Напишу подробнее об отце и своем мытарстве. Мой отец, Моисеев Федор Гаврилович, рождения 1891 года, в Сибирь приехал из Рязани. Окончил духовную семинарию, был направлен в г.Красноярск. В Красноярске дали ему направление в с.Калдыбай Идринского района. В Сибирь отец приехал в 1920 году, тогда у них было двое детей. Священником он стал совсем молодой. Сколько лет отец проработал в Калдыбае, я не знаю, но я и Андрей родились там. Я 1922 г.р., Андрей 1924 г.р. С Калдыбая дали отцу направление в с.Шадрино Идринского р-на. Вот тут началась мытарская жизнь.

В 1929 году отца арестовали, дали год тюремного заключения. Когда отец учился в Москве, ему подарили панораму за успехи в учебе. В этой панораме были пластинки о том, когда был Всемирный потоп, как распинали Иисуса Христа, вообщем начало белого света и конец.

Из дома после ареста отца нас выгнали, хотя этот дом был не наш, его называли Чуковский дом. По-видимому, Чукова раскулачили и выслали. Мы после жили в церковной сторожке, когда папу увезли. Сидел он в Красноярской тюрьме. Там ему надели на голову котелок с горячим супом, ошпарили лицо. Отец долго потом болел, пришел домой больным, лицо все в коросте, но хоть глаза остались целы. Потом он поправился и снова взялся за службу в сторожке.

Конечно, жить было тесно. Папа купил в колхозе ригу на полдеревни, где сушили раньше хлеб. Отец наш был мастер на все руки. Он отстроил землянку. Окна были на земле, а внутри все блестело. Выточил этажерки, койки деревянные, вообщем всю обстановку: кресла, шифоньер. Отец соорудил такой станок по дереву. Думал, что в землянке никто не тронет. Оборудовать ригу в жилой дом помог односельчанин. У нас была одна лошадь, звали ее Буланкой и корова Майка.

Папа и в колхозе помогал – делал колеса, ковал коней. Старался угодить всем. Отец наш был очень красивый, кудрявый. Спрячет свои кудри под шляпу и идет в кузницу. Его часто просили помочь отремонтировать что-нибудь. Он все время был в работе. В 1930 году мама родила нам на горе братика Семена. Нас уже стало пятеро.

Богато мы не жили. Но все равно позавидовали на нашу землянку. В 1932 году нас раскулачили, все обобрали до нитки: и койки деревянные и этажерки, все пошло под откос. Нам женщины подсказали: «Вы, девочки, садитесь на койку, может они пожалеют вас, оставят постель». Мы с Дашей сели, прижались друг к другу, а торги идут. Продают перину, подушки. Подошли к нам, выдернули из-под нас перину, подушки. Мы с Дашей упали на пол, заплакали. В избе все забрали, что осталось, то ломали. Пришла пора лезть в погреб, ну а там было все. Папа очень любил ходить по грибы, поэтому в погребе были грибы соленые полбочки, сало. Папа взял на сало положил капусту соленую. Они залезли и все залили керосином, чтобы ничего нам не досталось. Нади Шадринские люди ничего не покупали. Только председатель колхоза купил папин тулуп, а кароскырские все хватали, в частности там такие были сшитые челдоны.

Папу арестовали 7 апреля в Благовещение. В этот год была весна очень ранняя. Днем тепло, снега почти не было, а ночью сильные заморозки. Мама поехала папу проводить до Кароскыра, а на обратном пути ее вез мальчишка лет 14-ти. У мамы случился сердечный приступ, она упала с телеги вниз лицом. Мальчик испугался и быстро поехал обратно. А в это время подошел мельник (это было рядом с мельницей). Мама еще шевелилась, но он не стал ее спасать. Пришел и сказал жене: «Там попадья подыхает». Когда жена его подошла, мама уже была мертвая. Она была грузная и утонула в грязь, а ночью мороз, и мама вмерзла. Ей было в то время 36 лет. Вот нас осталось 5 человек. Самому маленькому было полтора годика, он еще грудь сосал. