Репрессированные деятели культуры и искусства в истории Красноярского края»
ВЫПОЛНИЛА Грошева Регина,
ученица д класса А
М0БУ«С0Ш№9»
г. Минусинска
РУКОВОДИТЕЛЬ Иванова
Наталья Викторовна,
учитель русского языка и литературы
МОБУ «СОШ№9» г. Минусинска.
2011
Минусинск... Это мой город... Я могу им гордится, его историей, его традициями, его красотой, людьми. Мы часто слышим - «маленький, провинциальный городок». Но маленький - не значит неинтересный. Каждый такой городок может рассказать множество уникальных и замечательных историй о тех, кто жил и живет среди нас.
Судьба многих литературных гениев связана с Минусинском. Псевдоним Ян, под которым стал известен всей стране Янчевецкий Василий Григорьевич, автор исторических романов «Чингисхан», «Батый», «К последнему морю», писал пьесы, ставил их на сцене минусинского драмтеатра и сам исполнял роли. Путь в литературе Петра Петрова, участника партизанской армии Щетинкина и Кравченко, автора популярных в свое время романов «Шайтан-поле», «Саяны шумят», начинался в Минусинске на страницах единственной в Сибири партизанской газеты «Соха и молот». Сергей Сартаков к литературе приобщился именно в Минусинске, где в 30-е годы принимал участие в постановках местного драмтеатра. Алексей Черкасов в Минусинске задумал трилогию о людях сибирских «Хмель», «Черный тополь», «Конь рыжий», собирал в Минусинске материал для будущих книг, работал в городском архиве, краеведческом музее, нашел прототип доктора Гривы - им стал ссыльный минусинец Иван Бедро, создатель огромного фруктового сада, сохраненного в Минусинске. До сих пор стоит и тот самый «дом на дюнах».
В своей работе мне хотелось бы рассказать о Николае Алексеевиче Раевском - известном пушкиноведе, авторе любимых многими книг " Когда портреты заговорят", " Портреты заговорили".
Сначала немного биографии.
Родился 30 июня (12 июля) 1894 года в уездном городке Вытегре Олонецкой губернии (ныне Вологодской области) в семье судебного следователя. По отцовской линии будущий писатель принадлежал к одному из старинных дворянских родов Раевских. Его дед был известным петербургским юристом, прадед Николай Раевский — протоиереем, настоятелем кафедрального собора в Санкт-Петербурге. Мать происходила из олонецкой ветви дворянского рода Пресняковых (народоволец Андрей Пресняков, казнённый в 1880 году, был её двоюродным братом). Из-за частых разъездов отца по служебным делам воспитанием детей в основном занималась мать — Зинаида Герасимовна.
Дети судебного следователя Алексея Раевского были на редкость способны и благовоспитанны. В каждом из них уже в очень раннем возрасте распознавались и достаточно ярко проявлялись те задатки, которые предвещали незаурядные характер и личность. Старшего Николая отличала способность творческой восприимчивости и самоотдачи в любом деле - будь то энтомология, которой он увлекся в гимназии, физика или математика. Вот только, пожалуй, занятия литературой не входили в его рано определившиеся жизненные планы, хотя здесь могла бы проявить себя семейная традиция - дед его по отцовской линии был известным в ту пору историческим писателем. Как и в каждой интеллигентной русской семье, в доме Раевских любили и почитали книгу. Здесь даже жили свои литературные и исторические предания. Свято помнила прабабушка свою краткую встречу с Пушкиным. Она же вспоминала, что в Патриотическом институте литературу преподавал им Н.В.Гоголь.
- Человек он был прекрасный, а вот преподаватель - никакой...
