Л.С. Еремеева. Подтёсово - родной причал. История и современность. Глава десятая"Мать и мачеха"

---

Редактор С.А. Месяц Корректор С.А. Месяц Компьютерный набор Б.Н. Еремеев Автор рисунка В.В. Ковин Верстка О.Г. Кузнецова
660049, г. Красноярск, ул. А. Лебедевой, 89. Редакционно-издательский отдел КГПУ
Подписано в печать 07.11.2008 Формат 60x84 1/16. Заказ 95 Тираж 300 экз. Цена свободная
Отпечатано ООО Издательство «Красноярский писатель», т.2-114-800 660017, г. Красноярск, ул. А. Лебедевой, 89 e-mail: amalgama2007@mail.ru

Глава десятая. МАТЬ И МАЧЕХА

Есть цветок такой, в хмурый ранне-весенний денёк настроение поднимающий: малюсенькие ярко-жёлтые солнышки то здесь, то там на только что освободившейся от снега мокрой, чёрной земли вспыхивают. Нигде ни травинки, в низинах ещё снег лежит серо-грязный, недотаявший, а они цветут себе, привлекая внимание прохожих.
Но название своё цветок этот: «мать-и-мачеха» - получил из-за особого строения листьев, которые вырастут много позже, когда солнышки-малышки уже отгорят, отполыхают. Тогда у растения листья появятся крупные, прямо лопушки, с одной стороны бархатистые, мягкие, тёплые - мать! а с другой - глянцевито-блестящие, холодные - мачеха!

Так и наша Сибирь и Подтёсово для многих насильственно привезённых сюда людей была, конечно, сначала злой мачехой. Сколько пережили они - одному Богу известно да тем старикам, которых и в живых давно уже нет.

Рассказывать о страшной и трагической полосе своей жизни те люди не любили, да и боялись. Уже в наше время, когда, казалось бы, всё давно позади, большинство из них, а теперь - их дети и внуки избегают в разговорах эту тему. Поэтому и скупы сведения о той полосе жизни их дедов и отцов, и по крупицам пришлось собирать то, что вошло в эту главу.

Лев Арамович Арутюнов

Сто лет назад, 30 апреля 1897 года, на пароходе «Св. Николай» отправился в ссылку опасный государственный преступник: Владимир Ульянов (Ленин). Уже в наше, советское время из этого парохода сделали музей. Но вся странность в том, что последователи вождя чуть было не пустили историческую реликвию на металлолом... А было так.

Пароход «Св. Николай», отслужив свой срок, был переоборудован в баржу-нефтянку, а в 70-х годах XX века баржа превратилась в ёмкость  для слива нефтеотходов с судов пароходства - сливную баржу № 318. И уже после этого этапа «служебной деятельности» баржа была определена на слом и стояла в Подтёсовском затоне в группе таких же списанных несамоходных судов, ожидая своей участи. Но произошло неожиданное...

Лев Арамович Арутюнов был токарем-расточником самого высокого класса. Работал он на станке, который сам же и усовершенствовал. Токарь-универсал, заслуженный рационализатор Министерства речного флота, коммунист, общественник, постоянный член заводского комитета, депутат поссовета многих созывов (неудобный для начальства, ершистый, но справедливый человек), делегат 13-го съезда профсоюзов в Москве, прекрасный семьянин, непьющий, - это ли не идеальный портрет представителя социалистической эпохи!?

А сколько досталось горя и страданий на долю этого человека... Ведь 18-летним пареньком, из школы, в которой он был заместителем секретаря комитета комсомола, попал он 1942 году не на фронт, куда они просились всем классом, а в тюрьму, в камеру смертников. Сорок суток отсидел Арутюнов в этой камере и только в самый последний момент узнал, что расстрел заменили десятью годами лишения свободы (статья 58 - контрреволюция). Юноша не понимал, что именно контрреволюционного он совершил, но был арестован весь его класс вместе с учительницей, и все приговорены к расстрелу. Их дальнейшая судьба так и осталась неизвестна...

Пароход «Св. Николай»

Молодому Льву (Левону) Арутюнову ещё повезло: в лагерях на Урале, в Рыбинске, на стройке Шекснинской ГЭС, даже среди охраны и лагерного начальства попадались сердечные, добрые люди и жалели его. Он в зонах хорошую профессию приобрёл, нет-нет да в лазареты попадал, когда наступал крайний уровень истощения, и от лесоповала, где гибло много людей, Бог его отвёл, и «за хорошую работу и примерное поведение» отсидел всего... 8, а не 10 лет. После реабилитации, уже в Подтёсово, вступил в ряды ВКП(б).

- Как же так!? - спросила я его однажды. Что Вами двигало? Ведь партия и создавала ГУЛАГи, гноила в тюрьмах, расстреливала без суда и следствия!?

- Нет! - возражал Лев Арамович. Вы не так всё понимаете. Истинными коммунистами были как раз люди, окружавшие меня в лагерях. Это были такие же невинно осуждённые, как и я, но не сдавшиеся, не озлобившиеся, верившие в добро и справедливость, в идеалы своей партии. Высокой культуры люди, больших знаний. Самый цвет общества. И каждый из них помогал мне советом и примером выжить и верить в то, что зло будет наказано и правда восторжествует. Вот на этих людей я и хотел походить во всём.

...Свыше 30 рационализаторских предложений подал Арутюнов за годы работы в Подтёсовском судоремонтном заводе, все они были внедрены там же и ежегодно давали значительный экономический эффект. Но мало кто знает, любуясь музейным экспонатом XIX века - колёсным пароходом «Св. Николай», который стоит сейчас у причальной стенки против культурно-исторического центра, что вторую жизнь ему дал... Лев Арамович Арутюнов.

Не покопайся он в документах, «не пораскинь мозгой», не усмотри в группе списанных грязных и разбитых нефтянок чем-то отличную от всех баржонку, - никому бы и в голову не пришло возродить её уже как музейную реликвию, превратив в то, чем она была изначально - в пароход «Св. Николай», на котором плыл Владимир Ульянов в ссылку в Минусинск, а далее в Шушенское. Но прежде чем замысел начал осуществляться, сколько преград пришлось преодолеть, сколько косности, равнодушия. Мол, не Ленина, будем увековечивать, а какого-то «Святителя»?! Как бы чего не вышло?... На все запросы Арутюнова во все самые высшие инстанции - молчание... Несколько лет шли бесплодные хлопоты.

Но приближалось 100-летие со дня рождения В.И. Ленина, и вся страна начала готовилась к празднованию этого юбилея заранее. В конце концов, в крайкоме КПСС поняли, что у них в руках может быть сенсационный экспонат именно к знаменательной дате!

Инициатива Арутюнова была одобрена, решение принято, и работа по восстановлению «Святителя» закипела. Специалистам-судоподъёмщикам завода И.К.Кортикову и А.А.Павлову был поручен подъём баржи на слип. Бывший секретарь комитета комсомола завода В.И. Булаев вспоминает.

- Энтузиазм у людей был огромный, и каждый хотел поучаствовать в оживлении парохода. Для восстановления корпуса требовалось 4 тысячи рублей - деньги по тем временам немалые, и на собрании коммунистов и комсомольцев было принято решение: отработать каждому по три часа бесплатно и этим оплатить затраты на ремонт. Уже поступили на специальный счёт необходимые 4 тысячи, а деньги на ремонт «Святителя» всё шли и шли с судов и цехов завода. Никто не остался в стороне...

Подтёсовцы, сделав свою часть работ, отбуксировали судно в Красноярск. Энтузиасты Красноярского судоремонтного завода нашли в архиве и в музее чертежи, фотографии и закончили восстановление верхней части парохода. Так списанная в утиль баржа № 318 превратилась в пароход «Св. Николай», на котором в 1897 году Владимир Ильич Ленин отправлялся в Минусинскую ссылку. Теперь каждый может зайти на это судно-музей и увидеть (даже жутковато становится, так всё естественно) восковые фигуры молодого Владимира Ильича и не менее молодого цесаревича Николая, который на этом же «Святителе» совершал прогулочный рейс от Берёзовки до Красноярска. Парадоксы истории, но так было... (Теперь царь и Ленин плывут дальше, теперь уже вместе, на одном корабле. В неизвестность, в будущее.)

Когда Лев Арамович пошёл на пенсию, то с таким же энтузиазмом и дотошностью начал изучать основы земледелия, садоводства-огородничества и пчеловодства. Стал держать хозяйство, пчёл, вставать на заре, ложиться поздно, как истинный сельский житель. Был токарем- универсалом, а теперь уж стал столяром и плотником, и тоже универсалом! Пилит, строгает, изобретает всякие станки, станочки, мотыжки-культиваторы, облегчает свой труд. Нелюбимой работы быть не может, каждая интересна, в каждой своя изюминка, так всегда рассуждал ветеран. К какому бы делу не приложил он свои руки, всё ему было в радость.

Сибирь из злой мачехи с годами превратилась для армянина Левона Арутюнова в родную матушку. Любит он природу её, любит трудиться на земле. Два его сына родились и выросли на подтёсовской земле. В Армению уж и не тянет, хотя иногда она снится по ночам... А ведь была возможность вернуться туда, и не однажды. В Москве, на 13-м съезде профсоюзов познакомился он с влиятельными людьми из Армении. Ему была обещана работа по специальности и квартира в центре Еревана.

Братья, родня вся, буквально рты раскрыли: слава-то какая у родственника! Манна небесная, невиданное дело! Но каково же было их удивление и возмущение, когда брат от «манны» отказался и засобирался домой, в Сибирь.

-Да ты с ума сошёл! Ну что там хорошего-то, что?! Объясни, пожалуйста! - шумели они.

Что мог объяснить давно осибиряченный армянин своей родне? Как в двух словах пересказать жизнь? Ведь что в ней дорого ему, через душу и сердце пропущено, им всё это чужое. А как ему бросить всё это? Завод, родившийся на его глазах и при его активном участии, дамбочку свою нижнепоселковую (в 1961 году своими руками, аврально, сутками, без сна и отдыха строил её с бригадой, спасая посёлок от страшного паводка. И спасли посёлок от затопления. Ни в Енисейске, ни в Минусинске не избежали в тот год наводнения, и лишь подтёсовцы победили стихию. Дамба эта нынче зовётся то юровской, по имени строителя С.А. Юр, тоже участвовавшего в возведении этой дамбы, то арутюновской.) Так ведь ещё будут бурные вёсны, следить надо за дамбой! Кто будет, если не он?

А добротный дом с первого гвоздя до конька построенный своими руками! А вездеход-трактор, собранный из всякого хламья! (Когда ехал на нём с шумом и треском, - ребятишки толпами бежали, визжа от восторга.). А поездки вглубь тайги за ягодой-черникой на своём «вездеходе»! А ночные рыбалки с байками у костра! С чем всё это можно сравнить? Друзья- приятели уж, наверно, его дома заждались: фантазёр и травила Саша Инчура, Игнат Баженов. А разве расскажешь словами, какие необыкновенные эти друзья-сибиряки? Какая-то особая косточка. С ними надо пуд соли съесть, чтобы их знать, полюбить... Однажды на рыбалке с ними случайно, по ошибке, чужую снасть проверили, а когда поняли, не сговариваясь, рыбу сложили в ухоронке хозяина, переложили травой: утром придёт, найдёт, всё поймёт. Нам чужого не надо...

В этом эпизоде вся суть Арутюнова - восторженного, кристально честного, неподкупного... Позже вот и этот пароход - «Св. Николай» прибавится к тем реликвиям, к которым так прикипела сибирская душа Арутюнова. Хоть редко он бывал в Красноярске, а всё же издали да любовался делом рук своих.

В 1996 году судно снова реставрировали. Там появились и кафе-бар, и гостиная для почётных гостей. В число этих «почётных» Лев Арамович, естественно уж не попадал, да и был таковым лишь однажды: в день празднования 100-летия со дня рождения В.И.Ленина. Потом о бывшем заслуженном рационализаторе Министерства речного флота никто и не вспоминал. Но он или делал вид, или действительно не обижался на это. Улыбаясь, говорил:

- Всё это ерунда. Главное сделано. Для потомков сумели мы сохранить кусочек нашей ИСТОРИИ.

Арутюнов Лев Арамович, Еремеева Людмила Сергеевна, 2000 г.
Воспоминания о былом...

Запомнилась мне встреча с Арутюновым в 2000 году. Он приезжал в Красноярск к внукам и заходил к нам, его землякам-подтёсовцам, с совершенно потрясающим гостинцем: 3-литровой банкой свежего душистого мёда. Долго мы с ним беседовали (беседу эту муж, бывший директор подтёсовского судоремзавода, записал на видеоплёнку). Как волновался Лев Арамович, говоря о прошлом, как молодо блестели его красивые карие глаза! С какой теплотой он вспоминал «о людях хороших», которых на его веку «встречалось гораздо больше, чем плохих».

Помянул он Эрнеста Сергеевича Радлова (с ним он сидел в лагере), родную сестру легендарного Камо - Люсю, с которой после лагеря и в ссылке поддерживал связь. Она жила в Енисейске, это в 18 километрах от Подтёсово вверх по Енисею.

Люся сильно нуждалась, и Лев Арамович помогал ей продуктами: крупами, мукой, маслом. (В Подтёсово, у водников, снабжение было гораздо лучше, чем в Енисейске.) Со всеми подробностями вспомнил Лев Арамович и о поездке в Москву на 13-й съезд профсоюзов, и о хлопотах по поводу реставрации баржи 318, и о поездке в Армению.

Лев Арамович много шутил и, как обычно, заразительно смеялся. Когда прощались, сердце моё сжалось, потому что мне показалось: слёзы блеснули в его глазах. Увидимся ли ещё когда? - наверно, оба мы подумали. (Лев Арамович уже серьёзно болел). И это действительно была последняя встреча...

Жил в Подтёсово ссыльный армянин с русской душой, остались на Сибирской земле его дети и внуки, остался известный теперь всей стране музейный экспонат «Св. Николай», который стараниями Арутюнова был возрождён из небытия. Сохранилась и видеозапись беседы со Львом Арамовичем, которую я передам в музей.

Галина Анисимовна Корунская

Когда бы я ни бывала на поселковом кладбище, после посещения дорогих мне могил родных и друзей я обязательно иду к скорбному холмику с невысокой реденькой ёлочкой за старой оградкой. Прошлым летом здесь цвёл-полыхал ярким пламенем дикий сибирский пион - Марьин корень, посаженный чьей-то заботливой рукой.
Это могила революционерки-подпольщицы, первопечатницы газеты «Искра» Галины Анисимовны Корсунской. Последние четырнадцать лет жизни (1950-1964) она с мужем Иваном Григорьевичем Анастасиным (тоже бывшим революционером) проживала в нашем посёлке...

