Подпольная поездка

Моя мама сильно переживала высылку немцев и ее самой, вместе с членами семьи. Погруженная вместе с другими немецкими семьями в телячий вагон поезда, двигавшегося в Сибирь, мама плакала всю дорогу, было с чего: все свое имущество роздано по знакомым русским, оставшимся теперь уже в бывшей Немреспублике. Советское правительство мало того, что преступным образом согнало со своих родных мест ни в чем не повинных жителей республики, а еще и коварно надуло, обещав каждой семье взять с собой до одной тонны домашних вещей. Но все это было враками: никто не смог добиться доставки грузов к телячьим вагонам, а старики едва-то сами кое-как добирались до них.

Мама еще больше переживала за меня, я был в это время на фронте, никакой почтовой связи со мной не было с первых дней войны, адреса воинских частей беспрерывно менялись, письма безнадежно пропадали. Не получая моих писем в течение нескольких месяцев, мама теряла самообладание, готова было покончить жизнь самоубийством, несмотря на увещевания ее моим отцом и сестрой Зоей. Другая младшая сестра, Маргарита, тоже находилась где-то на Кавказе с детьми и мужем-летчиком тяжелых самолетов. От нее тоже не поступало никаких писем, было маме от чего впасть в отчаяние. Но присутствие в вагоне более сорока невольных попутчиков, явных соглядатаев, не дали бы маме осуществить свое намерение, даже естественную нужду люди справляли на виду у всех, в углу вагона за легкими перегородками из двух-трех небольших ящиков.

Но "чуткий" Берия предусмотрел периодические остановки поездов за пределами железнодорожных станций, в поле, на перегонах.

Делалось это для выноса умерших в пути детей и стариков и поспешного закапывания их в стороне, метрах в двадцати-тридцати от полотна железной дороги. В такой момент многие, способные самостоятельно передвигаться, тоже выходили, направляясь к ближайшему кустарнику по своим надобностям, за ними бдительно наблюдали конвоиры. Во время одной из таких остановок мама, улучив момент, когда за ней не наблюдали, уйдя в маленький лесочек, решила покончить жизнь, предусмотрительно взяв с собой веревку за пазухой.

Но нет, ей это не удалось сделать, конвоир защелкал затвором винтовки, крикнул: "Стой! стрелять буду!" Отец подоспел вовремя. Моя русская мать должна была, наравне с немцами, ежемесячно являться в Канскую комендатуру на отметку, в подтверждение того, что она никуда не сбежала. Приходя домой, спрашивала:

- Чем я хуже того олуха в комендатуре, заставляющего меня расписываться, что я, русская, никуда не уехала?

Отец неопределенно пожимал плечами.

- Ты виновата в том, что вышла замуж за меня, - с горькой иронией отвечал отец. - Разве тебе не служил примером необузданного русского шовинизма замужество твоей сестры за бывшего пленного латыша на Урале? Уже тогда, после гражданской войны, шовинисты подняли невообразимый вой против нерусских.

- Но мы-то поженились за пятнадцать лет до гражданской войны, откуда было мне знать, что будет впереди.

- Царская Россия всегда была цитаделью неоглядного шовинизма, осталась ею и до сих пор, завоевание юга России "усмирителем Кавказа" Ермоловым, и на востоке - "завоевателем Сибири" Ермаком - наглядные тому примеры.

- Я беспокоюсь за наши вещи, оставшиеся в Энгельсе, - переключилась на другую тему мама. - Если Тимофей Михайлович или Пелагея Тимофеевна куда-нибудь переедут, нам не видать больше наших вещей, с собой они их не возьмут, на кого-нибудь бросят.

- Что это ты о вещах заговорила, снявши голову, о волосах не плачут.

- А мне все равно надо поехать, узнать, кое-что привезти сюда.

- Не волнуйся, олухи из комендатуры тебя не пустят, как-никак ты числишься у них опасным врагом СССР.

- Ну, тогда я с тобой разведусь и "врагом" больше не буду.

Отца сильно задели слова мамы, он как-то сник неожиданно, почуяв, что мама на самом деле выполнит свое намерение.

