Люди и годы

То, о чем пойдет речь ниже, мне рассказывала жена Тамара много раз. Я предлагал ей написать. Она бралась за перо, но нервы не выдерживали, плакала и все бросала. Я решил по своей инициативе разыскать отца жены, был уверен, что он не враг народа.

Обратился в органы государственной безопасности. И надо откровенно сказать, что я быстро получил ответ. Теперь жена знает время гибели отца. Но вот пока место, где он был в лагере и где был похоронен, считается неизвестным. Получила Тамара и официальное сообщение о реабилитации отца.

Вот что она рассказывает.

Началось мое детство, как я помню, хорошо. Жили мы в Калининской области. В семье было трое детей, старше меня сестренка Валя и младший брат Серёжа. Жили на хуторе, было там всего пять семей. Тут была и семья моего дяди, брата отца.

А до этого жили все братья отца в деревне, в одной семье (их было четверо). Поэтому нас много было в одном пятистенном доме. Теснота мучила нас.

Решили каждой семье братьев жить самостоятельно. Но построить каждому дом было негде, так как земля в деревне была уже поделена. Братья обратились в Совет с просьбой о наделе земли. Хорошие участки уже были заняты и нам предложили заболоченные. Но прежде, чем выделить эти участки, местные власти предложили заболдоченные земли осушить.

Начали мы всей семьей вручную копать канавы, вырубать кустарники. Работы велись более двух лет. Участки готовили летом, а чтобы прокормить семьи, братья на зиму уезжали на заработки на лесоповал в Мурманскую область.

Затем начали строить избы, разрабатывать участки. Провели первые посевы. Продолжали осушать земли для сенокоса. В хозяйстве мы стали иметь лошадь, корову, поросенка, две овцы.

С одеждой было плохо, стоила она дорого, а денег не было. Все мы, и взрослые, и дети ходили в лаптях. Вот так мы жили до коллективизации.

В 30-х годах моего отца и его братьев агитировали вступать в колхоз. Они, как и многие крестьяне, стали отказываться. В то время люди боялись всего нового. Ведь только ещё начали самостоятельно жить, вести своё хозяйство, получать урожай с наделов, поэтому боялись расстаться с ним. Ведь с таким большим трудом досталась земля.

Уполномоченные Совета продолжали приезжать группами по 3-4 человека на наш хутор и уже не уговаривали вступать, а стали угрожать. Предупреждали, что наша жизнь может плохо кончиться. От частых наездов представителей власти мы дети стали уже их бояться, с папой и мамой они разговаривали грозно, повышенным тоном, постоянно стращали и грозили. Как только мы увидим в окно или на улице, что едут уполномоченные к нам, мы прятались кто куда сможет. Был у нас перед ними постоянный страх.

Сначала всем, кто не пошел в колхоз, довели твердое задание по зерну и льну. Первое задание наша семья выполнила с большим трудом. Сдали все зерно, даже не оставив не только на семена, но и на питание. Брат отца не смог выполнить задание, и у него взяли все зерно и скот, а потом и осудили на пять лет. Из тюрьмы он так и не вернулся, умер там.

Отец отказывался вступать в колхоз, тогда приехала к нам группа людей, описала все хозяйство, избу, надворные постройки, скот и объявила нас кулаками. Долго искали во дворе зерно, но его у нас не было. Сразу же увели со двора лошадь, корову, взяли перину, посудный самодельный шкаф. А больше брать у нас было нечего. Отобрали и землю, которая нам досталась с большим трудом.

Летом 1934 года местным властям показалось, что нас наказали мало. Узнали они, что мы стали жить за счет работы по найму, нам предложили немедленно уехать с хутора, а избу отдать в колхоз. Мама и папа отказались. Тогда их насильно сослали в Белоруссию, а мы остались одни, трое детей.

Мне было тогда 12 лет, сестре 14, а брату 9 лет. Жить не на что, нет хлеба, картошки. Нечего было есть. К счастью, в соседней деревне жил наш дед. Вот он то каждую неделю и приносил нам хлеба, картошки. Помогали продуктами и оставшиеся хуторяне. Придет наш дед — встречали мы его слезами. Не мог терпеть и он, тоже плакал. Наплакавшись досыта, дед уходил домой, а мы с нетерпением снова ждали и ждали его следующего прихода.

Примерно через полгода неожиданно прибыла мама, самовольно уехав с места ссылки. Пошла она в Сельский Совет и заявила, что хоть её пусть расстреляют на месте, но больше детей одних она не оставит. Мама была в таком плохом состоянии. Что через некоторое время дали согласие на то, чтобы она осталась дома. Затем разрешили вернуться и нашему отцу. Папа и мама снова пошли работать по найму в селах. Не разрешили нам взять наш обработанный участок. А также иметь своё домашнее хозяйство, корову, лошадь, овец.

