Хирург и архиепископ В.Ф. Войно – Ясенецкий в енисейской ссылке

АКЦИЯ
«Репрессированные деятели культуры и искусства в истории Красноярского края»

Выполнила: Недобитко  Анна, ученица 10 класса
МБОУ СОШ № 1 г. Енисейска

Енисейск – 2011

Содержание

Введение
1.В.Ф. Войно – Ясенецкий: хирург и архиепископ
2.Святитель Лука: первая ссылка в Енисейске
3.Епископ Лука в туруханской ссылке
Заключение
Библиографический список

Введение

Енисейск – один из старейших и красивейших городов Сибири, прошедший долгий, интересный и  неповторимый путь от небольшого, наспех поставленного острога, до крупнейшего в Сибири торгового, административного центра.

Наш город издавна был местом ссылки самых разных людей. Среди большого списка ярких, неординарных личностей, бывших здесь в изгнании, и имя Валентина Феликсовича Войно – Ясенецкого – одного из лучших хирургов своего времени, анатома, ученого и одновременно священнослужителя Русской Православной Церкви, архиепископа.

Войно – Ясенецкие – польские дворяне. Род этот русского происхождения известен с XVI века. Род этот находился в свое время в большой чести. В течение почти двух столетий имена Войно – Ясенецких были среди придворных польских и литовских властителей. Они занимали высокие военные и административные должности. Войно – Ясенецкие  происходят из русских князей. Как они попали на службу к польским королям – неизвестно.

Выдающийся ученый архиепископ Лука был замечательным духовным писателем и богословом. Его книга «Дух, душа и тело», написанная в 1945- 1947 годах – повествование о Боге и человеке…

Личность Валентина Феликсовича Войно – Ясенецкого, его жизненный путь привлекает к себе внимание многих людей. Наиболее полное  представление об этом удивительном человеке можно получить прочитав книгу Марка Поповского «Жизнь и житие Войно – Ясенецкого, архиепископа и хирурга». Меня также заинтересовала личность Валентина Феликсовича Войно – Ясенецкого. За помощью я обратилась  в Центральную городскую библиотеку. Там я познакомилась с собранными в специальных папках – накопителях краеведческими материалами и нашла статьи о Войно – Ясенецком, которые были изданы когда - то в местных периодических изданиях. Также, познакомившись с книгой отца Геннадия Фаста «Енисейск Православный» я узнала много интересного о  Войно – Ясенецком. Посетив Енисейский краеведческий музей, я познакомилась с экспозицией посвященной Валентину Феликсовичу, в библиотеке музея мне показали книги о нем. Данные материалы я использовала в написании работы.

1. В.Ф. Войно – Ясенецкий: хирург и архиепископ

Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий ро­дился в 1877 году 27 апреля в г. Керчи. Хирург, доктор медицины, медик в ряде земских больниц средней России, позднее - профессор Средне­азиатского государственного университета, главный врач Ташкентской городской больни­цы, автор 55 научных трудов по хирургии и анатомии, а также 10 томов проповедей.

С малых лёт у Валентина Фе­ликсовича были замечены спо­собности к рисованию, он даже закончил художественную школу профессора Книрр в Мюнхене. Но мысли служить народу на протяжении всей жизни будут главной его целью. С порази­тельной легкостью закончил он медицинский факультет. За что ни брался Войно-Ясенецкий, все имело успех. Уже в институте он почувствовал интерес к анатомии. Государственные экзамены сдавал блестяще, и профессор общей хирургии сказал: «Доктор, вы теперь знаете гораздо больше, чем я, ибо вы прекрасно знаете все отделы медицины, а я уже многое забыл…»[1] Казалось, жизненный путь ясен – медицина, профессура. Но каково было удивление сокурсников на ответ Войно-Ясенецкого о том, что он хочет лечить крестьян, помогать бедным людям.

В письмах с фронта русско-японской войны ни слова о трудностях. Одна из главных черт этого человека - он никогда не жаловался на тяготы и лишения, на судьбу. Вскоре Ва­лентин Феликсович женился на сестре милосердия Анне Ланской. Необыкновенно красивая женщина покорила врача своей исключительной добротой и кро­тостью характера. В 1905 году они с женой поселились в не­большом уездном городке Ардатове Симбирской губернии. В маленькой больнице рабочий день хирурга начинался в 8 утра и заканчивался глубокой ночью. Кроме операций надлежало навещать больных в ближних и дальних деревнях, Испол­нять обязанности судебного и санитарного медика. Обстоя­тельства складывались не в пользу земского врача, и было принято решение «сделаться доктором медицины», Войно-Ясенецкий едет в Москву, где начинает научную работу.

«Из Москвы не хочу уезжать прежде, чем не возьму от нее того, что нужно мне: знания и умения научно работать... Работа предстоит большая; для диссертации надо изучить французс­кий язык и прочитать около 500 работ на французском и немецком языках... Во всяком случае, доктором медицины нельзя стать раньше, чем к январю 1910 г. Зато потом мне будет широкая дорога и не придется сидеть в дрянной уча­стковой земской больнице», - так он писал из Москвы. Преданная Анна Васильевна лишь глубоко вздыхала, читая эти строки. В них был весь он - страстный, когда речь шла о науке, о работе. Док­тором медицины он не стал ни к 1910, ни к 1912 году. Степень была присуждена ему лишь на пороге революции 1917 г., только через 8 лет. А «широкая дорога», о которой он так мечтал, открылась ему в другое время, в иную эпоху, в иной ипостаси. Тогда уже, когда не стало в России земских больниц и не было в живых красавицы жены.