Были и другие, достойные священной памяти воспоминания, связанные уже с революционными событиями. Ведь мать Николая Алексеевича была дочерью известного народовольца А.К. Преснякова, а дядя учился в Петербургском университете с Александром Ульяновым... Начало века было бурным, но семейное благополучие казалось незыблемым: росли дети, радовали родителей своими гимназическими успехами. Вот старший сын Коля уже и оканчивает гимназию. Как один из лучших учеников он делегирован на торжества по случаю столетия Отечественной войны 1812 года. А через полгода он уже приедет в Петербург поступать на биологический факультет университета. Успешно поступит. С упоением начнет заниматься своей любимой энтомологией.
Вот как сам Николай Алексеевич вспоминает годы учения: "Занимался я в университете с величайшим энтузиазмом. Казалось, ничто не может побороть и помешать моему увлечению великолепным и разнообразным миром насекомых... В первое же каникулярное лето мне довелось участвовать в экспедиции по реке Днестр. Экспедиция была чисто биологическая. Руководил ею бывший профессор Новороссийского университета, замечательный ученый Бучинский. Эта экспедиция много мне дала и еще более укрепила мое желание посвятить свою жизнь изучению мира насекомых... Как вдруг, в июле 1914 года произошло событие, поменявшее всю мою жизнь. Началась первая мировая война. Откуда взялась во мне страсть военного человека - не могу понять до сих пор. Как бы там ни было. А вернувшись в столицу, переименованную к тому времени из Петербурга в Петроград, я почувствовал, что не смогу уже быть в стороне от великих, как мне казалось тогда, событий... Я оставил университет и добровольно поступил в Михайловское артиллерийское училище. Никак не мог предполагать, что военные науки покажутся мне столь интересными... Так произошла первая измена моему биологическому призванию".
Итак, суровая действительность военной поры заставила его поменять студенческую тужурку на гимнастерку курсанта Михайловского артиллерийского училища. Кстати, поступить в это одно из наиболее престижных учебных заведений было не так-то просто даже в условиях военного времени: каждый второй из претендентов имел золотую медаль гимназии.
Погоны подпоручика легли на плечи Н.А.Раевского в памятном шестнадцатом году. Сначала он отправлен на Южный фронт. Здесь война проходит почти бескровно. Но вскоре он получает предписание явиться в распоряжение командования Юго-Западным фронтом. Его боевое крещение состоялось во время знаменитого брусиловского прорыва.
Раевский - один из немногих, которые донесли живую память об этом славном подвиге до наших дней. "Красно и сладостно падение за Отчизну", - эти слова Горация, взятые Раевским в качестве эпиграфа к последней работе о Пушкине "Жизнь за Отечество", были в то время для самого писателя жизненным принципом. Атака все-таки не удалась, потери были большие, но у Раевского осталось сознание, что свой долг он исполнил достаточно толково.
К награде он все-таки был представлен. Войну закончил опытным боевым офицером, командиром батареи.
- Я иногда в шутку говорю близким: когда умру, прошу сопроводить мою фамилию на памятном камне только тремя словами: артиллерист, биолог, писатель...
Последующая семейная хроника Раевских полна печальных событий. В последний раз все вместе они собрались в мае восемнадцатого года. Возмужали сыновья, пришло время выбора, и дороги их разошлись. Средний Дмитрий ушел в Красную Армию, старший Николай встал под белые знамена. В 1920 году капитан Н.А.Раевский с остатками разбитой армии Врангеля покидает Родину. Живет в Греции, Болгарии и на долгие годы оседает в Чехословакии.
О последующих длинных, сложных и тяжелых приключениях подробно рассказано в автобиографической повести, которую готовил к изданию Николай Алексеевич.
Мы же остановимся вот на какой важной черте его духовной, творческой биографии.
Итак, тридцатилетний будущий писатель волею судьбы оказывается в столице Чехословакии. Снова становится студентом естественного факультета. Теперь уже знаменитого Карлова университета. С прежним жаром и увлечением принимается он за любимое дело. Выбирает для исследования сложную и благодатную тему, которая сулит ему степень и известность в научных кругах. Казалось бы, все отныне ясно в его будущем. Но "не тут-то было", как он выражается, вспоминая этот период своей жизни.
А происходит следующее.
Идет двадцать восьмой год. Выбранная исследовательская работа благополучно движется к концу. "К этому времени, - вспоминает Николай Алексеевич, - я как раз закончил трехгодичный курс литературной секции Французского института имени Эрнеста Дени, который проходил параллельно с университетским. В институт этот я поступил по весьма меркантильным соображениям. Поскольку я был человеком без гражданского подданства какой-либо стране, я не мог рассчитывать на получение постоянной работы в Чехословакии. Вот я и подумал, что мне легче будет устроиться на службу в одну из французских африканских колоний. Это было возможно, даже если бы я не состоял гражданином Франции. Но для этого необходимо основательное знание французского языка.
Такова одна из причин, по которой я выбрал Французский институт. С другой стороны - в институте была богатейшая библиотека, и я рассчитывал воспользоваться ее богатствами, чтобы читать французских авторов и заниматься философией.
Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, насколько благотворным оказался и этот мой выбор. Здесь, в аудиториях литературной секции начинается мое увлечение литературным творчеством, здесь сделал я первые шаги в том деле, которое вскоре стало единственным смыслом моей жизни..."
И снова судьба Раевского уводит его в сторону от биологической науки. Его литературные опыты становятся заметны в стенах института. Дело доходит до того, что за конкурсное сочинение по французскому классицизму ему присуждается специальная премия, которая дает возможность месячной поездки в Париж. После очень плодотворной поездки во Францию случилось, казалось бы, незначительное событие, но оно определило окончательный творческий выбор.
В Праге было несколько довольно богатых по фондам русских библиотек. Тот вечер (дело было в двадцать восьмом году) врезался в память навсегда. С подержанным портфелем из сафьяна, постоянным спутником в поездках, вошел он в очередной раз в уютный зал одной из этих "русских" библиотек. Заведующая, симпатизировавшая его широким интересам, спросила: "Николай Алексеевич, знакомы ли вам письма Пушкина?" Я ответил несколько неопределенно и осторожно: "Да, мол, каждый грамотный русский человек обязан знать Пушкина более или менее полно!"
- Я и в самом деле считал тогда, что прочел "всего" Пушкина. Знал наизусть многие его стихотворения... Я относился к Пушкину, скажу так, с честной любовью. Потому что, как и теперь у школьников, у нас, гимназистов, любовь к нему была чисто формальная, привитая учителями, которая и кончается вместе с окончанием прилежного учения. Тогда я относился с полнейшим равнодушием к изысканиям научного пушкиноведения и ни одной такой книги не прочел...
Мне пришлось ответить и на другой вопрос симпатичного библиотекаря:
- А не хотите ли вы ознакомиться с новым изданием писем Пушкина? Мы только что получили двухтомник под редакцией Модзалевских.
Я согласился взять этот двухтомник скорее из вежливости и вовсе не был уверен, что письма великого поэта "под редакцией Модзалевских" мне будет интересно прочитать...
...Но, как сознается писатель, именно этот случай, незначительное событие перевернуло все дальнейшие течение его жизни.
- Возвратившись домой и поужинав, я зажег настольную лампу и принялся за чтение. И... читал до рассвета...
На следующий день он заставляет себя думать о предстоящей работе, продолжении исследований, но из этого получается мало что путного. Он с величайшим нетерпением ожидает вечера, чтобы вновь погрузиться в неведомое дотоле наслаждение - постигать жизнь Пушкина.
- А по мере того, как я все больше и больше вживаюсь в письма, нарастает какое-то беспокойство. Прежнее душевное равновесие уже потеряно... Ни о чем другом, кроме Пушкина, думать не могу. Прежнего интереса к университетским занятиям уже нет. Смотрю в микроскоп, но уже не так ясно, как вчера, вижу, с трудом понимаю то, что делаю... По всем медицинским меркам чувствую, что заболел. Диагноз моей, отныне неизлечимой, болезни - жизнь Пушкина...»
В душе талантливого ученого - биолога Раевского происходила серьезная внутренняя борьба: зоология или пушкиноведение? И все же диссертацию он защитил, и вместе с дипломом доктора естественных наук получил почетное предложен ие опубликовать ее в трудах Чехословацкой Академии наук и искусств. Но он отказался и от этого лестного предложения, и от места, занимаемого в лаборатории. «Теперь я был душевно свободен и сказал себе: -Довольно зоологии, да здравствует Пушкин!»
Тему, над которой начал свою работу Николай Алексеевич, тщательно изучая не только тексты Пушкина, но и очень богатую чешскую пушкиниану, он определил для себя как «Пушкин и война». Она, в имеющихся в Праге изданиях, была едва затронута и носила лишь характер отрывочных суждений. Н.Раевский не мог понять, почему же нет монографии на эту тему? И только со временем, кропотливо собирая и анализируя материалы, он понял, что написать ее мог бы только опытный пушкинист, хорошо знакомый с военным делом. «В противном случае пострадает либо Пушкин, либо изображение войны».
Именно Пушкин, его личная, творческая, судьба помогали Николаю Раевскому ощущать за границей связь с Родиной, выйти из духовного тупика, как он позже напишет сестре «не впасть в ничтожество».
Он продолжил исследования пушкинианы. И в 1937 году, к празднованию столетия со дня смерти поэта, Раевский, обобщив собранные материалы, делает двухчасовой доклад на тему «Пушкин и война» перед квалифицированной аудиторией, где присутствовали не только русские, но и французы, и чехи, знавшие русский язык. «Мое первое выступление по Пушкину вызвало оживленный интерес, может быть, отчасти и потому, что возможность мировой войны становилась все более ясной. И внимание к вопросам войны и мира обострилось решительно у всех. Пушкин верил, что через сто лет армии не будет, но, увы...»
И опять жизнь ставит преграду между ним и Пушкиным, между ним и творчеством.
Раевский мало писал об этом самом печальном периоде своей судьбы. Разве вот эти
отрывочные строчки из писем к сестре, которая тоже жила на поселении в пределах
знаменитого Карагандинского лагеря:
"21 июня 1941 года меня в числе других русских, слывших противниками
гитлеровского режима, арестовало гестапо. Я провел в немецкой тюрьме два месяца,
затем был освобожден, но не имел права выезжать из Праги. Остался там и в момент
окончания войны, т.к. не захотел уезжать в Германию».
Всей душой и сердцем ждет Раевский победы над фашизмом. За долгожданной победой — новый арест. Теперь посадили свои... «За сотрудничество с мировой буржуазией»... И опять его «спасет Пушкин»... Председатель суда военного трибунала, полковник оказался пушкинистом-любителем. Николай Раевский получил самый маленький срок - пять лет. Сначала лагерь, затем поселение. Случай помог ему передать из лагеря пакет с описанием пражских исследований в Пушкинский Дом. Позже он напишет сестре из ссылки: «Я рад, что пакет не бросили в печку, а доставили по адресу». И тогда Институт литературы официально обратился к одному важному лицу, обосновывая свое ходатайство тем, что материалы Николая Алексеевича Раевского имеют важное научное и общенациональное значение. До сих пор в архиве Пушкинского Дома хранится копия этого письма.
В лагере Николай Алексеевич помогал врачам в лазарете, сам пережил все трудности лагерной жизни, видел все тяготы жизни политических заключенных. Когда срок заключения закончился, Раевского вызвали в управление лагеря и спросили, где бы он желал поселиться после освобождения, куда ехать? Предложили выбрать на жительство один из городов Красноярского края. Раевский попросил сутки на размышление и затем, посоветовавшись со знающими людьми, заявил, что желает выбрать местом жительства Минусинск. Он руководствовался той мыслью, что климат там для Сибири не такой суровый и в Минусинске находится знаменитый в свое время музей имени Николая Михайловича Мартьянова, в котором надеялся поработать. В Минусинск ехать было разрешено и обещано приготовить соответствующий документ.
И вот Николай Раевский больше не заключенный. Он оказался на свободе. Великолепное чувство возвращенной свободы - светлое, радостное, хочется сделать что-то большое, хочется куда-то ехать, куда-то лететь.
Хочется привести отрывок из воспоминаний самого Н.А.Раевского о путешествии в Минусинск.
«Получил документ, в котором говорилось, что такой-то направляется через Красноярск до станции Абакан и дальше в Минусинск, где ему надлежит явиться в управление милиции. По дороге останавливаться нигде не имеет права. Билет мне выдали до Абакана и сказали, что дальше, до Минусинска, я должен ехать по своему усмотрению либо в автобусе, либо на пароходе. Прибавили еще, что через Решоты курсирует специальный вагон для освобождаемых заключенных, и если я хочу, то могу ехать в нем до Красноярска, а дальше как обыкновенный пассажир в Абакан.
Я подождал на станции, пропустив несколько других поездов, именно тот, в котором должен быть вагон для заключенных. Ждать пришлось часа полтора, а потом указанный мне поезд подошел, и я легко отыскал вагон для освобожденных заключенных. Устроился в нем без труда, потому что вагон наполовину был пуст. Одну из скамеек занимал сержант МГБ. Сержант сопровождал нас уже не в качестве охранника, а вроде проводника. Видимо, ему были даны соответственные инструкции, и обращался он с нами весьма вежливо. Посоветовал беречься воров на линии Красноярск - Абакан и ни в коем случае не снимать на ночь ботинок, а то можно остаться босым.
В Красноярске я с ним распрощался и пожал ему руку. Твердо помнил совет - пожелание приспособляться к здешней жизни.
Тот же сержант сказал мне, что в Красноярске мне придется ждать абаканского поезда несколько часов и я могу погулять по городу. Это разрешается. Отправился на прогулку. Как-никак Красноярск - первый советский город, по которому я могу пройтись.
Что сказать о первых впечатлениях? Заметил, что улицы содержатся чисто, автомобилей на них очень мало, все больше конные повозки. Мало и магазинов, притом витрины гораздо менее нарядные, чем в Западной Европе. Меня, впрочем, гораздо больше интересовали не автомобили и магазины, а уличная толпа. На тротуарах было много людей - и мужчин, и женщин. Одеты неплохо, много лучше, чем мы думали, живя в Праге. Только большая разница между мужчинами и женщинами. Есть вообще страны, в которых женщины одеваются хорошо, а мужчины - неважно. Такова, например, Франция, такова была и старая Россия. Та же самая традиция, видимо, сохранилась и сейчас. Женщины одеты гораздо лучше, на мой глаз, чем мужчины. Удивило меня полное, совершенное отсутствие столь привычных для меня шляп. На головах легкие платки, шали. Некоторые очень хорошего качества, на вид вроде знаменитых оренбургских платков. Завязаны они каким-то специальным узлом, невиданным на Западе. Процентов восемьдесят женщин, которых я вижу на тротуарах, если бы приехали в своей одежде в Прагу, не обращали бы на себя внимания. Костюмы как костюмы, платья как платья. А вот с мужчинами дело обстоит иначе. Прескверно сшитые пальто. Почти у всех. Может быть, материя и недурного качества, но покрой невозможный. Какие-то лапсердаки еврейские, как говорилось прежде, а не пальто. И шляпы надеты как-то странно, не по-европейски. Процентов восемьдесят этих мужчин в Праге обращали бы на себя общее внимание, вдобавок у многих выбритые затылки. Странное обыкновение, невиданное ни в старой России, ни на Западе. Прически современные у молоденьких девушек -совершенно не видно ни распущенных волос, ни кос и косичек, которые были почти обязательны для девочек и девушек в старой России. Все по-новому.
Мне хотелось посетить местный музей. Говорили, что коллекции в нем интересные. Кто-то из прохожих весьма любезно подсказал, как туда пройти. Серое здание музея большое, основательное. Меня только очень удивила странная фантазия архитектора: в холодном сибирском городе построить музей в египетском стиле, довольно выдержанном. И на фронтоне вереницы многоцветных египетских жителей - мужчины в своих передничках, женщины в узких-узких прозрачных платьях-рубашках. Мелькнула мысль: холодно, наверное, им, бедным, в сибирские морозы. Вошел внутрь. Вход, оказывается, бесплатный. Коллекции действительно интересные. Осмотрел их, а потом отважился пройти к директрисе музея и попросить ее разрешения осмотреть в фондах коллекции сибирских бабочек. Я назвал себя, сказал, где и как я занимался энтомологией, и рассчитывал на положительный ответ. Он оказался совершенно отрицательным и был дан почти в невежливой форме. Высокого роста средних лет дама, взглянув на мой документ, в котором была упомянута и статья, по которой я был осужден, поджала губы и сказала мне тоном совершенно ледяным, что это совершенно исключено, невозможно. Что же делать? Поклонился вежливо, повернулся налево кругом и вышел, поругав себя за необдуманную просьбу. Вероятно, ледяная дама подумала про себя: "Тоже, тип. Сидел по пятьдесят восьмой, а хочет осматривать фонды". В другой раз буду осмотрительнее. Хотел еще заглянуть в местную библиотеку, но после более чем нелюбезного приема в музее решил вернуться на вокзал. Ждать пришлось недолго. Довольно скоро подали пустой еще абаканский поезд, и, хотя его ожидало на перроне очень много пассажиров, я успел устроиться недурно. Выбрал тот вагон, в котором виднелись фуражки с красным околышком: солдаты МГБ. С ними все-таки как-то надежнее».
Работал Николай Алексеевич в больничной лаборатории города Минусинска, брал кровь на анализы. «Я единственный лаборант с ученой степенью в районной лаборатории, на всем огромном пространстве от Ледовитого океана до Монголии», - напишет он чуть позже сестре в Караганду. И на этом поприще он проявит большую ответственность и талант ученого, применив к исследованию анализа крови знания по теории вероятности, с которой познакомился еще в артиллерийском училище. Это спасет не одну человеческую жизнь.
Ежедневно три часа в день посвящал Николай Алексеевич и работе в музее, делая описания богатейших коллекций по зоологии и ботанике. Из-за музея Н.А.Раевский добровольно продлит свою ссылку еще на восемь лет. Двадцать пять тысяч ботанических и восемь с половиной тысяч зоологических объектов им будет приведено в порядок...
"Здесь единственное мое утешение - это прекрасная библиотека музея имени Мартьянова, которая существует уже семьдесят пять лет. Там я провожу почти все свободное время, особенно зимой... Изредка брожу по окрестностям, довольно скучным и пустынным. Есть только два небольших сосновых леска... В 70 км. главный хребет Саян. Очень люблю горы, но туда опять-таки нельзя.
Кроме двух-трех семей, не бываю ни у кого, хотя нелюдимым не был и не стал. Так, думаю, следует, но тоскливо".
Подбирая материал к этой работе, я столкнулась ещё с одной уникальной личностью - Тамарой Павловной Милютиной. Судьба этой женщины удивительна и трагична. Внучка настоятеля Георгиевской церкви в Тарту протоиерея Николая Степановича Бежаницкого, расстрелянного в 1919 г, выпускница филологического факультета Тартуского университета, вместе в мужем иммигрировала в Эстонию, не приняв событий Октябрьской революции. Но в 1941 году после прихода советской власти в Эстонию была арестована. 14 месяцев провела в Александровском централе, затем была направлена в Тайшетлаг (Иркутская область) и в Мариинские лагеря (Кемеровская область) (1941-1946). В 1946 г. была освобождена, но в 1949 г. снова арестована. Работала на лесоповале в Красноярском крае (1949-1957). После освобождения некоторое время жила с мужем в г. Минусинск. Свои воспоминания о всем пережитом онапередала в книге "Люди моей жизни". И именно в этой книге мы встречаем замечательные строки о жизни Раевского Н.А. в Минусинске.
