит замуж сестра Парасковья, и муж Фёдор Костенко увозит её в село Шахтама. Фёдор работал на предприятии по производству деревянной мебели. Однажды приехали они к нам в гости и привезли подарок – очень красивый, точёный из дерева самовар. Вся деревня любовалась этим изделием. Фёдор и впрямь был на все руки мастер. Работал на токарных станках, делал кровати, стулья, комоды, всякие полочки. И всё изящное, красивое, залюбуешься».
Деревня увеличивалась, строились новые дома. Было много молодёжи, а развлечений никаких. И как было в то время принято в нашем Отечестве, молодёжь в складчину откупала на вечер избу и устраивала посиделки. Не была исключением и Николаевка. Девушки на вечёрку приходили с работой: вязали, пряли, вышивали. А хлопцы-ребята – с гармошкой, да втихушку, бывало, и с самогонкой. Вечера такие проходили очень весело. Но случалось всякое, и опять же не обошлось без чертовщины и колдовских штучек (добавлю от автора: гоголевские традиции рассказывать были-небылицы привезли украинские крестьяне с собой, ну, как же без них обойтись в этакой-то глухомани!). Из уст в уста передавали в Николаевке такой случай, «доподлинно» произошедший после одной из посиделок.
Закончилась вечёрка. Ребята проводили своих девушек и возвращались домой. В том числе был Максим Филиппович и два его товарища. Откуда ни возьмись свинья, бежит сзади и не отстаёт. Они и пинали её, и просто так отгоняли, а она всё не отстаёт. На счастье одному товарищу попалась толстая палка, и он несколько раз крепко ударил её свинью. Только тогда она отстала. Вернулись домой и рассказали об этом случае. Решили: точно ведьма была. Что ж, теперь надо смотреть, какая баба будет ходить в синяках.
На краю села жила одна старушка. Утром она вышла корову выгонять в стадо, укутавшись в платок, и видны были синяки. А в деревне все знали, что она ведьма. Так люди в глаза ей говорили: «Что, получила? Видать не на того нарвалась!». Родители Максима тоже верили в её колдовство.
Как рассказывает Мария Филипповна, был у них и такой случай. Однажды их мама пошла коров доить, и видит, что три из них были сильно испуганы, как дикие, сбились в углу и не подпускали к себе. Вымя было пустое. А соседка видела, что перед этим по переулку шла женщина с распущенными волосами, вся в белом. И тогда добрые люди научили Анастасию: «Хочешь узнать, кто «доит» чужих коров, проделай вот что: в огороде от ворот, где начинается плетень, отсчитай три столбика, от третьего переплёта отщипни щепочку. И так от следующего колышка до девяти. Эти девять щепочек возьми домой. В воскресенье на шестке разведи костёрчик, на костёрчик поставь какую-нибудь посудину с небольшим количеством воды и положи туда цедилок. К тебе придёт та, которая «доит» твоих коров. Но будь осторожна, чтобы она не видела костёрчик и посудину с цедилком (Цедилок – так называли в тех местах цедилку). Увидишь в ворота, что пришла, быстро всё убери в русскую печь. Будет что-нибудь просить – не давай. Она быстро уйдёт от тебя».
И точно. Пришла эта старушка и стала просить то соли, то спичек. Мать ничего ей не дала. Так она, выходя из ограды, схватила щепку и пошла домой. Считалось, что такие оборотни не могут жить, чтобы что-нибудь не сделать плохое людям, их мучает тёмная сила. Мать Марии Анастасия хорошо знала эту женщину, они всегда здоровались при встрече, и на тебе! Про этого оборотня говорили, что она могла превращаться в ягнёнка, в собаку, в сороку и в свинью. «Но нашей семьи она боялась, так как у нас было много мужчин и злые собаки» - заключила Мария Филипповна.
К этому хочу добавить, что подобные байки об оборотнях рассказывали тогда не только в Николаевке, но и в деревне Копьёва, и, я думаю, в многих-многих российских деревнях и сёлах. Так что Н.В. Гоголю было, у кого поучиться рассказам о чертовщине – у своего народа!
А ещё помнится случай, как однажды Иван не поздоровался со стариками, язык показал на замечание, казачий сход приговорил его наказать пятью ударами плетьми.
Деревенская жизнь всегда наполнена трудами и заботами. В том числе и в Николаевке. Большие посевы зерновых, заготовка сена, стрижка овец. Стрижка – это очень трудоёмкая работа. Шерсть летом мыли, затем теребили. Из неё делали войлок для постели. Шили матрасовки из ткани и застилали войлоком в два слоя, получался мягкий матрас. Одеяла были овчинные, то есть использовали для них хорошо выделанную овчину, которую по краю обшивали тонким рубцом из ткани, а в верхней части пришивалась полоска сантиметров в 20-ть из сатина разных цветов. Подушки были перовые. Прапрадедушка Филипп охотился на уток, диких гусей, косачей, краснобровых, на зайцев, а также на волков, которые не давали покоя жителям деревень в округе, приносили много убытка. Особенно опасно было на заимках. Волки бродили целыми стаями. Прапрадед хоть и имел оружие, но голодного, разъярённого волка это мало пугало.
(Воспоминания М.Ф. Киселёвой)
Но обратимся снова к повествованию Марии Филипповны.
«По соседству с нашей заимкой была ещё одна. На этой заимке жила одинокая девушка Анна. Отец её Кузнецов Андриян был белогвардейским офицером у Колчака и вместе с остатками белогвардейского войска сбежал в Китай, прихватив с собой стадо овец, лошадей, коров. А дочь оставил на заимке, пообещав в скором времени вернуться и забрать её к себе при первой же возможности. Но, видно, не смог найти такую возможность. Мать Аннушки умерла. Правда, была ещё материна сестра, но тётя была больна раком. К ней невозможно было приютиться, у неё болело лицо, всё было в коростах, и чем ни лечили, ничего не помогало. Вскоре и она умерла. Наша семья взяла Аннушку Кузнецову под защиту.
Когда она пришла к нам в дом, представляла жалкое зрелище: чёрные длинные волосы, в которых завелись вши, одежда вся изношенная, она долгое время проживания на заимке и не мылась в бане, так как там её не было. Мать Анастасия занялась Аннушкой, привела её в порядок. Намазала волосы серо-ртутной мазью, потом мыла щёлоком, приготовленным из древесной золы, затем смазала их репейным маслом. Нашила ей платьев, юбок, кофточек. Было Аннушке 17 лет. Она очень приглянулась брату Ивану, в 1929-ом году они поженились.
Вскоре вечером вдруг приходят к нам в дом Бартоши: отец, мать, сын их Василий – сватать Анну – мою сестру. Наши родители уговаривали их подождать со свадьбой до осени, но Василий заявил, что ждать не может, у них с Анной будет ребёнок. Собрали небольшой вечерок, отметили это событие. Одну Анну взяли в дом, а другую Анну отдали!» – подытожила Мария Филипповна.
В это время началась подготовка к сенокосу. И ещё – начали готовиться к конным забегам. Готовили одновременно и лошадь, и наездника. Прапрадед Филипп сшил лёгкие бродни, прапрабабушка Анастасия – плисовые штаны и красный кушак. Наездником был сын Семён. Днём работали, а вечером готовили Семёна, давали ему разные наказы. Прапрадед Филипп изготовил красивое и лёгкое седло, просмотрели, ладно ли лошадь подкована. Лошадь же была необыкновенная: большая и полосатая, как зебра. Каждое утро и вечер делали разминку, преодолевали препятствия. Одним словом, всё было готово к соревнованию. Семёну накануне бегов порекомендовали, не есть накануне соревнований вечером и утром в день забегов. В назначенный день все уехали болеть. Прапрадед благословил на победу и Семёна, и лошадь. Вечером все вернулись радостные, довольные результатом. Наш Чубарый, так называл его прапрадед Филипп, взял первое место и приз (какой, Мария Филипповна уже не помнит).
Осенью, по окончании хлебоуборки, проходила выставка, в которой участвовал и Филипп Петрович. Он вырастил какой-то новый сорт пшеницы, который выписал из Москвы. Ему прислали семян всего около 200-300 г. Через три года он получил акклиматизированный сорт пшеницы, морозостойкой, с большим количеством клейковины. Мария Филипповна вспоминает: «Помню, в комнате на столе, на тонком старом одеяле, стоял большой сноп, подвязанный красным кушаком. Колосья длинные. Солома высокая, устойчивая к ветрам».
Филипп Петрович также участвовал и в выставке достижений на сибирской земле. И тоже получил призовое место. Всем понравилась его пшеничка. Все в округе захотели получить хоть немного семян на развод.
Был он, Филипп Петрович, крупным, рослым мужчиной, очень предприимчивым, знавшим толк в торговле, на рынке всегда торговался к своей выгоде, да и в любом деле он предвидел свою выгоду. Был дальновидный, деловитый, очень работоспособный человек. Рационализатор по натуре, мастер на все руки, с особой хозяйственной сметкой. Все, кто знал Филиппа Петровича, ценили в нём честность, порядочность, ответственность и его разносторонние способности. Эти качества позволят ему самому сохраниться в круговороте потрясений, происходящих в стране, и главное, сохранить всю свою семью, кроме двух сыновей, павших за Родину. В этом была его главная задача в жизни – сберечь, несмотря ни на что, даже потеряв своё разорённое гнездо, своих детей, помочь им выжить и встать на ноги. Заслуга Филиппа Петровича в этой жизни в том, что он достойно выполнил свой отцовский долг. Коренастый здоровяк в своей посконной рубахе из грубого полотна, он запомнился своим близким тем, что очень любил детей.
Под стать ему была и Анастасия Андреевна, поровну делила она с мужем все невзгоды и трудности. Запомнилась она родным – эта славная небольшого роста, пухленькая, добродушная, сердобольная старушка, которая любила всех, и была утехой всем домочадцам – своим обхождением и хлебосольством. Как и Филипп Петрович, очень любила деток. «Ишьте, ишьте, ребятишки, пока я жива», - бывало, говаривала она своим украинским говорком. Её очень любили все в семье.
«В нашей деревне не пряли и не ткали, - рассказывает дальше Мария Филипповна, - хотя коноплю сеяли, но только для получения масла из семян и для витья верёвок. Отец большую семью одевал другим путём. Он два раза в год ездил нелегально в Китай, где у него был хорошо знакомый китаец. Отец запрягал пару лошадей, брал две матрасовки и уезжал за товарами. Мать очень переживала, пока он не вернётся домой. А когда он возвращался, то привозил две матрасовки, битком набитые товаром. Для мужчин на брюки, на рубашки, на нижнее бельё. А также сатин, ситка, полушалки для женщин. Шили всё сами, отец, мать. Вот почему в нашей семье не пряли и не ткали холст. Но вязали. К примеру, длинные шарфы из козьего пуха. Козы были пуховые, с длинным пухом, хорошо прялось. Коз держали, но немного.
Предприимчивым и трудолюбивым был отец. Мечтал построить свою крупорушку – более усовершенствованный метод обработки гречихи. А также его большая мечта была – иметь свою мельницу. Лошадей, не задействованных в работе, у них было много. Вот была бы им нагрузка жернова крутить, и был бы доход! А построить её и место было, и материал необходимый был, только сложно было привезти жернова из Читы. Почему-то в Сибири не строили ветряные мельницы. В Украине мельницы были только ветряные. Сокрушался часто об этом наш дед Петр Андреевич».
(Газета «Заря» 1993 г.)
«Не сбылись мечты моего отца, - продолжала повествование Мария Филипповна, которую я стараюсь не перебивать, чтобы она нить рассказа не потеряла. - Появились слухи, что будут объединять все частные хозяйства в одно, большое. Мужики ночью собирались в какой-либо из хат и обсуждали новость. Как так, у одного большое хозяйство, а у другого ни кола, ни двора, а всех уравнять? Кулаков-эксплуататоров раскулачить и сослать, а хозяйство конфисковать?
Как быть? Что делать? Ведь у отца к этому времени было не только большое хозяйство, много живности, но и продукции также было много. Семена всех видов злаковых были полностью засыпаны в амбары. Две бочки ягоды: брусника, голубика, залитые мёдом. Гречка-крупа, мука пшеничная, ржаная. Овёс для коней. Медогонка, и вся сельхозтехника…»
О коллективизации и её методах мне пришлось прочитать в учебнике, чтобы лучше понять, что это такое. А потом уже я обратилась к имеющимся источникам. Газета «Заря» Александрово-Заводского района, заметки заведующей библиотекой к 100-летию села Николаевка из которой нам выслали знакомые Марии Филипповны ещё в 90-е годы, описывала события тех лет, как бы дополняя воспоминания Марии Филипповны, примерно так.
Первыми приехали в Забайкалье и начали обживать Николаевку, названную в честь царя Николая, семьи Костенко, Бартош, Гавриленко, Денисенко, Кисиль (в Сибири записали Кисель), а потом приехали остальные. Люди были работящие, трудились день и ночь на земле. У кого были большие семьи, те быстро пошли в гору. Особенно, если сыновья были на возрасте. А потом наступили иные времена, революция. Общество разделилось на два непримиримых лагеря: красных и белых. Началась Гражданская война. Ушли воевать в партизаны многие николаевцы, почти все мужчины. Некоторые из них погибли, свято веря в то, что отдают свою жизнь за светлое, радостное будущее своей страны.
И вот на тебе, коллективизация … Деревня жила слухами. Что будет, никто не знал, не ведал. В те смутные времена начались гонения на крестьян. Наиболее крепких хозяев объявляли кулаками, и такие люди подвергались жесточайшим гонениям – раскулачиванию, «Уничтожить кулачество как класс», — была директива времени. И началась кампания. Крестьянам не объясняли ничего, раз богат — значит, кулак. А то, каким трудом было нажито это богатство, никто не спрашивал.
Крепкие крестьянские гнёзда были разрушены, имущество описано и отобрано, а хозяева выселены в красноярскую (северо-енисейскую, вернее) тайгу. Судьбы их были сломаны. В один миг потерявшие веру в себя и людей, многие из них так и сгинули на чужбине, А те, что выжили, не вернулись в родную Николаевку, столь страшным было уничтожение, которому их подвергли перед всем народом.
Были раскулачены и сосланы на чужбину Филипп Петрович Кисель (так стали писать украинскую фамилию Кисиль), Семён Кирьянович Чикиш, Павел Исакович Донец, Сергей Данилович Таран, Павел Максимович Капко, Горбань, Кобанец, Павло Ульянович Рамазан, Степан Лавриненко, Хома Иванович Лавриненко, Степан Леонидович Бартош, Андрей Брик и другие. «Имена их восстанавливаются в народной памяти», - писала районная газета «Заря» 1 мая 1993 года к 100-летию села Николаевка. Три статьи о судьбах сельчан из этого номера газеты у нас имеются.
В одной из них приводится история, потрясшая всех жителей Николаевки своим трагизмом. Жила не тужила в Николаевке большая дружная семья Прокопа Степановича Денисенко. Было в семье три сына и три дочери. И вдруг солнце померкло для них. Они были объявлены кулаками за то, что, якобы, эксплуатировали сироту Ивана Михайленко.
