(фрагмент книги)

Глава VI. Эхо ГУЛАГа и Великих строек

I

В нынешнюю эпоху на Земле реликтовые углы, куда бы не проникали волны технического прогресса в прямом (через радио и телевидение) и в переносном смыслах, можно встретить, разве, только в кельях тибетских монахов или в тропических лесах Филиппин и Новой Гвинеи. Информационные потоки остановить невозможно, как и невозможно существование наций без международного разделения труда, недаром США и поддерживающие их страны, придумали наказание народов в форме эмбарго.

Индустриализацию и урбанизацию в Сибири в 30—80 гг. XX века нельзя представить и описать без ГУЛАГа и Великих (без кавычек и без иронии) строек. Каждый стационарный лагпункт и каждая большая стройка имели как бы свои поля влияния на окружающие деревни и села; как гигантские воронки вовлекали, расширяясь, в свое чрево местные людские потоки, пожирая колоссальные ресурсы и средства. Такие «поля» и «воронки» смыкались, взаимно проникали друг в друга, не оставив в стороне ни одной за¬имки, ни одной бакенской или охотничьей избушки, не говоря уже о поселениях покрупнее. Прикрасноярье в этом смысле не толькo не исключение, скорее типичный регион.

Сюда проникали щупальцы Норильлага и Краслага. А Великие стройки здесь, включая большой Красноярск с его промышленными объектами, Атомград, Дивногорск, Сосновоборск, Крастяжмаш, Дивногорск и Красноярскую ГЭС, по объему, по значению для судеб края, Сибири, всей страны и даже мира, сравнимы только с Руром в Германии или с Калифорнией в США.

Тогда почему «эхо»? По двум причинам. Нас интересует вопрос не об истории строек и их значении; а об их влиянии на местные роды и семьи, особенно в деревнях, на формирование новых сибирских династий. Что касается ГУЛАГа, то термин «эхо» представляется еще более уместным: лагеря сталинского типа находились вне Красноярской лесостепи, но спецпереселенцев и ссыльнопоселенцев здесь было много.

Ключевой для содержания этнографических исследований в данной главе является фраза доктора экономических наук В. Немировского из его статьи «Кто мы сегодня, сиби¬ряки?», напечатанной в «Сибирском менеджере» №№ 153—154 за 27 декабря 1991 года. Он пишет: «Кто он, современный сибиряк? Основная масса нынешнего населения Сибири состоит из двух категорий людей. Одни из них приехали добровольно, путем планового переселения, осуществляемого в форме «оргнабора», по распределению после окончания учебного заведения, на «ударные» молодежные стройки, по комсомольской путевке и т. д. Другие были сосланы в тот или иной период семидесятилетней вакханалии антинародного режима или же остались после отбывания наказания в лагерях, которые располагались в местах добычи древесины, полезных ископаемых, строительства ж-д или промышленных предприятий».

По содержанию фразы все вроде верно, но если вдуматься поглубже, то по Немировскому сибиряки — это конгломерат. Он в корне не прав в оценке роли и места основных сибирских поселенцев XVIII—XIX вв. и их прямых потомков, состовляющих до сих пор основу сибирского социума.

Доктор наук далее в статье противоречит сам себе, распевая дифирамбы в адрес сибиряков, отмечая их «вольный дух, предприимчивость, добрые отношения между национальностями» и говоря: «Не будет преувеличением сказать, что по личностным характеристикам сибиряки близки к жителям США. Речь идет о жителях северо-американского континента начала века с их энергией и инициативой, оторванностью от старых корней и желанием самостоятельно строить жизнь».

Но тут же ученый оскорбляет нас — сибиряков таким публицистическим перлом. «Хотя естественно (почему?), прямые сравнения здесь неуместны — сегодня наши страны находятся на разных ступенях цивилизации».

Получается, что критерий цивилизации — это потребиловка. Американцев мы называем нацией; она сложилась из фермеров, негров — бывших рабов, индейцев из резерваций и потока предприимчивых здоровых людей со всего мира (все приезжавшие проходили жесткие карантины в портах прибытия, прочтите об этом произведение эстонского писателя Э. Вильде). И вся история Америки — это использование мировых ресурсов для своего развития.

Сибиряки же, освоившие гигантский континент, добывающие для страны и мировой казны золото, алмазы, другие драгоценные камни; нефть и газ почти для всей цивилизованной Европы; выплавляющие половину цветных металлов мира; живущие в экстремальных условиях, в зоне рискованного земледелия; спасшие Москву в 1941 году — выходит «туземцы». Употребляю это слово в кавычках только в полемических целях, совсем не имея в виду местные коренные этносы Сибири. Кстати, и само-то слово «туземцы» не русского происхождения, европейского, то бишь по Немировскому цивилизованных стран. Что бы там ни было, но в советское время официально это слово вообще употреблялось очень редко, в основном в научных статьях о первом периоде колонизации.

Думаю, что в предыдущих главах я в какой-то мере сумел показать, как веками складывался сибирский суперэтнос, в некоторых чертах вне сомнения похожий на американский, что он сохранился в своей основе до сих пор. В данной главе хочу доказать, что даже такие специфические для нашей страны суперпроцессы, как ГУЛАГи и Великие стройки в этническом отношении не раскидали сибиряков «центробежными силами», не «испортился» пока их генофонд, сохранились многие психологические особенности. В том и диалектика, и острота проблемы, что сохранение сибирского социума не оправдывает преступления и беззакония сталинского режима и социальных экспериментов, не оправдывает технической отсталости, а наоборот гордо утверждает факт, что сибирский суперэтнос существует вопреки условиям и всем зигзагам истории.

Социально-этнографические процессы в Сухобузимском, Емельяновском и Березовском районах в 1929—85 гг. могут служить объективным тому подтверждением.

В 1992 году открыты ранее секретные архивы о раскулачивании, например, опись 3 фонда № 1565 «Сухобузимский райисполком».

В Сухобузимском районе в 1929—1935 гг. было разорено 446 зажиточных хозяйств, выселены или уехали в города и на стройки, бросив дома, примерно 5000 жителей, включая детей и стариков, то есть 20% всего населения.

Рассказ о судьбе семьи Кочневых из Кекура даст Вам, уважаемые читатели, земляки-красноярцы более конкретное представление о том, как это происходило.

II

Анна Кочнева пришла с собрания из сборни ночью, осторожно неосязаемо как дух, как умела только она, прошмыгнула в двери, не гремя защелками; нащупала, ориентируясь по лавке, свое привычное место на полу, на половиках; не раздеваясь, легла ничком, задумалась.

Что делать? Будить ли брата и отца или дождаться утра? Теперь вряд ли что изменишь. Мужики знают, что она, лишенная, как и все члены семьи, голоса, ходила тайком на собрание. Спасибо соседке Кате Тихоновой, провела незаметно, загородила, укрыла в углу. Раз спят — не ждут плохих новостей. А зря!

Сходка решила выселить их из дома, как кулаков; все хозяйство передать Кекурскому Совету. Она не представляла, как это может быть и в глубине души не верила, что всех станут выдворять... Ну, наверное, Степана, как хозяина, в чужовку посадят или в район отвезут. Отец с матерью хоть и крепкие на вид, но изработались уже, обоим под семьдесят.

А ребятишки?! Лидка и Нюрка оформились уже в девок, учатся в школе. Дуся — любимица ее, розовощекая и смешливая, тоже в первый класс ходит. Но Филке-Феофилке только седьмой стукнул. Ваське же, племяннику, и того меньше — всего пять лет. Куда с ними?
И потом, как это все конфискуют, с какой стати... Дом строил еще дед Прокопий, передал его отцу по наследству. Жили, нормально, всегда ели хлеб, мясной суп, молоко. Каждый год что-то пристраивали, обновляли, то амбар, то забор из толстых бревен, то глухие ворота. И все сами. Отец до работы жадный и детей не жалел. Никто из троих не учился и не играли в игры почти; с малых лет или дома по хозяйству, или на пашне, или на помощах... Как осуждать родителей, но строг отец, на язык остер, подковыривать любил односельчан, потому, наверное, и обходили их с Феней женихи. И когда Степан семью завел, не пошла жизнь. Нелюдим. Прижимист, хуже отца. Намекнул раз, другой, что не намерен кормить, засиделись мол. И вот 12 зим в городах прожила — в Красноярске, Иркутске, Чите... В няньках, прислугах. Пристроила и сестру. Вышла Феня замуж, за богатого, нерусского... И как оказался в Сибири? Увез к себе за океан. Говорила ей — подумай, ехать ли; люди чужие, заболеешь — воды не подадут. Всего одно письмо прислала, права я оказалась. Может ее уже и в живых нет.

И что черт дернул приехать нынче в Кекур. А подумать — куда иначе. Мода на прислуг и нянек прошла. Вроде и не положено теперь... Уже под сорок, но ни своего гнезда, ни грамоты, ни специальности. Только и умею жать, косить, прясть, починять. Брату не угодишь, ему все мало, на ходу ссыт на пашне... Может за жадность никто и не защитит его.

Уйти? В городе знакомых полно. Но тятеньку, мать и племянников жаль!

Анна почуяла, что дымом пахнет, повернулась, — да и отец не спит, трубку курит. Как затянется — забегают в темноте искорки бордовые. Поднялась, подошла к нему:

— Тятенька, плохие вести. Решили — придут раскулачивать!

— К этому все и шло, — шепотом ответил отец. — А кого еще?

— Непомнящего Ивана, Тютина, Бабикова, Андреева Тимофея, Черняеву Евдокию.

— Езжай в город, мы уж как-нибудь перебьемся, бог не выдаст — свинья не съест.

— Жалко бросить вас. Да потом меня и не тронут. Я все равно что батрачка, только в своем доме.