Попали они сюда, в Сибирь, не по своей воле. Иван Гри-горьевич направлен был на поселение после отбывания 10- летнего срока по 58-й статье, к нему и приехала Галина Ани- симовна. Позже И.Г. Анастасии был реабилитирован и, как имеющий большие заслуги перед Родиной, получал пенсию республиканского значения, сама же Галина Анисимовна по-лучала пенсию всесоюзного значения.

Корсунская Галина Анисимовна, Анастасии Иван Григорьевич, 1960 г.

Я была лечащим врачом Галины Анисимовны, часто бывала в маленьком их домике, стоявшем неподалеку от больницы. Около дома росла пышная рябина, она обильно цвела весной, а осенью была сплошь увешана тяжёлыми оранжевыми гроздьями. Кроме кухни, в доме ещё была маленькая комнатка, где стоял шкаф с книгами, на многих из которых были дарственные надписи авторов. В доме всегда чисто и уютно. Иван Григорьевич был высококлассным мастером по пошиву верхней мужской одежды, работал в пошивочной мастерской, заказывать одежду к нему приезжали издалека (см. фото на стр. 369).

Спокойный, уравновешенный, немногословный - таким он всем запомнился.

Восхищало и по-хорошему удивляло какое-то необыкновенно трогательное и нежное отношение супругов друг к другу. Видимо, немало пришлось пережить этим людям, знали они цену истинной дружбы и неувядающей с годами любви. То ли из-за скромности, то ли болезнь не располагала к откровенности, но Галина Анисимовна мало рассказывала о себе, однако то, что мне всё-таки удалось от неё потом узнать, потрясало и казалось необыкновенным. Может быть, потому и не любила Галина Анисимовна откровений: слишком уж несовместимо было её прошлое с тем унизительным положением, в какое они с мужем были поставлены.

(Много позже я прочитала о Галине Анисимовне Корсунской в учебной газете факультета журналистики МГУ от 21.12.1960 года № 21/178, выпущенной к 60-летию газеты «Искра», и в книге К.Н.Терновского «Революционная мысль, революционное дело», а также в журнале «Каторга и ссылка» за 1925 год.)

Интересна биография этой женщины! Она рассказывала о себе.

- Родилась я в 1880 году. Жизнь была очень тяжёлой, работать пришлось с детства сначала на табачной фабрике, там и подорвала своё здоровье, потом - на спичечной фабрике, а затем - в кустарной швейной мастерской. Рабочий день был по 16-18 часов. В 1898 году вступила в РСДРП в г. Екатеринбурге. За участие в организации забастовок среди портных хозяева предприятия объявили мне бойкот, пришлось уехать в г. Харьков. Там тоже поступила в швейную мастерскую, продолжая активно работать в партийной организации. В 1901 году харьковская организация РСДРП направила меня в г. Кишинёв для работы в подпольной типографии. По приезде туда я узнала, что типография организуется по инициативе Владимира Ильича Ленина. Оборудование типографии уже было закончено.

Вскоре подъехали другие работники типографии: Л. Радченко, Н. Шац и другие. Странное впечатление производил дом из трёх комнат, в котором разместилась подпольная типография: прямо напротив городского жандармского управления! Обычно подпольная работа проводилась на окраинах, в невидных, порой заброшенных помещениях, а тут - в центре города, под носом у полиции! Позже мы убедились, что этот смелый, необычный приём вполне себя оправдал. Для соседей по дому роли наши были распределены следующим образом: Гольдман - хозяин квартиры, коммивояжёр, Мария Радченко - его жена, домашняя хозяйка, я - прислуга и нянька, Л. Радченко - квартирант, работник банка. Шац жил на другой квартире.

В действительности же Шац - наборщик, метранпаж, Л. Радченко и я - печатники, Гольдман - корректор, снабженец, вёл переписку и часто ездил за границу к Ленину. М. Радченко занималась отправкой литературы на конспиративную квартиру. Обычно перевозили мы её в детской коляске: внизу - литература, сверху - ребёнок, сын Гольдмана. Долгое время никто ничего не подозревал.

Кишинёвская нелегальная типография просуществовала 11 месяцев и всё же, несмотря на строжайшую конспирацию, была раскрыта, а все мы арестованы. Следствие по делу продолжалось около полутора лет, и мы были осуждены на вечную ссылку в Сибирь. Я направлена в Канскую волость Енисейской губернии, откуда через шесть месяцев бежала за границу - в Женеву. Там я встречалась с Владимиром Ильичём. Он очень интересовался подробностями организации и работой типографии, арестом и судами над её работниками. Судьба арестованных товарищей его сильно волновала. Когда я рассказывала Владимиру Ильичу о том, что наша конспиративная типография помещалась под носом у жандармского управления, он долго и от души смеялся, одобряя смелость и находчивость организаторов.

В Женеве я пробыла до 1905 года и вернулась в Петербург 17 октября 1905 года. В 1906 была снова арестована в Нарве, в тайной типографии Петербургского комитета. После двух лет предварительного заключения получила шесть лет каторжных работ, которые отбыла полностью, сбежать на этот раз не удалось.

После этого вступила в Бакинскую подпольную организацию, но меня выдал провокатор. Вплоть до Октябрьской революции скиталась по тюрьмам и только после революции была освобождена и направлена на работу в Оренбург. Здесь по всем оренбургским степям пришлось путешествовать, налаживать новую жизнь, там и с Дзержинским встречалась. В Москву вернулась в 1918 году.

Работа в детстве на табачной фабрике, потом каторга, ссылки, тюрьмы, бесконечные скитания окончательно подорвали здоровье Галины Анисимовны, в наш посёлок она приехала старым и тяжело больным человеком. Медицинские работники делали всё возможное для облегчения её страданий.

Где-то в 60-е годы, еще при жизни Корсунской, демонстрировался документальный фильм известного кинорежиссера Роома о работе подпольной типографии в Кишинёве. Очень жаль, что до нашего посёлка этот фильм не дошёл, но некоторым подтёсовцам посчастливилось видеть его в Красноярске, видеть молодую Корсунскую! С Роомом Галина Анисимовна переписывалась, он помогал ей материально: часто присылал посылки с продуктами и вещами, книги с дарственными надписями.

Интересное свидетельство той поры есть - ФОТОГРАФИЯ, предположительно начала века, на которой изображены очень молодые Корсунская и Анастасии в кругу других товарищей (всего 15 человек). Кто они такие, каков их вклад в революционное движение, какой это год, - определить пока не удалось. (Эта и другие фотографии, документы будут переданы в архив новейшей истории г. Красноярска, где все желающие потом могут продолжить их изучение.)

Послесловие из 2003 года...

Почти 15 лет прошло со дня написания мной материала о жизни Г.А. Корсунской и И.Г. Анастасина (для газеты «Красноярский рабочий»). Сейчас отчётливо видна однобокость материала, отражены лишь события начала века: царские тюрьмы и ссылки, - и совсем не описаны события, связанные с ГУЛАГами, через которые эти люди также прошли. Об этой полосе своей жизни они предпочитали тогда молчать... Теперь, когда активно работает общество «Мемориал» и для него открыты архивы КГБ, возможно, совместными усилиями мы восстановим и эту неизвестную страницу нашей Истории.

На могиле Г.А.Корсунской мы, ветераны Подтёсово, посадили сибирскую рябину, такую же, какая росла под окном её дома...

Артур Яковлевич Ган

«Великий артист» - так называли его подтёсовцы после того, как увидели его на сцене, а до этого момента никто и не знал о его существовании.

Ган Артур Яковлевич,
1953  . гПотесово

В 50-е годы при Подтёсовском клубе был создан небольшой коллектив любителей сцены - драмкружок, которым руководил Вениамин Иванович Мухомедкулов. Мастер лесопиления, он, конечно, не имел никакого театрального образования, был просто любителем. Специальной литературы, пьес достать было негде, поэтому обходились текстами из известных поэм и повестей А.С.Пушкина. Стихи эти читались в лицах на разные голоса, а если ещё и одевали «артистов» в разные соответственные эпохе одежды, спектакль имел успех, и народ на него валом валил. После спектакля обычно спрашивали: когда следующий, когда приходить?

Вениамин Иванович не знал, что и отвечать людям. И ему, и его «могучей кучке» энтузиастов, в которую входила и моя мама Анна Георгиевна Юр, приходилось только мечтать, чтобы в клубе, наконец, появился специалист. Да кто поедет в такую глухомань? Но, тем не менее, такой человек был совсем рядом...

Шёпотом, с оглядкой стали люди говорить Вениамину Ивановичу, что из отсидевших свой срок политических, «десятилетников», приехавших в Подтёсово на поселение, есть один артист, и прозвище у него странное: «Чехов». Он работает на общих работах, одежды тёплой у него нет, а в клуб ему заходить не положено. Потрясённые «кружковцы» снарядили в спецотдел, в разведку Анну Георгиевну, считая, что ей, жене «начальника», не откажут...

Начались походы Анны Георгиевны в партком, в профком, к директору завода, но никто без разрешения спецотдела (комендатуры) ничего не мог сделать. В спецотделе сидел кэгэбэшный буквоед, который сразу заявил: о разрешении бывшему зэку посещать клуб не может быть и речи! Всё же окольными путями удалось узнать фамилию, имя и отчество артиста и то, что до ареста он работал во многих театрах страны. Но как вырвать его из лап комендатуры?

Помог случай. На радость всем «буквоед» тот уехал, его место занял новый человек, истинный Человек! Он внимательно выслушал ходоков, обещал разобраться и обязательно помочь. В этот период как раз в клубе не было директора, и завком усиленно искал подходящего на эту должность человека. А поскольку Анна Георгиевна постоянно мелькала у них перед глазами со своей просьбой, на неё и пал выбор. Отнекивания и отказы не принимались: 

- Мы видим вашу взволнованность, заботу о клубе, и кому, как не вам взять на себя эту важную обязанность и стать директором клуба?

И Анна Георгиевна воспользовалась моментом:

- Соглашусь, но при  одном условии: художественным руководителем будет Ган Артур Яковлевич!

Ган Артур Яковлевич, фото г
из тюрьмы, 1930-40 гг.

С некоторыми колебаниями, но условие это было принято, утрясены формальности в соответствующих инстанциях: помог тот добрый человек из комендатуры.

И вот «Великий артист», он же «Чехов» предстал перед аудиторией. Это был  буквально праздник для артистов-любителей.

 Чтобы сгладить некоторую скованность и неловкость при знакомстве, Артур Яковлевич стал рассказывать о своих первых шагах на сцене, а были они тоже сначала в самодеятельности!

- Много позже, - говорил он, - стал я профессиональным артистом, выступал в театрах: в городе Саратове, в Свердловской и Челябинской областях, в Казахской и Удмуртской республиках, в Татарии - всего более 150 ролей было мной сыграно.

Потом Артур Яковлевич читал монологи из разных спектаклей, изображая то короля Лира из Шекспира, то Хлестакова из «Ревизора» Гоголя, то профессора Щеглова из «Пощёчины» Михалкова, то пьяницу Шмагу из «Без вины виноватые» Островского. Его слушали, затаив дыхание. О своей лагерной жизни при всех он не распространялся и лишь много позже с Анной Георгиевной был откровенен, кое о чём рассказывал.

- Среди лагерного начальства, - говорил он, - были Люди, но были и нелюди, которые неугодных им зэков отправляли на лесоповал. Без тёплой одежды, полуголодом, работать по 14-16 часов в сутки - мало кто выдерживал. И я работал в этом аду. Спас меня один добрый человек. Узнав, что я артист, он выхлопотал для  меня место в клубе. Там я и жил, и пьесы готовил,которые сам писал по памяти. Больше всего это были чеховские водевили и меня с тех пор и прозвали «Чеховым»!

Ган Артур Яковлевич, 1958 г.
Король Лир», герцог Альбани

С водевилей Чехова началась работа и в Подтёсовском клубе. Новый режиссёр провёл пробы, подобрал исполнителей и начал надиктовывать каждому его роль. Работа закипела! Окрылённые, полные творческих замыслов, расходились «артисты» с репетиций по домам. Каждый из них работал: кто на заводе, кто в конторе, кто на почте, в больнице, в школе. Но вечером все бежали в клуб: шёл процесс знакомства с Островским, Гоголем, Чеховым. Коллектив самодеятельных артистов превращался в дружную семью, где местные во всем помогали поселенцам.

И осенью, и зимой Артур Яковлевич был одет в серую потрепанную то ли шинель, то ли брезентушку, нелепо болтавшуюся на его худом, костлявом теле. Вдвое запахнутая и подпоясанная верёвочкой, она не спасала от суровых сибирских морозов. Кружковцы пытались одеть его в тёплую одежду, кто-то принёс пальто, кто тёплую куртку, но он гордо и категорически от всего отказывался.

- Не надо, пусть будет всё как есть, зачем вам иметь из-за меня неприятности? Внимание к «врагу народа» чревато последствиями. ..

И он был прав. Дружба и даже простое человеческое участие к «десятилетникам» не только не поощрялось, но пресекалось, преследовалось. Сколько раз, например, моего отца вызывали в комендатуру, в партком и выговаривали там:

- Вы коммунист и позволяете себе такое? Можно лишиться и должности, и партбилета!...

Кружковцам всё же удалось заставить Артура Яковлевича одеть под свою робу толстый вязаный свитер, который кто-то из них принёс. Хоть немного, но спасал он от морозов: ведь артист продолжал работать то на кирпичном заводе, то на выморозке судов. И лишь вечером, промёрзший и уставший, он шёл в клуб и становился художественным руководителем, не получая за этот свой труд, как считали, «для души», ни копейки. И всё же он был несказанно рад и этому.

Клуб стал центром культуры, храмом, куда теперь постоянно тянулся народ. Число артистов-любителей пополнилось: теперь кроме местных жителей, ходили в клуб и «десятилетники», и их дети. Дорога в клуб для всех теперь была открыта. И таланты засверкали на сцене! Это и красавица, похожая на цыганку, Людмила Зеленская (Шевченко), и её мать Зинаида Тимофеевна, и глава семьи «десятилетник» Александр Платонович Шевченко (инженер-строитель на дамбе), Лёша Прядун и Роберт Вебер - симпатичные парни, исполнители заглавных ролей, Валентин Рубан, Анна Веске - жена Артура Яковлевича и др.

Постоянно обновлялись ряды и местных, давнишних артистов-любителей. Это Павел Сусеков, Алексей Вильчинский - работники завода, Борис Павлович Матанцев - строитель, Маша Гасперская - библиотекарь, Раиса Лазаревна Надымова- начальник почты. Она же привела в кружок своего брата Григория и молоденьких почтальонок - красавиц Розу Миняшову (Горбачёву), Валю Максимову (Фролову), Валю Новикову. Любая роль им была по плечу: могли и спеть и сплясать. От медработников талантливой «актрисой» была медсестра Раиса Звягинская (позже Кармаева).

С приходом в клуб Артура Яковлевича началась новая эпоха в культурной жизни строящегося посёлка. Первая постановка - чеховский водевиль «Медведь» - произвела на-стоящий фурор, успех был ошеломляющий. Зрители своими бурными и несмолкающими аплодисментами заставили артистов.. . играть пьесу второй раз!!! Такого в практике Артура Яковлевича ещё не бывало. Как он был счастлив тогда!

Потом, когда ставились уже многоактные пьесы, в фойе в перерывах всегда шли бурные обсуждения увиденного. Не задумывались люди о том, сколько труда вкладывалось в каждую постановку: в репетиции, подготовку костюмы, декорации и проч. и проч.

Дирекция завода и завком всячески помогали драматическому кружку: и декорации делали в цехах, и материалы выделяли со склада. И сами «артисты» на генеральную репетицию волокли из своих запасов всё, что могло потребоваться к той или иной постанове: ковры, посуду, дорогую одежду, кресла, шторы и т.д. В таких пьесах Островского, как «Без вины виноватые», «Свои люди - сочтёмся», «Бедность - не порок», «Не всё коту масленница», «Светит, да не греет», «Не было ни гроша, да вдруг алтын» требовалась соответствующая купеческая обстановка, интерьер, декорации и костюмы.

Жители посёлка заранее знали о готовящихся постановках и зорко сторожили кассу клуба в ожидании дня начала продажи билетов. Приезжие на лошадях из соседних деревень с возмущением шли к директору клуба:

- Что за безобразие? Местные все билеты опять порасхватали. По второму, по третьему разу уже смотрят, а мы-то когда попадём на пьесу? Не уедем, ставьте дополнительные стулья!!

Иногда подставных мест становилось столько, что возмущенные пожарники (пожарка располагалась в этом же здании, с торца) бежали к директору с ультиматумом: отменить спектакль! Возмущённые зрители набрасывались на пожарников с кулаками и выдворяли их за пределы клуба. В конце концов, те и сами пристраивались где-нибудь с краюшку, прямо на полу... Благодарный был тогда зритель, любил свой «театр»! Да и было за что его любить. Новые спектакли-премьеры шли по 8-10 вечеров подряд, и всё равно зал был набит битком, а артисты стали всеобщими любимцами жителей посёлка. Артура Яковлевича боготворили!

Но, тем не менее, он каждый день ходил отмечаться в комендатуру, не имел права выезжать за пределы посёлка, ему запрещалось фотографироваться со своим коллективом, и поэтому с тех уникальных спектаклей нет фотографий. Его переписка с родными и друзьями контролировалась, ограничивалась количеством писем и, конечно, артист не имел права голосовать...

Перед каждой премьерой в клуб являлись цензоры во главе с парторгом, и спектакль игрался специально для них, при этом ни один зритель не имел права присутствовать в зале: вдруг «враг народа» выдаст какую-нибудь крамолу?

Были и курьёзные случаи. Парторг — звали все его Щергеем Щергеевичем (он вместо «С» говорил «Щ») - просмотрев спектакль и многозначительно помолчав, изрекал:

- Это не пойдёт!

- Почему? - хватался за голову режиссёр.

- Без-идейшына! Вот почему! (нет никакой, мол, ИДЕИ!).

А «без-идейшыной» оказывался, например, спектакль «Без вины виноватые» А.Н. Островского! Все кидались убеждать «идейного» вершителя судьбы всемирно известного русского классика, доказывать, что пьесы его уже много лет идут во всех театрах страны!! Артур Яковлевич бледный стоял в сторонке и кусал губы: он ведь не имел права голоса. Помотав нервы коллективу и режиссёру, парторг со свитой удалялся: отменить спектакль не удалось, но бдительность партийную проявил...

Щергей Щергеевич однажды даже пытался разогнать драмкружок, узнав, что половина «артистов» - десятилетники.

- Не хватало ещё, чтобы МЫ рукоплескали им! Я вам из баржевого цеха нагоню в клуб сколько угодно артистов, своих, доморощенных и высокоидейных. А ЭТИХ чтоб я больше не видел на сцене!!

Такая вот была атмосфера, и только под давлением общественности парторг унялся...

Жители посёлка пытались помогать Артуру Яковлевичу, чем могли: начальство пораньше с работы отпускало, перед премьерой разрешали даже не являться на работу, люди несли ему овощи со своих огородов, а кто и продуктами помогал.

Вскоре главные ходоки по инстанциям: директор клуба Анна Георгиевна и её помощник Вениамин Иванович - добились-таки своего. Артура Яковлевича перевели в клуб на постоянную работу, и он мог полностью заняться своим любимым делом И материально, и морально ему стало жить полегче.

Клуб поселка Подтёсово, где ссыльный Ган А.Я. ставил свои пьесы, 1950 г.

Каких только разноплановых, разнохарактерных ролей он не исполнял! Тут и не превзойдённый никем (даже киноартистом Пуговкиным!!) Яшка-артиллерист из «Свадьбы в Малиновке», тут и серьёзный Платон Кречет, и многие другие. Трагические, комические персонажи, роли военных, царей и королей - всё ему было по плечу. Избегал он только ролей героев-любовников, считая, что внешность его для таких ролей не подходит, и отдавал эти роли Лёше Прядуну, Роберту Веберу, другим красивым молодым артистам, которые росли в своём театральном мастерстве. Игрались на сцене таки пьесы, как «Чужой ребёнок» Шкваркина, «Слуга двух господ» Гольдони, «Платон Кречет» Корнейчука, «За вторым фронтом» Корнейчука, «Два капитана» Каверина, «Особняк в переулке» братьев Тур, водевили Чехова, Гоголя. Акустика была в зале великолепная: шепотом сказанное на сцене слово слышно было на последнем ряду. Это так помогало артистам.

Много позже, когда Артура Яковлевича реабилитируют, он будет писать Анне Георгиевне из своей Татарии, из Бугульмы, с теплотой вспоминать и акустику, и атмосферу восторга и симпатии зрителей:

- Плохое, как ни странно, почти полностью забылось, - напишет он, - а хорошее так живо вспоминается. Я даже и представить себе не мог, что буду тосковать по всем вам. Но я тоскую!.. Ведь часть моей жизни осталась в холодной Сибири, где грели меня ваши сердца.

Вспоминал он и забавные моменты.

- «Удружила» мне однажды Анна Инчура! (участница одной пьесы на военную тему). Пообещала она мне, исполняющему роль боевого офицера, принести ордена и медали. Уже вот-вот мой выход, а её с орденами всё нет. Наконец, явилась. За кулисами, в полутьме, впопыхах, прикрепили мне эти награды, я вышел и благополучно отыграл весь спектакль. А после окончания его, на сцену поднялся какой-то капитан как бы с благодарностью, а сам шепотом мне говорит: среди наград есть одна очень забавная - «Мать-героиня»! Я был готов сквозь землю провалиться. Хорошо, что эту медаль заметил только тот доброжелательный капитан, а то бы мне не поздоровилось.

Артур Яковлевич работал в театре г. Бугульмы, в Татарии и часто присылал нам фотографии и вырезки из газет с отзывами на исполненные им роли. Конечно, и там его талант был оценен по заслугам.

Полвека прошло с тех пор. Всё меньше и меньше остаётся ныне живущих людей, которые помнят ещё Артура Яковлевича, помнят созданный им в 50-е годы XX века нео-быкновенный театр. Из той «могучей кучки» живы: Роберт Давыдович Вебер - на фото он крайний справа в «Цыганах» Пушкина, рядом с ним - Роза Миняшова (Горбачёва), живёт в г. Горьком, и третий - Григорий Лейбович (в верхнем ряду - крайний слева), живёт в Подтёсово.

С Артуром Яковлевичем, после смерти мамы, я продолжала переписку до 1998 года. Ему было уже 82 года, но он продолжал работать. В каждом письме обещал приехать в Подтёсово, зайти в клуб (теперь Дом культуры), посмотреть на «племя молодое, незнакомое», постоять на берегу Енисея, но возраст и болезни не давали ему возможности сделать это.

А теперь 6 лет молчания. Ни на одно письмо нет ответа. Не отвечают на запросы ни работники театра, ни жена и сын: для них та полоса жизни Артура Яковлевича неинтересна, а возможно, они её и стесняются.

Перебирая старые письма артиста, задерживаю взгляд на необычной приписке сверху на конверте: «Недозволенных вложений нет»... Кто из нас, не побывавших в этих проклятых ГУЛАГ ах, додумался бы написать на конверте такое? Он это писал по привычке... Та сторона его жизни нам совсем не известна... Для нашего поколения, для нашего посёлка он был и остался «Великим Артистом». Лишь архивная фотография (копию её представил председатель Общества «Мемориал» В.Г. Сиротинин) является документом той поры. Смотреть на это фото я не могу без слёз. На ней другой, незнакомый мне человек, такая мука в его взгляде...

Друзья товарищи

Как ни старались особисты дискредитировать «десятилетников» в глазах местного населения, как ни акцентировали внимание на том, что они «враги народа» и изгои общества (коммунистам общение с ними вообще было противопоказано), со временем люди разобрались, кто есть кто и потянулись к этим «изгоям» - в чём-то загадочным, притягательным, необыкновенно доброжелательным людям. Притягивала к себе их начитанность, эрудиция, универсальность специальных знаний, при чём специалистами они были как раз такими, каких не хватало в посёлке: строителями, врача-ми, музыкантами, инженерно-техническими работниками.

У подавляющего большинства из них не было и тени озлобленности на весь белый свет за свои безвинно проведенные в лагерях и тюрьмах молодые годы. «Враги народа» лишь надеялись, мечтали, что правда когда-то восторжествует и те предатели, что пробрались в высшие эшелоны власти, которые и сотворили чудовищную несправедливость по отношению к ним, будут обязательно разоблачены и наказаны.

Люди, ещё недавно такие далёкие друг от друга, стали общаться между собой: многих связывала работа, однородные профессии, общие интересы и тот же клуб, где молодёжь, дети «врагов народа» знакомились, и между ними возникали симпатии и стали образовываться семьи.

Посёлок стал многонациональным. Русские, татары, украинцы, евреи, немцы с Поволжья, финны, армяне, азербайджанцы, литовцы, эстонцы, латыши и даже... турки! И было уже не очень удивительно, что многие из них женились или выходили замуж за русских. (Нынче большинство этих семей справили уже серебряные, а то и золотые свадьбы, и у них растут внуки и правнуки.)

Семья Ктаторовых состояла из трёх человек. Глава семьи Александр Фёдорович - строитель от Норилькомбината, добрейшей души человек, никогда и ни на кого не повышавший голоса, как и другой его соратник по профессии Александр Платонович Шевченко. До ареста в 1937 году Ктаторов работал в Москве, занимая высокую должность в одном из министерств. Его жена Серафима Кирилловна, тоже репрессированная, очень приятная женщина: интеллигентная, несколько чопорная и галантная собеседница. Она прекрасно разбиралась в поэзии, читала на память Пушкина, Лермонтова, Некрасова, интересовалась и «текущим моментом», внимательно просматривая все газеты, комментируя их в кругу друзей, к коим относились и мои родители.

Серафима Кирилловна росла в многодетной семье священника, в гимназии училась вместе с младшей сестрой В.И. Ленина. О том периоде жизни, об аресте всей семьи в 1937 году, о скитаниях по лагерям и тюрьмам, она много рассказывала родителям, но меня они, в то время девочку- подростка, в эти разговоры не посвящали. Доверенную им под большим секретом тайну они не раскрывали никому и в последующие годы. Время было такое, откровенничать не приходилось ни с кем, даже с детьми.

Брат Серафимы Кирилловны, Иван Кириллович Тифлов, как и его отец-священник, был тоже арестован в 1937 году. Имел он и какое-то техническое образование и поэтому в Подтёсово работал инженером по техники безопасности стройконторы Норилькомбинага. Был он человеком строгим и требовательным, но справедливым. С моим отцом их связывала любовь к музыке. Иван Кириллович восхищался игрой любительского струнного оркестра, которым руководил Сергей Анисимович, не пропускал ни одного их выступления, часто посещал и репетиции, пытаясь, без особого успеха, правда, освоить какой-нибудь инструмент.

И Сергей Анисимович, и Иван Кириллович мечтали о том, чтобы в посёлке появился и свой духовой оркестр. Поиски руководителя и духовых инструментов шли параллельно, в основном, через Ивана Кирилловича. Духовые инструменты купить в то время было невозможно - на них существовал дефицит, но пришёл на помощь брат Ивана Кирилловича, который жил в Москве. Через какие-то свои высокие связи он добыл набор инструментов и отправил их в Подтёсово!

Восторгам жителей посёлка не было предела, но особенно радовались Сергей Анисимович и Иван Кириллович. Не было отбоя от желающих учиться играть на диковинных инструментах, но среди репрессированных нашлись и специалисты, освоившие их ранее, как например, отец и сын Копштальсы.

Радовался приобретённому инструменту и Митя Гарбуз, которому очень хотелось приобщить себя к какому-нибудь интересному делу. Он вернулся с войны инвалидом: без ноги -и в любой музыке находил утешение своему горю. Он уже пытался освоить аккордеон, но его тяжело было удерживать на култышке ноги (нога отсутствовала по самый пах). А духовой инструмент - это было то, что нужно, с ним он не испытывал никаких неудобств. Митя тоже активно способствовал быстрейшему приобретению духовых инструментов.

«Цыгане» А. С. Пушкин, 1953 г. Верхний ряд: Лейбович Григорий, Рубан Валентин,
 Антонов Геннадий, Хубиаров Федор Григорьевич Средний ряд: Зеленская (Шевченко)
 Людмила, Надымова Раиса, Меняшова Роза, Вебер Роберт
Нижний ряд: Мухомедкулов Вениамин Иванович -режиссер, Шевченко Зинаида, Рычкова Валентина Леонтьевна, Кичинская Валентина
(половина из «актеров» - из репрессированных)

Пока шла длительная переписка, тянучка и приобретение инструментов упиралось в «политические» препятствия, Митя Гарбуз, грозно громыхая своими костылями, появлялся в «высших» инстанциях - и дело сдвигалось с мёртвой точки. Вот так, стараниями Сергея Анисимовича, «врага народа» Ивана Кирилловича Тифлова и Мити Гарбуза, в Подтёсово появились духовые инструменты!

И скоро оркестр уже играл на всех торжествах: и на 1 Мая, и 7 ноября и, конечно, в День Победы. Невозможно описать радость всех! Но, как ни странно, первый раз оркестр зазвучал на... похоронах «врага народа» - Анны Ивановны Евсеевой. Прекрасный человек, труженица, она работала в больнице, и коллектив медработников под предводительством активного и деятельного профорга Раисы Звягинской (позже Кармаевой) вынудил-таки железного «Щергея Щергеевича» разрешить оркестру попробовать свои силы в этот скорбный для жителей посёлка день. Громадная процессия с духовым оркестром и слезами на глазах хоронила «врага народа». Это было символично!

