Флегонт Евлампиевич Агапычев. Воспоминания.

[…] Научился я самоучкой. В школе в детстве не учился. Мой год учебы приходился на 1917, а родился я в 1908. Был записан и ходил в школу, проучился до ноября, а в ноябре учительница объявила, что Божий закон учить отменили. Придя домой, я сказал об этом. А отец: "Чему тогда учить будут? Скакать да плясать?" Утром решил меня не будить и в школу не посылать. Тут, конечно, к этому много еще оказалось паутины: идти не в чем, отец неграмотный, роспись ставил вместо Агапычев: +. Он инвалид второй группы, ревматизм всех суставов, застужен, всего его скрючило: пальцы на руках и руках, на коленях и локтях хрящами заросли. Нога - лапа не разогнешь, значит, в сапог и в валенок не всунешь. Лучшая обувь - широкие лапти. Навертим портянок, сколь соберем, смотря по времени, и обвяжем веревочками. Двигаться не может. Всего его стянуло, а деток у него да моей матушки нарожали 11 детей. Я был девятым. При моей жизни трое свернулись: голод и холод, засуха и революция, разруха, малярия, эпидемия, сибирская язва. Скот гиб от голода. На деревне ни врача, ни ветеринара. На деревенский сход соберутся вместе 40 мужчин 5-6, сойдутся, поропщут, а все беспомощные, некому стало могилу копать. Везде нет хлеба, картошки на посадки нет. Соли нет, ездили где-то на коне, за 40 верст была соленая вода, если удастся вернуться благополучно, то с полбочки привезет. Не конь, а скелет. Соленой водой по ковшу поделишься, себе оставишь часть, солить нечего, а тут вскоре и продовольственный налог, продразверстка. Платить нечем, приходят активисты с заводов из Нижнего Новгорода, агитируют, платить надо. Заводы нельзя останавливать. А мы не останавливаем, не в силах сами выжить, где-то за Волгой-рекой прослышалось есть хлеб. Собираются мужики ехать. На керенки хлеб не купишь и николаевские не берут. Кто что придумает, у кого что найдется на обмен одежды - шапки, тряпки. До 1922 года еле пережили, Буденный, Ворошилов Клим стали восстанавливать власть. Сеять нечем. Кто как сумел пережить. Отец и мать еще выжили и нас детей шестерых сохранили. Старшие стали подрастать. Что делать? Лапти плести и то надо учиться. Наш прадед научил двоих сыновей кузнецами, ковали гвозди для барж, болты, скобы, везли на Волгу, теперь Горький. Там строили баржи. С 1900 года с Волги везли железо, туда гвозди. Я уже этого не захватил, но кузница меня затянула еще до школы. Как только проснусь, собираюсь в кузницу, а мать опять: "Сажу да грязь собирать". В 1926 году стал работать самостоятельно, но каких только не было препятствий. До 1937 года отработал. Попал под арест без суда и допросов. Через Горьковскую тюрьму после 4-х месяцев в этап. 1 января 1938 года погрузили в товарные вагоны. Печка есть, дров нет. Приехали в Д.В. край, ст.Магдагача 20 февраля. Все простыли, в чирьях, болячках. Загнали в баню, а вернее в ней по колено ледяной воды. Не хотим идти, заталкивают. Ящики, в которые наливалась вода, мы перевернули вверх дном, чтобы как-то спастись от ледяной воды, иначе гибель. Поздравляли друг друга с легким паром. И в это время объявили: "Внимание" и стали зачитывать списки, кого и кто судил. Я с буквы "А" по алфавиту - Агапычев Флегонт Евлампиевич 1908 г.рожд. Судила Горьковская тройка НКВД на срок 10 лет с 1 октября 1937 года по 1947 год, ст.58. "Это вам временное наказание. Признаны врагами народа, вредителями, везде подрывы, диверсии. Прострелять вас всех бы, да еще милуем, надеемся исправить". Кто-то и скажи из нашего вагона: "По пути одиннадцать человек уже испарилось". "Молчать". И набросилась охрана, хватают того, другого. Не даем, нас хватают. Крик: "Произвол!" А все голые до нитки, зуб на зуб не попадает. Выстрел.

Белье тут же наше жгли. Вша крупная, белая. Цепляли белье вилами и несли в костер. Стали в окно выдавать белье. Одежду из жарки с пригаром вшей и тряпья. Хорошо, что горячее. Рады ему как родной груди матери.