«Рассказывали, что лаборантом в Минусинской городской больнице работает образованный и интересный человек, долгие годы проживший в Праге, затем отбывший срок в наших лагерях.
Это был небольшого роста полноватый человек лет шестидесяти, чрезвычайно вежливый, с изысканными старомодными манерами, пересыпавший свою речь французскими фразами и словами. При знакомстве он, представляясь, неизменно после Николай Алексеевич Раевский, добавлял: доктор биологических наук, член корреспондент французского института! ...
Думаю, что лаборантом этот доктор биологических наук стал в лагере. Велика заслуга лагерных заключенных врачей, спасавших людей, выписывавших им дополнительное питание, укрывавших их в стационарах, спасая от гибельного лесоповала, устраивая их, подлечившихся и окрепших, санитарами и лаборантами.
Николай Алексеевич Раевский стал у нас часто бывать. По своей воспитанности он всегда заранее узнавал, не в командировке ли Иван Корнильевич: приходил только тогда, когда тот был дома.
Так наша ссыльная компания обогатилась интереснейшим посетителем. Наши сборища стали теперь литературными!
Очень интересны были его рассказы о чехословацкой «пушкиниане». После длительных поисков и работы в архивах Николай Алексеевич посетил замок Бродяны в Словакии, где почти сорок последних лет своей жизни прожила сестра жены Пушкина — Александра Николаевна Фризенгоф (Гончарова). Ее правнук, граф Георг Вельсбург показал Николаю Алексеевичу семейные фотографии и множество портретов друзей и знакомых из окружения Пушкина, проводил к семейной усыпальнице, расположенной на холме в парке, и показал серебристый с золотом гроб с немецкой надписью: Баронесса Александра Фогель фон Фризенгоф (Гончарова). 1811—9. VIII. 1891.
Николай Алексеевич увлеченно рассказывал, как долгие годы искал архив австрийского посла в Петербурге — графа Фикельмона и его жены Дарьи Федоровны (внучки Кутузова), в литературе о Пушкине известной под именем Долли. Узнал, что в замке Теплиц живет правнук графини, получил от него копии дневниковых записей Долли о дуэли и смерти Пушкина и письма Пушкина к ней. Поиск прервался войной и долгим лагерным сроком. О лагерной жизни он никогда не рассказывал.
Для того, чтобы прожить, Раевский был лаборантом, а для души приводил в порядок богатейший гербарий музея, собранный когда-то Мартьяновым, а также писал своего «Феокрита», впоследствии изданного под названием «Последняя любовь поэта». Читал нам только что написанное. Мне кажется, ему захотелось написать об этом греческом поэте, жившем, предположительно, в начале III в. до Рождества Христова, именно потому, что о жизни Феокрита решительно ничего не было известно. Постепенно мы все (за глаза) стали звать Николая Алексеевича Феокритом».
В Минусинске начнется его переписка с единственной из всей семьи оставшейся в живых, сестрой Соней. Наконец, Н.А.Раевский получает долгожданную возможность приехать к сестре в Караганду. Его так обрадовала их встреча — и разговоры, разговоры... Уже по возвращении, Николай Алексеевич напишет сестре: «Пятнадцать дней, проведенных у тебя, были чудесной моральной ванной из ободряющей воды. Только выходить из нее было грустно. Да и сейчас грустно, что мы снова расстались. Но теперь я вижу перед собой не воображаемую Соню, а тебя настоящую, живую с милыми твоими морщинками и усталым лицом»...