Слава Войно -Ясенецкого как хирурга росла, его имя было окружено глубочайшим почтением, о нем с благодарностью отзывались пациенты. Сотни операций, тысячи больных. Всё это должно было бы по идее притупить интерес к отдельной личности - такова неизбежность профессии врача. Но только не для Войно-Ясенецкого. Добреньким его назвать было трудно. В каждой истории болезни, мы находим то, чего меньше всего ожидаем увидеть в таком документе: описание житейских обстоятельств, характера, портреты больных. Пройдут годы, но где бы, ни работал Валентин Феликсович - в Ташкенте, на Енисее, оперируя охотников и рыболовов, в годы Отечественной войны в Красноярских и Тамбовских военных госпиталях - он так же скрупулезно будет записывать истории, странные, смешные и ужасные обстоятельства. Ибо никогда не существовало для него медицинских «случаев», а были живые люди, никогда он не терял интереса к неповторимой личности и судьбе больного человека.

Потом был Ташкент. Больная жена, четверо детей. Очень нелегкое время. На календаре значился 1917 год. Дом Валентина Феликсовича стоял на территории больницы. Не было случая, чтобы Войно-Ясенецкий отказал в помощи пострадавшему. «...Никогда не было в его лице досады, недовольства, что его беспокоят по пустякам. Наоборот, чувствовалась полная готовность помочь...», - вспоминает Лев Ошанин, коллега Войно-Ясенецкого, впоследствии профессор-антрополог.

Внутреннее спокойствие и невозмутимость, которыми главный врач встречал жизненные и профессиональные испытания, уже тогда изумляли сослуживцев. Таким он был всегда: никогда не кричал на сотрудников, не срывался, как большинство хирургов в операци­онной; для него было немыслимым оскорбить младшего коллегу. Но когда речь шла о дисциплине и порядке, он становился непреклонным.

Войно-Ясенецкий был непревзойденным хирургом, его операции, где он пояснял происходящее вслух, превращались в блестящие лекции по анатомии. Но обучение у Войно-Ясенецкого давалось коллегам нелегко. Он никогда не хвалил подчиненных. Выговор любой мог получить даже тогда, когда, казалось, заслуживал одобрения.

В 1919 году умерла жена Анна. Именно это печальное событие многие считают переломом в его судьбе, якобы после которого Войно-Ясенецкий стал глубоко верующим человеком. Но перелом этот произошел намного позже, а его основной причиной было время.

Ташкентские прихожане свидетельствовали о том, что Войно-Ясенецкий регулярно посещал воскресные и праздничные богослужения, был активным мирянином. Однажды в больнице Войно-Ясенецкий не обнаружил иконы Божьей Матери, оборотясь на которую Ва­лентин Феликсович имел обыкновение осенять себя крестным знамением. В больницу он не вернулся, пока икона не была возвращена на место. В конце 1920 года Валентин Феликсович присутствовал на епархиальном собрании, где произнес речь о положении дел в Ташкентской епархии. Выступление настолько поразило присутствующих, что правящий архиерей-епископ Иннокентий (Пустынский) сказал: «Доктор, Вам надо быть священником». Для Войно-Ясенецкого это был призыв Божий.  

В 1921 году, когда по всей стране громят церкви, Войно-Ясенецкий становится священником. Святой Тихон, патриарх Московский, благословил его продолжать врачебную и научную деятельность. В 1923 году он принял иноческий постриг и в монашестве был назван Лукой. Приняв обет монашества (это было необходимой ступенью к возведению в сан епископа), сорокашестилетний Войно-Ясенецкий навсегда отрезал себе доступ к земным радостям. Следующий шаг - принятие епископской митры - почти наверняка вел к аресту и ссылке[2].

Так и случилось. Через 10 дней епископства Луку арестовали в кафедральном соборе города Ташкента. Правительственные органы вели с ним переговоры, предлагали создать хорошие условия для работы в Ташкенте и даже в центре, если он согласится порвать с религией. Он отказался. В 1924 году в лютую январскую стужу отец Лука оказался в Енисейске, который стал первым местом ссылки в его жизни.

2. Святитель Лука: первая ссылка в Енисейске

Судьба Енисейска, которую приезжий может без труда восстановить для себя, походив день-другой по улицам, типична для многих сибирских городов. До революции центр золотопромышленного района Енисейск насчитывал до 15 тысяч жителей. Тут в добротно построенных кирпичных и бревенчатых с резными наличниками домах жили купцы, золотопромышленники, семьи приисковых рабочих и служащих. Цены на квалифицированный труд стояли тут всегда высокие, так, что большинство жителей были людьми обеспеченными — золото всех кормило. Мощеные улицы, ухоженный парк, отличные здания гимназии, больницы, дома призрения, одиннадцать, включая собор, златоглавых церквей — все свидетельствовало о достатке городского бюджета. Многое успел сделать для города перед первой мировой войной городской голова — инженер по образованию и довольно известный в Сибири путе­шественник. При нем было проведено электричество, появился телефон. Мысля категориями всероссийскими, он настойчиво налаживал торгово-промышленные связи между городами и поселками края. Сам дважды проводил караваны судов с Оби на Енисей и даже представлял в правительство проект соединения двух великих сибирских рек системой современных каналов. В шести тысячах километрах от российских столиц енисейцы завели хорошую об­щедоступную библиотеку, организовали то, что мы теперь называем драматическим коллективом. Су­ществовал тут и кружок любителей словесности, одно время выпускавший литературный альманах.

В городе жили и работали хорошие земские врачи (доктор Бицин, доктор Салтурин), больничная операционная располагала таким операционным инструментарием (его выписали из Германии), какого не было в иных губернских городах.