Хотя все знали, что семья Денисенко пожалела сироту, вырастила парнишку, поставила на ноги, женила и даже хозяйством наделила. Но злому языку в то время было больше веры, чем добрым людям. И вот из-за чужой злобы и зависти должны были отец Прокоп Степанович и два его старших сына – Тимофей и Яков – отправиться в ссылку. Жена Лидия с тремя малыми детьми оставалась в Николаевке без средств к существованию, да ещё старшая их дочь Мария, что к тому времени была замужем. Когда лошади с милиционерами и тремя арестованными кулаками отъехали от села, мать заметила оставленный сыном шарф. Ёкнуло материнское сердце. Схватила она шарф и бросилась вдогонку. Но верховые даже не обернулись на крики матери, всё дальше и дальше увозя от бедной женщины дорогих её сердцу людей. Она бежала до тех пор, пока не выбилась из сил. Там, где она упала на мёрзлую землю, и нашли её односельчане. В одной руке она крепко сжимала сыновний шарф. Привели её в чувство, привезли домой. Но спасти женщину не удалось. От страшного потрясения, перенесённого ею в тот чёрный день, от переохлаждения Лидия заболела и стала таять день ото дня, пока не покинула навсегда этот жестокий мир. Детей Петю, Сережу и Женю забрала к себе старшая сестра Мария, которая и заменила им мать.
Вот так корёжила власть судьбы крестьян, вырывая с корнями из обжитой земли, лишая всего, бросала далеко от родного дома.
После массового раскулачивания, когда с родной земли были изгнаны 15 николаевских семей («А, сколько же их было по всей стране!? – задумалась я), их имущество развеяно по ветру, начали создаваться коммуны. По словам старожила Николаевки Родиона Степановича Бартоша, в коммуну записались сначала, в основном, те, кто не хотел работать. Думали – вот соберёмся вместе, имущество кулаков разделим и заживём припеваючи. Но оказалось, что для того, чтобы жизнь процветала, надо работать до седьмого пота. Вскоре, не успев создаться, коммуна распалась. Заговорили о колхозах. Имущество, личный скот первых коммунаров были переданы в коллективное хозяйство.
Назвали николаевцы свой колхоз «Великий Октябрь». Первым председателем его был Изот Степанович Литвиненко. Благодаря трудолюбию колхозников, хозяйство быстро пошло в гору.
Затем начались годы террора. И что характерно, в Николаевке ни одного жителя не арестовали. То ли не нашлось людей, готовых настучать на своих односельчан, то ли по какой другой причине, но Николаевку минула эта горькая участь.
Колхоз становился год от года богаче, как вдруг грянула Великая Отечественная война. На фронт ушли все трудоспособные мужчины. В Николаевке, как и во многих других селах, разбросанных по просторам нашей необъятной страны, остались женщины, дети, старики, не подлежащие призыву. В колхозе продолжалась своя напряженная жизнь. Женщины, дети работали на всех, самых трудных участках от темна до темна, остались лишь те, кто был по брони в колхозе, пока им не находилась замена. А потом и их тоже забрали на фронт. Все долгие годы войны николаевцы неустанно трудились ради победы. Как вспоминают многие старые труженицы, голод их не коснулся своей костлявой рукой не только потому, что они так хорошо работали, но, в первую очередь, потому, что держались сообща, не давали никому выпасть из обшей цепи. Тогдашний председатель колхоза Андрейченко был для колхозников вроде родного отца. Если видел, что у женщины большая семья и она выбивается из сил, чтобы прокормить её, выделял такой семье зерно дополнительно В общем, от его внимательного взора не скрывалось ничего. Всё было у николаевцев, как в большой и дружной семье. И как итог всего – колхоз регулярно сдавал свою продукцию государству, выполнял все планы. Ни один человек в Николаевке не умер от голода, хотя в округе было немало умерших. Это чувство локтя, взаимопомощи всегда было характерно для бывших украинских казаков-переселенцев, основавших Николаевку.
Такова вкратце судьба села Николаевка и его жителей, материал о которых в основном я взяла из газеты «Заря». На этом о них я и остановлюсь.
(Воспоминания М.Ф. Киселёвой)
А что же мои родные? Как они пережили эту беду, свалившуюся на голову нашего народа? Обратимся опять к рассказу Марии Филипповны Кисель (в замужестве Бабенко), являющейся живым свидетелем событий, происшедших в их семье. Семья Кисель была большая. Кроме супругов, девять детей, да отец Петр – уже старик. Работали все не покладая сил и держали крепкое хозяйство, в котором были и коровы, и лошади, и овцы, пчелиная пасека, да домашняя птица. Словом, жили безбедно и дружно. Но вот нагрянула беда. Таких крепких мужиков, как Филипп Петрович стали раскулачивать. Его пока не трогали, помня о прежних заслугах в партизанах, о том, как почитало его районное начальство, каким уважением он пользовался среди односельчан и жителей района.
В гражданскую он воевал на стороне красных. Когда местность заняли колчаковцы, чтобы белые их не угнали в армию, многие мужики, в том числе и Филипп Петрович, ушли в тайгу. По их рассказам, от нечего делать пили самогонку. Спрятавшихся мужиков надо было кормить. Поэтому 12-летний Иван Филиппович Кисель каждое утро впрягал коня в телегу с бочкой и ехал по деревне. Бабы клали узелки с провиантом в эту бочку, и парнишка ехал на ключ километрах в полутора от деревни. На ключе его встречали прятавшиеся мужики, происходил обмен. Забирали провизию, а в бочку наливали, как и положено, воду. Ваня ехал домой. И так ежедневно.
Армия Колчака терпела поражение. Когда подошли красные, гнавшие Колчака, мужики- «партизаны» были обнаружены и мобилизованы в действующую Красную Армию. Воевали под Волочаевском. Участвовал в этих тяжёлых боях под Волочаевском по разгрому белой армии и Филипп Петрович. Как утверждают родные, даже был награждён медалью. Односельчане и жители района относились к Филиппу Петровичу с большим почтением. Думаю, не в последнюю очередь, и за «волочаевские дни».
«Однажды мой брат Максим, - продолжила Мария Филипповна свой рассказ, - работавший учителем в районном селе Александровско-Заводске, приехал ночью и велел отцу немедленно следующей ночью выехать из деревни. Он прослышал, что на днях приедут активисты и представители милиции, будут организовывать коммуну. Кулаков сразу будут брать под стражу и увозить в районную тюрьму, а затем после суда – в ссылку. Он прослышал, что среди прочих в списке есть и его, отца, фамилия.
На следующую ночь брат Семён отвёз отца на станцию Борзя, откуда он уехал в Минусинский район Красноярского края к какой-то далёкой родственнице по линии матери, живущей в Краснотуранске, оставив огромное хозяйство, дом и усадьбу на сына Ивана. (Из сыновей только Иван тогда имел уже семью).
А в деревне проводили очень шумные собрания. Предлагали сначала добровольно вступать в коммуну, а потом пошли по дворам. В некоторые дворы их не пускали. Активисты-босяки, у которых ни кола, ни двора, стали применять силу. Дело доходило до драки.
Максим, имея образование, руководил нашей семьёй. Он старался, чтобы никто из нас не был арестован и отправлен в ссылку. Максим велел брату Ивану написать заявление о добровольном вступлении в коммуну, что тот и сделал вместе с женой.
И опять ночью приехал Максим и нас всех: маму, братьев Семёна, Архипа, Митю, сестру Татьяну и меня отправил в ту же ночь на станцию Борзя. Собралась семья в далёкую поездку в считанные часы. Но уезжать воспротивился старик Петр Андреевич. Жаль ему стало покидать родные места. Порешили, что вместе с ним останутся Иван с Анной и дочерью Соней. А остальное семейство, бросив всё нажитое, уехало в Краснотуранск Красноярского края, где у родственников уже находился наш отец.
Не успела семья Ивана распрощаться с родными, как нагрянули в наш дом уполномоченные, всё описали, свели со двора скот, забрали инвентарь. Не уцелела даже пасека. Когда комиссия явилась принять хозяйство в колхоз и составить опись, то на этот период наша семья имела (рассказываю так, как сохранились эти цифры в моей детской памяти, а говорят, что крепче детских воспоминаний у человека нет ничего) надворные постройки: пятистенный дом, флигель, баню, завозню, 2 амбара, зимовье, свино-курятник, пчелиных ульев – 11 сильных медоносных семей, запасных ульев – 5. Из усадьбы, пишут нам жители Николаевки, сейчас сохранился только большой дом, где была размещена после раскулачивания начальная школа. Вот то, что забрали в коммуну.
Живности:
Сельхозтехники:
Домашней утвари:
Посуды:
«Питаться будете в столовой, на днях столовую откроем», - объяснил главный агитатор, забирая и посуду.
После ухода уполномоченных прапрапрадед Петр вышел во двор, посмотрел на баз и увидел, что двор абсолютно пустой: ни скотины, ни птицы, ни инвентаря – всё вывезено со двора. Ему, девяностолетнему старику, стало совсем плохо. Видимо, нелегко было старому человеку смириться с такой несправедливостью, ведь всё было нажито своим честным трудом. Вернувшись в дом, он сказал внуку: «Топи, Иванка, баньку, буду собираться». Сводил Иван деда в баню, Анна приготовила чистую рубаху. Попросил невестку сварить гречневой каши, принести ягоды голубики и рюмочку вина. Поужинали. Он наказал невестке сказать Ивану, чтобы тот никуда рано утром не уезжал, и забрался на печь, а к утру, с восходом солнца, помер».
Мария Филипповна вспоминает из рассказов о нём: «Дед прожил очень тяжёлую жизнь. Был участником Русско-турецкой войны, имел награды. Я помню, на одной ленте был крест и ещё 2 какие-то медали. А куда они делись, мне неизвестно. Помню его рассказ о том, как наши войска захватили одну турецкую деревушку. Свои продукты закончились, и они решили поживиться чем-нибудь съестным у местных жителей. Спустились в подполье. И что же они там обнаружили? Две большие бочки с солёными лягушками. После этого, они ничего больше не брали у турок, кроме лепёшек, которые можно было купить на любой улице».
К этому времени Иван работал в колхозе, Анна там же в колхозе работала поварихой. Но это не помогло. Несмотря на то, что Иван добровольно отдал всё большое хозяйство отца в коммуну, так крестьяне называли колхоз, Ивана объявили сыном кулака, исключили из колхоза. Позже арестовали, увезли в Читу. Что ж было делать жене Ивана Анне? Дед Петр Андреевич в то время уже умер. Осталась она с крохотной дочуркой Сонечкой на руках без крова. Пришлось ей приютиться до вечера у соседей. Ночью Анна решила на запряжённой паре лошадей уехать к подружке в д. Клин, что километрах в тридцати от Николаевки.
А Иван находился в Чите, в тюрьме. Гоняли работать на стройку каждый день. Оттуда он написал отцу письмо, чтобы забрали его жену Анну в Минусинский район. Максим добился в деревне характеристики, что брат не нарушал порядка, а главное – он не являлся главой семьи и всего хозяйства Киселя Филиппа Петровича. Написал жалобу в тюрьму, приложил эту характеристику. Пока шло рассмотрение жалобы, отец выполнил просьбу сына: родные Анну из Клина перевезли к себе. Но Ивану, несмотря ни на положительную характеристику, ни на справку о домовладении отца, всё равно был суд, зачитали приговор: 4 года ссылки за нарушение и неподчинение властям, чего в действительности не было. Он отбывал наказание в п. Северо-Енисейский, относящийся когда-то к Енисейской губернии, работал на золотых приисках.
Через год и семь месяцев вышел указ Сталина, который гласил, что сын за отца не отвечает, и Ивана освободили. Ехать в родное село в Байкальщине ему не было смысла, и он отправился к своим родным в Краснотуранск Минусинского района, где его уже ждала жена Анна с дочуркой Соней.
(Воспоминания М.Ф. Киселёвой)
Здесь рассказывается о том, как, собравшись снова вместе, семья Киселёвых, я думаю из страха преследования, постоянно меняла место жительства, стараясь селиться подальше от посторонних глаз, переезжая с мельницы на мельницу, обычно располагавшиеся поодаль от населённых пунктов. Всеми руководил Филипп Петрович. Все в семье трудились, не покладая рук.
Филипп Петрович, который выехал тайно из с. Николаевка Читинской области в Минусинский район Красноярского края, по воспоминаниям Марии Филипповны, был принят в какой-то деревне Минусинского района мельником. (Хоть в чём-то сбылась его мечта!). Мельница водяная, неисправная. Он со всей семьёй, приехавшей вскоре к нему тоже туда, переехал на эту мельницу. От ближнего села она находилась километрах в полуторах или в двух. Там был большой крестовый дом для мельника, хорошая избушка для помольцев. Филипп Петрович с сыновьями приступили к ремонту мельницы.
Местность была очень красивая, большой пруд с рыбой хариусом. Невдалеке – сосновый бор, ягоды, грибы, в общем – приволье. Женщины приступили к уборке в доме, побелили, стали мыть пол. Однако никак не могли отмыть на полу пятна. Потом уже узнали, что это были за пятна. Оказывается, в доме произошла страшная трагедия. Вся семья бывшего мельника была вырезана. А кровь на полу так впиталась, что её трудно было вымыть: и скоблили, и песком тёрли, а она снова выступала. Кто и за что мог это сделать? Помольщики рассказывали, что у мельника было 2 дочери и сын, всех их пятерых в одну ночь и прикончили.
«Я подслушала этот разговор, - рассказывает Мария Филипповна, - и стала бояться, ночью спать. Мама уговаривала меня, говорила, что у тех людей, видимо, были свои счёты в жизни. Мы же никому плохого не делали, нам ничего не грозит, и бояться не надо.
Мельницу вскоре наладили, стало многолюдно, но всё равно мне было там страшно. Мне пора было в школу, а мельница от села был далековато. Работала мельница хорошо, люди были довольны. Но у нас на душе было неспокойно. Вскоре отца пригласили наладить мельницу в селе Салба. Отец обучил на старом месте человека работе на мельнице, чтобы люди не ездили в другие районы. Наша же семья переехала в Салбу, хотя и там мельница была 2-х км от села и была тоже неисправной. Отец был мастеровой человек, быстро мельницу настроил.
И снова у нас чемоданное настроение. Наша семья переехала на пристань Уюк, что на берегу Енисея. Дали нам хорошую просторную квартиру. Отец опять что-то ремонтировал и на этой мельнице уже на новом месте. Мельница молола крупчатку, то есть – белую муку. На пристань везли на баржах зерно, а увозили муку первого и второго сорта, отруби. Братья работали грузчиками, разгружали зерно, а погружали муку.
На этой пристани мы прожили почти год. Весной посадили небольшой огород. Приусадебного участка не было, поэтому посадили только 2 грядки огурцов, лук и морковку. А в поле посадили картошку и полоску арбузов и дынь.
Брат Семён завербовался грузчиком на баржу на один рейс до Игарки. А когда прибыли в Игарку, там как раз случился страшный пожар. Горел заготовленный лес, который шёл на экспорт в разные страны, потушить пожар было нечем, не было пожарной техники. Иностранные баржи ушли из порта пустыми. Около месяца горели большие штабеля первоклассного, качественного леса. Брат Семён вернулся назад без заработка. Там их только кормили бесплатно.
