И.И.Егоров. Воспоминания

“Ужель боятся командиры
Чужие изорвать мундиры
О русские штыки…”

М.Ю.Лермонтов. “Бородино”

О культе личности Сталина за последнее время написано много. Общий фон - ниспровергающий его как деятеля революционного движения, хотя отдельные голоса, за которыми скрывается определенная часть общества, пытается защищать репрессии и другие его приемы управления государством, объясняя создавшимися условиями в стране перед войной. Одни, по всей видимости, очень мало знали об истинном положении дел. Другие наоборот – знали слишком много и менять сложившуюся обстановку в обществе не только не хотят, но всеми способами пытаются ее сохранить. Чтобы изучить человека, тем более общественного государственного деятеля, не следует забывать о нем как просто о человеке и его повседневных поступках. Они часто являются ключом к разгадке всех тайн. Начнем с истоков. Репрессии начались в зачаточном состоянии с 1925 года. Вот выдержка из стенографического отчета XIY съезда партии из выступления делегата Ленинградской организации: “Товарищи, где найти ответы на животрепещущие вопросы современности? Нас отправляют к Молотову, к Н.К., но они сами ничего не знают или не хотят ничем заниматься. Наконец нас отправляют к Сталину. Слов нет, у Сталина ум большой, но ум его схематический, а не аналитический. Он может ответить на любой вопрос из прошлой жизни и ни на один из будущей. Нам говорят – вы больше критикуйте, а что же получается? За критику гонят туда, куда Макар телят не гонял. Старуха (Н.К.) написала две статьи, и ни одной не напечатали”. Вот оно начало репрессий. Вчера похоронили Ленина, сегодня по команде Сталина выслана вся его семья (жена, сестра, брат) из Кремлевской квартиры.

В 1928 году объявляется процесс над промпартией, во главе которой был поставлен академик Рамзин. Пришив ярлыки, начали расправу с учеными. Одних морили в тюрьмах, других мучили в лагерях. Личность Рамзина, как ученого, изобретателя из жизни вычеркнули, хотя изобретенные им до этого процесса прямоточные котлы, работают до сих пор – на Назаровской ГРЭС под Красноярском.

В 1951 году в Караганде (лагерь Песочный) на строительстве кирпичного завода работала бригада бывших академиков, докторов наук различных профилей.

Занималась расшивкой швов кирпичной кладки. Несчастная страна, где академики выполняют простейшие строительные работы, а недоучившийся попик правит государством.

Ученые не грибы, они не каждые сутки рождаются. Их народ бережет. А в эпоху Сталина их уничтожали. Не потому ли через тридцать с лишним лет после него мы за каждой поварешкой бежим за рубеж с протянутой рукой и золотым рублем.

В 1904 году Тифлисская организация РСДРП была разгромлена. Сталин бежал в Баку. Он очень скоро сдружился с неким Ахметом. Ахмет коренной бакинец. Занимается воровским промыслом – грабит банки, берет сейфы и живет в свое удовольствие. Сталин, взявший в Баку кличку Коба, входит к Ахмету в доверие. Он разъясняет главный смысл своего пребывания здесь и открывает тайну, что они должны помогать революционерам деньгами. У Ахмета денег бывает много, и ему на доброе дело выделить определенную сумму не жаль. Он делится добычей, хотя в операциях по добыче средств Ахмет участвует один. После взятия сейфа Ахмет его прячет на городской свалке на пару недель. При этом второй ключ от сейфа он передает Кобе. А когда Ахмет убеждается, что за ним уже не следят – он забирает деньги. Вскоре при подсчете денег сумма не сходилась с вложенной в сейф ведомостью. И когда Коба встречался с Ахметом, он перед ним извинялся и просил не выдавать его товарищам, потому что он немного денег на свои нужды брал. Ахмет молчал, а Коба все помнил.

В 1911 году их арестовывают. Сталина отправляют в Туруханскую ссылку, село Курейка. Ахмет оказался в Петровском централе, где прошел курсы настоящей революционной борьбы.

