Авторы работы:
Алиева Фатима, ученица 10 класса МБОУ "Гимназия№ 1" г.Норильска.
Научный руководитель:
Бондарева Наталья Александровна, учитель русского языка и литературы высшей
квалификационной категории МБОУ "Гимназия №1"
Работа выполнена для ЦЛТ МБУ «ЦБС»
г. Норильск
2012 г.
ОГЛАВЛЕНИЕ
А может, не писать о лагерях?
А может быть, поднявшись над мгновеньем,
Отбросить прочь тревоги и сомнения.
Как отрывной листок календаря?..
Пиши о настоящем, говорят,
Писать о лагерях уже не в моде.
...Да, воскресают люди на свободе,
Но умирают все же в лагерях.
Кемаль Маликов
Лагерная проза — явление уникальное не только в русской, но и в мировой литературе. Она порождена напряженным духовным стремлением осмыслить итоги катастрофических для страны событий, свершившихся в ХХ столетии. Отсюда и тот нравственно-философский потенциал, который заключен в книгах бывших узников Норильлага: Снегова Сергея Александровича («Норильские рассказы»), Щеглова (Норильского) Сергея («Сталинская премия»), Быстролетова Дмитрия Александровича («Пир бессмертных») и др.
В основу прозы репрессированных писателей лег страшный опыт лагерей: многочисленные смерти, муки голода и холода, бесконечные унижения. Писать свои произведения приходилось тайком: «Резал бумажные мешки из-под цемента и сшивал из них общие тетради, говорил: «Ох, как много нужно написать в романе о Норильске, о расстрелах заключенных, о жертвах военного трибунала…» [5] (воспоминания бывшего заключенного Норильлага Сечко И.И. о работе Василия Мамченко). Позже А.И.Солженицын с горечью констатирует: «Кто может в лагере решиться писать? И в зоне нельзя, и за зоной нельзя, где же можно? В голове только! но так пишутся стихи, не проза…Все то, что называется нашей прозой с 30-х годов, - есть только пена от ушедшего в землю озера…» [8, С. 521].
Изучая лагерную прозу С.Снегова, мы знакомимся с одним из самых горьких эпизодов истории нашей Родины (эпохой тоталитаризма), историей нашего города и земляков, переживших тяжелейшие годы сталинских репрессий в Норильлаге: «по-разному люди приходили в эти края: кто в серых колонах зековских этапов, кто в комсомольских отрядах на расцвеченных флагами теплоходах. Но делали они одно дело. Будили холодные тундры своим отчаянием и проклятиями, своими песнями и мечтами о светлом будущем» [4, С.3].
Желание через исследование лагерной прозы нашего земляка воссоздать историю и структуру г.Норильска и Норильлага в 1939г. определило выбор темы и методов нашего исследования – аналитического чтения, сопоставительного анализа и обобщения, дедукции.
Актуальность исследования.
Сегодня необходимо вернуть людям право на память. Творческое дарование С.Снегова
позволило ему не только запечатлеть ужасы лагерного бытия, но и затронуть
«вечные» проблемы человеческого существования. Мучительная судьба автора,
отраженная в сборнике, интересна нам, прежде всего, своей типичностью,
всеобщностью, отражением общих судеб первых десятилетий существования советской
власти. Лагерную прозу, раскрывающую ад тюрем и лагерей, можно назвать летописью
трагедии, случившейся с русским народом в сталинскую эпоху.
В своем исследовании мы опирались также на работы Печерской Л.Г. «Так начиналась история Норильлага», Бахмутова В.И. «Норильлаг НКВД СССР», поэзию и прозу узников Норильлага, архивные материалы.
Объект исследования:
Лагерная литература (поэзия и проза узников Норильлага)
Предмет исследования:
Лагерная проза в творчестве С.Снегова
Цель исследования:
определить значение лагерной литературы как документа эпохи в социальном и
историческом аспектах.
