РАБОТА НА XIII ЕЖЕГОДНЫЙ ВСЕРОССИЙСКИЙ КОНКУРС
ИСТОРИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИХ РАБОТ СТАРШЕКЛАССНИКОВ
«ЧЕЛОВЕК В ИСТОРИИ. РОССИЯ – ХХ ВЕК»
Краеведческая исследовательская работа.
Управление образования
администрации Богучанского района
Казенное муниципальное общеобразовательное учреждение
Ангарская средняя общеобразовательная школа № 5.
Автор: Борковский Алексей
Руководитель: Рожкова Надежда Даниловна, учитель математики высшей квалификационной категории, классный руководитель, руководитель волонтерского отряда «Доброе сердце».
п. Ангарский, 2011 год.
Вступление
Глава 1. До 1937 года
«Хочется учиться, очень хочется учиться
Знаменательная встреча
Глава 2. Репрессии
«За что все это? За что?»
«Она не может без тайги жить, а я теперь не могу без нее…»
Заключение
Список приложений
Список использованных источников
«Нельзя обойти молчанием одну, довольно печальную сторону жизни нашего района. Эта страница истории полна драматизма. Эта история человеческих бед. Но это история, а историю забывать нельзя». Так писал в своей книге очерков «Малая родина» богучанский краевед Г.Д.Шилько в главе, посвященной людям, невольно попавшим на ангарскую землю.
О трагической судьбе одного из этих людей я хочу рассказать.
Наш поселок находится на правом берегу Ангары. (Приложение 1). С одной стороны - вековая тайга, с другой – Ангара. Идеальное место для ссылки. Именно ссыльные построили наш поселок.
В апреле этого года руководитель нашего волонтерского отряда, Рожкова Н.Д. получила письмо из Киева от И.В. Гаврилова, в котором он просил помочь в поисках сведений о судьбе брата его прадеда, Мусияк Спиридоне Афанасьевиче, уроженце Кировоградской области.
«Он, будучи осужденным 17.09.1937 года по ст. 20, 54-8, 54-11 УК УССР, отбывал наказание в виде тюремного заключения в г. Норильске до момента освобождения в 1947 году. После этого, повторно осужденный по этим же статьям, отбывал наказание в виде ссылки на поселении в с. Ангарское Богучанского района Красноярского края. Был реабилитирован в 1957 году и на момент смерти, по моим данным, проживал там же. Прошу помочь любыми сведениями, касающимися судьбы Спиридона Афанасьевича». (Приложение 2).
В архиве Богучанского загса подтвердили факт смерти Мусияк Спиридона Афанасьевича 9 апреля 1983г, о чем записано в акте № 8 от 26 апреля 1983 года.
В результате поисков многое удалось узнать о дважды репрессированном украинском писателе и журналисте Мусияк С.А. На поселковом кладбище найдена могила, где обрело покой его измученное сердце. (Приложение 3).
Удалось найти письма Спиридона Афанасьевича, написанные на украинском языке, их перевод сделала Надежда Даниловна. Нам удалось заполнить еще одну страницу истории нашего района.
Цель работы:
Задачи:
Спиридон Афанасьевич Мусияк родился в 1896 году. (Приложение 4). В Центральном государственном архиве-музее литературы Украины сохранилось его письмо, написанное в феврале 1929 года профессору Н.А. Плевако, где он подробно рассказывает о своих детских годах, о революции, о том, как пришел в литературу.
«Родился я в 1896-м году, 12 декабря в с. Успенском, Успенской волости, Верхнеднепровского уезда. Родители-крестьяне, украинцы. Рассказывала мне бабушка (мать отца), что якобы уже дедов прадед был татарином, которого поймали наши казаки во время последних разбойных татарских набегов. Тот татарин якобы влюбился со временем в украинку, выучил украинский язык, и так и остался жить на Украине, перейдя в христианскую веру. В этом есть много невероятного, но я передаю так, как мне рассказали.
Родители мои жили бедно (было 5 десятин земли), а семья была очень большая, и потому мне, как одному из старших, пришлось с 15 лет идти в батраки к помещикам. Школу закончил крестьянскую церковно-приходскую. Дальше из-за нищеты нельзя было. Надо было идти в батраки, так как после Рождества уже и хлеба не хватало у отца. Меня очень сильно, еще с малых лет, тянуло в город. Я часто просил отца отвести меня в Кременчуг и отдать в какую-нибудь сапожную мастерскую, раз уж нельзя в школу, а в школу хотелось очень сильно. Я помню, как «поучая», часто говорил отцу: «Папа, нас уже шесть сыновей,… где вы столько земли возьмете, когда мы вырастем? А ведь может, у нас еще братики будут?»
«Я вот тебе поболтаю батогом… Ишь какой, он у панов земли возьмет… служить пойдешь, а учить не за что. Этот сукин сын, видать, в деда пошел…».
А надо сказать, что дед мой был непоседливый путешественник – тридцать лет пробродил он повсюду, батрача то по экономиям, то по городам и только умирать приехал он домой. Так вот и я на деле – года три батрачил у помещиков, а потом по Днепру работал, обкладывая днепровские берега камнем и, наконец, все-таки попал в Екатеринослав. Там, благодаря знакомым (а дед много лет служил дворником в Екатеринославле), я «устроился» в депо швейных машин компании «Зингер». Оттуда меня и забрали на войну. Сначала в Херсон, потом в Таганрог, а из Таганрога в Петроград во 2-й пулеметный полк, откуда меня погнали на позиции. Год пробыл я в окопах, там меня революция и застала.
Окончив школу, я почувствовал большую тягу к книгам. До ухода моего в батраки перечитал библиотеку при школе, там были сказки о царях, царицах и жар-птице, «жития святых» и т.п. Редко у кого мне приходилось напороться на произведения таких писателей, как Достоевский, критик Белинский, поэты Пушкин, Лермонтов и проч., которых я не понимал еще тогда хорошо, но скорее интуитивно чувствовал их идею. Про украинскую литературу вообще и говорить нечего. Уже позднее, кажется, в 1913 году, я начал знакомиться с украинской литературой, читая Гринченко, Лесю Украинку, Вороного, Олеся, Грушевского, Драгоманова, Шевченко и других.