По Енисею 2 раза в неделю ходили двух- и трёхэтажные красивые пароходы, два из них назывались «Ян Развутак» (Рудзутак - ред. сайта) и «Коссиор». Делали остановку на пристани по 10-15 минут. Жители, имеющие корову, выходили на пристань продавать молоко, сметану, творог, а также огурцы и другие продукты. А мы, девчонки, садились в сторонке и смотрели, как одеты выходившие на берег пассажиры, дамы - с зонтиками, в красивой обуви. Это ехали представители высшего общества. И мы, босые, в грязных платьях, видели, как выводили они своих деток, красиво одетых, обутых в красивую обувь…
Кончилось лето, наступила осень. У нас наросло много огурцов, а в поле картошки. Арбузы и дыни отец возил в коробушке возами. На наше счастье выдался урожайный год. Выкопали картошку и другие овощи. Наелись досыта арбузов и дынь. Насолили огурцов, грибов груздей. Становилось холодно. Не зря говорят, что земля слухом пользуется, приехал к нам мужик из Каратуза и объяснил свой приезд. «Я приехал просить мастера по водяным мельницам наладить и нашу мельницу».
Мы стали беспокоиться, потому что зимой не будет работы братьям. Навигация закончится, Енисей уже стал замерзать, а не будет поступать зерно, грузчикам будет нечего делать. Отец дал согласие отремонтировать каратузскую мельницу. Посыльный уехал и вернулся с двумя подводами, и опять наша семья на новом месте. Эта мельница была очень близко к посёлку. Я в Каратузе пошла в школу и не в первый класс, а во второй, потому что я знала всю азбуку, умела читать, писать печатные и письменные буквы, знала цифры, могла решать задачки. Сначала мне было трудновато учиться, помогали дома братья, пока я не преодолела отставания от школьной программы второго класса. Отец весь световой день находился на мельнице. Иван помогал отцу, а остальным делать было нечего. Мельницу наладили, люди рады, стали размалывать свое зерно, у кого сколько имелось.
Отец наглядел недалеко от поселка мраморную гору, камень которой был пригоден для выжигания извести, и решил заняться новым делом – изготовлением продукции, необходимой в каждой избе. Братья стали выжигать известь под руководством отца. Когда выжгли первую печь, то снабдили известью в первую очередь весь поселок. Остальную известь нагрузили в большой короб и поехали продавать по деревням, торговля имела большой успех. Меняли известь на всё, что было у покупателей: деньги, мясо, масло, мука, сало. Многим не хватило, им пообещали привезти. Заложили ещё одну печь.
С наступлением лета отец открыл и ещё одно производство: начали гнать деготь, который очень был необходим. Таким образом, семья была сыта, и работа была, но это ещё не всё. Отец закупил несколько фанерных ящиков из-под спичек, стали делать чемоданы, которые тоже продавали по деревням. Мельничному делу обучили местного мужика.
Ждали весну, снова готовились к переезду на новое место жительства. Теперь было желание переехать на прииск, заняться добычей золота. Все братья переболели малярией, по-простому эту болезнь называют лихорадкой. Я хорошо помню, как начиналась эта болезнь. Утром всех четверых братьев – Ивана, Семёна, Митю и Архипа начало морозить. Было жаркое лето, а они надели полушубки и, закутавшись в одеяло, выходили на солнце, чтобы согреться, но их так трясло, что страшно было глядеть. После этого начинался сильный жар, они снова возвращались в дом. Мать очень переживала, все четверо после такого состояния ничего не ели, только пили воду или квас. Она втихомолку плакала, не зная, как помочь.
Я научилась рыбачить. Отец сделал два удилища, а мама дала суровой нити на леску. Из пробки были поплавки, вдобавок, в серединку вставляли пёрышко, и было два крючка – один маленький, а другой чуть больше. Накопала я червей, отец показал место в пруду, где может быть рыба. Таким образом, я стала рыбачкой. Ловились пескари, щучки и даже небольшие налимы. И мой первый улов был для больных братьев самым желанным кушаньем. Я нарвала полевого луку, мама сварила ухи, и наши больные с большим удовольствием похлебали её, так как другой пищи не ели. Что делать? Как лечить и чем? Все больные исхудали. Мама стала просить отца, чтобы сходил в больницу и попросил какое-нибудь лекарство от этой лихорадки. Отец запряг лошадь и поехал в больницу с расчётом, что, может, врач согласится приехать и посмотреть наших больных. Врач не смог приехать, а дал отцу жёлтенькие таблетки - хинин, велел давать по одной утром и вечером. Болезнь стала отступать, через три дня троих не стало трясти.
А у Архипа продолжалась болезнь, и таблетки не помогали. Приехала на мельницу одна женщина молоть зерно и привезла в мешке конскую голову – череп. Осторожно, скрывая его от посторонних глаз. Это была знахарка. В селе её все знали. Она предложила матери помощь. Этот череп конской головы надо на ночь положить к подушке больного, чтоб он не знал. Эту процедуру нужно проделать три раза с молитвой. Прошло три ночи, болезнь от Архипа отступала: или голова помогла, или таблетки, кто знает. Лето кончалось, братья быстро стали поправляться после болезни, заготовили сена для лошадки и коровы, которую собрались купить к зиме, чтобы было своё молоко.
Купили двух больших поросят, чтобы к зиме заколоть на мясо. Несмотря на то, что у нас была большая семья, питались мы всегда хорошо. Решили зиму прожить на мельнице, а весной уехать на прииск добывать золото. Отец с братьями заготовили лес, необходимый для изготовления деревянных бочек. Эти заготовки сушили в бане, в избе - сверху на печке и в русской печи. Отец с братьями стали делать бочки: и большие, и маленькие, на которые был очень большой спрос, а также выжигали известь. Таким образом, работа была на всю зиму.
(Воспоминания М.Ф. Киселёвой)
О жизни на прииске, времяпровождении старателей, о школе, о своих детских впечатлениях продолжает рассказ Мария Филипповна. Мне же остаётся только, как бы наблюдая со стороны, поражаться умению выживать даже в самых сложных жизненных условиях.
Приближалась весна, с каждым днем становилось теплее. Отец купил вторую лошадь, кобылу по кличке Соя. Хозяин, который продавал лошадку, спросил отца:
- Приплод нужен?
- Мне лошадь нужна для работы, - ответил отец.
- Работайте на здоровье, приплода не будет, - сказал продавец отцу.
Мы были удивлены, что были такие люди – великие знахари от природы. Кобылица Соя была смирная, я её угощала тем, что сама ела: хлебом, картошкой, сахаром, даже вяленым мясом. Наш конь против Сои был больше ростом и очень агрессивен, к себе не подпускал, бил копытом. Весна вступала в свои права, снег почти растаял, пора собираться в дорогу. Деревенский мужик уже хорошо усвоил работу мельника, может работать самостоятельно. Отец заготовил необходимые детали в случае поломки, чтобы, он мог сам устранить. Начали собираться в дорогу, а куда и где найти счастье и пристанище? Кое-что продали, что-то так оставили, нагрузили две лошади и двинулись в неизвестный путь.
Отец примерно знал направления нашего пути. Но надо было обязательно в г. Абакане купить инструмент, без которого начать новое дело невозможно. Нужно было купить пилу, которой распиливают бревна на плахи и тёс, рубанок, фуганок, а также коловорот, чем производят необходимые отверстия, особенно при поделке оконных рам, и ещё инструмент для сверления. Это всё очень нужно при строительстве жилья. Мы ехали по г. Абакану, по всем улицам которого шла вода, пока не выехали за город – угодили как раз в весеннее наводнение. Все устали, лошади тоже, голодные и мокрые. Проехав немного, сделали привал. А конец путешествия ещё очень далеко. Дороги размыты, колдобины да грязь. Кое-как добрались до прииска Узун-Жуль, на Нижний стан, а ещё есть Средний и Верхний стан. На Нижнем стане был магазин, на деньги ничего не продавали, а только на боны. Нам же надо было добраться на Верхний стан. Немного отдохнули, двинулись дальше. К закату солнца, наконец, мы прибыли на постоянное место жительства. Какая красивая природа! Большая гора была вся розовая, цвёл багульник. А какое наше было настроение? Ни кола, ни двора, кругом лес да к небу дыра.
Я стала плакать: где будем спать, где жить? Отец успокоил: «Не плачь, сейчас мы наладим палатку, она и будет пока наш дом, а затем мы построим избу».
Палатка была большая, хорошая. Отец купил её у матроса, когда жили на пристани Уюк. Нас пригласили будущие соседи на ночевку – меня, Татьяну и брата Ивана с женой, остальные поместились в палатке. Я отцу говорю: «А вдруг заползёт змея в палатку?» Тот ответил: «Этого не будет, я на змеев знаю управу». И он рассказал, что надо вокруг палатки протянуть вожжи, конский запах змея не любит, поэтому опасаться нечего. После большой усталости все хорошо отдохнули, а с наступлением раннего утра приступили к работе. По команде отца всем дано было задание – каждому отдельно.
Первое – надо сейчас же сделать печь для выпечки хлеба и приготовления продуктов. Для этого нужен песок, глина и галька, не очень мелкая, но и не крупная. Расчистили место, срезали траву, убрали мусор. И на этом месте стали равномерно с глиной и песком замешивать нужной густоты раствор, из которого и стали делать русскую печь. Главный мастер по этому строительству знал, сколько надо на фундамент печи положить гальки, чтобы печь пекла хорошо, не подгорали булки и сверху были румяные. Одновременно строили крышу над будущей печкой, а также стол. Поставили шесть столбиков и стали снимать с берёз и лиственниц кору для покрытия крыши над печкой и столом. К вечеру всё было готово. Печь сушили дня три, благо стояли жаркие дни, да и печку протапливали.
Братья весь световой день возили лес для постройки избушки. Прокопали траншею глубиной сантиметров двадцать, и в эту траншею заложили лиственные брёвна. В последующие ряды клали всякие брёвна – сосну, ель, пихту, а также и лиственницу. Её старались класть на нижние ряды, так как она очень тяжёлая. Я тоже участвовала в строительстве – раскладывала красивый зеленый мох на бревнах. Печь уже высохла, и мама испекла первый хлеб. Новая печь получилась удачной, выпекала хорошо: и сверху, и снизу круглые булки были одинаково румяные. В новой печи помещалось шесть булок. На нашу семью в 10 человек вполне нормально. Мама стряпала почти каждый день.
А избушка росла с каждым днём. Установили козлы для распиловки брёвен на плахи, тёс, материал на матки в избушку. Также необходимо было построить для лошадей конюшню, а то зимой большие снега и сильные морозы, для лошадей это плохо. Отец делал заготовки для окон жилища. Решили – будет два окна в комнате и одно в кухне. Хорошо, что в магазине на боны было всё необходимое: оконное стекло, гвозди всякие, шарниры, ручки для дверей и другое, имей только боны, а все товары - в наличии.
Дела по строительству шли быстрым темпом. Дом, если его можно было назвать так,
скорее – изба, почти был готов. Ещё сложное дело – надо в избушке построить
русскую печь. Потолок уже в избушке положили, приступили к постройке стропил.
Пять мужиков работали почти день и ночь. Женщины тоже помогали. Чтобы быстро
высохла промазанная по пазам избушка, старались быстрее приготовить глину. Её
готовили с песком и мелко рубленым сеном, тогда она, высыхая, не трескалась.
Промазанные пазы вслед пробеливали на первый ряд – это называлось «затирка
небольших щелей». Сделали русскую печь. Отец достал где-то железную печку, стали
понемножку протапливать, чтобы высушить русскую печь и стены. Отец сказал, что
зимовать будем без пола, а весной напилим плах и застелем пол.
Организовали свою бригаду, ещё приняли четыре или пять человек. Точно не знаю, с
лошадьми или без лошадей. Приступили к основной работе. Пробили 18 шурфов –
почти впустую, золото хоть и было, но очень мало. Однако разведку продолжали, и
на 19-м шурфе, как говорится, Бог вознаградил за старание и труды. Привезли
первую тачку, промыли. С одной тачки намыли 4 грамма хорошего, крупными
самородками золота.
Как-то у нашей рабочей лошади случилась беда – на шее образовался большой нарыв. Лошадь была дикая, чужих не подпускала, даже могла убить. Мать налила в таз воды, добавила туда немножко креолину, и после того, как отец вскрыл нарыв, меня заставили каждый день обрабатывать этой водой рану. Я сначала боялась приблизиться, но лошадь была по одну сторону телеги, а я по другую. Я стала её гладить, угощать хлебом, сахаром и конфетами. Как только подходила к телеге, дикая лошадь тянулась за гостинцем, я её кормила. Через неделю она совсем сдружилась со мной, стала спокойно стоять при обработке раны. После обработки я стала уводить её на поляну и путать, а угощать её продолжала. Ели мы, что было у меня, то и Карька мой ел - хлеб, пирожки, сахар, конфеты, рыбу горбушу, ему я отбирала даже кости. И вяленое мясо: я жевала, и Карюшка тоже жевал. Я выйду на улицу, крикну его: «Карька, Карька, Карюшка!» Он откликался, сам приходил на обработку. Когда ранка совсем зажила, отец взял его работать, запрягая в тачку. А утром пошли за лошадьми, Сою сразу взнуздали, а за Карькой бегали, бегали и не могли поймать. Разбудили меня, чтобы я его поймала для работы.
Наша дружба с конём продолжалась, мне стоило его позвать, он откликался ржанием и приходил ко мне. Подведя Карьку к большому пеньку, я садилась и приезжала домой. За время болезни он выдобрел, стал гладким, даже блестел, потому, что я его чистила. Если мне утром давали поспать, он никому не поддавался. Путать лошадей там было нельзя, кругом очень глубокие шурфы, некоторые прикрыты, а большинство открытые, были случаи, что попадали лошади. Хорошо, если упадёт удачно, а то ломали ноги, шею, и хозяин терял работника для перевозки песка.
Бригада была создана из 5 мужиков нашей семьи (с двумя лошадьми) и 4-х или 5-и человек принятых. Брата Семёна выбрали бригадиром. Каждый вечер по окончанию рабочего дня три человека снимали золото. Это делалось так. В лотке золото было с примесями песка – шлих. В лоток пускали ртуть, которая собирала всё в кучку, даже самые маленькие золотники собирались в комочек. Этот комочек потом обжигали в специальной, похожей на большую круглую ложку с длинной ручкой, посудине. Обожжённое золото похоже цветом на морской песок - жёлтое. Затем его клали в ступку и толкли, чтобы ртуть отлипла от золота. Потом отделяли от горелой ртути, оставалось чистое золото, которое взвешивали. Была тетрадь, куда записывали дневную выручку. Набрав определённое количество, добычу увозили сдавать. Три всадника с винтовками увозили металл, а привозили боны. Как учитывался рабочий день лошадей, их возчиков и забойщиков, этого я не знаю.
С получением бон наши родные запрягали двух лошадей и ехали на Нижний стан за продуктами и другими товарами. Привозили 2-3 мешка муки, ящик сливочного масла, ящик конфет, сахару в синей бумаге. Самовар купили такой крепкий, что, когда его раскаляли, даже искры летели. Рыбы горбуши в небольшой бочке, селёдки тоже в небольшой бочке, а также не забывали спирт питьевой. В магазине всё было, что необходимо старателю. Брезентовые куртки и брюки, сатин, ситец, красивые головные платки и разная обувь, летняя и зимняя. Особенно качественный был метраж.
(Воспоминания М.Ф. Киселёвой)
Из этой части мы узнаём, как отдыхали старатели, какие перемены произошли в жизни Киселёвых.
Вроде наша семья приобрела покой, вроде жизнь и наладилась, никто не беспокоил, работали, хорошо зарабатывали, и к зиме была крыша над головой. Но на сердце было всё равно неспокойно. Я, хоть и была ребёнком, а и то ощущала шаткость нашего положения.
