«Я помню их, ты запомни меня, а тебя запомнят, кто после тебя народится… Так и будет жить один в другом, как один свет…» Андрей Платонов.

Еще в 1970-м году, практически сразу по приезде в Игарку, услышал, причем неоднократно и из разных уст, историю о немце по имени Роберт Шмидт и его жене Сельме, которые на лодке возят сено из Старой Игарки. Мол, жили они за рекой, на той стороне реки Енисей, где когда-то был колхоз, держали скотину, имели свои покосные угодия, потом перебрались жить в город, а вот коровушке-кормилице попуститься не смогли. Скорее всего – не захотели. Но никак не о чудачестве говорили, а уважительно, в качестве примера невероятного трудолюбия и упорства. Потом узнал, что Роберт – это отец Владимира Шмидта, которого хорошо знал, с которым работал не совсем бок о бок, но на одном участке авиационной технической базы аэропорта. (Владимир Робертович Шмидт, бортинженер самолета Ил-86, в 1993 году погиб в результате несчастного случая). Потом однажды, уже как некую городскую достопримечательность, долго рассматривал пришвартованную к плавмастерским речпорта уникальную лодку Роберта Шмидта: две соединенные по типу катамарана шлюпки, на которые он грузил сено. Ещё в те годы было страстное желание поближе познакомиться с историей Шмидтов, но тогда всё было как-то не с руки, да и подобное стремление могли бы посчитать неприличным любопытством, а кто-то – и весьма подозрительным интересом. Уже в конце 90-х годов, встретившись со своей давней знакомой Надеждой Кезонен (Поздняковой) – двоюродной сестрой Владимира Шмидта, поговорив о его трагической судьбе, узнал, что её дядя – Роберт Шмидт умер в Красноярске ещё в 1989 году, «а тетя Сельма жива!» И уже совсем недавно, увидев в перечне сотрудников одной из наших авиакомпаний фамилию «Елена Шмидт», не удержался, позвонил и услышал, что, во-первых, это действительно, как и надеялся, дочь Владимира Шмидта, а во-вторых, о чем даже и не предполагал, «бабушка Сельма жива!»

В ноябре 2013 года я встретился сначала с Натальей Александровной Шмидт – вдовой Владимира Шмидта, а потом с матерью – Сельмой Вильгельмовной Шмидт, сестрами Викторией и Галиной.

…Чувствуется, что все они не порвали связей с Игаркой, прекрасно информированы практически обо всем, что в городе происходило и происходит. Галина Шмидт говорит, что сама она и её семья довольно благополучно пережили все перипетии последних 20 лет. Сразу после школы она начала работать в Игарском рыбкоопе и в Красноярске работала и продолжает работать в потребкооперации. Одно плохо, очень рано умер муж – было ему чуть за 50. «Он работал в органах». Повторяет эту фразу несколько раз. Когда с некоторым пиететом произносит слово «органы», Галина как бы становится на цыпочки, голос звучит с придыханием. Ну, надо думать, это не от особого уважения и любви к «органам», а от любви к хорошему человеку, который просто работал в каких-то там органах, служба в которых, как известно, и опасна, и трудна.

Для Виктории и Галины Шмидт с Игаркой связано многое, если не всё, и только хорошее. Родители, по их словам, никогда в семье и при детях не говорили о том, что им пришлось пережить. Тем более не говорили о том, что или кто мог быть причиной всех жизненных невзгод. Но тем не менее свою родословную Галина Шмидт помнит «на зубок», знает историю переселения родителей в Сибирь и рассказывает её без малейшей запинки.

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА.
Согласно ПОСТАНОВЛЕНИЮ СНК СССР И ЦК ВКП(б) № 2060-935«СС» (совершенно секретно) от 12 августа 1941 г. переселению подлежали все без исключения немцы, как жители городов, так и сельских районов, в следующие местности: в Красноярский край – 70 тыс., в Алтайский край – 91 тыс., в Омскую обл. – 80 тыс., в Новосибирскую обл. – 92 тыс., в Казахскую ССР – 100 тыс. человек – всего 480 тысяч немцев.
Приказом НКВД от 27 августа 1941 г. определялся порядок депортации, а официально объявлено о выселении Указом Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 г.

Девичья фамилия Сельмы – Франк. Родилась она 26 февраля 1921 года в Республике немцев Поволжья. В большом селе под названием Куттер, в семидесяти километрах к юго-западу от Саратова, Бальцерского кантона – на правом берегу Волги, где сравнительно более благодатные климатические условия. В свое время это был один из центров немецкой колонизации. Отец – Вильгельм, мать – Амалия. Отец солдатом русской армии участвовал в Первой мировой войне.

В 17 лет, приписав себе год, Сельма выучилась на тракториста – это была её мечта. Кстати, по темпам «тракторизации» республика намного опережала другие области страны. А по интенсивности внедрения новой агротехники немецкая автономия занимала одно из первых мест в Советском Союзе.

Весной 1941 года Сельма Франк вышла замуж за односельчанина по фамилии Бренинг.

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА.
ГАЗЕТА «СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ ЗЕМЛЕДЕЛИЕ» от 24 августа 1941 г.:
«Крестьяне села Швед Красноярского кантона Республики немцев Поволжья обратились с письмом к германскому крестьянству, в котором призвали германских крестьян помочь уничтожить фашизм, бороться за свою свободу и счастливую жизнь. Колхозники села Швед самоотверженной работой на полях помогают доблестной Красной Армии громить врага».