Утром пришли уполномоченные от сельсовета, комбеда и ячейки. Повесили на амбарах свои замки; разрешили взять только личные вещи, немного муки, картошки; и дом, и ворота замкнули. Вся семья, все десять человек перешли к Растворову Архипу — дальнему родственнику. Степан в сутолоке как-то ухитрился и вытащил из кладовки, перебросил через забор к соседям тушу борова, зарезанного накануне.

Прошла неделя. Анна почти каждый день упрашивала Писарева Антона, который ключи носил, выдать то муки, то какую-либо необходимую вещь.

Вся деревня ждала, что же будет дальше.

И вот сверху спустили приказ — семьи кулаков в полном составе увезти на выселки. Куда — пока никто не знал. Причем, на каждую семью полагалось всего две подводы...

Утром Кочневым разрешили вернуться в родной дом, собраться. В доме Тихоновых, напротив, один по одному, как-будто кто их специально звал, собрались человек десять баб — родственники, кумовья, соседи. То и дело смотрели в окна, судачили:

— Надо пойти бы помочь. Кого бояться.

— Дело не в боязни. Что глазеть, когда у людей горе. Сами, поди, знают, что взять с собой.

— А много ли возьмешь на два воза на такую ораву. По одной лопатине — и уже воз.

— Так еще ребятишек надо везти — не пойдут же пешком.

— И стариков. Семен Прокопьевич что-то захворал.

— От одного расстройства захвораешь.

— Жалко всех до слез.

— Я не стану врать. Степана мне не жалко. Надо бы гордыню унять, мол, я богач. Все село у него в долгах. Скупердяй. У нас картошку белый червяк источил: «Продайте, — говорю, — картошки?». Спрашивает: «А сколько тебе надо?». «Да хотя бы ведро». «Стоит ли из-за ведра в ямку лезти!». Анна машет мне — останься, мол, погоди. Уехал он за сеном, слазила она, достала мне полнехонькое ведро.

— Ее, рабу божью, больше всего жаль. Вот уж настоящий пролетарий. Зачем ее-то на выселку. Пойду я, однако, похлопочу за нее. — Агния Тихонова решительно вышла из дома

— Бесполезно просить! Им что сверху прикажут, готовы в лепешку разбиться.

— Волощук, Шурка Звягин, понятно вечные коммунисты, а Антошка-то Писарев зачем старается. Выслуживается.

Когда у Кочневых начали вытаскивать вещи и укладывать на сани, вдруг из ворот выбежала Лида, пересекла улицу, ворвалась в избу Тихоновых, осеклась чуть, увидев много людей, но тут же решительно заявила со слезами, со срывом:

— Не поеду, не поеду! Спрячьте меня!

Женщины усадили ее на кровать, кто-то принес воды.

— Попей, успокойся! Ну спрячем, отец с матерью начнут искать, уедут еще с лишней заботой.

— Ты же не иголка, рано-поздно объявишься. Заберут и отправят в приют.

— Потерпи, девонька, везде люди живые, обвыкните. Лучше беги домой, одевай кофты, да шубу, да к нам — сохраним.

Мысль эта Лиде понравилась. Она быстро слетала домой, вернулась в кофте и шубе, скинула их, назад: «Еще принесу!». Но больше не пришла. Когда увязали воз на первых санях, на второй на солому вынесли половики, тулупы, укутали младших детей, усадили стариков, собрались вокруг сельчане. Кто-то всех расцеловал, другие махали рукой, крестили вслед, пошли провожать.

Подводы выехали из боковой улицы на центральную. У сборни их ждали еще восемь... «Но-о-о!». Заскрипели полозья, обоз тронулся. Когда спускались, сдерживая коней, с горы к Бузиму, Анна оглянулась назад и чуть не упала от резкой боли в сердце, зашептала молитву: «Матушка-заступница, богородица, спаси и сохрани...». И в те же мгновения задним умом, как заклинание утвердилась мысль — вернусь! Поздно, рано ли, но вернусь!

Впятером, ровно половина семьи шли за санями. Маленький Вася, сверкая глазенками, спросил:

— Мы к деду Савелию поехали в гости?

Его не так давно возили в Высотино, откуда была высватана бабушка Фелисата Савельевна, дед медом угощал.

— Нет! Дедушка нынче в город уехал.

Анна приметила, что и проводники шли с раскулаченными пешком, и только Василий Жильцов сидел на санях рядом с сестрой. И хорошо, наверное, сделал, что сам повез, хоть родной человек проводит. Их отец Дмитрий содержал до недавнего времени мельницу на Бузиме. Детей учил. Василий пять групп закончил. Мужик редкой красоты и стати, невольно залюбуешься. Девок любил, и они его тоже. Анна Марчукова забеременела в девках. Говорят, отец, когда узнал, нагоняй дал и упоминать о женитьбе запретил. Но подкараулили Василия братья Анны, отколошматили хорошо и предупредили: «Смотри! Плохо будет!». Василий женился, купил маленькую избушку и сразу перешел в бедняки, даже в комбед избрали. Анна уже троих принесла.

А Дусю сосватал Кешка Черняев из богатой семьи. Не удалась жизнь. Детей почему-то нет. Свекор недавно умер. Кешка, надо же позарился от такой красивой бабы на соседскую девчонку, посадили за изнасилование на много лет. Брата Гаврю кто-то предупредил — уезжай, пока не поздно, а то всего лишишься и увезут насильно. Гавриил с женой быстро собрались, с двумя возами и с лошадьми умыкнули в город. Осталась в большом доме одна! Пусть разорили бы дом, гнездо. Дуся бедная при чем?

Не могла Анна понять, почему ее крестник Александр Звягин — парень грамотный, университет в Иркутске закончил, не видит простых вещей, что всем ясны.

В Высотино к обозу присоединились еще более десяти подвод, а когда приехали в Сухобузим, то ими была запружена вся улица от края до края. Часа два стояли, подкормили коней, попили чаю люди, погрелись дети — считай, у каждого в райцентре были знакомые, к кому заезжали по нужде. Когда двинулись дальше, Жильцов крикнул мужикам: «Езжайте, я догоню, у меня что-то Карька припадает на ноги, видать жабрею наелся». Пожалуй, хитрит, что-то надумал. Догадка подтвердилась после: Анна нигде в дороге, а потом в Маковском не встречала Евдокию Черняеву (так и было — Василий отвез сестру в город, укрыл у родственников — обошлось).

Под вечер приехали в Шилу на Енисейский тракт. «Значит на север повезут, как раньше колодников», — сообразили мужики. На ночлег всех определили в церковь. Такой тесноты Анна не только не видела, но и представить в дурном сне не могла: набились бок о бок рядом, как муравьи в муравейнике. Захотела на двор, еле выбралась. Грех сказать, наступала на людей, а до этого на нее несколько раз наступили. Назад не добралась, так и притулилась в углу у входа. На другой день с трудом дошла до Большой Мурты. Возчики вернулись обратно. Перегрузились на подводы местные. Обоз еще удлинился, ни начала, ни конца не видать. Посмотришь — такие же все крестьяне, как и возчики... На лбу не написано — кулак, не кулак. Разве отбирали они у кого чужую землю, чужой кусок? Хочешь — паши, трудись.

Через неделю привезли их в Енисейск. Оттуда и вовсе дорога пошла по тайге — глухомани, будто в сказке какой. Две ночи протолкались, продремали у костров возле заимок. И вот, наконец, Маковка, где и определили всех на жилье.

Маковский острог казаки построили в первые годы XVII века. Как известно, продвигались они на восток по рекам. От Оби шли вверх по ее притоку Кети, течет которая по болотистой гнилой Томской тайге. По берегам буквально не продраться: комары и пауты висели тучами, только на воде их было чуть поменьше. Люди из местных объяснили им, что скоро будет большая вода Ионесси, до нее от верховьев Кети два дневных перехода, причем, только по первопутку, когда болота замерзают и снега еще немного. Вот тут на перевалке и построили Маковское, прозванное так за маковку деревянной церкви на угоре, которая появлялась издалека первой после многотрудного пути. А путь в течение ста лет на Енисей был неимоверно трудным.

Со времени прокладки Московского тракта этот участок тайги забросили. И вот вспомнили о нем какие-то «знатоки-консультанты»: мол, такой угол, откуда не убежишь...

В Маковском места в домах и банях хватило только на старых, малых, да женщин. Мужики спали в амбарах и под старыми крытыми навесами. Сразу же стали строить бараки из сырого леса, в пазы укладывали не мох, он замерз — не добудешь, — а солому и паклю... Хорошо, что почти каждый крестьянин топором владел. К весне отгрохали семь бараков с общими коридорами и комнатами по сторонам. Сложили плиты, установили железные печки. От тепла на стенах выступали пятна — мадежи и к утру покрывались куржаком; Анне всегда доставалось место у стены, постоянно мерзла, болела, кашляла. Умирали люди ежедневно, кладбище, пожалуй, росло быстрее всего.

Весной заколобродила, заиграла вода — не обойдешь, глазом не охватишь, иногда от барака к бараку добирались на плотах.

От голода семью Кочневых спас Тит Галактионович Тюменцев из Атаманово — зять Анны. Он хлопотал, не побоялся, приехал к ним, привез провизии, сухарей. Тестя с тещей по разрешению увез домой в Кекур.