Наступил сентябрь. Я пошла в школу, в 3 класс. Купили мне очень красивые сапожки, а на зиму валенки и пальто с красивым воротником. Наша большая семья старалась не унывать. У нас имелись музыкальные инструменты: гармошка, балалайка, гитара. Уже в Узун-Жуле отец купил маленький бубен. Каждый вечер собирались у нас послушать наш семейный оркестр. Приходили и девушки, ведь у нас три парня неженатые были. Вечера проходили очень весело, кроме этого играли в лото и карты. Неплохо играл на гармошке брат Семён и хорошо пел.
Работа по промывке золота в зимнее время была сложной, много терялось металла в мёрзлом песке. Длинной была зима, но весна всё равно пришла. К концу учебного года меня перевели в 4 класс. Через следующую зиму надо было в 5 класс ходить в другой поселок - Немир, там была десятилетка. Для старателей была школа-интернат. Из Узун-Жуля учились с 5 по 10 класс всего человек 15. Кого-то возили, но большинство детей ходили пешком.
Снова пришла весна красна, гора покрылась багульником, вся розовая. Первые цветы – подснежники, а затем – лютики, жарки и Марьин корень. Меня брат Митя научил, как получать берёзовый сок, и я им поила всю свою семью. Нужно было знать, где будет сладкий сок, а где не вполне. В низине сок будет несладкий, а на горке сок имеет больше сахара. Надо знать это. И при этом не делать очень большой разруб на берёзе, а аккуратный – небольшую щелочку, чтобы только втолкать фитилёк, по которому будет стекать сок в бутылку или в большую ёмкость. Летом очень хорошо – воздух чистый, запах – не надышишься! Огородами на прииске не занимались, потому что весна наступала поздно, а лето кончалось рано. Ранние заморозки губили всё, что посажено. Овощами снабжали старателей, привозили картошку, капусту и другие овощи.
Как отдыхали старатели? Летом, в праздники за амбаром, не знаю чьим, были сделаны скамейки, земля была хорошо разровненная под площадку. Вот тут и собиралась молодежь. Играла гармонь, пели частушки и песни, очень хорошо получалось. Были танцы, были заядлые плясуны. Играли в городки, в мяч и чижика. А зимой катались с горки на санках, больших и маленьких. Так что молодежь не скучала ни зимой, ни летом.
Бывали и драки, в основном, у хакасов. Наш сосед хакас, как подопъёт, так обязательно ему надо было набить свою жену. Она, бедняжка, всегда убегала к нам и пряталась под кровать. Но однажды он её тащил за косы по земле, а брат Семён как раз шёл мимо. Семён его остановил. А женщине сказал: «Иди к нам, попей чаю, отдохни…», с мужем же продолжил разговор. Заявил ему, если он ещё хоть пальцем заденет свою жену, то Семён с ним расправится: посадит в тюрьму или туда его отвезут (показал на кладбище). И что бы вы думали? С тех пор бить свою жену, мать двух детей, он перестал. Как она была благодарна: «Ты мой брат, спаситель, большое тебе спасибо от всей души!» Все хакасы благодарили Семёна. Хакасские мужчины после этого стали лучше относиться к своим жёнам.
Наступил сентябрь, нас, всех учеников с 5 по 10 класс отвезли в пос. Немир и мы приступили к занятиям. Жили в интернате. Учение, жилье, питание – всё было бесплатно. В комнате для девочек были железные койки и всё новое – матрасы, подушки, одеяла, постельное бельё. Также было и у мальчишек. Рядом стояли три больших дома: в одном – школа, в другом – общежитие для учеников, а в третьем – комнаты для учителей. Учиться было интересно и весело. Учителя были все молодые, из Ленинграда. Часто были школьные вечера, а в большую перемену были танцы с участием учителей, которые учили танцевать и нас, дикарей таёжных. Кормили нас очень хорошо, 4 раза в день. Главным поваром была пожилая немка, и каждое блюдо было очень вкусное. Посуда после еды оставалась почти чистой. Учились 6 дней, а в воскресенье был выходной.
Мы, ученики из Узун-Жуля, в субботу после уроков толпой по 10-15 человек пешком шли домой. Дорога была опасна, зверья было полно, но нашей толпе ни разу не довелось встретить зверя, хотя дорога шла лесом. Проходя подле одного склона, особенно, когда начинало темнеть, мы заметили, что горка горела вся огоньками. Удивительно! Каждый из нас взял с собой огонёк: кто в коробок от спичек, кто в платок, а кто в бумажный пакетик. Каково же было наше изумление: утром эти травинки – сухие трубочки – были совсем бесцветные, дождались вечера, они стали светлячками. Так мы познавали окружающий нас таинственный мир горной тайги.
И вот счастье - в нашей семье прибыль, в 1935-м году родилась вторая дочь у Ивана и Анны. Первой – Софье, уже третий годок шёл. Вновь рождённую девочку назвали Валей. Роды принимала мама, потому что там, где мы жили, ни врача, ни даже медсестры не было.
А 3 октября сестра Татьяна вышла замуж за баптиста. Ни свадьбы, ни вечеринки не было. Муж сестры был высокий, стройный, на лицо недурен. Сумел уговорить своих родителей дать согласие на брак с девушкой другой религии, т.е. православной веры. Любовь оказалась сильнее всяких религий. У родителей Татьяниного мужа был большой сундук, полный библий. Каждая книга была очень толстая, в крепком переплете, и кроме этого, завёртывалась в тряпку. Читал только сам дед, бабка-сватья была неграмотная. Муж Татьяны Ефим тоже не умел читать.
Татьяне не нравилась такая жизнь. Они с мужем Ефимом ели отдельно от его родных. Татьяна отдельно готовила пищу себе и Ефиму, и посуда была тоже отдельная, чтобы не «осквернить» святость баптистов. Если бы была отдельная квартира, то, конечно, было бы лучше. Свёкор и свекровь молились и читали эти библии три раза в день. Из хозяйства была лошадь и корова. Лошадь отдавали старателям, где работал и наш зять Ефим.
Сват-баптист добывал мясо другим путем. Оружия у них не было, по их вере баптистам нельзя убивать животных, и даже ружьё в руки брать вера запрещала. Сват знал тайгу хорошо, знал места, где больше скапливались козы, а также переход на водопой к ручью. Он выкапывал глубокую яму, закрывал её умело, так, что косуля не могла понять эту хитрость и попадала в ловушку. Даже были случаи, когда в ловушку попадали красавцы-маралы – самые крупные олени. Мяса хватало чуть ли не на целый год: его солили и вялили.
Тайга была богата ягодами, грибами, жить там можно было.
(Воспоминания М.Ф. Киселёвой)
Продолжает свой рассказ Мария Филипповна о разных, но одинаково трагичных судьбах своих братьев, о том, как ей работалось на телеграфе и о том, какой была её работа в военную пору и как закончилась война.
Отец снова готовился на новую работу. Его пригласили наладить мельницу Новомарьясовского колхоза «Путь Ильича», недалеко от станции Копьёво в местечке «Шалаболка». Отец поставил свои условия, чтобы была выстроена изба для жилья, привезён верхний жёрнов из Красноярска, а также привезён необходимый лесоматериал для строительства плотины. Чем скорей это будет сделано, тем быстрей мельница будет готова.
Дом для мельника был построен быстро из сухого леса, оштукатурен и выбелен. Когда дом для мельника был готов, мать с отцом переехали, а я осталась в станционном посёлке Копьёво у сестры Анны.
В школе объявили, чтобы мы приготовили метрики для получения паспортов. Когда я спросила о них у родителей, то моих метрик не оказалось, мы же бежали и всё растеряли. Отец пообещал запросить метрики из Александрово-Заводского ЗАГСа. Прошло недели две, пришло письмо из ЗАГСа, но не метрики, а справка о рождении и фамилия Кисель Мария Филипповна, 1921 года рождения. Я заплакала и сказала, что в школу больше не пойду, вчера была Киселёва, а сегодня Кисель. А случилось это давно в Абакане. Отец получал на всех взрослых паспорта, а я оказалась не записанной ни у отца, ни у матери. Отец как-то сумел мне подделать фамилию и год рождения уменьшил на 2 года.
Когда в Абакане отец получал на всех взрослых членов семьи паспорта, то паспортист изменил фамилию на Киселёвы, вместо Кисель, а наша фамилия украинская, не изменяется – мужчина – Кисель, и женщина - тоже Кисель. Отец вернулся к паспортисту, возмущаясь, что изменили его фамилию, тот послал отца к начальнику милиции. Если начальник разрешит заменить, то он исправит, но это бланки строгой отчетности. Начальник милиции посмотрел, что много паспортов нужно заменять, заявил, что Красноярск их убьёт за эту ошибку. Так окончание в фамилии изменилось, а корень нет. И разрешил жить по этим паспортам. Многие спрашивали у нас потом, почему один Максим Кисель, а остальные все Киселёвы.
В школу я пошла, паспорт получила. Но атмосфера была среди людей напряженная. Втихушку шептали, что будет война.
В пос. Копьёво нам дали хорошую квартиру по улице Октябрьской, но жить в ней не пришлось долго. Однажды Семён, работавший завскладом пришёл на обед и говорит: «Германия напала на Советский Союз, многие города бомбили». На работе ему сказали: «Завтра будешь сдавать склад».
Сначала не верилось, что началась война с немцами. Сталин ведь заключил мирный договор на 10 лет, но Гитлер, злодей, нарушил всё.
Семёну через три дня дали повестку и приказ явиться в Красноярск. При себе иметь кружку, ложку, миску, пару белья. Ивана проводили на восток в Магаданскую область, как «врага народа», а Семёна, как защитника Родины, тоже проводили, но на запад. Через неделю вручили повестку брату Архипу. Митя на прииске тоже получил повестку с приказом явиться в военкомат в Абакан для отправки на войну. Все трое в армии не служили, считались врагами. Митина девушка из Абакана позвонила нам и сообщила, в каком вагоне Митя, чтобы встречали. Вот так сразу троих отправили на фронт. От Семёна пришло письмо из Красноярска, что зачислен в 26 лыжный полк, обучают хождению на лыжах, выдали белые полушубки, валенки, шапки и белые маскхалаты.
Но что можно успеть изучить за этот короткий срок, тем паче, что в армии не был. Также и Архип один месяц поучился строевой: направо, налево и в вагон – на фронт!
Получили письмо от дочери Максима из Читинской области, оказывается, его тоже арестовали, а за что – не знаем. Вот так получилось – три брата защищают великий Советский Союз, а два брата – «враги народа».
Отец наладил мельницу. Я бросила школу, поступила работать на почту. Прежде надо было месяц учиться сортировщиком, а потом работать самостоятельно. А школу бросила потому, что из предметов было 4 часа военное дело, а два урока – история и русский. Всех молодых учителей забрали на войну. Я училась уже в 9 классе. Надо сдавать экзамены. Как сдавать – нет учителей и нет учеников. Я мечтала, что окончится война, я закончу 10 классов и поступлю куда-нибудь учиться. Все братья хотели, чтобы я поступила в медицинский институт, но все наши мечты остались мечтами.
Шёл 1943 год. Мы получили похоронку на Семёна – погиб под Смоленском. Мне было последнее письмо от Семёна. Писал: «Подъезжаем к фронту, уже видели разбитые танки и убитых фрицев…»
Потом пришла похоронка на Митю - погиб при разгрузке эшелона. Он служил в транспортной роте и во время разгрузки налетели самолеты, обстреляв эшелон, перебили всех лошадей и людей, вагоны – в щепки! Об этом нам написал чудом оставшийся в живых один солдат. Похоронен Митя в братской могиле на реке Волхов. О Семёне тоже написали нам, что наши войска понесли большие потери, мало было оружия, техники, численность войск мала. А немцы на самолетах, на мотоциклах. Знаю, что Семён похоронен в небольшой деревушке под Смоленском.
Брат Архип вернулся домой раненный в челюсть и в шею. Пролежал два месяца в госпитале в г. Выборге и после выздоровления был отправлен домой. Вернувшись, Архип уехал к отцу на мельницу и по возможности помогал отцу.
Анна, жена брата Ивана, вышла замуж за какого-то офицеришку. Как он тут очутился, в нашей далекой Сибири, вдали от фронта, неизвестно. Возможно, был на долечивании после госпиталя.
Я продолжала учиться на сортировщика. Работа сортировщиком была очень сложная, нужно было знать номера почтовых вагонов. У нас ходил один поезд – Красноярск-Абакан. Если поезд шёл из Красноярска, то почтовый вагон был 201, а обратно – 202-й. У нас в Копьёво было только два обмена. Лошадей забрали на фронт, и мы встречали поезда на тележке. Или собирались человек восемь, встречали поезд и всю полученную почту несли на руках. Потом, спустя какое-то время стал ходить поезд Москва-Абакан, и там приходилось делать четыре обмена с почтовыми вагонами. Без транспорта стало невозможно, и наша районная контора связи заключила договор с конюхом колхоза «Новый путь» д. Копьёво. Два обмена были на нашей станции с московским и красноярским поездами. На наше счастье в расписании движения поездов на нашей станции было удобное скрещивание, и стоянки были увеличены.
Начальник поезда всегда ожидал, пока мы управимся, и только тогда давалось распоряжение на отправку. Но это был не выход, гонять за пять километров лошадь. Нам дали распоряжение найти человека и получить лошадь в Боградском конезаводе №42. А была весна. Мы нашли конюха, которому пообещала контора связи оклад 150 рублей. Работал на почте его сын Метёлкин, а конюхом – отец-инвалид, прихрамывал немножко. Была ранняя весна, наш дед Николай отправился за лошадкой, а до Бограда 150 км. Так как была ранняя весна, травы ещё не было. Наш дед Николай добирался до пос.Копьево 3 дня. Лошадь выделили еле живую – кожа да кости. Дед Николай покупал хлеб да помаленьку Карьку подкармливал. Но с наступлением весны и появлением травы Карька выдобрел, стал гладкий и кроме деда Николая не подпускал к себе никого. Если позволяло время между поездами, дед его путал около протоки, там трава и вода.
Я поработала на сортировке мало. Отец народов товарищ Сталин издал приказ, закрепить кадры до окончания войны. Работницу, которая меня учила сортировочному делу, не уволили. Меня некуда деть, предложили работу телефонистки. Что мне делать, школьного образования нет, и тут не получилось! Установили коммутатор – 10-ти-номерник. Вот я и стала работать на нём с 7 часов до 3-х, сбегаю, пообедаю, и доставляю пенсию за убитых солдат, пособия тем семьям, у которой солдат-фронтовик был живой, и выплаты по аттестатам – за командный состав. А на сортировке ночью отвечали на звонки сортировщики. Пенсии, пособия и выплаты по аттестатам с райцентра шли на почтовом бланке перевода. И почти каждый дом получал, поэтому приходилось доставлять вечером.
Электроэнергии не было, в ночное время освещались дома свечками, коптилками. Коммутаторская комната была очень сильно задымлена. Я просила у начальницы Матуги извести. Сказала, что сама выбелю и вымою, но она ничего мне не дала. Ожидали комплексную бригаду по проверке всех отраслей связи. И что я наделала? На потолке в телефонной нарисовала месяц, звезды. Я так боялась, что меня выгонят с работы за эти проказы. Но начальство похохотало, а начальнице дали выговор.