Гражданская война и пять лет, последовавших по­сле утверждения в Енисейске новой власти (1919-1924), полностью преобразили город. Он опустел. В то время, когда Войно-Яеенецкий приехал в ссылку, в Енисейске едва ли оставалось 6 тысяч человек. Свои добротные дома покинули не только купцы и золотопромышленники, но и учителя, врачи, инженеры, многие речные капитаны. Вместо прежних опытных медиков частную практику открыли фельдшеры (С.М.Бурмакин, Н.Н.Крыловский, Лимескин). Ушли в поисках сбыта своих знаний и мастеровые, от плотников до ювелиров. Купеческие особняки заняли учреждения: горком, и окружком ВКП, РИК, Чека, окружком комсомола. У новых хозяев гоже были свои занятия, своя культура и свои развлечения. И, конечно же, свое представление об общественной структуре. Врач С.М. Якобсон, поселившийся в Енисейске в 1925 году, так описывает политическую ситуацию, возникшую здесь в годы непа: «Волей неволей население делилось на две категории «красных» и «белых», «друзей» и «врагов».

Из этой классовой схемы и проистекли в дальней­шем те конфликты, которыми столь богата первая ссылка владыки Луки. Схема работала с четкостью гильотины. Признать ссыльного Епископа «крас­ным» хозяева Енисейска, конечно же, не могли. Зна­чит, «белый». Да не просто «белый», а некоторая центральная фигура, привлекающая к себе симпатии отсталых масс. А раз так — дави и души его, «конт­ру»... Между тем положение в городке в связи с приездом Луки сложилось отнюдь не простое. «За всю историю Енисейска, — пишет Якобсон, — не было еще такого, чтобы иметь в городе известного миру ученого в сочетании в одном и том же лице с Высокопреосвященством.[3] Немудрено поэтому, что положение священнослужителя в отсталой, темной части населения в первую очередь, довольно скоро нашло понимание, преклонение, сочувствие». Но одновременно, по словам Якобсона, большая часть енисейской интеллигенции видела в Войно-Ясенецком ученого, а «практическая деятельность профессора стала способствовать росту его авторитета как врача».

Лука не вписывался в схему. По той или иной причине его приветствовала большая часть населения, к нему тянулись и «реакционные» и «прогрессивные». Чиновников раздражала эта возникшая со ссыльным неясность. Однако очень скоро в глазах должностных лиц фигура Войно-Ясенецкого прояс­нилась полностью. Он открыто продемонстрировал властям свою нераскаянность. Заняв на Ручейной улице (ныне Фефелова) в двухэтажном доме Забоевых просторную квартиру с гостиной, Епископ Лука со своими спутниками протоиереем Илларионом Голубятниковым и Михаилом Андреевым начал по во­скресеньям и праздничным дням совершать богослужения. Служить в квартире пришлось оттого, что, как отмечено в «Мемуарах», в Енисейске «священ­ники уклонились в живоцерковный раскол», а об­щаться с «живоцерковниками» Лука принципиально не желал. Служба по традиционному чину собирала немало народа, и квартира ссыльных священнослу­жителей в короткое время стала местом, где верующие открыто, выражали несогласие с официальным, пока еще не отмененным церковным курсом.

Впрочем, и такую свою деятельность Войно-Ясенецкий стал считать вскоре слишком пассивной. Ес­ли верить слухам, которые и доныне передают в Енисейске, он принялся захватывать закрытые властям Храмы и служить в них. Во всяком случае, один эпизод местные жители помнят хорошо. Открыть храм, закрытый по решению райисполкома, по уже акт явного неповиновения. Луку вызывали и ГНУ. Держался он с достоинством, заявил, что виноватым себя не считает и впредь намерен возносить хвалу Богу в специально построенных для того храмах, и, как говорят, добавил, что единственными хозяевами над собой признает Бога и Патриарха.

Дело в тот раз ограничилось выговором. Должностные лица допустили по отношению к ссыльному послабление, может быть, потому, что еще не привыкли к сочетанию епископской рясы и профессор­ского звания. А может быть, и оттого, что Войно-Ясенецкий уже сделал несколько удачных операций, о которых в Енисейске много говорили. Власти ре­шили потерпеть некоторые причуды Епископа, что­бы на всякий случай сохранить в городе хорошего хирурга. Лука никакого внимания на вызов ГПУ не обратил, служба в церквах и на квартире продолжа­лась. Но не прошло и недели, как положение усугу­билось снова. Войно-Ясенецкий взялся за новую баталию.

В 20-х годах тон в городе задавали комсомольцы. Они были первыми и самыми страстными проводниками партийной политики и в том, числе политики классовой непримиримости. Поскольку после 1919 года в Енисейске и его окрестностях реальных противников не осталось, жаждущие побед комсомольские вожаки повели массы «на штурм небес». С «небесами» расправлялись запросто. «Незадолго до моего приезда в Ени­сейск,— пишет в «Мемуарах» владыка Лука, — был закрыт женский монастырь, и две послушницы этого монастыря рассказали мне, каким кощунством и надругательством сопровождалось закрытие храма Божьего. Дело дошло до того, что комсомолка, быв­шая в числе разорявших монастырь, задрала все юб­ки и села на Престол». Случай, который настолько потряс владыку для того времени был вполне заурядным. Бывший милиционер Михаил Федорович Терещенко с большой охотой рассказывал о. Г.Фасту, как в 1924-1925 годах он сам обдирал с икон Успенского собора золотые ризы, как грузил на под­воду реквизированные чаши и кадила; как помогал стаскивать с церквей колокола. Во время реквизиций верующих — порой набегало несколько сот чело­век, стоя поодаль, ругали представителей власти и комсомольских активистов. Терещенко слышал и проклятия, и молитвы, в которых верующие призывали громы и молнии на головы богохульни­ков. Исполняя, свой служебный долг, милиционер Терещенко вынужден был давать время от времени предупредительные выстрелы в воздух, а кое-кого и препровождать в милицейский участок. Впрочем, сам Терещенко к верующим относился, по его сло­вам, без всякого зла. Вспомнил он так же, как зимой 1924 года молодые борцы с религиозным дурманом опрокинули в деревне Сотниково часовню «просто так, для смеха».

Главным заводилой всех антирелигиозных проделок в Енисейске был один из первых секретарей райкома комсомола — веселый рыжий Митька Щукин. Он организовал молодежную капел­лу, члены которой разыгрывали смешные сценки про попов и монахов. Он же выводил комсомольцев на пасхальные и рождественские карнавалы, на ко­торых сжигали чучела все тех же попов и монахов. Наконец, не кто иной, как Митька Щукин, был ав­тором антирелигиозных частушек и песенок. С гармошкой в руках, лихо, сдвинув на затылок кепку, секретарь появлялся на подмостках дома культуры, устроенного в доме изгнанного купца Баландина, и к всеобщему удовольствию молодых атеистов исполнял такие, к примеру, вирши:

В ссылку приехал Епископ Лука,
Солиднее будет успенского попа.
Стали монашки к нему приходить,
Стирать и портяночки мыть...

Песенками и карнавалами он не ограничивается. Вывшая пионервожатая в Енисейске, а ныне пенси­онерка республиканского значения Евдокия Яковлевна Ким, вспоминает, что весь 1924 год в городе гремели взрывы: комсомольцы под руководством своего секретаря разрушали церковные здания. О воскресниках, на которых молодежь после взрыва в Рожденственской церкви разравнивали площадку для комсомольских собраний, рассказывала врач Маргарита Петровна Овчинкина отцу Г.Фасту.

Живя в Ташкенте, Епископ Лука полагал, что все беды Русской Православной Церкви в по­слереволюционную пору происходят лишь от козней «живоцерковников». Кощунственная молодежь не казалась ему достойной серьезного отпора. Но в Енисейске «живоцерковники» реальной силой не обладали, зато разгул комсомольцев-атеистов грозил полностью лишить город мест молитвы. Лука решил протестовать. Несколько раз он выступал с проповедями, пытался урезонить, пристыдить разрушителей храмов. Потом принял участие в публичном и, как говорят, многолюдном диспуте с молодым медиком-атеистом Чеглецовым. Но, ни успокоить, ни даже умерить антирелигиозную волну 20-х годов было, конечно, невозможно. Лука только еще больше настроил против себя енисейское партийное и советское начальство. А скоро к доносам церковного характера присоединились жалобы на Войно-Ясенецкого от местных фельдшеров.

Два с небольшим месяца (январь-март 1924 года) жизни Войно-Ясенецкого в Енисейске были насыще­ны чрезвычайно яркими житейскими и медицински­ми эпизодами, насыщены большой хирургической работой, которую влыдыка совмещал с напряженной жизнью религиозной.

После первых операций к Войно-Ясенецкому хлынули горожане и крестьяне из окрестных сел. Список желающих получить помощь был составлен на три месяца вперед, а больные все ехали и ехали. И тут Башуров (местный доктор) испугался уже не на шутку. На каждую операцию с участием Войно-Ясенецкого полагалось получать отдельное разрешение, а разрешения эти давались туго. Расту­щая популярность Луки раздражала городских на­чальников. Кроме того, в ГПУ подозревали, что «поп», принимая дома, получает большие гонорары. Чтобы поймать Луку с поличным, к нему несколько раз подсылали «разведчиков». Но оказалось, что ни­какой мзды с больных он не берет, а в ответ на благодарность пациентов отвечает: «Это Бог вас ис­целил моими руками. Молитесь Ему». Но в качестве врача-бессребреника Лука все равно не устраивал власти. К тому времени каждому было известно, многократно повторено: советская власть, то есть «красные», обеспечивает народу бесплатную меди­цинскую помощь, и тем спасает трудящихся от корыстолюбия частных врачей, то есть «белых». Все ясно, все четко. А тут вдруг Войно-Ясенецкий част­ный, но бескорыстный, пресловутая схема опять да­вала трещину.

Как и в Ташкенте, он оставался собой и только собой. Другим быть попросту не мог. Официальным лицам его поступки казались странными, подозрительными. Но, очевидно, более несуразным был мир, в котором все многоцветие человеческой индивидуальности люди пытались свести к двум цветам — красному и белому. Войно-Ясенецкий, хирург и Епископ, ни к какой партии себя не причислял, ни о какой общности, кроме Православной Церкви, себя не числил. У него был свой собственный отсчет времени и пространства, свое представление о том, что должно и чего не должно делать человеку. Свое врачебное мастерство считал Лука даром мистическим, предназначенным, в частности,   для прославления и утверждения Бога. И как врач вел он себя полном соответствии с дарованными ему способностями. Не отказывал он в помощи самым сирым и убогим, не брал ничего за лечение, мог целыми днями возиться с какими-нибудь хворыми и грязными ребятишками деревенскими и в то же время способен был запросто выгнать пришедшего на прием атеиста. Это не было с его стороны акцией политической, а только выражением, его, Епископа Луки, религиозных, нравственных, представлений.

Так случилось, когда на прием к нему в дом явились одетые в служебную форму милиционеры. Один из них за день до того спьяну упал с телеги и ушибся. Между профессором-епископом и милици­онерами произошел следующий диалог:

—Вот пришел к вам лечиться, доктор...