В 1937 году Ахмет занимает пост председателя Президиума Верховного Совета Азербайджана. Его арестовывают, как врага народа и приговаривают к высшей мере наказания. Сидя в камере, Ахмет высказал выстраданную мысль перед товарищами. А приговоренные не лгут.

“Вы, может быть, уйдете отсюда, а меня расстреляют. Я написал Сталину три письма. Он ни на одно не ответил. Коба не любит свидетелей, а я слишком много знаю такого, чего в биографии Кобы никто не должен знать. Поэтому я должен умереть”.

Все это рассказал бригадир лесогрузочной бригады на Кокчетавской лесобазе Акмалинского лагеря Рейн, до ареста работавший в Баку главным энергетиком Азербайджана.

Конец двадцатых и начало тридцатых годов ознаменовались двумя событиями: ликвидацией кулачества, как класса и коллективизацией всей страны. С ликвидацией кулачества справились быстро. Пришив ярлыки и собрав по разнарядке нужное число семей, погрузили в повозки и доставили на сборные пункты. То было и с нашей семьей. По прибытии на станцию Богоявленск, отец обратился к начальнику эвакопункта. Тот посмотрел его воинские документы и заявил: “Вы взяты незаконно. Есть секретный указ, запрещающий выселять участников гражданской войны, но отпустить вас я не имею права… По приезде на место - пишите”. Так в свои пятнадцать лет я понял, что все законы тогда писались для лозунгов. Жизнь текла под сплошным произволом. Так мы шестым эшелоном прибыли в Караганду. Выбросили нас в голую необжитую степь. Дети до десятилетнего возраста почти поголовно вымерли в первые месяцы. К началу холодов мы выстроили поселок “Компанейский” из самана и дерна. С первым снегом нам разрешили покинуть землянки и заселить дома. А меньше чем через год из сорока тысяч привезенных в живых осталось только четырнадцать тысяч человек, а возможно и меньше, потому что пополнение шло своим чередом. По окончанию строительства поселка все взрослое население было брошено на строительство шахт и железной дороги Караганда-Балхаш, протяженностью более четырехсот километров.

Дорогу построили, но строители не вернулись. По откровению одного из участников стройки, я случайно узнал через несколько лет, “со стройки дороги вернулись только повара и часть бригадиров, остальные все остались лежать под шпалами – я там был поваром”. Это высказал в интимной беседе Василий Додонов, отец моего школьного товарища.

Так была уничтожена лучшая часть крестьянства, кормившая хлебом и другими продуктами народ России. Сейчас в условиях гласности и демократии, видимо, стало совестно хвастаться “победами”. А то нет-нет да и выскочит с выступлением “ветеран” борьбы с кулачеством. Я наблюдал “кулаков”, это как правило крупный, широкоплечий, неторопливый народ с ладонями шириной в лопату, шершавыми, заскорузлыми от повседневной работы с землей. И какие могли быть кулаки в России в те года, где своим утюгом всю территорию проутюжила гражданская война. Если и кто-то пользовался чужим трудом, он был изгнан в лучшем случае. В худшем – погиб в этой борьбе.

Поселок “Компанейский”, потерявший за десять месяцев две трети состава из привезенных людей – это микроскопическая точка на карте страны, а их этих точек было разбросано, начиная с русского севера и кончая Дальним Востоком, тысячи и многие с более мрачной, трагической судьбой.

В повести “Хлеб” Алексей Толстой пишет: “Когда Сталин приезжал на царицинский фронт, он в санках привозил махорку в пачках для солдат”. Какая нежная отцовская забота – сотня пачек махорки, на тысячи солдат фронта, не слишком ли дешевый способ заслужить признательность и уважение людей, идущих, быть может, в свой последний бой.