В один из сентябрьских вечеров 1941 года, когда они готовились встречать идущих с пастбища коров, их начали выселять. Не дав загнать скотину, позволив взять только небольшие узелки с одеждой и продуктами питания, посадили в телеги. Но мест всем не хватало, многие шли пешком. Сельма до сих пор слышит, как истошно мычали недоеные коровы. Они ещё не успели покинуть село, а усадьбы уже начали грабить набежавшие жители соседней деревни. На железнодорожной станции людей рассортировали. Большинство мужчин, в их число попали муж и отец Сельмы, оказались в другом эшелоне. Отца отправили в Кировскую область, где он и умер в 1943 году от дизентерии. Но об этом они узнали много позже, чуть ли не 20 лет спустя. Следов первого мужа, Бренинга, Сельме найти не удалось, сгинул бесследно.

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА.
14 сентября в Красноярский край первыми двумя эшелонами были доставлены 4606 немцев, которых разместили в Большемуртинском, Шарыповском, Даурском и Усть-Абаканском районах.

17 сентября на станцию Ачинск прибыл эшелон с 650 немецкими семьями (2318 человек). Из них 2 тыс. человек погрузили на баржи и по реке Чулым направили в Бирилюсский район, 318 человек расселили в Ачинском районе.

В железнодорожные составы их грузили «поколхозно», предполагалось, что на новых землях так и будут селиться – колхозами имени Эрнста Тельмана, имени Сталина, Розы Люксембург... Но этого принципа не придерживались уже на начальном этапе, когда самых работоспособных, мужчин возрастом от 16 с половиной и до 60 лет, загоняли в иные товарняки – для отправки в трудармию.

…Старшие по вагону, уходившие получать продовольствие, возвращались с хорошими новостями: везут в Казахстан, обещано компенсировать потерю имущества… Но с каждым днем хороших новостей становилось все меньше и меньше. По дороге, обычно это происходило на каких-то маленьких станциях и полустанках, непонятно по каким причинам пересчитывали, постоянно сортировали по возрасту и полу, пересаживали в другие эшелоны, уплотняли в вагонах. Сортировкой можно было бы назвать и высокую смертность в пути.

Станционные тупики, наспех сколоченные из досок пункты приема горячей пищи, но еду чаще давали сухим пайком, иногда почему-то просто зерном. Помнятся так же наспех сколоченные из досок и установленные вдоль железнодорожной насыпи отхожие места, куда перед отправкой эшелона, стараясь не упасть с зыбкого «насеста», шли длинной непрерывной очередью, все вместе – мужчины, женщины, дети... Санпропускники-вошебойки, бани, куда их заводили тоже толпой, без различия пола и возраста.

Когда их привезли в село Даурское, они подумали, что это Казахстан – конец пути. И ошибались. Как добрались, как перезимовали – вспомнить уже трудно. Деревенские избы, где размещали сразу по нескольку семей, лежащие на охапках соломы люди… Им говорили, что будут работать в крупных колхозах и совхозах, но никому, оказывается, они здесь не были нужны. Какое-то время ходили на уборку полей, на скотные дворы, но работы, как и хлеба, всем не хватало. Местные жители, которых насильно «уплотняли», заставляя принять переселенцев, были недовольны, смотрели на них если не со страхом, то с любопытством. Всё искали, где у немцев рога и хвосты.

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА.
Из доклада начальника управления НКВД по Красноярскому краю И.Семёнова 15 сентября 1941 г. «О мерах противодиверсионного характера на железнодорожных станциях и узлах Енисейского водного бассейна»: «…Насаждена противодиверсионная агентура в местах разгрузки и усилена охрана объектов, опасных по диверсии. …В целях недопущения побегов в пути следования с мест разгрузки к местам поселений транспортные колонны колхозов насыщены агентурой, партийным, советским активом и членами бригад содействия милиции. Все люди инструктированы в районных отделах НКВД о негласном наблюдении за переселенцами в пути следования».

Весной 1942 года несколько семей из Даурского, теперь это были в основном женщины, старики и дети, на барже доставили в Кежму и вновь отсортировали. Более рослая, с крупной и крепкой «костью» Сельма отправилась ещё дальше, на Север, ловить рыбу. Остальные члены семьи Франк, мать Амалия и шестеро детей, были направлены в Казахстан, в Талды-Курган. Как потом выяснилось, в Талды-Кургане семью вновь разделили. Часть её, с матерью, направили в Киргизию. Там, во Фрунзе, мать и умерла на 87 году жизни. В настоящее время все Франки, казахстанские и киргизстанские, семьи очень большие и дружные, проживают в Германии.

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА.
По постановлению Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) № 19«сс» от 6 января 1942 г. на НКВД было возложено переселение из южных районов Новосибирской, Омской областей и Красноярского края 50 тыс. немцев для работы на предприятиях рыбодобывающей промышленности. В октябре 1942 г. вышло ещё одно постановление Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) № 1732«сс», согласно которому в течение 1943 г. на Север были переселены ещё около 30 тыс. человек.