В начале сентября 1935 года приехала милиция, арестовала многих мужчин, в том числе и моего отца, и увезли в тюрьму. А 14 сентября приехали из совета уполномоченные и объявили семьям арестованных, что мы являемся врагами советской власти (это жёны арестованных мужчин и мы дети), поэтому подлежим все мы выселению с места жительства. Предупредили, чтобы мы взяли с собой пилы, топоры, тёплую одежду. Валенок у нас в семье ни у кого не было. Папа и мама поехали в лаптях. Но нашлись добрые люди, детям дали тёплую обувь.

А куда нас повезут, не говорили.

Привезли в город О(п)очку, там готовили эшелон для таких, как мы, не имеющие никакого хозяйства и имущества, но именуемых кулаками. Через несколько суток наполнили до отказа людьми товарные вагоны, из тюрьмы привезли арестованных накануне мужчин, в том числе и папу. Как потом мы узнали, что арестовали их для того, чтоб перед отправкой в ссылку они не разбежались.

Только перед отправкой поезда нам объявили, что повезут в Сибирь. Для нас, детей, слово «Сибирь» в то время было страшным словом, где всюду тайга, звери, а люди живут только те, кто был судим, отбывал срок наказания.

В вагонах была такая теснота, что спать (можно) было уже невозможно. Между двойными нарами оставался небольшой проход. Днем в нем стояли по очереди. Около двери разрешили прорубить небольшое отверстие в полу для туалета. В случае надобности это место завешивали тряпками.

Наш эшелон охраняло большое количество работников милиции. Дорогой нас никто не кормил. Один раз в двое суток для покупок хлеба, варёной картошки выпускали из вагонов по одному человеку от семьи. Всю дорогу мучила жажда, очень хотелось пить, особенно когда проезжали реки, озера. На остановках мы не могли взять воды. У нас не было ведер, кастрюль. Воду приносили в вагон в кружках, банках, мисках, кринках. Этой воды на семью хватало с трудом только на одни сутки. Когда шёл дождь, а это была осень, то в окна товарных вагонов поочередно высовывали кружки, миски, банки, чтобы набрать хоть несколько капель воды.

Везли нас целый месяц. Люди не умывались, не мылись. В пути все двери вагонов замыкались на замок. Часто поезд загоняли в тупик, стоял он сутки-другие, но выход из вагонов не был разрешен. Нас предупреждали, что даже высовываться в окна вагонов во время стоянки поезда нельзя, охрана будет стрелять. Ни о какой прогулке возле вагонов во время стоянки поезда не могло быть и речи. Часто на остановках, когда отцы семейств уходили за продуктами, дети пытались выскочить из вагона, выпрыгнуть на землю. Им так хотелось побегать, поиграть около вагонов. Но охрана была неумолима, строго следовала инструкции. Перед отходом поезда в каждом вагоне проводилась перекличка и взрослых и детей. Люди болели, за месяц ни одному больному не была оказана медицинская помощь. Да её при поезде и не было. А дети все просили и просили воды.

Люди были сильно истощены. Однажды ночью я слышала, как девочка спросила маму: «Тебя и папу, наверное, скоро убьют, а с кем я тогда буду жить?». По вагонам стал распространяться слух, что если так будут везти нас арестованных и не кормить, то и до Сибири не доедем, и назвали свой рейс «поездом смерти». Ведь на остановках люди не успевали да и не имели возможности купить необходимое количество продуктов питания. К концу поездки у людей уже были почти израсходованы деньги, ведь спекулянтам нет дела кто ты: кулак, враг народа или честный человек.
В вагоне не было печек, не на чем даже было приготовить пищу, подогреть горячей воды, чая.

И вот, наконец, наше мучительное путешествие ровно через месяц подошло к концу. Не доезжая до станции Сон в Боградском районе, на 309км наш «поезд смерти» остановился. Приказали выгружаться из вагонов. В то время это место окружала вековая тайга. Высокие горы, которых я в детстве никогда не видела. Было непривычно смотреть на всё это.

Вечером погрузили нас на автомашины в рабочий посёлок, который назывался одиннадцатым кварталом. Здесь разместили в новое большое построенное здание. Хотя оно было и большое, но нас было ещё больше, пришлось тут же делать дополнительные нары.

Всех мужчин и женщин направили в лес, там пилили деревья, строили дома. Мне надо было учиться в пятом классе, а в посёлке была только начальная школа. Мы вынуждены были ходить пешком в школу на станцию Сон за одиннадцать километров. Леспромхоз имел бортовые машины, но детей ссыльных кулаков возить в школу запрещалось, так как они враги советской власти. В то время считали, что отца семьи объявили врагом советской власти, то и его жена и дети тоже враги власти.

Через год нашу семью перевезли на 308км железной дороги, это недалеко от станции Сон. Разместили нас в отдельной комнате барака. Папа грузил лес в вагоны, работал хорошо, его хвалили. Седьмого ноября 1937 года был приглашен в столовую на вечер стахановцев. Папа был очень доволен угощением, внимательным приемом, обращением с ним его начальства.