Куда же девалась и его сердобольность и доброта, когда с конца двадцатых годов и по 53-й он отправлял в могилы миллионы людей, от ни в чем неповинных младенцев, стариков, честных тружеников земли, до прославленных в боях за торжество революции военных, талантливых ученых, государственных партийных деятелей? И все это кое-кто называет социализмом Сталина.

С выходом указа о наказаниях за опоздание выхода на работу, под Москвой на берегу Химкинского водохранилища был создан концентрационный лагерь для осужденных за опоздания на работу. По словам Дундуковского из деревни Опочки Псковской области, отбывавшего шесть месяцев в этом лагере: “Главной работой заключенных было – выпиливание льдин на водохранилище и складывание их в штабеля. Якобы для холодильников Москвы. Кто не выполнял норму выработки, оставался на вторую смену. Конвой, естественно, менялся. Невыполнившим норму не разрешалось ни писем, ни посылок. Ежедневная смертность в лагере доходила до сорока человек”. Заключил словами: “Если бы не освобождающийся земляк, передавший мне свою должность дежурного пожарника, я бы оттуда не вышел”. 18 июня Дундуковский, освободившись из лагеря, ехал поездом и наблюдал, как ветром и волнами разгоняло по водным просторам результат труда несчастных. Ни одной льдины в холодильники Москвы не попало.

В 1951 году по окончании сроков, определенных судами, прибыла этапом партия из Караганды в Красноярск. Всем, несмотря на их специальности, были предложены только общестроительные работы. Все прибывшие раз в неделю должны были ходить на отметку. И это еще не все. Нам был зачитан указ Президиума Верховного Совета ССР от 1925 года: “Тот, кто приписан к левому берегу р.Енисей г.Красноярска, вдруг, самовольно окажется на правом берегу – будет приговорен судом к двадцати пяти годам каторжных работ”. И это тоже социализм Сталина.

В воспоминаниях А.Аллилуевой, старшей сестры Н.Аллилуевой, жены Сталина, написано: “Первым революционным поездом, сформированным в г.Ачинске, на третьи сутки прибыли в Петербург Сталин, Свердлов и другие”. Когда они приходили к Аллилуевым и сидели за стаканом чая, Сталин обычно начинал разговор: “Яков, а ты помнишь, как было в Курейке? Когда подходил мой день дежурства, я становился на лыжи и убегал в Туруханск за почтой. Я никогда не любил заниматься домашней работой”. Яков Михайлович, не поднимая головы и помешивая ложечкой чай в стакане глухо отвечал: “А ты думаешь, что кому-то она – домашняя работа нравится? Она никому не нравится. Вся беда в том, что ее нужно делать”.

Из сообщения директора музея им.Свердлова (бывшего им.Сталина) в г.Туруханске: “На даче в Кунцево Сталин приглашенным рассказывает, как он бежал из Туруханской ссылки. Это, по его словам, описано в воспоминаниях Г.К.Жукова. Все это выдумки и враки. По документам, хранящимся в архиве Красноярского крайкома партии, не числится вообще никакого побега из Туруханской ссылки. Сталин же по окончании ссылки в 1915 году был мобилизован в армию и проходил воинскую службу в Ачинском гарнизоне, вплоть до февральской революции. Об этом в своей биографии он умалчивает. Сталину, по выражению директора, здесь жилось неплохо: царь ему ежемесячно выдавал 15 кг муки и шесть рублей денег на табак, а осетров он мог и сам наловить в Енисее. Ах, в какие тяжелейшие условия царь поставил нарушителя закона. А что же сделал этот “революционер” взяв в руки неограниченную власть? Он запретил книгу о революции Джона Рида “Десять дней, которые потрясли мир” только потому, что этот автор не удосужился на протяжении всей книги хотя бы словом обмолвиться о таком деятеле, как Сталин.

Не успев собрать крестьян в колхозы, которым в 1917 году объявили, что они являются хозяевами земли, как появляется закон от седьмого августа 1932 года, по которому все продукты, произведенные колхозниками, объявлялись собственностью государства. И люди, работавшие от зари до зари на полях, не имели права подобрать упавший после уборки колосок. Они не имели права подобрать в усыхающих прудах и болотах погибающего карася.

