На одной из встреч с жителями Игарки писатель Виктор Петрович Астафьев, у которого детство прошло в этом городе, поделился своими раздумьями, нахлынувшим на него, пока он плыл на теплоходе по Енисею. Говорил он о многом, в том числе горько заметил, что когда-то берега этой сибирской реки были густо заселены, а после коллективизации около сорока деревень были снесены с лица земли, крестьяне же отправлены в ГУЛАГи или сосланы на Север. Немного сел с того времени сохранилось до наших дней...

Этот факт, прозвучавший из уст писателя, не был для меня новостью. Я знал о нем давно и не понаслышке. Всякий раз, когда мы ехали на пассажирском теплоходе, моя мать безошибочно узнавала то место, где когда-то привольно стояла деревня Старая Ивановщина Большемуртинского района. И всякий раз накатывали на нее воспоминания

Деревня была зажиточная. Работящие мужики трудились со своими семьями от зари до зари, а потому и жили хорошо, имели крепкие хозяйства.

Не была исключением и семья Старанчуковых - Маркела Захарович и Марии Григорьевны. В семье было шестеро детей, два сына и четыре дочери. С хозяйством справлялись сами, батраков никогда не было.

Старанчуков Маркел Захарович (в центре) с женой Марией Григорьевной и брат Матвей

В основном, не покладая рук, работал отец, дети еще только подрастали: самому старшему сыну, Василию, к моменту коллективизации исполнилось 17 лет, остальные – мал мала меньше.

А хозяйство было довольно большое. Держали две коровы, овец, свиней, кур, лошадей. Возле дома, как у всех, был огород, а в поле садили картофель, сеяли пшеницу, роже, овес, лен. Работы и заботы хватало всем. Зато когда наступал праздник, будь то Пасха или Троица, было что поставить на стол.

В пору раскулачивания в Старой Ивановщине за несколько лет не осталось ни одной семьи, а дома, в основном добротные, раскатали по бревнышкам и перевезли в районный центр - Большую Мурту. Никто не избежал тяжелой участи.

Не раз один из родственников уговаривал Маркела Захаровича перебраться куда-нибудь в город, говорил, что будут организовывать колхозы, все имущество придется отдавать туда, как жить-то станете. И слышать о переезде не хотел. И не мог в толк взять, как это трудом нажитое добро кто-то может у него забрать.

В один из осенних дней 1930 года в деревню приехали уполномоченные. На собрании было людно, скамеек не хватало. Многие, в том числе и Маркел Захарович, сидели прямо на полу, скрестив ноги. Приезжие повели речь о колхозе, а потом стали записывать в него. Дошла очередь и до Старанчукова:

- А ты, Маркел Захарович, пойдешь в колхоз?

Тот похлопал ладошкой по подошве сапога и сказал:

- Пока до отцовских не дойду, до тех пор в колхоз не пойду!

В тот же день, после собрания он был арестован и вместе с другими сельчанами, отказавшимися вступать в колхоз, отправлен на строительство Беломор-Канала. А вскоре была раскулачена и семья, оставшаяся без кормильца. Родственники взяли на время детей к себе. Мою мать, Анну, прямо с берега, крадучись, под покровом темноты увезла к себе в Таловку тетка по отцовской линии, где у самой была большая семья. Мария Григорьевна поехала на место ссылки только со старшей дочерью Еленой и грудной малышкой Валей.

После зимовки на пересыльном пункте, который базировался в Скобелевском, мать с дочерьми была отправлена в заполярный город Игарка. Добирались до него на пароходе «Мария Ульянова» больше недели. По пути останавливались, чтобы запастись дровами и вынести умерших. Раскулаченных везли со всего края. Их было так много, а в трюмах так душно, что многие не выдерживали длительного пребывания без свежего воздуха.

Это был 1931 год. Портовый город еще только строился. Репрессированных переселенцев никто не ждал и жилья им никто не готовил. Людей высадили прямо на берег реки. Устраивались, кто как мог. Ставили балаганы из жердей, коробок и ящиков. Так и жили под открытым небом и одновременно сами строили бараки.

К зиме бараки были готовы - красноярский, ирбейский, большемуртинский, канский. Но только не всем посчастливилось вселиться в них. Некоторые не дожили. Умерла и маленькая Валя, простуженная на холодном берегу Енисея. На севере уже в августе наступает осень с ее промозглыми ветрами и дождями, а в сентябре нередко летят и «белые мухи».

А вот что представляли собой первые бараки. Это было длинное строение с двумя входами с торцов. Внутри по обе стороны прохода сплошные нары, где и располагались семьи переселенцев. На весь барак одна-единственная печь, где готовили еду, сушили рукавицы и валенки, возле которой грелись сами. Не удивительно, что в таких условиях людей косила смерть. Городскими чиновниками был выделен даже человек, получавший жалованье, в обязанности которого входило ежедневно посещать бараки и регистрировать умерших.

Дети съезжались к матери постепенно. Первым был отправлен в Игарку с попутчиками брат Михаил. А на третий год добралась до матери и десятилетняя Аня. До сих пор помнит, как плыли они со старшим братом Василием на лодке до Ярцево. В суденышке было, помимо них, еще четверо, а также вещи, провизия. Помнит, как проплывали с перевозчиком опасные казачинские пороги. Ребятишек положили тогда на дно лодки и накрыли брезентом, чтобы они меньше боялись. Те ничего не видели, только ощущали, как накатывалась порой на брезент вода, и все равно натерпелись страха. Отошли только на берегу у костра, где и заночевали. Под Ярцевым была деревня Кривляк. Там брат Василий с попутчиком завербовались на прииск мыть золото. Аню же пристроили на пароходик, который тянул плот в Игарку.

