Центр развития литературного творчества МБУ «ЦБС» г.Норильск, РОО Союз писателей в красноярском крае
Исследовательско-реферативная литературная работа о поэтах норильлага и поэзии, созданной «за колючей проволокой».
Автор:
Александрова Галина Сергеевна,
20 лет.
член ЦЛТ
Руководитель
Шайбулатова (Ващаева) Татьяна Ленцовна
член Союза писателей России,
руководитель-основатель Центра
литературного творчества «Водолей»
МБУ «Централизованная библиотечная
система» Городская публичная библиотека,
Учредитель и председатель РОО «СП в КК»
Работа выполнена для ЦЛТ МБУ «ЦБС»
663300
Красноярский край, Норильск
Ленинский проспект, 20 а,
каб. 112
(3919) 465019
Руководитель: Ващаева Татьяна Ленцовна
Норильск 2012
Не на годы, а на времена
Оскудела моя сторона,
Своих лучших сортов семена
В мерзлоту раскидала страна.
Игорь Губерман
С 1993 года в Норильске работает литературное объединение «Водолей», которое, начав работу как подростковое, реструктуризовалось в итоге в Центр литературного творчества, работающий при Городской публичной библиотеке (МБУ «Цбс»). Руководитель – основатель Центр член союза писателей России – Шайбулатова (Ващаева) Татьяна Ленцовна.
В 2006 году, активной группой центра было принято решение собирать фонды для экспозиций, и в дальнейшем возможного создания Литературного музея им. Ю. Бариева.
Цель сбора материалов – сохранение памяти имён и произведений поэтов и прозаиков, проживавших в Норильске со времён норильлага до наших дней.
В 2008 году Центр выиграл и реализовал краевой грант « Шаги во времени» - литература Норильска от Норильлага до наших дней». В ходе реализации проекта изданы следующие книги: « Летопись зимы» (антология жизни и творчества Ю. Бариева ), «Литераторы Норильска» ( библиографический справочник и справочник-хрестоматия)
В настоящее время ведется работа по реализации проектов: издание сборника « Репрессированная поэзия», издание буклета « Летопись зимы» (литературный музей Норильска)
В 1995 году норильский поэт Юрий Бариев собрал материал для издания книги — антологии норильской поэзии «Гнездовье вьюг». Книга была издана в течении года и подобной ей не было. Это касается и принципов построения книги, и задач, которые стояли перед ее составителем.
В ней представлена поэтическая панорама жизни города за 50 лет, города трудной, трагической судьбы.
Она представлена достаточно полно, во всем ее многообразии: от стихотворений поэтов Москвы, Санкт-Петербурга, Красноярска, приезжавших в Норильск в краткосрочные творческие командировки и откликнувшихся стихами о Севере, судьбе города и норильчан, до стихов, авторами которых были бывшие узники Норильлага; от местных стихотворцев, которые хотя и не создали поэтических шедевров, но чье творчество на протяжении многих лет было частью духовной жизни города, и до авторов стихов - поэтов "милостью божьей", чье творчество так же важно и значительно, как и существование любого капилляра или артерии в единой кровеносной системе российской поэзии.
Оторванность и удаленность от культурных и издательских центров не сделали норильскую поэзию провинциальной или ущербной.
Конечно же, не все стихи, включенные в этот сборник, равноценны, но составителям хотелось представить как можно полнее и время, и поэтическое лицо города.
Первые норильские литераторы начали собираться в 1943 году в Доме инженерно-технических работников (ДИТРе). И в 1944 году начальник строительства комбината Матвеев издал приказ, в котором отметил премией работу первых норильских литераторов. Это говорит о том, что даже в тяжелые военные годы и в таком специфическом городе, каким был тогда Норильск, работу литераторов сочли необходимой и важной.
Это было время, когда цвет культуры, науки, технической интеллигенции страны находился в лагерях ГУЛАГа. И не случайно Давид Кугультинов с благодарностью вспоминает людей, которые окружали его в Норильлаге.
Кто же стоял у истоков норильской литературы тех лет? Это и Алексей Николаевич Гарри - личность легендарная, бывший адъютант Котовского, автор книги рассказов "Огонь. Эпопея Котовского", который написал на норильском материале и несколько повестей о Севере. Это и писательница Елизавета Яковлевна Драбкина, бывший секретарь Я. М. Свердлова, впоследствии написавшая такие широко известные книги, как "Черные сухари", "Зимний перевал". Именно они стояли у истоков организации городской технической библиотеки. Это и народный поэт Калмыкии Давид Кугультинов, это поэтесса и детская писательница Нора Пфеффер - внучка католикоса Грузии, пишущая на немецком языке, это и писатель Сергей Снегов - автор книги "Норильские были", автор трилогии фантастических романов "Люди как боги" и многих других книг, и ставшая в последние годы широко известной благодаря публикациям в "Огоньке" и в журнале "Знамя" Евфросинья Керсновская, и выдающийся философ, историк, сын Анны Ахматовой и Николая Гумилева - Лев Николаевич Гумилев.
Все они в свое время были репрессированы и нелегкие норильские годы провели на
Севере не по своей воле.
И, думаю, что именно в Норильске и раньше, чем в других российских городах, в
50-е, 60-е годы любители поэзии смогли познакомиться с творчеством Николая
Гумилева, потому что один из друзей Льва Николаевича, впоследствии так и
оставшийся жить в Норильске, еще в лагере исписал несколько тетрадок стихами
Гумилева, которые ему на память читал сын - Лев Николаевич Гумилев. Позже,
перепечатав в нескольких экземплярах, стихи переплели с любовью в небольшие
книжечки. Так "самиздатом" в Норильске был выпущен трехтомничек стихов Николая
Гумилева, благодаря которому норильчане смогли познакомиться с творчеством
расстрелянного поэта.
Но мы знаем имена только тех, кто смог выжить и сумел реализовать свои творческие возможности в последующей жизни. А сколько их было, не дождавшихся лучших дней, от кого не осталось и строчек.
К сожалению, у нас в городе почти не сохранилось поэтических текстов бывших норильлаговцев, и поэтому в книге поэзия 40-х - 50-х годов представлена так скудно.
В тундре, на дорогах, в траншеях, в рудниках осталось целое поколение нереализованной или погубленной поэзии.
А оставшиеся в живых и не сломленные стали носителями культуры предшествующей, почти уничтоженной, сохранили ее.
И не случайно в первые послегулаговские годы наш город отличался очень высоким уровнем духовности и культуры, потому что освобождавшиеся из Норильлага бывшие заключенные из среды интеллигенции оставались жить в Норильске. И этот уровень интеллигентности и культуры город сохранял еще долгое время, успевая перерабатывать и вовлекая в свои культурные орбиты вновь прибывающих по оргнаборам людей, пока этот поток не превысил критическую массу, когда уже город не успевал и не мог управляться с ним. С Норильском произошло за последние годы то же самое, что происходило и с Ленинградом, и с Москвой, когда за счет большого притока "лимитчиков" из провинций происходило снижение общей культуры города и нарушение экологического равновесия культуры.
Поэтому-то так неравнозначно и восприятие города в стихах бывших норильлаговцев, в стихах коренных норильчан, детство которых прошло еще при ГУЛАГе, и в стихах молодых литераторов, приехавших по комсомольским путевкам строить город, который по сути дела уже был построен до них. (Статья Юрия Бариева «Созвездие добра и зла»)
Активисты Центра литературного творчества пытаюсь собрать то, что осталось. Ищут по Интернету бывших норильчан, собирают рукописи (оригиналы и копии, завязывают переписку с очевидцами). Так налажен контакт с бывшим узником Норильлага Щегловым-Норильским (88 лет), Валентиной Чепаксиной – Шанаевой, благодаря которой собраны материалы об Юрии Мурахтанове, бывшем заключенном.