Анна одновременно вроде жила, — начиная с утра, стирала, мыла, варила, починяла, ходила за черемшой; и в то же время душа ее постоянно отлетала куда-то, в места с детства знакомые. Оставалась одна плоть, и не плоть даже, а умная машина. За иконами, куда никто не лазил, хранила она кошолку сухарей. И как только сошла вода, подсохли тропы, в самый короткий день лета, вышла незаметно из поселка и направилась на восток по единственной дороге. Не прошла и две версты — крик: «Стой! Куда!». Как из-под земли вырос охранник с ружьем. Врать не стала: «Решила убежать! Возьми сухари, меня пользуй, только пропусти!». Охранник подумал, забрал сухари, тут же стал грызть их — сразу видно, что голодный... «Мне же попадет! Иди стороной, но от дороги далеко не уходи — заблудишься. Попадешься, меня не выдавай, скажи — охотник на тропу вывел».

Шла почти четверо суток. Ночевала в густых подлесках, укладывала вниз и укрывалась лапником. Старые ботинки расползлись, пришлось выбросить, избила в кровь ноги. Медведя видела. Питалась черемшой, сосновой крупкой, прошлогодними ягодами. И молилась, молилась. Наверное, тогда стала по-настоящему верующей и конец жизни провела истовой богомолкой на паперти Красноярской Покровской церкви.

Вот и лес редеть начал... Появились развилки, были они и раньше... Выбирала наугад, где следов больше. И нарвалась опять на пост: «Стой! Ты, наверное, беглая кулачка?!». «Разве похожа? Енисейская я... Пошла на пасеку к отцу, заблудилась! Оттуда, говорят, еще никто не убег, не то что я — баба!». «Иди! Если наврала, все равно найдем!». Вышла в деревню на берегу Енисея. Зашла в самую бедную избуш¬ку. В ней пятеро пацанов и мать, сразу видно, женщина добрая... Муж уплыл вниз, на рыбалку. Разговорились. Оказалось, что уклонилась Анна далеко в сторону, пришла в Епишино. Пароходы здесь пристают очень редко. Мать собрала детей, наказала — никому ни звука, что у них кто-то есть. Анна неделю прожила у добрых людей, перепочиняла всю одежду, напряла пряжи. Сто «спасибо» наговорила хозяйка при прощании, устроила на пароход, дала провизии. Слезла Анна в Павловщине, оттуда рукой подать до Кекура, каких-то двадцать верст. Нет, она не питала никаких надежд, ничего хорошего не ждала! Наверное, и прошла она через все мытарства ради этих двадцати верст. Сначала брела медленно по берегу Бузима, по лугу. Поднялась по ручью вверх к Мангазине, а оттуда тропа шла по увалу. Слева — сосновый бор на равнине перед Енисеем; за ним весь в дымке правый таежный берег. Внизу петляет, продирается сквозь густые заросли Бузим. Кругом поляны, голубые от незабудок... Расцвели в низинах марьины коренья. Насмотрелась на сибирские чудеса вроде досыта, но нет, как будто в рай попала, и душа на место вернулась. И умирать теперь не жалко. На всякий случай подошла ко двору кумы Матрены с задов в сумерках. Где жили мать с отцом — не ведала. Встретились, наплакались. Решили, что пока поживет в бане.

На другой день в обед Матрена пришла встревоженная: кто-то видел тебя, разговор шел в магазине, мол, Анна Кочнева с Маковки сбежала. Дойдет скоро слух и до сельсовета. «Что ж, пойду в город».

День летний долгий. Едва дождалась сумерек, и крадучись, вышла. Миновала уже Малиновку. Но что это? Вроде скачут вслед на лошадях. Быстро спрыгнула в канаву за бугор, благо ночь безлунная, темная. Напротив остановились два всадника.

— Тебе, Шурка, наверное, показалось. Никого нет.

— Что я слепой что ли?! Вот с..., как сквозь землю провалилась!

Анна узнала голос крестника Сашки Звягина. Вдруг один за одним раздались два выстрела, стреляли, вероятно, наугад, для острастки. Но одна пуля задела икру на ноге, посочилась вниз к стопе кровь. Вытерла, не шевельнулась, не крикнула. Платком перевязала ранку, и сначала по обочине осторожно, потом снова по дороге пошла дальше. Уже начало светать, когда постучалась в Высотино в избу к знакомым. Встретили по-людски, хотя настороженно. Послали спать на полу, рядом с детьми, а их семеро лежали вповалку.

Только задремала — стук в дверь. Укрылась с головой, зашли двое:

— К Вам, говорят, какая-то баба во двор заходила. Xoзяин не растерялся:

— Какая баба? Вот он весь на виду мой домишко. Вы же знаете, у меня семеро по лавкам! — и рукой провел поперек пола.

— Видим! Извини!

И опять надо уходить, не подводить же людей. Вылезла из окна и между гряд по огороду ползком до кустов и быстро по кустам, по кустам к Бузиму. В Красноярск все же добралась. Прежде в церковь зашла и поклон отвесила божьей матери-заступнице.

III

Попробуем понять подоплеку и роль первой «волны» раскулачивания в Сибири в 1929 году — вне сомнения акции неоправданной, а по методам жесткой, античеловечной.

Чтобы отстоять независимость СССР, прежде всего экономическую, как основу обороны и развития хозяйства, требовались средства и трудовые ресурсы. То и другое решили взять и взяли от деревни, от крестьянства.

В который раз вопрос о земле в России встал в центр политики и государственных преобразований.

Нужна ли была коллективизация? Чем не устраивало с-х? Низкой производительностью труда и низкой товарностью. По сути дела, труд на пашнях мало чем по технологии, по тяжести его отличался от труда первых казаков — чалдонов. Ясно было, и это показал опыт других стран, что грядет технический прогресс — замена коня машинами при одновременном внедрении агрохимии, селекции.

Страна, начав делать тракторы, конечно, не смогла бы снабдить ими фермеров — частников. Напрашивался метод концентрации их в руках государства в особых станциях. А тракторам нужны большие поля.

Существование проблемы в конце 20-х годов не отрицал никто — ни политики, ни ученые, ни прозорливые крестьяне. Начав решаться тогда, она по сути дела не завершилась и вновь обострилась сегодня.

Весь единый комплекс с-х преобразований за 60 с лишним лет можно разбить на три части, находящиеся в диалектическом единстве: форма владения землей; жизнь и судьба работающих на ней людей и методы преобразований.

История до сих пор не дала ответа на первый из этих вопросов — об эффективности коллективных хозяйств. Одни, а это наиболее далекая от села часть людей, клянут совхозы и колхозы, будто они «не накормили» нас.

Другие убедительно доказывают, что весь мир кормят не фермеры, а государственные крупные хозяйства и что на этом фоне колхозы и совхозы, особенно передовые, имея энерговооруженность на порядок ниже, тем не менее давали выход товарной продукции ничуть не меньше, удивляя мир; кормили страну в годы войны и мира.

Поэтому идею коллективизации, как полностью порочную характеризовать нельзя. В свое время МТС сыграли буферную промежуточную роль между государством и колхозами.
А вот о судьбе колхозников, начиная с первых дней создания артелей и методах коллективизации, включая раскулачивание, не может быть двух мнений — акции насильственные, по многим параметрам преступные.

Сталинское окружение подготовило их, продумало заранее. О продуманности каждого этапа кампании говорит факт, что первая волна раскулачивания и выселения прокатилась в конце 1929 года до официального создания колхозов. Крестьянам как бы намекали — вот чем чревато упрямство. Так называемую «линию партии» старались проводить силами местных советов и партячеек, решения принимались большинством голосов на общих сходках граждан с соблюдением формальной «законности». Причем, здесь умело использовалась все же реально существующая вековая неприязнь бедных к богатым, заостренная гражданской войной. Среди наиболее крепких кулаков были все же явные эксплуататоры, которые быстро поднимались не только за счет своей семьи и умного хозяйствования, но и за счет приобретения лучших земель и сенокосов, спекуляций. Им, как правило, должны были всегда многие жители. Богатство порождало высокомерие, это же факт, что родители всячески препятствовали парням из зажиточных семей сватовству девушек из семей бедных, если они и любили их, и М. А. Шолохов в своих «Донских рассказах» ничего не выдумал, не заострил. Что было, то было. На взгляд автора, звать безоглядно к продаже земли, к частной собственности и фермерству сейчас не надо, пусть эти процессы идут постепенно, естественно, рецидивы расслоения, неприязни, как сорная трава вырастут быстро и густо. Можно и нужно использовать все самое лучшее из нашего исторического российского и советского опыта, как общинного, так и коллективистского. Кстати, и тогда в 1929 г. альтернатива была в форме параллельного существования совхозов, кооперативных и частных хозяйств. Репрессии того года можно объяснить, но никак нельзя оправдать. С точки зрения стратегической, кампания раскулачивания была преступно-ошибочной, с далеко идущими последствиями, она привела к раскрестьяниванию и упадку села и явилась «пробным камнем» всех будущих кровавых репрессий. Курок был спущен, «механизм заработал». И другая акция — создание первых колхозов прошла с нажимом, наскоком, вопреки заявлениям о свободе, о правах, о народной власти. Советы по сути отодвинуты были в сторону партией и карательными органами. Люди поняли, что начался новый поворот. И, несмотря на плотное сито цензуры, жалобы, возмутительные заявления, просьбы, протесты письменные и устные, хлынули потоком и докатились до Кремля. Сталинисты задумались... И вот появилась статья Сталина «Головокружение от успехов». Это короткая статья — один из тех редких документов в истории, которые доказывают, что политика не только искусство, но и сочетание научного анализа и интуиции; риска и верного предвидения; фарисейства и хитрости. Статья сняла напряжение в обществе, хотя в ней не осуждались репрессии, о них, о ссылке стариков и детей вообще не упоминалось. Заявив о перегибе в одном направлении, как бы этим отодвинули, прикрыли другое, более одиозное, беззаконное: ну что, мол, простите, ошибочка вышла, с кем не бывает, уж больно ретивы исполнили на местах, не поняли партийных решений, верха здесь ни при чем. И личный авторитет Сталина подскочил, хотя Сталин писал статью, имея в голове новые планы.

