Ахтямов Я. А. Наперекор ударам судьбы
Ахтямов
Якуб Ахмедович (1912-2002)
инженер, создатель вермикулитовой промышленности в России
1912, 9 января.-Родился в г. Зайсан Восточно-Казахской области в многодетной семье. Отец – Ахмед-заки Ахтямов (1872 – ноябрь 1937), потомственный мулла, фабрикант, педагог (арестован УНКВД по Восточно-Казахстанской области 26 ноября 1937 г., осужден 27 ноября 1937 г. и расстрелян; реабилитирован 25 апреля 1989 г.). Мать – Магсума Габдулжаббарова (1874–1946).
1921. — Конфискация дома, скота, имущества в г. Зайсан после установления советской власти. Бегство матери с семью детьми в Ташкент. Бедственное материальное положение семьи.
1927–1929. — Переезд Я. Ахтямова в г. Троицк. Жизнь в семье сестры. Учеба в школе-семилетке. Работа учеником слесаря на консервном заводе. Заочное окончание двухгодичных курсов по подготовке в вуз.
1930 (?). — Возвращение в Ташкент. Работа на заводе «Ташсельмаш».
1931. — Поступление по направлению ЦК комсомола Узбекистана в Ленинградский политехнический институт. Нелегальная встреча с отцом.
1936. — Окончание института с красным дипломом по специальности "Металлург по обработке металлов давлением". Параллельно – окончание машиностроительного факультета того же института. Отказ от предложения учебы в аспирантуре из-за боязни выяснения социального происхождения. Отъезд в Магнитогорск. Работа прорабом механико-монтажного цеха на Магнитогорском металлургическом комбинате.
1938, 27 октября. — Арест. Обыск. Тюрьма магнитогорского НКВД. Следователи: Степанов, Назаров, Пушков. Допросы. Очная ставка. Угрозы. Избиения. Пытки. Отказ признать себя виновным.
1940, 26 января. — Окончание следствия. Ознакомление с приговором Особого Совещания при НКВД: 3 года ИТЛ (осуждение по ст.ст. 58-6-8-11 УК РСФСР).
Отправка в товарных вагонах в Красноярский край. Челябинская пересыльная тюрьма. Помощь детям-заключенным. Их судьбы. Новосибирская пересылка. Прибытие в лагерь в Канске. Условия содержания заключенных. Работа в леспромхозе. Помощь бригадира Николая Ивановича Петрова. Подача Я.А. Ахтямовым рационализаторских предложений. Перевод после их внедрения на инженерно-техническую работу в леспромхозе.
1940, май – 1941, июнь. — Перевод в другой лагерь Красноярского края. Работа на строительстве жилых бараков, затем – здания гидролизного завода. Перевод на работу по организации механической мастерской. Разработка уникального проекта монтажа автоклавов. Распоряжение руководства НКВД Красноярского края об обеспечении Я.А. Ахтямова качественным питанием без ограничений и выдаче ему нового обмундирования. Назначение прорабом мехмонтажа завода и начальником механического цеха.
1941, 22 июня. — Получение отказа в ответ на просьбу отправить добровольцем на фронт.
1941, 27 октября. — Окончание срока заключения. Ознакомление с решением Особого Совещания при НКВД о продлении срока на 3 года «за антисоветские поступки в местах заключения». Расконвоирование.
1944, 28 октября. — Окончание второго срока. Освобождение. Принятие предложения остаться на прежней работе в системе Промстроя НКВД СССР по вольному найму.
1944, декабрь – 1948. — Выезд по распоряжению управления НКВД в Нижний Тагил
на монтаж обжимного прокатного стана (блюминга). Работа начальником монтажа в
тресте «Тагилстрой». Переписка с матерью, родными. Приезд сестры.
Знакомство и брак с Наилей Нурисламовной Бабичевой, студенткой педагогического
института (р. 1924). Переезд с женой в Ташкент. Встреча с родными. Работа на
ситцепечатной фабрике Ташкентского текстильного комбината.
1946, 23 ноября. — Рождение дочери Галии.
1949. — Переезд в Челябинск. Работа начальником кузнечно-прессового цеха на военном заводе. Ликвидация развала производства. Рождение сына Рашида. Анонимное письмо в НКВД о работе на военном заводе бывшего «врага народа». Увольнение с работы. Предписание сдать квартиру и покинуть город в 48 часов. Переезд в Ташкент. Работа инженером-куратором завода в тресте «Средазгидроэнергострой».
1952 (?). — Отъезд семьи из Ташкента в связи с болезнью жены. Приезд в Челябинск. Отказ директора завода друга молодости К. Бурцева в приеме на работу как бывшего «врага народа». Работа начальником мехмастерской в управлении «Стальконстсрукция». Перевод на должность главного инженера базы механизации треста «Челябметаллургстрой». Научная работа в УралНИИ и в проектном институте строительных материалов.
1957. — Реабилитация.
Переход на работу в Уральский филиал Академии строительства и архитектуры. (ныне Уралстройпроект).
1961. — Создание лаборатории по исследованию вермикулита и руководство этой лабораторией.
1971. — Защита диссертации на соискание степени кандидата технических наук.
1979. — Присуждение Я.А. Ахтямову премии Совета Министров СССР за "Исследование, разработку технологии и внедрение в народное хозяйство вермикулита и изделий на его основе".
Написание и публикация более ста пятидесяти научных трудов, монографий. Получение 54 авторских свидетельств и 7 патентов на изобретения, в т.ч. в США.
1988. — Присвоение звания заслуженного изобретателя РСФСР. Неоднократное награждение золотыми и серебряными медалями ВДНХ.
1993. — Участие в конференции "Сопротивление в ГУЛАГе" в Москве.
2002, 28 декабря. — Скончался Я.А. Ахтямов.
* сведения, выходящие за рамки воспоминаний, выделены курсивом
Благодарности
Благодарим жену, сына, дочь и внуков Якуба Ахметовича Ахтямова за
предоставленные Музею биографические сведения и фотографии.
Ахтямов Я. А. Наперекор ударам судьбы. - Челябинск, 1997. - 159 с. : ил.
Человек может, обязан выстоять и преодолеть любые испытания судьбы с должным достоинством и честью.
Эта документально-мемуарная повесть свидетельствует о том, как происходил социальный геноцид народа ленинско-сталинским тоталитаризмом.
Об инквизиции в НКВД для нагнетания страха и подавления возможного протеста.
О психико-моральном состоянии жертв террора в подвалах НКВД и лагерях ГУЛАГа.
О том, как в этих условиях люди часто ломались духовно и физически, клеветали на себя и ближних, признаваясь в немыслимых преступлениях против диктатуры.
О том, как все же отдельные личности противостояли этой лжи и клевете, выдержали пытки и духовные истязания, прошли каторги, сохранив достоинство человека в высоком смысле этого слова.
Десятки миллионов жертв с клеймом «Враг народам рабски трудились на каторгах, в лагерях и гнили в тюрьмах.
Дети, родные, друзья «врагов народам следовали за осужденными в лагеря, как соучастники или влачили жизнь отверженных.
Моря слез, крови и горя народа на протяжении 75 лет. И наконец фатальный крах диктаторов и их бесчеловеческого строя. Блажен Твой путь, о Господи...
Автор на собственном жизненном опыте, пройдя все эти невзгоды с малых лет, деспотизм НКВД в подвалах, тюрьмах и лагерях, отведав клеймо -«враг народам до и после полной реабилитации, с честью завершает свой нелегкий, интересный жизненный путь признанным ученым - кандидатом технических наук (издано более 100 научных трудов), заслуженным изобретателем России, Лауреатом Премии Совета Министров СССР.
В завершение — я счастливый отец достойных сына и дочери, а также 85-летний дедушка четырех прекрасных внуков.
Счастливы годы
Золотые дни,
Как вешние воды
Промчались они...
Город моего детства Зайсан утопал, в зелени у подножия трех склонов Алтайских гор. По середине его струились прозрачные воды звонкоголосой горной речки Жиманай.
Этот не умолкающий ни днем, ни ночью поток реки делил город на две социально различные части; с одной стороны селились мирные люди, обыватели; с другой - квартировала военно-казачья часть. Как я теперь понимаю, первые просто жили, а вторые охраняли их покой и рубежи российской империи. В нашем Зайсане содержался в совершенстве благоустроенный парк. По воскресеньям и праздникам в парке играл воинский духовой оркестр. По аллеям, усыпанным желтым речным песком, чинно прогуливались мирные граждане, военные с дамами, кавалеры с барышнями. На зеленых парковых лужайках резвилась молодежь, дети... Покой и благодать царили вокруг...
В городе были школы - русские и татарские, церкви, мечети. Были у нас богатые скотоводы, крупные торговцы кожей, шерстью, фабриканты, своя интеллигенция, бедняки, сироты и люмпен-пролетарии.
На чем держалось общее благополучие и жизненные устои народа? Я полагаю, в первую очередь, на религиозной морали. Думаю, что не ошибусь, если стану утверждать, что девяносто пять процентов людей искренне верили в Бога и жили по канонам церкви и мечети. Между двумя религиями существовало как бы негласное соревнование в благочестии. Так богатые мусульмане по Корану честно вносили свой «Зекат» - 7 % от доли своего дохода в пользу бедных и сирот. В мечети был Совет, куда входили мулла, муэдзин и староста от народа. Делили эти поступления между нуждающимися. Особо богатые мусульмане делали свои дополнительные взносы на развитие и благоустройство города.
Для порядка в Зайсане был полицейский участок. На службе в нем состояло несколько полицейских. Горожане относились к ним вполне почтительно и с уважением.
Два слова по поводу грамотности. Меня раздражают напыщенные официозные эпитеты типа «Безграмотная Россия». Наша страна в начале века по уровню грамотности была не ниже, чем иные европейские страны. Например, в Зайсане подавляющее большинство населения было грамотным, что позволяло вести горожанам вполне цивилизованную, культурную жизнь.
Это удивительно, но даже часть люмпенов, несмотря на разгульную, ленивую жизнь, была достаточно грамотна; более того, среди них встречались очень образованные люди, начитавшиеся различной политической литературы.
Почему я берусь так смело судить об уровне жизни всего города? Отец мой — Ахмедзаки Ахтямов — был муллой. Он построил в Зайсане величественную мечеть, женскую и мужскую школы, был предпринимателем, имел небольшой кирпичный завод, в совершенстве владел арабским, татарским и неплохо русским, казахским языками. Дважды совершил паломничество к святым местам мусульман в Саудовскую Аравию Мекку.
В школах Зайсана мой отец преподавал основы мусульманской религии, татарский язык.
Моя родословная прослеживается с конца 17 века: прадед отца происходит из казанских булгар, и был он потомственным служителем ислама, а моя мать — из татарских мурз, феодалов Габдулжаббаровых. Старший сын отца Ибрагим учился в русской гимназии Семипалатинска, одна дочь, Зухра, в русской средней школе, четыре дочери имели высшее образование. Двое из них учились в Бейруте. Все они преподавали в школах литературу, татарский язык, математику и русский язык. Сестры мои, как и отец, были просветителями, демократами. Одна из них, Масрура, преподавала в средней школе Коканда, принимала деятельное участие в становлении советской власти. В 1923 году во дворе школы ее зарубили басмачи.
Отец мой по натуре был жалостливым, добросердечным человеком, всегда сочувствовал несчастным, угнетенным. В Зайсане он каждую неделю по пятницам отправлял в тюрьму заключенным г. Казань, 1910 передачи, понимая, что тем самым облегчает их участь. При всем этом, отец был деятельным, деловым, активным человеком. Вставал в шесть утра, совершал омовение, надевал чистое белье и шел на утренний намаз (молитву) в мечеть. После намаза оставался в мечети в окружении желающих и рассказывал им об истории Ислама. После вечернего «ашхае намаза» он оставался в мечети и говорил уже на бытовые темы.
Отец обслуживал в городе и округе свадьбы, похороны, праздники: днем преподавал в школах, после обеда проводил в своей конторе деловые встречи, связанные с кирпичным заводом, стройками, торговлей, разбирал корреспонденцию, писал ответы на письма. Постоянно в его контору приходили горожане с деловыми предложениями, за помощью, советами.
В доме у нас была довольно большая библиотека.
Отец выписывал религиозную и художественную литературу на татарском, арабском, русском языках, вел переписку с писателями и поэтами. Он постоянно следил за поступлениями в татарскую библиотеку современной литературы и учебников... Как я теперь это оцениваю с высоты лет, он был вполне современным общественным деятелем и просветителем не только ислама, но и культуры и науки.
Как и каждая зажиточная семья, мы держали лошадей. Для меня отец купил двухлетнего скакуна. Его воспитывали специально для меня, да и сам я постоянно холил коня и ухаживал за ним. С трехлетнего возраста скакуна я ездил на нем верхом, а позже, зимой мне запрягали моего коня для выезда в маленькие легкие сани. Седло, сбруя, уздечка и нагайка были кожаные, инкрустированные серебром.
У отца был свой любимец прекрасный конь Турат. Его он купил в-молодости жеребенком, выкормил и воспитал. Как сейчас помню: это был чудо конь - стройный, красивый, сильный; быстроногий бегун не раз спасал отца от волков и бандитов. Турат признавал и подпускал к себе троих — отца, ухаживающего за лошадьми в нашей конюшне дядю Ваню и меня. Я, даже без уздечки, мог вскарабкаться на его спину и ехать куда угодно, направляя его легкий бег рукой...
Во время штурма города красный командир не смог поймать Турата в нашем дворе и, пригрозив отцу оружием, вынудил его оседлать коня. Однако далеко он не ускакал. Конь тут же взвился на дыбы и сбросил нежеланного всадника на землю. Опозоренный честолюбивый «кавалерист» выстрелил в коня, обозвав его «Белогвардейской сволочью!» и ранил его в заднюю ляжку. Долго наш бедный Турат ходил с кровоточащей раной, но выжил, вся наша семья переживала, видя страдания животного...
Любовь и страсть к лошадям у меня врожденная, вероятно, в генах от далеких предков, да и отец бредил лошадьми не менее. Он был знатоком и отличным наездником, его беззаветная любовь к Турату немалое свидетельство тому.
Удивительно, по утрам, как только я переступал порог двери во двор, сразу из далекой конюшни раздавалось приветливое ржание Турата и ему вторил мой юный верный скакун по кличке Булат. Какое все-таки удивительное чутье было у него! Через ворота, дворы, не видя меня на таком расстоянии. Эти чудо-создания природы любят и помнят ласку, добро и любовь к ним как ни одно другое существо.
А какие призы я брал по праздникам на своем скакуне! По городу шла добрая молва о наших успехах.
В Троицке у хозяина кумысной дачи, в юные годы я объезжал полудиких молодняков из табуна, лихо участвовал в бегах и даже брал призы. Как-то в командировке в Москве, в один из выходных я был на ипподроме. Облюбовав на беговой дорожке скакуна, сделал на него ставку и выиграл на удивление «штатным игрокам» немалую сумму. Меня и по сей день не покидает любовь к этим милым животным. Я с увлечением коллекционирую альбомы, фото и марки с изображением породистых коней-рекордсменов.
Уровень жизни и культуры нашей семьи в то время можно предположительно определить по сохранившейся фотографии моей старшей сестры Фатимы. Муж ее был фабрикантом, имел текстильные фабрики в Коканде. В 1920 году он с двумя сыновьями гимназистами эмигрировал, спасаясь от "триумфального шествия советской власти", и следовавших вслед за этим репрессий, а сестра Фатима осталась в СССР одна. Позже Фатима окончила юридический факультет Среднеазиатского государственного университета и работала юристом-адвокатом.
Брат отца Хафиз был зятем и управляющим купца 1-ой гильдии миллионера Казани Галькеева.
Моя мама Магсума была, как мне помнится, писанной красавицей. Она как дочь Ишан Хазрата, т.е. духовного лица высшей иерархии, хорошо знала Ислам и Коран, была довольно набожная. На торжествах горожане сажали ее на почетное место «Абстая» — жены муллы.
Она читала молитвы по Корану и приветствия. При этом в быту была вполне современной светской дамой, неплохо говорила по-русски.
Помню как мама, я и сестренка Мариям из города Семипалатинска в город Зайсан ехали пароходом по реке Иртыш и озеру Зайсан.
Мама была одета в модное по тем временам платье, отделанное тонкими кружевами, две толстые каштановые косы, ниспадающие до колен, ярко очерчивали ее тонкий стан в белом наряде. Я, семилетний мальчик, с детским восхищением смотрел на нее - радовался.
Мама старалась нас одевать соответственно вкусу и стилю тех времен. В бархатных шортах, в белой рубашке, с пестрым бантом на воротнике — таким я себя помню с далекого детства. А рядом с нами уютно устроилась в кресле моя сестренка Мариям, легкая в движениях, в коротеньком платьице, она буквально порхала по палубе.
И корабль плыл в ярких лучах солнца по зеркальной глади Иртыша. Скоро пристань, а там и родной Зайсан.
После прихода советской власти и ВЧК в наш город и начавшихся репрессий, по семейному решению мама с семью детьми бежала в Ташкент, а папа остался в Зайсане муллой в построенной им мечети.
Так мы стали сиротами при живом отце. Судьба. Бедная мама, сколько она перетерпела невзгод и страшной бедности.
Бывали дни и даже месяцы, когда вся семья довольствовалась куском черного хлеба, луковкой и хлопковым маслицем. При всем этом она всеми средствами, возможными и невозможными, сумела дать нам образование и воспитала всех достойными людьми.
Бедная, она немного вздохнула облегченно и пожила в достатке, когда я работал токарем на заводе «Ташсельмаш» и зарабатывал столько, что даже 40 % хватало на хорошее питание и довольно вольготную жизнь. Будучи в Ленинградском политехническом институте студентом, подрабатывал "свободным" художником, а когда после окончания института работал инженером на Магнитогорском
комбинате, вообще зажил при полном достатке. Но это, к сожалению, длилось недолго, около трех лет блаженства — неожиданно, нечаянно, ничем не объяснимо в 1938 году меня арестовали как «врага народа». Да еще грянула голодная, страшная отечественная война. Все это сломило маму физически и духовно. Сколько она пережила, вынесла! О, эти материнские горькие слезы, бессонные ночи...
О чем сожалею и печалюсь я — это о том, что после освобождения из ГУЛАГа в 1946 году не успел, не смог достойно осчастливить ее вниманием, достатком и сыновней лаской. Надломилась жестокой жизнью, умерла бедная 3 сентября 1946 года в возрасте 72 лет.
Мир ее праху. Прими, Аллах, ее душу в рай. Она достойна этой благодати.
1 1693 Хаким Мурад баба
2 1776 Мирза Рахманкул
3 1700 Мулла Муслим
4 1720 Мулла Габидулла
5 1745 Шах Мухаммед
6 1775 Мулла Шах Назар
7 1800 Хатыб Хади
8 1812 Мулла Ахтям-заки
9 1854 Ахтямов-хади
10 1847-1937 Ахтямов Хафиз
11 1851-1937 Ахтямов Ахмед-заки
12 1745 Мурза Ахмед-хан
13 1711 Мулла Габидулла
14 1815 Хаким Ахмед-хан
15 1845 Ишан Габдуллжабар
16 1870-1938 Таир Габдулжаббаров
17 1874 -1946 Магсума Габдулжаббарова
18 1907-1980 Ахтямов Ибрагим Закиевич - инженер
18-1 1952 Ахтямов Искандер Ибрагимович
18-2 1952 Ахтямова Найдя Ибрагимовна
18-3 1992 Ахтямова Ляля Искандеровна
19 1912 Ахтямов Якуб Ахмедович - кандидат технических наук Заслуженный изобретатель России, лауреат Государственной премии
19-1 1924 Жена, Ахтямова Наиля Нурисламовна -преподаватель, урожденная Бабичева племянница поэта Шайхузаде Бабич
19-2 1949 Ахтямов Рашид Якубович - кандидат технических наук
19-3 1958 Ахтямова (Салахова) Гузель Мазгаровна - врач
19-4 1982 Ахтямов Эльдар Рашидович
19-3 1983 Ахтямов Руслан Рашидович
19-6 1946 Шарипова(Ахтямова) Гания Якубовна -преподаватель музыки
19-7 1952 Шарапов Сагади Мухамеджанович- инженер
19-8 1970 Шарипов Рустам Сагдиевич
19-9 1983 Шарипов Таир Сагдиевич
20 1889-1937 Ахтямова Фатима Ахмедовна - юрист
20-1 1876 Ахмеров Садат Мухаммедович - фабрикант
20-2 1904 Ахмеров Герей Садатович - гимназист
20-3 1906 Ахмеров Таир Садатович - гимназист
21 1888-1963 Мужавирова(Ахтямова) Асьма Ахмедовна - преподаватель
21-1 1875-1937 Мужавиров Зия Хамитович - инженер, из Америки
21-2 Мужавиров Салават Зиятдинович - инженер
21-3 1971 Мужавирова Эмма Салаватовна - инженер
22 1902-1994 Курмашева (Ахтямова) Гайша Ахмедовна - преподаватель
22-1 1935 Курмашев Марат Мутыгуллович - инженер
22-2 Курмашева Земфира Маратовна
22-3 1923 Муфтахутдинова (Курмашева) Асия Мутыгулловна - служащая
22-4 1947 Муфтахутдинов Равиль Хамитович - шофер
22-5 1945 МуфтахутдиноваНеля Хамитовна - служащая
23 1914-1979 Ахтямова Зухра Ахмедовна
23-1 1948-1994 Крупицина Гадия Закиенва
23-2 1972 Крупицина Алена Валерьевна - медсестра
24 1914-1994 Ахтямова Мариям Ахмедовна - служащая
24-1 1923 Хайрутдинова Диляра Сахавиевна - врач
24-2 1934 Хайрутдинов Эльгиз Сахавиевич - электросварщик
24-3 1940 Хайрутдинов Якуб Сахавиевич - токарь
25 1886 -1920 Ахтямова Масрура Ахмедовна - преподаватель
Пронеслась революция над Россией грозою и пролилась огненным
дождем…
народная песня
Революция до одной из окраин России города Зайсан докатилась в 1921 году. Городок наш находился в 76 километрах от китайской границы. В нем мирно уживались люди многих национальностей — русские, казахи, татары, китайцы...
...И вот на нашу мирную, размеренную жизнь накатилась волна отходящей белой армии и эмигрантов. Отчаявшиеся, потерявшие всякую надежду, гонимые страхом, безжалостно истребляемая армия, эмигранты, дети, женщины больные, искалеченные — все они, как обезумевшее стадо диких животных, бежали вперед и вперед ... к китайской границе. И, конечно же, это бегство повсюду сопровождали насилие, грабежи, смерть... В домах, на улицах крики, стоны. И повсюду кровь, кровь... А следом на эту волну накатывается вторая, еще более страшная, озверевшая, опьяневшая от своих кровавых побед Красная Армия. Буквально за день-два Зайсан превратился в развалины и месиво изрубленных, растоптанных мертвых и умирающих...
Мне, десятилетнему, эти события неизгладимо врезались в память на всю оставшуюся жизнь...
Всему в мире положен предел и конец. Белых и беженцев прогнали за рубеж, а в городе установилась власть советов. «Кто был ничем, тот станет всем!» Они наслаждались властью и упивались местью. Мгновенно из их среды выделились более или менее образованные и утвердились в качестве начальников и вершителей правосудия. Против нашего дома в вайсане располагался дворец местного миллионера. Владелец, в связи с событиями эмигрировал в Китай, а вот местное ЧК облюбовало пустующий особняк для себя.
Начальник местного ЧК оказал нашей семье «большую честь», устроившись на жительство в нашем доме, выбрав для этой цели флигель, который раньше занимали девушки.
Следует отметить, что семья у моего отца была большая. У матери родилось 23 ребенка. В живых осталось девять, я 22-й. Наш двор занимал полквартала. В нем было два кирпичных дома. Флигель, баня, амбары, большой фруктовый сад с беседкой на два десятка детей, просторный скотный двор на двух коров и шестерых выездных лошадей, большой птичник. В тридцати километрах от города, прямо у небольшого озера, была у нас заимка. Десятка два лошадей, с десяток коров, полсотни овец и баранов, десятка три гусей, обслуживала наемная, живущая там семья. Масло, сыр, бараны, молодые жеребята на закол, как правило поставлялись с заимки. Летом мы всей семьей выезжали на небольшое озеро у заимки и располагались в двух белоснежных юртах. Озеро, природа у подножия Алтайских гор, раздолье на верховых холеных лошадях, чарующий закат и восход солнца и колыбель под будто застывшей луной, да еще безотчетная удаль молодости...
К тому времени, когда в городе установилась советская власть, в нашем доме уже не держали наемных работников.
Отец когда-то приютил русских сирот Ваню и Таню. Они выросли у нас как равные, ходили в школу, обучились грамоте, прекрасно говорили по-татарски, отца называли «ати» - папа, а маму - «ани». Кушали они за одним столом с нами. За три года до прихода красных они поженились.
Отец выделил им лошадей, коров, баранов и купил небольшой участок земли в сорока километрах от Зайсана. Они работали, завели свое хозяйство и процветали. Мы часто ездили к ним в гости. Меня они любили, особенно дядя Ваня...
Новые власти отца не трогали, это могло их скомпрометировать. Отца уважал весь город, и даже люмпены его почитали.
Начальник ЧК и его подручные были бравыми «законниками». Они тут же ввели «пролетарские» законы: выселяли всех из мало-мальски приличных домов прямо на улицу вместе с детьми и вселяли люмпенов: скот - дойных коров, овец «реквизировали» и кололи на пиры. Шел неприкрытый грабеж и разбой. Что стало с казацкой, заречной стороной? Конечно, в основном они с имуществом и семьями бежали в Китай, а казачьи люмпены довершили свое кровавое дело...
Зайсанская «революция» не миновала и нашей семьи. В скором времени мы оказались в одном маленьком домике, весь наш скот и живность «реквизировали», амбары разграбили.
Неучи от власти, про которых метко говорит народ: «Из грязи, да в князи!» — стали поучать отца, как ему работать в школах, чему и как учить... Словом, жизнь для нас в городе стала совсем невозможной. Родители вначале предполагали всей семьей бежать в Китай, вслед за армией, но потом было решено, что мать с детьми уедет в Ташкент к старшей дочери, а отец пока останется в Зайсане.
С неимоверными трудностями доехали мы в скотных вагонах, выкрашенных грязно-серой охрой, до Ташкента, и в конце пути все слегли от тифа» Все, что было у нас с собой ценного, мы истратили на лечение и оказались нищими в буквальном смысле этого горького слова. Но все образовалось. В 1922 году сестра Асьма и брат Ибрагим начали работать, а я поступил в русскую школу, а в свободное время занимался коммерцией - торговал семечками, конфетами, мороженым.
С самого детства, на собственном опыте я убедился в том, что никакой труд не может унизить человека, а если у тебя есть цель, как в том раннем детстве - то цель эта поможет тебе преодолеть трудности жизни. Мне кажется, что мечта в юношеском сердце зарождается от восхищения перед иной, невиданной ранее жизнью. У меня это было так.
...Все тот же 1922 год, Ташкент, и я, мальчик-бой с необычайно важным поручением лечу, как на крыльях, с запиской от сестры к ее жениху. Он работает в проектной конторе. Это респектабельный, как сказали бы сейчас, интеллигентный молодой человек. Он в белоснежной накрахмаленной сорочке, жилете, черных нарукавниках, отутюженных брюках, в туфлях «джимми». Зал, где работают инженеры, залит светом. Шеренгой установлены кульманы, чертежные доски. Над чертежами в гулкой торжественной тишине, нет, не работают, священнодействуют люди — кто чертит, кто считает на логарифмической линейке... Я, до того знавший только богатые залы в купеческих домах Зайсана, да теперь вот старогородской базар Ташкента, при виде этого неземного обиталища буквально остолбенел и пришел в себя только от всеобщего добродушного смеха коллег моего будущего зятя.
На улице, опомнившись от очарования, под которое я попал, соприкоснувшись с неведомым мне миром техники, я дал себе клятву: во чтобы то ни стало постигну этот мир, стану, как и эти люди, инженером... Это стремление с десятилетнего возраста пронес я через свою неимоверно сложную, полную невероятных событий жизнь. Позднее сестра Асьма вышла замуж за этого инженера. Его звали Зия Мужавиров. Окончил в Чикаго инженерный колледж, вернулся в 1921 году по призыву правительства СССР (расстрелян как «враг народа» в 1937 году, реабилитирован посмертно...).
Мы с зятем очень подружились. Он много рассказывал об Америке. Судьба его интересна и очень показательна для того времени — времени решительных и самых неожиданных перемен везде и во всем. Еще до революции из России он с другом поехал в Ирак изучать Ислам. В Ираке прочли призыв США к молодежи Востока учиться бесплатно в высших технических заведениях. Обратились к консулу США и с его помощью добрались на пароходе до Чикаго. Семь лет учился на инженера, получил высшее образование, отработал три года инженером и расплатился с колледжем за обучение.
История его жизни крепко запала мне в душу. Несмотря на свой юный возраст, я понимал, что мне, сыну муллы и фабриканта, при новой власти нет пути к высшему образованию... После долгих и мучительных раздумий я решил последовать примеру своего зятя и отправиться в США. Через Иран... Наконец, план созрел вполне. Однако в одиночку пускаться в эту авантюру было несподручно: с одной стороны с попутчиком любая дорога короче, а с другой — без гроша в кармане даже из дома выходить неосмотрительно, не то, что через несколько морей и океанов. И я решил взять в компанию друга - сына хозяина ювелирной лавки. Психологическую обработку провел по всем правилам, довел своего друга, что называется «до кондиции», так что трудно стало различать: кто же все-таки автор этой идеи. Обсудили план «путешествия», дорогу, подобрали экипировку, денег - сколько могли, а друг еще решил прихватить у отца кое-каких ценностей про запас.
День отбытия решили закамуфлировать под рыбалку с. ночевкой. Но Провидение, исполнившее свою волю через женщину, спасло нас от авантюры. Нас подслушала сестра моего напарника и донесла... Переполох был страшный. Друга родители изолировали от меня и держали взаперти. На совете двух семей решили немедленно разлучить нас с другом - меня выслать на Урал к сестре Гайше. И вот я, одиннадцатилетний, вместо Америки еду на Урал, в город Троицк. Общий вагон пассажирского поезда казался мне верхом совершенства, хотя жесткая полка была без постели, а спать приходилось на собственном пальтеце. На станциях полно всего - жареные куры, рыба, пирожки, фрукты. Досыта можно наглотаться собственной сладкой слюной, ведь без денег этих гастрономических изысков не вкусишь. И так трое суток в пути. За окном поезда Россия: долы, леса, реки.
Троицк - крупный купеческий городок - был одним из красивейших на Урале. Шел я по улицам и не мог налюбоваться. Однако у дома сестры меня ждало разочарование. Квартира оказалась на замке. Соседи сказали, что они, сестра и муж, отдыхают на даче.
Горе и безысходная доля с малых лет закаляют человеческую душу. Шел я к сестре через цветущую, благоухающую степь, и разные противоречивые чувства радовали и тревожили меня. С одной стороны цветущие растения и порхающие бабочки, теплый ветерок, овевающий лицо, так напоминал родные алтайские места. А с другой стороны я понимал, что это - чужбина, и жить мне под чужой крышей, подобно сироте — без отца и матери (это при живых родителях)... Я чувствовал, как горькие слезы помимо моей воли катятся у меня по лицу, они ползли по щекам, попадали в рот, и я почему-то впервые в жизни почувствовал их вкус и запомнил навсегда... Я шел и думал, думал и шел. Дорога до дачи была долгой, идти было тяжело, на плече у меня был ящик с узбекскими фруктами — подарок от родных сестре и зятю. И мысли мои постепенно совладали с чувствами. И я твердо решил, что не буду захребетником в сестриной семье, обязательно отработаю свой хлеб, стану им полезным...
Встреча с сестрой, зятем и маленькой племянницей Асенькой была не столь радостной, как могла быть. Зятю сделали операцию по поводу геморроя, но неудачно. Он тяжело страдал, ничего не ел. Словом, забот у них было предостаточно.
Ближайшие дни подтвердили всю серьезность ситуации в семье сестры. В Троицке зятю отказали в повторной операции, а посылали в Уфу, к более квалифицированным специалистам. Сестра не могла сопровождать мужа в этой поездке, у нее были последние недели беременности. Зять таял на глазах, но никто ни за какие деньги не брался сопровождать его в дороге из-за довольно неприятного ухода и возни с естественными выделениями человеческого организма...
Понаблюдав за процедурой ухода за больным, подумав, я предложил сестре свои услуги, сам еще до конца не понимая, с какими сложностями все это будет связано. От изумления сестра сразу отказала мне. Но безысходность положения, в котором находился больной, поколебала ее непреклонность. Два дня я самостоятельно ухаживал за зятем, и сестра поверила, что есть выход из этого тупика.
Нам купили билеты на ближайшие от вагонного туалета полки, и - с Богом! Мы поехали. Я уложил зятя на нижнюю полку, сам взобрался на верхнюю, занавесил больного простыней «и каждый час менял под ним пеленки, бегом направлялся в туалет, стирал там эти тряпки, сушил из окна на ветру... Так доехали до Миньяра, хорошо еще, что ехали ночью и почти все спали, но когда поезд подходил к Аше, то возле туалета выстроилась очередь, как обычно, и я не мог уже так быстро менять пеленки под больным и сушить их. В моем уже налаженном уходе за больным произошел своего рода технологический сбой, сами понимаете, не по моей вине. Само собой, по вагону пошел тяжелый дух. Пассажиры, чье обоняние поначалу было «оскорблено» непотребным запахом, тут же высказали мне свое мнение... Но, видя состояние больного и мое сверхгероическое упорство, люди сжалились и - Слава Богу! - доехали мы до Уфы. Здесь нас и встретил второй зять, Зия, тот самый, воодушевивший меня на побег в Америку. Больного разместили в доме на веранде, но уход остался за мной. И в тот же вечер сестра Асьма сходила в больницу, но увы: нет мест в больнице!.. На другой день за дело пришлось взяться мне. Рассказывая чуть не каждому встречному в белом халате о положении зятя и, естественно, получая в ответ все те же вежливые отказы, я каким-то чудом добрался до главврача и заявил, что приехал из Троицка, а это не ближний свет, и буду сидеть в приемном покое, пока зятя не примут... Через несколько часов главврач вызвал меня из приемного покоя и сказал: «Вези своего зятя, но положим в коридоре...» Операцию сделали успешно. Зять благополучно выздоровел и работал до глубокой старости, и помню, он был всегда благодарен мне...
Странно, но это участие в судьбе близкого человека меня так увлекло, что я чуть было не изменил своей мечте, появилась мысль о том, что служить в медицине более благородно и полезно... Но сомнения эти были недолгими. Вскоре приехала в Уфу сестра Гайша с младенцем, сменила меня у постели больного, а я отправился в Троицк в школу в четвертый класс.
Школа вначале приняла меня как чужака. Проверили меня и «на прочность», но я никому не пожаловался, а одному задире дал сдачи, ловко использовав прием национальной татарской борьбы - бросок через бедро. Задира оказался на земле, все зрители — с первого по четвертый класс — очень удивились и зауважали меня. А настырный паренек вскоре стал моим лучшим другом. Это был Мишка Ададуров. Бог троицу любит. Два друга - это два, а три - это уже коллектив.
Третьим у нас стал Володька Овчинников. Самым большим испытанием уже в седьмом классе для нашей дружбы стала поездка «зайцами» в Челябинск. Готовились долго, тайно, основательно, кто как мог подкопили денег, еды и под один выходной день каждый объявил дома, что мы едем бригадой синеблузников в станицу. Сами же ночью забрались в пустой товарный вагон и благополучно к утру добрались до Челябинска. Цель была прагматичная и немного скучная: после семилетки мы решили устроиться на крупное предприятие. Я понимал, что только из рабочей среды я могу пробить себе дорогу в ВУЗ и стать инженером.
Несмотря на то, что было воскресенье, мы достаточно много узнали об условиях трудоустройства, о строительстве ТЭЦ, тракторном заводе. Впрочем, как я заметил, моих друзей больше занимали достопримечательности города. Мы сходили в кино и вернулись на станцию, чтобы вечерним товарняком выехать в Троицк, но на железной дороге случилась авария, и поезда не ходили целые сутки. Оставалось ждать. Голодному человеку ожидание вдвойне дольше. Для поддержания жизненных сил решили подкрепиться, продали Мишкину кальсонную пару, купили чего-то съестного и утолили голод.