Социальная профилактика — удобный термин для репрессий против “интеллигентской шатии и гнили”, набрал обороты именно в канун войны за мировую революцию(1). Власти не нужна была думающая интеллигенция. Для осуществления поставленных задач требовалось лишь полное подчинение и послушание народа, следование бухаринскому лозунгу “организованного понижения культуры”, т.е. ее упрощения. Культура и искусство по установке Сталина должны быть понятны рабочему классу. Более того, именно для него культура должна существовать и развиваться. Стремление к доступности, а отсюда — пренебрежение творческими достижениями отечественных (и тем более, зарубежных) классиков и насаждение в советский обиход понятных, а точнее — примитивных и порой безвкусных произведений. Так как проблемы экономики стояли намного острее вопросов культуры, то с целью получения золота и валюты (“Золотая кампания”) Сталин настоял на продаже за границу многих знаменитых полотен, выставленных или хранившихся в Эрмитаже, в Музее имени Пушкина в Москве и некоторых других музеях. Богатым коллекционерам, главным образом в США, были проданы картины Тициана, Рафаэля, Рубенса, Веласкеса, Рембрандта, Ватто, а также часть мебели и предметов убранства царских дворцов.
Политические процессы конца 1920-х-начала1930-х гг. послужили поводом для
массовых репрессий против старой “буржуазной” интеллигенции.
Судьба этих людей в дальнейшем сложилась по-разному. Многие из них были через
несколько лет освобождены и сделали блестящую научную карьеру, к примеру, Тарле
Е.В., Лорх А.Г., Виноградов В.В., Таланов В.В. В 1940-1950-е гг. они возглавляли
важнейшие научные учреждения, пользовались почетом, получали ордена и звания.
Иные же — Какурин Н.Е., Снесарев А.Е., Лазарев П.П., Платонов С.Ф. — умерли в
заключении и реабилитированы лишь посмертно. А многие ученые, арестованные в
1929-1931 гг., не реабилитированы до сих пор, причем о некоторых просто забыли.
Первая волна репрессий против писателей прокатилась в 1936 г., когда “врагами народа” и “троцкистами” объявили Пильняка Б.А. и Серебрякову Галину. Никто не мог поручиться за то, что среди писательской интеллигенции нет “заклятых врагов рабочего класса”, и аресты писателей стали принимать все более широкий размах.
Погиб Бабель И.Э. Умер в заключении Бруно Ясенский. В 1938 г. был арестован вторично и умер от голода Мандельштам О. Погибли Артем Веселый, Нарбут В.И., Третьяков С.М., Зорич А., Катаев И.И., Беспалов И.М., Корнилов В.П., Никифоров Г.К., Клюев Н.А., Кин В.П., Тарасов-Родионов А.И., Лоскутов М.П., Вольф Эрлих, Куклин Г.О., Герасимов М.П., Губер Н.К., Кириллов В.Т., Зарудин Н.Н., Васильев П.Н., Горбачев Г.Е., Киршон В.М., Авербах Л.Л., Аросев А.Я., Воронский А.К. Были арестованы, но пережили тяжелые многолетние испытания Лебеденко А.К., Костерин А., Горелов А.С., Спасский С.Д., Заболоцкий Н.А., Гронский И.М., Шаламов В.Т., Драбкина Е.Я., Гумилев Л.Н., литературовед Оксман Ю.Г. Около двух лет держали в тюрьме Берггольц О. В декабре 1938 г. после возвращения из Испании был расстрелян Михаил Кольцов.
Самым громким “разоблачением” 1940-х гг. стало постановление ЦК ВКП(б) о журналах “Звезда” и “Ленинград” от 14 августа 1946 г. “Неудовлетворительность” ведения журналов заключалась в том, что в них “появилось много безыдейных, идеологически вредных произведений”. Шельмованию подверглись Зощенко и Ахматова.
Зощенко, как писатель “пустых, безсодержательных и пошлых вещей”, по мнению ЦК рассчитывал на то, “чтобы дезориентировать молодежь и отравить ее сознание”. В его произведении “Приключения обезьяны” обнаружены “антисоветские выпады”, а “Перед восходом солнца” и вовсе обозвали “омерзительной вещью”.
Ахматова, по мнению ЦК, — “типичная представительница чуждой нашему народу безыдейной поэзии”, стихи которой ”пропитаны духом пессимизма и упадничества”.
Для писательской интеллигенции это были тяжелые времена.
Писатель Демидов Г., отбывавший 14 лет на Колыме, в рассказе “Интеллектуал” пишет, что образованного, многостороннего человека чаще всего называли “рафинированным интеллигентом” — комплимент для советского человека более чем сомнительный. Прилагательное “рафинированный” не только не исключало, но скорее даже подчеркивало другое прилагательное, считавшееся почти неотторжимым от понятия “интеллигент”, — эпитета “мягкотелый”. Предполагалось, и не без известного резона, что избыток образованности опасен для дела революции. В отличие от пролетариата, не отягощенного никакими сомнениями относительно его исторической оправданности, русская интеллигенция даже в лице новых своих представителей все еще несла на себе груз политических, этических и иных сомнений. И хотя обычно это никак не отражалось ни на практической деятельности интеллигентов, ни на их гражданской честности, угрюмо-подозрительное отношение к ним особо трагическим образом сказалось на судьбе советской интеллигенции в черном 1937 г. Тогда погибли многие, если не все, из числа лучших ее представителей.(16)
Абсурдность обвинений интеллигенции не имела границ. Достаточно было студенческого доноса, что их вузовский лектор цитирует все больше Ленина и Маркса, а Сталина не цитирует — и лектор уже не приходит на очередную лекцию. Для видных интеллигентов в 1930-е гг. для разнообразия считалось более изящным “подстряпать” какую-нибудь постыдную статейку: например, будто бы профессор Плетнев, оставаясь с пациенткой наедине, кусал ей грудь… Нередки были обвинения в мужеложстве, или зоофильстве (такой сюжет описан в романе Юза Алешковского “Кенгуру”).
Солженицын А.И. в труде “Архипелаг ГУЛАГ” пишет, что политические аресты нескольких десятилетий отличались у нас именно тем, что схватывались люди ни в чем не виноватые, а потому и не подготовленные ни к какому сопротивлению. Создавалось общее чувство обреченности, представление, что от ГПУ НКВД убежать невозможно. И даже в разгар арестных эпидемий, когда люди, уходя на работу, всякий раз прощались с семьей, ибо не могли быть уверены, что вернутся вечером, — даже тогда они почти не бежали (в редких случаях кончали собой).
Информация о существовании Норильлага находилась под строжайшим секретом, и большая часть документации о его функционировании уничтожена, так что о деятельности лагпунктов особого государственного значения по разработке радиоактивных металлов неизвестно до сих пор ничего, поскольку документация о них уничтожалась в первую очередь. А с ней и правда о реальных жертвах урановых и ториевых разработок.
В 1939 г. Сергей Снегов пишет следующие слова:
“В невылазной грязи телеги тонут.
Из вязкой глины не извлечь кирки.
Прорабы не командуют, а стонут.
И пайки сверх возможного легки.
В бараке вонь, и грязь, и дым.
В газете висит таблица вынутых кубов.
И парочка блатных творит в клозете
Нечистую трусливую любовь…” (4)
А вот что написал Давид Кугультинов:
Те дни, когда я был здоров и молод,
Ты отнял у меня, унес, унес,
Норильск, Норильск — неповторимый город!
Меня во сне сжигает твой мороз…
Именно Кугультинов отправляет письмо Председателю Президиуму Верховного Совета СССР Ворошилову. В нем он поднимает вопрос о равноправии людей разных национальностей: “Предлагая пересмотреть вопрос по отношению к переселенным народам, я имею в виду не амнистию для тех, кто был виновен, но прошу, чтобы реабилитировали невинных, тех, кто не совершал никакого преступления, ибо, в конце концов, я не думаю, чтобы правительство принимало за преступление принадлежность к национальности.” (17)
Но поэт остается поэтом везде. И он пишет не только о том, что переполняет гневом его душу.
О Норильлаге в 1938 г. Гумилев написал:
“Дар слов, неведомый уму,
Был мне завещан от природы.
Он мой. Веленью моему
покорно все - земля и воды,
и легкий воздух и огонь
в одно мое сокрыты слово!
Но слово мечется, как конь,
как конь вдоль берега морского…”
Наверное, поэзию можно считать тем литературным жанром, который первым стал демонстрировать историческую ситуацию в нашей стране в годы репрессий. В ссылках обиженные и оскорбленные люди тайком, с опаской сочиняли и записывали стихи. Не случайно при обысках творческим записям отводилось особенное место. Часто всего лишь за подтекст, за создаваемый образ власти, как врага общества приводил поэтов на скамью подсудимых.
Многие в лагерях, тюрьмах и на спецпоселении в момент нахлынувшего вдохновения писали грустные стихи, наполненные пониманием своей трагической участи. Были и стихи, где слова обвинения, как гневный набат обрушивались на головы палачей. Говоря о поэзии, нельзя обойти стороной сами стихи, которые, по мнению автора, являются не только образцами лагерной поэзии, но и источниками для понимания душевных мук заключенных, их настроений и желаний.
Доронин Леонид (Леондор) Иванович (Ионович).
Согласно учетной карточке Леонид Иванович родился в 1923 г. в с. Самарово
Тобольского района Омской области в крестьянской семье, получил среднее
образование, на момент ареста ни профессии, ни специальности не имел. Есть и
другие данные. По данным Красноярского общества Мемориал: Доронин - сын
профессора, родился в 1924 г. По воспоминаниям з\к Головко С.Г. ( записанные
Львовым А.) Доронин в 1941 г. окончил разведывательно - диверсионное училище
НКВД и почти в самом начале войны попал в плен. До 1944 г. находился в Дахау,
был освобожден американцами.
На момент ареста Доронин, согласно учетной карточке, проживал в Москве. Был
осужден военным трибуналом 69-й армии 17 июня 1945 г. на 15 лет по ст. 58-15 УК
(19.04.43) с поражением в правах 5 лет. Начало срока 5 мая 1945 г.- конец 5 мая
1960 г.
17 августа 1945 г. из Бресткой области он прибыл в Норильск, был помещен в 9-е лаготделение (25.08.45). Позднее в КТР - л/о каторжан (13.11.45) ,“убыл в спецлагерь № 23” 23.08.48 г.
Головко С.Г. вспоминает, что общественная должность Доронина в Норильском Горлаге - заместитель председателя по культуре и агитации. По сведениям Красноярского Мемориала в 1953 г. Доронин сидел в 3 л/о Горлага, работал поваром на кухне, отвечал за агитационно - пропагандисткую работу. Летом 1953 г. (восстание в Горлаге) он входил в комитет по руководству восстанием, и, как вспоминает Головко, удерживал заключенных от беспорядков, междоусобицы и разгула национализма.
В заключении Доронин работал бригадиром на цемзаводе (т.з. Головко С.Г.). В нем обнаружился поэтический дар и актерский талант. Он стал конферансье на сцене лагерного клуба.
У него была тонкая поэтическая душа и прирожденное стремление к справедливости. Его дочери, живущие в Москве, сохранили стихи, написанные в лагере в 1951-1954 годах.
“Доронинский голос, - пишет бывший з/к Головко,- говорил не только от своего имени, но и от имени поколения”.
Стихотворение, адресованное отцу - коммунисту. Из последних строк:
Объясни мне, отец – ты из партии той,
Что страну нашу к счастью ведет, -
Долго ль будет у нас слово “счастье” мечтой,
И когда это счастье придет?
И еще есть вопрос. Мне
хотелось бы знать,
За какую же власть вы
сражались?
Уж не тюрем ли вы
добивались,
Чтоб сынов так жестоко
карать…
Мне хотелось, чтоб русский
великий народ
Снял с сынов своих метку
позора.
Чтобы проклят навеки был
Сталина род
И чтоб вы не слыхали
укора.
С.Г. Головко считает, что пафос этого “Письма” в следующем: “Откройте темницы, заборы сломайте, пожить на свободе немного дайте!” Несколько строк Доронин посвящает и ему:
- Тебе, мой друг, тебе
в часы досуга -
Мой скромный дар, знак
дружбы и любви!
Нас свел Таймыр, узнали
мы друг друга,
Найдя огонь для мерзнувшей
крови…
Стихи Доронина - глубоко личные. В “Рассказе о палаче” он описывает картину жесточайших последствий нацисткой паранойи: человек, служивший при гитлеровских оккупантах в жандармерии поведал о том как выполнил приказ об уничтожении евреев - собственной жены и собственных детей “от жидовки”.
Неужели отцовские
чувства, палач,
Убила звериная воля?..
Эти строки написаны автором в Норильске 2 августа 1952 года. Весной 1953 года он напишет:
“Я кивну на решетки темницы,
на колючий забор вкруг нее.
И скажу: в этих стенах томиться -
назначение в жизни мое…”
Доронин посвящает стихи матери
“Родная мама! Ты ли виновата!
Тебя:
не должен мир за то винить,
Что жизнь сынов твоих невзгодами объята,
Что суждено в чужом краю их праху сгнить.”
8 мая 1953 г. - восстание в Горлаге. Эпиграф к восстанию:
О если б кто из вас в глубины опустился
И поглядел на жизненное дно!
О, если б кто из вас на миг
один простился
Со всем поверхностным, что
в жизни нам дано,
Он никогда бы не сказал,
что мир чудесен…
Некоторые стихи Доронина, по мнению Головко, могли бы быть положены на музыку, и стать песней.
Кто дотронулся рукой
неосторожной
До колючих струн в
декабрьской полутьме
И печальной песенкой
несложной
Рассказал про жизнь
на Колыме?
Кто снежинки вихрем
разметая
Средь кустов, уснувших в час
ночной,
Над таймырской тундрой
пролетая,
Скорбь принес души моей
больной!
Кто над морем тучи
собирает?
Бьет о камни пенный
злобный вал?
Кто от глаз людских
вдали скрывает
Соловков зловещих
цепи скал?
После освобождения Л.И. Доронин работал в академическом институте. Умер в 1976 г (1).
ВОРОБЬЁВ ВЛАДИМИР ГРИГОРЬЕВИЧ.
Воробьёв В.Г. родился в 1928 г. в с. Кортуз Краснотуранского района
Красноярского края. Согласно учетной карточке, он из крестьян, русский.
Образование среднее, бывший член ВЛКСМ. На момент ареста профессии и
специальности не имел.
Осужден Военным Трибуналом войск МВД Западно - Сибирского округа 27 февраля 1950 г. по ст. 17-58-8, 58-10 ч. I УК на срок 25 лет с п/п 5 лет. Начало срока 29 октября 1949 г., конец 29 октября 1974 г.
В Норильск Воробьёв прибыл из тюрьмы по Красноярскому краю. Здесь он отбывал срок в следующих лаготделениях:
2 л/о - 15 октября 1950 г.
Сизо - 1 августа 1951 г.
5 л/о - 25 июля 1952 г.
4 сентября 1952 г. убыл в Озерный лагерь МВД СССР распоряжением ГУЛАГа № 8477 от
19 августа 1952 г.
В своих воспоминаниях Воробьёв упоминает о времени пребывания в Горлаге, БУРе (бараке усиленного режима), цитирует стихотворение собственного сочинения, написанное в Центральной тюрьме под впечатлениями норильского заключения. Вместе с другими з/к Воробьёв пел это стихотворение на мотив “Раскинулось море широко” .
Заключенные Севера.
На Север с далекого юга,
Туда, где не спеет
и рожь
Где только что
кончилась вьюга,
Привез пароход молодежь.
И в жизни другой,
обновленной,
Свободною грудью дыша,
По тундре цветущей,
зеленой,
Проходят они неспеша.
Лишь трауром черной
одежды
Их головы
можно склонить,
Пошли они с
тайной надеждой
Могилы отцов посетить.
Красивая бабочка вьется
Над холмиком
черной земли,
Порою кулик пронесется
Мелькнет и исчезнет
вдали.
Над холмиком
парень, угрюмо
Сжимая фуражку в руках,
Стоит и тяжелая дума
Лежит в потемневших
глазах.
Казался годами
он старше.
От всех пережитых
им мук.
И в темп
похоронного марша
Замедлило сердце
свой стук.
Здесь где-то в
холодной пустыне
В шеренге худых работяг
Отец, дорогой и любимый,
Отстал по неволе на шаг.
Устало шатаясь
он вскоре
Со стоном
проклятья упал,
И в спину
согнутую горем,
Вонзился холодный
металл.
Вот здесь, под
высокой горою,
Где ветер заливисто выл,
Его схоронили зимою
Среди позабытых могил.
Никто их ничем
не отметил,
Никто не поставил
кресты…
Лишь только
тоскующий ветер
Качает над ними цветы. (2)
Тарновский Юлиан Константинович.
Родился в Москве 21 июня 1912 года. Экстерном окончил школу. Поступил на
строительный факультет МВТУ. С 1943 по 1946 гг. учился в аспирантуре. После ее
окончания работал референтом в Комитете по делам архитектуры и по
совместительству в посольстве США.
12 января 1948 г. арестовали жену, Тарковскую Евгению Спиридоновну, а 3 февраля арестовали Юлиана Константиновича.
Осужден Особым совещанием при МГБ по ст. 58-1а на 10 лет лишения свободы с конфискацией имущества. Летом 1949 г. Тарновского привезли в Норильск. Год он работал в Медьстрое, еще пять - в Горстрое.
В Горлаге Тарновский познакомился с людьми, воспоминания которых свидетельствуют о его интеллектуальной деятельности в лагере. Якобсон пишет, что они с Юлианом часто переводили на французский язык и собирались заниматься английским - это окончилось тюрьмой. Юлиан в свободный час учился писать стихи. Он постигал основы, а потом и тонкости техники стихосложения у соседа по нарам - известного латышского поэта Яниса Медениса. В стихотворениях Тарновский отразил свои настроения, лагерный быт.
РЕКВИЕМ.
Как странно! Десять лет назад
Я жизнь свою отдать был рад
Тому, что мертв лежит теперь.
А я живу - как в клетке зверь,
И, говоря сейчас о нем,
Обязан робко прятать взгляд,
Где ненависть горит огнем.
Пришел конец жестокой силе,
Которой слепо мы служили,
Когда, по молодости лет,
Еще глаза незрячи были.
За это дали мы ответ,
А он, причина наших бед,
Лежит в торжественной могиле.
И скорбный марш
звучит нам сегидильей.
Юлиану Тарновскому скостили срок, 1 мая 1955 г. он вышел из лагеря. Был принят в техникум, а через год уже заведовал строительным отделением. Постановление о его реабилитации вышло 20 февраля 1957 г.
По стихам Юлиана можно судить о духовном мире, кругозоре, гражданской позиции автора, физических и моральных страданиях в лагере, о радости, которую ему приносило поэтическое творческого.
Тетрадь стихов, как крылья мертвой птицы,
Раскрытая лежит передо мной.
Мне дорога в ней каждая страница.
Пусть за окном - пурги свистящей вой,
Метет метель, мороз скрипит и злится;
В ней светом залиты
далекие столицы,
Цветущих берегов палящий зной
И небо, дышащее синевой.
И оживают милые мне лица,
Покрытые могильною травой,
Когда тетрадь,
как крылья мертвой птицы,
Раскрытая лежит передо мной.
Таких людей, как Юлиан Тарновский, которые, несмотря на тяжелые условия ГУЛАГа, не сломались, а напротив, продолжали жить, действовать, творить, было много. Они устояли против бессмысленных, жестоких сталинских репрессий и сохранили культуру, забывать о них нельзя. (3)
Климович Григорий Сергеевич.
Родился в крестьянской семье. Будучи студентом и секретарем комсомольской
организации Гомельского индустриально - педагогического техникума потерял
родителей - расстреляли гитлеровцы по подозрению в партизанщине. Братья погибли
на фронте. В 1945 (1943) г. арестован. Обвинялся в косвенном соучастии в
убийстве своих родителей и братьев, “гитлеровском шпионаже”. Несмотря на
отрицание вины его осудили и направили в ИТЛ-100 (пос. Верх-Нейвинск
Свердловской обл.). Климович отказался работать в лагере, мотивируя это тем, что
“всякое подчинение администрации является объективным признанием своей вины”.
Его заявление расценили как вызов режиму, и на полгода перевели в БУР (барак
усиленного режима). После БУРа он продолжал забастовку, в результате чего был
помещен в изолятор, а потом отправили на воровской “штрафняк” в Богословский
лагерь. Климович продолжал требовать снять с него нелепые обвинения.
Летом 1947 г. Климович в составе ста человек, особо опасных преступников, эпатирован в Норильлаг. По совету Юрия Альфредовича Кнопмуса (о нем в “Архипелаге ГУЛАГ” пишет Солженицын), заключенного инженера, и полковника, тоже з/к, Александра Михайловича Моисеенко, Климович пошел работать культоргом КВЧ лагеря. Начал писать стихи, в которых призывал заключенных блюсти честь и человеческое достоинство. Вскоре за стихи был арестован, и по ст. 58-10 ч.2 .- за антисоветскую агитацию добавили еще 10 лет л/с. В пересмотре дела 1943 г. было отказано.
После суда Климовича направили на воровской “штрафняк” - Цемстрой, потом в изолятор, штрафную тюрьму.
Находясь в 4-м л/о Горлага, Климович написал текст “Гимна норильчан - участников восстания 1953 года”, известный всему Горлагу:
Не страшны нам тиранства большевизма,
Мы не знаем горе свыше всяких мер,
Известны нам все ужасы чекизма
И стон людской на землях СССР…
Мы стали рядом, брат около брата,
За право жить без тюрем и цепей.
Напрасно смерть дышала с автоматов
А псы рычали в ярости своей…
В крови зэка омыта наша слава
В режимных зонах Горных лагерей.
Из тьмы встает свободная держава.
Огни Норильска не погаснут в ней…
Дыханье жертв комиссии московской
Мы возродим, напомним о себе.
И черный флаг с кровавою полоской
Осветит путь нам в праведной борьбе!
Были свои поэты и у женщин в 6-м л/о Горлага.
Коваль Стефания.
До нас дошли сохранившиеся строчки - обращение к заключенным в период восстания
1953 г. Это сочетание фольклорного песенного мотива с гневной и скорбной
публицистикой.
Гей на Iвана, гей на Купала…
Гей на Iвана, гей на Купала
З шостой зони вас виганяли,
Кого у тюрьми, кого за дроти
На каторжанськи тяжки роботи…
Ой ти, Iване, опам’ятайся!
Життям дiвочим не розкидайся!
Бо лiт дiвочих не повернути…
Муки Норильска нам не забути.
Эти стихи сыграли немалую роль в работе комитетов восставших.
Семен Бадаш.
Родился в июле 1921 в Москве в семье врача. Окончил среднюю школу. Воевал, был
демобилизован. В 1949 г. Бадаш С., студент 4-го курса медицинского института,
арестован. Во время следствия сидел на Малой Лубянке. Особое совещание за
знакомство с иностранцами в первые послевоенные годы приговорило на 10 лет
лагерей. Сначала отправляют в Бутырки, а затем этапом в лагерь. Куйбышевская
пересылка. Челябинск. Здесь ему, как медику (в среде заключенных пользуются
уважением), удается спасти от грабежа небольшую группу попутчиков-политических,
в том числе и одного священника. Попадает в особый Степной лагерь в Экибастузе
(здесь же отбывал наказание Солженицын А.И.). В 1949 г. Бадаш участвует в
восстании в Экибастузе. Его переводят в Норильск в особый лагерь №2 (Горлаг).
Здесь он становится участником восстания в 1953 г.
Накануне восстания зимой 1952-1953 гг. в Горлаге, вечерами после 10-часового рабочего дня на морозе, Бадаш писал стихи. (4)
* * *
Тебе, моя голубка, мать,
С сердечной теплотой великой,
Решил письмо я написать
С далекой тундрой полудикой.
Живу я, где лежат снега,
Где часто с воем по равнине
Гуляет снежная пурга
В бескрайней северной пустыне,
Где льется к морю Енисей,
К большим арктическим просторам,
А летом тысячи гусей
Кричат, летая по озерам,
Где ночь полярная длинна,
Где долго солнышко не всходит,
Лишь только бледная луна
На сердце мне тоску наводит.
Пройдет она сквозь гряды туч,
шаром прокатится над миром
И бросит свой холодный луч
В глуши над северным Таймыром.
* * *
В заполярном круге, стороне чужой,
Черные, как уголь, тучи надо мной.
Волчий голос ветра не дает уснуть,
Хоть бы луч надежды в эту тьму и жуть.
Там где нету солнца, человек угрюм,
В маленьком бараке, тесном, словно трюм,
Волчий голос ветра не дает уснуть,
Хоть бы луч рассвета в эту тьму и жуть.
По ночам мне снится белое крыльцо,
Черные ресницы, нежное лицо,
Часто мне не спится, по ночам лежишь,
О тебе, далекой, думаешь-грустишь.
В заполярном круге счастья, детка, нет,
Волчьим воем ветра занесло мой след,
Так не жди, не надо, и не мучь себя,
будет в жизни случай — вспомнишь про меня.
* * *
Я существую, мама! Не печалься!
Я не убит, я все еще живой,
И обо мне, прошу, не беспокойся,
Я не покрыт холодною землей.
Я постарел и сильно изменился,
При встрече вам меня не опознать,
Не прежний я — я сильно изменился,
Ведь мне всю молодость приходится страдать.
Но я несу свой тяжкий крест покорно,
Примером мне является Христос,
Ты плачешь, мама? Виноват, бесспорно,
Ведь это я большой тебе удар нанес.
Но ты прости меня, моя родная,
Я о страданиях больше не пишу,
Рукой замерзшей сердце прижимая,
Я о природе сообщить тебе спешу.
Здесь, мама, вьюги завывают,
Здесь, мама, часто рыскает мороз,
А в сентябре озера замерзают,
Здесь не увидишь ты чудесных роз.
Июль месяц здесь зимой считают,
Здесь не бывает лета никогда,
Тут зэки Север покоряют
И в тундре строят города.
Все мы живем под северным сиянием,
Такой красы я не видал нигде,
Огни лучей на дальнем расстоянии
Играют в небе, словно на воде.
Они живыми кажутся, родная,
Они по небу движутся толпой,
То соберутся, небо освещая,
То разбегутся лентой голубой.
Так мы живем, все время в ожидании,
Стремимся вновь соединить сердца,
Достигнем, снова расставание,
И так всю жизнь, с начала до конца.
Но не печалься! Бог нас не оставит,
Он нам поможет муки пережить,
Он, мама, нас на верный путь наставит,
И будем мы Ему служить!
7. Супруненко Николай Владимирович.
Родился в 1911 г. в с. Холстья Киевской области Обуховского района в семье
крестьян. Получил среднее образование. Получил специальность агронома.
Согласно учетной карточке арестован 25 августа 1937 г. Осужден Тройкой УНКВД по Юж. Казах. области 30 декабря 1937 г. по ст. 58 (диверсия) на 10 лет.
Был этапирован на Волгострой, в Сиблаг, Горшорлаг.
В Норильлаг прибыл 24 мая 1942 г. В одном и том же лаготделении больше года не задерживался. 18 июня 1942 г. он находился в 3 л/о, 9 октября 1942 г. во 2 л/о, 13 апреля 1943 г. в 7 л/о, 6 апреля 1944 г. в 6 л/о, 11 апреля (мая) 1945 г. в 9 л/о, 13 ноября 1945 г. в Каларгоне, 23 января 1946 г. в 9 л/о.
Супруненко проявил себя в лагере в двух направлениях — аграрника и литератора. Он вспоминал: “Плохо, что здесь нет ни книг, ни газет. Одно время играл в шахматы. Осенью стихи сочинял, потом ударился в прозу.” Из своего опыта Супруненко подчеркнул, что статьи от заключенных принимались в газеты, в том числе в “Красноярский рабочий”. Но высланный из редакции гонорар уходил обратно газете со штампом — “заключенный”. Заключенные не имели права получать денежные переводы (конец 1946 г.).
На “праздновании” (в условиях ИТЛ) своего 35-летия с двумя заключенными, Супруненко под аплодисменты читал свои стихи. (5)
Автор в очерке описал тундру как “блаженный край”. Читатели после прочтения удивляются, что не замечали, в каком хорошем краю они живут.
Освобожден 24 августа 1947 г. по отбытии меры наказания. Выехал в с. Шушенское Минусинского района Красноярского края.
В 1956 г. реабилитирован. С 1960 г. член КПСС, стал заслуженным агрономом РСФСР.
Нора Преффер.
Родилась в Тбилиси, немка по национальности. Правнучка Каталикоса Грузии. Училась в немецкой школе, директором которой в течение 20 лет был ее отец. В 1935 г. арестовали родителей. Нора подрабатывала репетиторством, давала уроки немецкого языка и музыки, одновременно училась в школе.
Поступила в Тбилисский педагогический институт иностранных языков на факультет английского языка и литературы и получила разрешение экстерном учиться на факультете немецкого языка и литературы. После 2-го семестра ее вызвал декан и потребовал отказаться от родителей. Нора не пошла на это. Ее исключили из института, из музыкального училища при консерватории, которое она заканчивала. К концу следующего года ее восстановили в институте (повлияло изречение Сталина: “Дети не отвечают за своих родителей.”). За 2 месяца она сдала экзамены за 2 года на 2-х факультетах. А еще через год вышла замуж и родила сына.
С нападением Германии на Советский Союз мужа забрали на фронт. Вскоре вернулась из заключения мать. 19 октября 1941 г. всех тбилисских немцев депортировали под конвоем. Норе, как жене грузина, разрешили остаться. Оставили и больного, неподвижного деда.
В 1943 г. Нора получила известие, что муж тяжело ранен. Имея на руках билет, чтобы ехать за мужем в госпиталь, Норма была вынуждена задержаться — умирает дедушка. В ночь после похорон Нору арестовали. Ребенок остался на руках у прислужницы прадедушки, Католикоса Грузии.
Была осуждена по ст. 58-10 и 58-11 к 10 годам л/с и 5 г. поражения в правах. Была этапирована в Мариинские лагеря (Сиблаг), где она работала на лесоповале. Затем была переведена в Дудинку (л/о Норильлага). Занималась тяжелыми земляными работами. Ссылку отбывала в колхозе Северного Казахстана. Пасла телят.
Ее перу принадлежит около 20-ти сборников детских стихов и сказок в стихах, а также лирические сборники.
… Эти строки,
Как склоны в пустыне
За колючкой
Погибших так рано…
С тех смертельных времен
И поныне
Сердце
В незаживающих ранах…
МУРАХТАНОВ Юрий Васильевич. 1913-1982.
Геофизик. Окончил геологоразведочный ф-т ускоренной подготовки. Арестован 8 января 1935 на станции «Аральское море», где работал нач. изыскательской партии Гипроводтранса в Аральской экспедиции. Осужден по ст. 58, п. 8, 10, 11 сроком на 7 лет. С 1936 отбывал заключение в Норильлаге, работая геологом в цехе технического контроля комбината. Писал стихи. Отличался редкой смелостью, был непримирим к уголовникам, отвечавшим ему тем же. Рассказывают о нем, что когда они угрожали ему ножами, он растолкал окруживших его бандитов и спрыгнул в многометровый карьер. Бежал из лагеря, за что получил дополнительную ст. 82. Освобожден 22 июля 1946, в административной ссылке находился в Норильске. Реабилитирован 25 декабря 1963.
Вот что пишет в своих воспоминаниях бывшая норильчанка Валентина Шанаева (Чепаксина), основываясь на его рассказах
«Каторжан привезли по узкоколейке в лагерь между Каларгоном и Кайерканом, на открытую добычу угля. Угольный разрез требовал огромных физических сил, а у многих истощенных узников сил-то как раз уже не оставалось. Я уже не помню детали его рассказа, но именно первого мая 1938 года он был вынужден работать , кажется, на глыбах извести - один в стороне от разреза. Этот день в Норильске, я помню, всегда морозный. Зима как бы цепляется после апрельской оттепели за самую душу природы. И вот Юрий увидел странную колонну, двигавшуюся от лагеря в сторону тундры. Сотни людей, совершенно голые, босиком, рядами двигались по снежному насту. Вели их охранники с автоматами, одетые в валенки и тулупы. Он спрятался за ледовым завалом, в ужасе и отчаянье наблюдая, как охранники остановили колонну на перекур, и бедные люди стали валиться прямо друг на друга, пытаясь согреться. Перекур длился минут десять, но показался ему вечностью.
В сознании вспыхнули сотни шепотом рассказанных ему судеб и его собственная судьба. Почему одни становятся палачами других? Это противоестественно, человек не имеет на это права. Когда охранники скомандовали "строй", на снегу остались самые слабые, еле живые, другим пришлось их поднимать и тащить - к верной гибели на съедение песцам. Юрий Мурахтанов откопал все свои сбережения, (тогда зэкам выплачивали какие-то гроши на курево и чай, а Юрий Васильевич не пил, не курил и обладал феноменальным здоровьем), сочинил телеграмму на имя Ежова, полагая, что самоуправное издевательство над людьми - дело местных уголовников, захватывающих всяческие лагерные должности и посты, отнес почтальону вместе со своей копилкой. На следующий день его вызвали к начальнику лагеря. На столе у того и лежала злосчастная телеграмма. Юрия Мурахтанова избили, сломали руку, после чего наложили гипс и определили в карцер за дерзкое сопротивление лагерной власти.