Задачи исследования:
1. познакомиться с архивными материалами и лагерной литературой узников
Норильлага;
2. определить на материале произведений С.Снегова историю и структуру
г.Норильска и Норильлага в 1939г.;
3. раскрыть трагическую судьбу человека в тоталитарном государстве;
4. систематизировать собранный материал, продемонстрировать результаты
самостоятельных наблюдений над текстом с помощью схем, таблиц, диаграмм.
Гипотеза исследования:
Лагерную прозу С.Снегова можно назвать документальным свидетельством истории
возникновения Норильска и судеб людей, необоснованно подвергнутых репрессиям и
оказавшихся в Норильлаге.
Практическая значимость исследования.
Результаты работы могут быть использованы в дальнейших научных исследованиях; в
качестве дополнительного материала на уроках литературы.
Сергей Снегов (Штейн), бывший заключенный Норильлага, писатель-фантаст, автор книги «Норильские были», трилогии фантастических романов «Люди как боги», книги-воспоминания «Язык, который ненавидит», статьи «Норильск: и ненавижу и люблю!» и многих других книг в числе первых норильских литераторов (А.Н.Гарри, Е.А.Драбкина, Д.Кугультинов, Н. Пфеффер, Е.Керсновская, Л.Н.Гумилев), как отмечает Ю.Бариев, стоял у истоков норильской литературы: «…все они в свое время были репрессированы и нелегкие норильские годы провели на Севере не по своей воле… И не случайно в первые послегулаговские годы наш город отличался очень высоким уровнем высокой духовности и культуры, потому что освобождавшиеся из Норильлага бывшие заключенные из среды интеллигенции продолжали жить в Норильске» [1, С.4]. (Приложение 1 «Сергей Александрович Снегов»)
Как и многие другие писатели, С.Снегов стал жертвой тоталитаризма. В 1937 году, получив по решению Высшей Военной Коллегии Верховного Суда СССР 10 лет лагерей (его обвинили в связи с троцкистами, в ведении контрреволюционных разговоров, в которых он якобы высказывал террористические намерения в отношении руководителей партии и крестьянства), Снегов «отправился этапом» по кругам ада: Бутырки, Лефортово, Соловки, Норильск…
«Миллионы русских интеллигентов бросили сюда не на экскурсию: на увечья, на смерть, и без надежды на возврат. Впервые в истории такое множество людей развитых, зрелых, богатых культурой оказалось без придумки и навсегда в шкуре раба, невольника, лесоруба и шахтера. Так впервые в мировой истории (в таких масштабах) слились опыт верхнего и нижнего слоев общества!..» - писал А.И.Солженицын в книге «Архипелаг Гулаг», [8, С. 521]. которую можно назвать обвинительным актом тоталитаризму и сталинскому террору, как и сборник рассказов С. Снегова.
Известно, что «по состоянию на апрель 1948 г. Норильлаг объединял 10 лагерных отделений с рядом лагпунктов (8 в Норильске, 1 в Красноярске, 1 в Дудинке) и 18 отдельных лагерных пунктов (13 в Норильске, по одному в Красноярске, Игарке, п. Каеркан, сс. Шушенском и Атаманово)» [2]. Снегов прибыл в Норильлаг гораздо раньше - 16 августа 1939 г.: вместе с почти 4 тысячами заключенных его отправили в Дудинку на лесовозе (сухогрузе) «Семен Буденный».
В предисловии к сборнику автор подчеркнул автобиографичность рассказов: «В основу положены события, свидетелем либо участником которых был я сам. Лишь в редких случаях я разрешал себе писать о том, что мне передавали другие участники событий. Соответственно и фамилии героев рассказов сохранены подлинные — исключения редки и в большинстве случаев оговорены».
Художественному описанию автора мы находим и документальное подтверждение: «На территории нынешнего Норильска некогда располагался один из крупнейших лагерей – так называемый Норильлаг, специально созданный для осуществления правительственной программы промышленного освоения некоторых районов Красноярского края, богатых рудными и угольными месторождениями. В 1935 году Совнаркомом было принято постановление о строительстве на территории Норильска никелевого комбината. И в то же время принимается решение о том, что строить этот комбинат будут заключенные» [3].