Наконец, к вечеру, подошел товарняк, следующий до Троицка. Мы лихо забрались в пустой вагон и сошли на землю только в Увелке слегка размяться. Но тут нам немного не повезло, - когда мы вновь полезли на свои «законные» места, начальник станции остановил поезд и нас с позором прогнали со станции... А следующий товарняк по графику намечался только через су тки... Конечно же мы переживали, но особенно расстраивался Мишка. Он был любимцем отца, а отец его — директор Троицкого Уралторга — человек в городе достаточно известный. Что стоило ему поднять на ноги милицию для розыска пропавшего сына!? (Друг мой Мишка Ададуров — член реввоенсовета Дальневосточной армии, с двумя шпалами в петлицах. Расстрелян в 1937 году, как враг народа).
Слезами горю не поможешь. Постояли мы перед пустым железнодорожным полотном, погоревали и в путь! До Троицка километров сорок. Ночь была светлая, лунная. Ранняя весна! На улице тепло. В лужах, под насыпью дороги, квакают лягушки, рельсы в бледном лунном свете поблескивают — с дороги не собьешься, иди да иди по деревянным шпалам. Вначале мы даже резвились, радовались, что нашли выход из положения, но постепенно энтузиазм пропал — дало знать о себе чувство голода, да и ноги вскоре устали и онемели. Сядешь на головку рельса — отдохнуть, а подняться уже нет никаких сил. Вот где дают о себе знать силы гравитации земли, любит она, матушка, тебя, к себе прижать хочет. А ночь вокруг нас удивительно поэтическая — звезды мириадами светящихся искр высыпали на небо, воздух прозрачен и звонок, как струна — кажется, что каждый вздох отдается вокруг колокольным звоном... Тут новая досада — Володька ногу натер в сапоге. Сел на рельсы и ревет: «Умираю, не покидайте меня!» К счастью, впереди замелькали ранние огоньки деревни. Из последних сил доплелись до первой солидной избы. На наш стук из избы вышли хозяева, выслушали нас внимательно (должно быть, особенно убедил их зареванный Володькин вид), запустили в избу, дали яиц, хлеба, молока, сметаны... В те времена это считалось мелочью. Богатела во время нэпа деревня. Мы лопаем с голодухи, а хозяева смеются, на нас глядя, да вслух жалеют наших родителей...
Поели мы, хозяев поблагодарили и снова в путь! Володька с перевязанной ногой плетется сзади, плачет, проклинает нас и особенно меня, завлекшего его в это «путешествие»... Но вот и станция Троицк. Уже, казалось, из последних сил дотащились мы до первой скамейки. Не успели опомниться, а милиция тут как тут. Посадили в свою милицейскую машину и прямо в городскую милицейскую каталажку. И, слава Богу! наконец-то мы могли отдохнуть. Растянулись на полу и заснули, как мертвые. Пробуждение было ужасным. Выведи нас из кутузки в дежурное отделение, а там рядком сидят наши родители... Что тут было, одним словом - светопреставление...
Эх молодость! Бывало и такое: однажды, ныряя с недоступной скалы в омут у легендарной Пугачевской пещеры (где, по народному преданию, мятежные казаки захоронили до лучших времен бочку золота), я поскользнулся, потерял скорость разбега, толчок получился слабым, на лету я инстинктивно оттолкнулся руками от скалы, но все-таки от удара головой о песок на дне потерял сознание... Со дна омута меня вытащил незнакомый парень, наблюдавший за этим неудачным прыжком. Меня сразу же отвезли в больницу, и после этого целый месяц я ходил в гипсовом воротничке.
Было в моем детстве и нечто достойное особой памяти. Первый изготовленный мною детекторный радиоприемник, а затем - трехламповый радиоприемник Шапошникова. В нем все, кроме ламп, было изготовлено мною с ювелирной точностью. Приемниками пользовалась вся школа, тогда это было вроде чуда, совершенное открытие для нас.
20 января 1924 года. Спецпоезд с учащимися отличниками Урала отправился на экскурсию в Москву. Я, старший по вагону, раздаю сухие пайки, отвечаю за порядок, хотя в вагоне есть ребята и постарше меня. Едем шумно, весело. Поем, смеемся, кричим... Разве можно унять «дикую орду» подростков? В Москве нас разместили в опустевшей на каникулы школе. Мы расположились на ночлег на партах, на поду, кто как мог. Молодость - все нипочем.
Два дня обозрения столицы - музеи, заводы, парки, а на третий день вдруг нас оглушили протяжные гудки заводов, вой автомашин. На лицах людей горе, слезы, отчаяние, на улицах паника, плач народа - умер ЛЕНИН. Наверное, история человечества не знала такого массового гореизлияния, искреннего отчаяния. Это что-то невообразимое, будто конец света. Горе и паника охватили и нас, во всей школе море слез, рев, истерика. На другой день нас быстро собрали, посадили в обратный поезд и отправили на Урал, домой — приунывших, заплаканных... Вот так мне удалось стать свидетелем этого исторического события непосредственно в Москве.
И вот теперь, пройдя через мучительные страшные годы, невольно задумываешься об этом событии. Сколько народа пострадало от Ленина, от его жестоких начинаний, его категоричности в решении судеб миллионов людей! Аресты, расстрелы без суда и следствия виднейшей русской интеллигенции, представителей науки, искусства и религии явили миру зловещее лицо революции.
Ленина, лежавшего уже в Мавзолее, я увидел впервые в 1931 году, проездом в Ленинград на учебу. Небольшого роста, щупленький, по лику (скулам и носу) очень похож на калмыка.
Как пишет в своей книге «Кремлевские жены» Лариса Васильева, Ленин окончил полностью только гимназию. Затем три месяца юридического факультета Казанского университета и курс юридического факультета Петербурга. Кстати и все его основные соратники не отличались высоким уровнем образования. Сталин - закончил духовное училище, а из семинарии был исключен. Свердлов - практически без образования. Троцкий - без образования. Калинин - рабочий токарь. Каменев— два курса университета. Молотов - без образования. Каганович - без образования. Буденный - без образования. Ворошилов - без образования. Хрущев - несколько курсов партийной школы, а жены их, как правило, также не имели образования... Вообще удивительно, как Ленину с этой кучкой малограмотных бывших каторжан удалось смять, согнуть в три погибели весь народ России с ее великими просветителями и демократами.
Невиданную жестокость Ленина по отношению к своему народу — тысячи расстрелянных без суда интеллигентов, рабочих и крестьян, миллионы замученных в тюрьмах и лагерях, наверно можно объяснить во многом, как пишут некоторые историки, озлоблением до фанатизма и кровной местью Ленина роду Романовых, за казнь старшего брата террориста - Александра Ульянова. Ленин не раз декламировал строфу из Пушкинской оды «Вольность»:
Самовластительный злодей,
Тебя, твой род я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостью увижу...
Как известно, месть и жажда власти — эти два исчадия ада, постоянно разжигая душу, доводят человека от фанатичной одержимости до кровавого психоза.
Дома потекли обычные денечки. Московские впечатления заставили меня задуматься о жизни, о человеческой судьбе, о своей мечте — стать инженером... И я решил не терять времени — идти в рабочие, зарабатывать имя и стаж. К тому же жизнь у сестры при всем ее уважении ко мне была не столь уж привольна. Человек по натуре деятельный, я все больше и больше брал на себя нагрузку по дому. Утром ставил самовар, выгребал золу из печки, колол дрова, топил печь, мыл посуду и полы, ухаживал за детьми, покупал на базаре продукты... Этот круг домашних дел обычно меня радовал, отлучая от навязчивой мысли, что я нахлебник, дармоед, а порой эти дела тяготили.
Изучив условия приема на работу, я был озадачен тем, что несовершеннолетнего на работу не принимают; в отделе кадров мне сказали категорично «Нет!». И я пошел дальше, к начальнику ГОНО (городской отдел народного образования). У меня было письменное заявление и устная просьба: «Обязуюсь учиться также прилежно, как и раньше. Но буду параллельно работать учеником слесаря». Если мне не помогут (это уже устно), то убегу куда-нибудь, так надоело быть у родни нахлебником...» Начальник вначале уговаривал меня отказаться от этой затеи, но потом, видимо, устав, взял трубку телефона и позвонил на завод. В результате меня приняли на работу учеником слесаря на консервный завод по решению ГОНО. Так решительно изменилась моя жизнь с шестого класса. С 8 до 15 часов я довольно успешно учился в школе, ас 16 до 22 часов работал и тоже небезуспешно. Вскоре я освоил почти все машины штамповочного цеха и особенно слесарное искусство - рубить, пилить, шабрить и даже закаливать инструменты. В первый же год я получил второй, а затем третий ученический разряд. Был я быстр на подъем, скор на ноги, старателен, и в коллективе, преимущественно женском, заслужил уважение, и не стыжусь этого слова - любовь, особенно у женщин — матерей. По всякому поводу они старались приласкать меня. То одна, то другая приносила из дому угощения, все называли меня « сынком», Якубчиком, -одним словом, баловали, кто как мог. И все же времени для учебы было маловато, особенно для чтения литературы. Но нет безвыходных положений. Я приглядел в цехе крошечную каморку, захламленную всякой всячиной, спросил разрешения у начальника цеха, очистил ее, женщины побелили стены. Сделал себе деревянный топчан, навесной столик, подвел освещение. Получилось уютно и чисто. В «отдельном кабинете» ученика-слесаря я стал в свободное время готовить уроки, читать свои любимые приключенческие романы, иногда ночевал, а потом вообще стал жить.
Жизнь моя потекла на славу. Подъем в 6.30, завтрак консервами на выбор — прямо с котла, и — бегом через реку в школу к 8 часам. В 15-00 я уже бежал из школы на работу, иногда заглядывая по пути в харчевню похлебать борща, поесть пельменей или еще чего-нибудь отличного от консервов, скажем, котлет. Славные блюда были в тех Троицких харчевнях -вкус, аромат - объедение! Такого давно уже нет, мне кажется, даже в самом классном ресторане столицы.
Так, работая и живя в собственном отдельном кабинете в свое удовольствие, я окончил шестой и седьмой классы семилетки, блестяще сдал экзамены по профессии и получил третий разряд слесаря по оборудованию. В дополнение я кое-что освоил и по токарному делу.
Вот я, накопив деньжонок, на удивление всем родным, явился в Ташкент. Надо было видеть радость матери! Я же был на седьмом небе от счастья, что вновь вижу их всех, и от гордости за себя, за свое умение идти к намеченной цели.
Но жизнь обломала меня, поубавила самоуверенности. Нэп, безработица. Обратился на несколько заводов Ташкента - безрезультатно. Не помогла даже лестная характеристика с прежней работы на консервном заводе. Наконец, через биржу труда устроился на Ташсельмаш рихтовалыциком пил. Работа тяжелая, нудная. К концу смены руки ноют, а работа сдельная, надо выжимать рубли. Впрочем, искусством рихтовки овладел быстро, появилось свободное время, стал «проявлять» себя и на комсомольской работе, зарабатывать общественный авторитет для поступления в инженерный вуз. Работал в редколлегии стенной газеты цеха, а потом и завода.
На Ташсельмаше достраивали крупный механический цех. Стали готовить для него кадры. И вот начальник цеха предложил мне учиться на токаря и поставил на самый большой валовой станок к знатному тогда мастеру Ивану Павловичу Каушинскому. Был он старовер, добряк, шутник и острослов. Я звал его просто дядя Ваня. Он полюбил меня, брал после работы домой на пироги. Жена его, вылитая гоголевская Пульхерия Ивановна - маленькая, пухленькая, добродушная хлопотунья - потчевала меня и тем и этим. Я в долгу не оставался: наколю дров, уберу двор, вскопаю грядки, полью сад... Жили они недалеко от завода, за рекой.
За три месяца я сдал экзамены на второй разряд токаря с оценкой «отлично», и по просьбе дяди Вани меня оставили работать «скользящим» токарем в пятидневке (подменным). Времени у меня было предостаточно, я после смены по просьбе токарей подменял их, иногда и в выходные.
К нам в цех прислали практикантов-студентов политехнического института. Теперь и у меня были ученики. Мы подружились, говорили обо всем, и вот практиканты предложили мне поступить на курсы по подготовке в ВУЗ...
Через два года, к окончанию курсов, у меня был пятый разряд токаря. Я зарабатывал около 150 рублей в месяц. Чтобы был понятен сегодня читателю мой материальный размах, приведу рыночные эквиваленты: среднеазиатский баран весом в 30 килограммов стоил тогда на базаре десять-двенадцать рублей. Таким образом, я мог купить на свою зарплату пятнадцать баранов. Вот что такое был нэп!
Интересное было время! На две пары весельчаков застолье на целый день с колбасами, копченой осетриной, икрой, ореховой халвой, винами на выбор — обходилось в четыре-пять рублей, извозчик до загородного бахчи-сада за гидростанцией пятнадцать копеек, обратно (по договоренности) тридцать копеек, а фрукты, прямо с дерева хозяйского сада, есть можно было досыта. (Денег брали в пределах рубля).
Я позволил себе это лирическое отступление о нэпе, как небольшую личную слабость, это как ностальгия по прошлому. Полагаю, что читатель вполне поймет меня. У каждого есть что вспомнить хорошего в минувшем... В комсомоле я уже общественно заметная личность - член бюро завода и райкома, цехсекретарь. Это подготовка по политической линии к будущей жизни и учебе. Мы искренне верили в коммунистическое будущее, так нас «воспитала» советская пропаганда. Другой жизни мы просто не представляли.
В 1930 году на Ташсельмаше я впервые в жизни получил отпуск. Свободное время в таком количестве для меня было счастьем. И я решил использовать его с пользой для дела. Большую часть отпуска я сидел дома, читал книги — готовился к экзаменам на курсах подготовки в ВУЗ. В конце отпуска я поехал в гости к брату Ибрагиму в Маргелан. Он инженер, занимался ирригацией. И вот в один из выходных мы с братом на лошадях направились из Маргелана в горы...
В этой местности между трех хребтов, образовалось озеро, вокруг которого расположились здравницы, где лечили от туберкулеза и других болезней. Местечко это и сейчас называется Шахимардан, что в переводе с тюркского означает «царь местности», ну а уже в новое время советские деятели, чтобы поднять ему цену до европейского уровня, стали добавлять эпитет «вторая Швейцария». Но это, на мой взгляд, совершенно лишнее — каждый стоит ровно столько, сколько он стоит...
...К вечеру мы с братом поднялись высоко в горы и подъехали к пастухам. Встретили нас дружелюбно. Свободно владея узбекским, мы быстро сошлись с ними. Пастухи постелили на траву толстую кошму, бросили на нее несколько подушек и ватные одеяла. Со своей стороны мы выставили с полдюжины бутылок водки, разные сладости, лепешки.
Видя эту щедрость, аксакал — главный пастух — не остался в долгу. Был послан молодой пастух за барашком. И тут начался ритуал приготовления его, который невозможно забыть. Из забитого барашка полностью выпустили кровь, сняли шкуру, выпотрошили, в вымытый бараний желудок вложили легкие, почки, сердце, печень. Желудок зашили. Затем нашпиговали тушу перцем, солью, пряностями и вложили в нее зашитый желудок, обвернули тушу шкурой, обмазали глиной и все это в ямку под костер... Мы лежали на подушках под куполом черного бархатного южного неба, на котором так ярко мерцают звезды, воздух напоен ароматом горных цветов и трав, особенно ощутимым после дневного зноя в наступившей горной прохладе.
Тишина, как натянутая струна, любой звук отдается долго несмолкающим эхом. О, Боже! Как величественен, богат и прекрасен мир, созданный Тобою! Как совершенна природа! И невольно думалось, как мало мы отдаем дань восхищения этому/совершенству, этому великолепию... Меня охватывало такое чувство, будто мы лежим не на подушках, а на густом, плотном облаке. Слегка кружится голова, дышится легко...
А тем временем праздничный наш ужин готов. Подоспел печеный в собственном соку барашек. Нам с братом вручают по солидной ляжке килограмма по полтора — два стакана водки за здравие собравшихся (хвала Создателю!). Наши молодые зубы врезаются в это чудо-мясо... И вот, кажется, желудок уже насыщен, а глаза все еще ели бы и ели. Аксакал, рассказывая нам разные легенды про горное озеро, убаюкал нас, и мы уснули юношеским беззаботным сном.
Утром - густой чай с козьими сливками, остаток ночной трапезы, подогретой на костре, на обед — плов, дыня, виноград и опять этот неповторимый горный чай со сливками.
Обратный путь был немного грустен. Опять в этот хлопотливый мир, в железобетонные лабиринты цивилизации.
На пуск первого, в то время невиданного в Узбекистане нового механического цеха в 1931 году приехал председатель Совета народных комиссаров Узбекской ССР Файзулла Ходжаев (в 1937 году он был расстрелян, как «враг народа»). После митинга Предсовнаркома подошел к самому большому валовому станку, за которым стоял я, готовый по приказу высоких гостей показать трудовую выучку. Ходжаев спрашивает: «А где мастер?» «Я и есть мастер» - отвечаю ему. Он усомнился и говорит: «Человек ты маленький, а шутник - большой!». Тут я запускаю станок и снимаю стружку с трехметровой заготовки. Сзади к Ходжаеву подходит наш директор и говорит: «Из токарей он у меня один из лучших в цехе... Вон, на станине висит вымпел ударника...»
Ходжаев оживился и спрашивает: «А как с учебой?» Я ему: «Окончил, работая, 6 и 7 классы и двухгодичные курсы по подготовке в ВУЗ». Спрашивает: «А как с общественной работой?» Я ему: «Член бюро комсомола завода и райкома».
Ходжаев спрашивает: «Значит, хочешь учиться дальше?» Отвечаю: «Конечно, для чего же я кончал курсы, но в ВУЗЫ берут только парттысячников и пятисотников профсоюза, заслуженных членов партии, а для меня это несбыточная мечта, может, удастся учиться заочно опять без отрыва от производства». Он поворачивается и говорит сопровождающим: «Организуйте ему бронь в Центральный ВУЗ». Вот ведь случай, результат моих стремлений и трудов — путевка в жизнь, да еще какая!»
На третий день вручили командировку ЦК комсомола Узбекистана и бронь в Ленинградский политехнический институт. Вот она улыбка фортуны нежданная. С таким мандатом я «кум-королю», никто не посмеет задуматься о моем прошлом. Так оно и было все годы учебы.
Мчусь я на крыльях мечты, душа опережает тело, в голове бродят чередой радужные цели, планы, загадки, воображение рисует Царьград с его дворцами, храмами науки, музеями, берегами воспетой Невы. Поет душа, сердце ликует, да будет вечная благодать.
До Москвы мы ехали с сестрой Фатимой, она на Кавказ в Батуми в неизвестность, с думой после многих тяжелых лет работы в органах юстиции адвокатом за рубеж, возможно к детям, к мужу. Она была безмерно рада моему успеху, но расставания были тяжелы. С тех пор мы о ней ничего не знаем, может быть она нашла свое счастье, а может быть канула в пекле НКВД.
И вот я ленинградец на целых пять лет, а может быть, и дольше, кто знает... Политехнический институт поразил меня своим великолепием. Выглядел он как снаружи, так и изнутри дворцом науки. Моя учебная жизнь потекла по кругу, очерченному законами студенческой жизни. Попал я в среду «дяденек». Меня окружали парттысячники и пятисотники. Это были люди', имевшие заслуги перед Советской властью, - с орденами, бывшие командиры, красные директора, комиссары, партпрофработники. Кто я среди них? Желторотый птенец. Меня так и прозвали - «сынок».
Учеба давалась мне легко. Первые полгода до преобразования господствовала бригадная система обучения. Учебная группа объявлялась «бригадой». Принцип — один за всех, все за одного. К зачету готовились коллективно, а преподавателю отвечал один, персонально.
«Дядькам» учеба давалась трудно - возраст, да и подготовка была у них слабовата. Меня как-то выбрали «бригадиром» нашей учебной группы. И вот, сидят передо мной дядьки, зевают, с трудом вникая в то, что я им трактую... Смех и горе, им бы меня на путь истинный наставлять, а тут «сынок» им вечные истины преподносит. Большинство из моих сокурсников были семейные и жили в Ленинграде.
Часто мне приносили угощения с семейного стола — пирожки, печения, сладости. Время после свертывания нэпа пошло трудное - очереди, ограничения в потреблении, карточная система... Свои карточки на питание в столовой такие, как я, студенты, быстро отоваривали, а потом питались чем Бог пошлет... Однажды мне повезло. Гуляя по Невскому, я вспомнил о лотерейных билетах Осовиахима, проверил их и выиграл 16 рублей. Фортуна! Тогда это были солидные деньги. И я решил кутнуть. Зашел в бар, на углу Невского и Садовой, заказал все, что было в меню — начиная от черной икры и кончая несколькими сортами пива на десерт... Пять часов просидел в баре, пируя на подвалившие деньги...
На первом курсе жил в общежитии в большой комнате на семерых. К нам приходила за подработкой женщина-прачка, брала белье в стирку. И вот ее нет недели полторы-две, а потом появилась ее дочка - девушка лет тринадцати, вся закутанная в платки, запуганная, робкая ...«Что же ты не в школе?» - полюбопытствовал я. Девчушка расплакалась, а потом рассказала: «Отца нет, мать больна... Нас пятеро детей в семье, я самая старшая. Всех надо кормить...» Чужая беда тронула мое сердце, я собрал все, что накопилось нестиранного, уговорил и других, хотя к рассказу девочки они отнеслись с недоверием: мало ли что?
Спросил новоявленную прачку: «Деньги на мыло у тебя есть?» Мне было отвечено, что на мыло они набирают, а вот на еду уже не остается, но ради светлых будущих дней они готовы еще немного потерпеть... Одним словом, собрал я со всех деньги за работу авансом и отдал ей.
Проходит неделя, за ней другая, третья, но нет ни стираного белья, ни девочки. Сокурсники, естественно, с вопросами ко мне... Через других прачек я начал разыскивать нашу работницу. Наконец через одну допытался, что это похоже на некую Марию, у той много детей и есть девочка подросток, не раз попадавшаяся на подобных кражах...
Я уговорил своего приятеля Костю Мазманова (был у нас на курсе такой студент из Баку), и мы утром пошли по указанному адресу. Стучим. Нам отворяет дверь наша прежняя прачка, за ее спиной мы видим спящих на полу детей. Она, захлопнув дверь, выходит в коридор и сразу же в амбицию: она, мол, пролетарская труженица и каждому встречному-поперечному оскорблять себя не даст!.. В общем, ее апломб оскорбил теперь уже нас. Я говорю Косте: «Теперь я точно убежден, что это ее дочка!.. стой здесь и сторожи, чтобы они втихаря наши вещи не попрятали...»
В милиции мне сразу сказали: «Да, ваше предположение очень похоже на правду. Водится за этой дамой такой грех...» В дом к нашей бывшей прачке мы вернулись с милиционером. Хозяйка возмущалась, не пускала в дом, даже угрожала написать жалобу в Лигу Наций. Тогда, в свою очередь, милиционер пригрозил арестовать ее за неповиновение представителю власти, и начался обыск. Конечно, ничего существенного не обнаружили, они, полуголодные, давным-давно все более-менее новое продали, но кое-что все же нашлось. И этого оказалось вполне достаточно для того, чтобы уличить хозяйскую дочку в краже. Отвели мать в милицию, составили акт, а нам, как потерпевшим, предложили обратиться в суд...
В общежитии у нас сразу же началась дискуссия: подавать в суд или нет. Помня о своих безрадостных детских скитаниях, я тут же встал на сторону детей: никакого суда. Меня горячо поддержали еще двое, но, как всегда, верх оказался за большинством - зло надо пресекать, мать в тюрьму, а детей - в детдом, а там их воспитают настоящими людьми... И заявление в суд было подано без нас.
Между тем до суда я договорился с завстоловой о том, чтобы мать нашей юной воровки устроить на работу посудомойкой. Суд вынес приговор, осудив Марию на два года условно под нашу поруку... С тех пор Мария стала трудиться честно, дети находились под нашим надзором, учились в школе, а девочка окончила девятилетку и работала самостоятельно.
Дети и Мария обслуживали нас до тех пор, пока мы не окончили институт, стирали белье, крахмалили, гладили; иногда они приглашали в гости, одним словом, были благодарны... Мы гордились за свое милосердие, и эта история в конце концов стала достоянием институтской общественности, была, помнится, статья в стенгазете.
В то время можно было учиться на двух факультетах, все зависело от того, как позволяло время и способности. Я вначале слушал лекции на металлургическом факультете, но уже после первого семестра ходил на лекции машиностроительного факультета, сдавал экзамены и зачеты по двум специальностям.
В те годы Академия наук СССР была в Ленинграде, и в нашем институте читали лекции двенадцать академиков, а уж про докторов наук и говорить нечего. Да и город на Неве был не тот, что нынче — дворцы и особняки все еще блистали яркостью архитектурных ансамблей.
Невский был устлан настоящей брусчаткой, фаэтоны извозчиков блистали лакировкой, а рысаки в упряжках выглядели один краше другого, смотреть на них собирались толпы праздного народа, словно на выход августейшей особы... Что же касается людей того времени, то они, на мой взгляд, были более представительными и элегантными, в полном смысле столичными жителями.
Ах, Невский, воспетый в русской классической литературе! Как отрадно было, не спеша, в свое удовольствие, пройтись по твоей мостовой, под уютными фонарями среди чинно гуляющей толпы.
Закованные в гранит берега каналов, чудные перекидные мосты. Набережная Невы с ее освежающей прохладой, скользящие по реке пароходы с веселой, праздной публикой... А театры! Милая «Мариинка» с Лепешинской, Улановой, Лемешевым, «Пушкинка» с Фередко, мюзик-холл с молодым Утесовым...
А музеи, какие были музеи! Эрмитаж, еще не разграбленный своими правителями. Русский музей. Кунсткамера. Царское село. Гатчина. Павловск... Все они были еще свеженькие, нарядные, пылали золотой краской.
В 30-е годы Ленинград все еще по-прежнему оставался столицей высокой культуры, прекрасной архитектуры и науки.
Сколько себя помню, меня всегда тянуло путешествовать. Я полагаю, что это зов крови. Вот и в тот памятный год после первого курса решил провести каникулы на родине, в предгорьях Алтая. Не жалея красок, описывая природные прелести моих родных мест, уговорил друга Лешку составить мне компанию.
И вот мы отоварили свои продуктовые карточки сухими пайками, подкупили, что могли, взяли напрокат в тире две малокалиберные винтовки, патроны к ним, купили рыболовные снасти. Из казенных простыней сшили палатку, выпросили в общежитии пару байковых одеял. Так была подготовлена амуниция для путешествия. До Семипалатинска доехали припеваючи. Впереди был Зайсан, но мне, сыну «бывшего», дорога туда заказана. На речном пароходе по Иртышу добрались до деревни Карабулак. Здесь, почти даром, купили двух верховых лошадей. Друг мой удивлялся - уздечка стоит дороже лошади...А дело было в том, что как раз в разгаре была коллективизация. Несчастный народ руками своих фанатичных представителей из ГПУ комбедов «ликвидировал кулачество, как класс». Из Карабулака уже выслали всех «кулаков» и более или менее работящих «середняков». Деревня, в которой остались немощные старцы и пьяницы, неуклонно катилась к голодной смерти… Люди рассказывали нам, что в предгорье Алтая гуляли беспризорными тысячи голов лошадей, овец, коров. Пока лето, они паслись на вольготных лугах, но неуклонно надвигалась алтайская зима и с нею смерть для одичавших домашних животных. Несчастные животные, «попировав» на свободе, готовились разделить судьбу своих хозяев... На седла мы денег пожалели и, по совету местных жителей, купили по две кошмы, свернули их и, накинув на спину лошади, сделали неплохие сиденья, кроме того, прикупили несколько джутовых мешков, спарили их, уложили в них вещи, продукты и навьючили через спины лошадей. Прихватили даже с собой бесхозную собаку на привязи. Наш путь лежал* по берегу Черного Иртыша вверх к подножию Алтайских гор
Верховая езда для меня привычна с детства, а вот для друга Алексея первое время путешествие было мукой, но очень скоро он приноровился, научился держаться на спине лошади и, иногда мы даже пускали своих коней вскачь.
В начале тридцатых те края были почти дикие, на сотни километров ни души, вокруг девственная природа. Дичь и рыба - в изобилии. Мы с малокалиберки били с двадцати пяти метров селезней в голову, и это даже не пугало стаю, птицы лишь недоуменно озирались...
В предгорье возле пустующих юрт курились дымки костров. После поголовного выселения всех трудяг на их места пришли люмпены - воры и пьяницы — и пировали в ограбленных жилищах, спали и ели, ели и спали. Жены этих тунеядцев делали айран и кумыс, и они, как перед светопреставлением, опивались этими напитками. После выдержки они становились сильно алкогольными. Невероятные чудеса гостеприимства на дармовом богатстве проявляли новые "хозяева". При нашем появлении в казан, бывало, закладывали целого барашка, наливали кумыса, айрана и все это с прибаутками: «Пей, гуляй, робяты, однава живем!»
Надо сказать, что, отправляясь в путешествие на Алтай, я, как Миклухо-Маклай, предусмотрительно набрал с собой дешевых ювелирных побрякушек из стекла, дутой латуни, низельбера, и все это там шло нарасхват, став вполне «конвертируемой валютой».
Жены и дочери новых «хозяев» аула за стеклянные бусы или медные приколки выпаривали по нашей просьбе в казанах на медленном огне молоко, добавляя в него толокно. Получалось нечто вроде шоколада, который мог храниться годами. Или еще делали курт — окатыши из кислого молока, высушенные на солнце.
Пользуясь моментом, мы набивали всем этим свои мешки про запас, помня о полуголодных зимах в институте...И так почти два месяца экзотических приключений. Мы с Алексеем заметно округлились.
В институт мы привезли сухого молока, курта, вяленой и копченой рыбы, и, конечно же, сухих ягод. Из этих запасов почти вся наша институтская группа подпитывалась всю зиму.
Подытоживая, можно сказать, что мы побывали почти в раю. Долгие годы я часто воскрешал это незабываемое путешествие в своей памяти. И сейчас я помню его до мелочей, как помнят только самые яркие дни своей жизни.
На фоне этого райского пребывания в алтайском крае в тот год, как я уже говорил, шло целенаправленное раскулачивание. Последствия этой беды мне пришлось еще увидеть в следующем 1933 году во время каникул в южно-уральском городе Троицке.
Город был полон погибающим от голода народом. Особенно много было казахов — больные женщины, старики, исхудавшие, как скелеты, распухшие дети скитались по улицам, стучали в дома, прося любые отбросы, а иногда падали тут же на глазах горожан на землю и умирали.
По утрам на подводах навалом вывозили мертвецов, подбирая их на улицах и дворах...
Жители запирали детей, сами постоянно держали дворы и дома на запорах. Распространялись жуткие слухи о людоедстве, о том, что на базаре торгуют пирожками и пельменями с мясом младенцев...
На втором курсе я проходил практику на знаменитом Ижорском металлургическом заводе. Это была одна из технологических новинок того времени.
Я видел, как на заводе сразу из трех мартеновских печей отливали станину первого советского блюминга. Руководил этой работой опальный академик Рамзин, проходивший по делу Промакадемии. Его приводили на работу под конвоем с собаками.
Однажды зимой 1934 года я получил письмо из Троицка от матери моего любимого друга Мишки Ададурова. Меня умоляли найти дочь — сестру Мишки, вышедшую замуж за ленинградца. Я, конечно, лечу, как на крыльях, по указанному адресу. Дверь открывает такая простенькая, миленькая на вид русская женщина. Я спрашиваю о Вале, и она тут же, на глазах преобразуется в какую-то мегеру — ходят, мол, тут всякие бездельники и задают глупые вопросы, и с треском захлопнула дверь у меня перед носом... Это меня озадачило, и я пошел к соседям.
Они подтвердили: совсем недавно видели в той квартире премилую красавицу-девушку.
Поняв, что тут что-то неладно, я осмелел и вновь постучал… Хозяйка отворила мне, и вид ее был яростен, но я и рта не дал ей раскрыть, ворвался в комнату и что же вижу: на почти голой койке лежит бледная, исхудалая, заплаканная Валя. Видно, что на последних днях беременности. В отчаянии она кричит: «Яша, спаси меня!» С плачем рассказывает:
вышла замуж за инженера и переехала в Ленинград, и тут ее невзлюбила свекровь и с мужем из-за этого пошли нелады. И муж вот уже второй месяц «глаз не кажет в дом», а свекровь ее изводит: привязала к кровати, спать не дает ни днем, ни ночью, втолковывает: муж ее не любит и ушел к другой...
Хозяйка тем временем созвонилась с сыном, и явился он здоровенный детина с аристократической рожей, схватил меня сразу за грудки, дескать, кто таков?
В институте я занимался в секции бокса и даже выступал на соревнованиях за факультетскую команду: мне, конечно, не понравились его «светские манеры», и я выдал ему пару апперкотов.
Сынок на время «отключился», а я тем временем поправил костюм, приготовившись к защите, на всякий случай. Сынок очухался, встал и говорит матери: «Ты все затеяла, сама и расхлебывай!" На шум зашли соседи и говорят: «Надо вызвать скорую, ей со дня на день рожать». Вызвали людей из женсовета, составили акт о жестоком обращении с беременной... Припугнули бессердечных обывателей...
Валя вскоре родила сына, за ней приехала сестра Зина и увезла в Троицк... Но не в этом дело. Откуда в людях столько жестокости? Что это - дурная наследственность или плоды семейного воспитания, а может, как разъяснял диалектический материализм, влияние социальной среды?
Между тем жизнь моя и учеба в институте шли своим чередом. На третьем курсе я проходил практику уже на Путиловском заводе. Я слесарил на линии изготовления калибров для обточки прокатных валков и одновременно собирал материалы для отчета по производственной практике.
Мне интересно было пообщаться со старыми рабочими, свидетелями революции. Особенно интересовал меня «Великий Октябрь». По их словам выходило, что никакой революции не было, а случился лишь вооруженный переворот, рабочие в нем не участвовали, большевики, солдаты, матросы и примкнувшая к ним масса бездельников — озорников (хулиганов) и пьяниц в один прекрасный день захватили власть... С одной стороны, мы со своей семьей прекрасно ощутили на себе все «прелести» социального катаклизма под названием «революция». А с другой - массированный пропагандистский вал делал свое дело, и я уже включился в мироощущения гражданина "самой передовой страны в мире»...
На четвертом курсе я проходил производственную практику на Днепродзержинском металлургическом заводе. Этот завод был построен в 1912 году польско-российским акционерным обществом. Рабочие, в основном, работали польские. Жили они в личных благоустроенных домах с фруктовыми садами, огородами, держали скот, птицу. Люди эти были добросовестные, трудолюбивые и потому жили в материальном достатке. В 1931-32 годах польских рабочих «раскулачили». Мужчин угнали в концентрационные лагеря, а на завод пришли работать их жены и дочери. Когда я проходил практику, они были сталеварами, вальцовщиками, каталями, словом, на самых тяжелых работах, но старались трудиться отменно, ревниво отстаивая места арестованных мужей, не допуская на завод русских и украинцев.
Летом, по выходным, полячки шли гурьбой на Днепр, на виду у всех раздевались догола, обматывали одежду вокруг голов и как амазонки переплывали на другой, песчаный берег и там загорали. Нам, молодым ребятам, этот стриптиз нравился, мы плавали вокруг полячек на лодке — наблюдали, а те только зубы скалят, смеются - за просмотр денег не берем!
Полмесяца проработал я вальцовщиком, осмотрелся. Зная от старших, что здесь идет усиленная подготовка новых кадров для Магнитки, обнаружил, что в цехах нет никаких наглядных учебных пособий. И тогда я решил разработать образцы наглядных пособий, а если будет время, сделать на заводе учебный технический кабинет, наподобие вузовского учебного класса.
