(Бельведерска 41/16, 99-100 Ленчица, в-во Плоцк)
В тюрьме в Каунасе я сидел в политической 91
камере. Кроме меня одного, все имели 58 статью за
партизанскую деятельность. Только 3 месяца
спустя начали прибывать и с 82 статьёй, за побег.
Все были молодые, они действительно бежали из
ссылки. Таких как я, выехавших легально, было
мало. Помню одного русского, Василия Прозорова,
он до войны жил в Каунасе. Он очень интересно
рассказывал, как перед войной ездил в какой-то
экспедиции в Бразилию и другие южноамериканские
страны в поисках мест для эмигрантов. Ему было
уже 66 лет. Все его очень любили и уважали. Видимо,
он получил 3 года за побег из ссылки, и не знаю,
остался ли жив.
В Коломинских Гривах мы были 2 года. Потом, в июле 1943 года, нас перевезли в Гореловку, того же Чаинского р-на, на расстоянии около 150 км от Коломинских Грив. В Гореловке не было никого из Литвы, только эстонцы. В 1949 году привезли латышей, а осенью 1951 года поляков из Вильна [Вильнюса]. До 1944 года там были польские украинцы, но их освободили и вывезли. Те из них, кто не уехал в Польшу, а вернулся домой, через год опять попали в ссылку, на Урал.
В Коломинских Гривах было три колхоза: "Родина", "Культура" и "Серп". Мы были в колхозе "Родина", а семьи из Биржай и Центральной Литвы попали в колхоз "Серп". Их я почти не помню. А по колхозу "Родина" помню фамилии: Страздене, Терляцкене, Бимбене, Жукаускене, Дамбраускене, Борисявичене, Мицюнене и другие. У всех у них мужья умерли в Краслаге (Решоты) ещё в первую зиму.
Из Вильнюса мне прислали воспоминания Ст.Анкевичюса, который был в 7 ОЛП (Решоты) с 1941 до 1949 года, то есть 8 лет.
Примечание. Гореловка стоит на р. Бакчар, на 20 км выше устья (впадения в р. Парбиг) и пос. Усть-Бакчар.
К.ЖУКАС, из книги воспоминаний "ВЗГЛЯД В ПРОШЛОЕ"
В Ачинск я приехал заполночь, в час или два. Что
делать? Своему будущему начальнику я смогу
представиться только утром. Придётся ночевать на
вокзале. Народу много, а буфет I класса ночью
закрыт. Я поставил в угол свои вещи, сам сел и
начал дремать.
Время от времени мимо меня проходили местные железнодорожники. Один из них привлёк моё внимание: его одежда была из серого сукна, похожего на домашнее. Он выходил к каждому поезду отмечать вагоны.
Потом я проголодался, достал сыр, который вёз с собой из дома, и начал есть. И вдруг тот самый железнодорожник подошёл ко мне и спросил:
- Скажите, откуда у Вас такой сыр?
- Из Литвы.
- Так Вы оттуда?
- Да.
- И говорите по-литовски?
- Конечно.
- А здесь как оказались?
- Меня назначили на эту станцию телеграфистом. Я только что приехал и жду утра.
- Браток, меня зовут Казис Гайгалас, я из Свенцянского уезда. Пойдём ко мне, я тут близко живу.
Мы взяли мои вещи и отправились к Гайгаласу. Он уложил меня на свою кровать, а сам вернулся на работу.
Я начал работать в Ачинске. Но того доброго начальника, о котором мне рассказывали, я так и не увидел: он уехал лечиться в туберкулёзный санаторий. Потом мы узнали, что там он и умер. Он был сыном старого повстанца, сосланного в Сибирь.
На службе я не встретил ничего трудного или незнакомого. Работы было много, но для молодого человека это пустяки. У меня было два суточных дежурства на каждые пять суток. Так что из пяти ночей две были рабочие, и это немного утомляло. Жили мы вместе с Казисом Гайгаласом, потому что младшим телеграфистам казённая квартира не полагалась, а город был от вокзала довольно далеко, около 4 километров. К тому же идти в город надо было через лес, где на прохожих иногда нападали грабители.
Жили мы как братья. Оба радовались, что рядом соотечественник. У нас были две большие комнаты с отоплением и освещением. Шёл 1900 год.
Мой ачинский товарищ, Казис Гайгалас, постоянно повышался по службе, и когда я покинул Сибирь, он работал багажным кассиром, с хорошим жалованьем. Позднее, скопив достаточную сумму, он тоже вернулся домой, в Литву, основал семью и успешно хозяйствовал на своей земле, в родной деревне. В 1941 году его схватили большевики и вывезли обратно в Сибирь. В Красноярске работали старшими кондукторами два литовца - Яцына и Крикщюкайтис. Они оба сопровождали скорые поезда, что на этой службе считалось верхом карьеры. Нельзя не упомянуть также машиниста Сидзиковского. Он был из Владиславова и считал себя литовцем, несмотря на польскую фамилию. Он водил скорые поезда, и в том числе литерные: поезда великих князей, министров, главнокомандующих.
Таких поездов было немало. Например, министр путей сообщения, князь Хилков, только в 1903 году, перед русско-японской войной, ездил в Сибирь пять раз. Очень интересно было видеть, как Сидзиковский вёл поезд. Сам он высокий, рыжебородый, в белой сорочке, длинном смокинге и белых перчатках, на голове полуцилиндр, в зубах сигара. Паровоз блестит, как зеркало. Министр Хилков, в каждую свою поездку, обязательно проезжал хотя бы один перегон в кабине машиниста. Таким образом он выражал своё уважение к Сидзиковскому, как коллеге по профессии. Сам Хилков после окончания высшей школы некоторое время прожил в Лондоне, где работал поначалу стрелочником, а затем кочегаром и машинистом. Могу похвастаться своим служебным положением в те годы. Я работал рядовым телеграфистом на очень важной Томско-Красноярской линии, по которой шли все телеграммы из Петербурга в Иркутск, Читу, Харбин, Владивосток, и обратно. Большей частью это были правительственные телеграммы. Моё жалованье вскоре повысилось до 45 рублей. А когда началась война, оба мы с телеграфистом Ришкусом, также литовцем, стали старшими телеграфистами, и жалованье наше, включая надбавки, достигло 90 рублей в месяц. При тогдашней дешевизне (мясо стоило 5-6 коп. за фунт, мука 28-35 коп. за пуд, а заяц - 5 коп.), для нас речи быть не могло о бедности. Мы с Ришкусом разделили между собой обязанности таким образом, что он занимался административными делами и персоналом, которого в нашем подчинении было уже более 90 человек, а я прохождением телеграмм, их проверкой и всей нашей отчётностью.
Так описывает встречи с Казисом Гайгаласом и другими литовскими железнодорожниками, работавшими в начале ХХ века в Сибири, бывший министр обороны Литвы, полковник К. Жукас, в своей книге "Взгляд в прошлое", изданной после войны в США. Казис Гайгалас много рассказывал сыну о годах, проведенных с Жукасом в Ачинске (они проработали вместе несколько лет и всё это время жили на одной квартире).