Осенью 1942 года Сельму привезли на озера. Какие озера, тогда она не знала. Но в итоге они оказались на Маковском озере, где находились рыболовецкие бригады колхоза имени Кирова, центральная усадьба которого располагалась в Старой Игарке. До сих пор на Маковском усматриваются останки рубленных из тонкого местного листвяка бараков. Маковское очень большое озеро, посреди него есть остров – и на нем были становища рыбаков. Действительно, остров делит озеро как бы на четыре участка, поэтому с берега кажется, что перед тобой цепочка нескольких озер. Рядом с Маковским (25 км южнее) находится Налимье – красивое, глубокое и некогда очень рыбное озеро. И там находятся останки «капитальных» строений, а не просто временных сезонных рыбацких становий.

Той же осенью на озерах оказался и Роберт Федорович Шмидт – ему на тот момент было всего 16 лет, он на четыре года моложе Сельмы. Роберт Шмидт тоже из Поволжья, но с левобережной, степной и наиболее засушливой части, из села Визенмюллер Зелманского кантона. И его большую семью «рассортировали» и разделили на фракции. Сейчас трудно проследить старые семейные связи, да и новые, которые наспех и причудливо сплетались в рыболовецких бригадах и рыбацких бараках, уже давно утеряны. Только, пожалуй, семейная ветвь Шмидт – Кезонен более или менее прослеживается. Мария, старшая сестра Роберта Шмидта, вышла замуж за финна Якова Кезонена. В Старой Игарке они росли вместе: двоюродные сестры Катя, Лиля и Надя Кезонен, Виктория, Галина и брат Владимир Шмидты… Вместе какое-то время были и в Игарке. Сейчас вместе они остались только на детских фотографиях...

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА.
По докладам органов НКВД в рыболовецких хозяйствах Красноярского края на одного человека приходился всего 1 кв. м жилой площади, остро ощущался недостаток топлива, продуктов, особенно жира и овощей, отсутствовали медикаменты, прачечные, бани. Нередки были случаи, когда переселенцы спали на нарах, покрытых грязной соломой по 50 – 60 человек в тёмных сырых землянках, которые не освещались и не отапливались. Следствием этого стали массовые заболевания.

В Игарском районе на станке Агапитово дневной улов рыбы в местной бригаде составлял не более 20 – 30 кг. Сдаваемой рыбы не хватало на то, чтобы обеспечить себя хлебом. Бригада не получала его по 7 – 8 дней. За зиму 1942 – 1943 годов на станке умерли 150 немцев, в том числе дети. Немощные истощённые люди не могли работать в полную силу, что влекло за собой наказание – уменьшение норм обеспечения продовольствием, от чего они слабели ещё больше и ещё меньше выполняли норму выработки.

Галина Шмидт помнит рассказы других женщин, тоже прошедших через рыболовецкие бригады, в частности, Лилии Фоминичны Нестерюк. Многие остались там навсегда. Были случаи расстрелов, некоторые смотрители зверствовали, уводили женщин в тундру, насиловали. Добрым словом вспоминают только одного – Калиниченко (может, Калинничев? – была такая семья в Игарке. – Л.Б.). Он делал вид, что не замечает, как люди берут себе рыбу на пропитание. Брать можно было только «черную» рыбу: щуку, сорогу, окуня, налима… А Маковское знаменито своей уникальной кумжей (северной форелью) с нежным розовым мясом, не менее уникальными чирами – как поросята, залитыми жиром, и мончегорскими сигами до пяти килограммов весом…

Там, на озерах, уже в самом конце войны Сельма и Роберт сошлись. Инициатором сближения была Сельма. Она сама выбрала его, а затем и отстояла свое право иметь детей именно от этого человека. Сделать это было нелегко, поскольку женщин было много, иногда бригады состояли только из одних женщин. Мужчины же были представлены всего двумя возрастными категориями: мальчиками до 16 лет и стариками, с трудом пережившими первую зиму. Брака как такового они заключить не могли. Там же, в рыбацком бараке, в 1946 году появился на свет Владимир. Сельме после рождения ребенка разрешили поселиться в Старой Игарке. Роберт встречался с ней наездами, после таких наездов в 1949 году родилась дочь Виктория. И только в 1952 году Роберту Шмидту разрешили переехать к семье. А уже в 1954 году Сельма родила дочь Галину.

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА.
В связи с тем, что ни в Постановлении СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 12 августа, ни в Указе Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 г., на основе которых началось переселение немцев, не был указан срок их проживания на новых местах, отдел спецпереселений НКВД уже после окончания войны направил на места соответствующее разъяснение, где указывалось, что «немцы переселены в места вселения навсегда и на свои старые места жительства они возвращены не будут», а потому их необходимо трудоустроить на новых местах расселения. Местные органы получили задачу принять переселенцев в члены колхозов и оформить, как и всех прочих граждан, согласно уставу сельхозартели, «нарезать» им приусадебные участки земли, на которых разрешалось разводить огороды и строить жильё.

Умелый на все руки и к тому же грамотный Роберт Шмидт работал трактористом, электриком, дизелистом, завхозом... Сельма, в Старой Игарке её звали Сельмой Васильевной, – на разных работах: на неводах, на покосах, в огородах, на звероферме, на конном дворе, в детском садике... Имели свою корову, молоко и сметану Сельма на санках отвозила в Игарку на базар, а это только в одну сторону семь километров по енисейскому льду... Окончив 4 класса, дети постепенно друг за другом перебирались в город, в интернат при базовой школе педагогического училища народов Крайнего севера. Однажды, вспоминает Галина Шмидт, по какой-то причине, скорей всего, случилась наша извечная игарская беда – пожар, детей на весь учебный год отправили в норильский интернат.