Соблюдая субординацию, пришел к заведующему центральной заводской лабораторией. В то время инициатива с мест поощрялась. Завлаб благосклонно выслушал меня, одобрил: «Молодец, далеко пойдешь!» — и повел меня к главному инженеру. Тот, в свою очередь, идею тоже одобрил и позвал директора. Меня выслушали и начался разговор по существу: как долго продлится оборудование кабинета и во что это выльется?
Вопрос был поставлен, что называется ребром, я тут же сориентировался: нас три студента на практике, сделаем все работы за два месяца — научно-техническое оформление за нами, а материальная часть - от завода. Ну, а поскольку мы студенты, и бывают времена, что в общежитии пьем чай без сахара, то мы бы не отказались получить за свой скромный труд по созданию технического кабинета пять тысяч рублей...
Я думал, что они начнут торговаться, ведь сумму я заломил солидную за эту работу. Надо сказать, что тогда у нас в вузе повышенная стипендия была 180 рублей. Но, должно быть, технический кабинет сулил заводу больше, чем те деньги, которые просил я за свой скромный вклад в дело индустриализации, и они согласились.
За полтора месяца мы создали при заводе технический кабинет. Художественное оформление кабинета руководству понравилось. Я слышал, что он существует и по сей день, и там есть большая фотография его создателей.
От завода мы получили благодарственную грамоту, тисненую «золотом».
С практики мы привезли в институт более полутоны образцов продукции и темплетов, а также копию технического оформления кабинета и получили благодарность в институте за эту инициативу. Меня назначили организатором такого же технического кабинета в институте, положив оклад 250 рублей...
10 сентября 1934 года, вернувшись с занятий, я обнаружил на подушке записку: «Приехал дядя, приезжай... Невская 54, кв.16». Сердце мое екнуло, забившись в предчувствии таинственной встречи. Я бегом на трамвай и вот уже по адресу, стучусь. Открывает пожилой татарин, по виду аристократ. Проводит в зал, а там, навстречу, раскрыв объятия, идет... О боже! Отец! Счастью моему не было конца. Отец очарованно смотрел на меня. Он знал уже многое о моих трудностях и достижениях, и гордился мной. Татарские, с детства знакомые блюда, изобилующие на столе перед нами, еще более усилили мое впечатление от этой встречи, напоминая мне прошлое. Я попросил хозяев, чтобы нам с отцом постелили вместе. Позже, когда я стал мужем и отцом двух детей, жена ли, сын ли, дочь часто ложились рядом со мной, кладя голову на мое предплечье. Вот так же тогда и отец прижался головой ко мне, и я вдруг почувствовал, как горячие слезы из его глаз стекают по моему плечу. О чем плакал тогда мой уже очень старый отец? От радости за то, что жизнь подарила ему эту, может быть, последнюю радость встречи с сыном, или о том, что есть (хвала Аллаху) прямой продолжатель рода... Не знаю. Но все десять дней, пока он гостил в Ленинграде, мы спали вместе, в обнимку и воспоминания от этого слияния наших душ и сейчас живы в моем сердце. Все вечера, ночи и выходные мы проводили вместе в театрах, музеях, дворцах, кино, ресторанах. Отец знал Ленинград по прежним временам. С татарским духовенством он был на приеме в Зимнем при получении чина по царскому Указу. Отец уехал, преисполненный радости и гордости: прощаясь, он рыдал на моей груди.
В 1937 году в возрасти почти 86 лет его арестовали как «врага народа». Он скончался зимой на пешем 120-ти километровом этапе. Говорят, что закопан под снегом на обочине дороги неизвестно где.
Прими, Аллах, его безвинную душу. Он достоин Рая Твоего.
О партийных правителях страны в нашем институте, как и по всей стране, ходили разные легенды. Жизнь в Ленинграде приблизила меня к политической кухне, сделала непосредственным свидетелем исторических событий.
Секретарь Ленинградского обкома Киров приезжал к нам на выпускные вечера, даже захаживал в нашу столовую отведать жидкой студенческой похлебки.
После его приезда, как правило, на некоторое время резко улучшалось питание и поступали талоны на обувь и одежду. Сейчас я понимаю, что все эти приезды были во многом показными, но тогда они производили на нас сильное впечатление.
В 1934 году случилось трагическое событие: в Смольном убили Кирова. Убийцей был студент из партнабора нашего института большевик Николаев.
У него был свободный доступ в Смольный. Я его знал лично. На похороны С.М.Кирова приехал сам Сталин. От московского вокзала до Смольного был выставлен тройной заслон военных, милиции, партийцев, студентов.
Как и во всем в нашей стране, в охранном заслоне была своя иерархия: первый ряд - чекисты и коммунисты, второй ряд - воины-отличники и милиция, третий ряд — проверенные, надежные студенты. Я стоял в третьем ряду. Из окон по обе стороны улицы наблюдали чекисты. Жители были удалены из этих комнат и даже квартир.
Вот некоторые личные впечатления от увиденного.
Сталин — небольшого роста, типичный грузин, лицо темное, рябое, голова как-то ушла в плечи, выглядел жутко - что-то абсолютно далекое от парадных портретов «отца народов». Все замерли в жуткой тишине.
Молва уже успела посеять в умах мысль, что это он приехал на похороны своей очередной жертвы.
Об этом шли в институте разговоры, инициаторами которых, в ряде случаев, явились по беспечности крупные коммунисты, бывшие красные командиры, а ныне студенты. Все это им со временем вспомнилось.
Сталин, в окружении своих сателлитов, за гробом убиенного соратника прошел в двадцати шагах от меня.
Сразу после похорон Кирова началась поголовная чистка в институте. Более трети «ненадежных» были исключены и высланы в деревни под видом организации МТС (машинотракторных станций) для обслуживания колхозов, а некоторые, и это мы узнали позднее, сразу в лагеря. В Ленинграде началось сплошное выселение, своего рода депортация «бывших» и интеллигенции. Называли страшные цифры - до 50 процентов. Город Ленинград - краса России - затих. Тревога и тоска охватили сердца людей... Но тем не менее жизнь продолжалась. Студенческий быт не прост. Жили мы, как отличники, в двухместной комнате с моим большим другом Алексеем Фрыкиным. Он был старше меня лет на шесть. Все делили пополам, не было у нас секретов, кроме моей «тайны» - моего истинного происхождения. Учился он на удивление легко и хорошо, словом, у нас было много общего, что, наверное, и сблизило нас.
И вот нежданно нагрянула беда. Из Донбасса, где Алексей работал до института шахтером и был профактивистом, какой-то «правдолюбец» написал на него, что Фрыкин сын белого офицера... Никто не стал вникать в то, что отец погиб в гражданскую, когда Алексею было десять лет, а мать умерла от тифа. С десяти лет Фрыкин воспитывался в детдоме, а с 17 лет работал на шахте. Время было страшное, и доноса оказалось достаточно для исключения из института. Его сняли с питания в столовой, выселили из общежития. Бедный мой друг совсем пал духом. Я приютил его в комнате. Спали мы валетом на койке и довольствовались моим столовским пайком. Дошло до бюро комсомола. Меня обвинили в ложном милосердии к социально чуждому элементу и едва не влепили выговор.
Вскоре Алексей понял безнадежность своего положения и уехал на родину. Работал он на заводе «Электросталь». Мы переписывались с ним до 1937 года, пока его не арестовали, как «врага народа»...
Преддипломную практику проходил в Магнитогорске на металлургическом комбинате. Устроился сменным механиком на стане 250 №1. Вскоре неожиданное происшествие. Благополучно сдав ночную смену, я ушел отдыхать в общежитие. Только заснул раздался звонок - срочный вызов.
Прихожу в цех, а там уже все руководство комбината во главе с Завенягиным Авраамом Павловичем (впоследствии он заместитель Наркомтяжпрома С.Орджоникидзе). Произошла авария на одной моталке из трех. Меня спрашивают: «Как она работала ночью?». Я отвечаю, что все было в соответствии с нормами... Спускаюсь в приямок и ощупываю две другие, работающие моталки. Чувствую в одной моталке резкие стуки и немедленно даю оператору знак: остановить ее. Главный механик цеха по фамилии Куралес с матом ко мне: «Какое ты имеешь право командовать в чужой смене!?» Пуганая ворона куста боится, и больше ничего не спрашивая, он дает сигнал оператору пустить в работу моталку (с их остановкой автоматически останавливается весь стан).
В отчаянии я кричу из приямка: «Нельзя, остановите!» Но крики мои уже никто не слышит. Буквально через несколько секунд с треском лопается оголовок корпуса второй моталки, под которым находится кривошипно-шатунный механизм с блоком автоматики. Директор комбината с криком на главного механика: «С этой минуты ты на комбинате не работаешь!».
Специалисты, осмотрев аварию, заключили: моталки вышли полностью из строя и восстановить их невозможно.
"Итак, товарищи, картина печальная, - резюмировал директор, - будем работать на одной моталке, пока новое оборудование не придет из Германии... Это затянется на месяцы, результат - недовыполнение плана, оргвыводы." Все разошлись, озадаченные случившимся. Оставшись без высокопоставленных специалистов, я уже спокойно осмотрел аварийные моталки. Ко мне подошел главный инженер управления Востокметаллургмонтажа Константин Иванович Шестаков, старый опытный инженер. Мы еще долго с ним обсуждали ситуацию, но так и не нашли выхода из положения.
Несколько дней, днем и ночью, мысли мои витали вокруг испорченных оголовков. Неожиданно я вспомнил, как узбекские мастера чинят лопнувшую фарфоровую посуду... Тут же вычертил корпус оголовка, расставил скобики послабее на тонких местах и усиленных на толстых. Решил сделать концы скобиков в отверстиях расширяющимся бетоном.
Разработка этой идеи привела меня к мысли, что после укрепления корпуса скобами нужно сделать дополнительное усиление корпуса. Обтянуть его горячими стальными полосами, а пространство между стальной обшивкой и корпусом залить тоже растворяющимся бетоном. Идея и чертежи понравились Шестакову. Вновь созвали высших специалистов. Положение было безвыходное, и директор взялся сам руководить аварийной бригадой. Через 5 дней мы восстановили оголовки и испытали моталки. Два месяца спустя из Германии пришли новые оголовки. И снова вопрос: менять восстановленные узлы или не менять? Они работали так, будто бы никогда и не были в аварии... Поступили по хозяйски: восстановленные оголовки сдали на склад, а новые поставили в работу... Я получил официальную благодарность от руководства и две тысячи рублей премии за рационализацию. Мне предложили не уезжать на защиту диплома, а остаться главным механиком цеха. Предложение было заманчивое, но я отказался, ибо цель моя была не должность... Меня вызвал директор: «На тебя дадим заявку, приезжай, создадим все условия ..."
Дипломный проект «Двухручьевой прокатный стан» я защитил на «отлично». При распределении выпускников заведующий кафедрой Федор Иванович Малышев, знавший меня хорошо по учебе, предложил оставить меня в аспирантуре, настаивая на том, что мой дипломный проект в недалеком будущем сможет стать основой диссертации и то, что по сути я окончил два факультета. Однако я, озаренный великим «светлым будущим» и форпостом его - Магниткой, твердо решил ехать туда. Трудно сказать, что стало бы со мной, если бы я остался в аспирантуре. Внутренний голос подсказывал: с моим происхождением мне дороги в науке не будет, придется вступать в партию, они проверят анкету... Не дай Бог!
Прощание с вузовскими друзьями при всем внешнем размахе и шике было печально, мне не доставало Алексея Фрынкина. Да и город я полюбил всей душой...
Неделю я объезжал свои любимые городские уголки, парки, дворцы, музеи, прокатился и по каналам Невы, встречал восход на «стрелке», напоследок побывал в любимых театрах. Впереди были два месяца каникул, и я решил побывать в Москве. Столица широко раскрыла свои объятия, чтобы ответить на всю мою бескрайнюю радость и молодецкую удаль. Все эти годы Москва оставалась как бы в стороне от моего внимания. Но теперь, я решил пару недель погулять от души, благо что средства позволяли. Остановился в гостинице «Центральная»... За день-два я успел объехать основные достопримечательности Москвы, побывал в парке Горького на маскараде, в сопровождении однокурсницы Вали. Она приехала в столицу раньше меня, знала Москву и была моим гидом. Ее дядя работал в Совмине и через него она достала билеты в несколько театров. Но все кончается. Вскоре дорога моя вновь лежала на Урал, в Магнитогорск, а по пути еще полтора месяца каникул в Уфе у родной сестры Асьма-апа и у того американского инженера зятя Зия-абы, жизненная карьера которого и стала для меня путеводной звездой. Встреча с родней была радостная и возвышенная, ведь никто из них и думать не думал, что я, сын муллы, пробьюсь через идеологические препоны и рифы, получу образование в элитном институте.
В 30-годах инженер был редкостью, и каждый представлял из себя значительную личность и, пожалуй, инженер был более значим тогда, чем сейчас доктор технических наук или иной академик. Изо дня в день начали посещать мою сестру гости; особенно те, у кого были невесты на выданье, и, само собой, самое широкое знакомство с уфимской молодежью (шумные компании на пикниках на берегах Белой и Демы, прогулки на лодках, на лошадях). Голова от этой праздной жизни вскружилась, и я готов был жениться, но, слава Аллаху, здравый смысл помог мне преодолеть и эту известную человеческую слабость.
В Магнитке в то время оказалась значительная часть выпускников групп прокатчиков, доменщиков, мартеновцев. Нас поселили в одном общежитии по два человека в комнате.
Меня назначили сменным начальником штрипсового стана — 300. Дело для меня было новое, интересное, и я с вдохновением принялся работать. Но из-за однообразных сменных дежурств я заскучал, а чтобы не спать ночами (работа была сменная), я взялся дотошно изучать особенности машин, их устройство, технологические процессы... Стан по тому времени был новейший, процесс производства непрерывный, управлялся с помощью фотоэлементов, реле автоматикой, а контролировали автоматику с отдельных постов операторы.
Однажды в ночной смене, устав, честно говоря, от безделья, я, зевая, подошел к ротационным ножницам и стал бездумно наблюдать, как красиво и точно разрубают они штрипсы на мерные длины и как эти полосы, из которых потом делают трубы, скользят по рольгангу на стеллажи.
И вдруг меня осенило: почему эти мерные полосы идут одна за другой и поштучно сталкиваются на стеллажи, а почему бы им не пакетироваться сразу после резки? Я стал думать, как устроить после ножниц небольшой трамплин, который подбрасывал бы полосы после резки и укладывал в пакеты, как регулировать скорость рольгангов, как сталкивать пакеты на стеллажи и т.д. и т.п.
Утром, едва сдав смену, не до сна, бегу в проектный кабинет и за работу. Вычертил в необходимом масштабе всю технологическую линию и трамплин. После этого несколько дней ходил как ошалелый, спать не мог - все делал расчеты. Изготовил из жести макет трамплина, пробовал руками забрасывать с него полосы, уточнил оптимальную геометрию приспособления, заново сделал расчеты и чертежи.
И только после этого пошел к заместителю начальника цеха Бурцеву. Поначалу он посмеялся над моим проектом:
«Что же, думаешь, немцы дурнее нас с тобой?» Тогда я пошел к обермастеру, он опытный прокатчик. Результат нашей беседы был тот же, но на другой день, должно быть, осмыслив мое предложение, он согласился провести испытания.
В тайне подключили к этой работе главного механика цеха и изготовили несколько трамплинов разной конфигурации. Проверили, как можно регулировать скорости рольгангов и вот в ночную смену остановили стан, установили трамплин, задали оператору нужные скорости и - с Богом!
Удивительно, - трамплин работал исправно, набрасывание штрипсов шло хорошо, но вот со скоростью отводящего рольганга и набором нужной высоты пакета штрипсов оказалось сложнее. Много заготовок ушло на брак.
Вскоре в цех явился директор со свитой главных спецов. Стан работал с большей скоростью, чем обычно. Продукция выходила несколько неровно обрезанной, но все же впечатляюще. Удивлениям и восклицаниям не было конца.
Узнав во мне старого знакомца, директор сказал: «Я не ошибся в вас после работы с моталками на стане 250. Где вы остановились?» Я ему: «В общежитии».
Мы все получили солидные премии, а я - десять тысяч рублей. (В то время новый коттедж в центре города стоил столько же). Меня переселили в гостиницу, в отдельный номер, и все годы до ареста я жил там. Жилье оплачивал комбинат.
На торжество в честь пятилетия комбината приехала народная любимица Любовь Орлова. В экскурсии по комбинату ее сопровождал председатель завкома. Ее привели в наш цех. Меня представили, предварительно, должно быть, рассказав о моих успехах. Она поглядела на меня и говорит: «Не может быть, чтобы такой юноша командовал таким сложным цехом и бородатыми инженерами... Вы, вероятно, шутите».
Как сейчас помню, она была потрясающе красива, при этом еще и по-женски кокетлива, в общем, с ума сойдешь! Мягким проникновенным голосом, обращаясь ко мне, она пригласила меня на свой концерт и подарила билет. Сам не свой от переполнявшего меня восторга я сидел в первом ряду, глядя на живую звезду советского экрана, а она в тяжелом атласном платье, облегающем ее лебединый стан, пела... О, Боже! В тот момент, я был до безумия очарован размахом ее серповидных бровей, чарующим взглядом сквозь густые ресницы, гибким станом... Я долгие годы бредил ее образом. О, молодость! Все мы в мечтах свободны, как вольная птица.
Остался в моей памяти заводской банкет, где был нарком тяжелой промышленности - Серго Орджоникидзе соратник Ленина и Сталина (застрелился в 1937 году в своем кабинете при обыске чекистами, был подозреваем как «враг народа»). После торжественной части директор представил меня Орджоникидзе. Нарком положил мне руку на плечо и говорит: «Вот наша молодежь, наша опора в движении к великой цели - коммунизму»,- и долго не отпускал от себя...
К сожалению, это общение на банкете послужило аргументом для следователей при инкриминировании мне статьи 58 п. 8 У К РСФСР. Террор с целью убийства Серго Орджоникидзе...
Бог мой! Может быть эти, довольно-таки одаренные вершители судеб страны и взаправду верили в коммунизм, ведь им бредили и гениальные мыслители мира сего... Но все это было еще в будущем, а пока же предстояла большая работа на комбинате. Монтаж сложнейшего стана 250 № 2.
На комбинате, зная меня как механика, мне тут же предложили перейти на монтажные работы. Работа предстояла живая, интересная, изобретательная, и я согласился. А вообще-то в то время согласия и не спрашивали. Я начал с низов звеньевьм, потом мастером и дошел до начальника монтажа прокатного стана 250 № 2. Головной образец этого стана был куплен за полцены у фирмы «Зимаг и Клейн» с условием его доводки немецкими шефмонтерами Крамером и Шуром. Немцы, жили в той же гостинице, что и я. Мы ужинали вместе в ресторане, иногда они заходили в гости в мой номер (после ареста мне инкриминировали связь с ними и шпионаж в пользу Германии по статье 58 п.6 УК РСФСР). В самый разгар монтажных работ шефмонтеров выслали из СССР и нам самим пришлось наошупь доводить монтаж.
Последние три месяца трудились без выходных, все были на казарменном положении. С заданием мы справились, цех пустили в срок, сдав Госкомиссии с оценкой «хорошо».
В этой «великой» стройке страны, контролируемой ежедневно лично генеральным секретарем коммунистической партии Сталиным трудились в поте лица, согнанные судьбой со всей страны коммунистическая элита, научно-техническая интеллигенция, рабочий люд, раскулаченное угнетенное крестьянство и премножество заключенных, отбывающих наказание в основном за хитроумно-надуманные неподсудно малые проступки - как опоздание на работу, кража с поля для голодных детей килограмма картошки или зерна.
В этом котле страстей, безотчетной веры в «светлое» будущее и ужасного настоящего, охваченного безотчетным страхом за свою жизнь, кипела дружба, ненависть и вражда социально и морально чуждых слоев народа.
Все это насильственно уживалось в сверхчеловеческом напряжении за выполнение и перевыполнение ежедневного, годового и пятилетнего плана стройки. Десятки тысяч ручных тачек вывозили эту массу грунта в отвал и завозили стройматериалы возводить фундаменты для будущих домен, мартенов, прокатных цехов и др. Стройплощадка представляла буквально муравейник. Стройка шла небывалыми, темпами, беспощадным насилием труда, как во времена фараонов при возведении огромных пирамид сотнями тысяч рабов днем и ночью под присмотром жестоких надсмотрщиков и карателей.
Экономия была жесточайшая, люди на общих работах питались впроголодь, жили в общих бараках на нарах, с семьями в холодных комнатушках, а раскулаченные крестьяне, как кроты в землянках. На квалифицированных работах по изготовлению и монтажу оборудования в средствах не скупились, заработки были гораздо выше общесоюзных, хотя бытовые условия в основном были холостяцкие - в общежитиях.
Да и народ был, можно сказать, холостой, согнанный насильно или, залетевшие в охотку, искатели приключений и удачи. Для ускорения стройки средства не ограничивались, а с людской долей не считались.
Вспоминается мне одна такая штурмовая работа. В 1935 году стояли страшные морозы в 40 и более градусов, да еще с пронизывающими насквозь, ветрами.
В этих условиях ускоренно монтировали стальные фермы второй очереди стана 50 №1 на высоте 8 метров с деревянных лесов-стеллажей и подмосток. Монтажникам выдали овчинные полушубки, брюки, чулки и мягкие чесанки, рукавицы и шапки. Внизу в деревянной жарко натопленной теплушке варилась жирная солянка и свиная отбивная. Можно было есть столько, сколько влезало.
Каждые 20 минут, заправившись вдобавок 100 граммами водки., днем и ночью на монтаж и клепку деталей фермы поднимались в таком обмундировании партии в 20 человек. Отработав 20 минут на верхотуре, сходили они полуживые, обмороженные, окоченевшие. Работа была очень сложная и ответственная. Нужно было на высоте, в мороз и ветер, согреть заклепки строго до определенной температуры, молниеносно вставить в раззенкованное отверстие и успеть заклепать их заданным напряжением так, чтобы после остывания при определенном способе обстукивания по ней звучал глухой, монолитный звон, а не колокольный.
Клепальщик при такой работе немного согревался, но и он буквально замерзал и обмораживался. Особенно страшны были воспаления легких с осложнениями.
Более сложным представлялось положение мастеров-контролеров, которые должны были визуально усмотреть соблюдение режимов нагрева заклепки и клепания ее, а затем сдачи каждой заклепки главному контролеру путем обстукивания...
Над всей этой трудовой стройкой, при столь великом физическом напряжении, в тридцатые годы стал страх кары НКВД за малейшее проявление свободолюбия, возмущения и признаков недовольства политикой властей и жизнью в стране. Шли повальные аресты, создавая духовное и психическое напряжение. Причем арестовывали, как правило, лучших руководителей цехов, рабочих стахановцев, способных еще что-то осмыслить и реагировать на окружающие события. Брали, как принято говорить, совершенно ни в чем не повинных людей, как своевременное предотвращение возможных инцидентов и зарождения крамольных мыслей.
Мне пришлось отведать и эти "прелести", достигая опыта и мастерства на монтаже прокатных цехов Магнитки.
Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет.
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь.
М.Ю. Лермонтов
Это страшное событие произошло 27 октября 1938 года в номере гостиницы Магнитогорского комбината, где я с друзьями отмечал нашу встречу после очередного отпуска.
...Стол ломился от яств, в бокалах пенилось шампанское. Я делился с друзьями своими отпускными впечатлениями, приключениями, как в сказке "Тысяча и одна ночь". Друзья ахали, смеялись, ели. Словом, все шло прекрасно.
Получив двухмесячный отпуск, имея шестнадцать тысяч рублей сбережений, я, как арабский принц, совершил чудесное турне: Ташкент-Ашхабад-Красноводск-Каспийское море(на прекрасном теплоходе "Туркмения") - Баку-Тбилиси-Батуми-Черное море(на теплоходе "Иосиф Сталин") - Поти-Гагра-Сухуми-Сочи-Новороссийск-Сталинград-Куйбышев-Магнитогорск.
Везде - первые классы, лучшие гостиницы и рестораны.
Деньги, как говорится, рекою текли. Домой вернулся с 36-ю копейками...
Запечатлелось мне на всю жизнь одно чудное мгновение. Порт Батуми.
На волнах Черного моря колышется величественный теплоход "Иосиф Сталин".
Все кругом залито ярким, южным солнцем, на берегу праздничные толпы разодетого люда.
Я стою, очарованный все этой благодатью на палубе теплохода в белом костюме, преисполненный самим собой и своею судьбой.
В это время вдруг раздается, в унисон моему духовному состоянию, чарующая музыка и радостная песня:
"Лейся песня на просторе, не грусти, не плачь жена,
Штурмовать далеко море, посылает нас страна..."
О! Счастье останови...
В самый разгар веселья - стук в дверь.
Входят двое в черных плащах. В надвинутых на глаза кепках. Фигуры довольно зловещие. Предлагают всем, кроме хозяина и трех избранных из компании понятых, удалиться.
И, - как ни удивительно, все беспрекословно, понурив головы, потупив глаза, уходят тихо, не оглядываясь.
Я им вслед - друзья, куда же вы?
В ответ пришедшие работники НКВД суют мне под нос бумажку - ордер на обыск и арест.
Я впал в шок, как бы провалился в какую-то бездну, вне бытия и сознания.
Возвращение в мир через несколько минут было ужасно.
Я дрожал, трепетал, не умея совладеть с собой, со своими нервами, мыслями.
Я состоял членом бюро инженерно-технических сотрудников комбината (ИТС), на котором часто по заданию сверху исключали якобы подозреваемых во вредительстве и уже арестованных НКВД.
Недоумевая и негодуя в одно и тоже время, я вынуждено, скрепя сердце, иногда голосовал, как и все, за недоверие и исключение своих товарищей и друзей, хотя еще вчера каждому из них верил, как самому себе, но... но больше воздерживался, а однажды даже проголосовал против, когда ставился вопрос о моем друге начальнике ТЭЦ Плотникове.
Это восприняли неодобрительно (Позднее он был арестован и погиб в подвалах НКВД).
Конечно, об этом было известно в НКВД и мне это припомнили в свое время.
Но там я все сомневался и голосовал стихийно, веря в справедливость НКВД, партии, Политбюро и "великого" Сталина, а тут я не мог сомневаться в самом себе.
Я знал, что честен, несмотря на социальное происхождение, верил в партию и честно боролся за строительство великого светлого будущего для всего народа. Еще недавно обо мне писали в "Магнитогрском рабочем", советовали брать пример...
За что, когда и где я успел провиниться?
Мозг горел от напряжения, не находя нужного ответа, сердце разрывалось от страха, готовое выскочить из груди.
И сколько таких сцен было в стране!
По некоторым сведениям в одной только Магнитке произошло более двенадцати тысяч арестов, не считая искалеченных семей, несчастных родных, близких, несших попутно проклятия за причастность к "врагу народа".
...А тем временем шел обыск с возмутительным классическим кощунством.
Низвергалось, выворачивалось, бросалось, топталось, швырялось все то, что составляло крупицы моего бытия, моей личности, все, что было дорого и свято для меня.
Понятые, как загнанные на убой овцы, сидели сложа руки, и отупело взирали на происходящее.
Что думали они, знавшие, любившие меня до того страшного часа, мои товарищи и друзья?
Конечно же, они, как и я, были в шоке, без мыслей и воли, и теперь в страхе дрожали за свою жизнь, готовые выполнить беспрекословно любое указание этих бесцеремонных церберов НКВД, даже убить меня...
Немного опомнившись, я заставил трудиться свой мозг, отрабатывая разные возможности выхода из ситуации.
Рассудок не находил причины ареста, призывал к выдержке, терпению, покорности, возможному торжеству справедливости.
Однако опыт говорил другое: ты сам молчал, когда судили товарищей по работе, иногда даже голосуя за их исключение. Где они?
Все они канули в безвестность. Молва гласила: нет возврата из НКВД!
Юношеский порыв и отчаяние толкали меня на героический подвиг - пропадать так с музыкой! Зачем теперь эта жизнь с клеймом "враг народа"!? Вырваться в коридор, кричать во все горло - что не виноват, это произвол, беззаконие, сегодня берут меня, завтра возьмут вас! встанем вместе, пойдем по улицам, поднимем народ против самоуправства НКВД...
Взяли верх вбитые с малого возраста покорность, вера в высшую справедливость...
"На выход, вражина! - услышал я приказ. - Бери чемодан!" Надел демисезонное пальто, шляпу, туфли, больше ничего не взял, хотя, с другой стороны, разум говорил - что там впереди, кто знает, надевай, что потеплее...
Оглядел в последний раз обжитое гнездо, взял по их приказу чемоданы, в которые они затолкали "подозрительные" вещи (книги зарубежных классиков, пластинки с записями Лещенко, Вертинского, фотоальбомы, рукописи по технологии прокатного производства, доклады и конспекты лекций, которые читал в Магнитогорском горно-металлургическом институте) и... шагнул в неизвестность.
Выйдя из гостиницы, я вдохнул полной грудью свежий воздух, глянул прощальным взглядом в небо с полной луной и звездами. Защемило сердце от тревожного предчувствия будущих невзгод. У подъезда уже поджидал страшный "черный ворон".
Мрачный символ того времени.
Цепкие руки оперов профессионально втолкнули меня в жуткое чрево железного черного дракона,
Каменная громада Магнитогорского управления НКВД выглядела мрачно, страшно. Зарешеченные окна, зарешеченные приямки подвальных окон, охранники, мерно шагающие вдоль стен.
Как ни жутко было мне ехать в железном нутре "черного ворона", при виде этой цитадели сердце мое похолодело, и я инстинктивно попятился прочь, назад к машине, как бы ища защиты у одного страшилища от другого.
Хваткие лапы конвоя в это время извлекли из машины мои чемоданы и вручили их мне.
Заставили прошагать с ними по длинному коридору к дежурному следователю Степанову.
Так для меня начался отсчет нового, страшного времени...
При виде следователя первым моим вопросом, естественно, был: - "За что меня арестовали, в чем моя вина?"
Каменное лицо следователя осветила саркастическая улыбка, и он гнусно произнес: "Просидишь - узнаешь, мы невинных не берем!"
Мои жалкие оправдательные доводы, что инженер, передовик, - стахановец, что обо мне печатали статьи в газете, были выслушаны с издевкой. Должно быть, все это было для него не ново.
"Сначала мы с тебя спустим штаны и отведем в камеру, -цинично сказал он - А там эти сказки постарайся забыть."
И тут же двое бойких ребят начали "шмон" - личный обыск. Забрали все карманные вещи, сняли брючной ремень: "Чтобы ты не удавился до суда,- лениво пояснил следователь, срезая крючки и пуговицы.
Я, было, отпрянул, пытаясь воспротивиться, но тут же пара мощных оплеух и заломленные за спину руки привели меня в чувство.
Я понял - открытое сопротивление бесполезно. Эти спадающие на пол штаны, которые надо поддерживать руками, делают тебя беспомощным, согнутым в бараний рог, я кричал в отчаянии: "Убейте меня, я не хочу жить, убейте!.. "
Потом были и другие унижения, но это - первое в жизни -глубоко врезалось в память.
Скрученного, со сползающими брюками, сопровождая пинками, сволокли меня в подвал. Загремели железные засовы, грохнула, открываясь, металлическая дверь.
Остро пахнуло смрадными испарениями человеческих тел, испражнений.
На бетонном полу в полумраке стояли изнуренные, измученные, обросшие, бескровно-белые существа, словно выходцы с того света...
Это был всего лишь миг, но он запал мне в память на всю жизнь. До сих пор предстают мне во сне глаза этих людей, полные безнадежного отчаяния.
...И те же железные лапы втолкнули меня в камеру. Загремели за спиной запоры, и я стал одним из них. Обитатели подземелья расступились, давая мне место и рассматривая меня: что со мной, кто я? Первая, казалась бы очевидная мысль, как молния, мелькнула в моей голове: это все те, кого называют "враги народа, шпионы, диверсанты", а я - нет. Я человек, попавший сюда по недоразумению, по ошибке, они чужды мне, нужно остерегаться их. И тут же, недолго думая, гордо заявил: "вы - враги народа, не смейте подходить ко мне, не хочу с вами говорить и слушать вас не хочу!"...Не снимая пальто и шляпу, сел на бетонный пол, лицом к стене.
Позднее, вспоминая все это, мне было мучительно стыдно за себя, насколько надо было быть заактированным, загипнотизированным теми советскими стереотипами, чтобы верить в ту пропагандистскую чушь, которую нес я тогда в камере. Но ведь не один же я такой был, большая часть стапятидесятимиллионого советского народа оперировала теми же коммунистическими штампами. Но тогда в камере никто не возмутился. Лишь один сочувственный возглас услышал я: " Совсем одурел парень!"
Трое суток, по моим подсчетам, просидел я в камере, отказываясь от пищи и общения с окружающими. Несколько раз подходил к двери, стучал, требуя прокурора, получая в ответ один лишь мат.
И вот меня вызвали к следователю, опять к злосчастному Степанову. По-видимому, зная о моем строптивом характере, он сразу же предупредил, чтобы я вел себя спокойно, благоразумное ('Это в ваших интересах".) и посоветовал мне честно признаться во всем. Тогда, мол, переведут в тюрьму, где я на изъятые при аресте деньги смогу в ларьке покупать еду, а в скором времени меня осудят на небольшой срок и отправят в лагеря...
Затем спокойным, бесстрастным голосом мне было зачитано, что я член троцкистской организации, обвиняюсь в шпионаже в пользу Германии, а также в подготовке террористического акта с целью убийства Серго Орджоникидзе.
Я опешил, не зная, верить или не верить в эту несусветную чушь, и выпалил в отчаянии: " Зачем вы пугаете меня?"
В ответ он соскочил и заорал: "Хватит прикидываться в невинности, вражина!"... Я в ответ: "Вы что, смеетесь! Какой я враг, я такой же честный, как и вы. Это недоразумение, лучше разберитесь, чем оскорблять! Не моргнув и глазом( видимо, ему было не привыкать к таким заявлениям), снял трубку телефона: "Введите свидетеля!" И вот приводят моего бывшего сотрудника, инженера Клоца, который был арестован задолго до меня. Вид у него был страшный. Глаза глубоко запавшие, черты лица заострившиеся, сам бледен, как смерть, худ, обросший - жутко смотреть. Как призрак. Он весь дрожал, водя вокруг бессмысленным взором. Видя состояние Клоца, следователь прочел сам громко вслух его показания, что я, Ахтямов, как член троцкистской организации, получал большие премии, жил в оплачиваемой комбинатом гостинице, что в этой организации были Вайзберг, Бурцев, Головошейко, Шестков и другие. Всего двадцать человек руководителей комбината. В гостинице и ресторане я, Ахтямов, часто встречался с шеф-монтерами германской фирмы "Зимаг и Клейн" Шуром и Крамером, что они неоднократно заходили ко мне в номер и тому подробную чушь. В довершении было приписано, что на банкете по случаю пятилетия комбината я пытался войти в доверие к наркому тяжелой промышленности СССР Серго Орджоникидзе с целью его убийства... Когда следователь закончил читать бесцветным, маловыразительным голосом, я, поначалу трепетавший от охватившего меня страха, вдруг вскочил и закричал: "Ложь, клевета! Он нагло врет. Подлец и скотина! Я размозжу ему голову!.." Мне захотелось ударить Клоца табуреткой, на которой я сидел, но она оказалась прибитой к полу. Следователь, вначале было опешивший, выхватил наган и завопил: "Сидеть, застрелю!"
В комнату вбежали двое, схватили меня, вновь профессионально завернули руки, а Клоца увели, И более я его никогда не видел....Я в бешенстве рвался, кричал, требовал прокурора, общественности, других очных ставок. В итоге этой первой встречи я впервые познакомился с их безжалостными кулаками. Меня без сознания вновь поволокли в подвал и швырнули на цементный пол... Я очнулся. Надо мной склонились сокамерники… Кто-то подавал мне воду, кто-то делился последним кусочком хлеба, ведь я не ел три дня. Первое, что я услышал вразумительное: " У вас седая прядь на лбу". Потом я увидел среди копны черных волос белую прядь шириной в два пальца. И это в мои-то двадцать шесть.