Мама, спохватившись, поняла, что сильно обидела отца. Она и не думала расходиться с ним по-взаправдашнему, а так только, чтобы иметь возможность увидеться с сестрами в Сызрани, забрать некоторые дорогие для нее вещи, в Энгельсе повидать знакомых. Хотя отец с матерью, часто беспричинно, ругались между собой, мама не помышляла по-настоящему с ним разводиться, тем более зная, что дети тоже будут ее упрекать в случае развода.

Позже, дав отцу понять, что разводиться будет "понарошку", она, привыкшая доводить дело до конца, подала заявление в ЗАГС о разводе с согласия супруга.

Но уехать никуда не смогла: шел 1943 год, война была в разгаре, поезда были забиты, а к тому же маму с комендантского учета так и не сняли, она так и оставалась "спецпереселенкой", как и моя русская жена Валя.

Только через четыре года мечта моей матери съездить на Волгу сбылась. Я к этому времени работал шофером на машине в пожарной команде, подчиненной строительному тресту металлургического завода, который был косвенно подчинен НКВД СССР. Порядки здесь были совсем другие, была возможность получить отпуск с выездом к родственникам, что я и сделал.

В 1947 г. написал заявление своему начальнику ОВПО (пожарная охрана) с просьбой дать отпуск с выездом в Сибирь в г.Канск. Так как денег на дорогу у меня не было, а родители сами в них нуждались, решил поехать за тысячи километров бесплатно. Да еще прихватить с собой девятилетнего сына, в это время проживавшего вместе с моей женой и дочерью в деревне вблизи лагеря, на частной квартире, а позже - на территории его.

Всем своим внешним видом, по предписаниям НКВД, немцы должны были отличаться от обычных граждан "Великой страны советов", должны были носить бушлаты, обувь системы ЧТЗ (из автомобильных покрышек), не появляться даже в лагерном отряде в гражданских костюмах (их держали на складах лагеря). Немцам запрещалось разговаривать с вольнонаемными лицами и с конвоирами.

Изверги - Сталин, Берия, Вышинский и вся прочая камарилья из политбюро - всеми способами старались унизить немцев.

Но если бы и разрешили носить погоны рядовых солдат, как бойцы пожарной команды, я бы ни за что их не прицепил себе. Однако, садясь в пассажирский вагон, я прицепил чьи-то красноармейские погоны, привернул к потрепанной фуражке пятиконечную звезду (звезды тоже запрещалось носить немцам), проскочил с сыном в вагон.

Нашему приезду родители были несказанно рады, угощали, чем только в те годы смогли. По-особенному радовалась мама, узнав из моих писем, что выезжаю на побывку, она тут же решила этим воспользоваться.

- Мы с папой решили, что ты возьмешься сопровождать меня в поездке до Энгельса и Сызрани, - объявила она во время ужина.

Для меня их "решение" было неожиданным.

- А как вы могли решать без меня? Вы же знаете, что немцам не разрешается ездить за пределы расселения, а уж тем более в бывшую Немреспублику, где советским немцам вообще запрещается появляться.

- Но не ехать же мне одной, мне как-никак за пятьдесят пять лет стукнуло.

- Подумал: неужели ей так много лет? И что она видит в старости, кроме комендатуры НКВД и издевательства?

К этому времени преступного Указа председателя Верховного Совета СССР Н.Шверника "Об уголовной ответственности за побеги с мест обязательного и постоянного поселения лиц, выселенных в отдаленные районы Советского Союза в период Отечественной войны" еще не было, он появился 26 ноября 1948 г. Но зато действовало Постановление зам. пред. СНК Молотова от 8 января 1945 г. о запрещении отлучаться с мест ссылки под страхом сурового наказания.

Я сказал об этом родителям, но тут же добавил:

- Ни черта, мама, мы с тобой поедем, несмотря ни на что. Мы поедем по своей стране, никто не имеет права нам препятствовать в этом.

- Покажи-ка свое отпускное "удостоверение", - спросил папа.

Я показал.

В штампе стояло:

"НКВД СССР
СПРАВКА

Дана настоящая бойцу-шоферу ОВПК-4 т.Фукс Виктору Генриховичу в том, что ему предоставлен очередной отпуск с выездом в г.Канск Красноярского края РСФСР и обратно.

Справка дана для предъявления по требованию.

Нач. ОВПО мл. лейтенант Полежаев".

Отец, взглянув на нее, неожиданно произнес:

- Это просто, - и пошел к письменному столу.

