Юрий Борисович Эйке. Воспоминания

На запрос о реабилитации в прокуратуру города Ленинграда я получил письмо от 18.01.90 за подписью старшего помощника прокурора И.В.Катуковой, которое заканчивается словами: “Выражаю Вам сожаление по поводу постигшей Вас и членов Вашей семьи трагической участи”.

История нашей семьи такова.

Мой отец, Эйке Борис Брунович, родился в 1884 году в г.Петербурге в семье мелкого служащего (его отец работал, кажется, кассиром на “Красном треугольнике”). Дед моего отца был выходцем из Эстонии (островной), отсюда и фамилия – Эйке. И отец (деда я не помню), и мы, его дети, были воспитаны на традициях русской культуры, родной язык – русский.

Отец начал учебу в одном из высших учебных заведений Петербурга, но потом увлекся химией, поехал на учебу в Германию, в Карлсруэ. Учился там примерно с 1904 года по 1909. Получил диплом инженера-химика (диплом помню: на большом листе из плотной бумаги). В Карлсруэ он женился на Шефер Луизе Вильгельмовне, моей будущей матери.

Моя мать родилась 28.09.1890 года в г.Карлсруэ в бедной семье плотника (плотник был хороший, но пьющий). В семье было трое детей: Матильда, Август, Луиза. Моя мать закончила 8 классов и коммерческую школу – с отличием. По вероисповеданию лютеранка. До замужества работала в Карлсруэ в каком-то магазине.

Когда отец закончил обучение в Германии, они уехали в Россию, в Петербург. В семье родились дети: в 1910 году – Володя, в 1918 – я, Юра. До 1933 года, до прихода к власти Гитлера, родители, не знаю, в какие годы, но посещали родных в Германии и переписывались. После 1933 года эта связь прервалась и никогда больше не возобновлялась.

По завершению учебы и возвращению на родину отец работал на заводах Петербурга, сказать точно, на каких именно – не могу. В 20-х годах работал на Пороховом заводе (Пороховые на Охте), на заводе “Ленжэт-6”. К этому времени отец стал выпивать, а затем у него бывали длительные запои и ему приходилось часто менять место работы. Но специалист он был отличный. В начале 30-х годов, когда отец работал в г.Воронеже на заводе СК-2 (семья жила в Ленинграде), написал работу “Побочные продукты при производстве синтетического каучука” (для служебного пользования). Эту книгу знали работники нашего Красноярского завода СК. Книга есть в фонде Публичной библиотеки г.Ленинграда.

Мать после революции, во время голода 20-х годов, работала в американской благотворительной столовой “Ара”, кажется, заведующей. Столовая находилась находилась на Проховых на Охте, где мы в то время жили. Все продукты в столовой были американские – это была безвозмездная американская помощь голодающим России. Затем, в 20-е же годы, во время нэпа, мать работала машинистом на лентоотливочной машине в артели по выпуску фотобумаги, эта артель сначала называлась “Циклон”, а потом – “Эра”.

Мой брат Володя, очень добрый и слабохарактерный, после окончания средней школы (9 классов) работал на заводе “Красный инструментальщик” токарем.

Я закончил школу в 1936 году и поступил в Ленинградский индустриальный институт на механический факультет. Но, не прозанимавшись одного года, я был вынужден прекратить занятия, так как 7 октября 1936 года арестовали отца. На время ареста он работал инженером на заводе лакокрасок г.Ленинграда. Арестовали его дома, ночью. Мы жили тогда по ул.Гагаринской, 26, кв.16. Всю ночь шел обыск, к утру отца увезли.

Эйке Владимир Борисович слева 1935-36

Однажды, уже наступили холода, нам пришла повестка из НКВД, подписанная: следователь Левит. Повесткой вызывались для передачи теплых вещей отцу. Передачу носил я. НКВД находилось на Литейном в 9-этажном доме. Следователь сказал мне: “Отец виноват, конечно. Он враг. А вы учитесь, ничего”.

Результаты следствия нам не были известны и никаких сведений об отце мы не имели. А в конце июня 1937 года нашу семью (мать, брат и я) в административном порядке выслали из Ленинграда с конфискацией имущества. Конфисковали картины, рояль, книги, личные вещи отца. На сборы дали три дня. Место высылки – пос.Уил (районный) Актюбинской области Казахской ССР.

Ехали мы поездом. Дорога, конечно, за свой счет. Этот поселок находился в пустынной степной местности, в 300 километрах к юго-западу от Актюбинска. Когда-то Уил был крупным центром по обмену казахского скота на хлеб. От тех времен осталась большая пустынная площадь и заброшенная мечеть. Во время нашего пребывания в Уиле население его составляло 3 тысячи человек, включая ссыльных. Национальный состав – в основном русские и украинцы. Дома – мазанки украинского типа, крытые просяной соломой. Каких-либо промышленных предприятий в поселке не было. Были районные учреждения; была дизельная электростанция. У местных жителей были сады, бахчи. Еще там выращивали просо. В окрестностях, по реке Уил и на озерах, была хорошая охота и рыбалка – большое подспорье в пропитании.