Это был маневр, чтобы взять передышку для атаки с других сторон, — обход. С точки зрения дальнейших событий статья выглядит просто провокационной.

По мере укрепления сталинского режима все маски были сброшены, естественные трудности первых лет становления колхозов стали относить на счет отдельных людей, как правило принципиальных, не терпящих разгильдяйства. Начались «чистки», сведения счетов. Вот, например, в Усть-Кане — селе переселенческом, дружном, где в 1929—30 гг. подвели под раскулачивание одну семью, вдруг среди тех же самых крестьян в 1931—35 гг. объявилось 10 (!) кулацких семей. Теперь судьбу людскую стали решать по представлению протоколов советов районные тройки. В деле сохранился «Протокол заседания районной тройки Сухобузимского района по рассмотрению материалов на кулацкие хозяйства, индивидуально облагаемые в 1931 году. Присутствуют: Шкиров, Юмышев, Бут». Эти трое по абсолютному числу дел из с-с приняли решение «Выселить».

Особенно подробными, напечатанными на машинке явля¬ются протоколы из Нахвалки на 11 семей. Ясно прослеживается стандартная схема, по которой выискивается, говоря юридическим сленгом, компромат. У каждого «динамика общественного положения» определена по срокам: до 1917 года, с 1917 по 1922 (?), с 1922 по 1930 (до образования колхоза) и с 1930—1931. Вот окончание одного из протоколов на Ф... Ивана Семеновича, 20 лет (в семье жена, дочь одного года, отец 60 лет и дядя 61 год): «В царской армии не служил (примечание: еще бы служил в 9 лет), в Красной Армии и в Красной Гвардии сам и семья не участвовали, в данное время в армии никто не служит, на промышленных предприятиях не работает, членом ВКП(б) и ВЛКСМ никто не состоял, за контрреволюционные действия раньше не привлекался. В данное время арестован за вредительство в колхозе, за умышленную поломку машины, за неправильный посев, а также за связи с другими кулаками — вредителями колхоза». Слепое следование каким-то установкам, инструкциям, схемам нередко приводили к нонсенсам, абсурду. Среди 11 семей из Нахвалки во главе двух значатся женщины. И в протоколах то же самое: «В царской армии не служила» и т. д. И ничто не ставилось в заслугу и не принималось во внимание, коли попал ты в этот круг. Семья С... Евдокии Макридовны работала в колхозе (как почти и все другие, а значит в свое время отдала туда все основное из хозяйства)», дочь Анна состояла членом ВЛКСМ, исключена при подведении кулацкого хозяйства», — резолюция — выселить. К... Никанор Савельевич, 42 года, в семье: жена, дочери 17, 16 лет, сыновья 11, 4 и 2-х лет и принятый в семью на иждивение Солдатов Никифор — работал председателем колхоза, вот результат: «Арестован за неуборку урожая, за pacстановку кулаков на руководящие должности в колхозе, а также за срыв хлебозаготовок (примечание: в 1931 году в тех местах района была страшная засуха). «Вина» К... Прокопия Корнеевича — 40 лет, в семье жена, дочь 3 года, сын 1 год, посев 1,4 десятины, 1 лошадь, 1 корова, состояла в том, что имел шерстечесалку с доходом 385 рублей, приводимую в движение силой людей, которые носят чесать шерсть». В... Михаил Павлович, 38 лет, в семье отец, жена, дочери 6 и 2-х лет и сын 2-х лет — «перегонял чужое молоко на своем сепараторе, приводя его в движение чужой силой, имел доход от с-х машин и сепаратора — 400 рублей» — это из Высотино.

Вопиющие, печальные факты! Но слово районной тройки было не окончательным. Протоколы высылались в край, а там уж пощады не давали никому. Например, о семье Л... Григория Пахомовича из Ковригино в районном протоколе записано: «...в хозяйстве эксплуатация была с 1928 года, в то время, когда был или грудной ребенок, или перед родами, или после родов, кулак не исторический, восстановить в трудовое хозяйство». Однако после стоит резолюция: «Решением крайтройки — выселить!».

Раскулачивание стало как бы «ударным» центром крестьянствования, от которого, как от камня по воде, пошли все более широкие круги. Еще больше семей, просто напуганные возможными репрессиями, просто сбежали из сел, побросав и дома, и хозяйство, кто куда.

Из 56 семей, выселенных в 1934—36 годах большинство уже не жили в своих селах. Их нашли в Красноярске и в других городах, на стройках. В Сухобузимском райархиве сохранилась домовая книга Абакшинского с-с за 1928 год. В ней записаны по дворам все крестьянские семьи. Позже, вероятно, в году 1933 кто-то из официальных лиц, чья подпись неразборчива, внес карандашом свои комментарии. И обыкновенная похозяйственная книга Абакшино приобрела значение документа исторической важности (по ней видны масштабы раскрестьянивания). На нескольких разворотах размашисто написано «Ликвидирован, как класс, кулак». Не более и не менее. Если на 15.06.1928 г. в Абакшино были 186 дворов, в них проживали 941 человек (в среднем по 6 человек на семью, хотя одна семья состояла из 14, три — из 11; десять — из 9—10 едоков). Так вот, на день записей «невольного свидетеля» выехали в разные места 74 семьи (ровно 40%) — 360 человек и еще 16 человек разъехались из оставшихся семей.

Обеднели деревни, оказались нарушенными вековые традиции, исчезли так нужные ныне промыслы, повывелись печники, кузнецы, шерстобиты, пимокаты, плотники.

С точки зрения этнографии раскулачивание и раскрестьянствование были акцией насильственного и вынужденного переселения части коренного населения с одной стороны в углы глухие, малозаселенные, в леспромхозы и на прииски, с другой — в города и на большие, и малые стройки. Общины, рода и патриархальные семьи претерпели принципиальные изменения, прошли суровые испытания, но сохранились в других качествах — коллективных хозяйств, урбанизированных семей; династии же не прервались. Практически все бывшие крестьяне остались в пределах края или, в крайнем случае, в Сибири. Например, семья Кочневых в 1931 году, как и большинство других была переведена из Маковского на приски в Удерейский район. Родители работали, дети учились, все закончили по семь классов, а Фаина педагогический техникум, после институт. Василий Степанович сражался на фронтах Великой Отечественной войны, после демобилизации остался жить в Молдавии. Евдокия Степановна (по мужу Седельникова) живет в Красноярске-26, вырастила с покойным мужем фронтовиком-инвалидом пятерых детей. Потомки старших сестер Лидии и Анны разлетелись по краю.

Хотя аналогии всегда условны, думаю, уместно такое сравнение: жестокий ураган долго трепал колки и рощи, некоторые вековые деревья вырвал с корнем, свалил; сорвал и развеял на огромные пространства листья, желуди и семена; но оголенные рощи сохранились, стали вновь обрастать побегами, новыми почками и листьями, а в других местах укоренились дерева тех же крепких пород.

IV

Творцы же «ураганов» и социальных экспериментов вслед за лозунгом «Ликвидировать кулачество как класс» придумали новый «о врагах народа». Результат известен — возник архипелаг ГУЛАГ. Для эмоциональной оценки преступлений сталинского режима в «Огоньке» в горбачевские времена была представлена рисованная карта, на которой все территории Урала, Казахстана, Сибири, Дальнего Востока расписаны буквами: Краслаг, Дальлаг, Норильлаг и т. д.

Думаю, что в сейфах Берии и его подручных хранились похожие суперсекретные карты лагерей. Но об истинных масштабах репрессий знала только «верхушка». По нисходящей информация резко убывала: первые лица края и управленцы НКВД знали о лагерях только на подвластных территориях; простой же народ не представлял истинную картину. К примеру, жители Нижне-Ингашского района кое-что знали про Краслаг, расположенный недалеко от Решет. А жители Емельяновского, Сухобузимского и других районов Прикрасноярья и представления не имели об этом.

Жизнь в предвоенные годы была противоречивой. С одной стороны явные успехи во многих областях, новые стройки и магистрали, первые трактора, автомашины и самолеты; освоение Арктики, закон о всеобщем начальном, а в 1940 году о семилетием образовании; пусть медленный, но явный рост с-х; выборы, праздничные демонстрации и утренники; районные слеты и соревнования, механизаторские курсы; появление звукового кино, патефонов, велосипедов...

С другой — пока низкий уровень жизни, обострение международной обстановки; постоянные аресты людей по неизвестным причинам или по явным доносам, идеологический пресс.

Напрашивается сравнение с большой сибирской рекой в крещенские морозы — под коркой крепкого льда проходит игра жизни и струй.

Продолжая сравнение, можно выразиться так, что «наращивание льда» шло сверху, а внизу он постоянно разрыхлялся и растворялся, хотя многим официальным лицам казалось, что наша цель — это «ледяная» монолитность до глубин, до дна. Роль «холодильника» государственного масштаба играли публикации о процессах, где журналисты не жалели оскорбительных слов. Кампания «народного» осуждения докатилась и до сухобузимской глубинки. В газетах за 22, 25, 30 сентября 1936 г. на больших полосах публиковалось сообщение о «Процессе троцкистско-зиновьевского террористического центра» и тут же «заметки с мест».

«В колхозе «День урожая» на бригадном собрании колхозники прочитали приговор над троцкистско-зииовьевской бандой. Прочитав приговор, наша бригада еще больше сплотиться на усиление революционной бдительности и выполнит план хлебосдачи. — Бригадир Давыдов».