Сергея Анисимовича Юр, Александра Фёдоровича Ктаторова и Ивана Кирилловича Тифлова, кроме основной работы и музыки, связывала ещё и работа по благоустройству посёлка, которой они занимались в свободное от работы время. И шахматы! Они часами могли сидеть за решением задач из сборника Макса Эйве или просто сражаясь между собой. Позже к ним присоединился Александр Яковлевич Рубан - прораб строительства (тоже «враг народа»). Его жена Полина Дмитриевна, черноглазая, красивая женщина, великолепная портниха и рукодельница, сразу подружилась с мамой, и вся эта маленькая компания часто собиралась в уютном домике моих родителей. Попыхивая «Беломором», каждый занимался своим делом: мужчины играли в шахматы, вязали, садили или чинили рыболовные сети, женщины рукодельничали.

Полина Дмитриевна научила маму многому: украшать вышивкой и отделкой одежду и сценические костюмы, делать искусственные цветы. Невиданное, диковинное дело было - искусственные цветы, и когда этими цветами украсили сцену Норильстроевского клуба (кстати, построенного по инициативе и чертежам «десятилетника» Якова Михайловича Краснощёкова), зал буквально ахнул, лишь открылся занавес. Сцена от цветов была сказочной и торжественной!

До поздней ночи засиживались друзья-товарищи за рукоделием, за шахматами, за разговорами, не замечали, как летит время. И никогда, никакой выпивки!! Понятия об этом не имели. И предложений на эту тему ни от кого не поступало. Ктаторовы, Рубаны, Тифловы ни с кем в посёлке больше не общались, боясь довериться провокатору. Жили они замкнуто, тихо, но у нас дома, вечерами, особенно по праздникам, давали волю настроению, веселью, шуткам. Гремела музыка: пианино, мандолины, балалайки, гитары и даже деревянные ложки, звенели русские и украинские песни, и начинались танцы!

Вечерние посиделки эти были для поселенцев отдушиной, которая помогала им выживать в трудной для них жизненной ситуации. Мои родители чувствовали это и никогда не препятствовали таким встречам. Иной раз и ночь пролетит незаметно.

А назавтра, со светлой и ясной головой и чистым сердцем, - на стройку, в цеха, за рабочие столы... «Десятилет- ники» вместе со всеми радовались новым цехам, домам, детским учреждениям, они совсем не были похожи на «врагов» и большой радости от РЕАБИЛИТАЦИИ вроде и не почувствовали: душа прикипела к Сибири, и жаль было всё бросать и начинать жизнь сначала...

Опустел посёлок. Что-то потеряли постоянно живущие здесь люди. Помню - мои родители долго не могли уйти от этой темы. Говорят - незаменимых людей нет. Есть!

Ещё как есть! Никто не мог заменить в клубе режиссёра Артура Яковлевича Гана, таких строителей высочайшего класса, как Александр Фёдорович Ктаторов, Яков Михайлович Краснощёкое, который в совершенстве знал английский и переводил всю техническую документацию на русский язык. Безусловно, никто не мог заменить каменщика, печника и музыканта Андрея Кристофоровича Копштальса, мастера по обжигу кирпича Александра Владимировича Кидненко, врача-педиатра и виртуоза-музыканта, пианистку Изабеллу Степановну Карапетян, врачей-хирургов Якова Иосифовича Бендика и Петра Тимофеевича Гусарова, терапевта Николая Васильевича Петрова, невропатолога Надежду Васильевну Сомович (Гусарову) и многих-многих других первоклассных специалистов и людей, обладавших высокой культурой и особым тактом, которых порой не хватало грубоватым сибирякам.

Но и у сибиряков было чему поучиться. Их щедрости, гостеприимству, открытости, умению сопереживать. Вот так, обогатив друг друга взаимным общением, разъехались они, чтобы не встретиться потом никогда...

Большая стопка писем (более 50) от Ктаторовых, от Ру-банов к моим родителям, которые я храню и иногда перечитываю. Это бесценные и почти живые свидетели той поры, целые поэмы о людях со своим удивительным миром, о людях добрых, наивных бессребреников, любящих свою Родину такой, какая она есть, ясно сознающих, что «времена не вы-бирают, в них живут и умирают...»

Осень 1956 года, пишет Полина Дмитриевна Рубан из города Днепропетровска:

- Проблем очень много. Я очень жалею, что мы уехали из Подтёсово.

Теперь бы построили там домик и жили спокойно. Опять же проблема - учёба сыновей Валика и Жени. Специальность получать надо. И здесь больше возможностей. Этим и успокаиваем себя.

Рубан Александр Яковлевич, Полина Дмитриевна, их сын Валентин, 1954 г.

Слева направо: Ктаторов Александр Федорович, Юр Сергей Анисимович,
Ктаторова Серафима Кирилловна, Тифлов Иван Кириллович, Юр Гена, 1954 г.

Осень 1957 года, пишет Полина Дмитриевна Рубан.

Жить здесь гораздо труднее, чем в Подтёсово. И с продуктами, и с одеждой очень тяжело. Магазины завалены всякой ерундой. Я всё время сижу за машинкой и работаю не для души, как бывало в Подтёсово, а только для заработка.

Женя не может нигде устроиться, всё ему здесь не нравится, рвётся обратно в Подтёсово, наверное, придётся его отпускать. Какое крупное событие - запуск искусственного спутника земли. Мы рады, что всё же НАШИ открыли дорогу во вселенную. Как это здорово!

Получили письмо от Якова Михайловича Красношёкова и Серафимы Кирилловны Ктаторовой. Приглашают на Октябрьские праздники в Москву, но надо 500 рублей на дорогу, а у нас нет. А так хотелось бы поехать...

Осень 1958 года, пишет Полина Дмитриевна. - Дорогие наши друзья! Спасибо за поздравления к 7 ноября. Мы получили поздравления от всей нашей компании (бывших врагов народа. - Л.Е.) - от Ктаторовых, Краснощёковых, Великанова, Бенди- ков, Аносовых. Очень часто мы вспоминаем, как собирались мы все у вас или Ктаторовых и как было хорошо нам вместе. Когда же вы приедете в гости? Никакие ваши отговорки не принимаются. Ждём, ждём, ждём!

1959 год, пишет Александр Яковлевич Рубан: ...спасибо за хорошее письмо, но такие короткие ваши письма, всего три листочка!. Нам этого мало. Каждая мелочь интересует. Каждое предложение в нём мы готовы читать и читаем по несколько раз.

...из нашей памяти никогда не вытравится время пребывания с вами, дорогие. Мы часто и с благодарностью всё вспоминаем. Нет худа без добра - говорит мудрая народная пословица. Худо, что мы не заслуженно перенесли лишения в суровой далёкой Сибири, добро, что мы встретили вас. Дружба с вами - это награда нам...

Март 1961 года, пишет Александр Яковлевич Рубан: ...скоро шесть лет, как мы расстались, а будто бы это было лишь вчера. Когда вы приедете? Сколько можно вас ждать? Сколько можно уговаривать? Дом ведь ваш никуда не убежит, если вы будете отсутствовать неделю-другую? Но! Я увлёкся и чуть было не рассердился. Но сердиться на вас невозможно. Вот сейчас пишу эти строки и мысленно вижу ваши милые лица, по которым мы так соскучились. Август 1964 года.

...очень, очень просим написать поподробнее о житье-бытье Великого града Подтёсово! В жизни человека 10 лет — это большой период, и именно столько мы прожили в Подтёсово. И так хочется узнать, как всё у вас меняется, что построено, как идут дела в клубе?... ,

Декабрь 1969 года.
... наконец-то у нас огромная радость: получили от вас фотокарточки, разложили их на столе и всё время любуемся. Вот уж молодцы вы, что много фотографируете, делаете альбомы и мечтаете создать музей и написать историю «Великого града Подтёсово»! Мечтаем дожить до того дня, приехать к вам и посмотреть на всё своими глазами.

...очевидно, в Подтёсово теперь отстаивается большее коли-чество судов и план судоремонта не такой, какой был? Напишите, какая зима и давно ли замёрз затон и встал Енисей? Пишите обо всём подробнее. Мы ваши письма перечитываем по несколько раз. А если долго нет писем, достаём старые и опять углубляемся в воспоминания.

Февраль 1971 года.
.. .у Жени супруга учительница, дочурку зовут Танечка, у Вали тоже дочечка, зовут Оксана. Жена Вали преподаёт английский язык, Женя работает зам. главного бухгалтера, Валя — зав отделом конструкторского бюро. Дети и внучечки нас радуют. Для них мы и живём и продолжаемся в них.

Вот так, наши с вами дети такого возраста, какие мы были в Подтёсово.

Ноябрь 1972 года, письма продолжает писать Александр Яковлевич, с юмором, с шуткой:
...итак, шановний друг, через год нам. с тобой стукнет семь десятков лет!... Всегда в наши торжественные дни мы вспоминаем вас, наши дорогие. И тогда сливаются два ощущения: чувство сожаления, что вы далеко, и чувство удовлетворения, что на жизненном пути мы повстречали вас.

...В нашей семье есть «герой» и это - кто бы ты думал - Я! Но нужно отдать должное, что этот герой всё более смахивает на героя из пьесы Корнейчука «В степях Украины». Помните, как о нём говори товарищ:

- Вин тильки зверху трухлявенький, а в сэрэдыни - ого-го!

Нет, уж теперь те вечера не повторить, когда чуть ли не целую ночь могли беситься, шутить, петь и плясать без устали. А главное — без всякого горячительного: кровь сама играла! Честное слово, до сих пор не могли, а сейчас уже и не сможем ни с кем сблизиться по-настоящему. Такой подбор родственных душ как был у нас, возможно ли повторить? (Смогу подтвердить, что и у моих родителей таких верных друзей больше не было. - Л.Е.).

Пишите чаще и со всеми подробностями вашей жизни и жизни «Великого града Подтёсово». А как отразилась ж/д ветка до Ма- клаково на развитие Енисейского района, а может частично - и на Подтёсово? И если запечатлено на фото современное Подтёсово, то ложи его в конверт и добавь туда обличив бабы Ганны та дида Онисима (Сергия) обязательно. До скорого свидания. Ставлю крапку.

Март 1973 года.
...хотел было рассердиться за долгое молчание, но глянул на фотографию, на незнакомые мне морщинки в углах глаз и решил «амнистировать». Ты, шановний друг, пишешь, что почему-то годы стали быстрее бежать, чем раньше. Да! Они не бегут, они летят. Но что ж. И у вас, и у нас растут внуки. Они продолжают делать то, что мы не успели, СДЕЛАЮТ НАШУ ЖИЗНЬ ЛУЧШЕ. (Читаю эти строки сейчас, в 2003 году с грустью: не сбылись мечты наших отцов... - JI.E.)

.. .Как не мечтали Рубаны приехать в Сибирь посмотреть на выросший и похорошевший «Великий град Подтёсово», - им это не удалось. А вот Анна Георгиевна и Сергей Анисимович с сыном Геной (моим младшим братом) все-таки были в гостях у своих друзей. Радости обеих семей не описать, да ещё впечатления от экскурсий на теплоходе по Днепру, посещения могилы Тараса Шевченко, осмотра города Днепропетровска, общения с друзьями - хватило потом на всю оставшуюся жизнь.

И я, будучи проездом в Москве, попроведовала Серафиму Кирилловну (Александра Фёдоровича к тому времени уже не было в живых: после реабилитации и приезда в Москву он прожил совсем не долго). Жили брат и сестра очень скромно в маленькой квартирке в престижном районе, в одном из правительственных домов на Фрунзенской набережной и, несмо-тря на возраст, были бодрыми и хлебосольными хозяевами. Показали мне Москву, расспрашивали о жизни в Подтёсово, рассматривали с интересом привезённые мною фотографии и очень сожалели, что я приехала одна, без родителей. Им бы они были более рады, чем мне, но и меня провожали со слезами на глазах...

И опять связь между друзьями стала осуществляться посредством писем, и опять в них мечта о встречах...

Письма, письма, письма... Сколько их было, немых свидетелей прошлого - не счесть! Теперь уже не пишут таких душевных, таких подробных, таких информативных посланий. Шлют лишь однотипные поздравительные открытки по праздникам, а чаще короткий телефонный разговор... и никакого тепла в душе не остаётся от такого общения.

В письмах тех лет и тех людей - срез куска жизни, часть эпохи. (После окончания работы над книгой эти письма я сдам в архив, на вечное хранение. Может быть, потомкам пригодятся...)

Подробнейшим образом Александр Яковлевич Рубан описывал украинскую природу, рыбалку на Днепре, сравнивая её с «роскошной» енисейской, а Полина Дмитриевна больше о том, что пишут газеты и какие цены в магазинах, но в каждом письме - воспоминания о Подтёсово, тоска по Сибири.

Иван Кириллович тоже писал подробные письма, а когда узнал, что Сергей Анисимович ушёл на пенсию и вплотную занялся благоустройством посёлка, сожалел.

- Ах, как жаль, что меня нет в Подтёсово, я бы во всём стал вам помогать... наше состояние здоровья пока утешительное, потихоньку двигаемся по Москве и ждём вас в гости: вы давно и были-то всего один раз. Крепко целуем! Ваши друзья С.К. и И.К. 20 ноября 1970 года.

В начале 70-х один за другим стали уходить из жизни дорогие сердцу люди. Первой открыла скорбный список Серафима Кирилловна Ктаторова. Она умерла в апреле 1972 года, сообщил об этом её брат Иван Кириллович:

...горю нашему с её сынком Олегом нет предела. Была она на Всесоюзном Ленинском, субботнике. Я её отговаривал, ведь ей 80 лет, но она такой патриот, всегда ходила и тут всё равно пошла, а через час её принесли на руках. Помощь оказали немедленно, сделали всё, но спасти её не удалось. Теперь бы и мне скорее к ней, жить не для кого, ушёл мой Ангел-хранитель. Бесконечная печаль. Целую. Ваш друг. Подпись.

После смерти сестры Иван Кириллович прожил ещё несколько лет. Было ему уже за 90, но дрожащей рукой он продолжал писать, отвечать на мамины письма (отца уже тоже не было в живых), горевать о своём Ангеле-хранителе, в который раз напоминая, какая трудная у неё была жизнь в скитаниях по тюрьмам и лагерям. Рассказывал, как навещают и опекают его друзья (Аносовы из Ярославля, Гвинерия из Тбилиси, Климович из Красноярска, Рубаны из Днепропетровска). Помогал ему пережить горе и племянник Олег.