И снова голод, и снова суды, расправы и все это Сталинский социализм.

Отдельные товарищи высказывались в печати, что Сталин многое успел. Самое большее, в чем он успел, это в разрушении храмов. Видимо, пытался доказать всем, какой он ярый безбожник. Недаром русские вынесли из доисторических времен пословицу: “Ломать не строить – голова не болит”. И начали ломать. Построенное руками мастеров и талантливых архитекторов. Зияют позором, провалившееся строительство дворца Советов, задуманного на месте специально для этой цели разрушенного храма; построенная, а затем разобранная на военные нужды Байкало-Амурская магистраль. Миллионы средств и десятки тысяч человеческих жизней – все пошло прахом.

Венцом безумия, нечеловеческой жестокости и полнейшей безответственности – строительство железной дороги Воркута-Норильск – знаменитая 503-я стройка, в которую вложены огромные материальные средства, потеряны десятки тысяч человеческих жизней без всякой пользы.

Отдельные обозреватели высказывали мысли о том, что Сталин, как революционер, пытавшийся строить социализм по собственной схеме. Нет, он не революционер. Он подкидыш в гнездо революции. И как только этот птенец оперился, он начал из этого гнезда выбрасывать всех, кто был и не был с ним рядом, но мешал ему. Он просто хитрый бандит с большой дороги. Но не тот бандит, который с кистенем в руке выходит один на один на встречу своей жертве. Он всегда до поры до времени оставался в тени за углом. А когда дело доходило до дележки, он уже по приготовленному рецепту все забирал себе. А главным исполнителям пришивался ярлык и они шли в места не столь отдаленные, откуда, как правило, никогда не возвращались.

Застойный период – это продолжение культа, чуть причесанного и приглаженного.

Снимите черное, кровавое пятно позора с нашей святыни. Очистите кремлевскую стену от гнилостного хлама, продолжающего отравлять легковерных и подлецов пропагандистским ядом культа.

И пусть это будет расплатой за принесенные неисчислимые страдания советского народа и принесенные в жертву миллионы ни в чем не повинных людей. Это раскрепостит волю и сознание народа. Он почувствует себя поистине свободным от различного вида и форм проявления культа на поприще творческого созидания. А приверженцы культа, мягко именуемые бюрократами, лишившись культа, ощутят пустоту под ногами.

Тормоза, ловко включенные в механизм перестройки, ослабнут. Борьба здоровых сил общества с негативными явлениями пойдет успешней.

ЗАМЕЧАНИЯ ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ПРОШЛОГО

1.

Зима 42-го года выдалась малоснежной. Первые снега выпали на мерзлую землю. Наличие снега ветром сдувало в овраги. На протяжении почти 20 км нам приходилось проезжать по сказочному Арык-Балыкскому тракту, а он был совершенно бесснежен. Тракт шириной около 200 или более метров и мы почти половину зимы переезжали то справа налево, то слева направо, устилая место проезда снегом, принесенным из обрывов с берега реки и других мест. А затем по одной паре перегоняли подводы.

2.

Центр лагерный потребовал больше леса, чем на самом деле согласно установленных норм участок мог дать. Выход из положения нашли. Вместо четырехсуточного рейса, вменили в обязанность совершать рейс за трое суток. Т.е. с лесом с участка бригада до Кокчетава идет двое суток, а обратно возвращаясь, идет в один день расстояние семьдесят километров.

Как себя чувствовали кони, мы узнали летом, сами мы на ходу спали, меняя время от времени первых ездоков…

Летом разразилась болезнь коней, из отчетов тридцать лошадей пропало. Болезнь летних дней. Причина – переутомление.