Дело в том, что еще, будучи в своем родном селе, я, падкий на книжки, познакомился с одним крестьянином, который собирал украинские книжки, выписывал «Українську Хату», «Дзвін» и другие украинские журналы (не помню, в каком году всё это было). Этот дядька и украинизировал меня еще тогда. Благодаря ему я познакомился приблизительно с историей украинского национального движения. Потом, пребывая в Екатеринославле, я ходил в губернскую «Просвиту» и брал там украинские книжки. Блуждая везде по экономиям, я через помещичьих горничных всякими способами добывал книжки из помещичьих библиотек, и в свободные дни (воскресенье, праздник), бежал с теми книгами в степь и там плакал и смеялся с ними…
Девушки и парни – мои товарищи по ярму – всегда видели меня с книжкой, одиноким, «ходит, как будто мешком из-за угла прибили» и не «ночует с девчонками», дразнили меня «монахом». И помню, в одной экономии был воловий пастух – Герасим, молодой, 25 лет. Где-то он узнал, что есть такая «наивысшая» наука – хиромантия и гипнотизм, с помощью которых можно узнать людей: их натуры, прошлое и будущее и «править» над ними. И что вы думаете? Выписал Герасим ту хиромантию и «Черную магию»… Выучился он со временем ворожить, и тогда бросил пасти волов и пошел «в свет» хиромантом…
Так вот, я часто с ним вместе сидел в степи, возле скота – бывает, сидим и читаем (конечно, когда я был свободен). Он свою хиромантию, а я Достоевского или еще кого-нибудь. Его так и дразнили «хиромантом», а меня – «монахом». Но мне с ним было хорошо. Он был на самом деле как ребенок, и его стремление куда-то, к открытию неведомых «тайн жизни» было мне близким и родным…
Еще помню одну экономию и одного машиниста-кузнеца, пьяницу и проходимца. Он говори мне, что побывал везде в чужих краях, много видел в мире странного. Короче говоря, он дал мне немного революционной зарядки: до того я только на своей шкуре чувствовал гнет панский, а потом понял это. Он добывал мне книги, звал к себе в комнату, и на ночь я ему читал. Он засыпал, а я всю ночь просиживал за книгой.
Тогда я и начал писать. Описывал события в экономиях.
Вот так я не расставался в свободную минуту с книжкой и карандашом, и в экономиях, и Екатеринославле, и на военной службе и даже в бурные годы революции.
Из всего, что я писал когда-то, помню только, как на военной службе я написал рассказ «Серый». Тот рассказ я тихонько зачитывал своим близким товарищам. Он был простой, сентиментальный, что доводило некоторых моих неизощренных слушателей до слез. На фронте я его потерял. Писал и стихи, но они выходили какими-то неуклюжими и декламационными. Конечно же, не хватало техники, литературной грамотности.
Из русских классиков наибольшее впечатление на меня произвели Толстой, Достоевский и Белинский. Из украинских классиков больше всего нравился тогда Гринченко, Винниченко. Увлекался Шевченко, а позднее Олесем, Вороным, но еще позднее, в году 1918-м, на меня очень сильно повлиял Тычина со своими «Солнечными кларнетами».
Путей мне никто не подсказывал. Никто меня не воспитывал. Вот так жизнь, борьба за существование своё и своих родителей – кидала меня во все концы, и, имея большую тягу к книге – я везде находил её, случайную советчицу, читал, увлекался, искал другую, не удовлетворялся, опять искал.
Революция, как я сказал, застала меня на фронте. Я весь тогда горел. Ни до, ни после я не испытывал в себе такого горения. Сначала я был членом ротного комитета, потом полкового, потом дивизионного, а позднее – армейского, 10-й армии. Но в том горении была трагедия моей души, воспитанной на Достоевских, Гринченках и других. Я не чувствовал тогда, что я по натуре романтик, идеалист. Я идеализировал революцию, не чувствуя, что из-за первых, радостно-светлых горизонтов уже встают розово-кровавые дни межгрупповой партийной борьбы. Я и раньше уже знал, что должна прийти революция, но мечтал, что придет она в праздничной одежде, как невеста, поклонится всем страдающим народам «великой тюрьмы», и погибнут тираны, и среди освещенных солнцем вольных полей «полетят счастливые птицы». Конечно, это были мечты молодого мечтателя, я надломился, увидев великую кровавую действительность – грандиозную борьбу. Я наивно спрашивал себя: «В чем дело? Ведь все социалистические партии хотят одного – идут к социализму, так зачем же тогда эта ненужная борьба между ними?»
Я бросил всю политическую работу, увлекшись литературой, искусством. Но все же – можно ли было спрятаться в «скорлупке» искусства, когда вокруг «гремели громы и лились кровавые дожди»? И в 1919 году, когда правили пьяные банды деникинщины, моя скорлупа не выдержала, и я, хоть и ненадолго, попадаю к повстанцам, а затем в Красную Армию.
В 1920-21 гг. еще нельзя было думать про литературу. Я пишу в газеты злободневные стихи. А позднее возникают литературные организации. Я внимательно слежу, в то же время, перечитывая все, что попадается в руки. Увлекаюсь новыми произведениями Тычины, Сосюры. Откуда-то неожиданно выплывает неспокойная, бурная фигура Хвылевого. Его новеллы, этюды произвели на меня огромное впечатление – особенно повесть «На санаторной зоне», новелла «Я». Передо мною открылись новые горизонты, новые миры.
Меня увлекли «Загорные коммуны». Я почувствовал, что встают новые, великие силы из недр народы, бывшего раба, столетия пребывавшего в роли великого Немого, и что новые силы воспитают новые кадры новых могучих идей.
В 1924-м году я вступаю в союз революционных крестьянских писателей «Плуг». Я знакомлюсь с творчеством мировых писателей: Байрон, Шекспир, Гейне, Гете. Борьба за существование себя и своей семьи не дает мне возможности вступить в какой-либо ВУЗ, как следует подготовиться. Я учусь только самостоятельно. Читаю и пишу.
И только в 1925-м году в журнале «Зоря» №7 выходит мой первый рассказ «Келебердянские звоны» под псевдонимом С.Червоный. Низкая квалификация (с 1922 года я работал в совучреждениях счетоводом, деловодом, казначеем) не давала мне возможности обеспечить свою семью, потому мне приходилось надрываться, работая, зарабатывая на хлеб. Отдаться литературе я не мог, читать тоже, это сильно меня мучило. Когда же выпадало свободное время, то я писал наспех, «захлебываясь», торопясь, как бы догоняя упущенное время. Кто-то из таких же начинающих говорил мне, что они, из-за нехватки времени, пишут по десять строчек в день. Я так не мог писать. Я только мог сесть и писать часов 6-7 подряд, не отрываясь, и только тогда у меня что-то выходило. Так, например, я проезжая по железной дороге мимо станции Эрастовка, 5 часов ожидая свой состав, возле пруда какого-то бывшего кулака, лежа на траве, написал за 4 часа свой рассказ «Келебердянские звоны».
В тот же 1925-й год в том же журнале «Зоря» №11 печатается второй небольшой рассказ «Где стройные тополя». В 1927-м году выходит третий рассказ в том же журнале «Зоря» - «Воробьиные ночи», уже под фамилией Мусияк.