- Я коммунистов лечить не стану. Я исцеляю с помощью Господа нашего Иисуса Христа, а вы в него не верите.

— Не верим, — подтвердили милиционеры,— мы верим только в науку, И ушли. 

Конечно, ни о какой науке енисейские милиционеры, с грехом пополам окончившие че­тырехклассное училище, не имели представления. Но словесные залпы, которыми представители вла­сти считали нужным обменяться с профессором-епи­скопом, тоже входили в ритуальную советскую систему 20-х годов. По схеме этой «белые» - всегда враги и гонители науки «красные» же ее всегдашние покровители.

Отец Г. Фаст в своей книге «Енисейск Православный» отмечает, что  врачебным мастерством и  талантом Войно – Ясенецкого восхищались многие местные жители. Об этом Г. Фасту рассказывала 79 летняя библиотекарь Татьяна Александровна Хнюнина, бывший почто­вый работник Иннокентий Николаевич Богушевич, 66 лет, медсестра-пенсионерка 73-летняя Варвара Александровна Зырянова. Особенно запомнились старым енисейцам глазные операции Луки. Так в одной семье отец, мать и несколько маленьких детей были от рождения слепы. Из семи человек шесть стали после операции зрячими. Прозревший маль­чик лет девяти вышел впервые на улицу. С изумле­нием увидел он мир, который прежде представлялся ему совсем иным. Подвели лошадь. Видишь? Чей это конь? Мальчик не мог ответить. Но, ощупав коня, закричал радостно: «Это наш, наш Мишка!» Так же трудно было ему сначала понять на взгляд, что это за штука такая — карандаш... Семья недавних слеп­цов буквально боготворила хирурга-епископа, на просьбы принять от них какие-нибудь подношения Лука, как всегда, отвечал отказом.

Операции Луки привели, однако, к последствиям самым неожиданным: замечательного хирурга вы­слали в глухую деревню. Неудовольствие енисейского городского начальства сомкнулось с раздражением местных медиков, у которых Войно - Ясенецкий попросту отбил клиентуру. В середине марта его арестовали и под конвоем выслали еще на несколько сот километров южнее, на Ангару. Вместе с ним в ссылку поехали его ближние: протоиереи Илларион Голубятников и Михаил Андреев, а также две монашки, которых Епископ Лука постриг в Енисейске под именами Лукия и Валентина.

Маленькому каравану пришлось преодолеть по замерзшему Енисею 90 километров, добираясь до устья Ангары. Потом по ангарскому льду шли еще более 100 километров до районного села Богучаны. Тут ссыльных разлучили: Голубятникова и Андреева послали в деревню недалеко от Богучан, а «главного преступника» Войно-Ясенецкого за 120 километров в деревню Хая, что лежит на притоке Ангары —Чуне. Хая — деревушка в восемь дворов. Кругом бескрайняя лесная пустыня. В марте тут еще глубокая зима. Дом, где со своими монашками поселился Лука, часто до крыши заносило снегом.

Приходилось ждать, пока утром олени протопчут тропу, чтобы можно было принести хвороста на растопку. Питание — скудное. Ссыльным не только искупаться, умыться поначалу негде было: в рукомойнике, который висел в сенях, замерзала вода.

Тяготы ссылки переносил Войно-Ясенецкий без ропота. «Обо мне не заботься, я ни в чем не нужда­юсь", — писал он сыну Михаилу из Енисейска и через несколько месяцев снова: "Обо мне не беспо­коитесь. Господь отлично устроил меня в Хае. Я радостен, глубоко спокоен, никаких нужд не испытываю — монахини с большой любовью заботятся обо мне". Это письмо писалось в то самое время, когда жизнь в Хае была совершенно невыносима из - за придирок и издевательств старухи, хозяйки дома, в котором Войно-Ясенецкий был определен на поселение. Старуха стала выживать ссыльных из жилья и в конце концов выгнала их. Лука с монахи­нями вынесли из дома свои вещи и сели на поклажу у степы. Эта картина возмутила даже обычное глухое к чужому горю деревенское «общественное мнение». Односельчане стали стыдить старуху и заставили, ее вернуть квартирантов в дом.

В июне последовал приказ отправить Войно-Ясенецкого обратно в Енисейск.

Те кто сослал Епископа Луку в глухую деревню, естественно, полагали, что, наголодавшись и намучившись, он вернется обратно более покладистым. Да и как же иначе: в городе, даже таком, как Ени­сейск, жить удобнее, сытнее, приятнее, чем в таеж­ной деревушке.

Едва разложив свое немудреное имущество в том же доме Забоевых на Ручейной, он в церкви Преобра­жения Господня отслужил литургию. Да не как-ни­будь, а архиерейским чином. Коренная енисейская жи­тельница Наталья Евдокимовна Ермолина, красивая сибирская казачка, хорошо помнила ту давнюю литургию. Она и ее молодые тогда подруги пели на клиросе. Песнопения по нотам композитора Бортнянского хористки начали разучи­вать задолго до возвращения Луки с Ангары. Очень уж им хотелось показать владыке свой хор во всем блеске. И действительно, руководимое Епископом богослуже­ние своей строгостью и стройностью запомнилось енисейцам надолго.

В Ташкенте оста­лось четверо маленьких детей Войно-Ясенецкого, на Украине, в Черкассах, доживали век его родители, далеко на западе — в Москве, в Киеве - коллеги-врачи развивали любимую его науку — хирургию.