Систематически, умело «подмазывали» и отлаживали репрессивную машину ее главные изобретатели — сталинское руководство. В публикации в «Ударнике социалистических полей» в № 93 за 29 января 1936 г. «Народный комиссар путей сообщения Л. М. Каганович в Красноярске» писалось: «В 10 часов под бурные аплодисменты, переходящие в овации, на трибуну выходит ближайший соратник великого Сталина тов. Каганович. В яркой речи тов. Каганович подверг суровой критике работу Красноярского отделения дороги, депо и ПВРЗ, подчеркнув, что в плохой работе узла повинны коммунисты, ослабившие классовую бдительность».

Своему «коллеге» вторит предсовмина В. М. Молотов, чье выступление на первой сессии Верховного Совета СССР первого созыва публиковалось в газете: «... скажу о работе Наркомзага, созданного из комитета заготовок. Поставив т. Кольцова, имеющего немалый местный опыт, мы расчитывали на то, что дела значительно улучшатся. Между тем, новый руководитель не понял даже своей обязанности расчистить органы комитета заготовок от забравшихся туда вредителей и всякой дряни».

Главный конструктор был умен и хитер, выступал редко, но метко, с юморком. В газете от 11 сентября 1936 года читаем заметку под каббалистической подписью «Ч-в»: «В Кекурском колхозе стахановцы не в почете. Руководитель колхоза т. Дмитриев, председатель совета Андросов не мобилизуют вокруг лучших людей и, благодаря своей близорукости, не хотят видеть подлостей троцкистов, отъявленных рвачей, врагов стахановского движения. Тов. Сталин на Всесоюзном совещании стахановцев говорил, что «непонимающим людям надо помочь понять значение стахановского движения, а людям, сознательно тормозящим его, надо слегка дать по зубам и вежливо выпроводить».

И давали в зубы, и выпроваживали! Поиск «врагов» во всех углах был, мне кажется, не заблуждением, а сознательной политикой: с одной стороны уничтожить оппозицию, которая, конечно, реально существовала, с другой — оправдать трудности, провалы. Куда легче утверждать, что все дело в потере бдительности, «происках» троцкистов, кулаков и других вредителей, чем согласиться, что дело в низкой заинтересованности тружеников земли, в недостаточной механизации, в командном стиле руководства, в просчетах.

И вот один за одним в газете публикуются «разоблачительные» материалы. «Василий Т. в Шилинском колхозе — кулак, имел батраков, сейчас член сельсовета, бригадир. Федор С. — кулак, имел батраков, сам не в колхозе, a сыновья вступили в колхоз, и парторг Бобков допустил, что кулацкого сына отправили учиться в РКШ, а другого на курсы трактористов» (селькор Аральский).

Что стоят только названия статей: «Кулацкий план» (21 марта 1936 г.), «Колхозный враг разоблачен», «Саботажники в молотильной бригаде», «Пособник врага под крылышком парторга».

Естественно, кампания поиска «врагов» отчуждала людей друг от друга, порождала доносительство. В критических заметках почти никто не стал подписываться своей фамилией, в официальном органе был допущен настоящий разгул фискальства — авторами заметок были: «В-м», «Колхозник», «Присутствующий», «Пайщик», вышеупомянутый несуществующий «Аральский»; только в одной газете от 26 декабря 1936 года встречаем подписи: «Свой», «Очевидец», «Родители», «А. П.», «Знающий», «Местный».

Кстати, нечто подобное повторяется и сейчас, но теперь уже в роли виновников выступают коммунисты, приверженцы социалистической идеи, советской власти, патриоты. Преуспела в этом богатая (на прекрасной бумаге, цветная офсетная печать) газетенка «Не дай бог», неизвестно где и на чьи деньги выпускаемая летом 1996 года в количестве 10 млн. экземпляров, подкладываемая бесплатно в каждый почтовый ящик. В одной из газет Железногорска под рубрикой «Сделано в СССР» печатается всякая негативная чушь, хотя СССР уже давненько нет. Все больше в газетах всех уровней статей и заметок под чужими фамилиями, псевдонимами и кличками. «Охота за ведьмами» продолжается! Такие приемы не безобидны, в 1936—38 гг. они расчищали дорогу для «гулаговских волн». В селах тогда стали «исчезать» люди.

Показательна судьба Ильи Юдина из деревни Берег-Таскино Сухобузимского района. В районной газете за 8 июня 1938 года появилось «Постановление бюро РК ВКП(б) и президиума райисполкома от 4 июня 1938 года по колхозу «Путь Ильича»: «Несмотря на все имеющиеся возможности закончить сев в колхозе к 25 мая (в колхозе имеется 67 человек трудоспособных, 45 лошадей, 4 трактора и наличие семян), но сев на сегодняшний день сорван. Из общего плана 529 га на 25 мая посеяно 295, или 55%, это же количество посева осталось без изменения и на 1 июня с. г., следовательно за пятидневку сева не было. Причиной срыва является саботаж председателя Юдина. По его указанию скормлено 68 цн семенного овса «Золотой дождь». Посеяно вручную всего 7 га. Во время расчистки массивов жгли недоубранный хлеб урожая 1937 г. Продолжается издевательство над трактористами и рядовыми колхозниками (отсутствие горячего питания и перебои со снабжением хлебом). Кроме того сгорело 4 зарода сена по причине того, что не было опахано. Райком ВКП(б) и Райисполком постановляют: 1. Привлечь к уголовной ответственности Юдина за срыв весеннего сева, за издевательство над трактористами и рядовыми колхозниками. 2. Предложить райпрокурору тов. Ушакову немедленно произвести следствие по данному делу. 3. Обязать замзаврайзо т. Рубчевского выехать 5 июня в колхоз «Путь Ильича» для проведения общего собрания с вопросом о снятии Юдина с работы. И. о. председателя РИКа Криволуцкий. Секретарь ВКП(б) Мигдалов».

Прокомментируем данный документ. Почему это так вдруг «обленились» и стали беспечными те самые крестьяне, которые не только знали пословицу «летний день год кормит», а выработали опыт ведения хозяйства в своих условиях на протяжении веков? Почему их приходится подгонять, приказывать им? Дело не в «саботаже», что предъявлено им в лице председателя Юдина, а неприятия ими директив сверху. Что за дата 25 мая для подтаежной полосы у Енисея на широте 57о? Не сеяли они не потому, что не хотели, а не могли — земля не подошла. И овес Юдин раздал на трудодни наверняка не по злому умыслу, ведь из овса в те годы крестьяне хлеб не стряпали. Так пусть хоть размелют и делают кисель. Важны в контексте того времени два штриха в постановлении. Это отправка «особоуполномоченного» для срочного проведения собрания «о снятии председателя». Вот тебе и инициатива снизу и выборная должность! И нарушена субординация — фамилия секретаря Мигдалова указана не первой, а второй. Случайно ли? Вряд ли.

Мигдалов приехал в район в 1935 году из Ленинграда специально для укрепления кадров вновь созданного края, и судя по документам, был человеком умным, сдержанным, редко «рубил с плеча», и в данном случае, наверно, хотел подчеркнуть, что «забота» о колхозе выражена прежде всего от лица советской власти. Но вскоре и его поглотило ненасытное чрево ГУЛАГа за то (как указано в решении бюро РК ВКП(б), то есть в решении тех людей, которые еще вчера подчинялись ему, работали рядом), что в «религиозный праздник гулял у родственников жены — подкулачников».

В одной из поездок в Берег-Таскино я беседовал со второй женой Ильи Трофимовича Юдина Е. С. Хотнянской. Она рассказала:

«Мы поженились в 1945 году, когда Илья Трофимович вернулся с Колымы. Как выяснилось, «упрятал» его туда, написав жалобу, тесть — отец первой жены, с которым Юдин просто поссорился. Колыма за 7 лет превратила Илью из крепкого коренастого и молодого мужика в сутулого человека, выглядевшего старше своих лет. Прожили мы все годы до его смерти в согласии, старались работали, воспитали четверых детей».

Как же отразилась вторая после раскулачивания «волна ГУЛАГа» и репрессий на жизнь сибирского социума?

Истинных масштабов репрессий люди не представляли, процент осужденных в каждом населенном пункте был мал, это воспринималось в рамках традиционных представлений, что какая-то часть граждан попадает в тюрьму.

Продолжая сравнение довоенной жизни со скованной льдом рекой, повторюсь, что сковать ее до дна сталинский режим не смог: подо льдом текли, играли струи, «проедая» большие и малые «полыньи». Потому говорить об одном негативе будет неверно и нечестно. Да и не понять тогда, почему великая река народного противостояния, массового героизма и терпения, непридуманного патриотизма смела девятый вал фашистского нашествия.
В различных исторических и военных исследованиях, в учебниках истории, в мемуарах и газетных статьях за 51 год после Великой Отечественной войны перечислены не раз десятки, даже сотни причин нашей Победы, абсолютно и относительно верные. Не перечисляя их и не повторяя, выскажу два соображения на эту тему.

Во-первых, хочу сказать о приложении научно-технического прогресса к быту, к человеческим потребностям. Нет, не всегда, даже не так часто за всю историю цивилизации научные открытия имели прямой массированный выход в сферу повседневной жизни людей. Можно отметить, например, два революционных скачка в этой области: 20—30-е и 60—80-е годы нашего века.

Первый скачок связан с внедрением моторов (а это авиация, автомобили, тракторы, мотоциклы); средств связи (радио и телефонов), звукового кино, даже велосипедов, патефонов и фотографий.

Российские ученые (это мы знаем из истории науки) всегда шли в первых рядах прикладников, но к сожалению, многие их изобретения внедрялись со скрипом, медленно из-за консервативности, отсталости и огромных территорий. И как бы мы не рассуждали, но факты таковы, что социалистические преобразования в СССР совпали со скачком научно-технического прогресса, в том числе в области быта. Этот несомненный прогресс невольно связывался в сознании с советской властью. Он возможно, и скорее всего, появился бы и при других формах государственного правления. Но... история не признает сослагательных наклонений.