.. .Два с половиной месяца я прогостил у брата под Москвой на даче, где был среди своих, а два с половиной месяца гостил у Аносовых в Ярославле. Забота и внимание отрадные, даже когда мне нужно было по делам съездить в Москву из Ярославля, то Василий Ник. поехал сопровождать меня как «конвоир». Много мне внимания уделяет племянник, сынок Сарочки...

После того, как моих родителей не стало, я не прерывала связь с их друзьями: всегда отвечала на письма, посылала поздравительные открытки к праздникам, лекарства (они везде были в дефиците, а у нас, на периферии, многое можно было достать). Но... всё меньше и меньше оставалось в этой жизни дорогих моему сердцу людей. И вот уже только от Полины Дмитриевны Рубан да от Артура Яковлевича Ган ещё шли редкие письма, потом и их не стало...

...Ушло безвозвратно то поколение людей. Грустно... Но печаль моя светла. Ведь люди эти БЫЛИ! И в памяти остались, и в этой книге я поминаю их добрым словом, отдаю им последний поклон. И тот, кто прочтёт эту книгу, - узнает, вспомнит о них...
Из тех же, кто не уехал, остался в Сибири до конца дней своих, первым, о ком хочу упомянуть,

Михаил Иванович Карпов

«Добродушный медведь», «Миша - мускатный орех» - так я, девочка-подросток, называла его за глаза. Много позже станет он для меня Михаилом Ивановичем, уважаемым человеком, занимающим одну из руководящих должностей на заводе. А прозвища эти возникли не случайно. Ожидали мы как-то с отцом катерок, чтобы уехать из Енисейска в Подтёсово. Ходил этот катерок всего один раз в день, и времени до его отхода оставалось ещё очень много. Успели и на стадион, и в кино сходить, и у воды на брёвнышке посидеть, обсуждая последние новости.

Михаил Иванович тоже ждал этот рейс и, видимо, решил мне сделать что-то приятное. Папу он уважал необычайно, всегда старался оказать ему какую-нибудь услугу по плотницкой либо рыболовной части, а тут представилась возможность отличиться и перед дочерью (он видел меня впервые: я ехала из Красноярска на каникулы, в школе ещё училась).

Заговорщически подмигнув папе, он поднялся на угор и ушёл в город, но вскоре, сияющий, появился возле нас, бережно неся в руках белый пакет.

- Вот, угощайтесь! - гордо воскликнул Михаил Иванович, разворачивая пакет и галантно протягивая его мне. Раз коричневые, значит это самые лучшие, шоколадные конфеты, с витрины сняли... (Как выяснилось позже, эта «сладость» дорого стоила).

Слева - Карпов Михаил Иванович, справа - Коковин Павел Георгиевич, средний - Ружанский Борис, 1955 г.

В то тяжёлое послевоенное время шоколадные конфеты были невероятным лакомством, в магазинах их вообще ещё не продавали, а тут на тебе, какое невероятное везение! Правда, меня немного смутило, что «конфеты» на конфеты походили мало и больше напоминали удлинённые грецкие орехи с каким-то незнакомым резким запахом.

Поваляла я во рту эту странную конфету, и поскольку сладости в ней не обнаруживалось, я решила её, твёрдую как камешек, раскусить. С большим трудом удалось мне это сделать, и тут во рту появился резкий вяжущий вкус, жжение и стало перехватывать дыхание.

Торжествующая улыбка с лица «кавалера» стала быстро сползать. Он уже сам пытался раскусить купленный им шоколадный «деликатес», а когда раскусил - скривился, сморщился и, отбежав в сторонку, стал плеваться, зачерпывать пригоршнями воду из Енисея, полоскать рот. Затем убежал обратно в магазин, видимо, для выяснения ситуации с купленными им «конфетами».

Сконфуженный и красный, как варёный рак, шёл он обратно со злополучным пакетом, оправдываясь:

- Это, оказывается какой-то мускатный орех - восточная пряность для стряпни. Хотел поменять на настоящие конфеты, но у них нет ни черта, только это и было на витрине. И обратно не берут, рады не рады, что нашёлся дурак и наконец-то купил у них эту гадость, несколько лет валявшуюся на прилавке.

Михаил Иванович и так сильно переживал, а тут еще соседи по брёвнышку, на котором все сидели, стали истошно хохотать над ним. Спас положение папа:

- Ты, Миша, успокойся. Моя жена мастерица стряпать, и когда мука будет не по карточкам, а в свободной продаже, она обязательно твоей восточной пряности найдёт применение, приходи тогда к нам снимать пробу!

(И действительно, он будет частым гостем в нашем доме и испробует необыкновенной вкусноты мамины прянички, сдобренные «восточной» пряностью, которые так и будут называться: А-ля-Карпов!)

С тех пор и стал для меня Михаил Иванович «Мишей - мускатным орехом». Это был добродушный, неунывающий балагур и весельчак и, наверное, за свой язык и загремел «под фанфары» в своё время. До войны он жил в Латвии, в Даугавпилсе, там же и женился на красивой, кареглазой латышке Шурочке. Вдруг - арест и осуждение по 58-й статье. У Шуры ребёнок от первого брака, девочка Оленька, но она, не задумываясь, поехала за мужем в далёкую неведомую Сибирь. Вместе они терпели все невзгоды и лишения, прожи-вая в малюсеньком домике на окраине посёлка, в лесу, растили дочь, которой сибирский климат пошёл на пользу: она росла и расцветала.

Шурочка, ставшая с годами для нас просто тётей Шурой, была женщиной необычайной доброты и обаяния. Труженица и хлопотунья, она, несмотря на больное сердце, как пчёлка, трудилась с утра до вечера, обрабатывая большущий огород, убирая за свиньями и птицей, готовя разносолы для мужа и его многочисленных друзей.

Желанными гостями для Михаила Ивановича, а особенно для тёти Шуры были немногие: Павел Георгиевич Коковин - заядлый рыбак и охотник, чета Степановых, Николай Кузьмич - любитель разносолов и его жена Зинаида Ивановна - красавица и певунья, мой отец и мы с мужем. Неподдельным счастьем светились глаза тёти Шуры, когда мы появлялись на пороге Сейчас каюсь: редко мы посещали этот изумительный уголок природы и гостеприимства. Всё дела, всё дела...

Зато незваные дружки, а скорее, собутыльники, оказывались всегда тут как тут. Михаил Иванович был хлебосольным хозяином: вино лилось рекой да под хорошую закуску. Все эти «дружеские» попойки тяжёлым грузом ложились на сердце и нервы тёти Шуры. Она любила мужа преданно и самозабвенно и прощала ему всё. Добрыми увещеваниями пыталась отвести его от пропасти, от пагубной привычки к спиртному. Её карие глаза с такой мольбой и укоризной смотрели на него, ругаться и шуметь она не умела...

Но ни её увещевания, ни просьбы его настоящих друзей ни к чему не приводили. Надсадив печень и поджелудочную железу, «заработав» диабет и цирроз (к врачам его затащить было невозможно), Михаил Иванович стал постепенно угасать. Тётя Шура умоляла меня повлиять на мужа, но на мои настойчивые требования начать лечить диабет и придерживаться диеты отшучивался, а перед друзьями ещё и бахвалился:

- Да если бы я этот проклятый диабет не приглушал водочкой — он бы давно меня задавил!

Какое-то время Михаил Иванович храбрился, да и должность начальника цеха обязывала ко многому. Но месяц за месяцем, год за годом резервы когда-то могучего богатырского организма стали истощаться, и в 1985 году Карпова не стало...

Но не судьба была тёте Шуре ходить на кладбище, покланяться скорбному холмику. Странное стечение обстоятельств лишило её и этой малости... Из Латвии приехала сестра Михаила Ивановича (с которой у тёти Шуры всегда были натянутые отношения) с целью раскопать могилу и забрать труп брата для перезахоронения его на родине. Тётя Шура не смогла противостоять напористости родственников: вот хотелось, и всё, сестре увезти хотя бы мертвого брата из этой проклятой Сибири, которая, как она считала, и сгубила его. Силой эту проблему было не решить. И друзьям, и тёте Шуре с дочерью пришлось уступить и даже оказать необходимую помощь для совершения этой невероятно тяжёлой морально процедуры с откапыванием могилы и перевозкой гроба.

....А жизнь продолжалась. Тётя Шура болела, но ещё несколько лет держалась, помогала поднимать внуков. Дочь и зять - работящие и, не в пример её мужу, всегда трезвые люди - были её надеждой и опорой. Вячеслав Спасов - на-чальник корпусно-сварочного цеха, Ольга - инженер, весь день на работе, дети - в школе. Вечером вся дружная семья собиралась вместе, достраивали большой добротный дом, заложенный ещё Михаилом Ивановичем. Годы пролетели быстро, и вот уже из дома тёти Шуры выпорхнули в свет подросшие внуки.

Вернуться ли когда-нибудь они на родину их предков в Латвию? - покажет время, а пока коренные сибиряки Спасовы и их дети и не помышляют об этом.

Михаила Ивановича я вспоминаю довольно часто, и обязательно тогда, когда стряпаю по маминому рецепту восточные прянички и строгаю в тесто мелко-мелко, в пыль, малюсенькую часть мускатного орешка. Того самого! Полувековой давности. Пряный аромат его с годами не исчезает и одного орешка хватает на 3-4 года не очень частой стряпни. Моя мама не успела за всю оставшуюся жизнь все эти орехи использовать, и я, конечно, не успею. И выходит, что и детям и внукам моим прянички с мускатным привкусом стряпать придётся. Вот такой памятный подарок от Михаила Ивановича...

Яков Константинович Требин

Иногда по вызову, а иногда и просто так, для неторопливой беседы, заглядывала я в аккуратный, умелыми руками сотворенный, красивый, как игрушечка домик (ул Мичурина, 48).

Яков Константинович был прекрасным собеседником. Он работал на самых трудных участках: рабочим на кирзаводе, слесарем-наладчиком в отделе главного механика. Грамот и других наглядных поощрений, удостоверений ударника и победителя соцсоревнований у него было не счесть. Он с гордостью раскладывал их передо мной и рассказывал историю каждой трудовой реликвии, а жена тихонько сидела рядом и радовалась успехам своего мужа. Говорили они и о сыне Викторе, который хорошо учится в школе, посещает струнный кружок в клубе и уже не раз ездил на различные смотры и концерты с оркестром. (Тут оба родителя с благодарностью смотрели на меня, как будто не мой отец, а я руководила этим оркестром!)

Затем разговор переключался на прошлое, о котором теперь уже можно было говорить не таясь. За долгие годы молчания у Якова Константиновича, видимо, появилась потребность кому-то рассказать о той страшной полосе жизни, и вот теперь он радовался, что можно, наконец, поведать свою тайну, от которой болит сердце, и эта боль не даёт спать ночами. Вот что я услышала от него.

- Родина моя в Ленинградской области. Отца в 1931 году раскулачили, хотя и была-то у него всего одна лошадь, корова и 10 кур, но не захотел отец добровольно вступать в колхоз и сразу попал в кулаки. При аресте не дали даже надеть приличную одежду - всё забрали подчистую и вышвырнули из добротного дедовского дома.

В Мурманской области, куда нас привезли, стали опять обживаться. Матери уже не было в живых, я работал паровозным машинистом, строили Нева-ГЭС-2 и Нева-ГЭС-3. Река Нева вливается в Кандалакшский залив.

В 12-метровой комнате, в бараке жили две семьи. Мне шёл 21-й год, но я не был, как мои сверстники, комсомольцем, хотя вступить очень хотел, но кто меня бы, сына кулака, принял? Первый раз меня арестовали в 1938 году. Приписали, что якобы заговор против Советской власти организовывал. Пятерых уже до меня арестовали. Им настойчиво предлагали подписаться под обвинением, а на суде, мол, разберутся и отпустят, но надо, мол, обязательно подписать. В действительности на суде не разбирались: люди эти исчезли, и больше их никто не видел. Посмертно потом реабилитировали, но кому от этого легче?...

Арестовали меня ночью, они всё это ночью делали. Спрашивать: за что? - бесполезно. Сначала сидел в Кандалакшской тюрьме, там был военный городок и его комсостав уже весь находился в тюрьме. Комиссар дивизии Телькушев, не помню его имени и отчества, сидел вместе со мной.

Он и подсказал, чтоб при допросах держался до последнего: ни в коем случае не наговаривал на себя, не подписывал никакие обвинения, не слушал провокаторов и их обещаний о «хорошем суде» и о «хороших адвокатах». Сидел я с этим человеком 3 месяца и 20 дней, и ещё в камере было народу битком набито, но я общался только с ним: мы доверяли друг другу. Потом нас разъединили, и это было такое горе для меня: человек он был необыкновенный. Мы больше не встречались.

При последующих допросах много раз склоняли меня подписаться, будто я совершал какие-то провокации против Советской власти, но я, помня наказ Телькушева, стойко стоял на своём: не виновен, мол, и всё тут!

30 января 1938 года освободили меня под расписку: чтоб не разглашал порядок следствия, и молчал, как рыба. Я такую расписку дал, радуясь, что мучения мои закончились. Стал работать там же, растить сынишку, но 23 июня 1940 года очередной арест, и опять пришли ночью. Жена осталась с 3-летним сыном. Опять вагоны, опять везут невесть куда: Кировск, Москва (Бутырки), Коми АССР - шахты близ Ухты. В купе по 17-18 человек. Все едут молчком, убиты горем, никаких разговоров, каждый - в себе.

Конечный итог - пришла бумага: осуждён (заочно!) на восемь лет без права переписки. Сколько не хлопотал о снижении срока за невиновностью - ответ один: судимые особым совещанием пересмотру дела не подлежат. Некоторые сходили с ума. Я, слава богу, выстоял.

В 1948 году срок кончился, но освобождения не последовало, а ссылка в Красноярский край, в Подтёсово. Жили в бараке, работали с женой на кирзаводе. В 1953 году начали строить свой дом. Полная реабилитация пришла только в 1956 году. Итого 8 лет лагерей и тюрем и до 1956 года - ссылка, остальное обо мне вы знаете.

Когда в последний раз мы виделись с Яковом Константиновичем Требиным, а было это 23 февраля 1989 года, он с гордостью рассказывал о сыне Викторе, который пошёл «в науку». Он доцент, преподаватель транспортного института в г. Омске.

Александр Степанович Шокун

Александр Степанович (Стефанович) Шокун - украинец по национальности, родом из деревни Шокуны, что в Белоруссии. Родители его - крестьяне, мать неграмотная, отец закончил земскую школу и уже в армии - фельдшерские курсы. Как хорошего специалиста его оставили на сверхсрочную службу, и поэтому в армии он провёл много лет. В составе армейской делегации был в Москве на коронации царя и, видимо, этот факт вдруг припомнили ему, когда арестовали в 1944 году.