Таким образом, «Норильские рассказы» строятся на основе лично пережитого С.Снеговым и показывают пребывание в лагерях, разбросанных по стране.
Основная тема «Норильских рассказов» - «глубокие душевные терзания заключенных», сотен и тысяч жертв невиданного произвола и беспредельного беззакония, сохранивших «и веру в высокие идеалы социализма, и преданность своей стране: свобода терялась, совесть и убеждения сохранялись»: «Люди, объявленные врагами народа, в душе сохраняли любовь к своему народу. Это может показаться парадоксом, но это было так» [6].
В Норильлаге автор познакомился с выдающимися людьми, также отбывающими срок. Он вспоминал: «Должен сказать, что ни до, ни после Норильска я не встречал такого концентрированного сгустка умных мозгов в одном месте… Нас было в лагере несколько друзей, свой круг. Лев Гумилев… блестящий поэт, отказавшийся от литературного поприща в пользу науки… Евгений Сигизмундович Рейхман — … интеллигентный инженер-мостовик. В свободное от строительства время он написал и издал для души книжку о росписи дворцовых залов Версаля и о влиянии на них итальянского Возрождения… Виктор Петрович Красовский — профессор, доктор экономических наук..» [7]. Всем этим людям позже так или иначе предстояло найти свое отражение в героях произведений С.Снегова.
Внимание автора привлекают характеры тех, кто пребывает в лагере, их трудные, трагические биографии. Перед нами нескончаемой чередой проходят многие судьбы разных людей: и известных всей советской стране инженеров, хирургов, энергетиков, геологов, и ничем не примечательных в своей «долагерной» жизни, но крепких и героических в своем сопротивлении грубой реальности зэковского быта людей, «для чего-то объявленных троцкистами либо бухаринцами, но в подавляющей массе не имевших даже представления о троцкизме и бухаринстве».
«Радоваться этому или печалиться» этому знакомству, случившемуся в трагических обстоятельствах, автор и сам не знает, но многим героям (реальным и вымышленным (редко) персонажам) он часто дает авторскую характеристику с сильно выраженным нравственным аспектом.
На страницах рассказа «Что такое туфта и как ее заряжают» мы встречаем
Александра Ивановича Эйсмонта, «в прошлом главного инженера МОГЭС, правительственного эксперта по электрооборудованию», который был настоящим…сторонником Троцкого, встречался и с Лениным, писал разные политические заявления, подписывал какие-то «платформы» и потом не отрекался от них, как большинство его товарищей».
Это и Николай Николаевич Урванцев, в двадцатые годы прошлого века разведавший Норильское оруденение и открывший «на клочке ледяной тундры» минералогические богатства мирового значения: «Урванцев руководил тремя экспедициями в район Норильска, а в тот день, когда я с товарищами по беде шагал по сотворенной им улице, он тоже находился в Норильске и был в такой же беде, как мы. Из первооткрывателя заполярных богатств превращен в обычного заключенного».
Здесь и Ян Ходзинский, бывший экономист, человек особого склада, о котором из последующего рассказа сборника (««Под знаком Водолея») мы узнаем, что у него не бывало упадка духа: «он был жизненаполнен и бодр. Родители, видимо, замесили его не на обычной нашей жиденькой водичке унылого приспособления к жизни, а на крутом концентрате оптимизма. В любом положении он находил что-нибудь такое, что радовало»
Это и Мирон Исаакович Альшиц, коксохимик, до заключения руководивший монтажом многих коксовых заводов, экипированный «забавно»: «драповое пальто с шалевым бобровым воротником, привезенное из Дюссельдорфа, где Альшиц закупал у Круппа оборудование коксохимических заводов, было опоясано грязной веревкой, как у францисканского монаха. А на шее, удобно заменяя кашне, болталось серое лагерное полотенце». Однако даже нечеловеческие условия пребывания в лагере не смогли сломить этого сильного духом человека: «Он был смешон в своей полунищенской — полубарской одежде…все улыбки погасали, как только взгляд переходил с одежды на самого Альшица. Он жалко сгибался под дождем, уныло кутался от ветра, но перед людьми стоял прямо и гордо... Он мог быть ввергнут в заключение, но его не сделать иным, чем он есть, — так пусть все знают, каков он!»