О детях Старой Игарки хотелось бы рассказать подробнее. На их долю тоже легло немало тягот. В середине 70-х годов мне посчастливилось (теперь я это понимаю) познакомиться и подружиться с прекрасным человеком – Виктором Романовичем Паяненом. Мать Виктора, скорее всего, из финнов-ингерманландцев, до переселения жила в Ленинградской области. Она, как и большинство юных женщин, прошла через рыболовецкие бригады. Виктор не знал своего отца. Он рано пошел работать, окончил семь классов, служил в армии, работал на Игарском лесопильно-перевалочном комбинате, окончил Игарский филиал Красноярского политехнического техникума. Начинал учиться в Красноярском технологическом институте. Работал мастером СГП (склада готовой продукции) комбината, потом был начальником участка, инспектором АО «Совэкспортлес», начальником СГП, и последняя его должность перед смертью – начальник Учетно-экспортного отдела Игарского ЛПК.

Виктор Паянен многое рассказывал о жизни в Старой Игарке, о тех, кто вырос там вместе с ним: о Бадмаевых, Иорданиди, о Штарках, Вамбольдтах, Нестерюках... Кстати, калмык Бухтар Бадмаев был женат на его тетке Альме – финке. Поэтому все наши игарские Бадмаевы на четверть, а то и наполовину – финны. Интернациональные дети никогда ничего и никого не делили, жили действительно одной семьей. А Вовка Шмидт, несмотря на то, что всего лишь на год старше, был ему, Виктору Паянену, и за старшего брата, и за отца. И если куда-то самостоятельно и уж очень далеко группа ребятишек уходила – на Енисей, в тундру, рыбачить, ловить куропаток, по ягоду ли, то родители обычно спрашивали: «Вовка Шмидт с вами?» и если получали утвердительный ответ, успокаивались. Их добыча шла не только на домашний стол. Рыбу и куропаток сдавали на приемный пункт, родителям это засчитывалось как дополнительный заработок. Подработку всегда можно было найти, и не только в тундре и на реке. Зимой на собаках бочками возили воду с берега, работали на конном дворе, летом – на огородах, но это в основном «девчачья» работа. Для мальчишек, конечно же, основным видом подработки была рыбалка. Рыбу ловили и просто удочками, и переметами, и вентерями, и мордами, плетенными из ивы. Облавливали все ближние озера, ручьи и речушки. На Енисее хозяином был колхоз – там рыбу ловили сетями, а на песках – огромными ставными неводами.

Не только Виктор Паянен, но и многие другие староигарцы с благодарностью вспоминали председателя дядю Васю (Василия Михайловича) Нестерюка, который и наряды на «взрослые», а значит, более высоко оплачиваемые работы мальчишкам выделял, и рыбу старался принять по возможно более высокому сорту. С рыбалки приходили обычно мокрые по пояс, зимой – промерзшие до косточек. Конечно, просто так, безобидно для здоровья, такое детство не прошло, аукнулось. Вот и Виктор Паянен умер, не дожив до шестидесяти лет, и долго не болел – болезнь скрутила в считанные месяцы. Интересен еще один момент. Однажды мы встретились с Виктором и он скромно, с виноватой улыбкой сообщил: «Орденом вот наградили. Орденом Трудовой Славы». И было это чуть ли не на следующий день после того, как у нас в аэропорту, точно с такой же наградой поздравляли Владимира Шмидта. Есть что-то в этой одновременности! Видать, есть что-то там, наверху. Это их детский труд был отмечен. Хоть поздновато, хоть таким образом, но оплачен!

В 1964 году, когда старший сын Владимир учился в 11-м классе, Шмидты переехали в Игарку. Переселялись единственно для того, чтобы Владимиру было спокойней доучиться. Отцу, человеку уже известному своими мастеровыми руками, предложили работу в плавмастерских речпорта. Они поселились в бараке № 15А на улице Орджоникидзе. Дом стоял в окружении стаек, хлевов, дровянников и своими окнами смотрел на пустырь, как единственное напоминание о поселке Пробуждение, о спецпереселенческих бараках – канских, иланских, большемуртинских…

Это место я хорошо помню, помню и тот дом, окруженный стайками и хлевами. Шмидты держали свиней, корову, теленка. А сено продолжали возить из Старой Игарки. И первым помощником во всех этих трудах был старший – Владимир. Когда он поступил в авиационное училище и уехал в Иркутск, его место заняла Галина. Она и до этого, как веревочка, всюду следовала за отцом и старшим братом. В 1977 году был сдан дом № 25 первого микрорайона, Шмидты получили благоустроенную квартиру, и вот только тогда Роберт перестал держать скотину.

Много позднее, уже в начале 90-х годов, я неоднократно бродил по этому пустырю. Давно уже не было и этого дома №15А, и самой улицы Орджоникидзе не стало, как только сожгли тот последний барак. А я всё старался представить себе, как здесь было ещё в 1932 – 1933 годах. По бугоркам от фундаментов-завалинок и останкам провалившихся в несуществующее подполье печных труб старался угадать, как стояли дома, как проходили уже стертые на планах города улицы. И мучал меня единственный вопрос: как несли они умерших от повальной цинги и дизентерии к кладбищу, которое располагалось чуть повыше, в березовой гриве. Свидетели рассказывали, что к 1963 году, когда после великого игарского пожара строили кафе «Северное сияние» и ставили дома вдоль новой улицы, названной улицей Строителей, это уже заброшенное, но еще не всеми позабытое кладбище раскатали бульдозером. Вот где надо бы поставить мемориальную доску! Но к 1964 году, когда здесь поселились Шмидты, от поселка Пробуждение оставались только густо поросшие травой холмики, на которых вольготно паслись немногочисленные коровы. Пейзанскую идиллию дополнял ручей, отводивший воду с этой заболоченной низинки еще ниже, к улице Октябрьской, где позднее по предложению игарского краеведа Барановского была сделана запруда и образовано озеро, названное его именем.