В 1928-м году издательство «Книгосоюз» издало отдельно книжкой небольшой сборник «Воробьиные ночи». (Приложение 5). В тот же год я подписал договор с Госиздательством Украины на издание пьесы «Берда».
Почти весь 1928-й год я работаю литработником, а затем секретарем комсомольской газеты «Будущая Смена». Тут приходится работать до 16 часов в день. Мало времени. Очень мало. Читать некогда. Очень тяжело и больно от того, что некогда писать. В голове переплетаются сюжеты, события, хочется засесть, материала хватит, но… я начинаю писать одну повесть, другую, третью… и все они вместе лежат, ожидая пера, а перо мое тем временем строчит статьи, фельетоны и проч. В газеты, обрабатывает, правит, а повести лежат себе, ожидая свободного часа. А сколько еще надо бы перечитать, а хочется еще языки знать хоть немного! Некогда! Чертовое «некогда»!.. Хочется учиться, очень хочется учиться!»
«Вот и все. Так, поверхностно – всё». Центральный государственный архив-музей литературы и искусства Украины, ф.271, оп.1, д.121, стр.1-5
Из автобиографии Спиридона видно, что он сначала принял революцию, которая застала его на фронте. В 1917-м году он стал членом солдатского комитета 10-й армии. Но после октября 1917-го он внезапно все бросает. «Я идеализировал революцию, не чувствуя, что из-за первых, радостно-светлых горизонтов уже встают розово-кровавые дни межгрупповой партийной борьбы. Я мечтал, что придет она в праздничной одежде, как невеста»
Спиридон Афанасьевич надломился, увидев великую кровавую действительность – грандиозную борьбу. Он бросил всю политическую работу, ушел в литературу. Но можно ли было спрятаться в «скорлупке» искусства, когда вокруг «гремели громы и лились кровавые дожди»? И в 1919 году, когда правили пьяные банды деникинщины, моя скорлупа не выдержала, и я, хоть и ненадолго, попадаю к повстанцам, а затем в Красную Армию.
Видимо этот факт и сыграл в дальнейшем свою роль.
О дальнейшей судьбе Спиридона Афанасьевича рассказывает Е.Сущенко, член президиума Украинского товарищества охраны памятников истории и культуры. (Приложение 6).
«Это было в конце 60-ых годов. Как-то я зашел в
гости к своим знакомым – бывшего учителя истории средней школы № 108 в Чаплях
Ивану Митрофановичу Ярошенко и его жене Марии Афанасьевне. (Приложение 7). Они
получили письмо от брата Марии Афанасьевны – Спиридона Афанасьевича Мусияк. Он
интересовался судьбой планируемого издания «Литературный Днепропетровск».
Мои знакомые болели, и я согласился узнать о судьбе издания. От сотрудника
Днепропетровского университета В.О.Власенко узнал, что оно навряд ли выйдет
вскоре. Об этом написал С.А.Мусияке.
Вот тогда между нами завязалась переписка, и мне открылась история человека драматической судьбы.
В далекую Сибирь я писал Спиридону Афанасьевичу про сегодняшнее Приднепровье, его людей, высылал вырезки из местных газет. Особенно его интересовали газеты «Заря» и «Знамя юности». Выявилось: в свое время мой корреспондент работал в «Будущей смене» и в «Заре».
Начинал Спиридон, как и большинство его ровесников, с поэзии. В 1920 году ему попали на глаза «Солнечные кларнеты» Павла Тычины.
«Они произвели на меня огромное впечатление своей новизной, - вспоминал Спиридон Афанасьевич в письме. – А в 1923 году, уже будучи членом Союза сельских писателей «Плуг», я поехал на съезд «Плуга». В то время Остап Вишня писал, что в Харьков приезжают сельские поэты и целыми пачками привозят с собою стихи. Я «пачки» стихов с собою не повез, а несколько, так сказать, «избранных» стихов привез. И к кому Вы думаете пошел? Да, конечно же, пошел к своему любимому поэту Павлу Григорьевичу Тычине. Он ласково принял меня, прочитал стихи, а потом сказал:
«Ваши стихи, товарищ Мусияк, не поэтичны. В них есть мысль, есть чувство, но техника слаба. А почему Вам надо обязательно писать стихи? Я Вам советую перейти на прозу». Вот так с благословления Павла Григорьевича я перешел на прозу.
В 1925 году я снова был в Харькове на четвертом съезде «Плуга». Съезд проходил в доме имени Блакитного. Здесь произошла неожиданная для меня встреча. Я сидел в глубине зала. Вдруг появился Тычина. Он ходил в проходе между стульями, озираясь вокруг. Как раз был перерыв, в зале было немного людей. Вдруг его взгляд остановился на мне, и он направился ко мне. Я удивился.
- Здравствуйте, товарищ Мусияк, - сказал Павел Григорьевич, пожав мне руку и пытливо рассматривая меня сквозь свое неизменное пенсне широко открытыми карими глазами. – А я вас ищу и думаю, приехали вы на съезд, или нет? И вот нашел. Я вот что хочу вам сказать: в журнале «Заря» я прочитал ваш рассказ «Келебердянские звоны» и он произвел на меня большое впечатление. Хотел увидеться. Почему вы не прислали его в наш «Красный путь»? Ваш рассказ своими героями и силой эмоций напоминает мне первые рассказы М.Горького.
Эта неожиданная встреча с нашим талантливым поэтом и его похвала так обрадовали меня, что я улыбнулся, и не знал, что ему ответить. Павел Григорьевич заметил мое смущение и заговорил про других российских классиков – вот, говорил, у кого нам надо учиться… И тут же спросил:
- А вы Шекспира читали?
- Нет, - ответил я, - не читал.
- Непременно почитайте. Это гениальный английский драматург. Его творчество бессмертно. Вы какое образование имеете? – вдруг поинтересовался он.
Я сразу покраснел, чувствуя, как полыхает мое лицо, и почему-то виновато ответил:
- Окончил церковно-приходскую школу, а дальше учиться не было возможности, так как надо было батрачить. Батрачил и самостоятельно учился и теперь хочу продолжать учиться, так как у меня семья.
Павел Григорьевич смотрел на меня сквозь пенсне и говорил:
- Учитесь и учитесь, упорно работайте над собой. Только талант – это еще не все. Упорный труд над собой и талант – тогда будет все.
Эта встреча и разговор с нашим великим поэтом навсегда осталась в моей памяти.
Под впечатлением от поездок в колхозы и коммуны я написал серию очерков и назвал их «По коммунарской земле» и отослал в Харьков в Госиздательство Украины. В 1930 году вышла книжка очерков «По коммунарской земле».