До войны семья жила в Брестской области. Александр Степанович работал учителем: преподавал в украинской школе русский и украинский языки (в совершенстве знал также и белорусский, и польский). На общественных началах осуществлял инспектирование пяти близлежащих школ, пользовался уважением начальства, родителей и коллег. И дети его любили: спокойный и уравновешенный, он хорошо с ними ладил.

И тут война. В оккупации были до 1944 года. Из типового школьного здания, в котором расположились оккупанты, школа переехала в старенькое приспособленное помещение, где когда-то квартировал сам Суворов. Все знали, у кого родственники в партизанах, но никто никого не выдал, поэтому репрессий и казней в городке не было.
Когда в город Кобрин вошла Красная Армия, Шокун сразу же явился в военкомат зарегистрироваться. Официально получив бронь, отправился на работу в ту же школу, куда и было ему предписано. Но проработать пришлось всего две недели. Арест, тюрьмы, лагеря. Главное обвинение: находились в оккупации, значит, не можете быть честным человеком, значит, вы - их пособник. Свидетелей: учащихся и их родителей - даже не стали вызывать и, как он позже он узнал, многие из них были тоже арестованы и дальнейшая их судьба неизвестна.

Александр Степанович вспоминал:

-Вопросы задавали самые каверзные, старались запутать. Официального суда с обвинительным приговором не было, а приклеили ярлык «враг народа», и всё. Из города в город (Брест, Москва, Горький, Унжлак и др.) возили нас в столыпинских вагонах-скотниках: теснота, духота. В тюрьмах условия ещё ужаснее. Сидели все вместе: и уголовники, и подростки, и вот мы - все оборванные и истощённые. Клопы, вши. Питались солёной полуразложившейся рыбой, но воды не давали - жажда страшная, и это была настоящая пытка.

А в Горьком что придумали: надели на нас немецкую форму и повели по городу. Прохожие: взрослые, дети - кидают в нас камни, палки, кричат:

— Смотрите! Фашистов ведут! Бей гадов!!

Конвоиры идут и злорадно посмеиваются, не останавливают ими же введённый в заблуждение народ. Я думал: не переживу этого ужаса, позора, унижения. Все мы были «врагами», одним дёгтем мазаные...

В камере со мной одно время сидел немец, а до этого он сидел в немецких лагерях как антифашист, оттуда сбежал к коммунистам- единомышленникам. Так его после камеры посадили в яму и тоже кормили этой солёной рыбой, и потом не давали воды. Он кричал, добивался встречи с коммунистами, с высшим командованием. Но никто не стал с ним разбираться, не хотели даже выслушать. Что это за звери-люди были?! Кто заставлял их так делать?! Не было ответа на этот вопрос... Я потом был отправлен на лесоповал и судьбу этого немца не знаю.

На лесоповале люди не выдерживали: каждый день одного-двух недосчитывались. Одежда плохая, в дырах, чинили и штопали даже эту ненавистную (немецкую) форму. Что делать, не голым же ходить. Обувью служили автомобильные покрышки, перевязанные лыком. А еда: недоваренная похлёбка из гнилой картошки, рыбьих голов, кормовой свёклы... Многих изнурял кровавый понос, и умирали от него. Я старался эту похлёбку через раз есть, ел только хлеб, его хоть давали по 400 граммов, этим и держался сколько мог. Сильно ослаб и несколько раз чуть не попал под лесину. Совсем ослабевших переводили иногда на более лёгкую работу, но чуть окрепнешь - и обратно на лесоповал.

Три года я там был. В 1946 году расконвоировали, можно было хоть в лес выходить, ягоду, грибы искать, но кто пытался убежать -расстреливали беспощадно на месте и без суда. В 1948 году ждал освобождения, но пришёл приказ: в ссылку! Опять товарный вагон, опять людей в нём, как сельдей в бочке, лето, духота страшная. Ехали две недели, затем в Красноярской тюрьме две недели и, наконец, на пароходе «Павлов» прибыли в Подтёсово.

Здесь, по сравнению с недавним прошлым, жизнь показалась раем! Хотя ограничения в правах и были, но это уже ерунда: ежемесячно и зарплату получали, и голосовали, и не косились на нас люди.

Работал на Каменном карьере, там было подсобное хозяйство. Помогали Баженовскому колхозу, потом в ОРСе работал, даже ездил в Енисейск получать продукты. Из ОРСа - в стройучасток на плотницкие работы, потом - нормировщиком. Эта работа мне уже нравилась: в гуще стройки, вокруг - хорошие люди! Строили Дом культуры, слип, другие обьекты. На должность нормировщика меня взял Александр Кондратьевич Веретнов - Человек с большой буквы. Спасибо ему я говорил всю жизнь. В стройучастке я встретился с Сергеем Анисимовичем Юр - тоже редких, замечательных качеств человека, настоящего интеллигента с высокой личной культурой. Этих двух людей я считал своим идеалом. Это были достойные члены Коммунистической партии, вот если бы в высших эшелонах власти все коммунисты были такими! Никогда бы ничего плохого со страной не произошло! Но таких людей я встречал очень мало.

В 1961 году перевели меня на завод, там было потруднее: с металлом пришлось дело иметь, а я привык к дереву, но потом и это освоил и мог работать во всех металлообрабатывающих цехах. Много всяких грамот и поощрений имею, и труд был в удовольствие на благо моей Родины! Казалось - лучше жизнь и быть не может!

При Хрущёве подал очередную просьбу о пересмотре моего дела и в 1956 году получил официальный ответ, что дело прекращено за отсутствием состава преступления - полная реабилитация! Родня звали меня домой, на Украину, но у меня уже был здесь дом и семья. Несколько раз я ездил в гости, а как умерли родители, меня уже ничто с моей родиной не связывало. В Подтёсово мне всё нравилось: я был женат, у жены Галины хорошая работа. Она сначала плавала, а потом в больнице работала, была на хорошем счету. Сыну 5 лет, место в садике - пожалуйста, подрос - школа рядом, учителя замечательные, чего ещё желать: от добра добро не ищут!...

Так Сибирь стала для Александра Степановича Шокуна второй, а для его детей - сына Александра, дочерей Людмилы и Ольги - первой и единственной родиной. Александр Александрович 1952 года рождения живёт и по сей день в Подтёсово, в отцовском доме, работает инженером в сметном отделе и, может быть, сидит за тем же столом, за которым когда-то сидел его многострадальный отец... Его сын Алексей, внук Александра Степановича, плавает мотористом на «Матросове», невестка работает санитаркой. Есть и правнук, которому уже два года! Люда и Ольга из Подтёсово уехали, живут в Красноярске, у них уже свои семьи, взрослые дети, не за горами и внуки, все - коренные сибиряки.

Павел Адамович Акриди

Павел Адамович по национальности грек, попал в Сибирь тоже не по своей воле. (Массовая депортация греков из Крыма и Ставропольского края в Сибирь началась в 1942 году, несмотря на то, что это были, по историку А.В. Антонову-Авсееенко, «самые лояльные подданные Сталина за всё время его правления».)

- Не передать, каким ужасом была эта самая депортация, - рассказывает очевидица тех событий Софья Василиади (газета «Красноярский рабочий» от 28.05.2004 г.). — Был конец мая, все уже посадили огороды. Отцвели сады. И тут приказ: собираться! Оставляли дома со всем имуществом. Нам ещё повезло: удалось продать дом за две пары сапог и шубу. Одни знакомые за дом с садом получили лишь шаль... Так и прибыли в Сибирь без тёплой одежды, с тем что в руках несли.

Везли нас, семьи: Иониди, Сакилиди, Мехтидис, Тимпаниди, вот нашу - Василиди и других в насквозь продуваемых товарных вагонах. На перроне станции Енисей в Красноярске выгрузили, стали распределять по районам: кого в Туруханский, кого в Манский, кого в Енисейский. Плач стоял, просто вой надрывной: ведь разъединяли род-ственников, многие из которых не увиделись уж больше никогда...

...По- разному сложатся судьбы этих людей: многие после реабилитации уедут на свою родину, другие же, особенно дети, подрастая, сами обзаведутся семьями, станут сибиряками. В большинстве своём это всё люди замечательные, в крови которых врождённое трудолюбие, доброжелательность, незлобивость. Падчерица Павла Адамовича Акриди Александра Логашова (в девичестве Котлярова) рассказывает (записано в 2004 году):

- Родного отца своего я совсем не помню: он погиб на фронте в первые дни войны. Павел Адамович - человек необычайной доброты - полностью мне заменил его. Судьба была маме моей встретиться с ним в трудную минуту в Подтёсово. Не думали, не гадали мы, что посёлок этот станет нашей малой родиной. До войны мы жили в селе Ново-Троицком Ирбейского района. Родственник наш Николай Иванович Булавин, который работал в то время се-кретарём сельского Совета Ново-Троицкого, помог отцу избежать раскулачивания, посоветовав ему немедленно «спрятаться», уехав в Красноярск.

Приютили отца в Красноярске по его рекомендации малознакомые люди. Был он без документов, потому с трудом устроился на работу. Только много позже, когда получил документы, забрал и нас. Скитались по углам, по временным квартирам, а тут - война. Отец сразу же был взят на фронт, вскоре пришла и похоронка.

Остались мы, что называется, у разбитого корыта: ни жилья, ни кормильца, да плюс ко всем бедам мама заболела. Видимо, нервный срыв. Она худела день ото дня, хотя врачи ничего не находили. Опять помог Николай Иванович. Он работал в Енисейском пароходстве, твёрдо стоял на ногах: сначала плавал шкипером, а потом переехал в Подтёсово, был завскладом. Туда он забрал и нас. Добился, чтоб нам дали комнату, а когда мама немного окрепла, взял её к себе на склад помощницей.

После войны стал работать возчиком на лошади, возить грузы на склад «десятилетник» Павел Адамович Акриди. Он жил до ареста в Геленджике, там у него была жена. И вот когда семьям разрешили приезжать в Сибирь, его жена отказалась к нему ехать. И в каком он был состоянии после лагерей, мытарств, издевательств? Худой, полураздетый, морально убитый. Мама и он познакомились, потянулись друг к другу. Неизвестно, кто кого поддерживал в те трудные годы У мамы хоть родственники рядом, я, а у него - никого. И вот мы с мамой буквально светом в окошке для него стали. Столько нам было внимания и заботы. А я-то как радовалась и гордилась, что и у меня теперь есть отец!

То я завидовала своей подруге Тоне Плотниковой: у неё и сёстры, и братик, дедушка, бабушка, а главное отец, а я всё одна да одна. А теперь и я обрела отца, и какого отца! Он помогал мне в учёбе, даже ездил со мной на олимпиаду в Енисейск (специально с работы отпрашивался), опекал: беспокоился, как бы кто меня не обидел. А потом родился у меня братик. Господи, сколько было радости! Я с ним занималась, наверное, больше, чем мама. Так сложилась наша дружная семья: на зависть всем!

В то время после семи классов многие шли работать, но мой отец настоял на том, чтоб я окончила 10 классов. Из всех сил старался работать, брал сверхурочные: давал возможность мне учиться. И очень хотел, чтоб я пошла далее в мединститут. И я поступала, но не прошла по конкурсу. Вернее, прошла, но без стипендии. Пришлось забрать документы: я понимала, что трудно будет им меня тянуть, тем более ребёнок маленький. Что ж на иждивении быть?

Поступила в фармацевтическое училище в Красноярске: там было общежитие.
А тут 1953 год - реабилитация «десятилетников». Отец поехал на родину, под Геленджик, там у него ещё были живы родители. Маму мою многие расстраивали, говоря, что «не приедет он больше в Сибирь, и не жди». Но он приехал! Забрал семью и меня не захотел в общежитии оставлять: настоял на том, чтоб я ехала с ними.

Вот так мы и оказались под Геленджиком в селе Прасковеевка, где была всего одна русская семья, остальные греки. Нас на первых порах встретили настороженно. Маме особенно трудно было привыкать: все говорят по-гречески! Но она не жалела, что поехала: как ни тяжело, а всё же рядом дорогой близкий человек. Я-то быстро освоила греческий язык, и сейчас с любым греком могу общаться.

Отец поселил меня в Геленджике у родственников, помог поступить в медучилище. Через два года я его успешно закончила. Стала работать в стационаре, а потом в санатории. Люди в коллективе были замечательные. И осталась бы я навсегда в тех тёплых краях, да приехал мой школьный друг, а ныне электромеханик теплохода «Валерий Чкалов» Николай Логашов, с которым я переписывалась, и увёз меня обратно в Подтёсово. Первое время в больнице не было места, и я плавала на «Чкалове» проводницей, официанткой, помощницей повара. Капитаном был Степан Иванович Фомин, человек замечательный, душевный и специалист высшего класса. Команда все молодцы, весёлые, трудолюбивые. И дружные: как одна семья.

Мне всегда везло на хороших людей. А уж когда в больнице появилась вакансия, тут уж вам не надо рассказывать, какое это счастье работать по специальности, да ещё в таком замечательном коллективе, каким был наш!

Так Шура Логашова закончила свой рассказ, а я смотрела на неё хоть немного и постаревшую, но такую же улыбчивую, доброжелательную хлопотунью, которая лечила больных не только уколами да таблетками, а теплотой своего сердца. Такова была и её мать, отогревшая в своё время гонимого, отвергнутого всеми человека - Павла Адамовича Акриди.

Александр Яковлевич Климович

Уроженец деревни Колмогорове Кемеровской области, он до 1937 года, как и все советские люди, спокойно учился, работал, служил в армии. О трудовой биографии А.Я. Климовича (и ЗЭКа-«десятилетника», и позже свободного человека) говорят многочисленные документы, которые бережно сохранила и любезно представила для этой книги его дочь - Наталья Александровна Суханова. По ним можно судить, какой незаурядный это был человек.

1. Справка Колмогоровского сельского Совета выдана А.Я. Климовичу в том, что он действительно от имеющегося у него земельного участка отказался и передал его в распоряжение Колмогоровского земельного общества.

2. Характеристика на старшего бухгалтера А.Я. Климовича выдана Октябрьским отделением заготзерно, г. Казань, 3.02.1937 года.

...мы, счётный коллектив заготзерно, знаем Климовича по счётной работе с 1934 года. А.Я. Климович относился к работе честно и добросовестно, весь опыт, все свои знания вкладывал в производство.

До ареста Александр Яковлевич не успел окончить промышленно-экономическое отделение политехникума, в котором он проучился уже четыре года. Кроме того, он меч-тал и о высшем образовании. Отбывая свой срок в Норильлаге (статья 58 - десять лет лишения свободы), тем не менее, работая по специальности, он решает заочно продолжить учёбу. Для этого требовалась характеристика - своего рода ходатайство, которое дальновидным и умным начальником было ему дано.

3. Производственная характеристика на Климовича Александра Яковлевича, работающего в должности главного бухгалтера Подтёсовской стройконторы Норильского комбината МВД.