Многое в этом рассказе о судьбах немцев начинается и замыкается на Владимире Шмидте, которого я знал лично и знал, на мой взгляд, неплохо. Мы имели одну профессию, работали рядом, одно время довольно тесно общались, но дружбой это назвать было нельзя. Вероятно, сказывалось то, что он работал в бригаде по обслуживанию самолетов Ли-2, а я – на вертолётах Ми-4. К тому же он был старше меня на два года, сказывалась и некая клановость, вернее, какая-то закрытость, сложившаяся в местных ребятах, вместе живших в этом городе, вместе окончивших авиационное училище и теперь вместе работающих. Их было человек пять – шесть, и не то, чтобы они не пускали внутрь своей компании чужаков, но было в них нечто такое, что меня, например, настораживало. А именно, снисходительность по отношению к нам, к приезжим. Они были опытнее и не только профессионально, чувствовалось, они знали, они пережили нечто такое, что нам было недоступно.

…В 1972 году авиатехник Шмидт переучился на вертолет Ми-4, его направили к нам в бригаду для стажировки. Прикрепили его ко мне, я был весьма горд этим. Сначала мы подумали, что Шмидт прибыл к нам на усиление, но потом оказалось, что уже решено направить его учиться на бортмеханика вертолета Ми-4. А перед этим, существовало такое правило, необходимо получить допуск на техническое обслуживание той техники, на которой собираешься летать. Работал Шмидт обстоятельно, соблюдая во всем какую-то особую тщательность. Кто у кого стажировался, было непонятно. С моей стороны следовало только ознакомить с технологией обслуживания двигателя, принятой технологией работы бригады, показать, где находится тот или иной агрегат, подсказать, каким инструментом лучше воспользоваться, а делать он умел и быстрее, и наверняка лучше, качественнее. Хотя в то время мы такой оценки не проводили.

А я все смотрел на Владимира Шмидта, тогда еще кандидата в члены КПСС, ставшего недавно депутатом горсовета, и думал: ты из гонимых и униженных, а значит, человек благородного происхождения; у тебя все есть – уважение и товарищей, и начальства. Есть хорошие природные качества: дисциплинированность, трудолюбие, знания, умения, есть, наконец, замечательный педантизм немецкий, так необходимый в авиации. Ну, неужели в тебе нет памяти? Ну зачем тебе лезть в эту партию!? Лишний раз подтвердить свою благонадежность, доказать, что ты в доску свой? Да не верю я в это! Ну, ладно – депутат горсовета – дело нужное и стоящее для человека с активной жизненной позицией. Но чтобы стать бортмехаником, не требуется обязательного членства в КПСС.

В 1973 году Владимир Робертович Шмидт переучился на бортмеханика вертолета Ми-4, через год переучился на вертолет Ми-8. Работал он преимущественно в норильских аэропортах Валек и Дудинка. В 1975 году образовался Игарский объединенный авиаотряд, и игарские вертолетчики, правда, не все сразу, с радостью вернулись домой. В начале 1976 года я переучился на бортмеханика самолета Ил-14. Практически месяцами стал жить на Диксоне. Владимира Шмидта видел редко. По работе мы с ним сталкиваться не могли. Но были общие собрания, разборы лётного отряда, где непременно отмечали лучших, и Шмидт практически постоянно был в их числе. Награждение его орденом Трудовой Славы III cтепени (указ от 10 марта 1981 года) все в нашем предприятии, помнится, и я в том числе, восприняли очень хорошо. Были еще награжденные, о них говорили и так, и сяк, но о Шмидте общее мнение во всех эскадрильях было примерно одинаковым: да, достоин! Может быть, единственный, кто достоин. В 1983 году Владимир Шмидт переучился на бортинженера Ил-62 и уехал в Красноярск, где ему дали квартиру в аэропорту Емельяново. Уходил Шмидт не просто так, а с напутственными и благодарственными письмами от коллектива Авиационно-технической базы и коллектива летного отряда. Уверен, что ни одного человека и никогда в нашем отряде не провожали на переучивание так торжественно и с такой любовью.

В 1990-м в числе первых экипажей Шмидт переучился на самолет Ил-86. Экипаж, в котором он летал, пригнал в Красноярск первый Ил-86 – об этом есть фильм краевого ТВ. Мы эти кадры видели и с гордостью говорили: «Нашего Шмидта показывали!». У него все складывалось хорошо. И в Красноярском отряде Шмидт был уважаемым человеком, что неудивительно. Уважаем не только как специалист. А именно как человек. Он был очень открытым человеком, но не по типу рубахи-парня, который с распростертыми руками идет на встречу любому. Возможно, только внешне? Но быть в любой ситуации улыбчивым, приветливым и даже просто вежливым – это не каждому дается. В авиации бывает много случаев, когда маски сразу слетают. И человека сразу распознают, как бы он ни маскировался, нутро гнилое, если оно таковое, скрыть не удается. Шмидта уважали. Такие люди в экипаже очень ценны. С такими людьми, как говорят в авиации, любят летать.