Приплыли в шесть часов утра. Было непривычно светло, город тонул в солнечных лучах. Позднее девочка узнала, что летом на Севере ночи вообще не бывает, стоит полярный день с незакатным солнцем. Шкипер с женой пошли вместе с Аней искать ее маму. Большемуртинский барак показала встречная женщина и даже назвала номер квартиры, узнав, что это Марьина дочка приехала.

К тому времени нар в бараке уже не было. Он был поделен на комнаты, где жило по четыре семьи - каждая в своем углу. В столь ранний час все еще спали. Кто на кровати, у кого она была, а кто на полу – дети вперемешку со взрослыми. Распахнув дверь, шкипер сказал: «Ну, ищи свою маму!» Мария Григорьевна, услышав это, тут же подскочила с постели: «Ой, доченька приехала!» Радостью была встреча с матерью, радостью был ее заранее припасенный подарок - кукла, которую деревенские дети никогда не видели: при наклоне она говорила: «Мама».

Этим же летом за хорошую работу на Беломор-Канале досрочно освободили отца. Он уже считался вольным человеком, и ему, в отличие от других, не нужно было ежемесячно отмечаться в спецкомендатуре города. Семья снова воссоединилась. Правда, тут не обошлось без препон. Едва глава семьи прибыл в Игарку, начальник комендатуры Куклин вызвал его к себе и предложил сдать полученные документы (справку об освобождении и положительную характеристику), чтобы числиться в списке спецпереселенцев. Маркел Захарович отказался: «Не вы мне их давали, не вам их отнимать!» Тогда ему запретили жить с семьей, и какое-то время он жил в общежитии, лишь навещая жену и детей. Но, когда появился свой угол, отец поселился с родными, и власти ему уже больше не перечили.

Отец устроился в строительную организацию «СевЕнСтрой», мать продолжала работать на одном из лесопильных заводов, старшая дочь Елена была домработницей у главного врача города Никульченко. Миша и Аня учились в школе.

Через полтора года жилищные условия спецпереселенцев улучшились: теперь они жили в бараке по две семьи в одной комнате. Со Старанчуковыми жили Переваловы, чей сын Степан стал со временем поэтом и соавтором знаменитой книги «Мы из Игарки», к написанию которой подвигли ребятишек писатели Максим Горький и Ромен Роллан.

А еще через несколько лет ко всеобщей радости в Игарке построили два двухэтажных дома барачного типа (с длинными коридорами), и семья Старанчуковых впервые получила отдельную комнату.

Память Анны Маркеловны хранит печальные события 1937-38 годов, когда по ночам по коридорам барака громыхали сапоги НКВДэшников, а наутро становилось известно, что в какой-то семье одним человеком стало меньше. Так, в одну из ночей увели в неизвестность свата Старанчуковых Семена Чуринова, тихого и малоразговорчивого мужика, голос которого слышали только по праздникам – любил он, выпив чарочку, петь народные песни. Следов его не нашли и поныне.

Война застала Анну в восьмом классе.  Она оставила учебу и пошла на курсы засольщиков при местном рыбозаводе, а по окончании их в свои восемнадцать лет сразу угодила в «начальники»: ее отправили на замену ушедшего на фронт заведующего отделением рыбучастка Косарева. Местечко называлось Налимье Озеро, располагалось оно в Туруханском районе. В 1944 году, умерла от голода и болезни мать. Анна переехала к отцу в Игарку, чтобы разделить его одиночество.

Потом была Дудинка, а после - Хантайское озеро, где она работала продавцом. В этом небольшом поселке молодежь не скучала. И Анна днем работала, а по вечерам ходила на репетиции спектаклей, которые ставили любители-медики. Однажды ей посчастливилось исполнить роль Катерины из пьесы Островского «Гроза». Такое не забывается.

Спустя годы она снова приехала в Игарку и пополнила ряды работников лесопильно-перевалочного комбината. Трудилась учетчицей на лесозаводе, в период навигации - документатором в морском порту, в так называемой коносаментной, куда данные по погрузке экспортных пиломатериалов. Из лесокомбината и ушла на заслуженный отдых.

Анна Маркеловна Голубь (ее нынешняя фамилия) - единственная из большой семьи Старанчуковых, которая до преклонных лет прожила в месте бывшей ссылки, северном городе Игарка. Там родились ее дочь и внук. Только в 2000 году выехала она вслед за дочерью на «материк», но не малую свою родину, которая была снесена не только с земли, но и с карты России, а в Ермаковское.

Сколько же лет она, по воле судьбы жительница Севера, не видела цветущих по весне черемухи, яблони, сирени, сколько лет не любовалась по осени яркими гроздьями рябины, сколько лет не дышала упоительным запахом соснового бора. Вновь вернулись картины, краски и запахи из ее далекого и счастливого детства, которым так безжалостно распорядились в годы репрессии люди, облеченные властью.

Примечание: Мария Григорьевна и Маркел Захарович Старанчуковы были реабилитированы посмертно. Справки о реабилитации получили в годы перестройки и их дети, в том числе и Анна Маркеловна Голубь.

Боль и память. Посвящается жертвам политических репрессий 30-50 гг. XX века по Ермаковскому району