К сожалению, другой скачок в приложении техники к быту, связанный с электроникой, видеотехникой, персональными компьютерами, необычными материалами и тканями мы из-за объективных и субъективных причин «проспали».

В 30-е же годы появления моторов и многих других новшеств, как результат развития науки и техники, слилось еще с двумя масштабными прогрессивными общественными явлениями: с распадом патриархальной семьи и с культурной революцией. В больших крестьянских семьях наряду с плюсами были явно крепостнические домостроевские тенденции, сковывающие дух и тело; об этих двух тенденциях не раз упоминалось в книге. Можно спорить, закономерен ли термин — «культурная революция», если эмигрировали из России или погибли несколько миллионов интеллигентов; если разрушались храмы и церкви, а в них были сосредоточены вековые народные ценности, картины, уникальные библиотеки.

Но найдите другие слова для обозначения таких общественных явлений, как ликвидация неграмотности десятков миллионов людей; как осуществление всеобщего начального и превозглашение всеобщего семилетнего образования в 1940 году; развитие клубов, балета, музыки, песенного творчества. Например, в наши дни среди миллионов песен нет, пожалуй, ни одной, равной по своему воздействию на разум и чувства людей, как песни: «Прокати нас, Петруша, на тракторе» — щемящая, выплеснувшаяся из народных глубин, мелодия, соединенная с политическим текстом; «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью» (как бы нынче не измывались над словами о «сердце — пламенном моторе» из этого марша, но заложенная в нем великая энергия, звала, настраивала на оптимистический лад); «Широка страна моя родная» — этот распевный гимн, где фарисейский смысл слов тонул в мелодическом совершенстве; и еще десятки других песен...

Советская власть на всех этапах поняла, подхватила тенденцию и очень умело использовала порывы молодого поколения к новому, необычному, выдвигая лозунги: «Молодежь — в Морфлот!», «Комсомол — шеф авиации!», «Оседлаем стального коня!». Был создан ореол героизма во всех важных областях. Помню, словно было вчера, как летом 1940 года старший брат схватил меня и побежал за околицу или по-чалдонски «на зады», где приземлился самолет и куда неслись, словно сорванные ураганом листья, все мальчишки и девчонки села, и вмиг окружила самолет толпа... Вряд ли произвел бы на нее такое же впечатление мифический Иисус Христос, как выход летчиков в кожанках и шлемах из кабины на крыло.

Вспомним, что в эти же годы в мире разразился разрушительный экономический кризис, выросла безработица. В Европе шла фашизация. Если быть объективным, то кроме двух одиозных фигур Гитлера и Сталина, на которых ныне сосредоточена (думаю кое-кем и сознательно) вся обвинительная критика, в большинстве европейских государств «у руля» стояли прожженные деятели, политические игроки, многие с низким интеллектом и нравственностью, которые демагогически обманывали свои и чужие народы (почитайте немецкого публициста Генри). Это, конечно, не оправдывает сталинистов, но кое-что объясняет. Без учета этих внутренних и внешних факторов не понять истоков наших достижений, энтузиазма миллионов и патриотического настроя молодежи накануне войны.
Ситуацию с точки зрения только экономической можно назвать парадоксальной: жили бедно, страдали, терпели, но жили с гражданским настроем, с оптимизмом. Рождаемость по-прежнему была высокой, сибирский суперэтнос, говоря метафорическим языком, был готов «к труду и обороне».

Особая строка в списке преступлений и ошибок сталинского режима — это репортация малых народов: калмыков, чеченцев, ингушей, немцев Поволжья.

V

Андрей Зауэрвейн со дня на день ждал повестки на фронт, как и все его сверстники 1923 года рождения. Известие о войне в тот воскресный июньский полдень просто ошеломило его. Оно совершенно не вязалось ни с семейными, ни с личными планами, и в первые минуты казалось почти фантасти¬ческим, нереальным, как удар стихии, удар неожиданный и страшный. Ведь все шло как нельзя лучше. Он закончил три курса Краснокутского сельхозтехникума, прошел в учебном хозяйстве практику, работал с удовольствием — любил с детства копаться в земле. И вообще все жители Штрассбурга — его родного села не мыслили другой жизни вне полей и ферм, почти два века обживали эти степные места недалеко от Волги, изучили секреты посевов и жатв, приспособились к климату, довольно жаркому, с чередованием засух и влажной благодати, когда на круг получали по двести пудов. А работать организованно и дружно земляки умели всегда, это у них заложено в крови. Оба колхоза в Штрассбурге были богатыми, в 1940 году на трудодень пришлось по 16 кг зерна.

Андрей после практики приехал домой на каникулы. Двадцать второго июня четверо старших детей (а всего их росло семеро) поехали с отцом метать сено, а вечером он собирался в клуб, где был у него, что скрывать, особый интерес — уже дважды приходил домой на рассвете. И вдруг сообщение о войне! Сельчане повозвращались с полей и потянулись, кто помоложе — в клуб, на площадь, а старики — в кирху: такова особенность, наверное, многих, если не всех народов, собираться вместе в минуты горя.

Известие о бомбежке Киева, Минска и других крупных городов не просто огорчило, было ясно всем, что беда на страну навалилась великая. И тот факт, что враги — немцы, был еще более тягостным, потому что никто и в мыслях не сопоставлял себя, «советендойч» с теми, кто выполнял волю Гитлера. Родная земля у Волги полита потом и кровью многих поколений. В центре села стоит памятник в честь борцов, погибших от рук белогвардейцев. Десятки солдат села участвовали в боевых действиях у озера Хасан, в Финской компании, несколько человек награждены Орденом Красного Знамени.

В первый же день войны в Палласовку пришло немало добровольцев. Призвали на фронт, как и положено в условиях военного времени, зрелых мужчин. 25 июля получили повестки Андрей и его друг Саша Гюнтер. В военкомате им сказали: «Возвращайтесь домой до особого распоряжения». Так вернули еще несколько человек. Но разве мог кто-либо в их селе, в Палласовском кантоне, да и вообще во всей республике Немцев Поволжья предугадать суть этого «особого распоряжения»; даже в дурном сне не могло присниться то, что стало фактом, что услышали уши по радио и увидели глаза в газетах 28 августа 1941 года:

«Учитывая, что среди немецкого населения АССР Немцев Поволжья выявлено много шпионов и диверсантов, расформировать республику, с высылкой немецкого населении другие места Советского Союза».

Андрей сначала пытался доказывать, что не может быть этого, разве виноваты он, его отец, братья, сестры и мать, что родились немцами в России. Ему советовали молчать, потому что одно дело поехать вместе, пусть и ссыльнопоселенцами, а другое — исчезнуть бесследно, как исчезали десятки, сотни, тысячи «врагов народа», в том числе и среди немцев.

Первого сентября вместо того, чтобы идти в школу, дети суетились вместе с родителями, помогали собирать и увязывать узлы. Никто не знал, куда повезут, какую одежду брать, потому складывали в плетеные корзины и циновки, и традиционные соломенные шляпы, и безрукавки. На всякий случай вниз, под белье прятали библии и лютеранские крестики, учебники, семейные альбомы. Второго сентября два огромных эшелона по 70 вагонов в каждом, с бывшими жителями Штрассбурга, с платформами для зениток двинулись со станции Палласовка. Сначала последовали на север в Красный Кут по знакомым местам, оттуда эшелоны повернули на Новый Узень в Казахстан. И так ползли много суток, думали, что выгрузят в Семипалатинске, но сдвоенные паровозы потащили вагоны дальше. И снова перестук колес на стыках рельсов, холмы и березы, долгие стоянки, на которых не разрешали выходить, будто пленных везут. Только 20 сентября в Красноярске объявили о разгрузке.
Неизвестно, по каким инстанциям и какие бумаги ходили, но уже были определены районы края для поселения. Жителей Штрассбурга приписали к Сухобузимскому району. Ранним утром их привезли в Затон в Красноярске. То ли в рейсы ходили пассажирские суда, то ли не положен был такой «комфорт», но сотни людей, в том числе детей от младенцев и старше, погрузили на буксир «Красноярский рабочий», в ту его половину, где арками торчали шпангоуты, по которым ходит трос при буксировке барж, где стояли лебедки и бочки с мазутом, лежали в бухтах канаты.

Другая половина семей до предела забила открытую баржонку. Андрей помнит, что яблоку негде было упасть. Он простоял у леера весь пятичасовой рейс и впервые видел так близко огромные буруны, нарождающиеся сзади из-под винта. День был довольно теплым, но на Енисее дул ветер, ребятишки ежились, их укрывали цыновками и пиджаками.

В Атаманово выгрузили на камешник между урезом воды и яром, на котором собралось много людей, в первую очередь ребятишки — странно им было слышать нерусский говор и вообще наблюдать такое скопище народа.

Первыми появились представители Атамановского с-с — в село разнарядили где-то чуть больше десяти семей: Дитерле, Бауэров, Криль, Николайзен и др.

И наконец, дошла очередь до Зауэрвейнов. На хлебоприемный пункт из Ковригино пришел обоз с зерном, обратным рейсом загрузили их семью и семьи Гильдерман, Гельвер, Франк, Опфер. После двадцати дней мытарств ответ возчика, что ехать до Ковригино сорок верст, не удивил. Почти час поднимались в гору. Все, кроме малых детей, шли пешком. Через два небольших спуска, когда и взрослые усаживались в тесные ряды по бокам телег, снова большой подъем.