Тов. Климович А.Я. работает в Норильском Комбинате Министерства внутренних дел Союза ССР с 30 декабря 1941 года. В течение девяти лет тов. Климович работает в должности главного бухгалтера различных предприятий Норильского Комбината, в том числе в Подтёсовской стройконторе с сентября месяца 1948 года.

Александр Яковлевич Климович, Анна Георгиевна Рукосуева

- Зная лично тов. Климовича по совместной с ним работе в течение пяти лет, я должен отметить его непримиримую борьбу с растратчиками и расхитителями социалистической собственности, борьбу за рентабельность своего предприятия, аккуратное выполнение своих обязанностей, примерную дисциплину. Среди коллектива тов. Климович пользуется заслуженным авторитетом и, хотя обладает немалым практическим опытом, следует только приветствовать его желание повысить свои теоретические познания.

Начальник Подтёсовской Стройконторы Гайдай. Декабрь, 1950 год.

Как видно из характеристики, да и из воспоминаний старожилов посёлка, знавших лично Климовича, видно какой принципиальный и честный это был человек, а главное грамотный специалист.

С первой женой у Александра Яковлевича отношения не сложились. По его вызову она, правда, приезжала в Подтёсово. «Расфуфыренная» (это по словам очевидцев), прошлась она по единственной грязноватой улице строящегося посёлка, посмотрела на сторожевые вышки с часовыми, покормила изрядно комаров и слепней, пригляделась к мужу - исхудавшему, малознакомому... и была такова.

А через год Александр Яковлевич женился на молодой красивой сибирячке - Анне Георгиевне Рукосуевой. Вспоминает сестра Анны Георгиевны Валерия Георгиевна Кузьмина (2003 год).

- Все в нашей семье были против этого брака. Во-первых, он был много старше Ани, а во-вторых, всё же «десятилетник». Отец наш коммунист был, на фронте погиб, а тут родниться приходится с «врагом народа». Все ведь тогда настороженно относились к этим людям, хотя и жалели их. Мама наша особенно переживала: как всё это, мол, отразится в будущем на Ане и её детях?! Лишь одна Аня верила своему избраннику, знала точно: он ни в чём не виноват (что и подтвердила вскоре полная реабилитация).

Александр Яковлевич окажется прекрасным семьянином: и усыновит Аниного сына Валерия, и своих двоих детей вырастит достойными людьми. И в своей профессиональной деятельности пойдёт в гору, будет буквально незаменимым специалистом. Вспоминает дочь Александра Яковлевича На-талья Александровна Суханова (она же прислала из Твери, где сейчас живёт, копии всех документов отца: трудовую книжку, приказы, договора, брошюры, статьи и пр.):

- Отец был увлечённым человеком: любил вслух читать Толстого, Чехова, Бунина, Островского, причём последнего в лицах, изменяя интонации и создавая образы. Мы слушали его, буквально затаив дыхание. Любил шахматы, рыбалку, лес. В летние выходные дни мы все выезжали на природу, бывали и в длительных турпоходах. Каждое лето куда-нибудь мы ездили. Например, на моторке сплавлялись из Красноярска до Енисейска, были на Мане, на Питу. Впечатления на всю жизнь.

На работе отца ценили такие люди, как директор Норильского горно-металлургического комбината Владимир Иванович Долгих, который никак не хотел отпускать отца с Севера. В комбинате в общей сложности папа проработал двадцать пять лет (с 1941 по 1966 гг.). В эти же годы была 3-годичная «командировка» и в Подтёсово. И только в 1966 году мы переехали в Красноярск: папа был назначен на высокую должность главного экономиста Красноярского алюминиевого завода (КРАЗа), где проработал до выхода на пенсию, до 1976 года.

В период работы на КРАЗе регулярно писал статьи по экономическим вопросам для заводской газеты «Металлург», не раз выступал по радио в передаче «Радиоклуб деловых встреч», где обсуждались проблемы внедрения внутризаводского хозрасчёта.

В 1975 году в научно-техническом бюллетене «Цветная металлургия» была опубликована его статья «Опыт внедрения внутризаводского хозрасчёта на Красноярском алюминиевом заводе». В 1978 году выходит в свет брошюра «Экономический анализ работы алюминиевого завода» - автор А.Я. Климович.

Помимо всего прочего, отец регулярно проводил экономическую учёбу работников завода, за что имел много благодарностей. О проблемах производства он писал и ранее. Сохранилась его заметка из газеты «Портовик» от 9.01.1957 «Я - начальник», где он поднимал вопросы ответственности начальников цехов о расходовании материалов. Много ещё можно было рассказывать об отце, который привил нам, детям любовь к труду, точным наукам, научил любить книгу. Был он для нас идеалом. Мама наша рано ушла из жизни, он нам заменил и её.

Так закончила свой рассказ Наталья Александровна. До-стойна восхищения такая её светлая память об отце. И то, что она сохранила все семейные архивы, каждую бумажку, - дорогого стоит. К сожалению, не все взрослые дети так поступают: нередки случаи, когда уходит из жизни человек, и все его бумаги выкидываются на помойку. Не знают люди, не задумываются, что в этих бумагах ИСТОРИЯ НАШЕГО ВРЕМЕНИ! Бесценный материал для будущих исследователей: писателей, журналистов, краеведов, историков.

(Потому то и создаются Госархивы, куда организации, различные общества и частные лица сдают свои копившиеся годами бумаги. В Красноярске таких архивов два: Госархив, где хранятся бесценные документы XVIII-XIX веков, и Архив хранения документов новейшей истории - бывший партархив, где исследователи могут получить любую исчерпывающую информацию уже за XX век и далее.

Кстати хочу сказать, что между мной (краеведом) и этим архивом заключён договор: я обязуюсь в систематизированных подшивках сдавать им все материалы краеведческой направленности, которые были использованы в моих статьях, очерках и книгах, архивные же работники, со своей стороны, обязуются по описи принять их и хранить вечно. Вдуматься только - ХРАНИТЬ ВЕЧНО! Мы протя-гиваем руку будущим поколениям, они будут судить о нас по нашим письмам, фотографиям, документам.

Потому-то все, с кем я переписываюсь, знают (я постоянно напоминаю об этом), чтоб письма свои они писали по возможности понятным подчерком, аккуратно и обязательно оставляли поля с левой стороны. Это для удобства подшивки: ни одно письмо не выбрасывается, всё сдаётся в архив.

Тут же позволю себе дать совет: если не надеетесь на своих детей и внуков, что они будут в дальнейшем (после вас) хранить такие ценные для вас «бумажные» семейные реликвии, — сдавайте всё в архив. Документы там уже и сейчас не лежат «мёртвым грузом»: архив постоянно проводит интереснейшие тематические выставки, радио-передачи и эти материалы используются. Надо иметь только ввиду, что в архив сдаются только подлинники, а не копии.

Судьбы бывших репрессированных во многом схожи. У всех был «чёрный» 1937 год. Аресты ночами, втайне от людских глаз, выбивание признаний в том, чего на самом деле не было и быть не могло, нелепые обвинения в шпионаже, подготовке взрывов мостов и других важных объектов. Обвинения в заговорах, в организациях покушений на видных государственных и партийных деятелей и т. д. и т. п.

Все арестованные сталкивались с настоятельными требованиями, что нужно ВРЕМЕННО с этими обвинениями согласиться, подписать признание, и тут же клятвенные заверения: дескать, на суде адвокаты станут горой на вашу защиту, будут опровергать эти обвинения и вас, безусловно, оправдают!

На самом же деле, выбив, в прямом смысле, признание, человека просто вычёркивали из жизни, загоняли, как скот, в товарные вагоны, трюмы барж и пароходов и увозили в неизвестном направлении, зачастую - на верную гибель. Выживали немногие, да и весь народ жил в постоянной тревоге, со страхом ожидая наступления ночи...

Но были и счастливые исключения, и одно из них случилось с моим отцом...

Сергей Анисимович Юр 1903 года рождения в 1928 году окончил водное отделение Киевского политехнического института (этот же институт закончил и С.П. Королёв - будущий гений космонавтики). После института, отец был направлен в Сибирь, на Енисей, в Енисейское пароходство, в котором и пройдёт вся его трудовая жизнь.
Как молодого и единственного специалиста-гидростроителя, его направляли на изучение Верхнего Енисея (с целью определения возможности навигационного использования этого сложного участка реки), а потом были: Павловщина (дамба, мастерские и жилой посёлок), строительство гидротехнических сооружений для лесосплава на речке Подъёмная, начало строительства Предивинской судоверфи и, наконец, его «последний причал» - Подтёсово.

1937 год застал отца в Павловщине. Всё время до этого отец мотался по экспедициям, в длительных командировках, без семьи, и вот представилась возможность осесть на одном месте. Как только на стройучастке в Павлощине был построен первый двухквартирный домик, одну из квартир заняла контора строительства, а в другую приехали мы с мамой из Красноярска. Мне было всего 4 годика, но я отчетливо помню тот «комариный ад», в котором мы оказались после Красноярска. Противокомариных мазей тогда не было, спасались дымокурами да сетками-накомарниками, но и это мало помогало.

Вскоре все мы заболели тяжёлой формой малярии, которая имела свои особые разновидности: меня «трясло» каждый день, папу - через день, а маму - через два дня на третий. Ослабели все очень, но мама оказалась крепче всех. В два промежуточных дня между приступами она успевала сделать все домашние дела, приготовит впрок еду для нас. Она ходила в соседнюю деревню за одеялами, там же достала ваты и со- стежила ещё дополнительное ватное «покрывало». На улице жара, а морозит так, что зуб на зуб не попадает. Всё, что есть, покидают на тебя, но согреться всё равно не можешь! И так по очереди, а порой и все одновременно сваливались мы в лихорадке. На несколько деревень был один фельдшер, он иногда приезжал, привозил хину, и мы пили это невероятно горькое лекарство. Чуть оклемались, и папа отправил меня и маму в Красноярск, к бабушке, а сам, получив лекарства на малярийной станции (их тогда много было в городе), вернулся на стройку.

От знакомых мама узнала, что пароходству на правом бе-регу в затоне нужен был прораб-строитель, эту должность предлагали папе, но он отказался. Возмущению мамы не было предела. Она стала засыпать мужа письмами, где требовала: согласиться работать в городе, бросить эту «комариную дыру» и начать, наконец, нормальную жизнь.

Папа, мягкий по характеру человек, тут был стоек и долго не соглашался «на такой позор: проситься с трудного участка - на более лёгкий». Да он и прекрасно знал: других специалистов- гидростроителей, кроме него, в пароходстве просто нет. Кто же будет достраивать дамбу в Павловщине?

Но... в очередной приезд в город, после долгих маминых уговоров и слёз, всё же, скрепя сердце, согласился с её до-водами и пошёл в пароходство. И только перешагнул порог управления, как тут же столкнулся с человеком в чёрной ко-жаной куртке. Длинный нос и бегающие маленькие глазки его показались отцу знакомыми, но никак он не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах встречался с ним, твёрдо зная, что тот в пароходстве раньше никогда не работал.

Человек этот пристально посмотрел на отца, назвал номер своего кабинета и пригласил зайти к нему.

Папа всё ещё стоял в коридоре, решая, куда сначала пойти: к нему или к начальнику пароходства Павлу Михайловичу Мещерякову? В такой растерянности его застал знакомый сотрудник, который проходил мимо. Он поинтересовался делами отца и целью его визита к начальству. Узнав обо всём, товарищ этот отвёл отца в уголок и возбуждённым шёпотом, оглядываясь по сторонам, и таясь, стал рассказывать страшные вещи. Оказывается, начальника пароходства Мещерякова уже нет, он арестован, арестован и главный бухгалтер, и многие другие работники пароходства и флота. За что? Неизвестно. Враги народа - и всё.

- Творится невероятное, непонятное. Не ходи ты ни к начальству, ни, тем более, к длинноносому. Кто заходил к этому «оперу» в кабинет, обратно не возвращался. Уезжай, беги втихую в свою Павловщину и сиди там тихо, как мышь, не попадайся никому на глаза! - убеждал отца его собеседник.

Посвятив отца в эти жуткие новости, сотрудник тот поспешил уйти в свой кабинет. Какое-то время отец ещё в страшной растерянности и нерешительности топтался в коридоре: как же так, не показаться начальству, не отметить командировку?!

Но, к счастью вышел из кабинета тот знакомый, вторично подошёл к отцу и сообщил ещё некоторые подробности происходившего в последнее время. До отца, наконец, дошло, что дело действительно серьёзное и медлить нельзя ни минуты!

Он вдруг вспомнил, где видел этого человека с бегающими глазами: в Павловщине, год назад! Он вроде в какой-то экспедиции работал. Что-то или кого-то они искали в лесу, и он пришёл к ним во времянку обогреться. Одежда и обувь на нём были плохие, да он ещё под лёд провалился, промок. Отец привёл его к себе домой, обогрел, накормил и отдал ему свои хорошие, хоть и подшитые валенки. Он своими бегающими глазками пошарил по углам и так нагло заявил:

- Новые валенки, небось, себе оставил, а мне подшитые отдаёшь? - На те, боже, что нам негоже?!...

Отец тогда подивился этому хамству и поспешил выдворить его. И вот теперь он опер и, конечно, не простит ему тех подшитых валенок!

Через час-два мы ехали на той же, ещё не отдохнувшей лошади, на которой прибыл папа. Торопились: лишь бы до ночи успеть подальше отъехать от города, в который мама совсем недавно так стремилась. Ночевали на пустынном берегу, в лесу, благо было лето. С утра двинулись дальше.

Всю осень, а потом - и зиму родители жили в страшной тревоге, вздрагивали от каждого стука в дверь, боялись появления под окном «чёрного ворона».

...Но миновала моего отца чаша сия. Спасли его Павловщина и тот добрый человек, которому он был благодарен всю жизнь. Потому очень верил и сочувствовал «врагам народа», которым не встретился на пути такой же добрый человек.

Разные люди были и среди «врагов народа». Может быть, некоторым из них и подходило такое определение, и когда начали позже разбираться с каждым из них, оказалось, что не все 100% репрессированных подлежали реабилитации. Разные люди были и среди «оперов». Честные и совестливые из них, видя потрясающую несправедливость при арестах и «чистках», сами глубоко страдали, пытаясь как-то повлиять на ход расследований, смягчать и хоть немного улучшить содержание заключённых, а в результате сами попадали в эту мясорубку и за решётку, а то и пускали себе пулю в висок. Другие же наоборот, с особым рвением, даже с удовольствием участвовали в выискивании и ликвидации «врагов народа» и совесть их потом не мучила...

С одним таким «опером» и его откровениями столкнулся однажды опять-таки мой отец. Было это уже в 50-е годы в Подтёсово. Жена этого оперуполномоченного, миловидная женщина, хорошо пела и была активной участницей художественной самодеятельности. В клубе они часто встречались с мамой, которая там работала. Однажды певица напросилась к нам в гости и вскоре пришла вместе с мужем, в карманах пальто которого торчало по бутылке водки.