Постоянным литработником я был в «Будущей смене». В начале 1935 года я работал над повестью «Инженер Галин», первые главы корой печатались в журнале «Заря». Вскоре повестью заинтересовался молодой днепропетровский поэт Павел Нестерец. Он несколько раз приходил ко мне на квартиру и все просился принять его в соавторы повести. Он напоминал мне соавторство Ильфа и Петрова. Я ему сказал, что до Ильфа и Петрова нам далеко…
- Попробуем, - смело сказал Нестерец.
Решено, я согласился и мы «спробовали»…Журнал «Заря» печатал тем временем следующие главы повести «Инженер Галин».
В журнале «Жизнь» появилась положительная рецензия на главы повести, которые печатались в журнале. Это еще больше заставляло нас творчески работать. До конца повести было еще далеко, но мы уже мечтали об успешном завершении. (Приложение 8).
Да не так сталось, как гадалось. В ночь с 3 на 4 августа 1937 года сразу закончилась моя интенсивная творческая жизнь на Днепропетровщине.
Начались мои долголетние испытания: тюрьма, этапы, лагеря, ссылка.
Выездной сессией военной коллегии Верховного Суда СССР приговорен к 10 годам лишения свободы. Два года я просидел в Орловской тюрьме, а в 1939 году, не знаю почему, нам всем, кто был осужден, тюрьму заменили лагерем. Тысячи нас оказались за полярным кругом. Мы начали строить на вечной мерзлоте новый город Норильск».
С 1920г. по 1937г. Спиридон Афанасьевич занимается литературой. Он нашел свое место в бурном течении времени. Его рассказы захватывают читателя правдивостью. Тычина П.Г. , известный украинский поэт говорит, что рассказ «Келебердянские звоны» своими героями и силой эмоций напоминает первые рассказы М.Горького. Благодаря этому поэту Спиридон Афанасьевич переходит на прозу, обретает веру в свои силы. Положительные рецензии на новую книгу окрыляют его, заставляют еще больше работать. Но на самом взлете творческой работы все оборвалось. Репрессии…
"СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
СПИСОК
ОБВИНЯЕМЫХ ПО ВОЕННО-ТРОЦКИСТСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ, ПОДЛЕЖАЩИХ СУДУ ВОЕННОЙ КОЛЛЕГИИ
ВЕРХСУДА СССР
25 августа 1937 года
ДНЕПРОПЕТРОВСКАЯ ОБЛАСТЬ
2-я категория
66. МУСИЯК Спиридон Афанасьевич "
АП РФ, оп.24, дело 410, лист 278
Архивное дело пересыльного № СО-43563 с деталями отбывания заключения Спиридоном Мусияком.
"...осужден 17.09.1937 г. выездной сессией военной коллегии Верховного Суда СССР по ст. 20-54-8, 54-11 УК УССР к 10 годам лишения свободы и 5 годам поражения в правах...
Наказание отбывал в Норильском ИТЛ Красноярского края, куда прибыл 17.07.1939 из Орловской тюрьмы. Убыл в Сиблаг НКВД СССР Кемеровской области 05.07.1944 г.
Освободился из мест лишения свободы 04.08.1947 г. и уехал на жительство в с. Мануйловка Криничанского района Днепропетровской области.
Повторно был осужден 28.05.1949 г. Особым Совещанием при МГБ СССР... к ссылке на поселение в Богучанский район Красноярского края, куда прибыл 23.07.1949 г.
Из ссылки освобожден 15.09.1954...".
К справке прилагалось фото Спиридона Афанасьевича. (Приложение 9)
Спиридона Афанасьевича обвинили в принадлежности к троцкизму, который так ненавидел Сталин. По всей стране и за её рубежом преследовались симпатизировавшие Троцкому люди. Но был ли С.А.Мусияк троцкистом? Безусловно, нет. Это был ложный донос на Спиридона Афанасьевича. Кто совершил этот донос, у нас нет возможности узнать. Но по какой причине оклеветали честного человека? Возможно, кому-то явно пришлась не по духу восходящая звезда литератора Мусияка… Зависть и корысть толкают людей на ужасные поступки.
Письмо родным, 19 октября 1961 года
Уж сколько дней и сегодня стоит мороз: ночью 30-350, а днем – меньше, и светит солнышко. Как-то светлее на душе, когда светит солнце. А сегодня такой радостный день – я получил весточку от вас, мои дорогие друзья, мои родные Иван Митрофанович и Маруся, сестра моя!
Дорогой Иван Митрофанович! Человек – удивительное создание природы. Ты скажи, будь другом, это же не диво? Двадцать лет я был репрессированным. В 1937 году меня арестовали, а в 1957 году реабилитировали, и ты подумай – я не умер и не сошел с ума!
Умереть самому, кажется, было бы легче, да только после того, как в 1937 году меня не расстреляли, как хотели, а только «напугали» - за двадцать лет я не раз встречал смерть: голод, болезни, разочарования в людях, в жизни…
Я потерял веру в людей, их прекрасное будущее… Я потерял веру в партию, хоть не был членом партии, но верил партии, верил в ее великие идеалы… Слово «Коммунист» вызывало у меня великий образ гениального Ленина, которого я читал в начале двадцатых годов. А десять лет моей работы в редакциях газет и радио я шел рука об руку с коммунистами. У меня, бывшего батрака, не было иного пути – я верил партии, я верил коммунистам, я был гордый и правый, а потому сильный, так как иду с этими мужественными благородными бойцами в Новый Свет!
И вдруг разом то страшное лихолетье… Как гром среди ясного неба упало оно на головы тысяч и тысяч людей. Ни в чем неповинных людей, партийных и беспартийных. С теми коммунистами, что я шел вместе, которым верил, - я вдруг очутился за стенами тюрьмы. И коммунисты эти были не рядовые. Видные работники обкомов, облисполкомов, секретари районных парткомов, директора разных учреждений. С армии – капитаны, полковники, майоры…
Что произошло в партии? Я не знал. Я спрашивал коммунистов, которые сидели со мной в одной камере. Они тоже ничего не говорили, но очевидно было, что боялись говорить. Это были страшные часы недоверия, когда люди боялись друг друга…
Когда верные друзья боялись открыто говорить между собой… Отец с сыном не мог говорить откровенно, а сын с отцом. Дочь не доверяла матери, а мать дочери. Лучшие друзья писали подлые доносы один на другого, так как их силою заставляли это делать следователи, их били, заставляли голодать, арестовывали их жен, сажали в тюрьму, а потом говорили: «Подпишешь этот протокол, выпустим твою жену, не подпишешь – осудим обоих разом».
