Белова Вера Савельевна. Агент мировой буржуазии
Белова Вера Савельевна (р.1923)
медицинский работник
1923, 14 августа. — Родилась в Маньчжурии на станции Пограничая. Отец – выходец
из купеческой семьи, был завербован в 1920 г. на работу на Восточно-Китайскую
железную дорогу слесарем, затем стал машинистом паровоза. Мать – Ольга Федоровна
Васюхина.
1931. — Переезд семьи в г. Харбин для получения дочерью образования.
1940. — Окончание гимназии и вечернего техникума медсестер.
1941, май – ноябрь. — Учеба на курсах машинисток и получение направление в районный отдел Маньчжурской телефонно-телеграфной компании.
1945, август. — Изгнание японцев из Харбина, работа машинисткой у русских.
1945, 28 октября. — Арест с записью в протоколе «за переводы на русский язык и печатанье сведений разведывательного характера о Советском Союзе». Изъятие паспорта. Размещение в жилом доме. Отправка вместе с другими сослуживцами в Гродехово (приграничный с Китаем городок в Приморье).
1945, декабрь. — Доставка всех под конвоем в Тавду Востокураллага. Размещение в 6-м лагпункте. Перевод Беловой в медсанчасть в медработники.
1947, 20 февраля. — Начало ведения следственного дела работниками НКВД.
1947, 25 февраля. — Предъявление обвинения по ст. 58, пп. 4, 11.
1947, 19 апреля. — Решение Особого Совещания при МГБ СССР «за участие в контрреволюционной организации»: 8 лет ИТЛ, считая срок с 28 октября 1945 г. Этап в Дубравлаг, станция Потьма (Мордовия).
1953, 28 октября. — Окончание срока.
1953, 29 октября. — Этап в пересыльные тюрьмы Челябинска. Новосибирска, Красноярска.
1953–1955. — Направление в деревню Глухая Большемуртинского района Красноярского края на лесоповал, затем в д. Черная на лесоповал.
1955. — Объявление об освобождение и разрешении выезда куда угодно. Возвращение паспорта.
1956. — Встреча с родителями, отъезд в Верхнюю Пышму, где родители проживали с 1955 г.
1987. — Уход на пенсию после 29 лет работы, в том числе старшей медсестрой первой категории хирургического отделения. Отличник здравоохранения, ветеран труда.
1989, 16 января. — Снятие обвинения о пребывании японским агентом.
1991, октябрь. — Реабилитация.
1999, 5 октября. — Член ассоциации жертв политических репрессий.
В 1987 году, отработав двадцать девять лет, ушла на заслуженный отдых отличник здравоохранения, старшая медицинская сестра I категории хирургического отделения ЦГБ города Верхняя Пышма Вера Савельевна Белова. В ее трудовой книжке всего две записи: дата приема на работу и дата увольнения с работы. Зато поощрений за труд, как говорится, не счесть: тут и юбилейная ленинская медаль, и медаль "Ветеран труда", и знак "Победитель соцсоревнования девятой пятилетки", и множество различных грамот.
Вера Савельевна не любила рассказывать про свои юношеские годы. И на это у нее были веские основания: до 16 января 1989 года она фактически считалась японским агентом. Документы о том, что была безвинно осуждена, получила лишь в октябре 1991 года, когда находилась уже на пенсии. Арестовали и осудили ее только за то, что она родилась в Маньчжурии, училась в гимназии города Харбина и работала в райотделе Маньчжурской телефонно-телеграфной компании машинисткой-переводчицей.
Отец Веры Савельевны, выходец из купеческой семьи, в 1920 году завербовался на работу на Восточно-Китайскую железную дорогу. Вначале работал слесарем в паровозном депо, потом машинистом паровоза. В 1922 году женился на Ольге Федоровне Васюхиной.
14 августа 1923 года у них родилась дочь, которую нарекли Верой. Чтобы дочь могла получить хорошее образование, в 1931 году семья Беловых переезжает в город Харбин.
— В 1937 году, когда начались массовые аресты в пограничных городах и поселках, — рассказывает Вера Савельевна, — отец постоянно жил в напряжении, ждал, что и до него очередь дойдет.