 Читая письма Епископа Луки начала 20-х годов, Г. Фаст отмечает: нет, в общении с внешним миром он все тот же, что и в общении с людьми веры. Какие бы внецерковные дела не отвлекали Войно-Ясенецкого, суть его контактов с людьми сводится к пропо­веди, к размышлению о благодетельности веры, к призыву любить и трудиться, потому что нет другого пути приближения к Божеству.

Письма Луки из сибирской ссылки принадлежат перу глубоко верующего человека, для которого нет иного взгляда на мир, кроме взгляда религиозного. Однако в этих строках, написанных полвека назад, интересно и другое: в них не удается обнаружить ни грана горечи или обиды, столь естественных для не­справедливо обиженного, незаконно осужденного. Зато явственна в них уверенность человека, который слишком хорошо знает себе цену, чтобы раздражать­ся по поводу мелких пакостей провинциальной милиции. Если Войно-Ясенецкому и приходится иног­да писать о перенесенных в ссылке тяготах, то лишь для того, чтобы объяснить, отчего он не имел воз­можности снестись со своим адресатом.

От непослушного Епископа надо было избавиться раз и навсегда. Оставить его в Енисейске? Ни в коем случаи! В Туруханск его, в Курейку, на Диксон! Для начала решили — в Туруханск. Ждали только транс­порта. В конце июня 1924 года из Красноярска при­шел караван. Маломощный пароходик тащил на бук­сире несколько старых барж. Баржи были набиты ссыльными, в основном эсерами. Меньше чем через семь лет после революции правительство большеви­ков ссылало в Туруханский край своих недавних политических сообщников. В трюм одной из этих грязных посудин втиснули и Луку. Ехал он один: монахиням сопровождать его запретили.

3. Епископ Лука в туруханской ссылке

 «Путь по широкому Енисею, текущему в безгра­ничной тайге, был скучен и однообразен», — писал впоследствии Войно-Ясенецкий. Действительно, по­сле Енисейска, если плыть вниз, на Север, берега реки становятся низкими, болотистыми, унылыми. Пристаней мало. Для пассажиров одно развлечение — кормить чаек, которые целыми днями кружат над судном в ожидании подачки. За полвека, прошедших со времени Луки, тут мало что изменилось. Может быть, только больше стало брошенных деревень. Уходит отсюда народ... А было время: кипели здешние берега жизнью особого рода. В 30-е-50-е годы XX века, почти как при Аустерлице, перебывала тут «вся Европа»: везли тогда вниз по реке пленных офицеров, генералов и чиновников Польши, Румы­нии, Финляндии, Латвии, Эстонии, Литвы. Потом пошли немцы, венгры, чехи. Говорят, даже американцев здесь видели. А уже русских, украинцев, кавказцев —похоронено по берегам Енисея бессчетно. В 20-х годах все только начиналось.

Караван тянулся по реке медленно, полторы тысячи верст вниз по течению шли без малого две недели. Баржи качало, по ночам свистел ветер, визжало ка­кое-то ржавое железо. Солнца ссыльные почти не видели: лето выдалось сырое, холодное, с дождями. Унылая погода, безрадостная водная пустыня широ­ко разлившегося в низовьях Енисея наводили на мрачные думы. Люди ехали на Север с тяжелым сердцем, впереди предстояли годы лишений. Многих точила мысль, удастся ли вообще выбраться отсюда подобру-поздорову? Только Лука сохранял спокой­ствие. Ночью спал на своем жидком тюфячке, подкладывая под голову присланную дочерью подушеч­ку-думку, днем читал Ветхий и Новый Завет, серь­езно и сочувственно беседовал с эсерами, из которых кое-кто уже начал понимать тщету своих политических иллюзий. В разговорах охотно вспоминал он о Божьей птичке, которая не жнет, не сеет, и сам жил, не слишком отличаясь от той птички. В первой ссыл­ке на Енисей принципы эти особенно ему пригоди­лись.

Край куда ехал Епископ Лука, представлял собой в 20-х годах гигантскую территорию, протянувшую­ся вдоль Енисея на несколько тысяч километров. На севере эта географическая громада завершалась бе­регом Ледовитого океана, на юге весьма нечеткие ее пределы терялись где-то в приангарской тайге. «Сто­лица» края — город Туруханск, а точнее Ново-Туруханск (в прошлом село Монастырское), насчитывала две-три сотни одноэтажных деревянных домишек, рассыпанных по высокому косогору при впадении в Енисей реки Нижняя Тунгуска.  Школа и тюрьма, исполком и магазин, почтовое отделение, больница и фактория Сибпушнины – вот и все присутственные места города. Был тут еще в прошлом Троицкий Туруханский монастырь, основанный 250 лет назад, но в советское время его упразднили, а монахов выгнали. Осталась лишь Троицкая церковь с зимней и летней половиной. Рыбаки и охотники, основные жители Туруханска, обходились без тро­туаров, электричества, хлебопекарни, аптеки. В сто­лице края, протянувшегося на несколько тысяч ки­лометров, не было также портняжной и обувной ма­стерских, библиотеки. Газеты приходили с опозданием на месяц. Енисей и его притоки, единст­венные дороги, по которым шло снабжение края - восемь месяцев лежат подо льдом. А зимой единст­венным реальным видом транспорта оставались за­пряженные собаками нарты. Бывалых людей, эсе­ров, от одного вида Туруханска оторопь взяла, а Лука...