Опять же в числе первых Шмидт прошел подготовку к полетам на международных воздушных линиях. Сын учился в Политехническом институте, дочь – любимица отца, окончила школу и тоже поступила Политехнический... Был полон многих планов… Но в августе 1993 года Владимир Шмидт погиб. Погиб нелепо, его гибель до сих пор для многих остается загадкой. Возвращался из гостей – была организована небольшая пирушка – проставлялся командир самолета Алексей Фуртак, выполнивший первый самостоятельный вылет на Ил-86. Традиция! Владимир и не хотел идти на это «мероприятие», но приехали на машине, уговорили, увезли… Покинул он компанию рано, шел один, был не пьян, он вообще считался практически непьющим. Найден убитым. Как говорят родственники (жена и сестры) налицо признаки нападения и избиения, но в милиции признали бытовую травму: мол, шел, упал, ударился головой… Известие о смерти Шмидта в Игарке встретили очень тяжело. И до сих пор память об этом и разговоры при встречах земляков вызывают горестные чувства.

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА.
Депортация немцев из Поволжья нанесла колоссальный ущерб региону и стране в целом в самые тяжелые месяцы войны. Погиб большей частью так и не собранный урожай, вымерла и была разворована значительная часть скота. Заселение и освоение опустевших территорий проходило с большим трудом, главным образом, принудительными методами. В 1943 году использовалась только треть пахотных угодий, а животноводство оказалось полностью разваленным. Многие десятки бывших немецких сел не возродились даже и после войны. Последним актом депортации можно считать ликвидацию немецкой топонимики. Все бывшие немецкие города и села, кроме городов Маркс и Энгельс, получили русские названия.

Позднее появился в моей коллекции «интересных» людей ещё один староигарский немец, друг Роберта Шмидта – Александр (дядя Саша) Вамбольдт. Несмотря на уже преклонный возраст, дядя Саша держал свиней, и количество их в иные годы доходило до десятка. И это в то время, когда в Игарку перестали завозить дроблёнку и прочие комбикорма, когда закрылись столовые и детские сады, где можно было брать пищевые отходы. Жил он на окраинной улице Папанина, некогда центральной, а затем выгоревшей, в одном из тех двухквартирных домиков, которые в свое время, после пожара 1962 года, вывезли из Ермаково. Помню его бредущим по улице с неизменной тележкой, на которой то погромыхивали фляги, то громоздилась копна травы из Медвежьего лога. Подстать ему была и жена – Анна. У неё на южном склоне Медвежьего лога имелся огород, где росла картошка и всяческая зелень. Бывал в их в чистенькой, удивительно чистенькой для людей, которые постоянно возятся со свиньями, квартирке, покупал картошку, беседовал с дядей Сашей о содержании свиней, как бы набирался опыта... Вамбольдты охотно делились знаниями, им нравилось мое любопытство. …Они оба так и умерли в работе, ненадолго пережив друг друга.

…Интересные все-таки люди, эти немцы. С детства, со школы дружил с немцами. В конце 50-х годов сразу несколько семей на какое-то время осели в нашем большом селе, бывшей южно-уральской казачьей станице. Мать говорила: «Они из Казахстану пришли». Она одобряла эту дружбу, потому что они, немцы, «непьющие и работящие!» Вспоминаю и только сейчас обращаю внимание на то, что с немецкими-то детьми дружил далеко не каждый. Перебираю по пальцам, и странным образом оказывается, что все они, эти пацаны моего круга, отнюдь не хулиганистые, но несколько бесшабашные и уже в 12 – 14 лет вполне самостоятельные в своих суждениях, были из самых низших слоев нашей местной, сформировавшейся после 20-х годов деревенской общины: из жалких остатков некогда очень больших и далеко не бедных семей, в 1922 году расказаченных, в 1929-м – раскулаченных, в 1937 году «разобранных по линии НКВД» и во время войны значительно повыбитых и разреженных. Те немецкие семьи, Дерингеры, Дрейманы, Беккеры, были в чем-то схожи с нами, по нескольку раз депортированы, считай – перекантованы по нашей огромной стране: из Поволжья в Казахстан, из Казахстана – на Алтай, потом дальше, глубже, на Север Сибири; потом их вроде как бы реабилитировали, правда, негласно, уже без всяких громких указов, но западнее Урала, вероятно, не пускали. Хотя, уверен, официальных запретов на этот счет не было. Немцы оседали на подступах к Европе, на границах Челябинской, Курганской, Свердловской областей... Кстати, и в тех немецких ребятах, моих одноклассниках, существовала какая-то закрытость. В школе – общительные, в меру активные, пионеры и комсомольцы – во всём как все, но внутрь своих семей пускали не каждого.

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА.
История немецких колонистов Поволжья насчитывала почти 150 лет. По обоим берегам Волги располагалось более двухсот колоний. Преодолев целую вереницу бедствий – непривычные природные условия, голод, болезни, постоянные набеги кочевников, переселенцы упорным трудом создали высокопродуктивные хозяйства, чем способствовали подъему экономики, быстрому росту торговых центров Юго-Востока страны.

Колонисты вели замкнутый образ жизни и сумели сохранить свою самобытность. Наряду с определенной изоляцией от русского населения немцы были разобщены и между собой. Это обусловливалось тем, что в разных колониях проживали выходцы из различных мест когда-то раздробленной Германии, сохранявшие свои обычаи, религию (были и католики и лютеране), специфику быта и особенно – диалект.