Причина для этого была. В оперативном приказе наркома внутренних дел СССР Н.И. Ежова от 20 сентября 1937 года говорилось, что "аресту подлежат все харбинцы". В первую очередь предписывалось "арестовать работающих в НКВД, служащих в Красной Армии, на железнодорожном и водном транспорте, в гражданском воздушном флоте, на военных заводах, в оборонных цехах других заводов, в электросиловом хозяйстве всех промпредприятий, на газовых, нефтеперегонных заводах, в химической промышленности". Во вторую очередь следовало арестовать всех остальных "харбинцев", работавших в советских учреждениях, совхозах, колхозах и прочих. Кроме того, от областного управления НКВД местные органы получили установку, "... что за каждого оставшегося на свободе харбинца... будет отвечать тот оперуполномоченный, в чьей части это будет обнаружено". Согласно дьявольской логике НКВД, все харбинцы являлись агентами японской разведки.
Чтобы выбить необходимые признания из обвиняемых, рекомендовалось "... применять все меры, вплоть до физического истребления арестованных". Даже лагерь для "харбинцев" был определен — Северураллаг. Но в эту репрессивную "мясорубку" отец каким-то чудом не попал.
Дочь выросла. В 1940 году окончила гимназию в Харбине и одновременно вечерний техникум медицинских сестер, что в будущем ей очень помогло. В мае 1941 года по объявлению в местной газете она поступает на курсы машинисток. В ноябре того же года после окончания курсов в числе тридцати выпускниц направлена работать в райотдел Маньчжурской телефонно-телеграфной компании. А 28 октября 1945 года ее арестовали. Как записано в протоколе, задержали за то, что "переводила на русский язык и печатала сведения разведывательного характера о Советском Союзе".
Вот как об этом рассказывает сама Вера Савельевна:
"В конце августа 1945 года японцы были изгнаны из города Харбина. Мы как работали машинистками, так и продолжали работать, только сейчас уже у русских. Были, конечно, волнения: простили или нет русских, украинских эмигрантов. Особенно опять же за отца беспокоилась.
1937 год пережили. Отец работал на железной дороге. В октябре 1945 года меня задержали. Я восприняла это просто, ведь мне было всего двадцать два года. Политика меня не интересовала. А тут "беседа" с советским офицером. Он представился. Задал вопрос: кто я. Паспорт взял и... больше не отдал, а мне объявил, что я временно задержана. И это "временно" растянулось на десять лет.
Привел он меня в какой-то жилой дом, там уже были сколочены двухъярусные нары. Я увидела нескольких своих сослуживцев, таких же девчонок, как и я. Допросов не было. Наступили холода, и родным разрешили принести нам немного теплых вещей. А через несколько дней погрузили в товарные вагоны (на вокзал доставили в машинах) и отправили в неизвестность. Привезли в Гродехово — это приграничный с Китаем городок в Приморье. Поместили в барак. На следующий день после мытья в бане (когда нас туда вели, жители толпами собирались и кричали: "Фашисты!", "Белобандиты!") погрузили в "телячьи" вагоны, набитые до отказа людьми, в основном молодежью, повезли на запад.
В Тавду привезли под Новый год. До лагеря вели ночью под конвоем вооруженных солдат с овчарками. Мы шли, смотрели на деревянные домишки, где за окнами виднелись украшенные елки. Люди встречали новый 1946 год. На вокзале, когда нас выгружали, стояла толпа немецких и японских военнопленных — грязных, голодных, полураздетых.
Разместили нас в шестом лагпункте, отдельно от всех остальных заключенных, даже отгородили забором. При лагпункте был небольшой медгородок — терапевтический и хирургический корпуса. Пришел как-то один из надзирателей, спросил, есть ли среди нас медицинские работники. Так я оказалась в медико-санитарной части. Там я встретила врача из Харбина, который преподавал у нас в школе, когда я там училась. Вскоре его куда-то отправили. Второй врач был немец из Поволжья, тоже заключенный.
В 1947 году понаехали сотрудники НКВД и начали вести наши дела. Для начала посадили на три дня в изолятор, где сидели две старые воровки на нарах, а внизу бегали крысы.
На допрос вызывали два раза. Спросили, где училась, как поступила на курсы машинисток, что печатала. И все. Очных ставок, как пишут в деле, не было, о других сослуживцах не спрашивали, суда тоже не было. Через несколько дней после карцера объявили: "С вещами выходи!". "Зачем?!! Куда еще?". Снова в вагон и опять повезли на запад. И только в вагоне мне объявили решение тройки, что я осуждена по 58 статье, пункт 4 и 11 и лишена свободы на восемь лет исправительных трудовых лагерей. Куда везете? Ответ был таков: "Привезут — узнаешь".