- Вместо "и обратно" пишем "и оттуда в Саратов", тут как раз хватает места для этих слов.

Отец, под довольные возгласы моих и маминых, приступил к подделке. Закончив успешно операцию над документом, сказал:

- А что же они хотят…

- Кто? - спросила мама.

- Все они: Сталин, политбюро, НКВД. Они не такую подделку над немцами совершили: "десятки тысяч шпионов" обнаружили в АССРНП! - с возмущением, волнуясь, ответил он.

Лишь дважды на протяжении девяти лет пребывания в концлагере мне удалось вырвать у преступных правительств кусочки своих человеческих прав. Пробыли мы с мамой на Волге (в Энгельсе, Сызрани) почти месяц.

Отвечая на письмо моих родителей, жена писала 6 апреля 1948 г.: "Здравствуйте дорогие мама и папа! Наконец-то мы получили от вас письмо. Из него я узнала, что вы хотите усыновить Гену, он сильно обрадовался, говорит, вот хорошо, я теперь буду Ярыгиным, и меня примут в Суворовскую школу. Я тоже хотела бы, чтобы это осуществилось.

Для Риты никакого значения не имеет, а Гену мне жаль, что и ему придется потом хлебнуть такую же жизнь, какую отцу приходится.

За последнее время стали вызывать в комендатуру всех немцев, регистрируют, в том числе и русских жен, ссылаясь на приказ правительства и распоряжение НКВД. Я еще не ходила и не собираюсь идти, сколько лет я берегла паспорт, а теперь вот мне его запачкают, - да никогда в жизни не дам им его. Угрожают, что будут судить тех русских жен, кто не встанет на спецучет в НКВД. Пока ни одна русская не пошла в комендатуру становиться на учет. В общем, спокойно жить не дают.

Материально мы живем плохо, а когда еще и морально заставляют переживать, то и жить не хочется, неужели мы от этого ярма не избавимся никогда?

Мама, вы спрашиваете, в чем у нас острая нужда? У нас ее много, вы не можете нам все время помогать, нам пора помогать вам, вы больше нам ничего не присылайте, не ущемляйте себя самих. У нас вся надежда на то, что, когда Виктор "освободится", мы сможем уехать отсюда куда захотим. Здесь завидного ничего нет, за хлебом стоят большие очереди, некоторых продуктов совсем нет (сахар, крупа). Моя мама пишет, что после изгнания фашистов из Белоруссии она переехала из деревни Мужичок в Москву, живет в квартире моей сестры Зои, умершей от туберкулеза. Внука Витю отдала свекрови, а внучка Галя осталась у нее, Галин отец, - Польских погиб на фронте в 1942 г. Мама получает пенсию 285 р. из них 140 р. отдает свекрови. Мама, вы хотите съездить в Сызрань. Давно пора и остаться там, а потом и мы все переедем, когда будет возможно.

До свидания, целуем вас крепко. Валя".

В 1948 году, через три года после окончания войны, кремлевская клика Сталина, Берии, Шверника, Ворошилова вдруг вспомнила, что недостаточно измордовала малочисленные народы страны, что забыли их ограбить и сослать НАВЕЧНО. Было поручено Швернику исправить "упущение" изданием Указа, но так, чтобы советский народ ничего об этом не знал, то есть воровским методом.

УКАЗ

Без публикации

ПРЕЗИДИУМ ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР

Об уголовной ответственности за побеги из мест обязательного и постоянного поселения лиц, выселенных в отдаленные районы Советского Союза в период Отечественной войны

В целях укрепления режима поселения для выселенных Верховным органом СССР в период Отечественной войны чеченцев, карачаевцев, ингушей, балкарцев, калмыков, немцев, крымских татар и р., а также в связи с тем, что во время их переселения не были определены сроки их высылки, установить, что переселение в отдаленные районы Советского Союза указанных выше лиц, проведено навечно, без права возврата их к прежним местам жительства.

За самовольный выезд (побег) из мест обязательного поселения этих выселенцев виновные подлежат привлечению к уголовной ответственности. Определить меру наказания за это преступление в 20 лет каторжных работ.

Дела в отношении побегов выселенцев рассматриваются в Особом Совещании при Министерстве внутренних дел СССР.