Это и немолодой учитель литературы Анучин, с которым «все больше сдруживался» герой рассказа, «ровесник века, сам писал стихи», многие из которых были широко известны, «кроме того, он скромно признавался, что был знаком с Есениным, какое-то время даже приятельствовали».
Это и высокий, стройный, «незаурядно красивый сильной мужской красотой» Потапов, хорошо знающий цену своему таланту изобретатель, которого «даже к ордену хотели представить за рационализации», но ему «пришили вредительство. Не орден вытянул, а ордер». Потапов - лагерный заключенный, которому бы «главком руководить, а не бригадой», совершивший самое выдающееся свое изобретение именно в Норильске через год после приезда: «Зимою Норильскую долину заметали пурги: у домов вздымались десятиметровые сугробы, все железнодорожные выемки заваливало, улицы становились непроезжими, почти непроходимыми. Потапов сконструировал совершенно новую защиту дорог от снежных заносов — деревянные щиты «активного действия». Если раньше старались прикрывать дороги от несущегося снега глухими заборами — и снег вырастал около них стенами и холмами, то Потапов наставил щиты со щелями у земли: ветер с такой силой врывался в эти щели, что не наваливал снег на дорогу, а сметал его с дороги, как железной метлой» [6]. Позже изобретение Потапова (уже освободившегося), «спасшее Норильск от недельных остановок на железной и шоссейных дорогах», выдвинули на Сталинскую премию.
Это исключенный из рядов партии «враг народа» электрик Александр Прохоров, «человек современной индустриальной культуры», до ареста закупавший сложнейшее энергооборудование в Соединенных Штатах, которому после освобождения предложили ответственную должность в московском главке.
Это и заключенные врачи (по-лагерному лепкомы — «видимо, от слова «лепить диагноз»): профессор Никишев, доктора - хирурги Кремлевской больницы Родионов и Кузнецов, Захар Ильич Розенблюм и Аграновский («по профессии врач, а я его знал как украинского фельетониста, после Сосновского, Зорича и Кольцова следующего по славе»)
Это и превосходный скрипач Корецкий, на чьи концерты в Большом зале Ленинградской филармонии невозможно было выпросить лишнего билетика, ныне вынужденный исполнять в лагерном клубе «Цыганские напевы» Сарасате, баховскую «Чаконну» и скрипичные арии Генделя и Глюка.
Это и старый чекист Ян Витос, работавший еще при Дзержинском, один из многих «немолодых людей, жестоко ослабевших от непосильного двухмесячного труда на земляных работах после нескольких лет тюрьмы, а потом и тяжкого плавания в океане», «не вытянувший» в Норильлаге даже до осени.
Наконец, сам автор, чьи художественные произведения переведут впоследствии на 10 языков, которого «взяли» в Ленинграде, судили в Москве, а потом он три года «не вылезал из разного сорта камер — следственных, пересыльных, этапных, срочных, маленьких, больших, каменных, деревянных, гранитных» перед тем, как попасть в Норильлаг. В то время ему уже «подваливало к тридцати»…Но и обогащенный лагерным опытом, С.Снегов навсегда остается верен своей твердой нравственной основе, проявляя порядочность и честность: «Я нес свою особую, внутреннюю, мучительно чувствуемую мною ответственность за то, что проделали со мной и Альшицем и многими, многими тысячами таких, как я… Меня расплющивала безмерность этой непредъявленной, но неотвергаемой ответственности».