Кто-то свернул мое пальто на полу, и первый раз за трое суток в тюремном подвале я уснул. Пробуждение было страшным, все тело болело, нельзя было повернуться, двинуть головой, рукой, ногой. Сокамерники посоветовали мне выпрямить руки и ноги, не поломаны ли они - Слава Богу, все обошлось.
...Проснулся я ночью, попытался еще раз двинуть суставами, несмотря на страшный прилив боли. Сел на своей подстилке и словно впервые огляделся. Голые стены, бетонный пол, вверху под потолком одно окно-отдушина с козырьком, железная дверь с оконцем - кормушкой - знаменитая параша... И на этом голом каменном полу лежат странные существа в разных одеяниях - пальто, пиджаках, плащах. Это чьи-то дорогие дети, мужья, отцы мечутся во сне, кто-то стонет, а кто-то украдкой и плачет... Эта ужасная картина сжала мое сердце. Почему не встанут они, не бросятся на автоматы!? Неужели так дорога жизнь, даже за жалкое подобие которой надо платить таким падением! Как жалок и низок бывает человек!..
...Остаток ночи я провел в глубоком раздумье и даже тут не смог до конца правильно оценить ту коммунистическую идею, на которую была сориентирована целая страна...
Но все же я принял для себя главное решение: остаться человеком, не потерять уважение к себе, не сломаться, не стать таким, как Клоц - лжесвидетелем и губителем ни в чем не повинных людей. Выдержать все или погибнуть с честью... Как я оцениваю это теперь, такое решение для меня было единственно возможным.
Мне стало немного легче. Боже, дай мне силы, стойкости, и мужества перенести эти испытания!... Я молился, прочел все молитвы, которые знал. Я искренне, впервые в жизни, обратился к Богу-Аллаху! Мне кажется, это вдохнуло в меня свежие силы.
Есть упоение в бою...
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной
тьмы...
А. С. Пушкин
"Подъем!" - прокричал сиплым голосом за дверью надзиратель. Арестанты встали, разминая затекшие на каменном полу тела. Открылась дверь. "Вынести парашу!" распорядился все тот же человек в коридоре. Двое вынесли парашу, а остальные поочередно направились в умывальник, быстро умылись холодной водой и обратно - в камеру. Вскоре распахнулась кормушка, подали пайки - куски черного полусырого хлеба грамм по четыреста. Это на завтрак, обед и ужин. Кто съел сразу, а кто делил на равные части и бережно хранил до обеда и ужина, несколько раз проверяя свой запас и любуясь им. Даже тут, в неволе, тюремщики не могли лишить человека радости. Пусть такой, ничтожной...
В кормушку подали завтрак в алюминиевых мисках. Это грамм двести жидкой пшеничной каши без признаков жира. Внесли в камеру бачок с чаем из морковной поджарки. Миски и ложки вылизаны до идеальной чистоты. Человек тут, казалось, превзошел природное искусство кошек и собак. Люди в неволе порой ничем не отличались от стаи голодных зверей, готовых разодрать друг друга за лишний кусок. Былая гордость и степенность многих из них - где они?
К обеду подавалось еще так называемое "первое", состоявшее из черепка баланды - отвара засилосованной, переквашеной капусты снова без признаков мяса и жира. На второе блюдо опять жидкая пшеничная каша и кусок проржавевшей селедки. На ужин та же каша...
Я подробно описываю "меню" подвалов НКВД еще и потому, что мне пришлось на протяжении полутора лет вкушать эти "прелести" и при этом переносить изо дня в день неслыханные истязания. Днем спать запрещалось. Надзиратель следил за этим в "очко" и провинившихся наказывали "стойкой". Это один из способов "гуманной" пытки. Человека ставили лицом к стенке, и он должен был выстоять назначенный следователем срок - от нескольких часов до нескольких суток. В ходе пытки боль становилась неимоверной, ноги опухали, кожа трескалась и начинала сочиться сукровица. Многие не выдерживали этого испытания и подписывали любую клевету на себя и на других. Такая же участь, по-моему, постигла и Клоца. Однако арестанты ухитрялись спать полусидя, прислонясь к стене и непрерывно покачивая ногой...будто не спят. "Стойка" - еще изощренный способ выматывания арестанта без сна. Вызывали на допросы в основном по ночам. Ночь на допросе, день на ногах и опять ночь на допросе...
Арестанты в НКВД, как правило, между собой не разговаривали, боялись. За общение в группе более двух человек полагался особый допрос у следователя и наказание. Среди арестантов были провокаторы, доносившие следователю содержание разговоров сокамерников о недовольствах, за что получали передачи с воли и даже угощения у следователя. Они тоже, наверное, думали, что работают на светлое будущее.
В камеру направлялись специально подготовленные секретные агенты - "сексоты" или "подсадные утки". Они легко входили в доверие к новым арестованным, убеждали их не мучаться, не сопротивляться следователю, подписывать то, что он требует. Следователь убеждает, что это нужно партии, стране. Враги социализма заслали к нам много настоящих врагов, которых следует изолировать... Словом, смысл их агитации был вполне большевистским... Втолковывались мысли типа: "Все знает товарищ Сталин, это делается по его заданию. "Готовится война с Германией. Фашизм намеревается поработить весь мир: если что, то вы, заключенные, окажетесь резервом партии в оккупации. Гитлер не тронет советских заключенных, и вы будете работать на Советский Союз..."
Много легковерных, среди них было немало членов партии, партработников, легко поддавались такой обработке, подписывали ложные свидетельства, становились причиной гибели невинных. Действительно, подписавших обвинительное заключение сразу же отправляли в тюрьму. По сравнению с подвалами НКВД тюрьма была как курорт. Там они получали передачи, свидания, покупали продукты в тюремном ларьке и скоро отправлялись этапом в лагеря ГУЛАГа - в Норильск, Воркуту, Соловки, да и мало ли было тогда подобных мест.
Атмосфера, или как теперь говорят - моральный микроклимат в камерах был далеко не доброжелательный. Чувствовалось напряженно-настороженное недоверие в общении . Иногда слышались перестукивания через стену. Но они были провокационные, следователи специально передавали ложные сведения, чтобы давить на психику арестантов. Так, например, у такого-то обнаружены новые компрометирующие материалы, от такого-то отреклись родители, жена, дети. Вот поэтому общения через перестукивание практически не было, хотя многие из нас знали код. Арестанты в подвале были абсолютно изолированы от мира: ни клочка газеты, даже старой, ни письма, ни радио - как заживо погребенные.
У новых арестантов сразу же брали подписку. Они обязались не сообщать другим о том, что происходит в стране, мире. Их предупреждали, что в камере есть "наши люди", которые донесут о нарушении подписки. "Стены тоже слышат".
Один раз в месяц был душ в самом подвале, со шмоном. Осматривали все, вплоть до интимных мест, давали кусок хозяйственного мыла, верхнюю рубашку и носки стирали сами, белье, полотенце выдавались казенные и после душа менялись. Верхнюю одежду отдавали на санобработку. Страшно было смотреть на голых арестантов, многие из которых за время ареста отощали до крайности и стали похожи на живые скелеты.
После душа опять в каменную камеру. Многие, раздетые, садились на бетонный пол спиной к стене - нога на ногу, покачивали ими, чтобы показать надзирателю, что не спят и дремали. Другие сушили на себе верхнюю рубашку или делали то же самое, но на руках... Вот такова была эта мучительная, ужасная камерная жизнь.
Довольно долго меня не вызывали на допрос. Казалось, что меня забыли в этом каменном мешке. Неизвестность впереди до изнеможения выматывала душу. Тем временем я освоился с камерой, новой жизнью, ее порядком, условностями. Как ни примитивна была арестантская жизнь, существовали свои непростые особенности, связанные с нервно-психическим, трагическим состоянием человека. Одни вспоминали и переживали последний допрос, другие, как к бою, готовились к очередному допросу. Сломавшиеся страдали за свое падение, укоряли вслух себя за слабость, предательство, лжесвидетельствование и клевету. Были и такие, что колотили себя по голове, покушались на собственную жизнь...
Так, начальник Магнитогорской ТЭЦ Плотников, тридцати двух лет, сын машиниста паровоза, член партии, женился за месяц до ареста, арестован год назад, вынужден был дать ложные показания на отца. Ему угрожали, что арестуют жену. После допроса выбросился вниз головой в лестничный пролет. Остался жив, но получил сотрясение мозга и помутнение рассудка. По камере он ходил приплясывая, с песенкой. Но следователь, как "специалист", приписывал ему симуляцию и не допускал врача.
В таких условиях со слабой психикой недолго было действительно свихнуться. И в самом деле были такие, что подписывали любой бред. Их быстро пропускали через суд и отправляли на золотые прииски или еще куда пострашнее - в закрытые разработки.
Удивительно быстро сдавались казалось морально стойкие - члены партии. На них магически действовала вера в партию, Центральный Комитет и ЧК - "верных стражей" советской власти. Когда упоминалось имя Сталина, - это делается по его установке, - они подписывали любую клевету.
В камере Магнитогорского НКВД мне встретились однако и другие люди. Так, например, Дергайс, начальник горнорудного управления комбината, член партии с 1916 года, один из командиров латышского полка, который 6 июля 1918 года подавил эсеровский мятеж и после этого остался в охране Кремля у Ленина. Он каждый день докладывал Ленину о состоянии охраны. Л.Т. Вайзенберг - главный инженер комбината. Головащенко - начальник монтажного управления комбината и многие другие, фамилии которых я забыл. Все они долгоседы, стойко выдержали около двух лет следственных пыток, оскорблений и унижений.
По словам Дергайса, Ленин и его окружение дважды захватывали власть. Первый раз в 1917 году в Петрограде и второй раз в Москве, арестовав все руководство эсеров прямо на съезде в Большом театре и расстреляв больших и малых руководителей после подавления восстания. На съезде, в ЧК и других организациях эсеров было большинство. И народ в своей массе доверял им больше, чем большевикам. И только второй захват власти обеспечил большевикам относительную безопасность и диктатуру. После происшедшего в июле Ленин и его малое окружение в Кремле больше не доверяло русским. Кремль охранялся латышской дивизией...
Дергайс рассказал это мне одному, мы были с ним в доверительных отношениях. Уточнять детали, факты я не берусь, да это и не входит теперь в мою задачу. Но все, что рассказал Дергайс, до покушения на Кирова такой обмен мнениями был вполне возможен. История партии еще не была написана твердой рукой "отца всех народов".
...Но все это потом. А пока новичок, томлюсь в тягостном ожидании вызова на допрос.
Следственный конвейер НКВД тем временем работает бесперебойно. Поступают новые и новые арестанты, мало кто задерживается. Сознаются, подписывают обвинительные заключения и этапами отправляются в лагеря, на "стройки социализма". В такой обстановке нетрудно влиться в общий поток, сдаться на милость следователям, чтобы вырваться из подвального ада. Но впитанные с молоком матери моральные устои, понятия о чести, совести и личном достоинстве не позволят пасть.
Я все больше утверждаюсь в своем решении: выдержать все, что бы ни было, лучше умереть, чем нести всю жизнь позор, груз предательства на себе.
"Ахтямов, к следователю!"- раздался зычный выкрик охранника из дверного проема. И при всей моей, казалось бы, внутренней готовности слова эти ужаснули меня. Я вдруг, словно проваливаясь в бездну, весь ослаб, но все же собрался с духом и шагнул в неизвестность.
На этот раз следователь у меня был новый, высокий, плечистый. По фамилии - Назаров. Мне тут же довольно доброжелательно было предложено сесть. Последовали удивительные в данной ситуации вопросы: как я устроился на комбинат, кто помог мне в этом, почему я жил в отдельном гостиничном номере за казенный счет? Как я познакомился в Магнитогорске с Орджоникидзе, откуда у меня были такие крупные деньги для последнего путешествия и почему оно было исключительно по мусульманским республикам и т.д.
Я взялся подробно рассказывать ему историю своей жизни, учебы, о своей тяге к новаторству, к изобретательству.
Нужно сказать, что слушал он меня очень внимательно и сочувственно. Спросил, что я могу пояснить по поводу показаний против меня инженера Клоца: что я - член троцкистско-бухаринской организации, был в близких отношениях с шефмонтером немецкой фирмы, что я втерся к Орджоникидзе с целью убить его...
Очень тяжело, без запала, который был во мне раньше, я выдавил из себя, что все это абсолютная ложь и клевета, даже под угрозой смертной казни не признаю этот бред и не стану клеветать на невинных людей, как оклеветали меня, и поклялся в этом именами матери и отца.
"Тяжело тебе будет, если невиновен, - сказал следователь. - Крепись, не следует губить невинных. Их смерти на всю жизнь останутся на твоей совести. Но если свидетели правы, признайся, не мучай себя и нас."
Он вызвал конвоира и тот отвел меня в камеру.
Долго потом думал я о перемене в тактике следователей. Один идет напролом, ломит, как медведь через чащу, а другой - с тобой ласково, обходительно, почти по-родственному, но цель у обоих одна - получить от тебя нужные им показания... И разгадка маленьких хитростей тактики еще больше укрепила мое решение - не сдаваться.
Следователя Назарова я помню всю жизнь. Ведь судьба нас свела с ним еще один раз. Я встретился с ним после отбытия лагерей ГУЛАГа в Челябинске в 1953 году. Сын его художник-самоучка жил со мной в одном доме. Жена его работала учительницей в одной школе с моей женой. И вот однажды летом я увидел своего бывшего следователя у моего дома. Он сидел на скамейке. Я внутренне вздрогнул, но не подал виду, что узнал его. Видимо, он узнал меня, так как через некоторое время при встрече сын его в разговоре, между делом, сказал, что отец его работал в НКВД, но был списан по психическому заболеванию на пенсию. И это спасло его. В 1941 году по приказу Кагановича был расстрелян весь состав следователей Магнитогорского НКВД, в том числе и Пушков.
Тогда, на следствии у Назарова, я расценил его корректность и добропорядочность как особый изощренный прием воздействия на психику арестованного. Но после откровенного разговора с его сыном понял, что даже среди тогдашних озверелых следователей были люди, тяжело переживающие трагедии безвинных жертв террора.
После допроса у Назарова меня долго не вызывали. Тянулись дни мучительного ожидания. На моих глазах приводили с допросов истерзанных, избитых людей, страдавших не только от физической боли, но и душевной -они, возможно, предали родных, друзей... О, эти людские трагедии, - сколько я увидел их в своей мрачной камере!..
Ждать мне пришлось довольно долго - несколько месяцев. Шел уже 1939 год. И вот опять: "Ахтямов, к следователю!" Дело было ночью. Я уже спал, подложив под себя пальто. Сон тотчас отлетел прочь. Я вскочил на ноги.
Меня завели в хорошо оборудованный огромный кабинет. За большим столом, обставленным красивыми канцелярскими безделушками восседал незнакомый мне следователь. Вид его был грозен. Он указал мне на стул за поперечным столом.
Окрыленный и даже расслабленный корректностью допроса у Назарова, я в душе надеялся на какой-то благополучный исход, может, даже на признание невиновности и, как следствие, - освобождение.
Он протянул мне лист бумаги, ручку, пододвинул чернильницу: пиши. Сердце в моей груди екнуло, забилось учащено. И он начал диктовать текст, в котором говорилось о полном признании мною всех предъявленных обвинений. Мне был подан список на двадцать человек "соучастников", в основном начальников станов, цехов и моих друзей. Я перечеркал только что написанное и положил ручку на стол.
"Ты хоть знаешь, кто я такой? - с кривой ухмылкой спросил он. - Я замначальника НКВД Пушков. Дело твое буду вести сам".
Я подавленно молчал.
Пушков понял мое молчание как колебание и вновь взялся меня "обрабатывать": "Значит ты не веришь партии, товарищу Сталину и нам... Значит ты действительно враг народа. Врагов карают, а тех, кто не признает своих деяний - уничтожают!" Он нажал на кнопку звонка на столе, и через секунду за моей спиной выросли двое в мундирах НКВД.
"Выдайте вражине по заслугам и поставьте на стойку", - сказал он, встал, подошел сзади и с размаху влепил мне такую оплеуху, что, пролетев метра три по комнате я ударился о стену. Меня бодро подхватили железные лапы двух пушковских "церберов" и тут началось ... Один держал меня, другой лупил резиновой дубинкой. Потом держал тот, а другой - бил. Я летал между ними, как резиновый мячик. У них это получалось так ловко, что следователь хохотал от наслаждения этой картиной. Я еще был крепок и стал обороняться от ударов. Тогда один из тех двух, озверев, заломил мне руки за спину, а другой начал развязывать бечевку на брюках. Я понял - дело плохо - сейчас будут крутить яйца. (Использовалось в их следственном арсенале и такое жуткое средство. Арестованные рассказывали, что мало кто его выдерживал.) И тогда, не вырываясь, спокойно и твердо я сказал Пушкову: " Если вы не прекратите, то я подниму бунт, буду сопротивляться, и Вам придется иметь дело с моим трупом..."
Эти трое были немало озадачены. Такого, видимо, у них еще не бывало. И Пушков сказал одобрительно: "Парень молодец! Поставьте его на стопку".
Меня вывели в соседнюю комнату и поставили лицом к стене. Я и думал, почему Пушков сказал обо мне "Молодец" и почему меня перестали бить? Следовательно сопротивление дает результат и сопротивляться нужно. С другой стороны, если он пошел на уступку, может быть не раздражать его больше... Однако невыносимая боль в спине и суставах давали о себе знать. Я стоял уже более пяти часов. Позади осталась бессонная ночь, перенесенные побои. Силы кончились, и я присел. Меня тут же огрели дубинкой и заставили встать. Только отошли от меня, я опять сел. Меня избили так, что я больше не мог стоять. Вызвали Пушкова и он в бешенстве приказал: "Пора с ним кончать, в камеру его!" И вновь меня поволокли в подвал, но на этот раз в совершенно пустую камеру.
Грохнули за спиной засовы, я остался один. Не знаю, что это было: карцер или камера смертника. В томительном неведении проходили часы. Что они там решат, может быть, согласовывают с прокурором меру наказания за неповиновение. Какого наказания? лагерь, расстрел?..
Наконец за мною пришли и привели к Пушкову. Я стоял. Он, глядя на меня, долго молчал. Что думал он тогда? Ведь тоже человек. И родители его, наверное, нормальные люди, воспитывали по человеческим канонам. "Ну, ладно! -раскрыл рот. - Иди, мы тебя пожалели, но никому ни слова! Понял?" И повели меня в "родную" общую камеру. Сокамерники удивились: двое суток меня не было.
Я долго размышлял о происшедшем. Что означает "Мы тебя пожалели?" Что это, действительно камера смертников? Знал я от арестантов, что была в арсенале НКВД и такая пытка - в глухую камеру на площадь один квадратный метр, чуть более телефонной будки, набивали человек по шесть. Это называлось "парилка". Здесь можно было только стоять, прижавшись вплотную друг к другу. Температура воздуха в "парилке" доходила до температуры человеческого тела, то есть не менее 36 градусов С. От пота и человеческих испражнений вонь и духота были страшные. Люди теряли сознание. Выход был один - подписать любую клевету.
Много чего "гуманного" человечество придумало за свою историю, изощряясь в способах пыток человека. НКВД ничем не чурался.
И все же до сих пор остается для меня вопрос: почему они не добили меня тогда? Возможно сверху дали "отбой" этой компании. Ведь уже приближался конец 1939 года. Репрессии оголили кадры ведущих специалистов производства, науки, армии. Даже мы, долгоседы, почувствовали определенные послабления в методах допроса, но, увы, и мы уже ослабли физически и духовно. Сокамерники давно уже выглядели ходячими скелетами. Чувствовались отрешенность, безразличие, апатия. На пищу уже не кидались как прежде и миски не вылизывали дочиста. Люди больше дремали, сидя или лежа. Охранники уже не запрещали спать днем, как прежде. Каждый день нас выводили на прогулку. Она продолжалась по четверти часа в крошечном внутреннем дворике, обнесенном высокими стенами, куда не попадало солнце. В это время дежурные арестанты выносили парашу, меняли воду в баке, убирали камеру.
На дворе стояла поздняя осень 1939 года. Позади был год со дня ареста. Что ждало меня впереди? Что за жизнь за этими стенами? Ведь все еще полная изоляция, ни клочка газеты. Поток "новобранцев" сократился, все как-то замерло.
К концу года допросы возобновились, сколько их было, я не помню, но много, наверное, не менее ста. То опять у Степанова, то еще у других, но прежних жестокостей, пыток и избиений уже стало меньше. Допросы теперь сосредоточились на связях с немцами, шефмонтерами фирмы "Зимаг и Клейн". Причем меня больше убеждали, что мое признание нужно для раскрытия их шпионской сети на комбинате.
Для сопоставления того, что же происходило в эти ужасные годы в стране, за стенами НКВД ниже я привожу цитаты из современной прессы о правде, которая стала известна нам спустя многие десятилетия. (Газета - «Известия» №62 3 апреля 1996 г. Ужасающий террор Сталина )
Всесоюзная Коммунистическая партия (большевиков)
ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ
№1 №П64 .22 Т.т. Ежову, Вышинскому
5 сентября 1938 г. Обкомам, крайкомам, ЦК Нацкомпартий
Выписка из протокола № 64 Политбюро ЦК от 193 г. НН.
Решение от 15.1Х.38 г.
22. - Вопрос НКВД
1. Принять предложение НКВД о передаче оставшихся нерассмотренных следственных дел на арестованных по к. р. национальным контингентам, согласно приказов НКВД СССР №№ 00485 и 00593 - 1937 года и №№ 302 и 326 - 1938 года, на рассмотрение Особых Троек на местах.
2. Особые тройки образуются в составе: первого секретаря обкома, крайкома ВКП(б) или ЦК нацкомпартий, начальника соответствующего Управления НКВД и Прокурора области, края, республики.
В Украинской и Казахской ССР и в Дальне-Восточном крае особые тройки создаются по областям.
3. Особые тройки рассматривают дела в отношении лиц, арестованных только 1-го августа 1938 года и заканчивают работу в 2-х месячный срок.
4. Дела на всех лиц, указанных нац. к. р. контингентов, арестованных после 1-го августа 1938 года направляются для рассмотрения в соответствующие судебные органы, по подсудности (Военные трибуналы, линейные и областные суды. Военную Коллегию Верховного Суда), а также на особое Совещание при НКВД СССР.
5. Предоставить право особым тройкам выносить приговора в соответствии с приказом НКВД СССР № 00485 от 26-го августа 1937 года по первой и второй категории, а также возвращать дела на доследование и выносить решения об освобождении обвиняемых из под стражи, если в делах нет достаточных материалов для осуждения обвиняемых.
6. Решения особых троек по первой категории приводить в исполнение НЕМЕДЛЕННО.
Секретарь ЦК И. Сталин
------------------------
План-задание на массовый расстрел (1категория)
и в ГУЛАГ (2 категория)
№1157.48 Тов. Ежову - все; 31.11938 Обкомам, крайкомам.
Решение от 17. П. 1938
выписка из протокола № 57 заседания Политбюро ЦК от 1938 г.
№2. Решение от 31.1.38 г.
18. Об антисоветских элементах
а) Принять предложение НКВД СССР об утверждении дополнительного количества подлежащих репрессии бывших кулаков, уголовников и активного антисоветского элемента, по следующим краям, областям, республикам
1) Армянская ССР - 1000 ч. по 1 кат. и 1000 ч. по II-й
2) Белорусская ССР - 1500 " -"-
3) Украинская ССР - 6000"- "-
4) Грузинская ССР - 1500 " -"-
5) Азербайдж. ССР - 2000" -"-
6) Туркменок. ССР - 1000" -"-
7) Киргизская ССР- 500" -"-
8) Таджикская ССР - 1000" -"- и 500 чел. по II кат.
9) Узбекская ССР - 2000" -"- 500 -"-
10) ДВК - 8000" -"- 2000 -"-
11) Читинская обл. -1500" -"- 500 -"-
12) Бурят-Монгол. - 500"-"- 500 -"-
13)Иркутская обл. - 3000" -"- 500 -"-
14) Красноярска?. - 1500" - 500 -"-
15) Новосибирск.обл. -1000" -"-
16) Омская область - 3000" -"- 2000 -"-
17) Алтайск. кр. - 2000" -"- 1000 -"-
18) Ленинградск.обл. - 3000" -"-
19) Карельская АССР -500" -"-200" -"-
20) Калининская обл. 1500"-"- 500"
21) Московская обл. - 4000" -"-
22) Свердловская обл. - 2000"
б) Предложить НКВД СССР всю операцию по указанным выше областям, краям и республикам закончить не позднее 15 марта 1938 года, а по ДВК не позднее 1-го апреля 1938 года.
в) В соответствии с настоящим постановлением продлить работу троек по рассмотрению дел на бывших кулаков, уголовников и антисоветских элементов в областях, краях и республиках, перечисленных в пункте "а".
Во всех остальных краях, областях и республиках работу троек закончить не позднее 15-го февраля 1938 года с тем. чтобы к этому сроку были закончены и рассмотрены все Дела в пределах установленных для этих краев, областей и республик лимитов.
Секретарь ЦК И. Сталин
-----------------
№ П 58.67 17 февраля -1938 Тов. Фриновскому
№3 Выписка из протокола №58 заседания Политбюро ЦК ВКП(б)
67. Вопрос НКВД.
Дополнительно разрешить НКВД Украины провести аресты кулацкого и прочего антисоветского элемента к рассмотрению дела их на тройках, увеличив лимит для НКВД УССР на тридцать тысяч.
Секретарь ЦК И.Сталин
-----------------------
№ 4. ШИФРОВКА вх. № 33551Получ. 17. УП -1938 г. 2 ч. 40 м.
Расшифр. 17 УП 11 ч. 25 м.
Из Минска СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКЩб) ТОВАРИЩУ СТАЛИНУ
Куда и кому
СЕКРЕТАРЯМ ЦК ВКЩб) ТОВАРИЩУ ЕЖОВУ. ТОВАРИЩУ АНДРЕЕВУ
НКВД БССР выявлены пограничных и приграничных районах кулацко-повстанческие белогвардейские элементы бывшие жандармы, провокаторы, полицейские, эсеры, активные нацмены, кулаки актизирующие свою к-р деятельность путем организации поджогов (за май-июнь раскрыто больше ста поджогов колхозных дворов), проявляющие повстанческие и террористические тенденции связи с чем добиваюсь рассмотрения внесудебном порядке на особой тройке две тысячи по первой категории и три тысячи по второй.
--------------------------------
16.УП. ПОНОМАРЕНКО. №1009.
Решение от ХЛ 1937 г.
№5. -Вопросы НКВД.
а) Утвердить предложение ЦК КП(б) Казахстана об увеличении количества репрессированных, по Казахстану на 600 человек по первой категории и на 1.000 человек - по второй категории.
б) Утвердить по Дагестанской АССР количество репрессированных кулаков и к.-р. элементов по первой категории на 800 человек.
Секретарь цк И. Сталин
-------------------------------------
№6. Москва. ЦК ВКП(б) тов. Сталину.
Работа тройки закончена, в пределах лимитов по области репрессировано осуждено 9600 кулацкого, эсеровского, повстанческого, других антисоветских элементов. Дополнительно вскрываются кулацко-белогвардейские элементы, проводящие подрывную работу, всего по области учтено до 9 тысяч кулацкого и антисоветского элемента.
Обком просим установления дополнительного лимита первой категории 3 тысячи, второй категории две тысячи, продлить срок операции до 20 марта.
Секретарь обкома ВКП(б) тов. КАГАНОВИЧ
-------------------
№7. Москва, ЦК ВКП(б) тов. СТАЛИНУ
НКВД тов. ЕЖОВУ
Ввиду незаконченной очистки области от правотроцкистских белогвардейских панмонгольских контрреволюционно-враждебных элементов, колчаковцев, харбинцев, эсеров, кулаков подпадающих под первую категорию, - просим ЦК ВКП(6) разрешить дополнительно лимит по первой категории для Иркутской области на 5 тысяч.
Секретарь обкома ВКП(б) Филиппов Начальник УНКВД Малышев
-------------------------------
№8. Решение от 24.1Х.-1937 г
25. -.06 антисоветских элементах.
(ПБ от 11.УП.37 г., пр.М.31, п.212)
В целях очистки Армении от антисоветских элементов, разрешить ЦК КП(б) Армении увеличить количество репрессированных по первой категории на 1500 человек.
Секретарь ЦК И. Сталин
---------------------------------
№9. Из Омска 13 августа 1937 года.
Начальнику ВНУДЕЛ - тов. ЕЖОВУ.
По состоянию на 13 августа по Омской области первой категории арестовано 5.444 человека, изъято оружия 1000 экземпляров.
Прошу дать указания по моему письму №365 относительно увеличения лимита первой категории до 8 тысяч человек.
13.НШ №1962 ГОРБАЧ
На этой телеграмме рукой вождя сделана приписка "т. Ежову За увеличение лимита в 8 тысяч И Сталин".
------------------------------------------
Юрий Феофанов "Известия"
О сталинском терроре написано более чем достаточно. Документы и свидетельства тех лет, кажется, должны бы уже стать лишь достоянием Истории. Однако мини- и максипрограммы, партий и движений, называющих себя патриотическими, высказывания их лиднров , да и просто упорный отказ коммунистических вождей хотя бы покаяться - все это делает прошлое злобой дня. Почему мы выбрали эти более чем лаконичные документы из океана им подобных? Принято считать, что из центра, из штаба революции, из политбюро ЦК ВКП(б) шли указания на места относительно развязывания массового террора: что Ленин, а потом Сталин нацеливали карательные органы на тотальные репрессии, а на местах лишь послушно выполняли указания Москвы...Так действительно было. Например, решение политбюро ЦК ВКП(б) от 15.10.38 г. - это фактически законодательный акт, устанавливающий нормы судоустройства и судопроизводства(документ №1). А рядом директива, тоже имевшая силу закона, о конкретном применив норм коммунистической репрессивной машины (документ №2).
Три следующих решения политбюро(документы 3, А, 5) - это благословения из центра руководителям братских советских социалистических республик на расправу со своими народами. Что страшно в этих документах. так это строго бюрократическое лимитирование уничтожения живых людей...Но, категории 3 тысячи, второй категории две тысячи, продлить срок операции пожалуй самое ужасное - это инициатива мест( документы 6-8). Партийные вожди из Горького, Иркутска, Армении по собственной инициативе просят об увеличении лимитов на отстрел сограждан - 3 тысячи, 5 тысяч, 1500 "по первой категории" означал расстрел без следствия, суда и даже без права на просьбу сохранить жизнь. На документе под №9 обращении из Омска к наркому Ежову зафиксирована собственноручная резолюция Вождя, обрекающая на дополнительное уничтожение 8 тысяч совсем неведомых ему живых людей.
Пепел сожженного инквизицией отца стучал в сердце бессмертного Тиля, боровшегося за свободу своего народа. Так неужели пепел перемолотого и сожженного народа не застучит в наши сердца? Впрочем, это уже патетика. Она не вяжется с бюрократической лексикой коммунистического режима: лимиты, средства - на кирпич, бетон, трубы для строительства социализма. Все по-деловому, в плановом порядке.
В этом вся сущность режима.
Сколько жизней унес коммунистический террор? По некоторым подсчетам(Р. Конвест, Д. Волкогоиов), только прямые репрессии 30-х годов погубили 16-20 миллионов человек. Если же иметь в виду террор гражданской войны, коллективизации, высылку целых народов, репрессии военнопленных, судьбы семей "врагов народа" - один бог знает сколько душ загублено советской коммунистической властью...
Но вернемся к прерванной линии повествования.
...Звучало это по-детски, наивно. Я категорически отрицал свою причастность к чему-либо и даже так осмелел, что попросил повторной очной ставки с Клоцем и другими "свидетелями". Но этого следователи не сделали, да и, вероятно, не могли. Допрос по шпионажу прекратился. И все же я почувствовал, что дело приняло новый оборот для меня. Стали впервые спрашивать об отце. Я рассказал им то, что было известно всем в Зайсане. Отец - потомственный мулла, одновременно был учителем и т.д.
Дошли они и до брата Ибрагима, потом взялись за сестру Фатиму, сестру Асьму и ее мужа Зию Мужавирова, когда-то окончившего колледж в США.
Последние годы жизни моего зятя Зии складывались трудно. Его арестовали в 1936 году, продержали несколько месяцев в застенках НКВД и выпустили. В 1937 году арестовали вторично, и о нем долго не было известий. Потом семье сообщили: расстрелян, как "враг народа". Асьма и ее двое детей, как семья "врага народа", тут же были выброшены из квартиры. Друзья, организация "Башзолото", в которой Зия работал до ареста, отвернулись от моей сестры, нигде ее не принимали на работу. Один ребенок от голода и болезней умер. Асьма, гонимая всюду, со вторым ребенком уехала к матери в Ташкент. Там жизнь тоже была не сладка; всюду единый, одураченный советский народ. Однако своего сына она вырастила достойным человеком. Он окончил Среднеазиатский университет с отличием. Работает успешно. У него семья...
...Припомнили мне мое воздержание при голосовании на бюро НТС за исключение подозреваемых якобы в антисоветских действиях членов и мои неодобрительные высказывания об этих огульных голосованиях и повальных арестах лучших кадров комбината.
...Новые допросы страшно меня встревожили. Я теперь боялся за брата, сестер и их семьи. Что станет с ними, если я не сумею аргументированно отстоять их перед следователями... А главное - отстоять себя, выстоять во что бы то ни стало, выдержать эти пытки и душевные терзания. Нужно твердо настаивать на том, что я невиновен, ни в чем не замешан. Я честный, лояльный гражданин.
Вызовы и допросы участились. Иногда допрашивали дважды в сутки - днем и ночью. Следователи менялись, словно на мне шла какая-то тренировка. Мне уже приписывали национализм. Спрашивали, почему поехал в отпускное турне по Средней Азии и Кавказу, с кем виделся, с какими националистическими организациями связан, почему на учебу в ленинградский политехнический был командирован из Узбекистана Председателем СНК Файзуллой Ходжаевым... И хотя теперь мои силы были не те, что в начале ареста, одно успокаивало: если они ищут все новые мотивы обвинения, все их дело на меня шито белыми нитками. Они тоже люди, успокаивал я сам себя, думая о следователях, их силы тоже не беспредельны. Будем бороться. Кто выдержит - тот победит...
День за днем, месяц за месяцем шла моя борьба со следственной машиной НКВД, и я выходил победителем, одно за другим отвергая их надуманные обвинения. Уже по камере среди арестантов шел слушок о моем скором освобождении, да и я уже, грешным делом подумывал об этом. Каюсь, забыл я афористическую фразу своего первого следователя Степанова: "мы невинных не берем!"
В один из дней, видимо, после тяжелого допроса, с одним из арестантов - долгоседов случился сердечный приступ. Может быть, инфаркт. Он, бледный, хватаясь за левую сторону груди, корчился на полу и задыхался. Вид его был ужасен. Я постучал в дверь, требуя врача: "Человек умирает!" А в ответ услышал: "Какой он человек? Умрет - одной вражиной будет меньше". Это был новый караульный. В его сердце, должно быть, еще кипела злоба, посеянная большевистскими байками о классовой борьбе. Постоянные охранники НКВД уже не были такими равнодушно-жестокими. Они успели проникнуться сочувствием к нам, видя постоянно перед собой измученных, безответных людей. И все же я постучал в дверь еще раз, требовательно. Вскоре всю камеру вывели на прогулку, а его убрали. Кто убрал, куда убрал? Никто ничего об этом не знал.
Этот случай показывает отношение системы НКВД к нам, начиная от охранника и кончая руководителями высших сфер, все верили, что мы действительно шпионы, террористы. Они считали, что делают доброе дело, презирая и карая нас.
Бог... Странное дело, но на воле я редко вспоминал о Нем, хотя был сыном муллы, знал многие выдержки из Корана наизусть. Однако в подвальной неволе я стал необыкновенно набожным, утром и вечером вспоминал Аллаха, постоянно обращался к нему за помощью, читая про себя молитву. Когда собирался на допрос к следователю, то просил у Него силы, а когда возвращался, благодарил Его, читая молитву. В состоянии той безнадежности, в неравной борьбе со злом это придавало мне силы, вселяло надежду, облегчало душу.
Я видел и слышал, как все по камере также вспоминают Бога и молятся ему, кто как может, хотя среди них большей частью были атеисты, не знавшие никаких молитв.