Кто его знает, может, это был сигнал «из будущего», телепатия, но у Андрея, до этого безразличного ко всем чужим картинам природы, вдруг потеплело в душе при виде лазоревых далей и редких деревень, ярко-желтых хлебных полос, которые открылись в самой верхней точке дороги у первого отделения совхоза «Таежный». Разве мог он — восемнадцатилетний парень с неопределенным будущим в начале военного лихолетья предвидеть, что станет почти на 20 лет хозяином этих мест — управляющим отделением. Через его ум, руки и сердце пройдет трудовая биографии небольшого села: строительство птицефабрики, нескольких улиц новых домов, машинного двора. Практически нет семей в Мингуле, чья судьба в той или иной мере не соприкасалась бы с действиями и советами Андрея Давыдовича Зауэрвейна. Здесь теперь его окончательное пристанище. Здесь трудятся сын и дочь, растут внуки. Предвидеть всего в светлый и в то же время грустный сентябрьский день 1941 года он не мог, но все же что-то необычное было... было...

Путь до Седельниково прошел быстрее. Здесь на берегу Бузима сделали привал, ополоснулись, перекусили. Возчики немного покормили лошадей. А когда развязали небольшие котомки и выложили соленые огурцы, творог и пшеничную ковригу из муки грубого помола, когда дали ребятишкам по краюхе — Андрей ощутил «шестым» чувством, что живут ковригинские колхозники небогато, скромно, и что везде с людьми, независимо от их национальности, можно найти общий язык, контакты. То, что объединяет, — в первую очередь общие заботы военного времени, — конечно же, важнее и глубже, чем придуманное в верхах деление на «чистых» и «нечистых». Народ отвергал геноцид в принципе. Случаев явного недоброжелательства Андрей Давыдович со стороны пахарей, сеятелей, животноводов не помнит. Только ребятишки по глупости иногда обидно дразнили. Не грубили и коменданты, если не нарушался установленный порядок — не ездить из села в село без разрешения, вовремя отмечаться.

Были случаи, когда представители властей уговаривали немцев подписать обязательство остаться в Сибири навечно. Однажды молодой капитан вроде по-дружески посоветовал: «У тебя дочь родилась, не забудь зарегистрировать в картотеке». Тогда Андрей Зауэрвейн, обычно выдержанный и тактичный, взорвался: «Нет такого закона, чтобы дитя в утробе матери считать виновным!».

В Ковригино прибыли уже в сумерках. Вся семья улеглась на полу на разную лопатину, свою и хозяйскую. Дети быстро уснули, а взрослые — один из возчиков Александр Ковригин, Давыд Зауэрвейн и их жены, не зажигая света, сидели некоторое время за кухонным столом и беседовали, как старые знакомые на особом крестьянском и родительском языке, в котором слов было меньше, чем пауз и вздохов. Александра Ковригина — добрейшего человека в семье Зауэрвейнов до сих пор помнят и любовно называют дядей Сашей.

Так в страдные дни 1941 года в Сухобузимский район приехали сотни немецких семей, более 3000 человек.

Зимой 1941 года Андрей и его сверстники работали на лесозаготовках в Верхней Мане. В январе 1942 года Андрея вместе с отцом призвали в трудармию, направили на станцию Решеты, где работали они на лесоповале и на пропитке шпал. Мать осталась с шестерыми детьми, продала последние тряпки. После их переселили в Пермскую область, тоже на лесоперерабатывающее предприятие. Он помнит, как в тяжелых условиях, при плохой еде вспыхнула дизентерия, и более 1000 человек, в основном немцы с Алтая, умерли.
Жизнь пошла противоречивая. С одной стороны требовалась постоянная отметка в спецотделе, с другой — среди немецкой молодежи проводилась агитация в комсомол. Андрей в 1947 году стал членом ВЛКСМ. При перевозке их с места на место подавались спецпоезда с охраной, и в то же время из их состава набирали охранников, чтобы перевозить осужденных власовцев. Только в 1956 году, работая управляющим отделением совхоза «Таежный», Андрей Давыдович Зауэрвейн, как и все его соотечественники из немцев Поволжья, получил полные гражданские права.

VI

Существует ли ныне в России немецкий вопрос? Рассмотрим сначала истины, на взгляд автора, бесспорные. Выселение немцев из Поволжья, из мест компактного проживания в 1941 году — акция безусловно противозаконная, репрессивная (хотя не единственная в мире; в 1942 году после налета японской авиации на Перл-Харбор американские власти арестовали и поместили в особые анклавы или выселили абсолютное большинство американцев японского происхождения). Данный факт не оправдывает сталинские репрессии, но отметим (в который раз!) двойной стандарт в оценке событий: американцы молчат о той акции, а японцы не требуют никаких национальных образований на территории США.

Безусловно — ущемление в политических правах унизительны, и абсолютно справедливо, что представители первых поколений спецпереселенцев признаны жертвами репрессий, получают, пусть небольшую (тут важна идея справедливости), компенсацию в виде социальных льгот.

С первых дней пребывания на зауральской земле немцы показали себя великими тружениками. Можно сказать без преувеличения, что они вытащили на своих плечах сельское хозяйство во многих областях Казахстана, в Алтайском крае, в Омской области и во многих районах других краев и областей.

Бесспорно и то, что свыше 50% сибирских немцев находятся в межнациональных браках. Судя по последней переписи, на 12.01.1989 г. в Сухобузимском районе проживали 1219 немцев (на 2000 меньше, чем приехало в 1941 г.). Убыль объясняется и смертью первых поколений, и меньшей рождаемостью, и отъездом молодежи в города. Из 1219 человек назвали родным языком немецкий 529 человек, русский 689 и украинский 1 человек.

Фактом стал отъезд немецких семей на постоянное жительство в Германию (из Сухобузимского района 40 семей).

Но два важных вопроса являются предметом дискуссий, ныне несколько приутихших (думаю, что побеждает здравый смысл).

К гулаговской акции приравнивается призыв зрелых мужчин и немецкой молодежи 1922—27 гг. рождения в годы войны в трудармию.

Но в трудармию и ФЗО также по повесткам, в те же условия призывали сибиряков разных национальностей, в том числе и русских. А потери на фронтах офицеров и солдат из русских, из украинцев, из татар, из хакасов, из граждан других национальностей значительно больше, чем потери немцев в трудармии. Тут, как говорится, «сочтемся славаю», и ратные, и трудовые дела совершались во имя спасения Родины, этот факт никак не может (и не должен!) разъединять россиян разных национальностей.

И вообще немцы в Сибири, если оставить чисто материальную сторону, жили в среднем не хуже остального населения, а после войны, благодаря своей организованности и хозяйственности, получше.

И, думается, сам собой отпадает вопрос об особом национальном образовании. Другое дело — культурная автономия: землячества, общественные движения и организации, национальные театры, школы. Любой этнос имеет на это права, в том числе и русский!

* * *
Кроме немцев Поволжья, как мы знаем, к прискорбию, репрессиям подвергались и другие народы. В 1943 году были выселены с исконных мест Прикаспия калмыки. Только в Сухобузимском районе проживали 2000 человек. Поскольку привезли их глубокой осенью, то нарыли калмыки в ярах норы — землянки. Им давали небольшое пособие, в том числе пресованный чай, по 100 граммов в месяц на человека. Что им — большим любителям чая такая норма! Они даже хлеб меняли у старожилов на чай. Почти никто не знал русского языка («талмаш» нет — говорили они). В некоторых семьях отдавали учить детей в русские школы. Исконные скотоводы, они работали в основном на конюшнях, на скотных дворах и в заготконторе, где пасли табуны закупленного у населения скота, гоняли табуны в город на мясокомбинат. Все калмыки впоследствии были реабилитированы и уехали назад в свои родные места.

Числились спецпереселенцами и представители других национальностей. С того времени стало в Сибири привычным, чем-то вроде народного присловия: поселение или сбор людей разных национальностей называть «интернационалом». Примером интернационального села может служить Борск Сухобузимского района в 1951 году (тогда село было отделением совхоза МВД). В Домовой Книге поселка числилось двести хозяйств. Половину населения составляли русские. Также проживали здесь 31 семья (119 человек) украинцев, 13 семей (57 человек) немцев, 6 семей (21 человек) финнов, 3 семьи (8 человек) эстонцев, 4 семьи (9 человек) и четверо одиночек поляков; 5 семей (13 человек) латышей, 3 семьи (9 человек) калмыков; четверо китайцев, пятеро румын, по два туркмена, армянина и азербайджанца, по одному — грузин, татарин, болгарин, гург. Кроме того, были смешанные украинско-русские, русско-китайские и другие семьи.

Сибирский суперэтнос с самого зарождения многонационален. Говоря об его формировании и особенностях, автор основное внимание уделил русским и украинцам по той причине, что в Прикрасноярье в XVIII—XX вв. они составляли более 90% населения.

Одной из главных характеристик любого этноса является язык и его родовые и семейные связи. Они сохранились и у хакасов, и у эвенков, и у ненцев. Известный в крае писатель краевед Ж. Трошев, исследуя жизнь своих земляков в Эвенкийском округе, установил, что, когда первые колхозы соответствовали одному улусу, роду, все шло хорошо; неприятности в экономической и национальной сфере начались после того, как при Хрущеве против воли людей их объединили в крупные, неуправляемые на огромной территории хозяйства. Сейчас снова проявляется тенденция возврата к прежним тысячелетним традициям. Большими семьями и родами приехали в Сибирь чуваши и немцы. В отличии от регионов Северного Кавказа и Средней Азии в Сибири не было до последнего времени конфликтующих кланов.

Другие же характерные особенности сибиряков — выносливость, приспособительность, раскованность, надежность присущи всем этносам, составляющим суперэтнос, из-за климата, расстояний, хозяйственного уклада.