В рассказе сборника «У синего Белого моря» автор знакомит нас с предысторией своей норильлаговской жизни. Перед отправкой в Норильск он и его товарищи по несчастью почти ничего не знают об этом «сибирском городке», в котором «идет большая стройка». В их представлении Норильск — это «новый мировой центр драгоценных металлов», «жуткое заполярье», «вечные снега», «морозы даже летом», а «золота и алмазов навалом», «всего же больше платины, ну и меди, разумеется». Но находится он так далеко, что «ворон туда не залетает, и раки там не зимуют». Зато им известно, что «испытанными зековскими руками» будут «укреплять валютный фундамент страны».
Исследуя рассказ «Что такое туфта и как ее заряжают», мы узнали, что этапирование заключенных в Дудинку в 1939году проходило в нечеловеческих условиях: «5 августа — радостная отметка дня моего рождения — пароход «Семен Буденный» подошел к причалу, и к вечеру почти две тысячи соловецких заключенных влились в его грузовые трюмы… трюмы были заполнены в три этажа деревянными нарами» [6].
Неласково встретил заключенных Таймыр. Безрадостная картина открывалась измученным многодневным недоеданием, непосильным трудом и страшными болезнями (цингой, белковым авитаминозом, дистрофией) людям: «Мимо нас проплывала унылая низина, заросшая багрово-синими травками и белым мхом… По небу рваными перинами тащились тучи, иногда они просеивались мелким дождем».[6]
«Прущей толпе» заключенных предстояло под ор конвоиров, яростный рык служебных собак, устрашающий щелк затворов винтовок «мощно» натискиваться в платформы. Автор с горьким сарказмом замечает: «Я часто встречал на товарных вагонах надписи «Восемь лошадей или сорок человек». Все в мое время совершенствовалось, устаревали и железнодорожные нормы. Но что на платформу, где и сорока человек не разместить, можно впихнуть их почти двести, узнал впервые в Дудинке».
Двигаясь по «изломанной» колее железной дороги, автор искренне недоумевает: как вообще поезд мог продолжать движение по этому «техническому чуду двух линий рельсов», походившему на «стальную гармошку»?
«Непостижимая» колея, по которой пришлось добираться заключенным в Норильск,
несомненно, ассоциируется со столь же изломанными судьбами многих тысяч
советских людей, чьей жизни суждено было «не вытягиваться ровной нитью», а
«сморщиваться» и «петлять» по лагерной империи НКВД.
Товарищ автора поясняет:
« — Нормальная зековская работа. Зарядили могучую туфту. Запомните, дорогой, вся лагерная империя НКВД держится на трех китах: мате, блате и туфте. В Заполярье, я вижу, туфту заряжают мастерски. Понятно?»
Потапову, занимавшемуся в «вольной» жизни эксплуатацией железных дорог, осужденному на 10 лет по 58-й статье «за вредительство» и ставшему впоследствии другом автора, поручают ремонт колеи, ведущей в Норильлаг.
Символично звучат строки об отремонтированном пути: «новая колея за полдень была состыкована со старой — использовали запасные шпалы и рельсы. Мы снова вмялись в платформы, состав покатил дальше». Новая жизнь людей также была «состыкована» с прежней, «долагерной», в такой же непостижимо короткий срок, и не было у них другого выхода, как только «катить дальше». Под яростные команды и руготню стрелков колонна прибыла в «обещанный город», но «и следов города» недоуменные заключенные не увидели:
«- Так, где же обещанный город? — сказал Прохоров шагавшему рядом Хандомирову. — И не вижу.
Города и вправду не было.»