Невозможно не только описать, но даже вообразить это безысходное состояние физически и духовно опустошенных, доведенных пытками до крайнего отчаяния существ, пребывающих в абсолютной изоляции от мира. Когда человеческая душа теряет последнюю опору в жизни, то человек неизбежно обращается с последней надеждой к единственно возможному - к своему Небесному Отцу за помощью и поддержкой. Просите. И получите.
...На исходе 1939 год. А нас, долгоседов, все таскают на допросы, выставляя все те же фантастические обвинения. Мы же, как каменные, твердим в ответ одно и то же.
В системе НКВД, несмотря на ее широчайшие полномочия и на практическую вседозволенность, существовало одно жестокое парадоксальное правило: без письменного признания заключенным своей "вины" ни суд, ни тройка, ни трибунал дело не рассматривали.
И вот в конце декабря зычный крик в дверь нашей подвальной камеры: "Ахтямов с вещами!" Что тут было! Все заволновались необыкновенно: "Домой, Якуб Ахмедович, домой!" - одни поздравляют, другие, более близкие знакомые, просят передать семьям, что они Живы и невинны, они не "враги народа". Какой был переполох! Говорили, что начало конца, скоро все выйдут из темницы, что эти муки - награда им за стойкость, мужество и честность. Я же весь дрожу, сердце колотится, как птица в клетке, хочет вырваться на волю раньше тела. Что собирать арестанту, какие вещи? Надел свое демисезонное пальто, измочаленную шляпу, взял кусок черного хлеба граммов сто и хотел сунуть в рот, но передумал - отдал товарищу. Зачем мне теперь? Ведь иду на волю. там наемся.
Меня вывели во внутренний дворик. Жду. Жутко. Холодно. Скоро уже январь. Обращаюсь к охраннику, дескать, долго нас еще тут будут держать на холоде? Он же в ответ обложил меня матом и отвечает: "Завербовать хочешь, вражина?" Обмер я: значит что-то не то они против меня сегодня затеяли! Вывели ко мне еще двух из нашей камеры, потом из других. Набралось человек двадцать. Стоим в недоумении.
Привезли нас в тюремный двор. Тюрьму многие расценивали как курорт, по сравнению с подвалом НКВД. Нас поместили всех в одну камеру с деревянным полом: правда, коек и матрацев здесь тоже не было.
На другой день разрешили тем, у кого есть на счету деньги, изъятые при аресте, купить в тюремном ларьке съестное. Это был дурной признак, такие "привилегии" давались только осужденным. И все же это был праздник. Неясно было только одно, сколько брать, на сколько дней, что впереди - свобода или тюрьма? Сомнения безжалостно точили мое сердце.
И вновь первым, видимо, по алфавиту, вызывают меня с вещами. Их у меня после отоваривания в тюремном ларьке теперь стало заметно больше. Но брать или не брать их с собой? если на свободу, то зачем они? А если нет...Но так уж устроен бедный человек! Все ему хочется надеяться на лучшее.
Приводят в кабинет. За столом - трое в форме НКВД. Стула не предлагают. Один встает и читает с листка:
"Постановлением особого совещания НКВД СССР от 26 января 1940 года вы осуждены на три года исправительно-трудовых лагерей за антисоветскую деятельность".
Вот так. Все стало ясно! Я буквально взорвался, себя не помня, выпалил все, что накопилось в душе за время подвальной отсидки: "Не мы, а вы- враги народа! Истребляете лучшие силы страны. Слезы и кровь безвинных жертв на вашей совести. История еще заклеймит ваши черные имена..." Они вначале опешили, а потом один говорит спокойно:
"Дурак, хочешь заработать еще одну статью? Подпиши справку, что с "приговором ознакомлен..." Я отказался, и меня увели. В скором времени стали вводить новых осужденных особым совещанием, моих сокамерников и других. Сроки были разные: от минимального, как у меня, до 15 лет. Всех долгоседов-отказников осудили разом, в одно время. В общем, на душе стало легче. Уже не висит над тобой, подобно дамоклову мечу, неопределенность. Лагерь, так лагерь. Будем трудиться во славу любимого "Отца всех народов".
А с другой стороны, из крупного "врага народа", которому "шились" статьи 58 п.6, 58 п.8, 58 п. 11 УК РСФСР, то есть шпиона, террориста и троцкиста особым совещанием НКВД я был низвергнут до простого антисоветчика со сроком наказания три года исправительно-трудовых лагерей. Даже обидно как-то получать такой смехотворный срок за такие предварительные мучения на следствиях.
Вскоре всех осужденных вновь вызвали с вещами. Меня на тюремном дворе поставили отдельно. Я опять засомневался, неужели на свободу!?
Прозвучала команда для караульных. Двое конвоиров ( один был с собакой) взяли меня и повели... Переход через город на вокзал был весьма примечателен. Выглядело это, вероятно, жутковато. Полуживой скелет в мятом демисезонном пальто, шляпе, с "сидором" за спиной. Люди, среди которых, возможно, встречались и мои знакомые шарахались в подворотню.
На станции нас под собачий лай с толпой других таких же" заключенных загнали в коричневый товарный вагон. С железным лязганьем захлопнулась дверь, щелкнули засовы. Состав тронулся. Адрес известен - ГУЛАГ.
Колоколов не слышно по России,
Лишь изредка вспорхнет печальный стон...
Какое небо надо мною синее,
Но отчего на душах тяжкий сон?
Проснитесь, россияне, пробудитесь!
Взгляните детям в чуждые глаза,
От дьвявольских деяний отрекитесь...
Скатилась по небу кровавая слеза.
Вскипай же, кровь, от Материнской боли!
И, глянувши окрест, поражены -
От дьявольской, ГУЛАГовской неволи
Не только храмы, души сожжены!
Ада Листопад
Тюрьма Челябинская. Старинная. Стены метровой толщины - надежно строили в прежнее время подобные заведения. Подвальная камера углублена в землю метра на полтора-два, двери арочные, ступенями. Пол бетонный, окна узкие, зашоренные. Вот такая мрачная архитектура этого заведения мне запомнилась.
Расположились в камере, кто как мог. Коек, постелей, даже соломы, естественно, нет - в советской системе тюрем не полагалось. Впрочем, нам не привыкать к скотскому образу, благо хоть покушать есть что с собой.
Только принялись трапезничать, как с лязгом распахнулась дверь и по ступенькам кубарем скатываются два детских тела. Мальчики лет по десять, полураздетые, избитые, все в синяках. Один поднялся сам, а второй остался лежать. Я сразу же подбежал к нему, поднял и отнес на свое пальто, разостланное на полу. Тело мальчика обвисло на моих руках, словно он был без костей, или все кости в нем были переломаны. Глаза его были закрыты и затекли от синяков.
Я быстро развел в кружке шоколадный порошок и хотел напоить мальчика. Но он вдруг ожил, зажал одной рукой рот, а второй отпихнул кружку. Я очень удивился и спрашиваю у второго: " В чем дело?" Второй отвечает: "Да у него рот поганый, не будет он из твоей кружки пить."
Пришлось расспросить словоохотливого малыша об их тюремных мытарствах, и, показалось мне, свет померк перед глазами. Этих детей тюремщики посадили к ворам и жуликам, уголовникам. Когда они узнали, что это дети "врагов народа", стали надругаться над ними, постоянно называя "вражинами". Били, когда им хотелось, играли на них в карты, насиловали, применяя самые циничные методы, унижающие человеческую личность. Читатель, вероятно, понял о чем идет речь. Однако второй мальчик оказался непокорней и занозистей, его тут же скрутили, разжали зубы ложкой и мочились прямо в рот... Заставляли сосать член...
В камере была мертвая тишина. Многие не скрывали слез, вспоминая, видимо, своих детей, внуков...На все, Господи, воля Твоя! Но за что же детям такие муки, за что?
У мальчика был жар. Я постучал в дверь, потребовав врача. В ответ охранник ответил: "Ничего, они живучие, а умрет - одним вражьим ублюдком будет меньше." Этот неслыханный цинизм буквально сдавил мое сердце, и от бессилия я зарыдал впервые в жизни. Рыдания душили меня. В отчаянии я подошел к параше, снял деревянную крышку и начал барабанить по железной двери. Арестанты окаменели. На шум сбежались, наверное, полтюрьмы охранников, Раскрылась дверь, появились тюремщики с наганами: " Всем на пол! Бунт? Всех расстреляем!"
Я спокойно объяснил, что бунта нет. Просто требуется врач, оказать помощь больному ребенку. Главный посмотрел на лежащего на полу мальчика и ответил: "Будет врач, чего шум поднял, дурень, хочешь статью заработать!?"
Через некоторое время явился врач. Осмотрел мальчика: переломов нет, кости целы, избит в самом деле сильно...Все пройдет, нужно только покормить и дать . отдых...Врач попытался дать ребенку какую-то таблетку, но тот не принял. Мальчик, видимо, все видел и слышал. Он позвал меня. Я сел к нему. Он взял мою ладонь и приложил к лицу. Я долго сидел рядом, не отнимая руки, а ребенок, обхватив обеими ручонками мою ладонь, забылся в тяжелом тюремном сне...Уже заполночь, но камера не спала. Второго мальчика тоже пригрели, убаюкали. Заключенные тихо переговаривались, вспоминая своих детей, изливали друг другу душу. Мой ребенок, его звали Петей, очнулся, потянул меня. Я понял его, прилег рядом. Он прижался ко мне и опять заснул. Утром жар у него спал, но он не хотел просыпаться, не открывал глаза, а все жался ко мне, словно хотел спрятаться.
Бедный ребенок! После пережитого тюремного ужаса, быть может, впервые за последние дни ощутил людское тепло и ласку. Проснулся и второй мальчик - Коля. Трудно описать, что творилось в камере! Несчастные люди, измученные, потерявшие всякую надежду на радость, вдруг словно оттаяли. Их сумрачные лица разгладились, глаза засияли. В них засветилась ожившая любовь к детям, этим несчастным жертвам сталинского террора. Люди вдруг ожили - кто несет хлеб мальчикам, кто сахар. Каждому хотелось притронуться к детям, приласкать. Дети стали любимцами нашей камеры; истосковавшись по простым человеческим чувствам, люди сообща как бы усыновили их. Радостно было смотреть на своих духовно пробужденных сокамерников. Подали в окно завтрак. Главное - горячий чай, целый бак. У нас оказалась своя заварка - чай из ларька, вместо молока - шоколадный порошок. За все тюремные годы это был первый радостный завтрак. Послышался даже смех. О, Господи, много ли нужно человеку для счастья такого мимолетного.
Коля уплетал еду за обе щеки, а Петя поначалу дичился, но потом, видя, что никто им не брезгует, тоже начал пить чай с наслаждением. Может быть, это был их последний пир, что ждало детей впереди?..
Мальчики рассказали нам о своей судьбе. Петя был единственным сыном инженера Баймакского медеплавильного завода, мать - учительница русского языка и литературы. Оба члены партии. Семья была дружной.
Сначала арестовали его мать. Петя не понимал, что это такое. Пришли двое, вызвали соседей - понятых и начали что-то искать, перевернув в доме все вверх дном. Петя только помнил, что мать плакала навзрыд и все повторяла: не виновата, это из-за портрета Сталина... Все произошло случайно, люди подтвердят... Отец успокаивал мать - это ошибка, они разберутся и освободят. Когда они растоптали Петины книги и игрушки, он кинулся с кулаками на них. Тогда один из тех двух схватил Петю за шиворот, и отец кинулся на него. Они швырнули отца на туалетный столик, разбив зеркало...
Разбитое зеркало - разбитая судьба человека, семьи, целой страны.
Отец ходил всюду, хлопотал за мать, но все бесполезно. Настал день, вернее ночь, и они пришли за ним. Пока шел обыск и опись вещей, он сидел, обняв сына, и слезы беззвучно текли из его глаз. Петя тоже плакал. На прощание отец сказал ему: "Ну, Петенька, наступили для нас тяжелые дни. Ты уже большой, помни - мы не виноваты, не враги своему народу. Держись, не падай духом, терпи и жди. Главное, будь человеком, борись..."
Отца увезли в "черном вороне", а сын вернулся в пустую разграбленную квартиру, хотелось плакать, но слез не было. В школе все сторонились его, называли сыном врага народа. Из пионеров исключили. Целыми днями и даже ночами он ходил около здания НКВД, просил пустить его к отцу или матери. И однажды из этого дома вышел человек с доброй улыбкой и повел мальчика за собой. Он обрадовался, что увидит родителей, но его затолкнули в машину, увезли в тюрьму и посадили в камеру к уголовникам.
Его вначале приняли за своего и отнеслись неплохо, но узнав, что он сын "врага народа", стали издеваться...
Судьба второго ребенка - Коли - весьма схожа с судьбой Пети. Родители его из рабочих, оба - члены партии. После ареста родителей он, так же, как Петя, прошел полосу отчуждения в школе, на улице, пока его не определили в детдом, где повторилось то же самое. Коля защищал себя сам - дрался, грубил, когда оскорбляли его воспитатели. Видимо директор позвонил в НКВД, и Колю тоже увезли в тюрьму, посадив в одну камеру с уголовниками, где уже был Петя...
В Челябинской пересыльной тюрьме мы прожили восемь дней. Дети на наших глазах окрепли, пищи с учетом наших запасов было достаточно. Петя спал рядом со мной, непременно обняв меня. Чувствовалось, что он мальчик интеллигентный и заласканный. Боже, думал я, как трудно будет ему дальше! Заключенные в камере собрали из своих лохмотьев кое-какую одежду, портянки. Нашлись даже портные, которые из общего тряпья сшили им нечто вроде теплых пальтишек.
В камере я им пересказывал приключенческие романы, которые читал раньше - "Трех мушкетеров", историю Робин Гуда, "Графа Монте Кристо", читал стихи Пушкина, Есенина, Лермонтова. Сокамерники ожили, были довольны, дети - тем более.
Интересно, думал я, вот два мальчика, совершенно разные в экстремальных условиях. Что тут влияет - воспитание или гены? Казалось, что воспитывались в равных условиях...А что же можно сказать об их бездушных соседях, друзьях, сослуживцах, учителях, детях в школах и детдомах! Как растлили их души до омерзения за эти годы господства идеологии люмпенов, что стало с их генами. Возможно ли восстановить их до изначального уровня нормальности? сколько десятилетий, а может, столетий потребуется на это?
И вот для всех началась полоса новых испытаний. Автомашиной под конвоем доставили нас на вокзал и погрузили в "столыпинские" вагоны. В отличие от товарных, скотных вагонов эти - вполне приличные, чистые, светлые, внутри разделены на отдельные купе с трехъярусными жесткими полками. Они закрыты сплошными, на всю длину вагона железными решетками, с отдельными дверьми на замках. По коридору, вдоль этих зарешеченных купе, ходят два конвоира с оружием.
Везли нас до Новосибирска двое суток. Оба ребенка были со мной в купе. Питались мы за счет имевшихся запасов хорошо, но не было воды. На вторые сутки они запросили пить. Я обратился к конвоирам, но в ответ мне было лишь суровое молчание. Им запрещено уставом разговаривать с арестантами. Их заклинали именами братьев, сыновей, отцов, матерей, но они были глухи к нашим мольбам.
В Новосибирске высадили, приказали сесть кругом на снег. "Кто встанет - считается за побег! - предупредил кто-то из охраны, имеющий право на общение с нами. - Конвой применяет оружие без предупреждения!"
Мы присели на корточки, многие из нас были полураздеты, в худых туфлях, уже давно без носков. Видим, дети начинают дрожать от холода, коченеют. Мороз! На улице конец февраля 1940 года. Решили так: принимаем детей на колени и так, передавая по кругу друг другу, греем их.
Наконец подали бортовые машины и нас повезли в пересыльную тюрьму. Детей сразу же отделили, дальше путь их лежал в отдельные лагеря для детей "врагов народа". Вынесли ли они физически и духовно те неслыханные нечеловеческие издевательства и насилие? - больше о них я ничего не знаю.
Несколько дней в Новосибирской тюрьме были невыносимо тягостны. Люди как-то сникли, ушли в себя. Одни сидели в раздумье, другие ходили из угла в угол, не находя себе места. Видел я и таких, которые, уткнувшись в край пальтеца, тихо, украдкой плакали.
По-моему, наша встреча с этими мальчиками и последовавшая за ней разлука, надломили многих, даже видавших виды. Новое потрясение, казалось, было выше наших сил. Словом, настроение было у всех скверное. Мы уже две недели не мылись, не ходили в баню или душ.
Вскоре заболел один из заключенных, за ним еще сразу двое, лежали голодные и есть не хотели. Вызвали врача, на этот раз он явился довольно быстро, осмотрел больных и всех троих велел забрать из камеры, сказали, что в санчасть. Это тоже подействовало на нас еще более удручающее. В общем, жили мы как бы в ожидании смерти. Тревога в наших душах нарастала - и в серьезности положения уже нельзя было сомневаться. Едва ли кто даже подозревал, какие испытания нас еще ожидают.
Ад на земле Божьей
Кто не был, тот будет,
А кто был, тот не забудет!
(молва)
И снова "столыпинский" вагон. Теперь привезли нас в Канск. Здесь располагались основные лагеря для политзаключенных. В этих краях еще в прошлом веке отбывали свое наказание декабристы. Эх, нам бы их условия содержания!
Поговаривали, что в нашем лагере было около десяти тысяч заключенных, они содержались в деревянных бараках, огороженных высоким деревянным забором и двумя рядами колючей проволки. По углам лагеря вышки с вооруженными охранниками. Говорили, что наружный ряд колючей проволоки был под током. В лагере содержались только мужчины.
Нас сразу же повели на санобработку. Машинкой всех подстригли под "ноль". Провели тщательный досмотр - "шмон", все лишнее отобрали, в том числе и деньги. Выдали белье. Застиранное до грязно-серого цвета, в заплатках, по швам - гниды, остатки вшей, С кого оно? быть может, с умерших? А куда денешься, кому пожалуешься. Надевай, несчастный, и вперед - мотай свой срок! Выдали также армейское обмунидрование, тоже застиранное: полурваные гимнастерки и брюки в заплатах. Кусок мыла, алюминиевую кружку, миску и ложку... Провели медосмотр. Врачи и санитары из заключенных. За их работой наблюдали вольнонаемные и чекисты. Из полусотни прибывших отобрали девятерых, не способных к труду доходяг и послали в санчасть. Позже рассказывали, что семеро из них умерло в считанные дни. Я в те дни был на грани жизни и смерти: с 72 кг на воле потерял почти половину и весил теперь в лагере 34 килограмма.
Оставшихся зэков после медосмотра построили в колонну и повели в каптерку. Каждому выдали ветхие, латанные-пералатанные ватные брюки, бушлаты, ушанки, а также стеганные с подошвами из автомобильной резины ботинки "ЧТЗ" и брезентовые рукавицы. С этими "обновками" нас повели в барак. И в этом строю я впервые ощутил ужасающий смысл слова "раб". Я был раб. Раньше рабы доставались хозяевам в бою или как наследство от родственников. Они имели ценность, ими дорожили, как рабочей силой, ими торговали, их даже любили. А вот мы оказались дармовым товаром, без цены, вдобавок презираемые властями и одурманеным большевистской пропагандой народом.
Вохровец (лагерная полувоенизированная охрана из заключенных-бытовиков) с помощью старосты и дневальных разместили нас по нарам, затем был прочитан закон лагеря, барака. Мы, стоя в шеренге, безрадостно выслушали новое лагерное начальство. Нас всех влили в уже готовые бригады. Я попал к бригадиру Николаю Ивановичу Петрову. Он был из раскулаченных. В одной бригаде оказались инженеры, бухгалтера и рабочие.
Барак протянулся, как кишка, метров на тридцать. Посередине его был сделал сквозной проход шириной метра два с половиной, слева и справа стояли сплошные трехъярусные нары. Окна были только с торцевых концов барака. Проход освещался тусклым желтым светом электрических ламп, высвечивавших из темноты две огромные бочки в ржавой окалине - печки-"буржуйки". Дневальные поддерживали в них огонь, другого отопления здесь не предполагалось.
Перед отбоем в бараке обычно зимой стоял жуткий собачий холод, особенно чувствительный для тех, кто спал внизу, а уже после полуночи становилось жарко от дыхания более чем двухсот заключенных. Ах, какой стон и храп стоял здесь, сливающийся в единый страшный вой. Чад от испарений с грязных, больных тел для нормального человека был невыносим. Но самое страшное было тогда, когда кому-нибудь из заключенных снились былые пытки - вскакивают, кричат, будят других... После этих "сцен" подолгу не можешь уснуть...
"Нары" по толковому словарю Ушакова - это более-менее человеческое ложе, а лагерные нары - нечто совсем другое, похожее на нору, в которую можно только вползти, сесть на них невозможно. Лагерные нары - это сплошной дощатый настил, где арестанты лежат бок о бок, прижавшись друг к другу. Любое движение одного отражается на другом, а храп и кашель всегда направлен в лицо или затылок соседа. Свет почти не достигал изголовья. Там мрак, как в могиле.
На лагерных нарах нет никакой подстилки - голые, черные лоснящиеся доски, в щелях которых ползают, подстерегая бедного заключенного голодные кровососы - жуткие лагерные клопы. На них, как правило, лежат и спят, не раздеваясь, прямо в бушлате, ватных брюках и ботинках. Раздеться перед сном - холодно и страшно: запросто могут украсть одежду.
Вечер. Зэки толпятся у буржуек, сушат портянки, чинят одежду, ботинки. Кто-то, раздевшись догола, ищет в одежде вшей. Многие просто сидят с краю, свесив ноги с нар, Мое место во втором ярусе, десятый от торцевой стены барака. А вообще места не нумерованы, укладываются люди по счету, каждый знает соседей и оставляет место. Сесть же негде, только с торца нар. На дворе мороз. Куда податься бедному зэку! Полез в свою нору.
Устал за день. Хочется спать, но не могу. Закрою глаза - сразу наплывают думы, сердцебиение отдается в ушах, не могу успокоиться. Лезут в голову дурные мысли, о смысле жизни, например. Может кончить все разом? Ведь ничего хорошего уже не будет...
Встал. Вышел на мороз. Беспечная луна зависла на небе, звёзды безмятежно мерцают, а здесь, на земле - слезы, кровь, мука. Дали "отбой". Теперь уже нельзя ходить по зоне. Вернулся на свое место и долго-долго лежал без всяких мыслей... Проснулся ночью от возни по соседству и стонов. Кто-то умирал, звал кого-то родного. Из санчасти пришел сонный фельдшер, дал больному успокоительное. Он в самом деле умолк. Утром узнали - умер... Это обычное дело в лагерном бараке - был человек, чье-то дорогое дитя, отец, муж и нет его. Каждый день умирали несколько доходяг. С похоронами проблем нет. Мертвых сами арестанты кладут на сани и отвозят в общую яму - могилу, там снимают одежду (не пропадать же добру) и бросают. И так, пока яма не заполнится. Зима, ничего страшного.
"Подъем!" - гремит поутру. У штабного барака на проволоке висит буфер железнодорожного вагона. Звон от него зависает в морозном воздухе над зоной. Все разом встают, в проходе давка, толкотня, ругань, желающие умываются снегом. Бригадир выстроил нас в колонну - на завтрак.
Столовая - такой же деревянный барак. Здесь установлено четыре ряда узких длинных столов, скамеек нет; зэк должен съесть свой завтрак стоя за две-три минуты.
Бригадир с назначенным помощником получил по списку хлебные пайки: на виду у всех раздал пайки передовикам, перевыполнившим норму на 125 процентов - по 800 граммов, на 100 процентов - 600 граммов, а мне и еще троим на первый раз тоже по 600 граммов. Тем, кто норму не выполнил, выдавалось по 400 граммов хлеба на день для постепенного умирания от недоедания.
Надо было видеть, с какой, пронизывающей душу жадностью смотрели на эти пайки сорок пар глаз!..
"На развод!" - гремит по всей зоне. Бригада бегом к воротам. Горе опоздавшим. С ними на виду у всей зоны обязан расправляться бригадир. Как правило, бьют, но не до смерти. У заключенных доходяг и так "еле-еле душа в теле".
У ворот бригадам раздают наряды: на стройку заводов, домов, железной дороги, а в основном в леспромхоз, где принимали и разделывали лес, сплавляемый по реке Кан.
Лагерь наш в некоторой степени был пересыльным. Здесь шла пересортировка зэков. Лучших, то есть более здоровых, сильных отбирали на крупные стройки: тут оставляли доходяг или кандидатов в доходяги. Однако, как и всюду в советской стране, у лагеря был свой производственный план, и руководство правдой и неправдой ухитрялось оставлять в зоне и здоровых зэков.
В этот раз наш наряд был в леспромхоз. Это в четырех километрах от лагеря. Расстояние считается близким, и бригада в наряд идет пешком, окруженная конвоирами с собаками. Движение строго нормировано - восемьдесят шагов в минуту. Шаг в сторону или отставание считается за побег - конвой стреляет без предупреждения.... Сил нет идти, ноги еле держат, сердце бьется в груди, словно намерено выскочить, а идти надо. Идти из последних сил. Одна мысль движет тобой - не упасть, дойти... Бригадир без конца оборачивается и говорит: "держитесь, крепитесь!" - а когда видит, что мы на последнем издыхании, властно приказывает: "Иван, Гриша, подхватите новых!" - И сам подходит, берет меня под локоть.
Хорошо, что у нас такой бригадир. Говорят, что обычно бригадирами над политзэками ставят бытовиков, самых жестоких паханов, превосходящих в своих садистских наклонностях даже оперативников. Обычно, подобрав в подручные себе подобных, они эксплуатируют безответных политзаключенных...
Итак, чудом добрались до леспромхоза, и я свалился, задыхаясь, совершенно обессиленный. В таком состоянии были и многие другие. Сколько же потенциальной силы в человеке! Едва отдышавшись, мы взялись за свою работу. Нам нужно было пилить из бревен-маломерок рудостойки для крепежа проходов, штреков в шахтах.
Лагерный леспромхоз располагался вдоль берегов Кана. Территория была огорожена толстым горбылем (стройматериала хватало), поверху обтянута колючкой, а вдоль забора на обозримом расстоянии виднелись вышки для вооруженной охраны. Впрочем, сторожевая часть нового для меня производства была обычной. Я принялся вникать в технологию дела.
На реке устроены "карманы" для загона бревен. От них тянутся к крутому берегу шесть цепных транспортеров с поперечными брусками-ползунами. На них установлены острые зубцы, которые и подцепляют бревна. С одного конца транспортер опускается в реку, в карман, а с другого соединяется с электрической лебедкой. По обе стороны транспортеров высятся штабели бревен; видно, что укладка ручная. Зимой транспортеры не работали.
Заключенные разбирали штабеля, толкали их к циркулярной пиле, резали на нужные части, очищали от коры, рубили остатки сучьев и укладывали в клетки у железной дороги. Далее их предстояло погрузить в вагоны.
Нормы в леспромхозе довольно большие - по два кубометра в час на человека, а на двадцать - сорок кубометров. Выходило, что при десятичасовом рабочем дне нашей бригаде нужно было обработать четыреста кубометров леса.
В 13 часов привезли из лагеря обед. Раздавали его в двух местах. В одном кормили тех, кто перевыполнил норму -по два черпака баланды и по два черпака каши, к которой выдавалась проржавевшая селедка. В другом - тех, кто нормы не выполнял. Им наливали по черпаку баланды и клали по черпаку каши, но уже без селедки. Таким образом бригада делилась на две неравные части. Одна, вместе с бригадиром, получала повышенный паек, а другая, с помощником бригадира - сниженный... Мы, трое с нашего этапа, получили, конечно, паек пониженный. Так же, как все, мы жадно проглотили его. Полчаса обеденного времени пролетело незаметно. Расслабившись, с трудом после этого поднялись на работу.
Ни о чем постороннем после обеда уже не думалось. Мысль сосредоточена только на одном, - как бы продержаться до конца смены, как бы не упасть. Упавший во время работы самостоятельно не поднимался, его переводили в разряд доходяг, а это - работа в зоне, это - четырехсотграммовая пайка, это - прямой путь в могилу.
Наконец-то прозвучал "отбой" - закончилась работа в 1 смене. Я сразу же валюсь на кучу корья, остальные зэки -кто сидит, кто стоит - отдыхают. Большинство из них уже приспособились к этим каторжным условиям...
А вообще, применимо ли слово "каторжный" к условиям содержания в ГУЛАГе? Каторжане прошлого века имели какие-то права, пищу, теплую одежду. У них был строго регламентированный режим труда. Содержание на царской каторге соответствовало международным нормам права, человеческой жизни. Прочтите самый "страшный" роман Ф.М. Достоевского "Записки из "Мертвого дома". Да ведь это - просто курорт по сравнению с любым ГУЛАГовским лагерем. Мы, новички, знали, что нормы не выполнили и не могли их выполнить. Завтра в наряд нас могли не взять, оставить в зоне. И вот при всех бригадир говорит: "Молодцы, ребята! Зря я в вас сомневался, хотя вид у вас доходяг. Норму вы выполнили. Вам по шестьсот грамм хлеба обеспечено." Слова его целительным бальзамом легли на наши израненные души. Даже своим ушам не поверили, надо же:
есть еще такие люди, думал я, даже среди этих ожесточенных зэков есть люди, сохранилась в их душах гуманность, пока есть такие люди, человек не погибнет в гулагах.
Бригада молча поддержала бригадира, хотя каждый знал, что мы завтра возьмем часть их законной пайки.
И откуда только во мне взялись силы. Я встал, а за мной и те, двое других с моего этапа. Казалось, что в наши тела влились новые силы после его одобрительных слов, хотя обратный путь в лагерь был еще тяжелее: давала о себе знать усталость. Но, слава Богу, дошагали.
Режим дня в лагере был очень плотный. Подъем в 7.00, завтрак в 7.30, развод в - 8.00, леспромхоз - 9.00, обед с 13.00 до 13.30, окончание работы -19.30, ужин - 21.00, свободное время с 21.30 до 23.00.
Как ни устал я за смену, а сразу заснуть не мог. Все тело - мускулы, суставы, кости - болело и ныло. Кругом уже храп, стоны, вскрики, а я в плену своих мрачных мыслей.
Первый лагерный день ужаснул меня. Неужели еще полтора года изо дня в день ждет меня такая жизнь? Ну, если даже выживу, - кому я там нужен на свободе ("Враг народа")... Влачить презренное существование?.. Опять приходит на ум предательская мыслишка: кончить все разом и я больше никому не помеха... И неожиданно перед моим мысленным взором встал образ нашего бригадира. Даже в лагере, есть люди и добро. Может, все еще уладится. Не могут все эти издевательства над народом твориться бесконечно...
Утро. Все болит и ноет, но надо вставать. Начинается новый день моего лагерного срока в "законном" ранге "врага народа", и начинается он по одной накатанной процедуре -подъем, построение, развод. Но в моем самосознании, в моем духовном становлении произошел перелом - для меня это совершенно новый день. Я твердо сказал себе - все перенесу... После этого этап на работу в леспромхоз уже кажется гораздо легче. Теперь нет страха - если вчера дошел, то сегодня и подавно дойду...
Так потянулись однообразные первые серые дни моего лагерного срока. Я стал все чаще задумываться над тем, как с меньшими затратами сил зарабатывать повышение пайки? Подумав, я предложил бригадиру перенести циркулярки от штабелей ближе к железнодорожному полотну и к нему сделать слеги, по которым можно сталкивать готовые стойки, а подачу бревен на циркулярки сделать с поворотом на слегах, а не вручную.
О моем предложении бригадир доложил вольнонаемному мастеру, а тот начальнику леспромхоза. Дали мне бумагу, линейку и карандаш. Какая это была радость, взять их вновь в руки! Я начертил план, сделал деталировку наиболее важных узлов. Мое предложение понравилось начальнику, и он поручил мне возглавить эту перестройку. Но я отказался от этого предложения, сказав, что организационно это лучше всего сделает сам бригадир, а я буду помогать ему с технической стороны. Это была моя благодарность бригадиру, и это он понял.
Усовершенствованиями занималась вся наша бригада. Начальник был доволен, стал расспрашивать, кто я, откуда. Я же, как на духу, все рассказал. Когда выходили от него, то вольнонаемный мастер похлопал меня по плечу, а бригадир крепко пожал руку.
Работа наша спорилась. Всю нашу бригаду поставили на высший паек - один килограмм хлеба. Бригада была довольна. Понравилось это и лагерному руководству. И нашей бригаде предложили перестроить работу на остальных транспортерах. Мы сделали еще кое-какие усовершенствования. Повышенные пайки за свой труд стали получать и другие бригады. Соответственно и к нам стали относиться более дружески. Но, как говорится в той присказке, недолго музыка играла... Месяца через два нормы пересмотрели, повысили...
Тем временем приближалась весна. Стоял уже апрель. Леспромхоз готовился к большому лесоповалу. Дело в том, что с осени на реке образовывался затор из бревен, местами высотой до четырех метров. До сплава надо было взорвать лед, растащить бревна по реке в приемные "карманы", а из них транспортерами поднять наверх, на берег.
Нашу бригаду усилили слесарями из зэков и перевели на новые работы - ремонт транспортеров. Улучшились и наши бытовые условия. В лагере нам выделили лучший барак, где были спаренные двухъярусные нары. Помещение оказалось более просторным. На нарах можно было свободно посидеть. Впервые почти за два года я получил от мастера газеты и с удовольствием читал их, читал все, как раньше в юности читал приключенческие романы. Не все, -но многое в нашей трагической жизни мне стало понятным. Если до ареста я жил безмятежно, без особых тревог, то теперь меня беспрестанно одолевали думы, но все же я не мог осмыслить до конца, что происходит с нами, со страной?
В леспромхозе мы еще отремонтировали транспортер. Теперь я работал один в трех лицах - инженер, слесарь и токарь. Начальство было довольно нашим трудовым порывом.
Начали взрывать лед и разбирать завалы из бревен. Нашей бригаде поручили растаскивать баграми завалы из бревен по реке в "карманы". Работа эта трудная и опасная. В тяжелой стеганной одежде, ботинках "ЧТЗ", с обледенелым багром прыгаешь с одного верткого бревна на другое, балансируешь, как жонглер, отталкиваясь от одной массивной лесины и цепляясь за другую, - и так целый день. Бывало что зэки соскальзывали с бревен в воду; кто мог, отжимались на руках, выползали наверх из воды, а потом, лежа на бревне, доплывали не без помощи товарищей, до "карманов". Такая работа была невмоготу и здоровому сытому человеку, а ослабленному лагерным режимом зэку и подавно. Случалось, что бревна раздавливали упавших в воду...
Не миновало это и меня. Поскользнувшись, упал я в воду между бревнами. Слава Аллаху! хватило сил выжаться: выполз наверх, обхватил бревна руками и лег на них. Пока доплыл на бревне до "кармана", пока товарищи подтянули его к берегу, я примерз к мокрому дереву. Подрубили зэки мою одежду, облачавшую мое тело, словно ледяным футляром и потащили меня в теплушку отогревать. Да мало проку в таком прогреве после этой весенней купели: целую неделю отлеживался на нарах в лазарете с полдюжиной чирьев на теле. Потом опять трудные будни.
В один из дней меня не взяли почему-то с бригадой в наряд, а оставили в зоне. Привели к начальству. В кабинете сидело несколько высоких чинов в форме НКВД. Душа моя встрепенулась, а вдруг за хорошую работу получу свободу:
Стали снова подробно расспрашивать меня о моем "деле", о характере работы на комбинате, особенно на ремонте моталок на прокатном стане. Потом один из них сказал беспрекословным голосом: "Лично вас и часть вашей бригады переводим в другой лагерь на строительство важного объекта..."
Очень удивительным показался мне этот разговор, когда меня, морально сломленного человека, битого по поводу, а чаще без повода, величают уважительно, на "вы"... Стало быть, когда человек им нужен они могут показать себя культурными... А был это достаточно высокий чин -уполномоченный управления исправительно-трудовых лагерей и колоний Красноярского края - сокращенно УНКВД-КК.