Карцер представлял собой конуру - полметра на полметра, где можно было стоять или сидеть на корточках. Он провел там несколько дней. А когда за ним пришли, чтобы увести на расстрел, несколько охранников не смогли его вытянуть из карцера, он отбивался от них загипсованной рукой. Его оставили в карцере еще на несколько дней, а потом, под предлогом, что переводят на другие работы, перевезли на Нулевой пикет и поместили в первый барак, стоявший у подножья Ергалаха, за Медным заводом. Поскольку пребывание в карцере и кулачные бои с охранниками превратили его одежду в ветошь, его в первую очередь повели переодеваться. За бараком был навес, под которым лежали сваленные в кучи одежда и обувь. Юрий понял, что это одежды - расстрелянных. Он выбрал только крепкие ботинки и ватник. В первом бараке содержались все обреченные на расстрел. Их водили на самые тяжелые работы - нагружать рудой вагонетки. А над Норильском расцветала весна, буйно текли ручьи, сияло небо.
Всходило над горой Медвежкой жизнерадостное солнце. И в такую-то весну погибнуть? Это чудовищно. Юрий готовил побег. Он смог раздобыть драгоценный коробок спичек, откладывал пайку. В ту пору на Медвежке велась открытая добыча руды, гора была похожа на огромный многоступенчатый зиккурат, по ступеням которого и двигались вагонетки с рудой. Выбрав момент, Юрий запрыгнул в вагонетку. Его не заметили. Когда составчик вырулил к обогатительному цеху, Юрий выпрыгнул в целину весенней тундры.
Он рассчитал маршрут - по прямой на Хантайку через нынешнюю трассу ЛЭП. Побег удался. Восстающий полярный день давал возможность идти и идти не останавливаясь в сторону Хантайки. Лесотундра худо-бедно кормила лиственничной хвоей, наслаждением было жевать нежные юные побеги. Откуда брались силы? Юрий Васильевич рассказывал, что чувствовал себя полузверем оленьей породы. Пьянящие запахи быстрого и мощного лета, синие озера, полные чистой воды ручьи, рыба, которую он ловил голыми руками, непуганые птицы, казалось, сопровождавшие его и указующие путь, все это царство Земное естественно даровало силу и волю жить. И еще - будто кто-то свыше протягивал руку помощи и энергию мысли. Плотоядное комарье и мошкара его почти не донимали, настолько он был истощен. Но физические силы только прибывали. Однажды за день он не нашел что поесть, и к ночи увидел куропачье гнездо, где копошились птенцы. Переночевав рядом с гнездом, поутру он схватил птенцов и спрятал за пазуху. Шел весь день, радостно чувствуя как они шевелятся и скребутся. К вечеру решил их съесть. Но - когда достал их, умерших, съежившихся, загоревал над ними так, что голод пропал. Он похоронил их, связал из прутиков крестик и воткнул в крошечную могилку.
Шел, ориентируясь только на движение солнца и на приметы самой природы. Когда вышел к Хантайке, душа возликовала. Довольно долго он отлавливал бревна, которые бы служили основой плота. Связывал их ивовыми прутьями, по нескольку раз. Наконец, плот был готов, и река понесла его к енисейским просторам. Летний ветер был так ласков, напоенный зноем таежный мир так прекрасен, небо так сине и чисто, одиночество так полно и совершенно, что беглец, наконец, глубоко уснул. Сколько он спал на плоту? Ему снилась родина, мама, волжский берег и счастливое босоногое детство. Сквозь сон к нему стал пробираться странный звук, будто возле уха жужжала муха. Прийти в себя было непросто, он отгонял эту муху, стараясь продлить блаженство покоя. Но муха жужжала все громче, и в этом жужжании считывалась угроза. Откуда на середине реки, на ветру эта злополучная муха? Сознание искало причину. Вдруг сон мгновенно слетел - это не муха, это шумит отдаленный водопад, еще немного, и он не справится с течением, ухнет в водный поток себе на погибель. Юрий стал грести изо всех сил, прибивая плот к берегу. Бревна ткнулись в расщелину между скал, откуда скатывался в реку ручеек. Базальтовая стена поднималась в небо почти отвесно. Куда деваться? Юрий пополз по этой стене вверх, цепляясь за почти неприметные выступы древней породы. Как он поднялся? Рассказывая мне, Юрий Васильевич задавал сам себе эти вопросы. И сам же на них отвечал, что одной человеческой воли к свободе мало, чтобы справиться с экстремальными задачами бытия. Видел ли он своего ангела, поддерживавшего своей волей и своими крыльями беглеца? Да, Юрий Васильевич думал, что видел. Он был убежден, что ему помогают Силы Небесные - все вынести, все пройти, все преодолеть и выжить. Когда он поднялся на скалу и оглянулся назад, он сам испугался только что преодоленной высоты.
Внизу билась-волновалась река, готовясь слететь с двадцатиметровой высоты. Я была в этом месте на Хантайской ГЭС, когда она была уже построена, видела эти скалы, о которые опирается плотина...Человеку нужно стать птицей, чтобы подняться над ними. До Енисея оставалось всего-ничего. Уже стоял август, который кормил ягодой, рыбой, грибами. Идти было легче чем в начале пути, хантайская тайга не так заболочена как таймырская тундра. Уже в сентябре Юрий вышел к Енисею в районе Игарки. Енисейский простор одурманил, захотелось одним прыжком преодолеть прибрежный плес и окнуться в воды великой реки. Здесь-то его и заметил береговой караул, спрятанный за пригорком. За несколько дней в игарской зоне выясняли личность беглеца. Выяснили. Получили разнарядку вернуть в Норильск. Юрия Мурахтанова привязали на палубе сторожевого катерка, на носу, под сентябрьский северный ветер.
Голый, стоя на коленях, он видел как раскрывается земная кора навстречу Ледовитому океану, неся по фарватеру неисчислимую водную мощь к горизонту, который, казалось, поднимал реку в самое небо, к Полярной звезде. Трое суток шел катер к Дудинке, трое суток коленопреклоненный Мурахтанов молился Всевышнему о своей судьбе... В ночь на 29 сентября 1938 года, в 30-градусный мороз вспыхнуло над Енисеем Северное сияние такой невероятной красоты и силы, будто ангелы раскинули свои крылья над головой беглеца, будто Всевышний раскинул свои письмена с предупреждением о великой битве небес с врагами Творца. Это было последнее видение, поразившее Юрия знаком Божественного промысла, неодолимого человеческой волей. Дальше он уже ничего не помнил. Он не помнил, как, согнутого в три погибели его вынесли под локти и выкинули на берег. Он не помнил, как оказавшийся на берегу начальник Мерзлотной станции Дудинки обнаружил, что беглец жив, узнал в нем знакомого студента по Горному институту и выпросил его тело у лагерного начальства. Как медленно он оживал под наблюдением своего спасителя. И так Юрий Мурахтанов остался жить, чтобы пройти еще множество сложнейших испытаний Воли и Духа.» (Из воспоминаний Валентины Чепаксиной, записано с ее слов, опубликовано в альманахе «Аквариум» 2007).
Маленькое отступление: Выпущен многотомник «О времени, о Норильске, о себе», где опубликованы воспоминания людей, побывавших в Норильске, связанных с его историей и культурой, помнящих Норильск во времена ГУЛАГа. Вот воспоминания Нины Дзюбенко об иностранцах, побывавших в лагерях:
«Севернее Норильска тоже были лагеря
Иностранцы оказались в Норильлаге с момента его создания. О самых первых заключенных можно узнать, пожалуй, в основном из документальных источников — мало кто из тех, кто прошел ГУЛАГ в 30-50-е годы, дожил до наших дней или хотя бы до перестройки.
В списке премированных финн Казонен (возможно Касонен) Тойво. О нем писал бывший заключенный Георгий Георгиевич Старицкий в 1990 г., что это «финн, который возил Матвеева в аэросанях, он был лейтенантом финской авиации. Я знал его еще по Сиблагу (Мариинск), там он был шофером в автобазе. Парень он был жуковатый и, как говорят, небольшой шпион, ходил через финскую границу. Думаю, что его расстреляли на Норильске втором...».