Весной 1991 года оказался проездом в Москве – мрачной, настороженной, неузнаваемой. Заблудившись в переходах одного из московских аэропортов, случайно попал в странное помещение, в небольшой и почему-то полутемный зал ожидания, до отказа забитый людьми. Они сидели на лавках, вповалку и плотно лежали на полу, на мешках и узлах; отдельные фигуры нечеткими и молчаливыми тенями отрешенно, как показалось, и какой-то размытой безликой массой перемещались по залу, толклись и маячили в сумерках углов...

Несколько ошарашенный, впрочем, как и многим увиденным тогда в Москве, вдруг заметил, что почти все эти люди в одинаково коричнево-серых стеганных на ватине чапанах. Одинаковой была и обувь – сапоги-галоши со стегаными же голяшками – типичнейшая и практичнейшая наша деревенская обутка, и лица – то ли смуглые от природы, то ли от деревенского загара, у женщин – до самых глаз скрытые туго повязанными платками...

– Куда это так массово летят казахи и киргизы? – подумал я, но вопрос нечаянно прозвучал вслух.

Полутемная тишина неожиданно отозвалась: «Это не казахи и не киргизы. Это немцы возвращаются на родину предков. Ждут чартер на Ганновер».

…И хоть кто-нибудь из них когда-нибудь слово плохое сказал о стране, о людях, о власти… И ладно бы в те годы, когда безопасней было просто молчать. Совсем недавно, прошедшим летом, случайно разговорился с немцем возрастом «за 60», моим сверстником, приехавшим из Германии навестить оставшихся в Красноярске и Дивногорске родственников. Возвращался он из деревни под Краснотуранском, где родился, вырос и жил до сорока лет, где родились его дети. В глазах слезы: «Дом? Дома уж нет, в нем живут чужие люди – что об этом говорить. И села того, в котором жили, тоже нет. Вернуться? Не знаю… Вряд ли. Мама вот хотела вернуться, всё думала, всё жалела…» Единственное, о чем отозвался плохо, это о нашей колбасе и то очень осторожно: «Там такое не едят». Что интересно, ни разу не обмолвился, не оговорился: «Там, у нас» или «Здесь, у вас». И мне тогда, в детстве, казалось и сейчас кажется, что в них до сих пор живет чувство вины. За что? Перед кем?

В беседе с супругой Владимира Шмидта Натальей Александровной обратил внимание на интересную для меня деталь: в конце перестроечного периода, когда в стране началась неразбериха, Володя, по её словам, настойчиво стал уговаривать всех уехать в Германию, куда поехали многочисленные родственники по материнской линии. Был ещё жив отец, Роберт Шмидт. Он возразил и как бы окончательно и навсегда поставил на этом вопросе точку: «А что мы там будем делать?» Отца поддержала мать. Да и сестры были против. Мнение отца для Владимира всегда было на первом месте. Но в начале 90-х, когда отец уже умер, когда СССР распался, Владимир вновь завел разговор о Германии. Он начал активно собирать какие-то документы, в разговорах – жена никогда не видела его таким взвинченным, постоянно проскакивало: «Ненавижу этот бардак!».

«Откуда в нем появилась эта злость, непонятно, – говорит Наталья Шмидт, – и мы, наверное, уехали бы в Германию. Он не боялся переезда, уверен был, что везде найдет себе работу, везде будет востребован».

Сельма Шмидт живет в Ветлужанке, в кооперативной квартире, которую когда-то построили вместе с мужем Робертом. В Красноярск они переехали в 1986 году, в этой же квартире, пока учились в университете, выросли внуки – дети Владимира, а сейчас она живет с дочерью Галиной и её сыном – младшим своим внуком.… И остальные живут рядом: старшая дочь Виктория – в Дивногорске, невестка Наталья и её уже взрослые и вполне самостоятельные дети – в аэропорту Емельяново. Все на расстоянии, кажется, вытянутой руки…

…Да, Сельма Шмидт никогда и никуда не хотела уезжать. Ей можно позавидовать, в свои 92 года она обладает удивительной для её возраста памятью. Правда, может позабыть то, что было вчера, но давнее помнит хорошо. Подводят глаза, один глаз уже видит плоховато, но зато другой – еще зорок. Чувствуется, она всегда была веселой, по словам дочери – «оптимисткой по жизни». И до сих пор сохранила это в себе. Говорит с заметным акцентом, название своего села «Куттер» произносит с твердым приступом на букву «К», признается, что русский язык начинала учить на озерах. Вот Роберт умел по-русски читать и писать, а она – нет. «Ну, Роберт был очень грамотным с детства. И неудивительно, ведь у него брат был учителем!»

Когда вновь и вновь начинаем вспоминать и который раз разбирать обстоятельства гибели Владимира, Галина говорит, что Фуртак и тогда, сразу после события, и потом, когда разбирались уже с милицией, толком ничего и не пояснил, всё что-то юлил, темнил… Мгновенно поняв о ком идет речь, Сельма вставляет по-немецки: «Я, Я… Фуртак – дункель…»

…Сейчас Сельма постоянно читает очень старую книгу лютеранских псалмов на немецком – этот семейный псалтырь она привезла из Киргизии, когда ездила навестить могилу матери. Псалмы надо петь весело и торжественно, что она и делает. Поет и тут же переводит: «Есус Кристос нас любит и не забывает».