Глазами автора мы видим Норильск в самом начале его возникновения: город представлял тогда собой «короткую улицу из десятка деревянных домов», от которой «отпочковывалась другая, и, по всему, последняя — улица, тоже домов на десяток: среди тех домов виднелись и каменные на два этажа». «Главная» улица Норильска, начинавшаяся с одноэтажного бревенчатого дома, возведенного геологом Н. Н. Урванцевым, называлась Горной. На ней же располагался двухэтажный «Хитрый дом» («а правильней должно бы называться «Страшным домом», - в нем помещались Управление внутренних дел и местная «внутренняя» тюрьма. Зловещая архитектура — решетки на наружных окнах, «намордники» на окнах во дворе да охрана у входа — все это было каждому горько знакомо и у каждого порождало все те же, еще не ослабевшие воспоминания…»), на другой стороне улицы - деревянное здание театра («играли в нем, естественно, заключенные, пускали в него только вольных…»), а за театром - «сторожевые вышки, вахта, мощная стена из колючей проволоки, необозримо протянувшаяся вправо и влево».
Итак, принимая во внимание, что рассказы сборника автобиографичны и, следовательно, описание города должно соответствовать действительности, попробуем представить Норильск в 1939 году:
Улица Горная («короткая улица из десятка деревянных домов») -
одноэтажный бревенчатый дом Н.Н.Урванцева («первая стационарная норильская
постройка») -
Управление внутренних дел и местная «внутренняя» тюрьма («Хитрый дом») -
театр, («деревянный домина с прикрепленными к фасаду кривоватыми колоннами») -
за театром - сторожевые вышки, вахта, мощная стена из колючей проволоки, необозримо протянувшаяся вправо и влево».
Таким образом, возникает следующая последовательность: Улица Горная (дом Н.Н.Урванцева - «десяток домов» - «Хитрый дом») - театр - Норильлаг. (см. Приложение 2. «Населенный пункт Норильск. 1939г.»)
Художественному описанию автора мы можем найти и документальное подтверждение: ««Город вырос вокруг норильского комбината – главного объекта Норильскстроя, на протяжении 20 с лишним лет входившего в состав ГУЛАГа. Строить его в 1935 году начали заключенные, которых бросили на вечную мерзлоту, выкинули на пустынное место, заставили жить зимой в палатках… Все, начиная от железных дорог и заканчивая бараками для себя, заключенные строили вручную. В 1939 году Норильск получает статус рабочего поселка, а в 1953 году – города». [3]
Автору предстояло отбывать срок в семнадцатом бараке второго лаготделения, где «жутко… народа загинается»: «не вынесли свежего воздуха и сытой жратвы». Через живой желоб охранников он в одной из «пятерок» «вливается» в лагерь, и его глазам предстает парадоксальная картина: «во втором лагерном отделении городского имелось много больше, чем на тех единственных двух улицах, которые его составляли».
Второе отделение Норильлага состояло из деревянных побеленных бараков, которые
«вытягивались в прямые улицы, образовывали площади, сбегали от площадей
переулочками вниз, в долинку ворчливого Угольного ручья... Я читал надписи на
бараках: «Амбулатория», «Культурно-воспитательная часть — КВЧ»,
«Учетно-распределительный отдел — УРО», «Канцелярия», «Вещевая каптерка»,
«Ларек», «Штрафной изолятор — ШИЗО». Надписи свидетельствовали, что во втором
лаготделении царствует не хаос, а дисциплина и режим» [6].
(См. Приложение 3. «Схема 2-го отделения Норильлага»)
Автор попал в одну из многих рабочих бригад, составленных «шутниками из УРО - Учетно-распределительного отдела - «по образовательному цензу и званиям», бригаду «Уксус Помидорычей и бравых Сидоров Поликарповичей», как называли уголовники «политических» заключенных: «Наша бригада называлась внушительно: «бригада инженеров». В ней и вправду были одни инженеры — человек сорок или пятьдесят. Все остальные бригады комплектовались смешанно — в них трудились учителя, музыканты, агрономы…. Новоорганизованные бригады отправлялись на земляные работы — готовить у подножия горы Барьерной площадку под будущий Большой металлургический завод».