Был у меня такой случай. Обратился клиент, заказал переговоры с Рудником, а клиент – раненный солдат на костылях. Я его предупредила, что с Рудником очень плохая слышимость. Он стал разговаривать с переговорной кабины, и когда я включилась, то его было на удивление хорошо слышно. Я пошла в клиентский зал, дала ему табуретку в кабинку, он долго разговаривал с Рудником. По окончанию переговоров он подарил мне капсюль, который вставлялся в телефонную трубку, сказав: «Теперь вас будет слышно, как в реторт». Капсюль был трофейный. А нам приходилось самим делать телефонный порошок из угля. Обязательно нужен был уголь из лиственницы. Его нужно было так размять, чтобы были крупинки, а пыль отделить. Но всё равно слышимость была не та, что надо.
Как-то был у меня заказ на переговоры, не помню, вроде в какой-то город Алма-Атинской области. Клиент был молодой человек лет 15-16, и после переговоров до следующего утра кабиной никто не пользовался. Капсюль исчез. Я вспомнила, что он был в кабине последним. Попросила подменить меня, и пошла искать клиента-вора. Сначала он отпирался, что не брал. Я припугнула, что пойду к председателю и депутату, проведут обыск, вызвав с района милицию, но он упирался. Тогда мать взяла ремень, подошла к нему и говорит: «Я вчера в твоих руках, что-то круглое видела, отдай немедленно, или я тебя вот этим ремнём исполосую всего». Он вытащил капсюль из кармана, положил на стол и ушёл в комнату. Переговоры опять шли при хорошей слышимости.
В скором времени на Копьёвскую телефонную станцию возложили приём телеграмм на Шарыпово. Вот тут пришлось нам труднее, левой рукой приходилось держать трубку, а правой писать. Телеграмм было много. Я платком привязывала к левому уху трубку и писала. Почерк у меня чистый, грамотный, да ещё – подарок солдата. Абакан всё говорил: «Копьёвская громкоголосая, давай работать». Принимали все телеграммы, входящие в наш район, исходящие из нашего район,, а также шарыповские. Вторая телефонистка писала, как курица лапой, сама напишет, а потом прочитать не может. Было много искажений телеграмм.
Война продолжалась, но уже меньше стало приходить похоронок, наши войска пошли в наступление, погнали Гитлера. Мою напарницу Зину Парфёнову и сортировщицу Анну Беспалову тоже призвали на фронт. Мать Зины Парфёновой приходила на почту, плакала, что Зина вперёд меня поступила на работу, значит, надо было забрать на фронт меня, а не её. Но отбором ведал начальник конторы. Давали наряд: представить 2-х или 3-х девушек, этот вопрос разрешал начальник.
В то время был очень строгий начальник связи Микроков Иван Алексеевич. Однажды приезжает начальник Иван Алексеевич и говорит: «С сегодняшнего дня я перевожу тебя помощником отделения связи». Я ему в ответ: «Я ничего не знаю, я отказываюсь». - «Я тебя научу». Посадил меня на рабочее место – работать с клиентурой: «Переводы и пенсию ты умеешь оплачивать. А сегодня научу тебя принимать переводы, посылки, ценные письма, как правильно применить тарифы, чтобы не перебрать и не недобрать». Начальником отделения связи тогда была очень неряшливая женщина лет тридцати. Рукава распороты, на юбке пятна, очень грязный почерк, и сама всегда грязная.
Нас связистов отправляли в колхоз помогать, но у нас плохо получалось, потому что дома эти работы многие не делали, особенно косить, убирать сено в копны. Могли копать картошку, сахарную свеклу.
Поступало много посылок. У нас в Копьево была одна солдатка, ей чуть ли не каждый день приходило по 7-8 посылок! Она приезжала на почту за посылками на тележке. Я думаю, что, может быть, её муж был мародером, поэтому и отправлял вещи домой. Он даже на обшивку посылки с другим адресом нашивал свой адрес. Это было, когда наши войска, набрав силу, пошли в наступление, освободили советские деревушки и города, а когда вошли на немецкую территорию, то командование разрешило немножко поживиться немецкими тряпками. Наш земляк Дуля – отправитель посылок – по окончании войны вернулся домой жив-здоров, но от стыда выехал в Абакан.
Мне пришлось испытать радость Победы над фашистской Германией. Я лично сообщила в деревни Сютик, Сульфат, что наступила долгожданная Победа, конец войны. Кто-то радовался, а те, у кого уже не вернутся родные, на них получены похоронки – плакали.
Вспоминаю условия, в каких мы работали в войну. Дров не было, чернильницы размерзались. Но мы не падали духом, работали. Установили железную печь, а дрова, к нашему стыду, ходили воровать. Днём подсмотрим в огородах изгородь из горбыля, а поздним вечером приносили оттуда горбыль или два, распиливали, раскалывали и прятали дрова в кладовку, в которой, кроме посылок на имя Дули, не было ничего.
В честь Победы золотопродснаб давал небольшой вечер, на который я также была приглашена. Спиртное не пила, но покушать хорошо довелось: была тушёнка с мясом, картошка, печенье, конфеты, из подсобного хозяйства Саралы были капуста, молоко.
(Материалы Интернет-сайта)
В воспоминаниях Ивана Филипповича Киселёва, опубликованных в № 83 от 09.07.1991 года в газете «Орджоникидзевский рабочий» за два года до его смерти (статья Ольги Зыковой «Трудная жизнь Ивана Кисилёва»), передо мной предстала до сих пор мне неведомая картина жизни человека, лишённого не только всего имущества, не только каких-либо гражданских, но и простых элементарных человеческих прав.
Прииск Узун-Жуль, где жили все Киселёвы на Верхнем стане, подчинялся Сартогайскому рудоуправлению. С работой на приисках Иван Филиппович был знаком по своей первой ссылке, работал на шахте хорошо. Жили в женой дружно. Друг к другу всегда относились с уважением. Только вот время ста¬ло какое-то тревожное. То там, то тут стали разоблачать «врагов народа». «Откуда им взяться здесь в далёкой сибирской глубинке?» - рассуждали промеж себя старатели.
Однажды, когда Иван был на работе, в их доме появился милиционер из Аскиза. Спросил у Анны, где муж, и попросил показать его паспорт. Документы положил себе в карман и наказал передать мужу, чтобы явился в Аскиз в милицию. Заголосила, запричитала Анна, предчувствуя новую беду. И предчувствие не подвело её. Арестовали Ивана в Аскизе 3 мая 1938 года. Последний раз видели его, как, сгорбившись, шёл Иван под конвоем. За что забрали, куда увезли, никто на эти вопросы не давал ответа.
А он в то время ждал своей участи в Минусинской тюрьме. Обвинили его в контрреволюционном заговоре против С. М. Кирова. Корни заговора, оказывается, дошли до Сибири. Так никогда не знавший о существовании Кирова Иван Филиппович Киселёв 27 мая 1938 года постановлением тройки УНКВД Красноярского края был признан соучастником заговора и получил десять лет исправительно-трудовых лагерей по ст. 58 за контрреволюционную деятельность.
И начались годы мытарства. Загрузили в телячьи вагоны по 30 человек и отправили со станции Абакан под усиленной охраной, сначала на Восток, потом на пароходе до бухты Нечаево, а оттуда этапировали на Колыму. Сколько пришлось вынести испытаний, сколько видел он безвинных жертв репрессий!
Из Минусинской тюрьмы вместе с ним погрузили два класса выпускников вместе с учителями. «Спрашиваю одного парнишку: «За что же тебя-то осудили?» - «За то, что сказал: «Для чего стране советской изучать язык немецкий», - вспоминал Иван Филиппович. - Почти все эти мальчишки погибли, не выдержав сурового климата Магадана. А сколько было осуждено интеллигентных людей, преданных Советской власти! Именно они, интеллигенты, вносили в наши ряды дух товарищества, помогали сплотиться нам и выстоять в этих нечеловеческих условиях, не превратиться в бессловесную скотину», - добавлял Иван Филиппович.
Вспоминая отца, мой дедушка Михаил Иванович Киселёв рассказывает, что в лагерях тогда были разные люди: и уголовники отпетые, и политические. Рассказывает, что отец категорически запретил своим сынам когда-либо наколки делать, хотя среди молодёжи в 50-60-е годы была такая мода. Он говорил им: «Не дай Бог увижу у кого-нибудь их!» И ни у кого из его детей наколок не было, хотя у отца у самого было 2 наколки, сделанные ещё в лагерях.
Давая интервью корреспонденту газеты «Орджоникидзевский рабочий» Иван Филиппович рассказывал: «Суровый климат я переносил довольно сносно. Мог обходиться без рукавиц даже в лютый мороз. Поистине верно говорится: «Деревенский мужик вырос на морозе, летом ходит за сохой, а зимой в обозе». Я даже умудрился ни разу не обморозиться. А вот южане оставались и без ушей, и без носа, и гибли пачками».
По воспоминаниям моего прадеда Ивана Филипповича, их гнали этапом из Читы около 100 000 человек, а добрались до Магадана всего тысяч десять. Прадед вспоминал, что из Читы с ним вместе этапом шёл зоотехник. Его осудили на 25 лет за то, что в подведомственном ему хозяйстве сдохло 600 голов скота. Шёл он в кожаном пальто, нёс с собой тяжелый чемодан, полный хороших добротных вещей. Нести было тяжело, но он не хотел расставаться со своим добром. Прадед же, ещё в начале пути перебрал свои вещи, оставив лишь самое необходимое. Потом, на этапе, этот зоотехник побросал большую часть своих вещей, которые разобрали между собой конвоиры. Сначала шли этапом в Находку, а дальше – морем до Колымы.
Что такое Колыма? Где она находится? Почему туда сгоняли узников со всего Советского Союза? Многое я об этом узнала из Интернет-сайта. Думаю, кое-что о Колыме и Дальстрое мне следует здесь рассказать, ведь в трудовых книжках моих прадедушки Ивана Филипповича да и прабабушки Александры Павловны самая первая запись места работы гласит: «Дальстрой… 1938-1952 гг.». Так что же такое Дальстрой, как он возник и как функционировал в те годы? Описав это, я стремлюсь воссоздать то, чего никогда не говорил мой прадед Иван никому, умалчивая подробности даже от своих детей, которые родились в Магадане.
Планомерное освоение огромной территории Северо-Востока России началось в конце 20-х годов прошлого века. Так в 1929 году в центральные районы нынешней Магаданской области (Ягоднинский, Сусуманский, Среднеканский, Тенькинский) пришли геологи Первой Колымской экспедиции Ю. А. Билибина и одновременно с севера начались геологические исследования Якутской экспедицией Академии наук СССР под руководством геолога С. В. Обручева. В первый же год поиски геологов увенчались успехом - во многих долинах рек и ручьев были обнаружены залежи золота. В начале 30-х годов возникла необходимость создания на Северо-Востоке государственной структуры. И в ноябре 1931 года в Магадане по Постановлению ЦК ВКП(б) и Совета Труда и Обороны был организован трест по дорожному и промышленному строительству в районах Верхней Колымы – Дальстрой. Директором треста был назначен Э. П. Берзин.
Эдуард Петрович Берзин родился в 1894 году в Латвии в крестьянской семье. В 1910 году уехал в Германию, где окончил Берлинское королевское художественное училище. Вернулся в Латвию и был призван на военную службу. С 1915 года в составе 4-го Видземского латышского стрелкового батальона участвовал в боях на фронтах первой мировой войны, награждён Георгиевским крестом 4-й степени. После Октября участвовал в формировании 1-го лёгкого артиллерийского дивизиона Латышской стрелковой дивизии, а затем стал его командиром. Летом 1918 года сыграл решающую роль в подавлении левоэсеровского мятежа в Москве и разоблачении заговора Локкарта. В ноябре 1918 г. принят в ряды большевистской партии. В составе латышской стрелковой дивизии сражался с белогвардейцами на Западном, Юго-Западном и Восточном фронтах. С февраля 1921 года – в органах ВЧК-ОГПУ, потом возглавлял строительство Вишерского целлюлозно-бумажного комбината, а в ноябре 1931 года назначен первым директором государственного треста по дорожному и промышленному строительству – Дальстрой.
В 1932 году на Колыме работало (по данным магаданских архивов) 13 053 человека, в том числе заключенных – 9 923 человека. И в этом году было добыто химически чистого золота 511 кг. А уже в следующем году количество рабочей силы увеличилось до 30 782 человек, из которых 27 390 были заключенные. В сентябре 1935 года в системе Дальстроя произошли существенные изменения. Так называемое УДПИ (Управление по добыче полезных ископаемых) «Цветметзолото» было реорганизовано в два горнопромышленных управления (ГПУ): Северное с центром в п. Ягодное и Южное с центром в п. Оротукан.
На Колыме насчитывалось уже 50 901 работоспособных человек, из которых 44 601 были заключенные. В этом году Дальстроем было добыто 14 458 кг химически чистого золота. По количеству добытого золота Колыма догнала в 1936 году Калифорнию, а по размерам годового прироста далеко перегнала её. Добыча золота в 1936 году на Колыме составила 32, 4 т, тогда как в Калифорнии в 1934 г. 23 т, а в 1935 г. - 27,8 т. К середине 30-х годов в центральных районах Колымы уже существовали прииски: «Верхний Ат-Урях», имени Водопьянова, «Партизан», «Штурмовой», «Пятилетка» и другие. Основной их рабочей силой были, конечно, заключенные.
По сути, каждый населённый пункт представлял собой лагерь. Заключенные середины 30-х годов содержались в лагерях, совсем не похожих на те, которые появились на Колыме в начале 1938 года (Ко времени прибытия на Колыму Ивана Филипповича Киселёва). В середине 30-х гг. заключенные свободно передвигались по посёлку - лагерю, могли покупать продукты в магазине для вольнонаемных, у каждого были счета в сберкассе, куда перечислялся заработок из лагеря (с учётом различных вычетов), могли писать письма, отправлять телеграммы и даже имели право вызывать на поселение свои семьи, чем многие и воспользовались.
Вот что рассказывает о лагере «Партизан» бывший заключенный М.Е. Выгон, содержавшийся там в 1937 году и позже: «Территория этого городка не была огорожена колючей проволокой. Да и на работу заключенных водили без конвоя. Этот либерализм существовал до начала 1938 г. Работа обычная: добыча в забоях и транспортировка в отвалы золотоносных песков. Зимой доставляли железными коробами по ледяным дорожкам, а летом возили по 30-сантиметровым трапам тачками.
В конце 1937 года начальника прииска Рябова с работы сняли, говорили, что расстреляли. На его место пришёл лейтенант Анисимов. После этого зону, где находились заключенные, обнесли колючей проволокой, прибыло много охранников, на работу и с работы – подконвоем. До 1936 года осужденные по ст. 58 УК РСФСР (за государственные преступления) не составляли большинство заключенных Севвостлага. В лагерях Колымы преобладали так называемые «бытовики» и уголовники, а также «расхитители социалистической собственности», отбывающие наказание, чаще 10- летний срок по Указу от 7-го августа 1932 г. В число «контрреволюционеров» входили как бывшие кулаки, так и троцкисты, этапированные летом 1936 года из Сибири и с Дальнего Востока.
Выступая на закрытом партсобрании Нагаево-Магаданского района 29 января 1937 года, директор Дальстроя Э. П. Берзин говорил: «Первую партию троцкистов мы получили летом. Они предъявили нам требования дать им полярного пайка, политического режима. Мы им отказали, ибо у нас в лагере все уголовники. Политзаключенных у нас нет. Они начали голодовку. Это им не помогло. Сняв голодовку, они стали бороться против нас другими путями. Всех их мы должны заставить работать и в процессе труда вести перевоспитание их. Только после тщательной проверки их можно использовать по специальности. Проверять необходимо повсеместно».