Для абсолютно непьющего и с предубеждением относившегося к работникам комендатуры моего отца это было неприятное «нашествие». Но... куда денешься? Долг гостеприимства превыше всего, и гостей пришлось «принимать».

В любой компании отец был одинаков. Чуть пригубит рюмку, отставит её и быстро переходит к «культурной» части застолья: берет в руки мандолину, гитару или садится за пианино и увлекает гостей в «песенный жанр», иногда подключаясь к беседам за столом. У «опера» же было своё понимание застолья: он много ел и пил, голос его становился резко неприятным, в глазах появились злые, колючие искорки и от разговоров о погоде, о клубе и рыбалке он всё чаще и чаще переходил на свою, близкую ему тему. И вот он - борец со злом и вершитель судеб!

- Да этих гадов, врагов народа, мы топили баржами! Как они кричали, руки тянули, умоляли спасти их!. Как же! Кто- то бросится их спасать! Заслужили - подыхайте!! В старых баржах специально пробоины большие делали, вода в них хлещет, и они погружаются в воду всё ниже и ниже. Тонут! Тонут!!

Мама видела, как плохо стало отцу, как он побледнел, прижал руки к сердцу. Жена опера усиленно толкала мужа в бок, что-то шептала ему на ухо, но он и не думал её слушать, а распалялся всё больше и больше и рассказывал ТАКИЕ подробности, от которых буквально волосы дыбом становились!

Кое-как увела его жена домой, а родители ещё долго не могли прийти в себя от страшного гостя и от всего, что они от него услышали. Назавтра женщина извинялась перед мамой, клялась, что это всё не правда, что муж всё выдумал спьяну, но тут же умоляла никому про эти баржи не рассказывать. Родители и без её просьбы этого бы никогда не сделали. Для них вечер тот был кошмарным сном...

Потом этот опер отворачивался, встречаясь с отцом, будто и не знаком с ним вовсе, а жена его исчезла с клубной сцены вместе со своими песнями...

Михаил Аркадьевич Нефедович

Михаил Аркадьевич в 1928 году с красным дипломом окончил строительный техникум, работал на Челябинском тракторном заводе и учился заочно в институте. Всё шло нормально до 1937 года... И тут - ярлык «врага народа», тюрьмы, лагеря и ссылка в Красноярский край, в Подтёсово.

Как в XIX веке жёны декабристов, так и в XX веке советские жёны ехали за своими мужьями в Сибирь. И супруга Михаила Аркадьевича, врач-эпидемиолог Эмилия Дмитриевна, последовала их примеру (не было счастья, да несчастье помогло: такой специалист очень нужен был в Подтёсово!). Эмилия Дмитриевна станет родоначальником и создателем санэпидемиологической службы в посёлке. При ней стали крылатыми выражения:

- Болезнь лучше предупредить, чем её лечить!
- Чистота - залог здоровья!
- Руки мыть - здоровым быть
- и многие другие.

Это была славная дружная семья. Михаил Аркадьевич будет работать в отделе труда и зарплаты, Эмилия Дмитриевна станет главным врачом СЭС, их дочь Наталья после окончания Красноярского медицинского института - участковый терапевт, а после усовершенствования -ещё и окулист, её муж Константин Юренков, выпускник Горьковского речного училища, быстро станет известным капитаном на Енисее. Заметный след оставят эти люди на Сибирской земле.

Рудольфы-Гроши

Сибирь из злой мачехи стала родной матушкой и для семей Рудольфов-Грошей - поволжских немцев. После начала войны, в 1941 году, две мощные ветки их родословного «древа» были отломлены и выброшены на далёкие просторы Сибири. Но необычайная работоспособность, родственные узы, взаимопомощь, доброжелательность, незлобивость помогли им быстро встать на ноги, завоевать уважение к себе.

Павел Яковлевич Грош и Эмилия Карловна Грош (в девичестве Рудольф) начали свой трудовой путь на сибирской земле в д. Еркалово, в 12 километрах от Подтёсово. Когда привезли в колхоз первый комбайн, они первыми осваивали его. В декабре 1941 года главу семьи забирают в трудовую армию, на лесоповал, на станцию Решёты, а его жена продолжает работать в колхозе: и на комбайне, и на лошадях. Покос, силосование, обмолот - всё легло на женские плечи. Сдача зерна государству всегда была наиглавнейшей обязанностью колхозников, с этой задачей женщины справлялись, но и работать приходилось от зари и до зари.

Позже её сын Павел Павлович с гордостью скажет:

- За доблестный труд во время войны моя мама была награждена медалью. За рождение и воспитание нас, шестерых детей, ей присвоили звание «Мать-героиня»! Вот какая наша мама!

В 1946 году вернулся с трудового фронта глава семьи и в течение четырёх лет работал заместителем председателя колхоза. После его смерти Эмилия Яковлевна несколько лет будет жить в Еркалово, а когда её дети потянутся в Подтёсово, ближе к школам и серьёзному производству, она переедет вслед за ними.

Кодненко Александр Владимирович, 1955 г.

Краснощекое Яков Михайлович, 1954 г.

Инженеры: Гвинери -Яков Михайлович, Ктаторов Александр Федорович, 1953 г.

Вторая ветвь Рудольфов сначала прибыла в деревню Потапово, что на берегу Енисея, в 90 км южнее Дудинки. На месте семья быстро обжилась, научились ловить рыбу, ставить капканы и даже есть песцовое мясо.

После полной реабилитации, в 1955 году, все переехали в Подтёсово. Здесь создавали семьи, строили свои дома и работали, в основном, на флоте. Классными специалистами были Рудольфы: Карл Карлович, Август Карлович, Алек-сандр Карлович, Амалия Карловна (Зальцман).

У каждого из братьев, кроме флотской (рулевого- моториста, шкипера, боцмана), были ещё и «береговые» специальности: краснодеревщика, плотника, такелажника, маляра. Карлу Карловичу неоднократно присуждалось звание «Мастер - золотые руки». Были (и есть) эти обрусевшие немцы людьми необычайной честности и обязательности, умели подшутить над товарищами и легко воспринимали шутки над собой. Август Карлович стал автором крылатой фразы: «надо на склад идти, УЛИБКА делать», и это значило, что нужный для дела дефицит надо попытаться ВЕЖЛИВО (!) выпросить у прижимистых кладовщиков.

Почти все немцы и финны, особенно старшее поколение, совершенно не знали русского языка, поэтому им на первых порах трудновато в Сибири приходилось ещё и по этому поводу. Но языковый барьер быстро преодолевался: они начинали лопотать по-русски, смешно коверкая слова. Да ещё и удивлялись-возмущались:

- Какой странный русский язык: одним словом совсем разные вещи обозначаются! Огород загородить - САПОР (забор), молиться идти - в САПОР (собор), не можешь на двор по-большому сходить - САПОР (запор). Всё сапор и сапор!

Вроде анекдот с бородой, но «борода» эта от наших же немцев и финнов и произрастает: сама слышала.

Одна из финок работала рассыльной при поселковом совете, принесла пачку деловых бумаг на избирательный участок и говорит председателю:

- Вот, письки велели вам передать...

Она не понимала, почему люди вокруг взорвались оглушительным хохотом.

Финны отличались своей особенной мягкостью характера, дружелюбием, улыбчивостью, коммуникабельностью, чистоплотностью. Грамотности у большинства из них не было почти никакой, поэтому и работали они, в основном, на общих работах, матросами в плавсоставе, санитарками в больнице, и трудолюбивее, и исполнительнее их было трудно найти.

В Подтёсовском клубе, добротном бараке, были просторное фойе для танцев, зал со сценой и кулисами, гримёрная, кладовки, и всё это в идеальной чистоте содержала одна уборщица, она же истопник, она же сторож, МАРИЯ МОНДОНЕН. И жила она в маленькой комнатке здесь же, при клубе. В комнате печка с духовкой, деревянная кровать-топчан, небольшой столик, тумбочка, три табуретки. Вот всё убранство. И всегда здесь было идеально чисто.

Проработав несколько лет, по какой-то причине Мария ушла на другую работу, на это место заступила её сестра АННА ТАСКУ. У нее был прехорошенький черноглазый сынишка Аркашка годика полтора-два от роду, которого все любили, таскали по рукам и угощали чем-нибудь вкусненьким. Но жизнь его в те полтора годика чуть было трагически не оборвалась...

Моя мама, придя однажды в клуб, где работала директором, увидела, что Анна моет в фойе пол, но Аркашки возле неё нет. На вопрос: где он? - Анна ответила, что он ещё спит. Мама заглянула в комнатку, но никого там не увидела. Она стала искать Аркашку под кроватью, под столом, по углам, но его нигде не было. И только хотела вернуться к Анне, как вдруг услышала бульканье и хлюпанье. На топящейся печке стоял бак с водой, закрытый крышкой, и когда мама подняла её, то обомлела! - В баке оказался... Аркашка, уже пускавший пузыри! С плачем и стенаниями женщины вытащили незадачливого купальщика и, к счастью, довольно быстро привели его в чувство.

Как он умудрился вскарабкаться на горячую печку, залезть в бак, да ещё и крышкой закрыться?? Видимо, за неимением ванны, мать купала его в этом баке, вот он и решил эту процедуру проделать самостоятельно и чуть не расстался с жизнью: здесь секунды решали всё! Вот такой народец - эти малыши... На минуту нельзя оставлять без присмотра.

Аркадий Таску благополучно вырос, выучился, много лет плавал капитаном по реке Ангаре, работал групповым механиком, а сейчас - на пенсии, нянчит внуков... наверно тоже любителей горячих ванн.

ФЁДОР ЯКОВЛЕВИЧ СИРЕНЕВ - опытный бухгалтер, сначала работал в зоне, под конвоем ходил на работу и обратно. И только в 1944 году он был расконвоирован. Реабилитирован в 1953 году и «за особые заслуги перед отечеством» стал получать персональную пенсию союзного значения. Но... он рано ушёл из жизни, и льготами этими в полной мере и долгие годы пользовалась лишь его жена Татьяна Ивановна - работник детяслей.

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ ОДИНЦЕВ до 1937 года был руководителем ДОСААФ республики Казахстан. Далее как у всех: лагеря, поселение. После реабилитации работал на-чальником деревообрабатывающего цеха в Подтёсово, а потом начальником АХО в пароходстве. Характер имел весьма жёсткий, подчас и жестокий, трудно уживался с коллективом. Его буквально «раздражали» те, кто не прошёл лагерей и ссылок, а подчас и те, кто имел высшее образование и кого ценили по службе. Ревность, что ли, какая-то была у него по отношению к этим людям - неясно. В быту же, как вспоминают его бывшие соседи, он был милейшим человеком. Особенно любил детей, с удовольствием давая им и их родителям читать книги и журналы из своей богатой по тем временам домашней библиотеки.

Жверблис Август Августович после реабилитации уехал из Подтёсово на свою родину. Фото присылал своему другу - Павлу Гергиевичу Коковину

Нижний ряд: В. Полипавичус, П. Г. Коковин
Верхний ряд: оба репрессированные, но их фамилии уточнить не удалось, 1955-56 гг.

Старшие КОПШТАЛЬСЫ, милейшие люди и прекрасные специалисты (они упоминаются в другой главе), после реабилитации уехали в свою Латвию. Но сын их Анатолий, красивый, кареглазый, молодой в то время человек, остался, завёл семью. Многогранная личность - этот Анатолий Копштальс. Кроме основной работы печника, рулевого-моториста, позже диспетчера, он (совместно с К.И. Минеевым) был организатором кинофотолаборатории в посёлке, виртуозно играл на трубе в духовом оркестре, помимо этого, он заядлый рыбак и охотник, любитель природы, к которой всегда бережно относился и относится поныне.

БИГЕЕВ (к сожалению, отчество его не помню, но все звали его дядя Стёпа) - небольшого роста, приятный, улыбчивый человек, по национальности мордва. Работал он слесарем в БПУ, потом в ОГМ, производственные характеристики имел только положительные. Сын его Борис - работник завода, мастер, так же, как и отец, не подвержен никаким вредным привычкам, спортсмен, неоднократно за-щищавший честь посёлка на различного рода соревнований. Жена его Ольга - работник отдела труда и зарплаты завода, активная общественница.

АЛЕКСАНДР ГУСЕЙНОВ - чернорабочий, труженик безотказный. Как, наверно, все азербайджанцы: красивый, с чёрными усиками, карими глазами - он привлекал к себе вни-мание многих женщин. Но выбрал одну, с ней и связал свою судьбу. Сын его Сулейман, такой же красивый, как отец, работал на флоте, был активным участником художественной самодеятельности, играл в оркестре. Дочь Люба (ныне Гарбуз), тоже симпатичная женщина, всю жизнь трудилась на заводе на тяжёлой физической работе, имела много грамот и различных поощрений за свой труд. Сейчас она - ветеран.
Вспоминается мне и интеллигентного вида, приятной наружности и мягкого характера человек по фамилии ВАРКЕНТИН. Мне всегда казалось, что у него за плечами если не высшее, то обязательно среднее образование, настолько он был начитан и эрудирован. Работал он кузнецом и знал своё дело в совершенстве. Вырастили и выучили они с женой троих сыновей, которые и по сей день живут в Подтёсово. (По слухам, кто-то из них злоупотребляет спиртными напитками, что очень прискорбно: отец их не был подвержен этому пороку).

Пошивочная мастерская, 1950-55 гг. Третий слева: Анастасин И.Г., Пития Елена, Криницкая Г.М., Коковина (Стреньковкая Т.С.), Баль Полина, Алабурда А.А. и др.

Невозможно объять необъятное: рассказать обо всех, для кого Сибирь из злой мачехи стала родной матушкой. Сейчас уже никто не вспоминает, кто и когда приехал в Сибирь, по своей или не по своей воле. Это никого не интересует. И это правильно. Теперь-то все уже - коренные СИБИРЯКИ! А вот каждая семья должна свято хранить свою семейную летопись, знать истоки своего рода. И это должно быть заботой представителей старшего поколения.

Важно то, что в своё время дружной семьёй русские и немцы, финны и татары, армяне и евреи, азербайджанцы и латыши, эстонцы и греки, украинцы и мордва строили наш посёлок, возводили цеха завода, школы, больничный комплекс, Дом культуры, детские комбинаты и сады, которые были переполнены детворой. Учились и лечились бесплатно, часто ездили в санатории и на курорты, тесно общались между собой, дружили, любили, и мечтали... о лучшей жизни. Оказалось, что наше недавнее прошлое и было этим ЛУЧШИМ, было ЗОЛОТЫМ веком Подтёсово... Только мы почему-то в то время этого не понимали...

---