Бригаде, состоявшей из пожилых людей, только вышедших из тюрьмы, справлявшихся «со счетной линейкой легче, чем с кувалдой и ломом», предстояло работать на «промерзшем еще тысячелетия назад» грунте Заполярья, выдавая в ближайшие дни общесоюзную норму рабочего — семь кубометров дерна в смену, «а не выдашь — шестьсот граммов хлеба, пустая баланда, дистрофия…» «Доходягам» «Уксус Помидорычам из «пятьдесят восьмой» не приходилось даже мечтать о таких «фантастических земляных выработках»!
Желание выжить во что бы то ни стало рождает идею «зарядить туфту», «туфту такую внушительную, чтобы минус превратился в плюс»:
« — Мы заряжаем туфту. Учетчик записывает с наших слов. Я всегда любил четные цифры. После четвертой у меня шестая, потом восьмая, потом десятая.. Вы понимаете? Альшиц, наоборот, специализируется на нечетных»
С этого момента автор, понявший, «что это за таинственная штука — туфта» и осознавший, что «туфта - порождение современных обществ», принимается ее «заряжать»:
«Однообразное очковтирательство Альшица меня не устраивало. От унылого ряда одних четных или нечетных цифр могло затошнить и теленка. Я обращался с туфтою как подлинный ее знаток. Я туфтил с увлечением и выдумкой. Я рассыпал и запутывал цифры, вязал ими, как ниткой, расставлял, как завитушки в орнаменте, то медленно полз в гору, то бешено взмывал ввысь. В азарте разнообразия я даже низвергнулся под уклон.
— Постой! Постой! — закричал изумленный учетчик. — У тебя недавно было семнадцать тачек, а сейчас ты говоришь: пятнадцатая!
— Теперь ты сам убедился, насколько я честен, — сказал я величественно. — Мне чужого не надо. Но я оговорился, пиши двадцатая».
Однако «туфта» не помогла: «Всего мы выполнили семнадцать процентов нормы. Натянем по записи около сорока… Завтра получим шестьсот граммов хлеба».
Именно в этот момент, когда обессилившие герои рассказа готовы были окончательно впасть в уныние, со стороны конторы показалась группа начальников: прорабов, оперуполномоченных и снабженцев. «Всех интересовало, как бригада инженеров справилась с земляными работами. Рядом с Ениным…шагал Потапов».
Как же он теперь изменился, всеобщий любимец, гордость бригады, «замечательный изобретатель» и «человек министерского ума»! Заискивающее лицо, быстрые жесты рук, широкая спина, угодливо склонившаяся перед начальством - все говорило о том, что он «наговаривает на нас, оправдывая себя». Действительно, далее произошло то, чего не могли себе представить недавние товарищи Потапова даже в самых черных мыслях: он заявил, что учетчика «нагло обманывали» и все его записи - лживы. А далее предложил уничтожить эту «зловредную туфту» и установить реальные нормы выработки путем обмера земельного участка и соотнесения его с высотой дернового слоя, убедив начальство в правильности своих выводов.
«Никто из нас не проговорил ни слова, но в воздухе пронесся ветер от полусотни разом вздохнувших грудей. Минутой позже Хандомиров, быстро проделав в уме расчет, восторженно прошептал:
— Вот это туфта так туфта! Почти вдесятеро! Процентов сто тридцать нормы — ручаюсь головой! Боже, какие мы кусочники в сравнении с Михаилом Георгиевичем!
… нас восторженно потрясла фантастичность обмана. Были какие-то изящность и красота в том, как обеспечил наш бригадир завтрашний нормальный паек. Туфта была заряжена не той топорной, ремесленной работой, какую мы пытались самолично сотворить лживыми цифрами вывезенных тачек. Нет, она покоряла мастерством, равновеликим искусству, а не производству».
Так герои находят единственно верный способ, как им казалось, нормального существования в лагере — «туфтить и туфтить, переходить от одного обмана к другому, заботиться не о деле, а о показухе». И все же, усваивая дикие законы и нравы, они стремятся не утратить человеческого облика, сохранить достоинство. Следом за автором, исследуя содержание рассказа, мы приходим к выводу, что условие выживания в лагерном аду - это сопротивление лагерному порядку и способность самому позаботиться о себе, проявив и здравый смысл, и упорство, и выдержку, и смекалку.