VII

Другая «категория» репрессированных — ссыльнопоселенцы после объявления амнистии в 1954—56 гг. почти все уехали из Сибири в родные места. Их роль в Прикрасноярье в 1947—56 гг. была сродни той, которую сыграли декабристы, как сеятели просвещения, культуры и прогресса. Вот некоторые подтверждения. В Сухобузимском районе умерла в 1944 году жена Рихарда Зорге, в молодости великая актриса Екатерина Александровна Максимова. В совхозе «Таежный» жили бывший генерал, помощник С. М. Буденного, начальник управления конезаводов СССР Гофман, семьи крупных военачальников генералов Чистохвалова и Трубецкого (читайте в 3-ей части Книги краеведа очерк «Генерал Н. И. Трубецкой и его семья»).

В соседнем районе Больше-Муртинском отбывал ссылку профессор, доктор физико-математических наук Борис Федорович Цомакион. В начале века произошла революция в области теоретической физики, развивались и осмысливались релятивистские и квантовые представления о природе, приведшие вскоре к расщеплению атома и к чудесам электроники. В СССР работала целая плеяда физиков-теоретиков с мировыми именами: Иоффе, Фок, Тамм, Капица, Цомакион. В 1934 году Борис Федорович — участник первой мировой войны, хорошо знавший немецкий язык, в составе советской научной делегации ездил в Германию, что и послужило поводом для его ареста. В лагерях он работал электромонтером, высокий и грузный, лазил по столбам. Когда жил на поселении, переписывался с И. E. Таммом — будущим лауреатом Нобелевской премии. Тамм выслал Цомакиону рукопись своего учебника по электродинамике для ВУЗ для редактирования. Борис Федорович имел прекрасную математическую подготовку, «щелкал как орехи» двойные и тройные интегралы, нашел немало огрехов в труде своего коллеги, за что Игорь Евгеньевич на форзаце учебника выразил официальную благодарность Цомакиону (думается, добился он этого благодаря своему высокому авторитету). Известный организатор науки в крае профессор Л. В. Киренский (кстати он был полуякутом из г. Киренска) добился перевода Б. Ф. Цомакиона в Красноярск, в пединститут еще до его полной реабилитации. Здесь, в здании бывшей женской гимназии, построенном без грамма железа, открылась магнитная лаборатория — прародительница Института Твердого тела в нынешнем Академгородке. Формально Борис Федорович числился старшим преподавателем, на самом деле был главным научным консультантом, поводырем новых научных сил. При его «благословении» десятки человек в Красноярске защитили докторские и кандидатские диссертации.

Когда по дороге из Сухобузимского в Атаманово переезжаешь мост через речушку Мингуль, то слева тянется березовая лесополоса. Примерно в километре от нее в 50-х гг. находилось несколько бараков и теплиц агросортоучастка совхоза «Таежный» — опытно-семеноводческое отделение Норильской опытной станции. На участке собралась когорта ученых-биологов и агрономов старой закваски, в основном жертвы лысенковщины. Здесь жил и работал потомственный профессор Тимирязевской Академии, читавший в ней курс по варционной статистике Александр Пантелеймонович Вихляев (после реабилитации работал в ЦСУ СССР). Профессор-ботаник Александр Леопольдович Яворский много ходил пешком в окрестностях Мингуля, собрал уникальный гербарий эндемиков Прикрасноярья, прекрасно рисовал, имел много картин с видами здешних мест. После он жил в Красноярске, возглавлял кафедру биологии, оставил большое научное наследство. Много ценных советов давали кандидат наук, почвовед Соболев Василий Иванович, старший научный сотрудник Тимирязевки Дорофеев Николай Филиппович. Существенный вклад в развитие хозяйства совхоза (он по урожайности овощей и картофеля, по надою молока до сих пор занимает первое место в крае) внесли агрономы Артеменко Николай Михайлович, Тищенко Иван Николаевич, Водолазский Федор Александрович; зоотехник Чичерин Серафим Петрович.
Профессор Патик руководил реконструкцией сухобузимской тепловой станции. Старшее поколение помнит великолепного хирурга (работал до ареста в кремлевской больнице) Марка Соломоновича Ржезникова. В очень скромных условиях старой деревянной больницы он сделал много операций, в том числе очень сложных, вылечил сотни переломов, вывихов, ушибов, рваных ран. После реабилитации работал в Боткинской больнице в Москве, не раз выручал приезжавших к нему за помощью сибиряков-сухобузимцев.

В сухобузимском ДК художественной частью руководил Лев Николаевич Правдин — в прошлом аккомпаниатор Большого театра, выступавший на концертах со многими известными певцами и певицами, в том числе с А. Неждановой.

Жили на поселении в Атаманово известные спортсмены: альпинист, обладатель звания «Снежного Барса», мастер спорта Арий Иосифович Поляков; Заслуженный Мастер спорта СССР Андрей Петрович Старостин.

Как видим, чисто формальное утверждение В. Немировского о том, что ГУЛАГ был одним из источников пополнения сибирского населения — конгломерата — неверно! Немцев Поволжья теперь без натяжек можно называть сибирскими немцами. Большинство бывших узников ГУЛАГа уехали после реабилитации; те же, кто остался в Сибири, в большинстве своем заключили браки с представителями местных родов, приобрели особенности, присущие сибирякам.

VIII

Второй основной поток, увеличивший население Сибири в послевоенные годы по Немировскому — это «молодые специалисты и строители, приехавшие по оргнабору или по комсомольским путевкам».

Да, на карте Сибири появились сотни новых городов и поселков. Возьмем Прикрасноярье. В 2 раза выросло за 50 лет население большого Красноярска. Появились города Дивногорск, Красноярск-26 (Железногорск), Красноярск-45 (Зеленогорск), Сосновоборск; поселки Солнечный, новая Предивная. В 2,5 раза увеличилось население Емельяново, Большой Мурты, а райцентра Сухобузимского в 4 раза.

Откуда прибыль населения? Прежде всего из сельской местности. В 1945 году в Красноярском крае сельское население составляло 70%, а в 1996 — 30%. Естественный прирост возьмем в среднем 1,5%, хотя были годы его роста на 3%. Значит за 50 лет население увеличилось на 75%, т. е. в 1,7 раза.

Но в Красноярском крае в 1945 году проживало 2,5 млн. человек, а в 1996 г. — 3 млн., то есть рост только в 1,2 раза, значительно меньше, чем естественный прирост. Как так? Где же тогда «толпы» новых сибиряков Немировского?

Объяснение может быть только одно: идет постоянный процесс миграции в двух направлениях, причем из края в большей степени, чем в край. Отток увеличился резко в последние 10 лет, ибо произошли коренные изменения во всех сферах жизни. Вернемся назад в 50—70 гг. Тогда Красноярский регион развивался семимильными шагами, по стране гремели «красноярская десятилетка», «красноярский миллиард», создавался мощный промышленный узел, делами подкреплялся лозунг: «Сибири — высокую культуру!».

Требовались рабочие руки, требовались специалисты. Государство заботилось о своих кадрах, о своем научно-творческом и интеллектуальном потенциале: все выпускники ВУЗов и техникумов получали направления на производства, в больницы, школы, в управленческие структуры.

В 1957—63 гг. работал я секретарем Даурского РК ВЛКСМ. Так вот в тот подтаежный район ежегодно приезжали десятки молодых специалистов, причем многие из центральных областей России. Руководители хозяйств и учреждений обязаны были дать им работу, обеспечить жильем; в течение двух лет не имели права уволить, более того, отвечали за их профессиональный рост. Помню, как трудно вживались, привыкали к новым условиям 17—19-летние девчонки, окропив слезами не одно письмо на родину. Но у всех было главное в жизни: работа, как правило, уважительное отношение сельчан и перспективы — быстрый профессиональный рост и карьера.

Как бы ни складывалась их судьба, но вариантов, в конце концов, получалось два: или возвращение домой, или замужество (женитьба) на новом месте и закрепление в Сиби¬ри. В принципе, так же определялись строители, по оргнабору и путевкам, солдаты и заключенные из других областей.

Среди читателей Книги краеведа, думаю, будет немало «новых» сибиряков, отдавших свою молодую энергию, знания для общества, для страны и края, для созидания «Русской Америки». А то, что нам — старожилам и Вам — патриотам немировские отказывают в цивилизованности, то пусть это останется на их совести, я расцениваю это, как цивилизованное хамство.

Исключительное значение, на мой взгляд, в связи с излагаемой концепцией имеют статистические данные по Красноярску-26.

Тут тебе и закрытость, и особые производства, для освоения которых специалистов готовили Москва, Ленинград, Самара, Казань, Свердловск и др. научные и учебные центры. Но данные, любезно представленные работниками паспортной службы и адресного бюро города, таковы:

«Всего население на 1.02.1997 г. 100967 человек. Из них въехали в город из Красноярска и Красноярского края 42162 человека; 19651 житель родился в городе, то есть место рождения — наш край у 61813 человек».

А среди жителей Дивногорска, Сосновоборска, Солнечного родившиеся в крае составляют 80—90%.

Если у Вас, уважаемые читатели, хватило сил полностью одолеть вторую часть книги, то, надеюсь, Вы поняли, кто такие сибиряки вообще и, кто мы — сибиряки-красноярцы, в частности. Многонациональный сибирский суперэтнос складывался веками и сохранился, несмотря на «волны» переселенчества, ГУЛАГа, великих строек. Он полон энергии, он грамотен и предприимчив, готов возрождать Россию, «догнать» Америку, если дадут ему возможность.

Есть, есть опасность вырождения, если продолжится разрушение уклада сибирской деревни — основы суперэтноса из-за отчуждения от земли при ее возможной продаже, из-за спаивания сельчан техническим спиртом, из-за ослабления образования и культуры при массовой агрессии электронных СМИ.

1956—1997 гг., с. Атаманово, г. Красноярск-26.

В. Аференко. Вековые корни. Книга краеведа. Железногорск. Полиграфист. 1997. -215 стр.