Начало декабря этого же года. Я – бригадир транспортной бригады. Идем с грузом в Кокчетав. Нам навстречу идет женщина и подгоняет молодого волика, запруженного в одиночные сани. Он ее еле везет. Ребята кричат: “И.И., смотри, вон плетется наше мясо!” На завтра, возвращаясь под вечер, смотрим в стороне, метрах в 40 от дороги какая-то куча. Московский таксист Попов кричит: “И.И., так это же бык (тот вчерашний)”. Подхожу к стрелку Улановскому. Говорю ему: “Пусть ребята пару кусков отрубят от быка”. Он разрешил. А когда ребята подъехали к быку, долго не думая, взяли погрузили его целиком и на Павловскую базу привезли. Улановский забеспокоился и доложил капитану Баринову – начальнику лагеря обо всем. Тот вспомнил про массовый падеж, а тут на базу привезли дохлого быка. Он немедленно вызвал меня, сделал добрый разгончик, что я распустил свою банду и потребовал, чтобы я немедленно этого быка отправил на место, как на 15 км. Ребята оттащили его на санях за навозную свалку и к утру от быка остались одни воспоминания.

3.

Декабрь 1944 года. Я бригадир центрального транспорта уже в самом Акмолинском отделении Карлага. На моей обязанности – вывод транспорта. К половине седьмого все конюшни должны быть пусты. Через вахту проходили в шесть часов. Погода чудесная. Тишина изумительная, мороз в пределах 30 градусов. К десяти утра поднялся ветер, понесло снег. На языке казахстанцев это называется бураном. На улице в трех метрах не видать человека. В этот момент приходит начальник лагеря – капитан Баринов. Встречает на конюшне племенных жеребцов. Поздоровались, и вдруг он спрашивает: “Ты весь транспорт вывел?” Я с готовностью ответил: “Да, весь”. Он тогда посмотрел на меня своими серыми глазами и произнес: “И жеребых маток?” Мне пятиться уже было некуда. И я сказал: “Конечно”. Тогда он поднял правую руку и, указав пальцем, показал на связную балку стропил, сказав: “Если хоть одна кобыла сбросит, я тебя повешу на этой перекладине”. Я представил весь хаос улицы и сказал в ответ: “Тогда вешайте сейчас”. Он спросил: “Почему?” “Потому, - ответил я, - что никто не будет докапываться до истины, все скажут, что она сбросила, потому что была в рейсе”. “А ты смелый” – между прочим промолвил он. На что я ему ответил: “У меня нет другого выхода”.

4.

Тот же 1944 год. Зима протекает тяжело. Фуражир Пава Николаевич Чепровка - честнейший и душевный человек. Сено отвешивает с такой же тщательностью, как развешивают пайки хлеба заключенным. Каждая конюшня берет свою норму, исходя из численности и поголовья. Вдруг однажды выхожу на площадку и вижу звено Сальникова в шесть пар запрягло лошадей и приготовились к выезду. А я смотрю, они взяли по охапке сена не с той конюшни, на которой стоят их лошади. Я потребовал сено положить на место. Сальников, как звеньевой, не послушался. Тогда я подошел к одной паре коней, взял под уздцы и сказал, что, если вы не положите сено на место, вы не уедете, а срыв рейса (они возили камни на топливо) ляжет на вашу ответственность. В это время я услышал четко: “Уйди прочь, буду стрелять”. Я повернулся на голос и увидел в стороне стоявшего конвоира с прицеленной на меня винтовкой. Я несколько передвинулся и стал так, чтобы образовать прямую линию между стрелком, мной и лошадью. Он снова повторил свою грозную команду, передергивая курок затвора, тогда я ему сказал: “Имейте в виду, не все шестеро здесь сволочи. Найдутся люди, которые скажут правду и вам. За ваш выстрел придется ответить”. Он еще раз передернул курок, но я не потревожился, тогда Сальников встал, подошел и бросил взятое сено в кучу, вслед за ним побросали все остальные, но вразброс. Тогда я потребовал сложить так, как было до того. Они подобрали сено и уехали. Инцидент оказался исчерпан.