В списке расстрелянных нашла еще одну иностранную фамилию: КИМ У-СУН. Он родился в 1902 г. в Корее в Сен-Дин. Был расстрелян 4 марта по постановлению тройки УНКВД от 13.02.1938 г. Как кореец попал в Норильлаг, можно только предполагать. Хорошо известно, что корейцы были первым репрессированным народом в СССР, — с Дальнего Востока их депортировали в Среднюю Азию и Казахстан в 1933 г. Может быть, оттуда он и попал как «шпион» на Крайний Север?
Если бы иностранцы имели реальное представление о жизни в СССР, они никогда бы не решились поехать туда. Немецкий коммунист Ганс Олрих, как и многие, стал жертвой большевистской пропаганды. В 1926 г. он эмигрировал в СССР, чтобы строить коммунизм в первой стране рабочих и крестьян. Очень быстро его обвинили в шпионаже — так он оказался в Норильском лагере, где работал инструментальщиком на заводе. В 1956 г. Ганс Олрих был реабилитирован. Вернулся на родину, где стал почетным членом руководства Трептовского района Берлина. О нем в своих воспоминаниях упоминал Юлий Янович Ки-перс, латышский коммунист, решивший стать революционером еще на школьной скамье, арестованный не просто, а по списку, как сам писал в стихах: «Мы, люди несчастья...» Он тоже был з/к Норильлага и от отправки еще дальше на Север, чуть ли не на Новую Землю, его спасла смерть Сталина.
Эрец рассказал просто анекдотичный случай, когда человека осудили за одну только фамилию Маржоретто — в его роду был итальянец, пленный солдат наполеоновской армии.
Елдинека Ганса Альфредовича. Вот его данные. Родился в Вене в 1906 г. По национальности еврей. Родной язык немецкий. Подданство австрийское. Окончил физмат Венского университета. С 1926 по 1938 г. был членом австрийской компартии. С января 1935 г. по 10 октября 1938 г. Ганс Еллинек руководил радиовещательной лабораторией завода № 203 им. Орджоникидзе в Москве. Далее арест. За шпионаж и террористические намерения особое совещание НКВД приговорило его к восьми годам исправительно-трудовых лагерей. Ганс Еллинек отбывал срок в Норильске. Личное дело з/к из Австрии венчает его красноречивое заявление: «Прошу Вас уволить меня с комбината в связи с тем, что я получил разрешение на выезд за границу. Увольнение прошу оформить с 10 апреля 1947 г. с выездом самолетом за счет лагеря ».
Были в Норильлаге и испанцы. О них поведал Павел Владимирович Чебуркин, тоже з/к, который однажды спас заключенного-каторжанина от тяжелой работы, спросив у него: «Вы можете грамотно переписывать фамилии?» И услышал в ответ: «На каком языке? На французском? испанском? португальском?»
Когда несчастных привезли в Норильск, многие из них от лагерного «гостеприимства» умерли...
Список, о котором я рассказываю, был датирован 1 октября 1951 г. Более всех было заключенных из Японии (85 человек в ИТЛ и 30 — в Особлаге № 2), Германии (55 человек и 49 — соответственно), Польши (66 и 22 человека), Венгрии (88 и 13 человек), Маньчжурии (53 человека) и т.д. Есть и такие данные, что в лексике того времени называлось «окраска». В Особлаге № 2 в это время было 13 276 человек.
Родом из Брянска был Зигурд Людвиг, репрессированный «как лицо немецкой национальности», рассказавший о себе следующее: «Уголовники учили «бескорыстию»: подходили группой к «политическому», предлагая снять хорошую одежду, обувь. Тех, кто цеплялся за свое имущество, забивали до смерти досками, оторванными от нар. В результате «пожертвований» я стал ходить в кальсонах, выкрашенных химическим карандашом... Тощий, небритый, я казался стариком, и когда пришел на доклад СМ. Смирнова, зам. начальника санотдела Норильлага, побритым, тот не узнал меня: «А где старичок в синих штанах?!»
Среди работников Норильского комбината обнаружила удивительное совпадение имени, отчества и фамилии у нашего соотечественника и чеха. Фукс Александр Яковлевич родился в г. Моравска-Острава. Его родным языком был чешский, хотя он еще знал французский, немецкий и слабо русский, кото¬рый он начал изучать уже в СССР. Фукс жил в Чехословакии до 1939 г., затем два года работал шофером в Бельгии. Из дела непонятно, как он попал в поле действия 58-й статьи. В конце 1940 г. Фукс осужден как СОЭ (социально опасный элемент) на три года. По директиве № 185 был освобожден с дальнейшим закреплением на комбинате до конца войны.
Так и хочется к этой крылатой фразе из песни с издевкой добавить: даже в ГУЛАГе.
Китайцы в силу своей внешности были очень приметны в Норильлаге. «Китайцев здесь, я думаю, не меньше двух тысяч человек, и большинство из них называется Ваня, реже — Володя, Андрей, Миша. Настоящие их имена и фамилии записаны в личных делах» — так писал в своих воспоминаниях Николай Владимирович Супруненко. Он еще написал, от чего не мороз по коже, а лед в душе: «Рассказал о трагедии Кима (корейца). Его арестовали во время свадьбы. Потом, как поэту Ключановичу (польский эмигрант), следователь выдергивал по волоску пышную бороду. Затем случай со знакомым мне по Чимкенту Хилько — его продержали много времени в клетке, залитой до колен водой, и у него на теле образовалась «крокодиловая» кожа...»
Но вернемся к китайцам. Не все они выжили — часть погибла от переохлаждения, истощения и голода. Среди заключенных китайцев были специалисты уникальных способностей. Например, очень известен был в лагере стеклодув Ся Шун-Чен. Все звали его Мишей. Он работал в научно-исследовательской опытной лаборатории обогатительной фабрики: изготавливал сложные приборы для лабораторий фабрик и заводов. Попал в лагерь в 1939 г. Известно, что еще в 1957 г. он был в Норильске: выдувал химическую посуду, реставрировал битую, приспособился колбы изготавливать из перегоревших лампочек, научился делать тигели Шотта... Еще он славился своим умением радовать всех собственного изготовления елочными игрушками...
Воды было очень мало. Наш соотечественник рассказывал, как в Дудинке начальник конвоя пинал и топтал японца только за то, что тот схватил кусочек снега. Через месяц этот несчастный умер в лагерной больнице пятого лагпункта. Оказалось, что этот человек был в Киото директором музыкального училища, а в Квантунской армии был интендантом полка.
Наиболее известный в Норильске венгр Йожеф Лендел. Его годы жизни 1896-1975. Он
писатель, один из основателей Венгерской компартии, активный участник революции
1919 г. После ее поражения эмигрировал в Австрию, затем в Германию, а в 1930 г.
— в Москву, где и был арестован. Только че¬рез 17 лет Йожеф Лендел вернулся в
Венгрию, где и посвятил свою жизнь литературному труду: он писал о жертвах
сталинских репрессий и художественные и документальные книги. Сборник рассказов
Лендела «Незабудки» был выпущен издательством «Известия» в 1990 г., и в
норильский музей его принес доктор Серафим Васильевич Знаменский, который в
свое время был арестован за то, что в его фронтовом рюкзачке находилась книжка
на немецком языке. Лен-дел описал лагерный быт, расстрелы и кладбище на
Норильске втором, жизнь людей, с кем писателя свела судьба в Норильлаге, в
СССР. Сам Лендел работал санитаром у лагерного профессора Александра
Александровича Баева, прибывшего в Норильск этапом из Соловков, на лагпункте
«Кирпичный завод». Он знал Тру Ран-Чена, Жака Росси, Рене Мольнара и др.» («О
времени, о Норильске, о себе»)
Также в этой книге были опубликованы воспоминания Херувимовой:
«Всё было прекрасно, и самое главное, что нас окружили теплом и заботой.
Норильск-это город, окруженный лагерем заключенных, большинство из которых политические( ст. 58) С ними запрещалось общаться, здороваться за руку, несмотря на то, что многие из них расконвоированы и ходят на работу в те же помещения, в которых работают вольнонаемные.
В Норильске очень бросалась в глаза, как мне казалось, роскошная жизнь, созданная для ИТР, к которым была причислена и я, как студентка. Так называемый ДИТР, в котором протекало все свободное время этой группы людей, сверкал многочисленными огнями в полярной ночи и напоминал сказочный дворец.