Как сообщает магаданский историк А. Г. Козлов, к концу 1937 года в Севвостлаге содержалось 80 258 заключенных. Контингент осужденных «контрреволюционеров» и «уголовных элементов» в течение 1937 года неуклонно увеличивался, а осужденных по бытовым статьям снизился до 12% от всего состава осужденных. «Практика Дальстроя показывает, - отмечалось в «Объяснительной записке к контрольным цифрам треста Дальстрой на 1938 год», составленной Э. П. Берзиным, - что Дальстрою направляется неполноценная рабочая сила, состоящая почти исключительно из троцкистов, контрреволюционеров, рецидивистов… Особенно это сказывается на строительстве. …Дирекция Дальстроя со всей ответственностью должна подчеркнуть, что выполнение огромного плана на 1938 г. немыслимо без одновременного улучшения состава рабочих контингентов, для чего требуется изменить состав завозимой рабсилы и направлять в Дальстрой в достаточно заметной пропорции полноценную рабочую силу».
Кроме этого, в Генеральном плане развития народного хозяйства Колымской области 1938-1947 гг. руководство планировало: «К 47-у году мы должны прийти со 100%-ами вольнонаемной рабочей силы. До этого неизбежно значительное участие заключенных. Их число возвышается до 42 года, после чего начинает падать. Одновременно с этим в течение 3-й пятилетки должна происходить значительная колонизация заключенных. В 4-й пятилетке колонизация развивается, лагерники постепенно переходят в колонисты. Колонисты же пополняют после окончания срока кадры вольнонаемной рабочей силы с материка. От вербовки на время (3 года) она постепенно переходит к постоянной работе на Колыме».
Но, вероятно, отдалённая перспектива заселения Колымы вольнонаемным населением, равно как и предложение «изменить состав завозимой рабочей силы», расходились с репрессивной политикой сталинского руководства. В связи с этим было принято решение заменить руководство «Дальстроя».
Три смертных вихря скрестились и клокотали в снежных забоях золотых приисков Колымы в зиму тридцать седьмого - тридцать восьмого года. Первым вихрем было «берзинское дело». Директор Дальстроя, открыватель лагерной Колымы Эдуард Берзин был как «враг народа» и «шпион иностранных разведок», «руководитель антисоветской организации на Колыме» в конце тридцать седьмого года вызван в Москву и в августе 1938 г. расстрелян. С ним вместе были арестованы и расстреляны многие руководители Дальстроя, сподвижники, ближайшие помощники Берзина: Филиппов, Майсурадзе, Егоров, Васьков, Цвирко - вся гвардия «вишерцев», приехавшая вместе с Берзиным с Вишерской стройки для колонизации Колымского края в 1932 году.
«Дом Васькова» - так называлась и называется по сей день Магаданская тюрьма, которую строили в начале тридцатых годов, - потом из деревянной тюрьма превратилась в каменную, сохранив своё выразительное название, - начальник был один из сподвижников Берзина Васьков, о моральном облике которого говорит такой факт. На Вишере Васьков - человек одинокий - проводил выходные дни всегда одинаково: садился на скамейку в саду или в лесочке, заменявшем сад, и стрелял целый день по листьям из мелкокалиберной винтовки. Став начальником тюрьмы в Магадане, Васьков теперь мог безнаказанно стрелять совсем по другим мишеням – живым узникам.
С момента смены руководства режим в лагерях Колымы не только не ослаб, наоборот, усилился. Новым директором треста был назначен работник московского аппарата ОГПУ-НКВД К.А. Павлов. Вместе с ним приехали и новые руководители подразделений «Дальстроя». Издаваемые новым руководством приказы ещё больше усугубили положение заключенных. В ожидании нового горнодобывающего сезона и прибытия многотысячных этапов заключенных, новый начальник «Дальстроя» не останавливался перед безжалостным использованием людских резервов.
А.И.Солженицын в романе «Архипелаг ГУЛАГ» в одном из томов он приводит данные, что только в самом страшном расстрельном месте Колымы - на Серпантинке - "расстреливали каждый день 30-50 человек под навесом близ изолятора"… "Ожесточение колымского режима, - отмечает А.И.Солженицын, - внешне было ознаменовано тем, что начальником УСВИТЛАГа (Управление Северо-Восточных лагерей) был назначен Гаранин и начальником Дальстроя вместо комдива латышских стрелков Э.Берзина - Павлов... Тут отменили (для Пятьдесят Восьмой) последние выходные... летний рабочий день довели до 14 часов, морозы в 45 и 50 градусов признали годными для работы, «актировать» день разрешили только с 55 градусов... Ещё приняли на Колыме, что конвой не просто сторожит заключенных, но отвечает за выполнение ими плана, и должен не дремать, а вечно их подгонять. Ещё и цинга, без начальства валила людей. Но и этого всего оказалось мало, ещё недостаточно режимно, ещё недостаточно уменьшилось количество заключенных. И начались «гаранинские расстрелы», прямые убийства. Иногда под тракторный грохот, иногда и без».
Приказом № 91 от 26 февраля 1938 года Павлов установил «с 1 марта на открытых горных работах 11-часовой рабочий день для заключенных дневной смены и 10-часовой день для ночных смен». В последующие месяцы продолжительность рабочего дня увеличилась до 16-и часов. Из вновь прибывших администраторов на должность начальника УСВИТЛ (Управления Северо-Восточных исправительно-трудовых лагерей) был назначен С. Н. Гаранин. К.А.Павловым. Когда же заканчивался горно-добывающий сезон, К.А.Павлов издал ещё один очень жесткий приказ. В нём, датированном 14 сентября 1938 г., говорилось: «Сократить время на обеденный перерыв днём до 20-30 минут, обед перенести на вечернее время после работы. Вместо обеда работающим в забое забойщикам давать горячее блюдо или закуску с горячим чаем за счёт производства».
Степан Николаевич Гаранин, прославившийся своими злодеяниями на Колыме, родился в 1898 году в деревне Шкалевка недалеко от г. Бешенковичи Белоруссии в семье крестьянина-середняка. Окончил сельскую школу и в 17 лет пошел на заработки. Затем был призван в царскую армии, дослужился до чина унтер-офицера. С 1918 года - в Красной Армии. С января 1919 года вступил в ряды большевистской партии. Участвовал в боях с Деникиным и с белополяками, попал в плен, бежал. Окончил военную школу, служил в пограничных частях помощником начальника и начальником отряда. Родители жены Гаранина в годы коллективизации были причислены к кулакам и высланы в Котлас.
В своем анкетном листе перед отъездом на Колыму Гаранин писал: «За связь с чуждым элементом имел строгий выговор в 1935 году». Возможно, что желание во что бы то ни стало реабилитировать себя, лежало в основе служебного рвения Гаранина - начальника УСВИТЛа. Время его пребывания на этом посту получило мрачное название «гаранинщина». Тогда положение заключенных резко ухудшилось, были урезаны продовольственные пайки, увеличены нормы выработки. Те из заключенных, кто не выполнял норм, причислялись к саботажникам и расстреливались.
Члены московской бригады НКВД СССР выезжали в командировки на прииски горнопромышленных управлений, где контактировали с руководством районных отделений УНКВД. В кратчайшие сроки они выявляли «саботажников», «контрреволюционеров», «вредителей», часто по уже составленным спискам. После этого проводили такие же быстрые заседания «тройки» УНКВД по Дальстрою, заканчивающиеся дополнительным (10-летним) сроком для заключенных или расстрелом. В сентябре 1938 года, в преддверии падения тогдашнего главы НКВД Ежова, Гаранин был арестован по обвинению в шпионаже и расстрелян в Магадане. В следственном деле Гаранина сохранились свидетельства массовых внесудебных расправ с заключенными. Одним из мест наиболее страшных расправ стал золотодобывающий прииск «Мадьяк».
«В начале августа 1938 года, - показывал бывший сотрудник УНКВД по Дальстрою
А.В. Гарусов, - я был командирован на прииск «Мадьяк» в распоряжение члена
бригады Богена. По прибытии в его распоряжение, Боген поручил мне и группе
товарищей проводить следствие, давая сроки за три часа заканчивать 20 дел. Когда
мы ему жаловались на непосильную работу, он прямо приказывал бить арестованных.
Боген сам показал нам пример, вызвал одного заключенного и избил кочергой, после
чего и мы били, чем придётся. Через несколько дней приехал капитан Кононович с
прокурором Метелевым в 2 часа ночи, и к 6 часам утра рассмотрели более 200 дел,
из которых 133-135 приговорили к высшей мере наказания. Прокурор арестованных не
смотрел и ни с кем из них не разговаривал».
Террор, связанный с выполнением спущенного сверху лимита продолжался почти до
конца 1938 года. Этот лимит не был выполнен. Директива СНК СССР и ЦК ВКП (б) от
15 ноября 1938 года запретила рассмотрение дел на тройках и «московскую бригаду»
НКВД отозвала в Москву.
В 1938 году в забоях Колымских шахт и рудников и на строительстве дорог работало 93 978 заключенных из 113 930 человек трудоспособного населения Колымы. В этом году было добыто 62 008 килограммов химически чистого золота. В ещё не рассекреченных документах магаданских архивов говорится что «сокращение норм питания, зачастую ниже установленных норм всем без исключения лагерникам, без установления пайка в зависимости от производительности труда в период массовой промывки золота не могло не отразиться на работе лагерников… За 1938 год умерло среди заключенных 10 251 человек, главным образом от истощения, хотя смертность документирована различными болезнями».
Лет сорока пяти, широкоплечий, брюхатый, лысоватый, с темными бойкими глазами, так описывает Гаранина очевидец, носился по северным приискам день и ночь на своей чёрной машине ЗИС-110. После говорили, что он лично расстреливал людей. Никого он не расстреливал лично, а только подписывал приказы. Гаранин был председателем расстрельной тройки.
Вторым вихрем, потрясшим колымскую землю, и были нескончаемые лагерные расстрелы, так называемая «гаранинщина». Расправа с «врагами народа», расправа с «троцкистами».
Много месяцев день и ночь на утренних и вечерних поверках читались бесчисленные расстрельные приказы. «В пятидесятиградусный мороз заключенные-музыканты из «бытовиков» играли туш перед и после чтения каждого приказа. Дымные бензинные факелы не разрывали тьму, привлекая сотни глаз к заиндевелым листочкам тонкой бумаги, на которых были отпечатаны такие страшные слова. И в то же время будто и не о нас шла речь. Всё было как бы чужое, слишком страшное, чтобы быть реальностью. Но туш существовал, гремел. Музыканты обмораживали губы, прижатые к горловинам флейт, серебряных геликонов, корнет-а-пистонов. Папиросная бумага покрывалась инеем, и какой-нибудь начальник, читающий приказ, стряхивал снежинки с листа рукавицей, чтобы разобрать и выкрикнуть очередную фамилию расстрелянного. Каждый список кончался одинаково: «Приговор приведен в исполнение. Начальник УСВИТЛ полковник Гаранин», - вспоминает бывший узник Колымских лагерей И. Паникаров. Ни один из многочисленных приговоров гаранинских времён не был никогда и никем отменён. Гаранин один из многочисленных сталинских палачей, убитый другим палачом в нужное время.
В свет была выпущена «прикрывающая» легенда, чтобы объяснить его арест и смерть. Настоящий Гаранин, честный и порядочный человек, якобы, был убит японским шпионом-диверсантом на пути к месту службы, завладел его документами, приехал на Колыму и стал расправляться с невинными людьми, а разоблачила его сестра Гаранина, приехавшая к брату в гости. Легенда - одна из сотен тысяч сказок, которыми сталинское время забивало уши и мозг обывателей.
О 16-часовом рабочем дне в шахтный рабочий сезон был издан приказ К.А.Павловым. Когда же заканчивался горно-добывающий сезон, К.А.Павлов издал ещё один очень жесткий приказ. В нём, датированном 14 сентября 1938 г., говорилось: «Сократить время на обеденный перерыв днём до 20-30 минут, обед перенести на вечернее время после работы. Вместо обеда работающим в забое забойщикам давать горячее блюдо или закуску с горячим чаем за счёт производства».
После ареста Гаранина и его расстрела, чтобы обелить себя, К. А. Павлов издал приказ № 749 от 1 октября 1938 года, «смягчающим» лагерный режим, в котором отменил 16-часовой рабочий день, приказал ввести 10-часовой рабочий день и установить выходные каждую десятидневку: 10-го, 20-го и 30-го числа. Через два года, когда на должности директора Дальстроя К. А. Павлова сменил И.Ф. Никишов, число заключенных в УСВИТЛе возросло до 176 685 человек. Всего же рабсила треста составляла 216 442 человека. 1940 год был самым «урожайным» на золото в истории Колымы – было добыто 80 028 кг химически чистого золота.
Иван Фёдорович Никишов родился в 1894 году, окончил сельскую школу. С 13 лет работал пастухом, батраком, а затем в Царицыне - грузчиком и извозчиком по найму. С января 1915 г. служил в царской армии рядовым и унтер-офицером, воевал на германском фронте. В июле 1918 года добровольно вступил в ряды Красной Армии, участник гражданской войны. В 1924 году переведён в пограничные войска НКВД, служил на границе с Персией. С ноября 1938 по октябрь 1939 года - начальник УНКВД по Хабаровскому краю. До приезда на Колыму награждён орденами: Трудового Красного Знамени Закавказской СФСР, Трудового Красного Знамени Азербайджанской ССР, Трудового Красного Знамени ЦИК СССР, значком Почётного работника ВЧК - ОГПУ. Возглавлял Дальстрой до конца декабря 1948 года. За время работы на Колыме награждён двумя орденами Ленина, орденами Трудового Красного Знамени и Кутузова I степени. В январе 1942 г. И.Ф. Никишову присвоено звание Героя Социалистического Труда. После отъезда из Магадана он жил в Москве и умер 5 августа 1958 года.
Назначение нового руководства Дальстроя в 1939 году совпало с расширением его территории. По решению СНК СССР Дальстрою была передана часть западной и центральной Чукотки, а 29 марта 1941 года состоялось решение СНК СССР о включении в его сферу деятельности районов побережья Охотского моря и всего бассейна реки Яна в Якутии. Таким образом, территория деятельности Дальстроя к началу Отечественной войны увеличилась до 2, 3 млн кв. км. что равнялось десятой части всего Советского Союза.
Прочитаешь биографии начальников лагерей и понимаешь, что вроде бы они верно служили Родине, выполняя приказ. Но как подумаешь, что за приведёнными цифрами и фактами стояли живые люди, такие же без вины осуждённые, как мой прадедушка Иван, по коже мороз пробегает. Страшное время, страшные условия существования и выживания узников, а слово ГУЛАГ – это то, чего никогда не должно повториться!
(Вырезка из газета «Орджоникидзевский рабочий»)
Это самая трагическая страница моего повествования, рассказывающая о судьбе моего прадеда Ивана, о его детях, рождённых в неволе. Начать её хочу с песни, ставшей чем-то наподобие гимна для узников ГУЛАГа.
Я помню тот Ванинский порт
И вид парохода угрюмый,
Как шли мы по трапу на борт
В холодные мрачные трюмы.
На море спускался туман,
Ревела стихия морская,
Вставал впереди Магадан –
Столица колымского края.
Не песня, а жалобный крик
Из каждой груди вырывался.