«В Туруханске, когда я выходил из баржи, толпа народа вся опустилась на колени, прося благослове­ния. Меня сразу же поместили в квартире врача больницы и предложили вести врачебную работу. Незадолго до этого врач больницы распознал у себя рак нижней губы и уехал в Красноярск... В больнице оставался фельдшер, и вместе со мной приехала из Красноярска молодая девушка, только, что окончив­шая фельдшерскую школу и очень волновавшаяся от перспективы работать с профессором. С этими двумя помощниками я делал большие операции, как резек­ции верхней челюсти, большие чревосечения, гине­кологические операции и немало глазных». И ни слова о морозах, нищете, о неуст­роенности быта.
У многих остался в памяти ритуал, которым со­провождалась встреча больного с профессором-епи­скопом. «Придешь к Луке со сложенными руками ладонями кверху. Он на твои ладони свою левую кладет, а правой тебя ограждает (благословляет - М. П.). Потом протягивает тебе свою руку для целования. Кто таким манером к нему обращался, того принимал он без очереди».

Особая церемония существовала для операцион­ной, где по старой, ташкентской еще, традиции на тумбочке стояла икона, а возле нее — зажженная лапада. После подготовки операционного поля Войно-Ясенецкий, по словам Ф.И. Накладова, ставил на теле больного йодом крест.

Проповеди его церковные тоже многим памятны. Говорил просто, но слова были весомые. Пустого не говаривал. Проповедовал дружбу между людьми, уважение друг к другу, предостерегал от спиртного, объяснял, как сберечь свое здоровье. В ту пору от туруханцев часто можно было услышать по любому поводу: «Лука так сказал». И конец. Лука — высший авторитет. Слушать его любили. Правда не все и не всегда было понятно в его проповедях. Призывает, к примеру, Лука молиться от всего сердца, отдавать себя молитве полностью и рассказывает при этом, что одна женщина молилась, стоя на коленях, так усердно, «что однажды отделилась от пола и на какое-то время повисла в воздухе. Я в это верю и вас призываю верить», — говорил Епископ Лука.

«До его приезда, — пишет Савинская (Римша), — совсем мало людей посещало церковь, а с его приез­дом приток прихожан в церковь значительно уси­лился. Туруханцы мне говорили, что в двунадесятые праздники верующие выстилали дорогу ему от боль­ницы до церкви красным сукном, коврами и полови­ками[4]...»

В маленьком городке все на виду. С тех пор, как приехал Епископ Лука, церковная жизнь в Туруханске явно оживилась. Итак, ясно: в лице ссыльного Епископа появился откровенный враг. Схема вещает: мракобесы активизировались, надо принимать решительные меры.

«Здание ГПУ стояло очень близко к больнице. Меня вызвали туда, и у входной двери я увидел сани, запряженные парой лошадей и милиционера. Упол­номоченный ГПУ встретил меня с большой злобой и объявил, что за неподчинение требованиям исполко­ма я должен немедленно уехать дальше от Туруханска и на сборы мне дается полчаса времени. Я спо­койно спросил, куда же именно меня высылают, и получил раздраженный ответ: на Ледовитый океан".

В разгар зимы, которая в 1924-1925 годах выда­лась особенно жестокой, отправить на открытых са­нях за полторы тысячи верст человека, не имеющего теплой одежды, значило обречь его на неизбежную гибель.

Коренной енисеец Бабкин все это, конечно, хорошо понимал. Епископу Луке предстояло сги­нуть среди ледяной пустыни так же, как до него и после него сгинули там тысячи раздетых и разутых русских людей, чья вина в том только и состояла, что они не сумели предугадать всех крутых поворотов российской истории, Но Войно-Ясенецкий не погиб. Спасение свое объяснял он позже обстоятельствами мистическими. В пути по замерзшему Енисею в сильные морозы, писал он, «я почти реально ощу­щал, что со мной — сам Господь Иисус Христос, поддерживающий и укрепляющий меня».

Едва Бабкин и его присные произнесли свой при­говор, как вокруг обреченного образовался сонм до­брожелателей, о существовании которых власти не могли даже догадаться. Первым и наиболее верным оказался милиционер, которому было поручено со­провождать ссыльного. Ссыльные эсеры собрали теплую одежду.

...Чем дальше на север, тем тяжелее становилась дорога. Один из станков сгорел, путники не могли остановиться в нем на ночь. Кое-как достали оленей, ослабевших от бескормицы, на них долго добирались до следующего станка. В тот день при жестоком мо­розе проехали не меньше 70 верст. Даже в своей меховой одежде Лука закоченел так, что его при­шлось на руках нести в избу. Туруханские власти не определили точного места, где следовало поселить изгнанного из "столицы" Епископа. Принять окончательное решение было поручено милиционеру. Они проехали уже более 400 километров на север.

До берега океана осталось столько же. Но вот в енисейском станке Плахино, четвертом по счету за Игаркой, немного не доезжая до Дудинки, сопро­вождающий внес багаж Луки в засыпанную снегом избу и объявил, что отныне место жительства ему определено здесь.

«Это был совсем небольшой станок, стоящий из трех изб и, как мне показалось, еще двух больших, груд навоза и соломы. Но и это были жилища двух небольших семей. Мы вошли в главную избу, и вско­ре сюда же вошли вереницей очень немногочислен­ные жители Плахина. Все низко поклонились мне, и председатель станка сказал мне: «Ваше Преосвящен­ство! Не извольте ни о чем беспокоиться: мы для вас все устроим». Он представил мне одного за другим мужиков и женщин, говоря при этом: «Не извольте ни о чем беспокоиться. Мы уже все обсудили. Каж­дый мужик обязуется поставить вам полсажени дров в месяц. Эта женщина будет для вас готовить, а эта — стирать. Не извольте ни о чем беспокоиться». Всякого другого тоскливая, однообразная, в чем-то даже страшная жизнь заживо погребенного повергла бы в уныние. Но Епископ Лука даже в этих критиче­ских обстоятельствах находил повод для интересных наблюдений, для юмора. Он с улыбкой пишет о пти­це, похожей на комок розового пуха, которую ему удалось увидеть вблизи жилья, о том, как баба, кото­рая обещала стряпать для него, подралась со своим любовником и отказалась готовить пищу. Впервые в жизни профессор-епископ принялся варить себе обед сам.