Только в 30-е годы в стране было репрессировано более 1000 литераторов: «это
было время, когда цвет литературы, науки, технической интеллигенции страны
находился в лагерях ГУЛАГа…»[1] (Ю.Бариев). Сборник автобиографических рассказов
Сергея Снегова «Норильские рассказы»- это книга, наполненная не только
драматизмом человеческих судеб и отношений, но и восхищением автора перед
величием человеческого духа, не сломленного адом невыносимых условий,
сохранившая для нас, потомков, свидетельства современника кровавого лихолетья.
Книгу С.Снегова можно назвать преодолением. Преодолением самого себя, страха,
забвения, боли: «…литературная судьба Снегова не была гладкой. Если даже в силу
обстоятельств он не всегда мог говорить правду…, то он и никогда не лгал. Если
можно было молчать, он молчал, когда молчать было нельзя, он говорил правду».
Сборник можно назвать документальным свидетельством: в ней запечатлены история возникновения Норильска и судьбы несчастных и обреченных людей, необоснованно подвергнутых репрессиям и оказавшихся в Норильлаге.
Его книгу можно назвать искусством слова, памятником жертвам «строительства
коммунизма»: «Мемориал нужно построить не только в бетоне или камне, но и в
собственной душе, в душах детей наших, преемников и последователей. Ведь
забвение страшных страниц истории может привести к их повторению» [3].
(См. Приложение 4. «Норильские рассказы» - летопись эпохи)
Итак, результаты проведенного исследования позволили нам сделать следующие выводы:
1. лагерную прозу репрессированных писателей можно назвать летописью трагедии, случившейся с русским народом в сталинскую эпоху, памятником жертвам «строительства коммунизма»;
2. сборник автобиографических рассказов Сергея Снегова «Норильские рассказы» наполнен драматизмом человеческих судеб и отношений и восхищением автора перед величием человеческого духа, не сломленного адом невыносимых условий;
3. основная тема «Норильских рассказов» - «глубокие душевные терзания заключенных» сотен и тысяч жертв невиданного произвола и беспредельного беззакония;
4. книгу С.Снегова можно назвать документальным свидетельством истории возникновения Норильска и судеб людей, необоснованно подвергнутых репрессиям и оказавшихся в Норильлаге.
Таким образом, гипотеза исследования подтвердилась: лагерную прозу С.Снегова можно назвать документальным свидетельством истории возникновения Норильска и судеб людей, необоснованно подвергнутых репрессиям и оказавшихся в Норильлаге.
1. Бариев Ю. Гнездовье вьюг. Книга стихов норильских поэтов/ Ред-составитель
Ю.Бариев - Норильск, 1994. - 496с.
2. Бахмутов В.И. Норильлаг НКВД СССР. - Енисейский энциклопедический словарь /
Гл. ред. Н.И. Дроздов. - Красноярск. - 1998. - с. 430.
3. Печерская Л.. Так начиналась история Норильлага . общество «Мемориал»
4. Ряннель Тойво. Валерий Кравец. Морошка. Ред. О. Маслова Изд-во «Лев Толстой»
Тула, 1984. - 224с.
5. Сечко И. «Дочь назвал Никой в надежде, что справедливость победит» //
Заполярная правда. - 1980. - 28 февраля.
6. Снегов С.. Норильские рассказы. Что такое туфта и как ее заряжают
7. Снегов С.А. «Норильск: и ненавижу и люблю !..» // Сибирская газета. - 1990. -
№ 20. - с.6.
8. Энциклопедия для детей: в 23 т. Русская литература. В 2 ч. Ч.2. XX век/ под
ред. М.Д. Аксенова – М.: Аванта+, 2000. – 685с. - с.521
/ Наша работа/Всероссийский конкурс исторических работ старшеклассников «Человек в истории. Россия XX век»