На работу нас сначала не брали. Мать вязала на дому, по заказам, оренбуржские пуховые платки, варежки и прочие вещи. Позже я смог устроиться на работу: счетным работником сначала в Уильском детдоме, а затем в райпотребсоюзе. Володе было труднее: работы по специальности для него не было, поэтому, если удавалось, он подрабатывал. Так, помню, помогал плотнику выполнять какой-то заказ. “…без определенных занятый” – фиксирует реабилитационная справка Володи, выданная в 1960 году. Можно подумать, что человек сознательно уклонялся от работы. Пусть бумага без души. А люди, выдававшие ее?

Мы, как и все ссыльные, жили на квартире: коренные жители сдавали нам углы и комнатки. По отношению к ссыльным некоторые из местных вначале держались отчужденно – верили, что мы из семей “врагов народа”. Так, один уильский житель по фамилии Ярошенко, кажется бухгалтер, с чувством превосходства называл ссыльных поселенцев местоимением “те”, как на отдаленный предмет указывал. А после войны, мать вспоминала, он говорил: “Это святые люди”.

Из ссыльных сейчас вспоминаются: Юра Берсен, Олег Берсен – братья с Украины, кажется из Киева: Юре было лет 26, а Олегу лет 20. Тоже как будто из Киева были Перлин Юра (лет 20-ти) и его мать, Перлина, женщина лет сорока. Вообще было много ссыльных с Украины, в основном еврейской национальности. Еще помню семьи: Пассовых – отец и мать пожилые, а дочь лет 30-ти; Кожевниковых, мужа и жену, им было лет под 50, он работал главбухом в райпотребсоюзе, они держались в стороне от всех, а потом уехали из Уила.

Здесь, в Уиле некоторых ссыльных арестовывали: люди вдруг исчезали и больше никогда не появлялись. Так было и с нашим Володей. Он прожил в Уиле всего лишь около года. Арестовали его 26 июня 1938 года, днем. При аресте изъяли мое маленькое охотничье ружья 20-го калибра. Рассказать о подробностях ареста не могу, так как меня в это время не было дома. Помню, начальником Уильского НКВД был тогда Обласов, очень жестокий человек.

Некоторое время Володю содержали в здании НКВД Уила. Однажды случайно, я его увидел в окне. Вид страшный. Он написал мне в воздухе пальцем цифру 58 – статья. И также случайно увидел, когда его увозили из Уила. Я шел в магазин за хлебом, около магазина стояла открытая грузовая машина. В кузове этой машины сидел Володя (сейчас впечатление такое, что он сидел там один). Я успел бросить ему деньги, которые у меня были на хлеб – и машина отъехала. Больше мы его никогда не видели, никаких вестей от него не получали. Правда, во время войны, в 1943 году, матери в Уил пришло письмо (с Абаканским штампом на конверте) от хорошей ленинградской знакомой. Очень осторожно она сообщала сведения “одного селикамского очевидца” о Юре. А так как я, Юра не имел отношения к Соликамским местам, был на фронте и писал матери письма, то мать решила, что речь идет о Володе, тем более, что описанные поступки согласовывались с его характером. Мать написала запрос в Соликамск. Ей пришел ответ, что “Эйке Владимир Борисович не содержится по адресу: г.Соликамск, Молотовской области, почтовый ящик N 244”. Ниточка надежды оборвалась. Письмо из Ленинграда и ответ на запрос у нас сохранились.

Из Уила я писал запросы на разрешение выехать с целью продолжения прерванной учебы. Мне изменили место высылки на город Кинешму Ивановской области (постановление УНКВД Ленинградской области от 16.07.39), и осенью 1939 года я выехал в г.Кинешму, а мать осталась в Уиле. В Кинешме устроился работать притирщиком химической аппаратуры на химическом заводе. Работал так, что намного перевыполнял норму. Рабочих с меньшим процентом выполнения нормы, чем у меня, поощряли, помещали на Доску почета. Такое отношение к нам станем нормой, оно пройдет за нами через всю жизнь.

Нам, беспаспортным (взамен паспорта выдавалась справка с фотографией) детям “врагов народа”, разрешили учиться в нережимном областном городе Иванове. И в 1940 году я поступил в Ивановский энергетический институт имени В.И.Ленина. Проучился год.

1-го сентября 1941 года нас, студентов, прибывших на учебу, мобилизовали в действующую армию. Я попал в инженерные войска. Служил в качестве старшего инспектора продовольственно-фуражного снабжения. По тому, как я исполнял свои обязанности, мне доверяли. Но все же к нам, сыновьям “врагов народа”, отношение было особым. Нам выдавали форму, но без знаков различия, без пагонов, снабжение было не офицерским, питались отдельно, в солдатской столовой. И награды нас обходили. В нашей части я был такой не один. Но все мы честно служили там, куда нас определили. Вместе с частями наших войск был в Польше, Германии, Австрии. Чехословакии.

В июле 1946 года демобилизовался, вернулся в Иваново, по справке о демобилизации получил паспорт. Продолжил учебу в Ивановском энергетическом институте. Учился на повышенную стипендию (500-600 рублей). Как мог помогал матери.