С той же светлой иронией, которая чаще всего обращена к самому себе, рассказывает Лука, как исполнял он в ссылке обязанности священника и проповедника. «У меня был с собой Новый Завет, с которым я не расставался и в ссылках своих. И в Плахине я продолжал крестьянам читать и объяснять им Евангелие. Они как будто с радостью откликну­лись на это, но радость была недолгая, с каждым новым чтением слушателей становилось все меньше, и скоро прекратились мои чтения и проповеди». Еще более затруднительным оказалось в 250 километрах за Полярным кругом крестить младенца. «У меня не было ничего: ни облачения, ни требника, и за неимением последнего я сам сочинял молитвы, а из поло­тенец сделал подобие епитрахили. Убогое человеческое жилье было так низко, что я мог стоять только согнувшись. Купелью служила деревянная кадка, а во время совершения таинства мне мешал теленок, вертевшийся около купели. Св. Миро у меня, конеч­но, тоже не было. Но я вспомнил, что я преемник Апостолов, заменил миропомазание возложением рук на крещаемых с призыванием  Св. Духа, как это делали Апостолы в свое время»[5].

Через два месяца Лука вернулся в Туруханск по­бедителем...

После первой ссылки владыка возвращается в Ташкент... Официальный Ташкент тех лет не желал, чтобы люди свободно торговали, он не хотел также, чтобы врачи лечили больных частным образом, са­пожники приватно шили обувь, а архитекторы созда­вали личные по своему вкусу проекты построек. Но более всего была ненавистна мысль о людях, кото­рые молятся не их богу, о тех, кто самовольно соби­рается в храмы и вместо издевательской «библии для верующих и неверующих» читает просто Библию. И торгующие и верующие казались опасными новой власти тем, что сохраняли какие-то остатки свободы.

Вскоре 15 мая 1931 г. Войно-Ясенецкого вторично высылают в ссылку, в Архангельск на три года.

Снова арест в конце 1937 г.: «Этот страшный кон­вейер продолжался непрерывно день и ночь. Допра­шиваемые чекисты сменяли друг друга, а допрашиваемому не давали спать ни днем, ни ночью. Я опять начал голодовку протеста, — из «Мемуаров» Луки, — чекист, очень вежливый человек, стал бить меня ... ногой, обутой в сапог... От меня требовали признания в шпионаже, но в ответ я только просил указать, в пользу какого государства я шпионил...» Последо­вала ссылка в деревню Большая Мурта (Краснояр­ский край).

Заключение

Выдающийся ученый архиепископ Лука был замечательным духовным писателем и богословом. Его любили и ненавидели. Любили те, кто знал его близко, а ненавидели те, в чьих умах никак не могли уместиться рядом два слова  - «врач» и «священник», две разные жизни. Он возражал, когда его жизнь делили на жизнь хирурга и священника, потому что это была бы уже не его жизнь.

Не стало святителя Луки 11 июня 1961 года в день всех святых.  Похоронен Войно – Ясенецкий в Симферополе.

«Крымская правда» в то время печатает «некролог» — статью М.Губанова: «Старая религиозная мораль потерпела жестокое поражение и все более изживает себя...». Так почтили кончину Архиепископа Луки власти государствен­ные, официальные.

...Всю ночь к Собору, на прощание с владыкой шли люди. Из воспоминаний: «...Улицу заполнили женщины в белых платочках. Медленно шаг за ша­гом шли они впереди машины с телом владыки: очень старые тоже не отставали. Три ряда протянутых рук будто вели эту машину. И до самого кладбища по­сыпали путь розами. И до самого кладбища неустан­но звучало над толпой белых платочков: «Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас ...». Что ни говорили толпе, как ни пытались заставить ее замолчать, ответ был один: мы хороним нашего архиепископа».

Это был последний поединок Луки со своими гонителями.

22 ноября 1995 года архиепископ Симферопольский и Крымский Лука причислен к лику святых.

Библиографический список

1. Бондарева В. «Мой приезд в Енисейск произвел большую сенсацию…» // Енисейская правда. – 1997. - 28 мая.
2. Нефедова Т. «Мой приезд в Енисейск произвел большую сенсацию…» // Енисейская правда. – 2002. - 26 апреля.
3. Протоирей Геннадий Фаст. Енисейск Православный. – Красноярск.: Енисейский благовест, 1994. – 239с.
4. Святитель Лука  // Енисейск Плюс. – 2007.

[1] Нефедова Т. «Мой приезд в Енисейск произвел большую сенсацию…» // Енисейская правда. – 26 апреля 2002 г.
[2] Бондарева В. «Мой приезд в Енисейск произвел большую сенсацию…». // Енисейская правда. – 28
[3] Протоирей Геннадий Фаст. Енисейск Православный. – Красноярск.: Енисейский благовест, 1994. – С.183.
[4] Протоирей Геннадий Фаст. Енисейск Православный. – Красноярск.: Енисейский благовест, 1994. – С.199.
[5] Протоирей Геннадий Фаст. Енисейск Православный. – Красноярск.: Енисейский благовест, 1994. – С.201.

/ Наша работа/Всероссийский конкурс исторических работ старшеклассников «Человек в истории. Россия XX век»