В январе 1960 года Николай Раевский после одиннадцати лет, проведенных в Минусинске, переехал в Алма-Ату, получив работу переводчика в Республиканском институте клинической и экспериментальной хирургии. Работал в институте до 82-х лет. Составлял библиографию работ по щитовидной железе на восьми иностранных языках, выполнял переводы статей по разным разделам хирургии, участвовал в создании музея по истории хирургии Казахстана.
Книга Н. А. Раевского "Если заговорят портреты" была издана в 1965 году в Алма-Ате. В то время начинающему автору было далеко за семьдесят лет. Возраст более чем почтенный для дебютанта. Впрочем, тут надо сделать оговорку - для ученых Пушкинского дома, так называют Институт русской литературы в Ленинграде, он к тому времени давно уже был признанным и авторитетным исследователем. Для широкого же круга читателей литературное имя Николая Раевского было не менее загадочным и интригующим, нежели те портреты современников Пушкина (собранные в замке Бродзяны), тайну которых он пытался разгадать в своей книге. Но прежде, наверное, нужно сказать, что ко времени выхода своей первой книги он поселился в Алма-Ате, которая стала третьим его родным городом.
Вот что говорит о писателе Николае Раевском ленинградский профессор-пушкинист Борис Бурсов:
- С него, Николая Алексеевича Раевского, начинается новая отметка в движении нашего пушкиноведения за многие десятки лет... Я не скажу, что его работа самая выдающаяся, но это самая живая работа. Его последняя итоговая книга о Пушкине приобрела огромную известность, огромную популярность, привила особый вкус читателю... Ее популяризаторское значение трудно оценить. Несомненно, она сыграла свою роль и в смысле уточнения, изменения, появления каких-то новых веяний в пушкиноведении. Все-таки пушкиноведение наше по традиции было какое-то закостенелое. Недаром Маяковский, например, был так резко настроен против пушкинистов. Все это было каким-то казенным делом. Факты, они, конечно, тоже нужны, но как не хватало нам живого восприятия Пушкина, самого Пушкина...
Писатель скончался в Алма-Ате в декабре 1988 года на 95-м году жизни. После смерти Раевского заместитель председателя правления Советского фонда культуры Олег Карпухин написал в журнале «Наше наследие»: «Чем глубже я вникал в эту долгую и удивительную жизнь, тем больше печалился тому, что нет книги об этой жизни. Более того, нет даже сколько-нибудь обстоятельного очерка. В судьбе этой, между тем, есть всё, чтобы на её основе воссоздать, без преувеличения, историю двадцатого века со всем блеском, трагедиями, величием, потерями и обретениями».
Начиная свое исследование, я не могла и предположить, насколько увлечет меня судьба этого уникального человека. Сила характера, увлеченность, бескорыстное служение своему предназначению - вот что поразило меня в личности Н.А.Раевского. Удивительно, как его судьба оказалась переплетена с моим родным городом. Мы вправе гордиться тем, что больше десяти лет этот замечательный человек был нашим земляком.
1. Артемьева Р. Заговорившие портреты.../ Артемьева Р. // Казахстанская
правда. — 2006. — 22 дек.
2. Калеменева Н.
Вахтер и грант президента / Н. Калеменева // Аргументы и факты на Енисее. -
2003. - 16 июля.
3. Карпухин О. Три
слова о памятнике / О.Карпухин // Наше наследие. — 1989. —№5.
4. Милютина Т. П.
Люди моей жизни / Милютина Т.П. - Тарту : Крипта, 1997.-415 с.
5. Широкова Г. М..
Биолог, артиллерист, писатель / Широкова Г.М., Полянская Е.И. // Журнал
Санкт-Петербургского университета. — 2004. - № 20 (3678).
6. Шустер Д. Мнение известного пушкиниста / Шустер Д. // Нева. — 2004. —
№6.
/ Наша работа/Всероссийский конкурс исторических работ старшеклассников «Человек в истории. Россия XX век»