Летом 1948 года я, как и всегда, поехал к матери в Уил. Ее там не было. Я разузнал, что ее перевели в Кокчетавскую область, деревня Борки (она еще не успела мне сообщить об этом). Добрался туда. Это было маленькое поселение. Мне сказали: в одном из домиков у прибывших ссыльных берут отпечатки пальцев. Дверь домика была открыта и я увидел там мать. Она посмотрела как-то странно в мою сторону и замахала руками, как будто делала испуганные знаки, чтобы я уходил. Я отошел от дома, опустился в траву и стал поджидать мать. Она долго не появлялась. Я пошел посмотреть, где она, и увидел ее стоящей с какой-то женщиной. Мать оживленно жестикулировала и что-то рассказывала. Потом она мне объяснила, что это она рассказывала, как ей явилось видение сына. Она не поверила, что видит меня наяву, настолько неожиданным было мое проявление. Мать боялась, что меня здесь арестуют и заставила уехать буквально на следующий день.

Здесь, в Борках, все ссыльные направлялись на сельхозработы – других работ здесь не было. По возрасту и состоянию здоровья мать уже не могла выполнять эти работы. И примерно через полгода она добилась перевода в поселок Боровое Кокчетавской же области – в 90 километрах от Кокчетава. Я приезжал к ней в каникулы. От Кокчетава добирался или на попутных машинах, или, чаще всего, на 3-местном (пилот и два пассажира) открытом самолете.

В 1950 году я закончил с отличием институт. При распределении направлений, закончивший с красным дипломом, приглашали в комиссию первыми, меня же вызвали последним, и я получил направление не по специальности – на монтаж, в трест “Промтехмонтаж”. А в тресте сказали: только Сибирь. Так я попал в Красноярск.

В 1954 году матери разрешили выехать ко мне в Красноярск. Здесь до получения паспорта (точно не помню, когда это произошло) мать еще оставалась поднадзорной и отмечалась в комендатуре по ул.Павлова.

После смерти Сталина, когда началась реабилитация репрессированных, мать делала запросы и получила реабилитационные справки и свидетельства о смерти на мужа (причина и место смерти не указаны, год – 1937) и сына (от воспаления легких в 1943 году, место смерти не указано). Учитывая все эти данные о Володе и письмо знакомой “о селикамском очевидце”, мы думали, что Володя был на фронте и умер в результате ранений. Тогда же была возмещена и какая-то стоимость конфискованного имущества. В 1960 получила справку о реабилитации и мать – высылка ей была отменена, как необоснованно примененная. Всю эту большую и тягостную работу проделала моя мать. Умерла она 23 июля 1974 года в возрасте 83-х лет и похоронена на Злобинском кладбище г.Красноярска.

Так как в наше время открылась возможность узнать больше о судьбе родных, я сделал запрос 25.11.89 в УКГБ по Красноярскому краю об отце и брате. При личном посещении УКГБ (по приглашению) мне сообщили следующее в устной форме:

1. Мой брат, Эйке Владимир Борисович, родился в 1910 году в г.Карлсруэ (Германия). Арестован по обвинению в шпионаже. Находился в Актюбинской тюрьме. Приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение 11 октября 1938 года. Место захоронения неизвестно. Реабилитирован посмертно военным трибуналом Туркестанского военного округа 27 апреля 1960 года.

2. Мой отец, Эйке Борис Брунович, обвинен в шпионаже в пользу Германии (основание для обвинения – самооговор) и решением военного трибунала Ленинградского военного округа приговорен к высшей мере наказания – расстрелу. Подавал кассационную жалобу, 4 апреля 1027 года в кассации отказано. 20 апреля 1937 года приговор в отношении отца приведен в исполнение. Захоронен отец на кладбище близ деревни Левашово Выборгского района г.Ленинграда (там будет мемориал). Реабилитирован посмертно Военной коллегией Верховного Суда СССР 26 мая 1960 года.

В “архивных справках” на мать и меня от 12.02.90, полученных мною от ГУВД Леноблгорисполкомов, сказано, что мы были высланы из Ленинграда без указания срока высылки, как члены семья “осужденного к ВМН за шпионаж Эйке Бориса Бруновича”. Постановлением УООП Леноблгорисполкомов от 28.08.64 высылка отменена, как необоснованно примененная. Архивное дело Володи, как сообщили из прокуратуры Ленинграда, передано в УКГБ Актюбинской области в связи с арестом Володи в 1938 году. Выслал Ленинград, дело в Актюбинске – в результате выдать реабилитацию по высылке Володи из Ленинграда некому.

Такова участь нашей семьи.

Есть у меня пожелание.

Реабилитационные документы должны быть человечнее. Их лексикон режет по живому. Справка, свидетельство должны заключать в себе хоть одно человеческое слово: “безвинно” или “незаконно” добавить к словам “осужден”, “расстрел”.

Со слов Эйке Юрия Борисовича
Записала Дзюба К.А., общество “Мемориал”, г.Красноярск,
декабрь 1989 – март 1990 годов.