Николай Александрович Козырев и Лев Николаевич Гумилёв-люди большой души, утонченной натуры и, главное, по-настоящему интеллигентные и воспитанные. Их общество доставляло мне огромную радость, а все пережитое ими вызывало грустное сожаление, что такие тяжкие испытания выпали на их долю. Они хорошо понимали всю сложность обстановки, в которой я оказалась, будучи единственной женщиной в экспедиции, и, оберегая мою репутацию, всегда приходили ко мне вдвоем.
Как-то я попросила отпустить меня в рабочий маршрут с Николаем Александровичем и Львом Николаевичем. Так я перешла на съемку и оказалась в обществе двух очень хороших людей, которые были не только приятны в общении, но и удивительно предупредительны. Я стала проводить с ними не только весь рабочий день, но и большую часть свободного времени. Между нами завязалась большая дружба. Николая Александровича Козырева природа наделила правильными чертами волевого лица, выразительными серо-синими глазами и красивым изгибом бровей. Загар делал его лицо еще более мужественным и привлекательным. Даже некоторая лысоватость, идущая вверх ото лба, не портила его внешность.
Лев Николаевич Гумилев тоже обладал очень выразительным лицом, крупными серыми глазами, в небольшой степени раскосыми, носом с очень небольшой горбинкой, четкой формой рта. Он немного картавил, что придавало своеобразие его речи. Красивое лицо дополнялось шапкой густых волос темного цвета. По возрасту оба были близки — где-то около 35 лет. Я называла их по имени и отчеству.
Среди его стихов было и стихотворение, посвященное мне, но его я не запомнила. Я почему-то не любила записывать стихи, все лучшее «записывалось» в памяти.
Однажды Лев Николаевич сказал, что он когда-то изучал хиромантию. Я недоверчиво улыбнулась и, видимо, поставила под сомнение предсказания подобного рода. Тогда он сказал: «Ну, давайте вашу левую руку». Я с готовностью открыла ладонь. Он внимательно вгляделся и даже как-то испуганно сказал: «Вам в ближайшее время грозит смертельная опасность!» Я спросила: «А что значит — в ближайшее время?» Он ответил: «Примерно год или что-нибудь около этого». Я с беспечностью молодости все это не приняла всерьез и сразу выбросила из головы. Но, к сожалению, его пророчество чуть было не сбылось в реальной жизни...
Льва Николаевича Гумилева арестовывали трижды (в 1935, 1938 и 1949 годах) то как «сына своего отца», то как «сына своей матери», ему инкриминировали печально знаменитую 58-ю статью— « враг народа», а уж пункты подбирали по заказу палачей: то антисоветская агитация, то намерение убить А.А. Жданова...
Записи в личном деле Л.Н. Гумилева лаконичны, в них мало о прошлом, больше о работе в те полгода (с марта по октябрь 1943 года), когда он, освободившись из Норильлага, работал у геологов. Гумилев еще не знал, что ждет его впереди. Шла война. И он не захотел оставаться в стороне от нее.
Далеко впереди был День Победы в Берлине, а после войны были защита кандидатской диссертации в 1948-м, и ждановское постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград», и новый арест в 1949году ( на этот раз — Казахстан, Междуреченск, Омск), и потрясающий «Реквием» Анны Ахматовой, который, как и стихи Николая Гумилева, и статьи Льва Гумилева, мы читаем только теперь. (Опубликовано в газете «Заполярная правда» 25 февраля 1989 года)»»
Многие из стихотворных произведений заключенных, несомненно относятся к разряду так называемой наивной поэзии. Но, каждое из них является историческим памятником. Каждое из них – частица истории.
Литература Норильлага начиналась далеко за пределами нашего заполярного города, со стихотворений и рассказов о том, что происходило в стране. В Москве, Ленинграде, на Кубани, Украине, везде, где жили люди не только пишущие, но и неравнодушные к судьбе многострадальной родины. Писатели и поэты, вместе со многими другими осужденными, этапировались в Норильск.
В первую очередь при арестах и обысках искали маленькие листочки бумаги, исписанные перьевой ручкой. Стихи. Или проза. Стихи были страшнее. Больше вероятности, что стихотворный текст будет заучен наизусть и передан устно.
«...Перерыли в моей библиотеке все книги, перетряхивая каждую и перелистывая страницы, бросали их на пол. Заглядывали во все щели, уголки, в печь и грубку, лазили на крышу... Я знал, что они искали. Их интересовало содержание моих рассказов и стихов, которые я писал еще в школе, содержание строчек тех материалов, которые я не посылал в газеты... Но даже и не содержание, и не идейная направленность им была нужна, а почерк моего письма... Если бы они нашли любовное послание моей избраннице, то это было бы лучшим доказательством моей вины... То есть моей «контрреволюционной деятельности»*...
«Арестованный, раздевайтесь! – Как раздеваться? – Как в бане, какой непонятливый, – догола! Они рылись в одежде, надеясь отыскать что-то запретное, но не нашли. Гранату искали, пистолет? Забрали авторучку и блокнот, томик Льва Толстого. Книгу я собирался почитать, когда выдастся свободная минута... – Одевайтесь, арестованный! Мы вышли в длинный полутемный коридор. – Руки за спину! Не разговаривать, вопросов не задавать! Меня вели в неизвестность»*.
Сильнейшее орудие – слово. Сила слова поднимала людей на восстания, призывала к бунтам.
Работа по сбору материалов о тех, кто оставил после себя только несколько строк, чудом сохранившихся, продолжается.
Литература в Норильске живет со дня его основания и будет, надеемся, жить всегда.
Сегодняшняя литературная жизнь города продолжается: в Публичной библиотеке работает «Центр литературного творчества «Водолей» под руководством члена союза Российских писателей Татьяны Шайбулатовой, в школах №34 и №5, работают филиалы – детские литературные объединения «Водолейчик» и «Жар-птица». Кроме этого, во многих учебных заведениях ведутся факультативные занятия в «литературных гостиных». Норильские авторы публикуются не только в Норильске, Москве, Санкт-Петербурге, но и за рубежом: в Америке, Болгарии, Германии, Греции.
Нельзя игнорировать и произведения поэтов – коренных норильчан, рожденных в условиях Норильлага. Зоя Пестерева – норильская поэтесса, рассказывала, что помнит из детства, как ЗЭК, угощал ее карамелькой, а Юрий Бариев (член союза писателей России, основатель Таймырской региональной писательской организации в Норильске) вспоминал, как шестилетним ребенком бегал к тюремной столовой, где повар (тоже из заключенных) поил его вкусным компотом из сухофруктов. Алевтина Щербакова (норильская поэтесса) долго еще хранила у себя дома сито, из колючей проволоки.
Центром литературного творчества проводятся тематические вечера, конкурсы
научных работ среди школьников, издаются статьи на данную тематику.
В сборник, который мы планируем издать (его концепция подана в отдел связей с
общественностью НГМК) будут включены произведения заключенных норильлага,
норильчан об норильлаге, научные работы школьников – дипломантов конкурсов.
Реализован проект телевизионной передачи «Литературная гостиная (автор проекта вед. Т.Л. Ващаева (Шайбулатова)) одна из рубрик – «Литературный музей.
Чтобы помнили. Чтобы знали свою историю. Знали цену метала, который производится на металлургических заводах Норильска, построенных на костях и крови заключенных.
Список использованной литературы:
«О времени, о Норильске, о себе»
Юрий Бариев Нина Сербина «Гнездовье вьюг», вступительная статья Юрия Бариева
«Созвездья добра и зла»
Дипломная работа студента V курса исторического факультета Полушина Д.В.
«Репрессированная культура: духовная жизнь Норильского исправительно-трудового
лагеря в 1935-1956 гг.”
Вырезки статей газет «Заполярная правда» , «Заполярный вестник»
«Мою весну не заметёт пурга…»- (ред. Бориса Колпакова)
ПРИЛОЖЕНИЕ
1. Фотографии экспонатов музея
2. Книги: «Летопись зимы»( сборник стихотворений Юрия Бариева),
библиографический справочник и хрестоматия норильской литературы «Шаги во
времени» (2т.).
3. Подборка стихотворений заключенных Норильлага
/ Наша работа/Репрессированные деятели культуры и искусства в истории и культуре Красноярского края