Прощай навсегда, материк,
Ревел пароход, надрывался.
От качки стонали зэка,
Обнявшись, как родные братья,
И только порой с языка
Срывались глухие проклятья.
(Автор, предположительно,
магаданский узник Борис Ручьёв)
1938 год. И опять прииск, только теперь в неволе. Был Иван на Колыме и бурильщиком, и отбойщиком, и взрывником. Он вспоминал о том периоде так. Осужденные жили в бараках. Охранники и начальство лагеря сильно били, издевались над узниками. Основная работа была в забое. Добывали золотоносную руду. Если у кого-то во время смены ломался инструмент – кирка или лопата, расстреливали за вредительство. Одевали и кормили очень плохо. После смены в шахте, где было очень сыро, и одежда намокала, поднимали наверх, строили и так держали долгое время на морозе, пока люди в замерзшей и оледеневшей одежде не падали от переохлаждения. Иногда после смены выводили поднятых из шахты людей и тут же расстреливали. Нередко по нескольку сотен зараз. Расстрелять могли не только за что-то, а просто так, для развлечения.
Прадед работал сначала простым забойщиком, а потом на съемке золота. Съемка делалась так же, как и на прииске Узун-Жуль, при помощи ртути: смешивали отмытую руду с ртутью, на которую прилипало золото, а потом выжигали. Ртуть выгорала, оставалось чистое золото. Производство было крайне вредным.
Основные же работы делались так: бился штрек и из него, независимо от количества содержания золота выбирался весь грунт, зачастую, пустопородный. Много перемывали грунта, а план выполнить не могли. Тогда прадед Иван Филиппович с бригадиром взяли мешковину и спустились в забой. Внимательно, осмотрев золотоносную жилу, нашли места с хорошим содержанием золота и выборочно набили грунта в мешковину. Промыли – результат оказался очень хорошим. Так и стали делать, чтобы выполнить план. А если план выполнялся, то и больше выдавалась продуктовая пайка.
До 1942 года на Колымских рудниках была самая большая выработка золота. По воспоминаниям прадеда только за один год Колыма дала более 40 тонн золота.
В 1942 году после очередного «разоблачения» и смены руководства жить стало гораздо легче. Прекратились огульные расстрелы. Заключенным выдали тёплые бушлаты и другую теплую зимнюю одежду. Стало гораздо лучше с питанием.
Прадед в 1942 году попросился на фронт, в чём ему было отказано. Тогда
попросился учиться, но лишь через некоторое время разрешили учиться на курсах
столяров. Так Иван Филиппович стал столяром-краснодеревщиком.
Работы не гнушался. Но каторга давала о себе знать. Нищенский паёк подорвал
некогда рыцарское (как выражался сам Иван Филиппович) здоровье. Попал в барак
для ослабленных. Многие здесь, на Колыме, прощались с жизнью. А ему опять
повезло. Для подсобного хозяйства, расположенного в окрестностях Магадана,
набирали людей как раз из ослабленных здоровьем. И стал он ухаживать за
свиньями, коровами, кроликами.
Затем его поставили даже бригадиром свиноводческого комплекса. Стало полегче. Однажды провалился под лёд обоз с мешками муки. Мешки вытащили, но намокшую муку вынуждены были отправить на корм свиньям в свинарник. Работники свинарника быстро обнаружили, что мука вымокла только снаружи, а внутри осталась сухой. Вот из этой муки тайком и пекли они лепёшки. Это была бесценная и жизненно важная добавка к получаемому пайку. А связи с родными не было никакой. Трудно было даже письмам преодолеть такое расстояние.
Анна Андреевна жила же в безвестности о своём Иване. Мужняя жена без мужа. Летели годы, о нём не было никаких вестей. Нашлись у неё родственники в Ростовской области. Пригласили к себе на жительство, она переехала туда, увезя с собой дочерей, и вышла вторично замуж.
Мой дед Михаил Иванович вспоминает, что особым певческим голосом отец Иван не обладал, но часто, когда был моложе, можно было услышать, как он потихоньку, для себя напевал грустную песню, и не мог сдержать катившихся из глаз скупых мужских слёз:
…Будь проклята ты, Колыма,
Что названа чудной планетой.
По трапу войдешь ты туда,
Оттуда возврата уж нету.
Пятьсот километров тайга,
Живут там лишь дикие звери.
Машины не ходят туда,
Бредут, спотыкаясь, олени.
Я знаю, меня ты не ждешь
И писем моих не читаешь.
Встречать ты меня не придёшь,
А если придёшь – не узнаешь.
Говорят, умение выжить в самых трудных обстоятельствах, сохранить в себе лучшие человеческие качества, несмотря на невыносимую боль, раздирающую сердце, душу, может только настоящий человек, человек с сильным характером. Но как это всё-таки, я думаю, бывает непросто в жизни! Иван Филиппович был человеком из простого народа, за плечами которого всего 2 класса церковно-приходской школы. Но он имел, вспоминают о нём мои родные, хорошую крепкую крестьянскую закваску, основанную на прочных моральных принципах, трудолюбии и умении преодолевать стойко все жизненные трудности. Не любил он говорить о том периоде своей жизни или говорил скупо, сдержанно.
Не сломаться, не распасться… Помогло ему в этом общение со многими умными, образованными людьми, попавшими на Колыму тогда в годы репрессий. Прадед Иван, показывая групповую фотографию с Магадана, где он с лагерными, держащими на руках 4-х его маленьких детей, со слов моего деда Михаила Ивановича, называл особенно двух: дядю Сашу, человека с высшим образованием, отбывавшего 25-летний срок, Шкитского Ивана, имена других уже не вспомнить. На фоне дома Шкитского и была сделана фотография. Что такое несвобода, можно почувствовать при рассмотрении этой фотографии: на окнах жилого дома – решётки. Вот что такое небо в клеточку!
Помогло ему и то, что в самую трудную минуту своей жизни в забытом богом уголке встретил чуткую, душевную женщину. Александра была, как и он, из осуждённых. В селе Пронькино Оренбургской области, Бугурусланского района в Мордовии проживала Асабина Александра Павловна. Во время войны в 1942 году работала помощником комбайнера. Время было очень голодное. Вместе с подругой решили украсть два мешка зерна. Взяли в колхозе коня, нагрузили мешки. А конь по дороге возьми и сдохни. Кража была выявлена. Осудили их с подругой, дали по 7 лет. Подругу оставили отбывать срок в родных местах. Александру, возможно, как зачинщицу, за такое же преступление отправили отбывать срок в Колымских лагерях, на Магадане.
Время от времени в Дальстрое ходили слухи о диверсиях. Каким-то образом был заменён начальник Дальстроя и поставлен начальником некий Гаранин, как позже выяснится – «немецкий или японский шпион». На свинокомплексе, где работал Иван, был снят с должности зоотехник и прислан новый, с которым у Ивана возник конфликт. И, как проштрафившегося, Ивана отправили на рудник в шахту взрывником. Тем временем, под руководством нового зоотехника хозяйство стало приходить в упадок, стали дохнуть свиньи. Немного погодя «диверсия» была раскрыта, вернули старого начальника и старого зоотехника на свиноферму. А зоотехник вернул старательного и трудолюбивого Ивана на свинарник.
Тем временем работать на ферму привезли осужденных женщин. Пришёл Иван на свинарник, вспоминал он, а там сидят две голодные мордовки и плачут. На вопрос: «Чего плачете?», ответили: «Есть хотим!» На что Иван сказал: «Ну вот что, запарьте дробленки – и ешьте!» Одна из мордовских девушек приглянулась Ивану. Завязался тюремный роман. Высланные женщины жили в бараках. А в 1946 году у Ивана и Шуры в тюрьме родился первенец – Миша. По законам того времени родившую женщину освобождали, и Шура с ребёнком стала вольнопоселенкой, стала ждать освобождения Ивана.
Расконвоировали (освободили) Ивана в 1948 году, но по приговору он должен был отбыть ещё 5 лет высылки (поселение или как тогда говорили: «поражение в правах»). Но выехать с поселения разрешили немного раньше, в 1952 году, в связи с амнистией. К тому времени у семьи Киселёвых было уже 4 ребёнка: Миша, Лёня, Лена и Володя. Решили выезжать на материк. Но была загвоздка: плыть надо было морем на пароходе, а маленькие дети не переносили качки, сильно мучила «морская болезнь» и многие дети умирали, измученные недугом, так и не доплыв до места назначения. Стали думать, что делать и один священник посоветовал: «Купите ящик вина «Кагор» и поите детей понемногу всю дорогу. И действительно, пригубив вина, дети крепко спали, а будили их только, чтобы покушать и справить естественную нужду.
Плыли на пароходе рейсом Магадан – Владивосток. Интересна была судьба этого парохода. Он был немецким трофейным. На одном борту у него красовалось название «Иосиф Сталин», а на другом проступала закрашенная после сбитых букв надпись на немецком «Адольф Гитлер».Доплыли до Находки и добрые люди посоветовали сойти здесь, так как отсюда будет быстрее и удобнее попасть на материк. Так и поступили. Сошли в порту «Ванино». С парохода детей несли на руках военные и садили в машины. На машинах добрались в Комсомольск-на-Амуре. Переправились через Амур и снова на машинах добрались до Хабаровска. Из Хабаровска на поездах добирались до далекого Копьёво. Отправлялись в путешествие в начале июля, а приехали 2 августа 1952 года. Ехали почти месяц.
Приехали на место. Филипп Петрович жил в то время на мельнице колхоза «Путь Ильича» (Новомарьясово)Ивану Филипповичу предложили восстановить мельницу колхоза им. Кирова. Дали в помощники Марченко. Восстановили мельницу в 53 году. Перед появлением Александры на Колыме, Иван Филиппович попал в штрафники. Работая на свинарнике, однажды поругался он с новым зоотехником (или же его заместителем), и его отправили в шахту взрывником. Но вот снова вернулся прежний зоотехник, а в это время как раз стали дохнуть свиньи. В свинарник прислали работать мордовок. И в это же время зоотехник добился возвращения из шахты Ивана Филипповича. Позже он вспоминал первую встречу с Александрой. Пришёл он на свинарник, смотрит, сидят две голодные мордовки и говорят: «Есть хотим». – «Ну вот что, запарьте дроблёнки и ешьте», – был ответ.
Высланные женщины жили в бараках. Освободилась Александра в 1946 году, раньше Ивана на полгода и стала ждать его. Первый их сын, Михаил, родился в 1946 году в лагере. Брак же Киселёва Ивана Филипповича (25.02.1911 г.р., уроженца с. Николаевка, Читинской области) с Асабиной Александрой Павловной (01.06.1914 г.р., уроженки с. Пронькино, М.-Баклинского района Оренбургской области Мордовской АССР– свидетельство о рождении № Р 1264557, выданное Пронькинской церковью Пронькинского сельсовета 21 августа 1938 года), принявшей фамилию мужа – Киселёва – был зарегистрирован после приказа об его освобождении Магаданским городским бюро ЗАГС 29 апреля 1948 года. Местом рождения ребёнка обозначено: г. Магадан, Ольский район, Хабаровский край.
И хотя приказ о расконвоировании Ивана Филипповича пришёл в 48-ом году, но с 10 марта 1948 года на 5 лет его оставили на высылке – поселении. Говорили тогда – поражение в правах. До 52-го года жили они с Александрой Павловной в Магадане под надзором МВД Магаданской области. Иван Филлипович работал плотником, а она техничкой в общежитии. За это время появилось у них на свет ещё трое ребятишек и стало их у Киселёвых четверо:
В 1952 году в связи с амнистией им было разрешено выехать. Трудно там было с маленькими, и в 1952 же году семья Киселёвых в составе 6 человек, в том числе четверо детей: Миша, Лёня, Лена и Володя, выехала с Магадана на материк, к родителям, которые жили в д. Большой Сютик (д. Калино) в Хакасии.
Но была загвоздка: плыть надо было морем на пароходе, а маленькие дети не переносили качки, сильно мучила «морская болезнь» и нередко дети умирали, измученные этим недугом, так и не доплыв до места назначения. Стали думать, что делать, и один священник посоветовал: «Купите ящик вина «Кагор» и поите детей понемногу всю дорогу. И действительно, пригубив вина, дети крепко спали, а будили их только, чтобы покушать и справить естественную нужду.
Старшему сыну Михаилу к этому времени было лет шесть, и он хорошо помнит, как они добирались сначала на пароходе рейсом Магадан – Владивосток. Интересна была судьба этого парохода. Он был немецким трофейным. На одном борту у него красовалось название «Иосиф Сталин», а на другом проступала закрашенная после сбитых букв надпись на немецком «Адольф Гитлер».
Доплыли до Находки и добрые люди посоветовали сойти здесь, так как отсюда будет быстрее и удобнее попасть на материк. Так и поступили. Сошли в порту «Ванино». С парохода детей несли на руках военные и садили в машины, на которых добрались в Комсомольск-на-Амуре. Переправились через Амур и снова на машинах добрались до Хабаровска. Из Хабаровска на поездах добирались до Хакасии. 2 августа 1952 года семья Киселёвых приехала на далёкую железнодорожную станцию Копьёво. Путь к долгожданной свободе был протяжённостью почти в месяц!
Вот так и появилась здесь новая семья Киселёвых. Работал Иван Филиппович в колхозе, на мельнице. Его отец Филипп Петрович уже жил на мельнице колхоза «Путь Ильича» (с. Новомарьясово), которую сам и восстановил. Ивану Филипповичу тоже предложили восстановить мельницу колхоза имени Кирова (д. Большой Сютик). Дали в помощники местного жителя Марченко, помогал и отец Филипп Петрович. В 1953 году мельница была восстановлена и начала работать.
Михаил Иванович – мой дедушка по матери, вспоминает, что тогда дети начинали рано работать в колхозе, выполняя посильный для них труд. В шесть с половиной лет его посадили на коня и отправили на работу по уборке сена копновозом. Вместе с ним тогда работали и другие дети: Стрельцовы Витя и Галя, Лейман Андрей, Шишкина Галя. Девочки 14-15-ти лет, такие, как Надя Юшкова, подскребали за волокушами. Помнит, что главная задача у него при этом была – удержаться в седле.
Вспоминает дед Михаил и то, как по приезде родители купили в г. Ужуре ножную швейную машинку, которая после смерти их родителей досталась дочери Анастасии (в миру – Надежде). Сейчас она передана нашему районному музею. Откуда взялись деньги у бывших ссыльных? Дело в том, что Иван Филиппович на высылке построил хороший дом, который, уезжая, продал за 45 тысяч рублей. По тем временам это было немало.
Колхозники тогда не имели паспортов, а Киселёвы вернулись с мест лишения свободы уже с паспортом. Прадед Иван вспоминал, как этому факту удивлялись родственники его жены Александры в Мордовии, куда они ездили с ней тогда в гости. В 1957 году были ликвидированы колхозы и появились совхозы. Наконец-то крестьяне стали получать паспорта, трудовую книжку, пенсию. Мне всё это кажется невероятным, ведь мне всего 14 лет, а я уже имею паспорт гражданина РФ. Невольно задумаешься о судьбе людей того поколения, прошедшего через горнило нечеловеческих испытаний. Михаил Иванович, поделившийся своими воспоминаниями, также отметил, что понятия ГУЛаг тогда в обороте не было. Оно стало использоваться не так давно.