Новый этап, а испытания прежние. Вновь, как стадо баранов, загрузили нас под окрики конвойных и яростный лай сторожевых псов в товарные вагоны. Загремели железные запоры, и поезд тронулся. Куда? Зэку не положено знать, дорогой нас не поили и не кормили. Мне кажется они боялись побега. Сытого невольника посещают праздные мысли, о побеге, например, а куда побежит голодный зэк?
Высадили нас человек пятьсот в голом поле, где была огорожена колючкой зона со сторожевыми вышками по углам и в центре. На новом "местожительстве" стояли лишь несколько хозяйственных и административных бараков.
Всех вновь прибывших тут же направили на санобработку. Особого шмона не было. После стрижки, бритья и купаний отобрали всю одежду, выдали новое белье, гимнастерки, более или менее приличные брюки, кирзовые сапоги, портянки, полотенце, миску, чашку, ложку, кружку...
Тело задышало свежестью и на душе полегчало.
Столовой еще в зоне не было, кормили с полевой кухни, выдали пайку по 600 грамм, так же, как в канских лагерях. Баланда оказалась посъедобнее, сытнее, хотя толком не разобрали сразу после дорожной голодухи. Нам установили брезентовые армейские палатки с одноярусными деревянными нарами. Несмотря на весенний месяц май, повсюду еще лежал снег, а ночами прихватывал землю чувствительный морозец, так что к утру все просто коченели в палатках. Всем объявили, что мы находимся на строительстве важного объекта.
Новое строительство начали с жилых бараков. Рытье траншей под фундаменты, укладки бутового камня, возведения стен. Все, как обычно. Нормы установили высокие. Каждому пришлось испытать себя во всех строительных профессиях -землекопа, бутовщика, бетонщика, плотника, столяра...
Одновременно вольнонаемные специалисты готовили будущую заводскую территорию для основной стройки, как мы позднее узнали. Здесь намечался гидролизный завод для производства древесного этилового спирта и , главное, фурфурола для военных целей.
Лагерь непрерывно пополнялся. Прибывали все новые и новые эшелоны с зэками, житье наше было довольно сносно до тех пор, пока не появились среди зэков бытовики, "уркаганы". Тут же среди них сколотилась шайка во главе с паханом. Эти заключенные вливались в бригады политзаключенных и нещадно эксплуатировали их.
Наша бригада наотрез отказалась от двух подобных нахлебников, и я не стал включать их в табель. Они избили нашего бригадира. Дело дошло до начальника. Поддержали наш протест и другие бригады, но безрезультатно. Мы поняли, что начальству лагеря выгодны уголовники в бригадах. Они работали как осведомители, на "теплых" местах: в каптерке, парикмахерской, на раздаче пищи в бригадах. Теперь политзэки страдали не только от гнета охраны, но и от блатного мира.
Между тем быт в лагере улучшался. Бараки вначале были со сплошными нарами, а потом - с двухъярусными.
Входила в полный рабочий режим стройка завода.
В один из дней меня вызвали к главному механику. Пришел, доложив по форме: заключенный такой-то по вашему приказанию прибыл. Он уже был знаком с моим личным делом и теперь предлагает, под его чутким руководством, разумеется, организовать мехмастерскую. Я согласился. И меня повели в следующую инстанцию - к главному инженеру строительства. Тот меня расспросил о жизни, работе (на воле разумеется) и одобрил мое назначение. Единственное, что я попросил у них, чтобы мне в подручные не навязывали урок и блатных.
"Будет дано указание начальнику лагеря!" - ответили мне. На заводской территории уже построили большое кирпичное здание для мехмастерской. На складе стояло оборудование - станки, подъемники, верстаки и т.п. Нужно было срочно приступать к работе. Мы с главным механиком и под руководством начальника спецчасти выбрали трех инженеров и 28 человек в токаря, монтажники. Естественно, я набирал людей из своей бригады.
На первое время новую команду поставили на повышенное питание. Нас, четверых инженеров, поместили в отдельную комнату в конце нового барака. Выдали матрацы, простыни, подушки и одеяла, поставили стол и табуретки. На двери висел замок( "профилактика" от воровства.)
Тут новая ошеломительная новость всколыхнула лагерь. Начали прибывать женщины-заключенные. Их содержали в отдельных бараках, но без ограждений. Им разрешалось свободно ходить по зоне. Они знакомились с мужчинами, общались, но только днем. Однако им строго воспрещалось... Короче, эмоции в лагере закипели самым натуральным образом. В скором времени стал распространяться сифилис, к счастью, вскоре врачи приняли меры.
Среди женщин были "политзаключенные", а также жены политически осужденных мужей, раскулаченные, в том числе учителя, врачи, артистки. Многие из них отбывали наказание по Указу за мелкое хищение продуктов, опоздание на работу. За пару картофелин, кусок хлеба, карман зерна для голодных детей... Был ли такой указ жизненно необходимой мерой для страны социализма? Скорее всего ГУЛАГу просто требовалось пополнение.
Труднее всех приходилось женщинам-политзаключенным. Они оказались менее приспособленными к лагерной жизни. Женская участь в ГУЛАГе уникально описана в сочинениях А.И. Солженицина и В.И. Шаламова.
Механические мастерские работали полным ходом, поступали новые станки, увеличивался штат рабочих и инженеров. Мы сами теперь делали металлоконструкции и пятидесятикубовые цистерны, монтировали паровые котлы.
Близилась зима 1940 года. Жизнь и работа в лагере стали более напряженными. Мы чувствовали, как нервничает начальство. Срывались сроки сдачи завода. Объект числился среди вольных. Дело было в том, что строительство оказалось в тупике из-за недополученных в срок двух железнодорожных паровых 45-тонных кранов для монтажа основных 50-тонных автоклавов для термокислотного разложения древесины.
Их даже НКВД более трех месяцев не мог добиться.
Я вспомнил уникальный такелажный монтаж статуй святых на Исаакиевском соборе в Ленинграде и некоторые свои работы в Магнитке.
Разработал проект монтажа автоклавов такелажем без паровых кранов, но несколько дней колебался. Дело было рискованным. Если не получится, обвинят во вредительстве. Не дай Бог, несчастный случай произойдет, засудят. И все-таки верх взял разум и вера в себя. Я был убежден: чтобы снять с себя позорное клеймо "враг народа" надо проявить себя! Благо, что мой уровень инженерных знаний и опыт позволяли без особого риска решать задачу, да и азарт игрока разжигал кровь молодца. И, вообще, я просто любил новаторскую, творческую работу, в этом я пытался найти душевный покой и даже какую-то радость. Так я решился...
Сперва проект руководством был принят в штыки. Он задел самолюбие разработчиков основного проекта с кранами, но нужда сделала их более уступчивыми и после тщательного рассмотрения и экспертизы специалистов, проект был принят. Я понял - на карту поставлена моя жизнь.
За 11 дней с бригадой такелажников автоклав весом 50 тонн, высотой 9 метров поставили на попа, т.е. вертикально и по рельсам подтянули к месту монтажа на 23 метра, рычагами подняли на 6 метров и юзом подтянули на железобетонные опоры. Автоклав встал на место. Это был триумф.
По решению руководства НКВД Красноярского края мне выдали новое обмундирование, установили трехразовое питание в столовой по предварительному моему заказу, причем интересна была резолюция главного инженера управления -"любых блюд".
Меня вскоре назначили прорабом мехмонтажа завода и начальником механического цеха. Так началась для меня очередная строительная "эпопея" без выходных дней, с бесконечной чередой бессонных ночей.
Вступает в свои права 1941 год. Введена в эксплуатацию первая очередь завода по производству фурфурола для военных целей и побочной продукции гидролизного спирта. С ним пришла страшная беда. Зэки на трубопроводах распускали фланцы, сверлили дыры и напивались бражкой, не очищенной от сивушных масел и других вредных для здоровья составляющих. Отравлялись, слепли, получали травмы. Никакая разъяснительная работа, 'наказания, карцеры не помогали. Они топили свое горе в алкоголе и на глазах становились пьяницами.
Прибывшие с других заводов специалисты, технологи, квалифицированные рабочие и служащие в большинстве своем были отпетыми алкоголиками. Например аппаратчицы работая на ректификационных колонках для перегонки спирта, стали алкоголиками от его паров и вынуждены были приходить и в выходные дни, часами просиживали в аппаратной -"кайфовали", вдыхая пары спирта.
После одноразовой перегонки получался спирт-ректификат, а после повторных - этиловый спирт не содержал примесей. Такой спирт легко пьется и от него совершенно не болит голова. Добавляя к этому спирту разные сиропы, делали так называемые «наркомовские» ликеры высокого качества.
И вот с появлением спирта судьба вновь начала испытывать меня. Как правило, при любых неполадках в оборудовании, специалисты обращались в механический цех, то есть ко мне. Само собой за услугу предлагался лучший заводской ликер, спирт. И мало-помалу я втянулся в пьянство.
Как человеку сохранить свое достоинство в этом спиртном кошмаре? Трудно себе представить теперь, насколько велик был соблазн для зэка. Как удержаться, когда угощают сердечно такие же, как ты, люди , когда вокруг тебя компания веселых, отзывчивых людей.' Порой бывало тяжело и горько от безрадостной лагерной жизни, от бездарно, мучительно проходящей молодости... Как хотелось тут напиться и забыться. Разум предостерегал меня от падения, и я дал себе зарок: знай меру, елико возможно воздерживайся, чтобы не пасть и не превратиться в алкоголика...
Интересно, как-то все мои поступки и решения предопределялись моими клятвами и зароками самому себе, а именно: стать инженером, не пасть в когтях НКВД, выстоять в лагерях, не стать алкоголиком.
Было еще одно, можно сказать феноменальное событие: лагерная жизнь, тревожная механомонтажная работа, жизнь отверженного приучили отводить душу курением табака, я в день выкуривал до 2-3 пачек папирос. С реабилитацией меня военным трибуналом в 1957 году и переходом на более спокойную научную работу, я задумал бросить курить и в один из радужных дней заявил жене и детям: "Я больше не курю." Конечно, это было встречено радостным сомнением. Но вот с этого дня и минуты, уже 36 лет ни одной папиросы в рот не взял. Были, конечно, болезненные позывы и ночные сны в кайфе, радости и печали. Однако я выстоял достойно эту всемирную беду, перед которой все еще пасует гордое человечество.
Что делалось в лагере в пьяном угаре между женскими и мужскими бараками! Ни дать, ни взять - "Пир во время чумы. "После работы у ворот лагеря конвой, оперативники, вохровцы и нарядчики производили поголовный "шмон", но спиртное все равно проносили, особенно женщины самыми невообразимыми способами. Строгости по лагерю резко возросли, хождения по лагерю, даже днем, строго ограничивались... Не только зэки, но и вольнонаемные, охрана легко втягивались в дармовое пьянство и были готовы на все ради рюмки.
В лагере было много больных туберкулезом. Недоедание, отсутствие жиров, овощей истощение от ' непосильного труда, частые простуды не проходили для человека бесследно. Заболел и наш бригадир Николай Иванович Петров. Как мы ни поддерживали его, отдавая от своего пайка жалкие крохи, болезнь его быстро прогрессировала. Говорят, что туберкулез быстротечен. Все видели, что человек буквально таял день ото дня. Лагерный врач, покачивая сокрушительно головой, сказал: "от сильной простуды и двусторонней пневмонии, перенесенных ранее..."
В леспромхозе, в Канских лагерях, когда мы разбирали бревенчатые завалы, готовясь к лесоповалу, он также, как и я, провалился между бревен и, выбравшись наверх, долго не мог добраться до транспортера: словом, пробыл в ледяной воде около часа. Его бушлат пришлось потом разрезать, чтобы освободить от ледяного плена. После этого бригадир долгое время пролежал в лазарете с воспалением легких...Когда я навещал его в лазарете, сердце мое разрывалось от страдания. Он бедный, осунулся, поседел, постарел страшно. Бывало придет, сидит, смотрит на тебя печальными глазами: "Якуб, ты мне как родной, дозволь мне приходить к тебе... Я буду сидеть тихо, а ты работай над своей работой, на меня внимания не обращай. Люблю смотреть, как ты работаешь... "У начальника лагеря я попросил разрешения на вызов его родных, а его, бригадира, уговаривал: "Николай Иванович, давай вызовем жену или кого-нибудь из сыновей..." Бригадир умолял не делать этого, боялся за родных - узнают, что он "враг народа". Как им с такой памятью потом среди людей жить!?. Я все же не послушал своего друга. Начальник лагеря написал на Николая Ивановича характеристику, а я от его имени заявление, в Верховный Совет СССР с просьбой о досрочном освобождении по состоянию здоровья. "Осужден на 10 лет "тройкой" по статье 58-10 (антисоветская деятельность). Ответа не последовало.
Последние дни перед кончиной он отводил душу, пересказывал мне о том, как он жил до ареста, про родителей, жену, детей. В один черный день всех их посадили в бортовую машину и отвезли на пересыльный пункт, а оттуда - в телячьих вагонах до Магнитки. Выгрузили прямо на снег. А все были одеты в летнюю одежду. Николай Иванович стал шуметь, требовать справедливости - сноха беременная, разве возможно с женщиной такое обращение - и тут же от вагона его забрали в НКВД. О семье своей ничего не знает... Он чувствовал, что умирает и все говорил мне о своей последней мечте: "Хоть бы умереть, пока земля не замерзла... "Какой-то душевной покорностью веяло от старика.
Николай Иванович Петров, наш бригадир, умер в конце октября 1940 года. На земле уже лежал снег, но земля была еще не мерзлая. Схоронили его в общей могиле.
...Вот и зима на исходе. Стало поступать технологическое оборудование. Получили три паровых котла, две ректификационных колонки для перегонки спирта, теплообменники, цветные трубы и арматуру к ним. Ускорился и монтаж. Пришлось организовать вторую смену. На заводе штат рабочих и ИТР увеличился до шестисот человек. Летят дни, некогда оглянуться, вот и лето на пороге. Совсем ничего и до окончания моего заключения - 27 октября 1941 года.
В лагере нет радио, не поступают и газеты» но все новости через вольнонаемных просачиваются. Тревожно в стране. 22 июня 1941 года. Война. В лагере все резко ожесточилось. Сразу же ухудшилось питание. Остается четыре месяца До конца моего заключения, а там - свобода...Что там ждет меня - "немецкого", и, следовательно, "фашистского шпиона"? Как бы предвосхищая будущие проблемы на свободе, пишу заявление Сталину, в Верховный Совет СССР, НКВД СССР с просьбой отправить меня солдатом на фронт. Хочу умереть с честью в бою, чем жить с позорным клеймом.
Не сплю всю ночь. От чего-то тревожно на душе. Утром меня вызывает главный инженер и сообщает: мой срок заключения с отбыванием в ИТЛ продлен особым Совещанием НКВД СССР на новый срок - три года.
"За что?" - опять вполне естественный вопрос. Отвечают: "Это за антисоветские поступки в местах заключения". - И в заключении, как бы передо мной извиняясь, добавляют: "Ваше дело от нас не зависит, будем хлопотать. А пока наберитесь терпения и продолжайте работать."
Злой рок снова тяготел надо мной. Нечего делать. Законы, Конституция, права писаны не для тебя... Да и есть ли они еще в нашей "свободной" стране? Догадываюсь, что мои "антисоветские действия в местах отбывания" - это вероятно в Магнитогорской тюрьме...А, может быть, на "выступление" в Челябинской тюрьме, когда я, возмущенный цинизмом охранника, отказавшегося вызвать врача больному ребенку, стучал и барабанил крышкой параши в дверь камеры... Одно утешение, - что за эти проступки не дали мне "вышки" или "четвертной" - 25 лет лагерей.
Снявши голову по волосам не плачут. Получил еще три "веселых годочка" и будь любезен - мотай свой срок дальше! Лагерное горе лучше глушить в работе - лучшего лекарства нет. Подобные задержки с освобождением в лагере не каждый мог перенести. Этого я уже насмотрелся в лагере. Начались истерики. Отказы от работы, карцеры, голодовки.
И хотя строительство шло полным ходом, война. вмешалась и здесь. Уменьшились поставки оборудования и материалов. Не стало фронта работы для зэков, не выполнялся план, стали урезываться пайки.
Появились самоубийства. В лагере это практически невозможно, здесь все на виду, а вот на стройке всегда найдется укромное место, где зэк, укрывшись от чужих глаз довершал суд над собой. У одного из самоубийц нашли записку : "Клянусь Богом, я не виновен, дальше жить не хочу."
В труде и невзгодах прошла очередная безрадостная зима 1941 года. Пробуждалась в очередной раз жизнь на земле. Только в лагере заключенным она не принесла облегчения. Еще больше растет чувство безысходности. С войной среди зэков в лагере появились бывшие военные. За что шли в лагеря эти люди? Попал в плен, бежал из плена, бежал из немецкого концлагеря...А все больше: "не то" сказал, "не так сел"...
Среди нового лагерного контингента были непримиримые правдолюбцы из представителей выселенных народов Кавказа, Крыма... Разношерстный был народ, никого не "обидели", никого не забыли. Подходил к концу и второй мой лагерный срок. Я уже отчаялся, вера в законность и справедливость угасли, и поэтому никуда не писал о помиловании. Теперь я жил в лагере на правах расконвоированого, по разрешению руководства мог выходить за пределы лагеря и в город. Но это мало радовало. Новые мысли начинали тревожить меня: жизнь после неволи. Пустота и мрак виделись впереди, - хоть навеки оставайся в лагере, или иди в солдаты, на войну, чтобы умереть в бою и тем самым снять позорное клеймо - "враг народа".
В один из дней я пришел в военкомат. Меня направили к военкому. Я рассказал ему о своих невзгодах. Он слушал меня молча, потупив глаза. Я видел на его лице глубокую печаль. Вполне возможно, что среди его близких был такой же безвинный страдалец, как и я. Он вызвал подчиненного: "Завтра этап в Новосибирск, зачислите его." Меня повели к новобранцам, а утром опять к военкому. У него сидел сотрудник в форме НКВД. Он спросил: "Зачем вы сделали это? Нам лучше знать, где вы больше нужны стране."
Под конвоем меня отправили обратно в лагерь.
Освобождение наступило как-то неожиданно. Меня вызвали к начальнику строительства. У него сидел главный инженер управления НКВД Красноярского края. Смысл нашего разговора был следующий: мне предложили остаться на прежней работе в системе Промстроя НКВД СССР. Я не без колебаний согласился с этим предложением.
На счету у меня была изъятая при аресте довольно внушительная по тем временам сумма - более трех миллионов рублей. Мне разрешили купить необходимые вещи в закрытом магазине У НКВД. Я купил бостоновый костюм, зимнее и демисезонное пальто, фетровые бурки, туфли, несколько пар белья и разных мелочей, необходимых для нормальной гражданской жизни.
Жил я на квартире на всем готовом. Жизнь пошла нормально - кино, театры. Так что моя тревога по доводу вольной жизни оказалась несколько преувеличенной. Конечно, это была не та жизнь, что до войны. Проклятое клеймо "враг народа" по-прежнему, как дамоклов меч, даже здесь, где меня знали весьма с положительной стороны, тяготело надо мной. В общении с сослуживцами сквозила настороженность, служебная ревность: "Почему это ему, "бывшему", доверяют больше, чем нам? "И эту тяжелую ношу печать отверженного, незаслуженно, несправедливо, мне пришлось нести долгие годы своей жизни.
"На мое имя легло клеймо, - размышлял я в бессонные ночи. - Сойдет ли оно когда-нибудь с моего имени..."
Подобные мысли и тогда и сейчас беспокоили не только меня. Вот что недавно прочел я в газете «Вечерний Челябинск»
ПОКАЯНИЕ
ТВОЕЙ ВИНЫ ТУТ НЕТ
Письмо юному другу
Иван Николаевич Бакаев дописал это письмо за несколько дней до смерти. Ранее со страниц газеты он обратился к своим сверстникам-пенсионерам, увлекающимся политической активностью и проводящим свое время в митинговой суете.("Хватит ребячиться, старики") "ВЧ", 4.02.92 г.) и то письмо и это следует рассматривать как покаяние автора в том, что и сам он, и не одно поколение России оказались втянутыми в бесперспективную борьбу за светлое будущее, приведшее огромную страну в тупик. Публикуем письмо с сокращениями. Подлинник письма хранится у вдовы покойного
Мой юный друг!
Не вина, а беда твоя в том, что мы, твои деды и отцы, оставили тебе в наследство землю, изуродованную, отравленную ядохимикатами и посыпанную радиоактивной пылью, изрытую шахтами для ракет с ядерными боеголовками, гнилые болота на месте цветущих пойменных лугов... Голые пустыни на месте вековых лесов...И все это тебе, продолжателю и наследнику. Все это "под мудрым руководством "кучки пройдох и жуликов, действовавших "во благо народа". Любое недовольство политикой этой кучки, лишенной чести и совести, спаянной аппаратными узами, объявлялось посягательством на интересы народа.
Отгороженные от мира "железным занавесом", питаясь ложью и "о нас" и "них", мы проглатывали разжеванные огромной армией агитаторов и пропагандистов непреложные "истины" о нашем "Счастливом детстве" и еще более светлом и счастливом будущем. И мы веровали. И вина и беда наша в том, что мы свято верили. У многих эта вера застряла в мозгах до сей поры. И можно ли судить человека за веру? Примите такими, какие мы есть, ведь мы не только наша, но и ваша история, кусочек истории Родины-матери, а плевать в лицо, мазать дегтем ворота матери - грех непростимый. Не берите его на еще не окрепшие души.
Они, лжепророки, вновь стремятся засесть в руководящих окопах, где сидели более семидесяти лет. Они открыто заявляют, что вышибли их оттуда временно они собирают силы, чтобы вновь сосать соки из народа.
Они прекрасно понимают, что расчет на дряхлые силы маразмирующих старцев не реален, потому ставку в своих сатанинских игрищах делают на молодежь, пытаясь завлечь то посулами дешевой водки, то втискиванием чернухи и прямыми подтасовками, как Невзоров. А большевики, кроме того же "светлого будущего", предложить ничего не способны. Вся их возня напоминает разговор свекрови со снохой: "Ты делаешь не так!"— "А как?"— "Не знаю как, но не так!"
Не только все от старого до малого находились под идеологическим прессом, но и сама армия пропагандистов была под неусыпным оком идеологических отделов парткомов. В конце 70-х годов встал вопрос о совместной работе школы., ПТУ, предприятия. Нас, группу директоров школ и ПТУ, собрали в Металлургическом райкоме партии, где инструктор обкома предложил выступить с инициативой "снизу".
Два дня сочиняли текст "обращения", на третий отредактировали и наметили выступающих. От директоров школ выступать поручили мне. Примерено за неделю до собрания актива звонит зав. идеологическим отделом и просит текст для утверждения: "Почему доверяете выступление дураку?" Отвечает, что дураком меня не считает. Отстали. Однако за три часа до собрания снова звонок: "А вы не забыли упомянуть об очередном съезде партии?..
А ведь я у них был руководителем семинара, лектором и членом методического совета. Мне искренне было жаль эту Изауру партаппарата: над ней тоже висел дамоклов меч всеобщего недоверия и подозрительности. Нас десятки лет приучали жить "без царя в голове": за нас думали, за нас решали и разжеванным клали в рот. А мы сглатывали, ни о чем не заботясь, ни за что не отвечая. Поэтому жить "без царя в голове" мы уже не могли, отсюда раздувание "культов", ведь человек должен во что-то верить. Без веры человек перестает быть человеком.
Результат вам, юные друзья, известен. Страна на краю пропасти. И страшны не пустые прилавки магазинов, не дороговизна предметов потребления. Все это можно ликвидировать за 5-10 лет. Для ликвидации моральных последствий, может быть, потребуется не одно поколение. То что мы не можем, не должны себе простить, - ваши опустошенные души, обесцененность нравственных критериев, полное безверие в добро.
Эту образовавшуюся душевную пустоту и стремятся заполнить перекрасившиеся и неперекрашенные "верные ленинцы".
Они, как и нам сулят вам мир справедливости, умалчивая о том, что еще К.Маркс писал, что не может быть равенства и справедливости до тех пор, пока общество не создает всеобщее изобилие.
За 70 лет мы ушли от изобилия еще дальше чем в начале пути. Пошли по миру. Но беда в том, что многих из нас это устраивает. В нас прочно засел люмпен.
Мы бастуем, митингуем, требуя повышения зарплаты. И никак не поймем, что какой бы большой ни была зарплата, они ничего не прибавит на прилавке, а только ведет к удорожанию того малого, что там осталось.
Вспомните хотя бы один митинг или демонстрацию под лозунгом: "Поможем себе упорным трудом!" Я не помню.
И меня тревожит, что на митинги такие одиозные фигуры, как Жириновский» собирают много молодежи, хотя уверен, что молодежь у нас и талантлива и сама разберется, кто есть кто.
Они пугают капиталистическим рабством. Но там "рабовладелец" отдает тебе 70-80 процентов от тобой заработанного, наш " феодал" платит не более 20 процентов. Вот и решай, чей "рай" лучше, честнее и справедливее. А они всегда были и будут в одной связке. Это главное условие их существования. Они вынуждены держаться друг за друга, иначе поодиночке их отлучат от корыта, а корыто - это для них святая святых. Это к ним относятся слова Ф. Энгельса, сказанные о церковниках: они легче откажутся от 99 сотых своих церковных догматов, чем от одной сотой своих земельных владений…
Мой юный друг! Проснись, встряхнись, оглядись и подумай. Тогда ты поймешь, которая твоя. Может быть, временно придется отказаться от каких-то дурноприобренных привычек, поступиться какими-то привязанностями. Но иной дороги у тебя нет.
Прими это письмо как покаяние и прости за то, что я и мне подобные сотворили с тобой. Не суди нас строго. Содеянное было не по злобе и корысти ради, а по глупости и трусости.
Вот это и прости".
Я пережил свои желанья,
Я разлюбил свои мечты,
Остались мне одни страданья,
Плоды сердечной пустоты.
А.С. Пушкин
И двух месяцев не прогулял я на воле. И вот однажды за мной подходит легковая машина: нужно срочно явиться в управление НКВД, к начальнику. Сердце мое забилось в тревожном предчувствии. Что это может быть: открылись новые обстоятельства по делу, меня хотят реабилитировать или...?
Начальник подал телеграмму. Сухим телеграфным текстом предписывалось: "Инженеру Ахтямову Я.А. в трехдневный срок выехать в распоряжение Тагилстроя на монтаж блюминга. Чернышев".
Начальник, молча наблюдавший за моей реакцией, пояснил - Чернышев - это один из замов Л. П. Берия.
Молодому да холостому собраться - чемодан в руки -и вперед, на вокзал. В Нижний Тагил приехал поздно вечером. Погода стояла прескверная, как сейчас помню, моросил дождь с мокрым снегом, стояла на дорогах непролазная грязь, лужи. Куда податься в такое позднее время? вышел на привокзальную площадь - может быть, с какой-нибудь попутной машиной доберусь до треста. Вижу, стоит ряд легковых. Спрашиваю, ребята, не подбросите? Тут выходит из машины довольно солидный, пожилой человек и, в свою очередь, спрашивает: "А вы кто такой? "Познакомились. Это оказался главный инженер Тагилстроя Протопопов. "Я в курсе дела, - сказал он. - Вот встретим генерала из Москвы, и вы поедете со мной."
К платформе подошел спеппоезд из девяти вагонов. Они были набиты тюками с дорогой одеждой, материалами, обувью, ящиками с винами, фруктами, консервами. Как потом мы узнали, это были и личные вещи генерала и подарки для особо отличившихся сотрудников треста.
Генерал поздоровался с людьми, встречавшими его на перроне, и кавалькада машин тронулась в город. В дороге главный инженер треста расспросил меня о моей жизни, и я по привычке рассказал свою историю... Когда подъехали к трестовской гостинице, Протопопов сказал шоферу: "Проводите товарища Ахтямова к директору гостиницы. Пусть его поместят в отдельной комнате и оформят на питание. "Директор - женщина, привела меня в новое жилище - огромную комнату с высоким потолком, освещенную яркой люстрой. Кровать была заправлена, накрыта белым покрывалом. Мягкие кресла, на полу ковровая дорожка. Мне показалось, что я в сказке. Неужели я тут буду жить!? даже дух захватило. Вчерашний презренный раб-зэк, а сегодня - умопомрачительная роскошь...
Конечно, волнение было не из-за этой роскоши, она была для меня не нова. До ареста в Магнитогорске я жил более трех лет в не менее роскошном номере гостиницы, а в таком резком превращении из презренного в человека.
Как ребенок я играл в новой обстановке, садился в кресла, вставал, облокачивался на стол, бросался на кровать...Наконец, пришел в себя. Поднялся, пошел в ванную, умылся по пояс, разделся и вытянулся на кровати. Сон долго не шел. Я все думал: сон ли это или явь? Не веря самому себе, щупал кровать. Так, в грезах, наверное, впервые за многие годы, сладко заснул... Пробуждение было таким же приятным. Но все же поднялся, сделал, как всегда, как всю жизнь с 17 лет зарядку (ив подвале магнитогорского НКВД зарядку делал по три раза в день). Я до сих пор считаю, что именно физзарядке я во многом обязан сохранением здоровья.
После зарядки обтерся холодной водой, оделся и, как было предложено еще вчера спустился в холл-буфет, где стояли столики на четверых под белыми скатертями. На каждом столе сахарница и вазы с салфетками, по четыре тарелки с бутербродами (колбасой, сыром) и четыре тарелки с пирожными. Я робко пристроился на свободное место. Официантка без промедления принесла мне горячий кофе: "Приятного аппетита."
За соседними столиками военные в форме НКВД, в чинах подполковников и полковников. Состояние мое было несколько конфузно. Я, бывший зэк, еще недавно отматывавщий свой срок на лагерных нарах, теперь завтракал на равных с бывшими мучителями. А какой изысканный, аристократический завтрак подавался. В это время страна жила впроголодь, по 600 граммов черного хлеба в день!
В гостинице, в окружении сотрудников НКВД я прожил почти полгода. Со временем, конечно, некоторые узнали все обо мне, но никто меня особенно не чурался, не подавал вида. Все так же сидели за одном столом, ели пили, смеялись, шутили, обменивались любезностями. Правда, избегали разговоров на щекотливые темы, как, впрочем, и я... Вот такие повороты судьбы.
...После первого своего трестовского завтрака попал в здание треста "Тагилстрой". Говорят, что здание построено буквой "Ц". По букве, с которой начиналась фамилия знаменитого управляющего трестом генерала Царевского.
Главный инженер Протопопов(он в чине полковника) сразу принял меня и, созвонившись по внутреннему телефону, сразу повел к управляющему трестом. Разговор их удовлетворил. Изложили состояние дел на монтаже блюминга.
Дело в том, что основной контингент рабочих был из военнопленных японцев, немцев, мадьяр. Общаться приходилось через переводчиков. По их мнению контингент был опасный - нетерпеливые "законники", саботажники. Мне предлагалась должность начальника монтажа. Но у меня нашлись тут же возражения против столь высокого назначения - я бывший зэк, бесправный раб, не член партии и т.п.
Управляющий трестом (генерал по званию) ответил на это: "Забудьте о прошлом. Мы знаем о ваших возможностях. Действуйте смело, мы поможем..." А главный инженер добавил: "Вас назначила Москва... "Москва... Я потом долго думал над этой фразой и пришел к выводу, что в столице мне посодействовал бывший директор Магнитогорского комбината А. П. Завенягин. В 1937 году он был заместителем Серго Орджоникидзе и даже сидел несколько месяцев под домашним арестом. В 40-годах А.П. Завенягин был замом Л.П. Берия по Промстрою НКВД...
И снова судьба как бы горько подшучивала надо мной. Еще недавно я был по ту сторону колючей проволоки, ходил под конвоем в строю на развод, а теперь, оставаясь фактически в том же самом лагере, я был по другую сторону: управлял контингентом таких же невольников, если судить об этом с обычной общечеловеческой точки зрения, а не "под углом классовой морали". И вот, получив от руководства новые властные полномочия, я тут же весь подотчетный мне инженерно-технический состав усадил за письменные столы - технологические задания составлять так, чтобы они были понятны и японцу, и немцу, и русскому...
Начали комплектовать бригады по моему плану. Лучшими работниками были немцы и японцы. Они прекрасно разбирались в чертежах, отличались аккуратностью и исполнительностью, были трудолюбивы и честны.
Первые же недели работы дали определенный сдвиг в качестве работ. Я пришел к мысли, что можно перевыполнить план, используя меньшее число военнопленных, тогда, заявив на планерке у генерала, что намерен сократить 10 % из нашего списка... По-моему, это давало возможность повысить нормы выработки, улучшить питание рабочим, так как и здесь процветал закон советской справедливости: кто не работает, тот не ест. Однако к моей инициативе отнеслись сдержанно, ибо до этого каждый день просили все больше и больше людей, а я вдруг решил обойтись меньшим числом... На свой страх и риск я начал заказывать на работы ежедневно на сто человек меньше и все же в первый месяц производственный план строительства перевыполнил по всем пунктам.
К новому году я получил ящик разных продуктов - шампанского, вина, водки, фруктов, колбас, сыров, конфет. Все мои тревоги относительно моего положения в обществе улеглись как-то сами собой.
Я уже переписывался с матерью, родными. Летом ко мне приехала в гости сестра из Троицка. С ее приезда для меня и началась новая жизнь, жизнь человека семейного.
И сердце бьется в упоении,
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь.
А.С. Пушкин
Встреча с сестрой была без сомнения очень радостной. После многих лет разлуки мы долго не могли наговориться, вспоминая прошедшие годы, перечисляя родных, близких. Переговорили и дошли до сугубо личного. Я поделился с сестрой своими тягостными сомнениями: мне вот уже 34 года, пора бы и обзавестись семьей, но одна мысль меня постоянно тревожила. Что будет с семьей, с детьми "врага народа", как нам в будущем вписаться в жизнь, где господствуют социалистические мифы?
Сестру мою, как видимо, и всех близких женщин, очень заинтересовали мои мысли о будущей семье. И она мне как бы невзначай сказала, что "случайно" захватила с собой фотографию знакомой девушки: она студентка пединститута. Родители добрые, благонамеренные люди...Отец - Нурислам Бабичев - торговый работник, до революции имел дело с варшавскими фирмами, дядя - Шахзаде Бабич (Бабичев) -видный татарский поэт, сестры Фавзия и Рашида - врачи.
Из чистого интереса я попросил показать фотографию. Девушку звали Наиля. Она меня заинтересовала. У сестры так же "случайно" оказался и адрес Наили. Я написал ей письмо. Она ответила. Завязалось наше эпистолярное знакомство, потом дружба...
Вскоре я обратился к генералу с одним деликатным вопросом: хочу жениться, есть невеста (показал ему фотографию Наили), не мог бы он помочь мне снять квартиру... Генерал к моей просьбе отнесся с пониманием, и вскоре я получил двухкомнатную квартиру и, надо сказать, с чувством глубокого облегчения покинул гостиницу, где меня очень угнетала чужеродная среда. Кроме того: меня поставили на спецпитание. Оно полагалось немногим особенно отличившимся (или особо приближенным к руководству.)
Спецпитание (из расчета на месяц) состояло в тресте "Тагилстрой": 5 кг мяса, 2 кг сливочного масла, 10 кг творога, 10 кг сметаны, 10 литров молока, 2 кг сахара, 2 кг жиров, 2 литра водки, 500 шт. папирос и т. п. Для выдачи спецпитания существовал "закрытый" магазин. Продукты из него выдавали по талонам или по телефонным звонкам. Меня, конечно, эта распределительная система немного коробила, но я, как дитя своего времени, принимал эти подачки как должное, как награду за свои труды и успехи... ...Я пригласил Наилю к себе в гости, в ответ она поблагодарила меня за любезность и пригласила к себе. Конечно, полгода активной, задушевной переписки во многом нас сблизили с Наилей, и я понял, что за ее отказом кроется самая обычная благопристойность.
И вновь я пошел к генералу со своими проблемами. Между нами установились весьма благожелательные, я бы сказал, дружеские отношения. Я ощущал его покровительство, как отцовское, и был весьма признателен за это.
И вот под Новый 1946 год я получил командировку в Челябинск, где жила Наиля, в трест "Челябметаллургстрой".
С радостным и светлым ощущением взглянул в будущее...