Они, следователи, спекулировали на святой любви человека к жене, детям… Они втаптывали в грязь святые чувства товарища… И все это грубо выдавалось во имя высоких идеалов нашей революции, во имя коммунизма! Они заставляли подписывать мерзкие документы про то, что говорил ты и твой товарищ такой-то, или целый список товарищей, с которыми ты когда-то работал или только встречался, а может совсем не встречался – хотели уничтожить партию и советскую власть и восстановить в нашем крае фашистский режим, помочь Гитлеру и другим. Что тебя завербовал такой-то, а ты завербовал такого-то, и все вы хотели подрывать фабрики и заводы, убивать видных партийных и советских работников – аж до самого Сталина включительно!.. Вот такие провокационные документы заставляли подписывать всех тех видных партийных и советских работников, которых арестовали в 1937-1938 годах.
Когда вызвали на очную ставку моего соавтора Павла Нестерца, который был тоже репрессирован, чтобы он подтвердил навет на С.П. Мусияку, он сказал: « Ну что же, если вам так надо, то я подтверждаю свои показания»
А если несчастные люди отказывались подписывать, тогда их били, морили голодом, запирали в горячей камере с высокой температурой, где люди задыхались, умирали, но не подписывали. Но многие и многие подписывали то, что давал следователь… Подписывали на себя, на своих товарищей, на близких и дорогих… Какой ужас! Какое страшное лихолетье мы тогда пережили.
Дорогие друзья мои, я никогда не говорил вам про то, что тяжело было вспоминать, а теперь скажу: в первую же ночь, как меня забрали – у меня вырвали волосы на голове в Днепропетровской тюрьме, били головой о стену. Ты помнишь, сестра, какая шевелюра у меня была?.. Бил меня не следователь. Следователь, ничего не добившийся от меня, вышел из комнаты, а в комнату зашел рыжий «дядя» 30-35 лет, от него пахло перегаром. Он тихо подкрался ко мне, схватил за чуб, намотал на пальцы. Я пытался вырваться, но напрасно: как железными клещами он дотащил меня за волосы до стены и захрипел:
- Что, гад, фашист, не подписываешь? Вот тебе!
Он ударил головой о стену – раз, другой, третий… Он бил до тех пор, пока я не потерял сознание и не упал на пол. Потом меня облили водой… Потом довели меня до такой степени, что я говорил себе: - Боже, за что? Хоть бы смерть скорее, смерть. За что все это? За что? Прощай, жизнь… Прощай!!!
Тяжело мне вспоминать те ужасные часы! Все ж таки меня довели до такого состояния, что я подписал… Я подписал потому, что был в ненормальном состоянии. У меня выбили человеческое достоинство. Проклятие на головы тех, кто это делал… Проклятие на головы тех, кто руководил ими! На ХХ и ХХII съездах все выявилось. Теперь все ясно. Да не вернешь тех, кто погиб, не вернешь пропавших сил, которые бы пригодились для нашей родины.
Дорогие мои друзья! Мне тяжело теперь умирать потому, что пропали мои силы по тюрьмам и лагерям, потому, что я теперь не имею тех сил, которые были когда-то, когда я мыслил написать о нашей судьбе. А теперь я уже никогда, никогда не напишу его и в этом моя тяжелая болезнь… Болезнь моей души… Моя трагедия… Я плачу… Да что мои слезы? Не я их хочу,… они сами льются…
За что? За что так испортили мою жизнь? Не вернешь ничего, не вернешь… Мой любимый сын Евгений погиб за родной край, в борьбе с фашистскими варварами. Если бы я был рядом с ним и погиб - бы с ним за край свой родной, за Отчизну, за народ, я бы стал героем своей Отчизны……- а так жизнь моя столько лет в неволе…
Самое страшное, что я пережил, - это недоверие. Потерял веру в людей, которым верил, доверчиво шел за ними, рядом с ними, захваченный идеалами новой жизни. Это больше не жизнь, а животный инстинкт жизни. Так я прожил двадцать лет.
Друзья мои! Я был недалек от самоубийства. Особенно тогда, когда я вдруг попал в Сибирь – на Енисей, Ангару как вольно-невольный ссыльный. Раздетый, голодный, разутый физически и морально без веры и надежды.
Как выйду, бывало, на высокий каменистый берег Ангары, как погляжу вдаль… Эх, какой же ты широкий и прекрасный свет! И как мне тесно… дышать трудно… Холодно и неуютно стало жить в тебе… Я поневоле подходил на край высокой пятидесятиметровой кручи… И чем ближе я подходил, тем сильнее кололо мое сердце. Внизу меж камнями клокотала и пенилась Ангара. Я высоко поднял руки к небу, прося прощения за свой поступок… Закрыл глаза, и … сердце заколотилось, а мысль билась в голову: «Что делаешь, сумасшедший!» Что делать? Я отклонился назад, упав на холодный камень. Стыд опалил мне лицо «Стыд! Какой стыд! Какой я жалкий человек. Скорпион, попавший в западню, кончает свою жизнь самоубийством… Так это ж скорпион…А я человек…Человек… Человек не имеет права покушаться не только на жизнь другого человека, но и на свою жизнь тоже… Не имеет права!» Я поднялся и пошел. Куда? Я снова пошел в тот широкий свет, навстречу новым страданиям…
Страшно читать признание Спиридона Афанасьевича: «Я потерял веру в людей, их прекрасное будущее… Я потерял веру в партию, хоть не был членом партии, но верил партии, верил в ее великие идеалы. У меня выбили человеческое достоинство.
Мне тяжело теперь умирать потому, что пропали мои силы по тюрьмам и лагерям и я не имею тех сил, которые были когда-то, когда я мыслил написать о нашей судьбе. А теперь я уже никогда, никогда не напишу и в этом моя болезнь моей души… Моя трагедия»
В чем же причина, по которой был дважды репрессирован Спиридон Афанасьевич?
То, что произошло со Спиридоном Афанасьевичем, является ярчайшим примером конфликта между личностью и властью. Он, как и миллионы других людей, был предан собственной страной и без вины виноватый отправлен на каторгу. Такова была плата за верность идее и родине…
В годы революции униженный гнётом классового неравенства, обездоленный
кровопролитной войной русский народ смело откликнулся на призыв левых сил
оказать сопротивление действующему монархическому режиму и перевернуть основы
государственности, иными словами, совершить революцию. Согласно «апрельским
тезисам» В.И. Ленина, после социалистической революции вся власть перейдёт в
руки пролетариата и беднейшего крестьянства. В 1917 году монархия в России была
упразднена. Народ торжествовал, но до поры, до времени. Сначала началась
кровопролитная гражданская война, в которой брат шёл на брата, а сын на отца.