Казалось в семье у нас наступил период счастья, радости, благополучия. Но это было недолго, начались тяжёлые трагические дни и часы. 16 декабря 1937, папа пришел вечером домой после окончания работы, был уставший, лёг спать. Ночью постучали в дверь, вошли трое мужчин. Обычно раньше часто бывало так, что ночью приходили вагоны за лесом, их надо было срочно грузить. Поэтому кто-то из бригады грузчиков приходил домой и звал на работу.

Папа встал, спросил мужчин:»Что опять пришли вагоны для погрузки?». Те ему заявили, что не на работу мы тебя берем, а ты арестован, как враг народа. И стали делать обыск. Но что могли они найти у нас враждебного советской власти? Да ничего. У нас дома, несмотря на то, что сослали под конвоем без всякой причины в Сибирь, даже разговора никогда не было против власти. Вуся наша семья верила Сталину, любила его, мы — дети каждый день пели песни о нём, о вожде всех народов,

Обыск шёл всего несколько минут, ведь в квартире всё было на виду, стоял только небольшой сундук и два топчана, где мы спали. У мамы было три старых серебрянных рубля, что лежали в ящике сундука. Эти деньги они взяли.
В эту же ночь облава была во многих семьях. Это уже была по счету третья облава, можно сказать, заключительная. Здоровых мужчин почти не осталось. Всех мужчин арестовали как врагов народа, хотя многие из них считались стахановцами, ежедневно перевыполняли задание на погрузке вагонов. Механизации не было никакой, всё делалось только вручную.

Об аресте отца я узнала утром в школе. Со станции Сон мы, дети арестованных, пошли сразу же утром домой. Точнее сказать не шли, а бежали, а это восемь километров. Нам сказали, что отцы наши отправлены в Совет на станцию Сон. Тогда мы обратно теряя уже силы прибежали в Совет. Я с ходу ворвалась в комнату, где был папа. Он мне быстро сказал:»Принеси хлеба и махорки. Нас тут не кормят». Денег у меня было немного, на них купила хлеба и махорку. Прибежала в сельсовет и без всякого разрешения у охраны бросилась к отцу, передала хлеб и махорку. В это время ко мне подскочил охранник, схватил за ворот пальто и бросил меня к дверям, а затем вытолкнул из комнаты.

С тех пор я ни разу не видела своего отца, мы не получили от него также ни одного письма. Папа как в воду канул. И все, кого тогда арестовали, также не вернулись домой. После ареста отца нашу семью в годы войны не оставили в покое. Летом 1942г. неожиданно женщин и детей, подростков из семей врагов народа, срочно военизированная охрана срочно погрузила в товарные вагоны, довезли до г. Красноярска, а там на пароходах отправили на Крайний Север.

Никаких обвинений не было предъявлено ни одной семье, никаких документов нам не дали. Через месяц оказались на Таймыре. Жилья никакого не было, высадили на берег и живи как хочешь.

Помогало местное население. Чем могло помогало. Жили сначала в палатках, чумах. Туда же откуда то привезли мужчин, которые не знали также, за что их сослали на Север. Приплавили на баржах лес, стали строить дома.

Люди ловили рыбу, ходили на охоту, сплавляли лес. Много погибло от голода, болезней, морозов. Одежду не давали, одевались кто как мог. Вернулись с Севера моя мама, сестрёнка и братик только после войны.

В школе на станции Сон, где я училась, учителя и школьники считали меня дочерью «врага народа», многие сторонились меня. Хотела я вступить в пионеры, но меня не приняли. Сказали, что детей «врагов народа» в пионеры не принимают. Никто из детей ссыльных «врагов народа» так и не юыл принят в пионеры.

Очень хотелось мне быть в комсомоле, в то время это было почётно. Но опять же, как и другим моим сверстникам — детям врагов народа, в школе ответили, что детям «врагов народа» в комсомоле делать нечего.

После тех страшных событий прошло немало лет. Время лечит многие наши болезни. Но и сейчас при одном воспоминании своего детства я думаю только об одном: Этого не должно повториться никогда!

Сказанное здесь является только частицей того, что пришлось перенести моей семье: папе, маме, сестре, брату.

Пос. Усть — Абакан. М. Громов

662630
пос. Усть — Абакан
Громов Михаил Пантелеевич

О себе
для редакции Оба пенсионеры
Я, Громов М. П. член КПСС с 1948 г.
работал долгое время на партийной и советской работе.
В 1966г. был принят в Союз журналистов.
Текст статьи я стремился написать так, как диктовала жена.
Если же не посчитаете нужным опубликовать эту статью в вашей газете, то прошу статью вернуть мне.
9 января 1989 М. Громов /роспись/