И вот Челябинск. Железнодорожный вокзал. Здесь я впервые увидел свою суженую. Между прочим, не мог узнать ее с первого взгляда, хотя до этого постоянно смотрел на фото. Полагаю, что тут виновата зима. Стоял сильный мороз, и Наиля была укутана по самый нос в пушистую шаль.
— Якуб! - окликнула она меня.
Я остановился, обернулся. Передо мной стояло юное, прекрасное создание. Сквозь запорошенные ресницы смотрели на меня озорные, чуть озадаченные глаза.
— Якуб Ахмедович, не узнаете своих друзей!?
— Наиля!
Сердце мое взволнованно стучало в груди. И в тот миг я понял, что с ней расстаться - никогда...
На вокзале меня встречали. Предложили в машине отвезти в гостиницу. Однако Наиля от имени родителей пригласила меня к себе домой. Родители, сестры и зятья встретили меня весьма любезно. После обильного чаепития, поблагодарив всех ("Пора и честь знать!) я засобирался в гостиницу. Однако меня настойчиво упросили остаться у них, и я не стал особенно упорствовать. Полагаю, что в те несколько дней мы с Наилей достаточно понравились друг другу. После раздумий, обсуждения возможных проблем, мы решили связать свои судьбы. Возникли, правда, некоторые проблемы: Наиля училась на последнем курсе пединститута и предлагала отложить свадьбу до защиты диплома. Я использовал все свое красноречие и аргументы, чтобы сыграть свадьбу немедленно, пообещав, естественно, создать все условия для продолжения учебы... И после колебаний, советов с родными она согласилась.
Конечно, я понимал, что разумно свадьбу отложить до окончания ею института и получения ею диплома, но сердце говорило: полгода разлуки, мало, что может случиться в это время с нами. Кто знает: судьба порой изменчива, не упускай, бери ее, пока она улыбается. Я позвонил своему генералу, доложил, что достигнуто согласие на свадьбу и, получив в ответ генеральское "Добро!" на продление командировки, окунулся в предсвадебные заботы.
Свадьба наша была под Новый 1946 год. После официального бракосочетания я увез молодую жену (она моложе меня на 12 лет) в Нижний Тагил.
Не открою ничего нового, если скажу, что СССР -страна постоянных реорганизаций и перестроек. Одна из них совпала с окончанием монтажа блюминга на моей новой работе в Нижнем Тагиле. Промстрой НКВД СССР реорганизовали в "Главпромстрой СССР". Однако контингент работников, по существу, остался прежним - те же военные в форме НКВД, те же заключенные... Надо ли говорить, что обстановка была довольно тяжелым моральным испытанием для меня.
И я решил сменить работу. С этой просьбой вновь пошел к генералу. С большим вниманием он выслушал меня. Однако и предупредил: "Впереди ждут нелегкие испытания, хотя на гражданке будет не просто, вы вполне заслужили свободную жизнь. По всей форме подайте заявление, но не афишируйте свое увольнение... Сами понимаете, кое-кто может обвинить меня, что разбазариваю кадры..."
Мы с Наилей были молоды и поэтому без колебаний решились на дальний переезд. В Ташкент. На это были свои веские причины. Там жили мои близкие - мать, брат, сестры. С этим городом были связаны лучшие годы моей юности.
Поездка из Нижнего Тагила в Ташкент была для нас с Наилей свадебным путешествием. Четверо суток в пути - леса, Уральские горы, озера... И наконец, среднеазиатский ландшафт...Мы приехали. Остановились у брата. Мать жила у моей сестры. Мне родные были бесконечно рады. Все полагали, что мои испытания позади и теперь для нас с женой начнется новая жизнь.
Я никому не хотел быть в тягость и сразу же пошел искать работу. Однако реальная жизнь охладила мой энтузиазм. На заводе "Ташсельмаш", откуда меня командировали на учебу в Ленинградский политехнический институт, в отделе кадров дали вежливый отказ: "Свободных мест нет." Такие же отказы пришлось услышать и в других местах. Не мог помочь даже республиканский наркомат местной промышленности, где работали в руководстве былые друзья по работе в ЦК комсомола Узбекистана и даже бывший мой ученик - токарь. Люди не хотели рисковать, принимая меня на работу, даже бывшего "врага народа"...
Однако мое упорство дало наконец результат. Мною заинтересовался директор ситцепечатной фабрики Ташкентского текстильного комбината. Конечно и он, по всей видимости, проконсультировался относительной моей персоны в органах.
Однако необходимость восстановления изношенного за военные годы до предела оборудования и переустройства фабрики на выпуск мирной продукции возымела верх над фанатизмом бдительности. Мне было предложена должность начальника ремонта и заместителя главного механика фабрики. Установили мне и испытательный срок - два месяца.
Конечно, это была не моя специальность, но положение складывалось безвыходное. Вот когда я себя поблагодарил, что попутно окончил в политехническом институте и машиностроительный факультет.
Нас с женой устроили в общежитии в соответствии с "нормами" советской морали: она - в женском, я в мужском. Встречались по вечерам в столовой, в клубе, в библиотеке, как жених с невестой.
Быстро пролетел мой испытательный срок. Работа моя, видимо, понравилась директору и в мае мне выделили двухкомнатную благоустроенную квартиру в современном доме. Таких домов в то время в Ташкенте были единицы.
Жена моя тоже не теряла времени даром. Поступила на учебу в Средне-Азиатский Государственный университет на филфак. Через два года Наиля закончила учебу, защитив диплом с отличием. Я гордился ею.
Наша семейная жизнь между тем шла своим чередом. 23 ноября 1946 года у нас родилась дочь. Мы назвали ее Галия. Из Челябинска приехала теща. Она взяла на себя основную массу забот о внучке и прожила у нас девять месяцев. Навещал нас и тесть. Наши родные с ними подружились, гостили друг у друга. Жизнь нашей большой семьи потекла красиво и слаженно...
Однако, семью уже в четыре человека при одном работающем содержать было весьма сложно. Надо было обставить новую квартиру, приодеть жену-студентку и дочь, да еще и тещу ублажить... Долгие ночи думал я, как быть, и вспомнил свои школьные художественные наклонности, когда рисовал портреты вождей, институтскую практику в Днепродзержинске, где оформлял техкабинет завода, и решил попробовать свои силы на художественном поприще. Купил все необходимое для живописи - кисти, масляные краски, и в свободное от фабричной работы время срисовал несколько картин известных художников - не очень больших и не очень маленьких - примерно 1,0 х 0,7 метра - и поручил теще выставить их на базаре. После нескольких дней ожидания (товар все-таки специфический, на любителя) картины ушли...
Тем временем, совершенствуясь, я написал (точнее скопировал) еще семь картин. Это были пейзажи. Теща успешно их реализовала. Быть свободным художником и ни от кого не зависеть в моем положении отверженного представлялось заманчивым, и я чуть было не открестился от людских козней.
До художника в полном смысле мне, конечно же, было далеко, а положение самоучки "мазилы" меня не удовлетворяло, как морально так и материально. Учиться этому делу с азов было поздновато.
Подумай, я переключился на фотографию. Для меня это было менее трудоемко и более выгодно. По выходным, избегая встреч со знакомыми и сослуживцами, я искал на дальних городских окраинах клиентов, снимал их, а ночами дома печатал фотографии. Материально это очень помогло нашей семье... О, эти годы! На память о том трудном и, как я теперь представляю, счастливом времени, я оставил одну полюбившуюся картину. Она до сих пор висит у нас в зале...
На работе дела тоже налаживались. Фабрика, в войну работавшая на оборону, реконструировалась и уже в 1949 году выдала мирную продукцию. Мое служебное положение стало престижным. Кое-кому из партийных начальников оно показалось "теплым" и желанным. Начались разговоры об "укреплении" руководящего состава национальными кадрами, пошли "на меня кляузы, анонимки... Да и сам я, если честно, заскучал вдруг на своей однообразной работе. Снова мне захотелось на Урал, в металлургию.
Неожиданно мне повезло: вдруг на мой счет привалила кругленькая сумма денег. В 1947 году правительство провело денежную реформу, а до нее все старались забрать свои вклады из сберегательных касс, а я же свои заработанные три тысячи оставил на* счету и получил их обратно уже после реформы с пересчетом по курсу - тридцать тысяч рублей.
Поэтому и ехать на Урал решился. Затеял было переписку с отделами кадров Челябинских и Магнитогорских заводов, главными инженерами. Однако никто не удосужил меня ответом. И тогда мы рискнули. На Челябинском металлургическом отказали. В рабочие идти мне не захотелось. Поехал в Магнитогорск на металлургический комбинат -результат тот же. Дальнейшие поиски привели меня на один из военных заводов в Челябинске. Приняли меня начальником кузнечно-прессового цеха.
И вновь передо мной встали те же проблемы, что и прежде - полный развал производства, невыполнение плана, нехватка квалифицированных работников. За год сменились три начальника цеха, так что на меня смотрели без особых надежд, когда принимали.
Это удручающее положение производства меня и воодушевило. Теперь передо мной стоял вопрос: не просто заведовать цехом, а вывести его на требуемый уровень работы, укомплектовать стоящими кадрами.
Я составил план реконструкции, учитывая, что нужно не только перестраивать цех, но и одновременно выдавать продукцию. Главному инженеру мои разработки понравились, и дело двинулось. Мы успешно провели реконструкцию. Руководство завода оценило мои успехи.
Мне выделили двухкомнатную квартиру с телефоном. На старые сбережения я купил у начальника модельного цеха полный комплект полированной мебели, так что семейный быт был обеспечен. Вскоре у нас с Наилей родился сын.
Сколько было радости! Я даже на улице обнимал и целовал прохожих! Мы с Наилей назвали мальчика Рашидом.
Несмотря на мой производственный опыт, работа давалась тяжело. Трудиться приходилось днем и ночью, но постепенно цех начал выполнять план, поднялась зарплата и впервые цех в соревновании по заводу три месяца подряд занимал третье место. Все это не могло сказаться на работе производственного коллектива. Люди поверили в перспективу, поднялось настроение, вернулись старые опытные кадры.
В гуще трудовых дел я вновь потянулся к научным исследованиям. В центральной заводской лаборатории я исследовал возможность использования электроискровой обработки металла для того, чтобы увеличить прочность цеховых инструментов, в частности рабочих кромок штампов и матриц. Результаты своих научных исследований я сразу же внедрял в производство в своем цехе. Электроискровая обработка рабочих кромок позволила в два с половиной раза увеличить срок службы инструментов, поднялась производительность в цехе и качество продукции улучшилось.
Я был доволен, и мною было довольно руководство. Мне выдали крупное денежное вознаграждение.
Однако нашлись завистники из числа тех, кто позарился на мою должность в цехе, где уже все налажено, отработано... Сразу в несколько высоких инстанций -министерство обороны, органы безопасности - полетели анонимные откровения "правдолюбца": на военном заводе работает бывший "враг народа", официального допуска на такое предприятие не имеет. С завода, в самом деле, дважды подавали в Министерство прошение о выдаче мне разрешения работать на военном заводе, но ответа не было. И вдруг - запрос свыше...
Я уже привык к ударам судьбы, а вот дирекция заметно заволновалась даже под ее легким напором.
Директор, главный инженер, начальник спецотдела с тревогой высказали, что допустили серьезную ошибку, допустив меня к работе на военном заводе без специального допуска спецчасти свыше и теперь эту ошибку надо срочно исправлять. Одним словом, мне в мягкой категоричной форме предписывалось в течение двух суток уволиться, сдать квартиру и исчезнуть из города... Желательно подальше...
Для жены, тестя с тещей этот драматический поворот в моей карьере казался едва ли не катастрофой. Однако моя уверенность как-то успокоила их. Собрались мы быстро, что успели - продали, более-менее ценное оставили у родных. С нами маленькая дочь и четырехмесячный сын. Непросто...
И вновь после тяжелых раздумий наш путь лежал в спасительный для меня, а теперь и моей семьи край - Ташкент.
Вновь упорные поиски работы. Несмотря на то, что на окраинах страны строгости к "бывшим" были смягчены, здесь тоже находились люди, которые проявляли "бдительность".
После многодневных поисков мне предложили должность инженера-куратора нового завода в тресте "Средазгидроэнергострой". Был, естественное испытательный срок, в конце которого просматривалась робкая надежда на получение квартиры. Первым делом я засел за проект нового завода. Он строился на месте старого, где уже работали авторемонтный и механический цеха. Предстояло возвести новый цех - металлоконструкций, литейный, инструментальный, кузнечно-прессовый и другие... В проекте я обнаружил ряд недоработок и свои выводы я изложил главному инженеру.
Сразу же после изучения моего аналитического заключения по проекту комиссией мне выделили квартиру неподалеку от завода - новый коттедж с тремя комнатами и большим двором. Об этом можно было только мечтать!
Жена поступила на работу в среднюю школу преподавателем русского языка и литературы. Мой инженерный анализ заводского проекта наделал шуму в тресте. Меня вызвали к управляющему трестом генералу Пожарову В. П. Здесь было руководство и в том числе директор завода.
Без долгих предисловий мне было предложено занять должность главного инженера старого завода и нового, строящегося. Предполагая по опыту прошлых лет возможные осложнения для меня, я немедленно отказался: "Я не член партии, у меня непростое тюремное прошлое..." В то время это было Достаточно веским аргументом, но руководители, для которых важнее всего было дело, а не кабинетные идеологические игры, продолжали уговаривать меня. В конце концов сошлись на том, что директор завода Бабакаев станет решать в коллективе все политические и социальные вопросы, а я - заниматься производственно-техническими делами. Так я с головой окунулся в инженерную работу.
В семье у нас все шло ладно и дружно. Мы взялись осваивать новый дом. Посадили во дворе виноград, фруктовые деревья, цветы. Наш участок рассекал прозрачный арык. Развели гусей, уток, кур. Двор и участок охраняла овчарка Уран, которую мы воспитывали со щенячьего возраста.
Однако недолго нам пришлось наслаждаться благоустроенным семейным счастьем: заболела жена. Диагноз был малоутешительным - гипертериоз - заболевание щитовидной железы, болезнь довольно распространенная в Средней Азии. Болезнь жены резко обострилась. Врачи настоятельно предписывали смену климата. К великому сожалению моих родных мы покинули столь любезный Ташкент всего через три года. Поезд снова вез нас на Урал по просьбе больной жены к ее родителям. Как бы хорошо мы ни устроились в Ташкенте, жизнь и здоровье близкого мне существа - жены, матери моих детей, была дороже всех этих удобств.
В Челябинске жизнь моя пошла по хорошо накатанному кругу - терпеливый поиск работы. Обратился на Челябинский металлургический завод. Директором, казалось, к счастью, был К.Бурцев. До ареста в Магнитогорске мы дружили с ним. Вместе работали. Мы с ним часто коротали холостяцкий досуг, сидели допоздна у меня в гостинице.
Бурцев был в списке "врагов народа", который меня заставляли удостоверить подписью во время следствия в Магнитогорском НКВД, но я отрицал это, не подписал.
С утра пораньше я пришел в приемную к Бурцеву. Вскоре он явился. Я встал. Он глянул на меня, встрепенулся, передернул плечами и, не подав руки, не кивнув на приветствие, прошел в кабинет.
Очень удивившись, я написал записку и попросил секретаря передать ее Бурцеву: "Товарищ директор. Вы меня видели и узнали. Я - Ахтямов Якуб Ахмедович, хочу устроиться на Ваш завод по специальности на любую работу. Прошу меня принять по этому поводу."
Вскоре он вышел в пальто, подошел ко мне и при народе, ожидавшем тут же в приемной, спросил: "Ты сидел, как враг народа?" Я ответил: " С тридцать восьмого по сорок пятый в лагерях, освобожден по отбытию срока".
И тогда мой бывший товарищ, не протягивая руки, сказал: "Ты подай заявление в отдел кадров, опиши все - за что сидел. Мы рассмотрим." Он ушел не простившись, сказав, что его срочно вызвали в обком. А мне показалось, что он бежал от страха, что приходится общаться с "врагом народа", пусть даже бывшим.
Вот когда по-настоящему узнаешь людей. Не один он был таков. Жизнь его сделала таким. И Бог ему судья. Однако я ни на секунду не пожалел, что столько выдержал испытаний, в том числе из-за него в подвалах НКВД.
Спустя два года, когда произошла крупная авария на ЧМЗ - взрыв в компрессорной и остановились домны, он нашел меня через райком партии (беспартийного), вытащил ночью из дома и меня обязали работать на устранении аварии. При всех я сказал ему: "За эту работу берусь не ради тебя, а ради завода, страны..." Он вынужден был проглотить это молча.
Авария в компрессорной была ликвидирована, и он предложил мне работать с ним. Я ему ответил: "Мне с тобой не работать!" Судьба еще раз свела нас... Много лет спустя мы встретились с ним в Москве, в здании на площади Ногина ( по одной из версий в 1937 г. здесь застрелился нарком тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе), где располагалось теперь Министерство черной металлургии и Министерство строительных материалов. К тому времени я стал членом научно-технического Совета Министерства и приехал на очередную сессию.
Увидев меня, Бурцев протянул руку, попытался обнять: "Ты молодец, Якуб Ахмедович, выбился все-таки в люди!" "Убери руки! - ответил я. - Они не достойны прикасаться ко мне!" Бурцев осекся, забормотал что-то в оправдание, но я отвернулся от него и гордо ушел. И все-таки я ему ничего плохого не пожелал. Я уже понял, таков уж советский человек - дитя своего времени...
...В то последнее возвращение из Ташкента мне пришлось даже искать работу в Аше, дошел до директора металлургического завода. Но мне предложили только рядовую рабочую специальность.
Вернувшись в Челябинск, я решил попытать счастья в строительных организациях, справедливо полагая, что в них система "бдительности" действует несколько слабее. В строительстве всегда в работе завалы и партприспособленцы туда особенно не стремятся.
В тресте "Челябметаллургстрой" мои документы попали к главному механику Герчикову. Тот прочел мою автобиографию и сразу же дал резолюцию: "В просьбе отказать!.. "Что делать, если в трудовой книжке отметка "С 27.10.38 года по 27.10.45 г. репрессирован по статье 58 УК РСФСР, а в паспорте попадает под действие статьи 38". Этого достаточно, чтобы шарахаться от меня "как черт от ладана".
Это были тяжелые гнетущие годы, годы отверженного, чужого, гонимого людьми всюду. Еще более тягостны были обязательные отметки в НКВД два раза в месяц до реабилитации. Каждый раз, идя на "свидание", душа трепещет: Что будет на этот раз, какие вопросы и принуждения ждут? А, может, еще засадят?
О, Бог мой, за какие грехи перед Тобой эти муки!?
Сжалься, я уже натерпелся. Более мне невмоготу терпеть ...
До реабилитации ни одна душа в семье не знала об этом. Иначе это была бы трагедия для них.
Как свет в конце тоннеля засветила мне надежда в управлении "Стальконструкция". Здесь предлагали должность начальника мехмастерской, а после двухмесячного испытательного срока - квартиру...
Следует признаться, что к этому времени я уже мыслил другими масштабами работы, но тут пришлось согласиться.
Начал свою работу как всегда энергично. ^Привел в порядок мастерскую, отказался сдавать на ремонтный завод экскаватор и автокран, уговорив директора отремонтировать технику своими силами, а на сэкономленные деньги принять токаря, фрезеровщика и трех слесарей.
Я сам подобрал специалистов. На мое счастье, попали два немца, побывавшие в трудармии. Ах, какие золотые руки у них были! И, главное, человеческое достоинство! Мы блестяще справились с задачей и, кроме того, на строительстве мартена своими силами смонтировали дерик-кран.
Дела на работе шли отменно. Образовалась хорошая механическая мастерская, подобрались способные работники, Руководство было довольно и легко принимало мои предложения, а им не было конца. Мне оплатили подъемные, что очень помогло материально моей семье после переезда, обещали квартиру. Все складывалось хорошо. В скором времени приходит ко мне заместитель главного механика треста "Челябметаллургстрой" и говорит: "тебя вызывает главный." Спрашиваю, зачем? Говорит, насчет работы в тресте. Но я отказался от этого предложения.
На другой день меня вызывает начальник управления и говорит: "Тебя требует сам управляющий трестом." Я, конечно, высказываю свое предположение - хотят перетянуть в трест.
И вот я в управлении треста. Управляющий С. И. Петров очень деловой и авторитетный руководитель говорит: "Я вам предлагаю должность главного инженера базы механизации треста, я Вас знаю по блюмингу Нижнего Тагила(оказалось, что он в то время работал инженером в Прокатстрое). Уверен, что вы справитесь с новой работой. Что же касается прошлого, то положитесь на меня. В обиду вас не дам. Подъемные ваши возместим, а квартиру получите прямо сегодня..."
Чтобы не показать себя неблагодарным по отношению к тем людям, которые приняли меня на работу в "Стальконструкцию", я ответил ему, что должен обсудить этот вопрос со своим настоящим руководством. С. И. Петров на это ответил: "Вот телефон, говорите с ним немедленно... И соглашайтесь! Ваше новое назначение нужно нам всем. Мы заранее согласовали..."
Присутствующие поздравили меня с новым назначением - главным инженером базы механизации треста "Челябметаллургстрой", а управляющий говорит: "Садитесь в мою машину и поезжайте в новый дом, выбирайте любую квартиру." В этой квартире я и живу благополучно с семьей более сорока лет.
Мое новое поприще - база механизации. Это была дыра несусветная. Полутемные низкие бараки, пропитавшиеся солидолом и соляркой. Само собой понятно, что для организации сколько-нибудь стоящего ремонта оборудования и механизмов здесь не было никакой возможности. За войну беспощадная эксплуатация станков и машин без своевременного ремонта привела их в полную негодность.
Наслушавшись от рабочих справедливых упреков по поводу условий труда и заработка (нетрудно догадаться, в какой форме порой рабочие люди излагают свое возмущение), я достал подходящие проекты капитальных зданий мехмастерских и с докладной пошел к руководству трестом.
В ответ - сокрушительный отказ; строительство базы в текущей пятилетке не предусмотрено. Главный механик Герчиков, отвечающий за работу базы механизации, упрекнул меня: "Всю жизнь на этой базе выполняли план. А теперь извольте выполнять план в этих же условиях."
И тогда я решил подойти к этому вопросу с другого конца. Говорю, нужен хотя бы капитальный ремонт этим зданиям. Созвали спецкомиссию, главным назначили начальника отдела ремонта Крола. Я, разумеется, тоже был в комиссии, но на правах рядового члена. Комиссия сделала выводы, что ремонт в таких условиях проводить невозможно, а бараки подлежат сносу! Но, увы! Акт для управления остался клочком бумаги. Тогда я пригласил пожарную инспекцию и санэпиднадзор. Предписания этих организаций были строги - вплоть до того, что грозились опечатать бараки.
В тресте еще недавние мои благодетели смотрели на меня холодно. В целом, моя деятельность просматривалась с хорошей перспективой, но все эти проверки беспокоили людей, и они, вполне естественно, были недовольны. Но я был тверд в своих устремлениях. Акты проверок и проекты строительства новой ремонтной базы треста были отправлены в Москву, в Главк. Однако я отступил от типового приема рядового просителя, я как бы приглашал Министерство в соавторы идеи - сделать на нашей базе механизации опытный участок поузлового ремонта для примера другим трестам.
По всей видимости по стране тогда веяли очередные ветры перемен, потому что на удивление быстро из столицы пришел ответ. Приехала комиссия. Руководство треста было в шоке: как это я без согласования затеял такую крупную игру?
Впрочем, все обошлось. Комиссия согласилась с моими предложениями, тресту выделили целевым назначением деньги на строительство новой ремонтной базы 2,3 миллиона рублей(достаточно крупная сумма по тем временам), и дело двинулось. За полтора года мы построили здания. От главка получили станки - фрезерный, строгальный, два токарных. Для поузлового ремонта не хватало деталей, но я договорился с руководством Челябинского тракторного об обмене (по нынешним временам бартерная сделка), мы отдавали заводу двукратное количество металлолома, а завод нам - со склада брака - узлы и детали для тракторов. Детали разрешали выбирать из свалки нам самим.
Ряд усовершенствований по ремонту и даже по конструкциям строительных механизмов: башенным, автокранам, экскаваторам позволили поднять производительность труда и сроки службы механизмов. База механизации стала выполнять планы.
На производстве я вновь потянулся в науку. Одной из наиболее трудоемких и сложных работ в строительстве остается рытье траншей в мерзлом грунте. Исследования мои позволили разработать специальную роторную фрезу диаметром 2,2 метра и специальное навесное устройство для ее использования к трактору С-80. Фреза была изготовлена и работала достаточно долго, пока на основе ее разработки не начали выпускать типовые агрегаты роторных экскаваторов...
В своей научной работе я всегда находил отраду.
О, сколько нам открытий чудных
Готовит просвещения дух,
И опыт, сын ошибок трудных,
И гений, парадоксов друг,
И случай бог-изобретатель.
А. С. Пушкин
В 1956 году в Челябинске открылся отраслевой Уральский научно-исследовательский институт сборных железобетонных изделий и конструкций. Позже его преобразовали в отраслевой Уральский научно-исследовательский и проектный институт строительных материалов РСФСР. Директором института назначили главного инженера треста "Челябметаллургстрой" А.А. Марченко. С ним трудились мы долгие годы вместе и были в хороших, уважительных отношениях. Меня постоянно тянуло в науку и изобретательство. В науке можно работать одному и отвечать только за самого себя. А с моей биографией, как мне тогда казалось, это было лучшее условие. Однако, на свое заявление о принятии в институт я получил отказ - А.А. Марченко с огорчением разъяснил мне, что есть официальная установка - в научные институты политрепрессированных, чуждых элементов - не допускать!
Тогда я попросил его принять меня не в научную, а проектную часть института рядовым конструктором, если нельзя заниматься наукой официально - буду изобретать.
Директор посмотрел в штатное расписание и только головой покачал: "Ну, что тут можно предложить? Ставка не более 170 рублей. На базе у вас получается 250, с премиями в два раза больше... У вас же семья, жена больна, двое детей, как вы их прокормите?.." На другой день, заручившись обещанием директора вечернего металлургического техникума о преподавании, я пришел к директору с заявлением. Так с 28 января 1957 года я оказался в научно-исследовательском институте. Вера в собственное научное будущее окрыляла меня.
Через несколько месяцев на ученом Совете встал вопрос о необходимости создания отдела подготовки экспериментов с мехмастерской. Мне предложили этот отдел возглавить. Не была забыта и материальная сторона - оклад 250 рублей в месяц. Предложение было интересное, но я помнил постоянно о тех ограничениях, с которыми сталкивался все годы после заключения, и, в свою очередь поставил условие:
что во внерабочее время мне разрешается заниматься наукой, и это должно быть отражено в приказе (все приказы тогда согласовывались с партийной и профсоюзной организациями, а точнее - с их руководителями).
Они согласились, не обнаружив в таком условии каких-либо опасных "идеологических подвохов".
Слава Богу, я одной ногой уже в науке!
Буквально за несколько месяцев за рекой Миасс в бывших складах были организованы мехмастерские, начались эксперименты по научным разработкам института.
Я вспомнил ксилитовые полы в Магнитогорской гостинице где жил до ареста. С заместителем директора института по научной работе Дмитриевым мы провели большие исследования, создали свою технологию изготовления ксилитовых плит, и я сконструировал специальный многоярусный пресс-автомат. Дело оказалось стоящим.
Зам. директора защитил диссертацию на звание кандидата технических наук, а я, как часто случается, оказался при своем интересе. Я начал искать свою тему для диссертации. В бытность главным инженером базы механизации я часто ездил в командировки в город Вишневогорск. При подъезде к городу высилась гора блестящих на солнце минералов. Это были отходы от разработок американцев, добывавших в 30-е годы жильный вермикулит. Здесь вручную отбирали крупные кристаллы, а затем вывозили морем через Ленинград в Штаты.
По рассказам местных жителей, этот минерал любопытно ведет себя под воздействием огня - вспучивается, шевелится, как живой червяк, отсюда и его название - вермикулит("вермикуларис" по латыни - червеобразный).
Воображение мое разыгралось. Зная, что есть невосполнимый спрос на теплоизоляционные материалы, я решил заняться этим минералом. Взял самосвал, поехал к отвалу, разузнал у старожилов подробности о деятельности американцев. Выяснил состояние карьера, запасы отходов и месторождения. Привез на пробу в институт три тонны. Работу свою построил в двух планах - научно-теоретическом и экспериментально-практическом. То есть, я сразу определил технологические параметры минерала и сконструировал опытно-промышленную горизонтальную установку для вспучивания вермикулита. И так удачно, что ее сразу же по договору купил завод ЖБИ № 1 для производства теплоизоляции трехслойных стеновых панелей (серия 1-464 А).
На вспученном вермикулите, производимом этой установкой в Челябинске построено более одного миллиона квадратных метров жилья... Это было первое крупное внедрение результатов научно-исследовательских работ института. Этот успех позволял мне расширить диапазон научных исследований.
Совершенно неожиданно, свершилось еще одно событие, во многом изменившее мою жизнь.
ВОЕННЫЙ ТРИБУНАЛ
УРАЛЬСКОГО
ВОЕННОГО ОКРУГА
<20> декабря 1957 г.
№ 2100 г.
Свердловск
СПРАВКА
Дело по обвинению АХТЯМОВА Якуба Ахмедовича, 1912 г.р до ареста (27/Х-38 г.) работавшего прорабом механико-монтажного цеха треста «Магнитостроя». Пересмотрено Военным Трибуналом Уральского военного округа 13 декабря 1957 г. Постановление от 26 января 1940 г. в отношении гр. Ахтямова Я.А. отменено и дело прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления.
Председатель Военного Трибунала Уральского военного округа полковник юстиции (М.Вербовник)
КОМИТЕТ
ГОСУДАРСТВЕННОЙ
БЕЗОПАСНОСТИ СССР
УПРАВЛЕНИЕ
по Челябинской области
15.02.1991 №10/9190п
г. Челябинск
СПРАВКА
дана АХТЯМОВУ Якубу Ахмедовичу, 1912 года рождения, в том, что 27 октября 1938 года был арестован органами УНКВД по Челябинской области по ст.с. 58-6-8-11 УК РСФСР. 13 декабря 1957 года дело в отношении Ахтямова Я.А. определением Военного Трибунала Уральского Военного Округа прекращено за отсутствием состава преступления. АХТЯМОВ Якуб Ахметович реабилитирован.
Начальник подразделения УКПэ В.К. Никифоров
Мне пришло постановление военного трибунала Уральского военного округа от 20 декабря 1957 года № 2100.
Власти полностью реабилитировали меня, прекратив дело от 26 января 1940 года "за отсутствием состава преступления". Все это, конечно, справедливо, так и должно быть. Но где мои шесть загубленных молодых лет...
В институте, как и всюду в СССР, шла борьба за власть. Институт, которым руководил опытный, умный инженер высокой культуры А.А. Марченко, окреп приобрел авторитет, воспитал научные кадры, но вскоре он заболел и ушел на заслуженный отдых. Его место занял свежеиспеченный кандидат технических наук, аппаратчик Ю. М. Климов. Началось его единовластие.
Директор опирался в основном на партбюро. Между тем, неофициально, в институте был признанным авторитетом доктор технических наук В. И. Заборов. Молодежь и более опытные работники тянулись к нему. Свежие научные и технические идеи, глобальные творческие замыслы исходили от него... И этого не мог стерпеть новый директор. Как мастер закулисной интриги он начал травить нашего кумира. Ограничивалось финансирование его научных работ. Создавалось "мнение" в главке, министерстве и обкоме, что лаборатория звукоизоляции Заборова - это "балласт" для науки.
В коллективе института, не без помощи директора, конечно, муссировались тревожные слухи о закрытии лаборатории Заборова. И тогда я и заведующий лаборатории железобетона, кандидат технических наук, лауреат Ленинской премии Рискинд и сам Заборов написали протестующее письмо в обком партии и Министерство о недопустимости подобной обстановки. На ученом Совете института рассматривался вопрос о ликвидации лаборатории Заборова. Я, уже окрепший, как ученый в масштабе страны, смело выступил против "деяний" директора: "Ликвидация лаборатории, которую возглавляет доктор технических наук, под началом которого работают пять кандидатов технических наук, недопустимая потеря для института..."Но, увы! И на этот раз не удалось восторжествовать добру. Климов при поддержке номенклатурной рати, в которую входил и секретарь обкома партии, добился своего. Лабораторию прикрыли. Кто, спрашивается, выиграл? Заборов со всеми своими работниками перешел в другой институт и успешно работал там.
Правда, досталось по полной мерке и другим сторонникам Заборова. Незаметно выжили из института Рискинда. А другой сторонник Заборова, лауреат Ленинской премии Масленников, очень близко к сердцу принимавший эту людскую несправедливость, в скором времени заболел и умер от инфаркта...Затем, как бы по плану, взялись за меня. Но расправиться со мной им уже было не по зубам. Мои работы получили достойное признание в стране и за рубежом. Шло их широкое внедрение в производство, и я не зависел со своей лабораторией от бюджетного финансирования института. У меня были прямые договора с заводами, и за внедрение я получал большие премии. Экономический эффект работы лаборатории был на уровне суммарных эффектов работы почти половины всех остальных лабораторий. Кроме того я был уже членом научно-технического Совета секции стеновых материалов Министерства. Вот таковы некоторые представители нашей научной элиты. Многим еще далеко до звания Человека в полном смысле этого слова. Жалки бедные духом, да Бог им судья.
Американская фирма "Скотт" вызвала специалистов Главнеметаллоруда для испытания на собственной технологической линии производства вермикулита из ковдорского концентрата сырья СССР. Смысл этого вызова был в том, что при успехе испытаний американцы будут покупать у нас ковдорский концентрат вермикулита за валюту.
В командировку наметили троих - главного инженера Главка, директора Ковдорской обогатительной фабрики и меня, как специалиста. Однако оформление выездных документов в Челябинском обкоме партии затянулось и наш выезд отсрочили на месяц (все это, конечно, не без помощи моих "благодетелей"), и в итоге в Штаты на испытание уехали двое, без меня.
Конечно, клеймо "враг народа" даже после полной реабилитации меня военным трибуналом все еще ограничивало мои жизненные и научные возможности. Это, безусловно, угнетало меня. Вспоминая все эти события и сегодня, я хочу сказать, что закулисные кабинетные игры партаппаратчиков морально калечили людей, вынуждая жить их раздвоенной жизнью, вечно идти на компромисс с собственной совестью. Иногда после партбюро некоторые подходили ко мне и говорили: "Ты прости, я был вынужден голосовать против тебя, иначе директор не даст закончить диссертацию..."
Конечно, эта грязная борьба за единовластие, интриги, аппаратные игры иссушают души и здоровье человека. Заболел наш лиходей-директор, получил инфаркт и ушел из института. На его место заступил наш воспитанник кандидат технических наук Владимир Алексеевич Заборов. При нем стало легче дышать и работать, да и дела пошли более успешно.
Моя научная деятельность продолжалась. Я стал начальником отдела вермикулита, а затем заведующим лабораторией вермикулита. Наше направление в науке процветало. Мы создали новые технологии по производству вспученного вермикулита, разработали новые печи -вертикальные установки МВУ-2. Они внедрены более чем на 20 предприятиях страны. Экономический эффект от них составил более 1000 миллионов рублей (по ценам 1985 года) в год. На новую технологию производства вспученного вермикулита с дообогащением его и калибровкой зерен концентрата сырья по толщине продана через "Лицензинторг" лицензия испанской фирме "Вермита" с "Ноу-Хау" за 400 тысяч американских долларов. Оборудование - печи МВУ-2 для вспучивания, сепаратор МВЭС-2 для дообогащения и доизмельчитель для калибровки зерен сырья - изготовлены в СССР, поставлены в Испанию. Технологическая линия производства смонтирована, пущена и сдана по контракту мною лично 29.01.88 года.
В Австралии, недалеко от Мельбурна, построено совместное предприятие по производству вспученного вермикулита по технологии и с оборудованием УралНИИстройкомплекта, как и в Испании. Австралийскую сторону представляют две компании "ЭКСФОЛИЭИТОРОЗ" и "МАГНАКРИТ", а советскую - "Стройматериалинторг". Прибыль распределяется в соответствии с вложенными в дело капиталами. Советская доля составляет -"Ноу-Хау" в 200 тысяч австралийских долларов. Это 40 процентов от общего вклада. Все оборудование изготовлено в СССР, поставлено, смонтировано и сдано по контракту лабораторией вермикулита.