При городе Рухлов ж/д ст.Сковородино долбили кайлами, ломами траншеи для города, строили теплотрассу и водопровод, достраивалась электростанция. По окончании перегнали на ст. Бам Байкало-Амурской магистрали. На болоте строили новый кирпичный завод. Осушали канавы, строили стены с расчетом 20 мил. в год. Поставили 4 локомотива по 120 киловатт паровые - это эл/станция, сушильные сараи летние, 4 сарая по 400 тысяч. В сарае обжиговые печи 400 тысяч и пресс ПЭР. Беспрерывная лента глиняная шла день и ночь зиму, весну, лето и осень. Построили корпус на сто камер, сушилку по 500 тысяч в камере для зимы и непогоды с подвесной жел/дорогой, ручные вагонетки 200 шт. гнали в камеры. Сдали завод вольнонаемным людям как раз перед войной. Перегнали нас на цементно-ремонтный завод ЦРЗ, УПР. Вся техника здесь ремонтировалась. В ночь угнали в Котлас на срочные прорывы, нас как специалистов на заводе оставили. Вскоре весь завод перестраивали и расширяли на военный лад. 3 тонны в смену поставили. По 3 тонны в час. Плавили круглые сутки в двух, две остывают и ремонтируются. Довели до 2000 тысяч в смену, то есть за две смену мины ЭМ 120. Весь процесс шел через мои руки. Меня поставили в литейный бригадиром-диспетчером. Обеспечивал металл для литья, вывозили литье вагонетками, вручную толкали в термический цех. Из терм - в механический на обработку и т.п. Коней семь подвод подвозили металл, вывозили мусор из шахты. Крутился день и ночь один на обе смены. Смена наша по расписанию з/к 10 часов, но цехи не пустели ни на минуту. Передавали ковш с металлом из рук в руки. Я должен никому не помешать очистить площади сотни кв. метров и вывести шлак из подвагранок. Кони задыхаются, не идут в цех, падают. Вывозили на тачках, потом за воротами грузим на телеги. Все дымит, горит, задыхаемся, потом заливаемся. Подвели трубы в литейный и термический цехи от куда-то. Газированная вода ледяная, жгучая, без сиропа пошла. Люди были на все способны. Ни выходных, ни отдыха. Всю войну, не покладая рук, трудились. По первости уже и в военное время охрана шумела на нас: "Фашисты". Жаловались. Со временем нач.завода один вольнонаемный Кутузов М.Лар. стал обращаться вежливо. Родина в опасности. Мы все в ответе. Мы и сами понимаем. Наши братья, сестры все на фронте. Многие ушли по бытовой статье от нас, а 58 не пускали, а просились многие.

Войну, как известно, выиграли неимоверной ценой. Родных на свободе не осталось. Еще в сороковые годы отец, мать, старшая сестра Матрена 1901 года рождения, ее муж 1902 года рождения в Горьковской тюрьме умер от тифа - Смирнов Арсентий Евлампиевич и двое их детей. А во время войны о них и говорить не приходится. Родство было большое со стороны отца: три брата, четыре сестры. У них по 6-7 человек. У матери было семь сестер, тоже все семейные. Троюродные, зятья, невестки. До 40 человек было на фронте и в обозе, в траншеях. Никого не пощадила смерть, кроме племянников и четверых моих детей из родных никого не осталось в живых.

Вот удивительно, кто радел меня лишить семьи, остались две дочки с женой, они пожили, а те ябедники погибли как депутаты, так и на фронте. Не кого вызвать на очную ставку. Когда и где я говорил, что мои товарищи Кирова С.М. убили. Кого я агитировал, чтобы расходились колхозы? и т.п. Кроме одного, который основной зачинщик. Ему бы за такое надо дать теперь почувствовать почем фунт изюма. И я бы лучше памятника почувствовал. Как писалось в "Красноярском рабочем" и в газете "Известия": "Давайте думать о живых". С него взять деньги за все года и в фонд репрессированных переводить. Так постановить. В депутаты насильно лезут с целью нажиться, завладеть властью, при возможности убрать неугодных ему.

Вот взять нынешние выборы. Сколько шума, борьбы тратят. С начала осени объявили предвыборный фонд: добровольно вносить, чтобы из лучших выбрать. А зачем он. Чтобы быть всеми избранным, Любого взять в ночь-полночь как поселковый депутат, уполномоченный районным прокурором, втихомолку с оперативником проводить следствие. Так я испытал на себе два раза. 1 раз в 1937, второй в 1949 году. 6 августа доставили в Б-Муртинский район в Красногорский совхоз. Ныне голосовать откажусь. Депутат скомпрометировал себя при Сталине. Не народный стал, а покровитель тех, кто губил народ. Думаю ухитрятся и нынче влезут с этой целью. Извините за прямоту, иначе не могу. Так гласит правда-матушка. Жить мне недолго, проживу и без депутата, без лучшей власти, а то и последнего куска хлеба лишишься. Такое мое плохое настроение не от сладкой жизни. Простите мне.