Затем, в 1924 году, уходит из жизни Ленин, и на политической арене всё более
ярко начинает обозначаться фигура И.В. Сталина – тирана и диктатора, сгубившего
в концентрационных лагерях десятки и даже сотни тысяч людей. С 1929 года Сталин
окончательно укрепился у власти, а его личность стала культовой в сознании
народа. Отныне любая крамольная фраза в адрес КПСС и её вождя могла обернуться
для человека крайне плачевно. Люди разучились или боялись верить друг другу, и
политические доносы стали обыденным явлением. Царил абсолютный хаос:
арестовывали всех без исключения, даже не разбираясь в том, действительно ли
виновен человек или нет. Все те мнимые права и свободы, которые сулили
большевики в начале двадцатых годов, развеялись как дым, когда народ погряз в
ещё большем бесправии и рабском труде, чем прежде. Начала вырисовываться
утопичность самой идеи построения социализма. Безусловно, те, кто роптали вслух
на обстоятельство дел, немедленно отправлялись на каторгу, а то и вовсе
подлежали высшей мере наказания. Под одну гребёнку попадали даже знакомые
виновных, их соседи друзья, даже люди, не имеющие к ним абсолютно никакого
отношения. Если человек отказывался признать себя виновным, его мучили до той
поры, пока он не начинал молить о пощаде… «Все ж таки меня довели до такого
состояния, что я подписал… Я подписал потому, что был в ненормальном
состоянии. У меня выбили человеческое достоинство».
5 марта 1953 года Сталин умер, и уже в сентябре 1953 года генеральным секретарём
партии был назначен Н.С. Хрущев. К 1953 году в тюрьмах и лагерях находилось
порядка 10 млн. человек. Начались реабилитации ни в чем неповинных людей,
попавших на каторгу. Десятки тысяч людей получали свободу. Настоящей сенсацией
был XX съезд КПСС «О культе личности и его последствиях», проведённый в феврале
1956 года. В докладе говорилось о беззаконности и тиранстве сталинского режима.
Но Хрущев возлагал вину за произошедшее лишь на высших руководителей партии, а
виноват был весь политический аппарат сталинского периода.
Уважаемый Ефим Алексеевич!
Спасибо Вам за Ваше доброжелательное письмо, тем более что это письмо такое неожиданное. Я ждал письмо от Ивана Митрофановича, а еще больше от одного педагога ДДУ – Власенко Василия Онуфриевича, которому я отослал свою биографию. Он просил меня, чтобы я выслал ему свою фотографию тех лет, но вы понимаете, где я возьму ее?
После той трагедии, что случилась со мной в 1937 году и повторилась в 1949 году, когда все мои произведения, напечатанные и рукописные, незаконченная повесть «Инженер Галин», главы из которой печатались в журнале «Заря», и другие, мои фотографии, библиотека – все было конфисковано, забрано…
Вы спрашиваете про Валерия Подмогильного. Его роман «Место» я читал в тридцатом году. Этот роман произвел на меня большое впечатление. Не зная автора, я думал, что он – человек с богатым жизненным опытом. Но когда прочитал положительную рецензию на роман, узнал, что автор - совсем молодой писатель. Мамочка моя родная! Как же рано, как преждевременно, накануне больших творческих достижений, погиб большой талант! А сколько их погибло в те страшные часы дикого произвола!.. Ведь прошло много лет, а меня до сих пор преследуют страшные кошмары, что немало досаждали нам «врагам народа», в тех лагерях.
Мне и до сей поры дивно, как я мог пережить те гибельные часы? Как не сошел с ума! А были такие, что сходили с ума, были самоубийцы. Скажу Вам, что двадцать лет пребывания репрессированным не прошло для меня бесследно (1937 год – репрессия, 1957 год – реабилитация). Неожиданно пришла свобода. Я низко кланяюсь ЦК нашей партии, который раскрыл перед всем советским народом мерзкие дела заклятого агента и провокатора Берии и культ личности Сталина. Но организм мой подорван: нарушена центральная нервная система, сердечные приступы – все это свернуло меня с пути моих творческих поисков, моей литературной работы. Наша медицина пока еще поддерживает меня… И не только медицина.
В 1949 году меня снова забрали с Украины на вечное поселение в Красноярском крае. Из Днепропетровска отправили меня в этот холодный край в летнем костюме. Я лето проработал в колхозе, а осенью пришла ранняя, суровая ангарская зима. Я тяжело простыл и слег с высокою температурой. Мои друзья – такой же доли, что и я, работали в колхозе со мною, но ничего не заработавши, отправились с дозволения начальства на лучшие заработки в леспромхоз. А я больной и обессиленный лежал в бараке старого села Чадобец, которое примостилось на высоком каменистом берегу Ангары. Высокая температура как бы укачивала меня, и я засыпал… Тогда какие - то страшные призраки наваливались на меня … Я с криком просыпался, пытался подняться, но голова тяжелая будто налитая свинцом, снова падала на голый топчан. В минуты прояснения в голове, я понимал, что если никто не зайдет ко мне несколько дней, мой долгий трагичный путь закончится, и я был спокоен. Я все загубил в своей жизни, свои наилучшие мечты. Пропало желание, до каких - то высоких идеалов, до борьбы за лучшую жизнь нашего советского народа. Куда все подевалось? Исчезло.
За что меня мучили столько лет? За что? Мамочка моя родная: почему то вдруг припомнилась песня: « Ой, не давала бы, моя родная мать, тех бровей, а давала бы, моя родная мать, счастья-доли»
Нет, не закончился мой трагический путь в том давнем селе Чадобец. Мои друзья уехали в леспромхоз, но про меня не забыли. Они попросили одну женщину проведать меня больного. Отсюда и начинается моя другая доля. Про это можно написать новую повесть, или даже роман. Из того, что я встречал в жизни, из того, что читал, я пришел к выводу, что женщина любит мужчину красивого, свободного, в перспективе материально обеспеченного. Самой матерью-природой в них заложен здоровый инстинкт выбора… Женщина – мать рода человеческого. Отсюда и постоянное желание дать здоровый плод, здоровое поколение. И не только дать, но и вырастить, выучить.
Что я представлял собою? Ни красоты, ни силы, ни воли… Сломленный болезнью организм уже не сопротивлялся. И я до сих пор не могу представить себе, почему эта женщина взвалила себе на плечи такой тяжелый груз? Она лечила меня, поила, кормила, ходила за мной, как за маленьким ребенком. Сначала ходила ко мне в барак, а потом забрала к себе домой. Мало было поставить меня на ноги, надо было влить в мое сердце свежую струю животворной силы любви… Надо было каких - то особых отношений, чтобы могли ожить мои замершие душевные силы.
И такие отношения нечаянно нахлынули.