А вот документ из архивного дела — постановление об избрании меры пресечения от 18.02.1947 года. "Я, сотрудник оперследгруппы ОКР МГБ УралВО капитан Борисов, рассмотрев поступивший материал о преступной деятельности Беловой Веры Савельевны (место рождения — станция Пограничная (Маньчжурия), 1923 г.р., содержится в Востокураллаге МВД г. Тавда по 58 статье, пункты 4, 6, 7 и 11) и приняв во внимание, что Белова, находясь на свободе, может скрыться от следствия и суда, постановил: мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда Беловой Вере Савельевне избрать содержание под стражей, объявить под расписку о настоящем постановлении от 20 февраля 1947 года.
Мне объявлено: Подпись".
Возникает вопрос: зачем это постановление, ведь Белова и так более года находится под стражей в ГУЛАГе.
Далее протокол обыска: "При обыске ничего не изъято". Что можно изъять у политзека, только одно — жизнь.
На восьмой странице подшит первый протокол допроса от 28 октября 1945 года, которого, по утверждению Беловой, не было. Вернее, она ничего не подписывала. Но нужно отметить, что росписи везде есть и очень ровные, четкие, полные и везде одинаковые.
Следующий протокол допроса оформлен 20 февраля 1947 года. Начат в 19, окончен в 20 часов.
Вопросы: Как попала на курсы машинисток, кто учился вместе? Ответ был записан такой: "...обучалась в большинстве эмигрантская молодежь в возрасте 17 лет из числа жителей Харбина. Обучалось 30 человек, в основном — женщины".
25 февраля 1947 года предъявлено обвинение по статье 58, пункт 4 и 11. B.C. Беловой задали вопрос: "...Сущность обвинения вам понятна?". На что Вера Савельевна ответила: "...Я действительно, проживая в городе Харбине (Маньчжурия) в 1941 году при японской военной миссии, на протяжении четырех месяцев обучалась на курсах машинописи и телеграфирования, а затем до 1945 года работала в русском отделе "Маньчжурской телефонно-телеграфной компании", занимала должность машинистки...".
Решением особого совещания 19 апреля 1947 года B.C. Белова "за участие в контрреволюционной организации" была осуждена на 8 лет лагерей, считая срок с 28 октября 1945 года. Для отбывания наказания ее было решено направить в Востокураллаг. Но этапировали в ИТЛ Дубровный, станция Потьма М. Рязанской железной дороги, где она отбывала "наказание" до октября 1953 г.
28 октября 1953 года закончился срок наказания. А 29 октября опять вагон с решеткой и опять пересыльные тюрьмы — Челябинская, Новосибирская, Красноярская. Из красноярской пересылки отправили в Б.-Муртинский район, куда из деревень наехали председатели для набора рабочей силы. Попала в деревню Глухая на распиловку дров, оттуда в глухую сибирскую деревню Черная на лесоповал... О том, что отправлена в ссылку на два года, объявили только на месте. Глухая деревушка в несколько убогих домов да бараков, где все еще были политссыльные с тридцать седьмого года. Еженедельная отметка у коменданта. С вечера до утра отлучка запрещена.
— С напарницей, тоже ссыльной политзаключенной с 1937 года, только постарше меня, да еще изможденной голодом, холодом, тяжелым трудом, заставили пилить лесины на двухметровые бревна. А я никогда пилы в руках не держала. Да и сил нет, — рассказывает Вера Савельевна. — Напарница ругается. Ссоримся. Так несколько дней. И опять выручила специальность медика. Послали в медпункт. Так, наверное, и выжила. Сколько людей ушло за десять лет на моих глазах в мир иной, одному Богу известно. Трудно представить. Очень много.
И так до 1955 года. Однажды меня вызвали в комендатуру и объявили: могу ехать куда пожелаю. Получила паспорт. В это время разыскали меня родители, приехал папа, и в августе 1956 года уехала в Верхнюю Пышму к родителям, где они жили с 1955 года.
5 октября 1999 года Вера Савельевна пришла к нам в Ассоциацию жертв политических репрессий. Рассказала о себе. В архиве я нашел ее дело. После знакомства с ним она две недели находилась в шоке. Когда пришла в себя, заявила, что ни одной подписи не признала. Да и вообще допросов не было. А протоколы в деле есть, даже протоколы очных ставок сочинены.
Вот так работала система политических репрессий не только в тридцатые годы, но и после войны.