С переходом в совхоз, мельницу закрыли. Иван Петрович пошёл на разные работы. Ежегодно в сенокосную пору работал на мётке сена. Работал скотником, чабанил. С 1959 года на пенсии, но продолжал работать сторожем, делал мётла. Выполнял посильную работу. И всегда его труд отмечался похвальными грамотами, денежными премиями, к сожалению, ни одной грамоты не сохранилось. Люди знали, что он был судим. Но ни разу, до последнего времени не упрекали его этим. Таких несчастных, пострадавших от сталинских репрессий было немало. И вдруг сосед узрел неправильный раздел огорода и решил отгородиться, поставив высокий забор, который прошёлся как раз по погребу Киселёвых. Когда Иван Филиппович возмутился, начались оскорбления: «Бандит, уголовник» и т. д. Ох, как тяжело слышать это восьмидесятилетнему старику, перенёсшему в жизни столько тяжестей, реабилитированному ещё в 60-х годах. Да и от кого, от лучшего друга! И поворачивается же язык обижать и так обиженного незаслуженно.
Все годы семья Киселёвых была на хорошем счету. Иван Филиппович с Александрой Павловной вырастили шестерых детей. Была Александра Павловна на редкость душевная, гостеприимная и хозяйственная женщина. Бывало, она могла и осерчать на домашних или односельчан, но сердце у неё было отходчивое, не злопамятное. Делать она умела всё с душой. В доме всегда был свежий хлеб, испечённый в русской печке, другая стряпня, разносолы. Плела кружева. Летом ткала половики - полосатые дорожки из напряденных ею зимой и окрашенных в разные яркие цвета шерстяных ниток, а позже из нарезанных и ссученных узких тряпичных полосок. Хранились они в старинном сундуке, ставшим теперь семейной реликвией. Весь пол их дома был застлан этими красивыми яркими дорожками, придающими квартире особый уют и домашнее тепло.
Прошло много лет, но и сейчас дети Ивана Филипповича и Александры Павловны с любовью и тоской вспоминают свой отчий дом, согретый теплом их сердец. Вспоминают, какой заботливой и отзывчивой была их мама, которая любила всех детей одаривать подарками, изготовленными своими руками: перинами, подушками, половиками-дорожками, рукавицами, носками. Как обшивала она всех на ножной швейной машинке, передана сейчас в наш музей. Были и грамоты и две медали Материнства за рождённых и выращенных шестерых детей, но как-то так получилось - не уберегли удостоверения к ним.
Не сберегли и многочисленные грамоты и удостоверения к двум медалям Ивана Филипповича: «За доблестный труд к 100-летию со дня рождения В.И.Ленина» и «Ветеран труда». Сейчас вот стало понятно, как важно было всё это сберечь.
Жизнь научила Ивана Филипповича многому. Знал он хорошо работу на мельнице, шахтное дело, но больше в шахте не работал, а мельниц в округе не стало. Он был отличным плотником, столяром – мастером-краснодеревщиком, чабаном, в последние годы – сторожил в совхозе. Дома в сарае, каких только инструментов у него не было! Мастер он был на все руки. В хозяйстве у него ничего не пропадало, всё шло в дело, ничего не выбрасывалось, одним словом, было безотходное производство – жизнь научила.
Но вот 7 июня 1989 года понёс он утрату. Скончалась его подруга жизни Александра Павловна. У детей свои семьи. А ему так не хотелось покидать родной дом.
Как это бывает в старости, всё чаще стал он вспоминать годы молодости и свою первую любовь, своих старших девочек, которых он никогда не забывал. Понимал, как нелегко им жить без родного отца. Всегда их тепло привечал, когда они приезжали в гости. Софье сейчас уже за 80 лет. Она редко приезжала в наши места и давненько уже не была. Валентина тоже уже не молода. Она часто к отцу приезжала и была с ним особенно близка, делилась с ним рассказами о своей судьбе. Рано ей пришлось уехать от матери, завербовавшись в 16 лет в Петропавловск-Камчатский, там она живёт со своей семьёй и сейчас. В 2010 году летом она опять приезжала к нам в гости. В разговорах Валентина Ивановна с большой теплотой отзывается об отце, обогревшем её своей лаской. Помнит, как бывала когда-то у него на мельнице.
Сестра Ивана Филипповича Татьяна раньше переписывалась с Анной Андреевой, с дочерьми, у неё сохранился её адрес. От сестры Иван Филиппович знал, что Анна похоронила второго мужа Фёдора, с которым прожила 30 лет. Посоветовался с родными, детьми и решил написать ей письмо.
«Если согласна провести остаток своих дней со мной, приезжай. Упреков никаких не будет». Вот такого письма и ждала Анна Андреевна 40 лет. Своим вторым мужем она была не совсем довольна. Получив письмо от Ивана Филипповича, по её утверждению, она сразу узнала его почерк. Сердце ёкнуло. Сразу вспомнилось то, как они жили вместе, каким любящим мужем и отцом был Иван. Не удержали её годы, поехала она навстречу своей молодости. Думала вначале просто посмотреть на любимого человека. Прилетев в Красноярск, даже попросила встречающих её дочерей Ивана от второго брака Елену и Анастасию, которую все называют не Настей, а Надей, посмотреть расписание на обратный рейс. Но они сказали: «В обратную сторону шлагбаум закрыт». Вот так через 51 год осенью 1991 года встретились они снова и доживали свой век уже вместе.
Умер Иван Филиппович 2 января 1992 года. «Горе ты горе, да и вiк долгий», - часто повторял он в последние годы жизни, понимая, что лучшие его годы были украдены по чужой злой воле.
Похоронив Ивана, Анна уехала к детям и в 2002 году умерла.
Вот она, какая жизнь! Чего только в ней ни бывает. Не зря ж народ сложил поговорку: «Жизнь прожить – не поле перейти». А память об Иване Филипповиче ещё свежа. Дети вспоминают, что ходил он всегда – руки за спину, видимо, приобрёл он эту привычку в тюрьме. Сидел, склонив голову на скрещенные руки, поставленные локтями на колени. Такая же привычка сейчас у его сына Алексея Ивановича и у внука Константина.
Помнят все и его приговорки вперемешку с украинскими словами: «Ой, горе ты, горе, ещё и вик долгий», «Посмотри на это море, як волнуется оно». Последнюю он приговаривал, глядя на играющих детей, своих внуков. И плакал. О чём он думал при этом? ожет быть, о том, что живётся им счастливо и вольно, и что им не пришлось пройти те испытания, которые выпали на его долю и долю его детей? Может быть, может быть…
Дети Ивана Филипповича вспоминают ещё одну присказку отца, которую он произносил всегда при воспоминаниях о прошлом: «Колыма, Колыма, весёлая планета. Двенадцать месяцев зима, остальное лето». Только что-то выглядело это совсем не весело. Надо было видеть, вспоминает мой дедушка Михаил Иванович, его лицо в то время, его взгляд, как будто увидевший перед собой зияющую пустоту. Но набежавшая тень быстро стиралась с лица грустной улыбкой. И вот он уже снова шутит, смеётся, вернувшись из небытия.
Стыдился ли он своего прошлого? Сказать однозначно трудно. Но читаю я заметку Ольги Зыковой в газете «Орджоникидзевский рабочий» «Трудная жизнь Ивана Кисилёва» - не совсем понятно, почему «Кисилёв», ведь в самой заметке писано «Киселёв» - и вижу, что, рассказывая о конфискованном хозяйстве семьи Кисель в Николаевке прадед был неточен: 2 коровы, лошади… Осторожничал, хотя уже наступили другие времена, шёл 1991 год. Страна раскрепощалась и каялась за грехи против тружеников-крестьян. Иван Филиппович уже получил удостоверение реабилитированного № 4 от 17 июня 1991 года, выданного на основании справок
Жизнелюбами были и мой прапрадед Филипп, и мой прадед Иван. Это им, думаю, и помогло выстоять, вынести свой тяжкий жизненный крест. Только за что? Не хотела бы я оказаться на месте моих родных, жить, когда всё переворачивается с ног на голову. Когда простое человеческое предназначенье – работать и приумножать, украшая, родную землю – было попрано, когда было растоптано самое святое – человеческое достоинство, право на счастье.
Поразило меня до глубины души, как упорно мои предки, собрав всё своё мужество и силу воли в кулак, держались за жизнь, цеплялись за соломинку и выкарабкивались наверх, к свету, казалось бы, из кромешной тьмы. А кто-то, - я думаю, и такие найдутся, – кто скажет повезло.., бог миловал.., значит, так угодно судьбе... Может быть, и вправду есть она, судьба, которая ведёт человека через горнило жизни, чтобы он, увидев, наконец, свет в конце тоннеля, возрадовался простому человеческому счастью: просто жить, просто работать, просто любить, просто растить детей и нянчить внуков? Знаю одно: «не предавая и не грабя на дорогах», прошли достойно свой тернистый путь мои родные, чтобы найти своё продолжение в нас.
Вот какие мысли приходят в голову мне, живущей в XXI веке. Правда, чтобы понять все сложности прошлой жизни, мне не хватает знаний нашей истории. Начиная эту работу, я сначала прочитала о временах репрессий по учебнику Истории России за 9 класс. Прочитанное показалось мне чем-то далёким, как о другой планете. Однако, вскоре я поняла: оно, оказывается, больно коснулось напрямую моих предков. Подрасту, постараюсь до конца во всём разобраться. Но я рада, что взялась за эту поисковую работу, благодарна всем, кто мне помогал. Рада, что есть ещё в нашем роду долгожители – живые свидетели произошедшей трагедии – наша 90-летняя прабабушка Мария Филипповна, сохранившая и здравый смысл и крепкую память.
Работу над нашей родословной считаю неоконченной, она только началась. Так хочется узнать и рассказать обо всех: о тех, кто погиб на фронте, кто уже безвозвратно ушёл от нас, покинув этот свет, о тех, кто живёт и сохраняет память о прошлом. Хочется воссоздать полно наше родовое дерево. Мало, очень мало известно о судьбе другого репрессированного сына Ивана Филипповича Максиме Филипповиче. За что он отбывал наказание в лагерях? Мои мысли совпадают со строками вот этого стихотворения (к сожалению, автор мне не известен):
Жаль, не сохранилось записей о предках –
Родовое древо, чтоб восстановить.
Нет имён ушедших на зелёных ветках,
Но кого я знаю - нужно сохранить!
И пишу с любовью имена и даты,
Чтоб потомки знали о корнях своих.
Может быть, и вспомнят обо мне когда-то,
И о нашем дереве прочитают стих.
Что уйдём когда-нибудь, стоит ли печалиться?
Новые побеги в кроне шелестят.
Значит, родословная дальше продолжается.
И пусть эти записи вечно сохранят!
Кто родится в будущем - пожелаю искренне,
Меньше веток сломанных, счастливо прожить,
Чтоб не забывали вы те простые истины:
Надо наше прошлое помнить и любить!
1. Воспоминания М.Ф.Киселёвой.
2. Вырезки из газеты «Заря» за 1993 год.
3. Вырезка из газеты «Орджоникидзевский рабочий»
4. Материалы Интернет-сайта.
Семья Киселей на прииске Узун-Жуль.
Верхний ряд слева направо: Иван (в будущем магаданский узник), отец
Филипп
Петрович, Татьяна (вышедшая замуж за баптиста), мать Анастасия,
Мария Филипповна
(рассказчица), Семён (погиб на фронте в ВОВ).
Нижний ряд: жена Ивана Анна, Митрофан (погиб на фронте в ВОВ), Архип-
Варфоломей
(участник ВОВ); дети Ивана и Анны: маленькая Валентина и Софья.
Отец Филипп Петрович
Дети Филиппа Петровича. Слева направо.
Верхний ряд: Максим, Мария – жена Архипа,
Архип-Варфоломей.
Внизу сидят: Татьяна, Мария Филипповна.
Филипп Петрович (4-й слева) и Анастасия (7-я слева) на похоронах Марии.
Мария Филипповна – рассказчица
Иван Филиппович и его жена Александра Павловна с
дочерью Еленой в Магадане
Вверху крайние справа Александра и Иван Киселёвы, на руках ссыльнопоселенцев
внизу четверо их детей. Фото в Магадане.
Иван Филиппович и Александра Павловна Киселёвы
– первые снимки на воле в
1950-е гг.
Иван Филиппович Киселёв – участник первой чабанской
конференции Орджоникидзевского совхоза в 1964 году.
Верхний ряд, крайний справа.
Иван Филиппович и Александра Павловна Киселёвы с внуком – снимок 1980-х гг.
Иван Филиппович и Александра Павловна Киселёвы на пенсии.
последний снимок – с первым сыном Михаилом.
Валентина Ивановна Киселёва, с матерью –
1-й женой Ивана Филипповича Анной,
рядом - второй муж Фёдор
Иван Филиппович с первой и в то же время последней женой Анной за 2 года до
его смерти.
На снимке слева направо:
Верхний ряд – Киселёва Виктория Михайловна – дочь Михаила Ивановича;
Киселева надежда Порфирьевна – жена Алексея Михайловича.
Нижний ряд – Валентина Ивановна – младшая дочь Ивана Филипповича Киселёва
и Анны – 1-й жены;
дети Ивана Филипповича Киселёва от второго брака с Александрой: Анастасия
(Надежда), Михаил, Алексея – крайний справа;
Мария Филипповна - младшая дочь Филиппа Петровича, сестра Ивана Филипповича
Киселёва – рассказчица.
На снимке слева направо сидят дети Ивана Филипповича Киселёва:
Владимир (1952 г.р.), Елена (1950 г.р.), Анастасия, Михаил (1946 г.р.),
Алексей (1949 г.р.), Виктор.
Михаил, Алексей, Елена, Владимир родились в Магадане.
В окружении детей и внуков.
Свидетельство о браке Ивана и Александра Киселёвых, Магаданский ЗАГС.1948 г.
Свидетельство о рождении Асабиной –Киселёвой в замужестве – Александры
Павловны.
Трудовая книжка Киселевой Александры Павловны
Страница трудовой книжки Киселевой Александры Павловны,
1-я запись – с Дальстроя МВД СССР.
Медали материнства двух степеней Киселевой Александры Павловны
Трудовая книжка Киселёва Ивана Филипповича, плотника, выдана 05.08.1952 г.
Трудовая книжка Киселёва Ивана Филипповича, 2-я страница с надписью Дальстроя
МВД СССР
Медали, данные Ивану Филипповичу за добросовестный труд
Удостоверение № 4, выданное Ивану Филипповичу о его реабилитации от 17.06.1991
г.
Вырезка из газеты, которую хранил Иван Филиппович Киселёв.
Архивная справка о нахождении в местах лишения свободы Киселёва Ивана
Филипповича с 1938 по 1948 гг., выданная Магаданским исполкомом облсовета
депутатов трудящихся от 25.12.1990 г. № 8 / С-162.
Справка о реабилитации Киселёва Ивана Филипповича, выданная
судом ХАО Красноярского края от 12.12.1990 г. № 2088.
Свидетельство о смерти Киселёва Ивана Филипповича.
«Горе ты горе, да и вiк долгий», - часто повторял он в последние годы жизни,
понимая, что лучшие его годы были украдены по чужой злой воле.
Свидетельства 4-х детей, рождённых в Магадане.
Письмо Алексея Ивановича Киселёва о признании детей рождёнными в неволе.
Справка о признании права на реабилитацию только одного сына Михаила, рождённого
в тюрьме, 3-м остальным детям в этом праве отказано
/ Наша работа/Всероссийский конкурс исторических работ старшеклассников «Человек в истории. Россия XX век»