Шли дни. Я потихоньку становился на ноги, а эта удивительная женщина сшила мне ватные штаны, новую теплую телогрейку, где то достала валенки. Говорила, что если надо будет, у нее есть теплая собачья доха (шуба). Впервые услышал я о такой шубе. А тем временем за окном лютовал 450 мороз… Мне было понятно: она готовит меня к борьбе с суровой ангарской зимой. Я поневоле думал про то, когда и чем я смогу рассчитаться за все это? Удастся, может быть, мне упросить начальство уйти на заработки в леспромхоз, как только я окрепну духом и телом.
Так я себе думал, а тем временем в Богучанский райком почтой повезли заявление про то, что такая- то гражданка, член партии, взяла к себе в дом ссыльного, «врага народа», и живет с ним. Уже позже мне стало известно, что эта женщина – член партии, ее дочь и зять тоже – члены партии. Вот же, выходило так, что «враг народа» пролез в партийную семью и что же теперь будет? С таким вот «страшным подозрением» прибыл в деревню сам секретарь райкома, чтобы проверить так это или нет. Вечером пришла рассыльная из конторы колхоза и сказала Фекле Павловне, чтобы она немедленно шла в контору, так как приехал какой-то начальник из района и зовет ее. Бедная женщина и не знала, что ей думать, кто и зачем ее зовет. Но когда рассыльная наклонилась к ней и на ухо что-то прошептала, женщина побледнела, черные глаза ее стали большими и суровыми. Она что-то достала в своей зеленой сумке, завернула в белый платок и засунула за пазуху. Она оделась в ту самую доху, про которую говорила мне, и сказала: «Меня зовут в контору. Я скоро приду» Дочери и зятя в тот вечер не было, они были на каком-то собрании. Я не мог ни сидеть, ни лежать. Я ходил по маленькой комнате, где стояла моя кровать, и думал одно и то же: зачем позвали? Кто позвал? Почему так долго ее нет? Безнадежные предчувствия охватили меня…
А тем временем, когда я метался по комнате, как узнал позже, в конторе вот что происходило: секретарь Богучанского райкома сидел за столом, а перед ним стояла она, отвечая на его вопросы. Да, это правда, что она приняла в свой дом больного ссыльного, а в чем дело?
- А в том дело, - сказал секретарь, - что он «враг народа» и вам, как члену партии, не годится иметь с ним какие-то отношения и связи. Вы что, про это не знали?
- Я не знала, что больного беспомощного человека можно бросить на произвол судьбы, - ответила она. – Он рассказал мне про всю свою жизнь, и я поверила ему, что он никогда не был врагом партии, врагом Советской власти, что таких, как он, было много осуждено…
Секретарь сразу закричал:
- Ну-ну, поосторожнее выражайся! Что ты мелешь? Так уж ни за что и осудили! А ты ему уже и поверила. Ишь нашла безвинного!.. Он с высшим образованием, а ты…
- А я церковно-приходскую школу закончила… А он бывший батрак, такой же, как и я, тоже церковно-приходскую школу закончил, а только потом сам много читал и самостоятельно учился. Он все мне рассказал, и я ему верю…
- Замолчи! - крикнул секретарь.
Она еще ближе подошла к столу:
- Вы на меня не кричите, слышите? Я вам не раба! И в нашем советском букваре так и написано: - «Мы не рабы». Слышите!
Секретарь даже глаза выпучил. Он, очевидно, не ожидал такой отповеди. Уже тише спросил:
- Значит, он тебе дороже, чем партия?..
- А при чем здесь партия? – сердито продолжала она, - партия мне дорога, - голос ее сразу охрип, - иначе я не была бы членом партии, а только этот несчастный человек мне тоже дорог… Может… может, я всю жизнь ждала такого,… а вы хотите, чтобы я его бросила…
- Вот как! – Аж скривился секретарь, будто что-то поганое проглотил. – Ну, в таком случае, что же… Партбилет с тобою?
Молча, трясущейся рукою, она вынула из-за пазухи пакет, завернутый в белый платок, и положила на стол. Быстро повернувшись, она, молча пошла из комнаты.
Секретарь крикнул ей вдогонку:
- А жить с ним ты все равно не будешь? Мы его переведем…
Она даже не оглянулась. В тот вечер она пришла черная, как ночь. Глаза глубоко запали, и уже не усмехалась, как всегда.
- В чем дело? – пытался спросить я, - что случилось? Кто вас вызывал?.. Широко открытыми глазами она смотрела на стену и урывками говорила:
- Он звал… Секретарь райкома… Забрал партбилет. Почему?
Как ошпаренный, я сорвался с места и подошел к ней. Она глянула прямо мне в глаза и сказала: - За вас… зачем, говорит, я связалась с «врагом народа»…
Я схватил ее за руку:
- Бегите сейчас же, бегите немедленно к нему и заберите партбилет. Скажите ему, что я сегодня же уйду от вас, что между нами ничего не было, что я только больной лежал у вас, а теперь оклемался и пойду… Пойду сейчас…
Я схватил сшитую ею телогрейку и начал одеваться…
- Вы куда? – она схватилась за рукав телогрейки и потянула к себе..
– Вы никуда не пойдете…
Нет, нет, нет, не останавливайте меня, я пойду. Я не хочу накликать на вас, на всю вашу партийную семью такую беду. Такое несчастье. Сейчас у вас отобрали партбилет, а завтра арестуют и потащат в суд за связь с «врагом народа», а меня в третий раз будут судить за «развал» партийной семьи. Вы понимаете? Мне не привыкать к тюрьмам и лагерям, а вам… Нет, нет, бегите немедленно к нему, бегите, заберите партбилет.
- Я никуда не пойду, - голос ее задрожал, в глазах заблестели слезы, - меня никто не арестует, я ни в чем не виновата. А за любовь не судят…
Она крепко обхватила меня за шею и заплакала. Я все понял. Я нежно гладил ее черные, пахучие волосы и сам плакал… Пусть что будет – то и будет!
Вот она какая, жизнь! Неожиданно приходят к нам – и горе, и радость, и счастье… Счастье… Надолго ли?
Дорогой товарищ Ефим Алексеевич, на ваше доброжелательное и искреннее письмо и также отвечаю искренне…Я Вам рассказал только фрагмент из истории моей жизни, о котором вы спрашиваете, почему я «застрял» тут, в Сибири.
Потому что, не только медицине я благодарен за двадцать лет, прожитых здесь, а и этому человеку – простой женщине-сибирячке, что так ярко напоминает мне поэму великого поэта народного горя Некрасова «Русские женщины».
После этого я еще не раз болел: в 1951 году я целый год лежал прикованный к постели – острый ревматизм. Я не шевелил ни руками, ни ногами. Как колоду, она поворачивала меня, поднимала, чтобы помыть, накормить, напоить меня. В начале 1951 года перевели меня с Чадобца в поселок Ангарский для работы в леспромхозе, думая, что она за мною не поедет… А она поехала. Тут и свалил меня ревматизм. Медпункт, что был тогда в Ангарском, ничего не мог со мной сделать, а меня подняла сибирская народная медицина.