С применением вспученного вермикулита созданы новые технологии и новое нестандартное оборудование для производства новых высокоэффективных жаростойких керамовермикулитовых, битумвермикулитовых, силикатовер-микулитовых изделий, сухих пожарозащитных смесей и т.п.
LICENSINTORG
MOSCOW USSR
Всесоюзное хозрасчетное внешнеторговое объединение ЛИЦЕНЗИНТОРГ
07.05.87 №807/187 Начальнику Главнеметаллоруда
на № МИНСТРОЙМАТЕРИАЛОВ СССР
О лицензии на "вермикулит" т. Кузакова М.Г.
копия УРАЛНИИСТРОЙКОМПЛЕКТ
г. Челябинск
Информируем, что с фирмой "ВЕРМИТА", Испания, заключено экспортное соглашение на технологию вспученного вермикулита, в рамках которого фирме передается техдокументация на "способ производства вспученного материала и устройство для его осуществления" и на "сепаратор для обогащения вспученного вермикулита" (а. с. №№1043456 и 1045493) и поставляются промышленные образцы малогабаритной вертикальной установки МВУ-2 и сепаратора ВЭС.
Общая стоимость "ноу-хау" по соглашению составляют 400 тысяч ам.долларов. Учитывая, что к технологии вспучивания вермикулита проявлен интерес со стороны фирм "Интерпластика", Швейцария;
"Дикалите", Италия;"С энд М", Греция; "Техника", НРБ, просим подготовить рекламно-техническое описание (РТО) и образцы вспученного вермикулита разных фракций для передачи фирмам. Директор фирмы "Лимко" С. Мелькумов
Министерство промышленных строительных материалов
РСФСР Уральский научно-исследовательский и
проектный институт строительных материалов
УРАЛНИИСТРОМКОМПЛЕКТ
Приказ
г. Челябинск № 233 от 01.11. 1988
Заведующий сектором лаборатории вермикулита Ахтямов Я.А. в исполнение лицензионного соглашения с фирмой "Вермита" с 7 июня по 25 июня 1988 г. находился в командировке в Испании с целью оказания шефпомощи в монтаже и пуске в работу по временной схеме установки по вспучиванию вермикулита для проведения испытаний. Испытания составили своей целью - подтвердить рабочие характеристики поставленного оборудования гарантированным показателям по производительности и качеству "продукции по лицензии".
Находясь в командировке в сложных и трудных условиях, Якуб Ахмедович Ахтямов проявил завидную настойчивость и находчивость в решении поставленной задачи и за короткий срок выполнил очень большой объем работы.
Полученные по испытанию результаты полностью соответствуют лицензионному соглашению. Технология официально принята фирмой-лицензиатом.
За отличное выполнение особо важного задания
ПРИКАЗЫВАЮ: объявить Ахтямову Якубу Ахмедовичу БЛАГОДАРНОСТЬ и выплатить ему премию в размере 500 рублей.
Директор института В.А. Заровнятных
...В 1971 году я защитил диссертацию и 30 июня 1971 года мне присуждена ученая степень кандидата технических наук, а 10 октября 1974 года я утвержден в ученом звании старшего научного сотрудника по специальности "строительные материалы и изделия". В моем послужном списке 43 изобретения, два патента США на "Способ производства вспученного вермикулита и устройство для его осуществления, более 100 изданных научных трудов. О результатах моих исследований и технологических разработок были доклады на всемирных конгрессах по неметаллорудным ископаемым - в Югославии в 1985 году, в Китае - в 1989 году., в США - 1991 году, еще раз в США в мае 1994 года.
Лаборатория вермикулита процветала и расширялась, уже было более 20 крупных внедрений и два зарубежных, число сотрудников возросло до 26, четыре сотрудника защитили диссертации на степень кандидата технических наук. При лаборатории создалось мощное экспериментальное опытно-промышленное предприятие. Имея такую научно-техническую и опытно-промышленную базу, я задался целью создать на основе их институт вермикулита в СССР, по примеру США. Госстрой и Государственный комитет по науке и технике СССР поддержал мою инициативу, однако институт УралНИИстромпроект, Челябинский обком партии и Министерство строительных материалов СССР выступили против и конечно похоронили эту инициативу.
В 1979 году мне присуждена премия Совета Министров СССР "За исследование, разработку технологии и внедрение в народное хозяйство вермикулита и изделий на его основе".
В 1988 году Президиум Верховного Совета РСФСР Указом от 23 сентября 1988 года присвоил мне звание "заслуженный изобретатель РСФСР". Награжден медалями ВДНХ; бронзовая в 1977 году, серебряная - 1964 г., золотая - в 1989 г.
Сейчас мне уже 85 лет. Общий стаж работы по найму -68 лет, а с учетом лагерей ГУЛАГа - 80 лет... Я все еще работаю...
ДИПЛОМ
КАНДИДАТА НАУК
МТМ № 065634
Москва 30 июня 197
Решением
Совета Челябинского политехнического
института им. Ленинского комсомола
от 28 апреля 1971 г (протокол№8)
Ахтямову Якубу Ахмедовичу
присуждена ученая степень
кандидата технических наук
————————————————————————
АТТЕСТАТ
старшего научного сотрудника
МСН № 076039 Москва
1 октября 1974 г.
Решением
Высшей Аттестационной Комиссии
от 19 июля 1974 года ( протокол №34/П)
Ахтямов Якуб Ахметович
УТВЕРЖДЕН В УЧЕНОМ ЗВАНИИ
СТАРШЕГО НАУЧНОГО СОТРУДНИКА
ПО СПЕЦИАЛЬНОСТИ
«строительные материалы и изделия»
Ахтямову Якубу Ахмедовичу
постановлением Совета Министров СССР
от 6 августа 1987 г.
присуждена
ПРЕМИЯ СОВЕТА МИНИСТРОВ СССР
за исследование, разработку технологии
и внедрение в народное хозяйство
вермикулита и изделий на его основе
№ 23322
——————————————————
Тов.Ахтямов Я куб Ахмедович
За Вашу
многолетнюю плодотворную изобретательскую деятельность
Президиум Верховного Совета РСФСР
Указом от 23 сентября 1988 года
присвоил Вам почетное звание
«Заслуженный изобретатель РСФСР»
Председатель Верховного Совета РСФСР (В.Орлов)
Секретарь Президиума Верховного Совета РСФСР
(С. Чистоплясов)
В институте "УралНИИстромпроект" кроме солидной проектной части в 350 сотрудников было 15 научно-исследовательских лабораторий со штатом более 400 человек, 32 кандидата и 3 доктора технических наук.
Отношение этого коллектива ко мне как ученому и как личности весьма характеризуется в поздравлениях меня по случаю юбилейных дат, некоторые из наиболее выразительных позволю привести ниже.
Дорогой друг, муж и товарищ!
Все эти годы ты горел одной, но пламенной страстью, увы, не ко мне, а к своему вспученному другу... И, тем не менее, я не вправе обвинять тебя в непостоянстве; ты честно и добросовестно служил одновременно двум Музам...
Пусть все изученное тобой и выверенное откроет еще более широкие просторы в Науке, вдохновит на большие дела и молодое поколение.
Я счастлива, что ты пришел к этим годам полон энтузиазма, помыслов, и стремлений. Ибо только в единении силы Разума и силы Воли были возможны твои творческие успехи.
Прощаю твою всепобеждающую любовь к Вермикулиту и тешу себя мыслью видеть всегда в роли рыцаря, способного обнажить шпагу в опасную для женщины минуту...
С 70-летием, дорогой Якуб!
С пожеланием самого наилучшего в жизни.
Твоя Неля 8.1.82 г.
——————————————————
Уважаемый Якуб Ахмедович!
Коллектив ордена Трудового Красного Знамени Челябинского металлургического завода сердечно поздравляет Вас с днем шестидесятилетия. Челябинские металлурги выражают Вам искреннюю благодарность за творческие разработки и активное участие во внедрении на нашем заводе новых технологических процессов при производстве стали.
Ваш пытливы ум, настойчивость и личное трудолюбие при отработке новых процессов позволил заводу совместно с Вашим Институтом УралНИИСТРОПРОЕКТ, построить и успешно эксплуатировать установку по производству вспученного вермикулита, а также вести строительство участка по производству керамико-верми-кулитовых плит, которые дадут возможность выполнить государственный план и получить экономию металла.
Уважаемый Якуб Ахмедович, желаем Вам творческих успехов, отличного здоровья и надеемся сотрудничать с вами еще долгие годы на благо нашей Великой Родины.
Январь 1972 г
Главный инженер завода О Лабунович
Секретарь парткома В Ураев
Председатель профкома А Савельев
- 140 -
Хоть уж помечен сединой –
Такой же бодрый и живой!-
Якуб Ахмедыч, дорогой,
Как мы гордимся все тобой!
Ты всем пример, живой урок -
Как нескончаем может срок
Служения науке впрок,
Ведь кто б подумать смог!
Не шутка ведь - все СЕМЬ ДЕСЯТ,
А все сверкают и горят
Вовсю глаза твои - агат,
И мысли в голове кишат!
Твой звучен глас и ясен взор,
Ты, как и прежде, в деле спор,
И довод твой, как прежде, скор,
Разящий оппонентов вздор!
Гудят, поют в печи свода,
А что б тебе не петь; -
когда Вермикулитова слюда
Тебя накормит завсегда!
Вермикулитова слюда -
Сегодня, завтра и всегда –
Как путеводная звезда,
Ведет вперед тебе она.
Да, юбиляр наш полон сил!
Его пример нам говорит:
Чтоб не разбил радикулит,
Изобретай ВЕРМИКУЛИТ!
ЮБИЛЕЮ Я.А. АХТЯМОВА ПОСВЯЩАЕТСЯ
Четверть века назад для страны открыто
началась эпоха вермикулита
На производстве съев соли пуд
в науку пришел Ахтямов Якуб.
Им были свойства вермикулита изучены
и он сказал:
"Даешь вермикулит вспученный!"
А чтоб вписать себя в историю
создал отдел
а затем
лабораторию,
и не ведя понапрасну речи -
придумал для обжига вермикулита
печи.
И вот Якубом мы научены
вермикулит чтоб получать
вспученный.
С тех пор вермикулит
без всяких сомнений
находит во всех отраслях применение.
За четверть века Якуб с Геммерлингом Жорой
сумели поднять вермикулит в гору.
Хорош материал - стремятся многие
внедрить Ахтямова технологию
Что за материал - применяй гужом! -
ценят даже за рубежом!
Лучше вермикулита материала нету -
гони, капиталист, золотую монету!
Где ни внедряй - всюду овации
на вермикулите изоляции!
Материал - достоинств не счесть его -
взять хотя б жаростойкость -
1200 по Цельсию!
Кто ни пожелай - всех обеспечат
вермикулитом Якуба Ахтямова печи.
А теперь, тамада, бокал полней налей
за Ахтямова юбилей!
И не забудь повторить свой тост
за вермикулитовый будущий ГОСТ!!!
1. Почему здесь собрались Института звезд соцветье
Я отвечу Вам - недаром - Здесь - семидесятилетие.
2. Кто, кому тут громыхнуло Дружно бьем челом?
Вот он скромно восседает Здесь за праздничным столом.
3.Башковит, сказать не лишне Деловит - отнять нельзя,
Смотрится почти на тридцать Залюбуешься, друзья!
4.Семьдесят и ни без гака Ну, да разве годы это
Вы же наш "перпетум мобиль" Двигатель и вечный где-то.
5. Наш Ахтямов неспокоен У него душа болит.
Все наверно понимают Эта боль - ВЕРМИКУЛИТ.
6. Он его взрастил, взлелеял Облачил его и вот
По Союзу полетел он Только где тот поворот,
7. За которым даль прямая Честь, признанье, примененье
Почему-то иногда мы придаем его забвенью.
8. Он найдет признанье всюду Даст эффект неисчислимый
Раз Ахтямов душу вложит Результат получим зримый.
9. Поздравляем юбиляра! Свято чтим его заслуги,
Поздравляя понимаем, Что заслуги без натуги.
10. Слава, слава Юбиляру! Его доблестным делам
Дружно, хором пожелаем исполненья всем мечтам!
——————————————————————
ГЕОМЕТРИЧЕСКАЯ БАСНЯ
Фигуры спорят: кто главнее
Одна кричит - я всех главнее,
Я - Шар, я -Глобус, я - Луна!
Другая спорит с нею:
Я - Пирамида, я главнее,
Я, Пирамида, я одна!
Но тут раздался голос свыше:
"Друзья, нельзя ли чуть потише,
Друзья, вы правы не совсем.
На жизнь смотреть не надо хмуро,
Наиважнейшая фигура
Давно известна кто она –
Скажу вам прямо:
Я - КУБ
Ахмедович АХТЯМОВ!
ДОРОГОЙ ЯКУБ АХМЕДОВИЧ!
В день Вашего юбилея и в связи с многолетней плодотворной научной, инженерной, административной и общественной деятельностью примите сердечные поздравления и наилучшие пожелания научных работников, проектировщиков и техников, рабочих и служащих УралНИИстромпроекта.
В нашем институте и за его пределами Вас знают и уважают как высококвалифицированного и авторитетного специалиста, неутомимого творческого работника и организатора в области производства технологии вспученного вермикулита и изделий на его основе, отдающего все силы и знания созданию вермикулитовой промышленности в нашей стране.
Мы высоко ценим ваши личные качества, такие как увлеченность работой, дисциплинированность, настойчивость в достижении поставленных задач. Вы автор и соавтор многих научных трудов, нормативных документов, технических проектов, активный участник общественной жизни коллектива. Мы горячо желаем Вам, дорогой Якуб Ахмедович, больших успехов в научной, руководящей и общественной деятельности, крепкого здоровья, долгих лет жизни и личного счастья.
Директор УралНИИстромпректа В.А. Заровнятных
Секретарь парторганизации Г.Е. Банников
Председатель месткома В. В. Булдашов
Секретарь комсомольской организаци А. Ромашков
————————————————————
Уважаемый Якуб Ахмедович!
Коллектив сотрудников проектной части от всей души поздравляет Вас со славным 70-летним юбилеем.
В Вашем лице мы видим одного из старейшин вермикулитовой строительной науки в институте, активного проводника технического прогресса в промышленности стройматериалов и других отраслях народного хозяйства, большого жизнелюба и доброго, отзывчивого человека.
Ваша плодотворная научная и практическая деятельность заслуженно снискала Вам репутацию одного из основателей вермикулитовой промышленности, авторитет которого ценится научно-технической общественностью в строительстве.
Желаем вам, дорогой Якуб Ахмедович, доброго здоровья, дальнейших творческих достижений, благополучия и долгих лет жизни.
Главный инженер института Г.О. Крол
Секретарь цеховой парторганизации И.Н. Шурков
ДОРОГОЙ ЯКУБ АХМЕДОВИЧ!
Коллектив лабораторий шлаковых заполнителей сердечно поздравляет Вас со славным юбилеем. Мы восхищаемся Вашими замечательными успехами, творческим долголетием, неугасимой изобретательской активностью, энергией, настойчивостью в решении поставленных задач и верностью избранному пути. Желаем Вам крепкого здоровья, счастья, дальнейших творческих успехов.
———————————————————
Уважаемый Якуб Ахмедович!
Сердечно поздравляем Вас с важнейшей датой Вашей жизни. Немногим удается в таком возрасте иметь 50-летний стаж трудовой деятельности.
Являясь родоначальником проблемы вермикулита, Вы посвятили ему 20 лет своей жизни. Благодаря Вашей кипучей энергии во многих городах Советского Союза организованно производство вспученного вермикулита и изделий на его основе. Мы надеемся, что вы будете иметь право отметить на карте нашей Родины еще несколько очередных точек, знаменующих начало жизни золотого вермикулита.
Мы надеемся и не сомневаемся, что триумфальное шествие Ваших изобретений не ограничится пределами нашей Родины. Якуб Ахмедович, желаем Вам крепкого здоровья и успехов в защите докторской диссертации и дальнейших творческих замыслов на благо Родины.
Коллектив лаборатории вермикулита
Там, где море вечно плещет
на пустынные скалы.
Где луна теплее блещет
В сладкий час вечерней мглы.
А. С. Пушкин
Моя столь напряженная работа безусловно требовала соответствующего отдыха, и я с 1953 года начал проводить с удовольствием отпуска с семьей активно на лоне природы, по возможности наилучшей и прекрасной.
Первый отпуск со всей семьей провели в частном порядке на знаменитом озере "Горьком" в Челябинской области, купаясь и балуя себя грязевыми ваннами.
Последующие два отпуска прекрасно провели на озере "Куяш" с ловлей раков и рыб, варкой рыбной ухи и раков ведрами на ночных кострах, сбором ягоды в березовых рощах и на цветущих полянах.
Потом нас потянуло, - как говорят "аппетит приходит во время еды", - на кумыс, и четыре последующих отпуска наша семья провела в Башкирии, на берегах чудной полноводной реки "Дема".Это прекрасно, прогуляться верхом на лошади вдоль реки в лесную глушь.
Три раза в день пили кумыс по чарке, заедая баранинкой или курочкой.
На Деме прямо с лодки на блесне вылавливали с сыном Рашидом сомов и щук весом до 6 кг каждая.
А ерши-то! Какая с них уха на костре с дымком! Лежишь вот на спине, раскинув ноги, заложив руки за голову, а в небесах плывут, как кораблики в море, облака. Им подстать вьются в небе звонкие жаворонки, в камышах квакают лупоглазые лягушки, в некошеной траве кузнечики куют свои песни.
Чем дальше, тем больше и больше разгорались наши туристические аппетиты, и мы уже обратились на юг, в полуденные края. Буквально почти все последующие отпуска в течение пяти лет проводили в Крыму на берегах Черного моря по курортным местам на шумных и уединенных пляжах, наслаждаясь дарами солнца, моря и садов.
Крым! Как это без легендарного Бахчисарая? По летописи и преданиям старины это было могущественное ханство, перед которым дрожали многие знатные государства.
Поражали очевидцев тех времен богатство и роскошь дворцов знати, мавзолеев, гробниц и особенно дворца самого хана Бахчисарая, окруженного благоухающими обширными садами. Величественны были многочисленные корпуса гаремов, различных порталов, гостевых дворцов, большой ханской мечети и медресе.
Шумные базары, полные всего и вся с невиданными роскошными товарами, представленными искусными мастерами и ремесленниками, купцами со всего света, очаровывали гостей - иноземных послов, заезжих мудрецов и ученых.
В создании шедевров этого своеобразного ансамбля средневекового типа принимали участие многие знатные зодчие Востока той эпохи. Одним из шедевров дворца был знаменитый золотой кабинет хана Крым-Гирея и "Фонтан слез" у мавзолея Диояры Бекеч, созданный живописцем и поэтом той эпохи Омеоом.
Фонтан воспетый в минувшие времена многими очевидцами - Жуковским, Вяземским, Грибоедовым, Адамом Мицкевичем и другими - и поныне впечатляет. Особое очарование и восхищение А.С. Пушкина выражено в его стихотворении "Фонтану бахчисарайского дворца".
Ныне видны лишь жалкие останки былых дворцов, гробниц и мавзолеев. По данным историков, после взятия и разгрома в 1779 году Крымского ханства русской армией во главе с А.В. Суворовым, все города, дворцы, аулы и Бахчисарай были разрушены и разграблены. Татары, беспощадно истребляемые, в основном бежали в Турцию, Иран, Среднюю Азию, а оставшаяся часть была переселена в глубь России.
К торжественному въезду императрицы Екатерины Второй в 1787 году в Бахчисарай по приказу Потемкина все руины были замаскированы, забелены, закрашены.
По указу императрицы Крымское ханство было преобразовано в Таврическую область в составе Новороссийской губернии, а Бахчисарай в руинах низведен до заштатного городка. Судьба беспощадна...
Нам жалкие останки Бахчисарая предстали опустошенным, бездыханным кусочком ханского дворца, закрашенного как декорация провинциального театра. Фонтан лил горькие слезы, оплакивая былую славу и радость.
Бывали мы три года подряд и в глубинках Грузии - в знаменитой здравнице "Цхалтубо". Приняли целый курс лечения во всех девяти чудодейственных ваннах и бассейнах, где в свое время в специальных, по-царски отделанных бассейнах, лечились такие личности как сам Сталин и его кровавый подручный Берия.
Познать Кавказ, Грузию можно только в их глубинках. Какой это задушевный, гордый, любвеобильный народ с открытой душой. Все это выливается в их чарующие песни: один затянет, ему вторят другие, а там - весь Кавказ.
Край Кавказских минеральных вод. Там, где за Машуком день встает - Кисловодск, Пятигорск. Лермонтовские места и место роковой дуэли.
И вот в 1974 году, мы на своих только что купленных "Жигулях" побывали в Татарстане. Милый светозарный город Казань! Край родной, где твоя былая слава, расцвет и мощь? От былого осталась как память печально стоящая, голая башня последней царицы Сюмюеки.
При взятии Казани Иваном Грозным четыре столетия тому назад, город и крепость были разрушены до основания и разграблены. Народ бежал, а часть его была насильно крещена путем загона в реки и озера. Тоже последовало и с другими городами казанского ханства. Столица Булгар сравнена с землей не осталось от нее и следа. Ныне печально торчат лишь руины голых каменных стен.
А ныне жизнь в Татарстане начинает с трудом возрождаться по новым рыночным законам. Народ воспрянул духом с достижением сувернитета. В стране восстанавливается родной татарский язык, религия, культура, строятся мечети, медресе, рационально используются природные богатства(нефть, газ) на благо народа, повышается уровень его жизни.
Отдыхали мы и в красочной Молдавии с ее задорными песнями цыган, базарами. С бочками вина на бричках - пей сколько душе угодно, да еще с кровяной колбасой на закуску. В Дубоссарах, где мы обосновались на целый месяц, на базаре купили десяток кур и индюшек, покрасив им шейки яркой краской, пустили в птичий двор хозяйки.
Недурно каждое утро По стаканчику вина молодого из холодного погребка к холодной курочке.
Берега полноводного, в то время чистейшего Днестра, представляли прекрасный песочный пляж.
С зорькой мы с сыном на рыбалке. Днестр богат рыбиной - крупной голавлиной, порой и осетринкой. Однажды мы были свидетелями как десять мужиков, еле справляясь, вытаскивали из Днестра сомину весом более 100 кг.
Эта поездка еще была связана с моей командировкой в Совмин Молдавии в г. Кишинев по линии всесоюзной организации изобретателей и рационализаторов, членом Совета которой я состоял в то время.
Интересно отметить то, что по успешному окончанию семидневной командировки мне Совмином было предложено возглавить ВОИР в Молдавии с сохранением оклада. Благо, мы отказались.
Каждый раз, проездом в южные края и обратно, мы останавливались на несколько дней, а иногда и неделю в нашей Москве, упиваясь ее историческими достопримечательностями, а также пригородными дворцами и особняками известных князей и дворян, театралов, меценатов.
Большой интерес вызвал великолепный дворец и поместье князей Юсуповых в Архангельском. Один из последних Юсуповых отважился и возглавил убийство исчадия ада - пройдохи Распутина, освободив Россию от бесовского наваждения и духовного разложения.
Проездом в 1959 году мы попали на знаменитую американскую выставку быта и автомобилей США в Москве. Это было в то время что-то вроде жар-птицы, случайно посетившей нашу грешную, жалкую обитель.
Конечно, мы не обошли чарующую красу северной Авроры, бывшую величественную столицу России - Петербург, с его музеями, Эрмитажем, дворцами, фонтанами, Петродворцом, Павловским, Гатчинским, Шереметьевским; Исаакиевским, Казанским соборами. Неделями бродили по бесконечным достопримечательностям архитектурных шедевров талантливых зодчих: Б.К. Растрелли, И. Бланка, А. Воронихина, М. Козловского, И. Мартоса, Ф. Шубина...
Я, будучи членом координационного Совета по проблеме вермикулита и внедрения его на предприятиях, десятки раз бывал в Петербурге и каждый раз ходил, как очарованный странник, по заветным местам. Политехнический институт, где прошла моя золотая юность - предмет моих особых воспоминаний.
И вот Средняя Азия. В не столь уж давнем прошлом - сосредоточение культуры и науки: У луг Бек, Фирдоуси, Саади, Омар Хайям, Алишер Навои и многие другие поэты, математики, астрологи и ученые по сей день являются гордостью Востока.
Самарканд - былая сказочная, величественная, равная восьмому чуду света, столица грандиозной империи великого завоевателя полусвета "железного хромца Тимура"(Тамерлана). В империю, кроме Средней Азии, входили Закавказье, Персия, часть Индии и России. Собраны были несметные богатства и шедевры этих стран. Приглашенные и плененные мастера и зодчие этих стран, а также Европы сооружали величественный Самарканд с его шедеврами. Нас (в 1947 - 1949 годах) поразили своими масштабами и богатством даже жалкие останки голых, облупленных, полуразрушенных стен наиболее сохранившихся шедевров: мавзолеи - Гур-Эмир, Шахи-Зинда, Казы Заде Руми и Шади-Мульк, медресе - Шир-Дор, Телля-Кари и Улуг Бека, Ишратхана. Мечеть Виби-Ханым. Обсерватория Улуг Бека и др. Все эти грандиозные сооружения в глазурных декорациях, золоте, серебре, драгоценных камнях, поливных резных терракотах, мозаике, поливных кирпичах и т.д.
Бухара - под стать Самарканду, но в меньших масштабах по грандиозности - последнее место пребывания бухарского эмира.
Два отпуска мы провели в Киргизии на склонах горы Алатау, в теплых волнах чудесного горного озера Иссык-Куль, в объятиях лучезарного солнца и дыхания аромата горных оазисов в селении Чулпан-ата.
Были во Фрунзе и подолгу - в Пржевальске. В Казахстане при внедрении своих изобретений я подолгу бывал в Алма-Ате, Целинограде, Чимкенте, Актюбинске, Хромтау, в которых успешные монтажные работы, пуск, полная наладка технологических линий производства вспученного вермикулита и сдача в соответствии с договором по акту отмечались по восточным обычаям банкетами, торжественно на дачах с шашлыками из бараньих вырезок и печени с курдюжьим салом.
В 1970 году по вызову Совета Министров Якутии за двадцать дней командировки я облетал на вертолетах и объездил на "волге" все месторождения вермикулита и для внедрения его крупные промышленные центры республики: Якутск, Алдан, Вилюйская ГЭС, Айхал, Мирный, Алмазная трубка (на обогатительной фабрике которой держал в ладонях целую пригоршню алмазов.) По круизу я побывал в Турции, Греции, на Кипре. В Египте на бедуинском скакуне, на удивление египтян и туристов проскакал ветром вокруг пирамиды фараона Хеопса, высота которой 137 метров, а периметр более 2 км. Это было воистину высшим блаженством для меня, страстного любителя коней и лихого наездника.
Наконец в ,1986 году купили мы в Башкирии прямо на берегу все той же реки Дема в сосновом бору дачу с двухэтажным домом и под ним гаражом. В этом райском уголке отдыхали мы в летнее время с семьями сына и дочери Галии. Четыре внука, зять и сын - дочти целая футбольная команда. Земля дрожала от их азарта.
В 1992 году дачу в Башкирии продали в связи с переездом сына на работу в Челябинск на мое место заведующим лабораторией вермикулита и купили для отдыха сад на берегу реки Миасс, в сосновом бору Каштак, и уже весну, лето и осень проводили весело и полезно на своей футбольной "фазенде". Тем не менее, начало лета и разгар осени мы с женой почти каждый год проводим в гостях у дочери в Ташкенте, приурочивая их к сезону клубники, черешни, арбузов, дынь и винограда.
Если учесть описанные выше эпизоды отдыха в студенческие годы у подножия Алтайских гор на берегу Черного Иртыша и турне по Средней Азии, Каспию, Кавказу, Черному морю, как сказочный принц, круиз по Черному морю - Греция, Кипр, Египет, Турция, то можно считать, что я сполна взял от природы все для поддержания своего здоровья и трудоспособности, а со мной и вся моя семья.
Вот так и прошла моя настоящая, бурная, содержательная жизнь в труде и соответствующем отдыхе.
Я судьбе своей благодарен за то, что она не была бесцветной, серой, однообразной, легкой, без борьбы и побед.
Удивляются многие моей молодости и работоспособности в 85 лет. Секрет прост: любимый труд, рациональный отдых и прежде всего оптимизм, дух увлеченного созидания, доброта, философское отношение ко всем невзгодам жизни, радость побед и конечно благополучие семейного очага.
Проблему вермикулита, которой я посвятил 38 самых прекрасных лет своей жизни, с честью передал по наследству своему сыну Рашиду и дочери - Галие Шариповой. У сына моего жена Гузель Мазгаровна (урожденная Салахова) - врач. Отец, мать и брат ее - тоже врачи.
У них два сына - Эльдар и Руслан Рашидовичи Ахтямовы, оба отличники в учебе, спортсмены - горнолыжники, хоккеисты. Эльдар 14 лет - преуспевающий шахматист. Руслан имеет наклонности к литературе и поэзии. Дай Бог им успеха в жизненном пути!
Сын мой с 199'! года заведующий лабораторией вермикулита, кандидат технических наук, лауреат премии Совета Министров СССР, член-корреспондент Российской Инженерной Академии, а я при нем старший научный сотрудник-консультант, работаю по 4 часа в день.
У Рашида Якубовича 26 изобретений и 51 изданный труд. В 1993 г. при лаборатории вермикулита нами учреждено научно-проектно-производственное предприятие НППП "Техсервисвермикулит", которое производит вспученный вермикулит, керамовермикулитовые высокотемпературные теплоизоляционные изделия, сухие пожарозащитные смеси и разрабатывает проекты технологических линий производства вспученного вермикулита и теплоизоляционных изделий на его основе по прямым договорам с заказчиками различных отраслей производства в нашей стране и за рубежом. Проводит усовершенствование и разработку новых технологий и для их осуществления нового нестандартного оборудования применительно к свойствам вермикулитов новых месторождений.
Предприятие процветает, учредители его - мы с сыном и 20 процентов от прибыли выделяем институту "УралНИИстромпроект". Директор предприятия Рашид, а я заместитель его по научной работе.
Дочь моя учитель музыки на фортепиано, зять Сагди Мухамеджанович Шарипов инженер. У них два сына Рустам и Таир. Первый мастер золотые руки, а второй - отличник в учебе.
В 1994 году с моей подачи и инициативы мы совместно с геологами республики открыли новое Тебинбулакское месторождение вермикулита в Узбекистане, на базе которого создано в Ташкенте малое предприятие "Стройвермикулит", учредители которого мы с сыном и зять.
В настоящее время Узминэнерго совместно с МП "Стройвермикулит" приступили к строительству предприятия по производству 30 тысяч кубометров в год вспученного вермикулита из сырья Тебинбулакского месторождения.
Я счастлив, что на склоне лет стал очевидцем краха коммунистической идеологии, диктатуры люмпен-пролетариев и развала Советского Союза, построенного на крови и костях сотен миллионов рабов партии Ленина.
Однако, ленинский постулат о "светлом будущем коммунизма" и во имя этого мифа вседозволенности деспотии, лжи и нарушения прав человека и даже целых народов все еще бытуют в нашей многострадальной стране. Свидетельством тому, возмутившие весь мир кровавые преступления в Афганистане, Чечне, Азербайджане и тому подобные злодеяния в других странах с целью сохранения "империи зла" - бывшего СССР. Тем не менее я безмерно рад, что просыпается мой народ, скидывает деспотию и иго марксизма-ленинизма, с трудом, но уверенно начал перестройку страны по законам мировой цивилизации. Конечно длительна и мучительна будет она, но возврата к старому уже нет и не будет. Главное: избежать противоборства, мести, амбиций, отчуждения бывших коммунистов и, как ни трудно, рука об руку с ними идти к демократическому будущему.
У нас с женой прошла золотая свадьба. Полвека мы вместе. Воспитали достойных детей. Дочь и сына. У нас четверо прекрасных внуков - отличники в учебе, труде... Дай им, Аллах, большого счастья на этой земле!
В конечном счете, я благодарен судьбе, - она дала мне возможность познать самого себя, силу духа и воли, научила в тяжелейших случаях жизни быть на уровне человеческой морали и достоинства, добиваться успеха и познать счастье достигнутой цели. Так вот благополучно очерчивается круг моей большой', тернистой, но интересной и, в конечном итоге, счастливой жизни. Самым большим человеческим достижением я считаю то, что не пал под жесточайшими ударами судьбы, не сломался, выстоял как личность.
ДОРОГОМУ МУЖУ, ДРУГУ ПОСВЯЩАЮ
Увы. Часы идут, меняя ночь на день
своей привычной светлой чередою.
Как хорошо, Якуб,
Что ты на свете есть,
А рядом я с обласканной судьбою...
И я смотрю на этот тихий свет
И голову в волнении склоняю.
Не день один, а много-много лет
Тебя я с правдою олицетворяю.
Волос твоих седое серебро
И золото души твоей правдивой
Мне говорят, что в мире есть добро
Ведь Жизнь прошла
Воистину счастливой.
О, как хотелось бы,
Чтоб это продолжалось,
Лаская мне глаза и сердце без конца!..
Огни заката. Тихая усталость.
И свет, и тени твоего лица.
Вот я стою коленопреклоненно,
И радуясь, и мучась, и любя...
Прошу, Аллах, ту пристань роковую
Подальше отодвинуть от меня.
С любовью - твоя жена.
31 дек. 1995 г.
Российская Федерация
Акционерное общество открытого типа
УРАЛЬСКИЙ НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ
И ПРОЕКТНЫЙ ИНСТИТУТ СТРОИТЕЛЬНЫХ МАТЕРИАЛОВ
ПРИКАЗ
№ 3
Челябинск
9.01.97
9 января 1997 года АХТЯМОВУ ЯКУБУ АХМЕДОВИЧУ, кандидату технических наук, заслуженному изобретателю Российской Федерации, лауреату премии Совета Министров СССР исполнилось 85 лет. Почти АО лет проработал он в УралНИИстромпроекте и с его именем связано все, что имеет наименование "вермикулит".
Под руководством Якуба Ахмедовича проведены всесторонние и глубокие исследования свойств вермикулита практически всех месторождений СССР и некоторых других стран.
Им созданы новые способы вспучивания и обогащения вермикулита и на основе этих способов разработано промышленное оборудование для вспучивания и обогащения вермикулита, которое эксплуатируется на десятках предприятий страны, принося большой экономический эффект народному хозяйству.
По этой технологии и на этом оборудовании вспученный вермикулит выпускается в Испании и Австралии, куда институт поставил оборудование и оказал помощь в освоении производства, в том числе и лично Якуб Ахмедович.
Почти все научно-технические разработки Якуба Ахмедовича выполнялись на уровне изобретений и им получено 43 авторских свидетельства и один патент США. В настоящее время он обладатель трех патентов Российской Федерации.
Широкое использование разработок Якуба Ахмедовича промышленностью, правительственная премия и награды ВДНХ СССР убедительно говорят о том большом вкладе, который он сделал в вермикулитовую промышленность. По сути дела Ахтямов - основатель отечественной вермикулитовой промышленности, всего, что касается технологических переделов после добычи вермикулитовой руды. Его имя хорошо известно всем специалистам вермикулитчикам.
Якуб Ахмедович один из тех научных сотрудников УралНИИстромпроекта, кто закладывал фундамент нашего института, как научного учреждения, и своим неутомимым и самоотверженным трудом воздвигал это здание - наш институт.
Поздравляю Вас, Якуб Ахмедович, со знаменательной датой в Вашей жизни - 85-летием и желаю Вам доброго здоровья, долгих лет жизни, счастья и творческих успехов.
ПРИКАЗЫВАЮ:
За долголетний, добросовестный и высокорезультативный труд в институте и в связи с 85-летием со дня рождения АХТЯМОВА ЯКУБА АХМЕДОВИЧА объявить Ахтямову Я.А. БЛАГОДАРНОСТЬ и наградить его памятным подарком.
Генеральный директор В. А. Заровнятных
Публикуется по HTTPS://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=author&i=269