Примечание: Сельма Шмидт умерла летом 2016 года. По словам близких, до конца своих дней оставалась все такой же, какой я её застал в 2013 году – в меру подвижной, весёлой, с памятью вполне разумной…

Два замечательных писателя, знавшие друг друга при жизни, Виктор Шкловский и Андрей Платонов, постоянно занятые в своем творчестве поиском «отдельного и общего существования», пытались, каждый по-своему, ответить на вечный вопрос: в чем смысл жизни – в преодолении или в приспособлении? Шкловский о жизненной школе говорил, что «мы все лён на стлище, нас там обрабатывает жизнь. А лён не кричит в мялке».

– Но это же пассивность! – возразил бы ему зачастую противоречивый и метущийся Платонов, который, по выражению Шкловского, «сам обрабатывал жизнь». Но в одном они были схожи: в людях нельзя поляризовать различия и противоположности. Тогда остается только белое и черное, свет и тьма. И в целом мир опасно упрощать и сводить всё к альтернативе: красные или белые, реакция или прогресс, война или мир, свобода или смерть...

Леонид Бирюков.
Игарка, Красноярск, Дивногорск.

Старая Игарка .1959-1960-й. Владимир, сестра Виктория, сестра Галина, двоюродная сестра Надя Кезонен

Старая Игарка. Детский сад

Вильгельм и Амалия Франк, родители Сельмы Шмидт.
В начале 1-й Мировой войны. Деревня Куттер Саратовская область.

Семья Франк в полном составе. Сельма стоит за спиной отца. Село Куттер, примерно 1940 год.

Амалия Франк с детьми. Село Куттер, начало 30-х годов.

Снимок у барака в Старой Игарке: Роберт Федорович, Володя, Галина (на велосипеде), Виктория, мама - Сельма Вильгельмовна.

Водовозы. Слева направо: крайний – Владимир Шмидт, третий – Роберт Шмидт.

Слева направо: Катя Кезонен, Галина Шмидт, Надя Кезонен, Лилия Кезонен.

Володя, Сельма, Галина, Роберт, Виктория. Игарка, фотоателье на Октябрьской, 1955 г.

Александр Вамбольдт, Роберт Шмидт (с гармошкой), Старая Игарка, 1953 г.

Супруги Сельма и Роберт Шмидт, уже не лишенцы, а вполне равноправные граждане СССР
, клуб Старая Игарка. Начало 60-х годов.

Магазин, Старая Игарка. За прилавком продавец Нестерюк Лилия Фоминична.

На покосе. Слева направо, стоят 2-я Альма Бадмаева – жена Бухтара Бадмаева;
4-я Сельма Шмидт; 5-я Галина Иорданиди, 6-я Полина Шнайдер.
Сидят 1-й Александр Вамбольдт, 4-я Анна Вамбольдт, 5-я Анна Казак. Конец 50-х - начало 60-х, Старая Игарка.

В клубе. В центре председатель колхоза Василий Нестерюк. Справа от него сидит Роберт Шмидт, слева стоит Лилия Нестерюк.
В белом платке Альма Бадмаева, на переднем плане – Лаутеншлегер с дочерью Людмилой.
Конец 50-х - начало 60-х, Старая Игарка.

Застолье в доме Шмидтов. Слева направо сидят: Екатерина и Иван Лаутеншлегеры, Екатерина Райзих, супруги Шмидт.
Стоят: Галина Иорданиди и Виктор Райзих. Конец 50-х - начало 60-х, Старая Игарка.

Застолье, скорее всего, у Нестерюков.
В центре председатель колхоза, орел и красавец мужчина, он всегда был в белой рубашке при галстуке и при часах – Василий Михайлович Нестерюк.
Под правой рукой у него – супруга - Лилия Фоминична Нестерюк – тоже прошедшая через рыболовецкие бригады.
Василий Михайлович Нестерюк в дальнейшем получил в Красноярске большой хозяйственный пост
 (заместитель директора крупного завода), с женой Лилией разошелся, женился на совсем молоденькой.
Со слов Галины Шмидт, которая, совсем юной переехав в Красноярск, какое-то время работала у Нестерюка.

Роберт и Сельма на игарском рынке. В этих бидонах они возили на базар молоко и сметану.
Справа –неизвестный. Конец 50-х.

Сельма с коровой-кормилицей. Старая Игарка. Конец 50-х.

Лютеранский псалтырь, который постоянно читала Сельма.

Регистрация брака Владимира Шмидта с Натальей Вольнёвой, 1970 год.
 Молодоженов от имени городских властей поздравляет Евгений Оттович Роц –
 заместитель председателя горисполкома – тоже из категории ссыльных немцев, но в Старой Игарке он, похоже, не жил.

Владимир Шмидт у дома по адресу: Орджоникидзе, 15А.
Справа друг детства по старой Игарке Владислав Нестерюк –
сын Василия и Лилии Нестерюк. Игарка, примерно 1973-75гг.

Владимир Шмидт - бортмеханик вертолета Ми-8, примерно 1981 –82-е годы.

Авиатехник Владимир Шмидт Игарка. 1972.

Роберт Шмидт, слесарь инструментальщик плавмастерских речпорта.
 Фото на доску почета 1975.jpg

Галина и Сельма Шмидт. Красноярск, ноябрь 2013 года.