Лиц, виновных в укрывательстве выселенцев, бежавших из мест обязательного поселения или способствовавших их побегу, лиц, виновных в выдаче разрешения выселенцам на возврат их в места их прежнего жительства, привлекать к уголовной ответственности. Определить меру наказания за эти преступления - лишение свободы сроком на 5 лет.

Москва, Кремль Председатель ПВС (Н.Шверник)
26 ноября 1948 г.

В клубе Челябметаллургстроя НКВД, построенного силами рабов-немцев, собрали всех мужчин-немцев, а вместе с ними и русских женщин, сумевших ранее нелегально, переехать из дальних краев Сибири и Казахстана к мужьям и нанявших частные квартиры в ближайшем к концлагерю селе. А были и такие "пробивные" жены, которые устраивались в лагере на работу под чужой, а то и под своей, по мужу, немецкой фамилией. Высокое начальство концлагеря делало вид, будто не замечает этих "нарушений" и до поры русских жен не трогали. Но вышел Указ, подписанный председателем президиума Верховного Совета СССР Шверником, положивший конец "свободе" русских жен. Запугивая садистским Указом, свора энкавэдэшников, прямо со сцены клуба обращаясь к собравшимся в зале - рабам-немцам и небольшому числу их русских жен, требовали:

- Я зачитаю вам Указ президиума Верховного Совета и затем распоряжение народного комиссара внутренних дел товарища Берия по поводу Указа. Всем ясен Указ? - грозно произнес энкавэдэшник.

В зале воцарилась гробовая тишина.

- Есть у кого-нибудь вопросы ко мне?

Зал глухо молчал.

Окружавшая оратора кучка людей в форме НКВД устремила свои взоры в зал.

Неожиданно из первых рядов стоящих (сидеть было не на чем, скамеек не было), раздался голос:

- А при чем тут русские жены, они же не спецпереселенцы? - вопрос задала Тина Биндевальд, жена немца, сосланного вместе с другими немцами из Крыма еще до того, когда клеветник М.И.Калинин "обнаружил" в республике немцев Поволжья десятки тысяч шпионов и диверсантов. Хотя Крым отстоял от Волги за тысячи километров, и в нем десятков тысяч шпионов обнаружено не было, крымских немцев, без указания причин, тоже сослали в Сибирь.

Обращаясь к Тине, начальник, со сцены, заявил:

- Прошу не рассуждать! В Указе сказано, что взятию на спецпоселение подлежат все члены семей мужей-немцев.

- Но меня НКВД не переселяло в Сибирь. Я сама переехала поближе к мужу.

- Не надо было приезжать, сами виноваты, теперь расхлебывайте.

Начальник откровенно издевался над ней.

Не выдержала насмешки моя жена.

- Я тоже русская. Моя фамилия по мужу Фукс, а девичья - Шарабурина. Меня никто тоже не переселял, я ехала с родителями мужа в город Канск Красноярского края, куда они были высланы в сентябре 1941 года. Мой муж был в это время на фронте в должности командира истребительной авиаэскадрильи. Так что же, и меня вы хотите взять на спецучет с ежемесячными явками в комендатуру для отметок?

- Обязательно будете взяты на спецучет, - безапелляционно заявил начальник со сцены клуба. Остальные чины, стоящие рядом, кивали головами.

Я не буду расписываться в вашем списке, что предупреждена, я не враг, и мой муж - не враг народа.

- Если и не распишетесь у меня об ознакомлении с Указом правительства, все равно будете отвечать в уголовном порядке за самовольный выезд за пределы места поселения.

- Какого места поселения? - возмущенно спросила жена. - Мое место поселения Белоруссия.

- Забудьте Белоруссию, - приказал начальник. - Вы теперь сосланы в Сибирь Н-А-В-Е-Ч-Н-О! - нараспев, со злорадством, проговорил он.

В толпе стоящих сотен людей пронесся шум возмущения.

- Молчать! Не забудьте, где находитесь и с кем разговариваете!

Начальство гневилось.

Тина и жена поникли головами, у них показались слезы на глазах.

Зал клуба не мог вместить сразу всех немцев-рабов советской власти, числящихся в этом концлагере, - их было более шестидесяти тысяч, поэтому аналогичные "собрания" проводились с другими рабами в другое время. На "собрания" обязаны были явиться не только немцы, а и все обитатели концлагеря, принадлежащие к другим национальностям, упомянутым в Указе от 1948 г.

Предыдущая Оглавление Следующая