А в 1956 году у меня начались сердечные приступы, а следом за ними присоединились спазматические приступы в голове. И что уж тут говорить про какое-то литературное творчество! Так, если есть настроение, - иногда напишу что- нибудь из стихов. …(Приложение 10)
В 1957 меня реабилитировали. Фекле Павловне предложили вступить в партию, но она отказалась, сказала: « стара я уже стала, да и грамота моя небольшая… Да и отстала я за эти годы. Две дочери мои – педагоги, члены партии, им широкая дорога открыта – счастья им и успехов!»
Двадцатый год живем мы тут. Мой сын Алексей, который живет сейчас в Верхнеднепровске и работает инженером на электростанции, зовет меня «додому», «на Украйну», а моя подруга не хочет туда ехать. «Тут родилась, тут и помирать буду, - говорит она, - без тайги жить я не могу». Она не может без тайги жить, а я теперь не могу без нее…(Приложение 11)
Десять лет тяжелой жизни, незаслуженных обид, унижений, издевательств, голода и холода… И наконец, последний удар, когда после десяти лет я приехал в 1947 году с сибирского лагеря домой больной, разбитый физически и морально, моя жена, с которой я прожил до репрессий двадцать лет, как увидела меня, всплеснула руками и закричала: «Ой, пропала моя жизнь! И зачем ты приехал? Там, в Сибири, нашел бы себе работу, нашел бы себе бабу, да и жил бы себе… А теперь у меня отберут пенсию за Женю». (Старший сын Евгений погиб на войне).
Это был последний удар… Оглушенный этим ударом, я прожил год или полтора, пока снова меня не забрали. И снова Днепропетровская тюрьма… Снова Красноярск. Богучаны. Чадобец…
И эта удивительная встреча почти на краю могилы. Эта бескорыстное самопожертвование, что разбудило во мне гаснущий пламень жизни. Своим поведением она говорила мне: « Ты потерял веру в идеалы, ты потерял веру в людей, в их прекрасное будущее? Стыд! Стыд! Видения тебя преследовали много лет – это лишь летаргический сон, навеянный дикими, звериными делами!.. Проснись и посмотри – как прекрасен белый свет! И люди есть, хорошие люди на этом свете! Давай руку, человек, и идем вперед…»
Я шел за нею все эти годы, но часто падал. Она снова подымала меня и вела дальше. Немало таежных тропинок мы с нею прошли. И какое горячее, терпеливое сердце надо иметь, чтобы пережить все то, что она пережила! И во имя чего? Во имя щедрой любви к человеку, которому выпало большое горе… Так на закате солнца, на склоне лет я узнал, что такое щедрая, бескорыстная людская любовь. И в своей несчастливой судьбе я все же счастлив хоть в том, что встретил в суровый час народных катастроф такую любовь.
Ни Украины, ни своих родных я уже, наверное, не увижу. Ехать мне одному невозможно, мне в дороге нужна «нянька». Такой «нянькой» может быть только Фекла Павловна, а на ее руках три внука… Вот так все переплелось в такой узел, что уже никому его не развязать.
Счастья вам и всего доброго! Кланяйтесь моим родным.
С уважением С. Мусияк
Брошенный абсолютно всеми, сломленный морально и физически, Спиридон Афанасьевич был на гране гибели. Но словно свет в кромешной тьме, появляется женщина, которая взваливает на свои хрупкие женские плечи тяжелобольного человека. Она – член коммунистической партии Советского Союза, а он – враг той самой партии. Звали эту женщину Фёкла Павловна.
Взяв Спиридона Афанасьевича на своё попечение, Фёкла Павловна не только пошла против идеологических устоев, но и подставила под удар себя и свою семью. Но какую роль играет политика там, где царят настоящие чувства? Отбросив все политические предрассудки, Фёкла Павловна пошла на зов своего сердца, большого и любящего сердца. Даже под давлением секретаря райкома, олицетворяющего собой жестокую и несправедливую партию, она не согласилась покинуть больного и беспомощного человека, от которого отвернулись все, даже собственная супруга.
Фёкла Павловна пожертвовала ради Спиридона Афанасьевича абсолютно всем: партией, собственной безопасностью, социальным положением… Все эти слова на фоне щедрой, бескорыстной людской любви теряют свой смысл.
Живя в далекой Сибири, Спиридон Афанасьевич Мусияк очень хотел вернуться на Украину. Он жил воспоминаниями о родном крае, о детстве и юности. Его ностальгия выливалась в стихи:
А может, доля усмехнется
И ридный край увижу я
Но ведь былое не вернется
Чудесной песней соловья
Счастлива молодость моя!..
Или:
Уж не увижу и не нырну
В Подпильню головою
Свое детство не верну
Да нашу молодость с тобою…
В последние годы своей жизни Спиридон Афанасьевич ослеп, его парализовало. И в письмах мечтал умереть на Украине. В 1983 году С.А. Мусияк не стало. Умер он в поселке Ангарском, далеко от родного края, от которого был силой оторван. Одно из последних писем Ефиму Сущенко он заканчивает словами: «Радуюсь и по доброму завидую вам, вашей энергии. А я… устал, сгорел. Мое сердце в пепел сотлело. Прощайте»
В судьбе Спиридона Афанасьевича, как в капле воды, отражаются судьбы тысяч репрессированных. Немногие вернулись из ссылки. Сосланы навечно – это те, кто похоронен здесь в Сибири, кто не смог вернуться домой, кто до сих пор вспоминает свою родину. И все они спрашивают: за что все это? За что?
Произведен страшный эксперимент над людьми. Высшая власть захотела построить идеальное государство ценой миллионов человеческих судеб. Ложь, насилие и страх – вот на этих трёх китах зиждилось кровавое здание мнимого сталинского социализма. Власть, уничтожавшая даже преданных ей людей, боящаяся собственный народ - обречена.
Интернет-ресурсы:
1
HTTPS://www.memo.ru
2
HTTPS://www.reabit.org.ua/
3 Литературный отдел днепропетровского
исторического музея
HTTPS://museum.dp.ua/sciense01/divisions/division07
4
HTTPS://forum.vgd.ru/219/Генеалогический
форум ВГД » Дневники
участников » Дневник
Гаврилова » Спиридон Мусияк
5 Центральный государственный
архив-музей литературы и искусства Украины
6 Институт украинской литературы
Национальной Академии Наук Украины.
7 Информационный центр ГУВД по
Красноярскому краю.
8 Письма С.А. Мусияк
/ Наша работа/Всероссийский конкурс исторических работ старшеклассников «Человек в истории. Россия XX век»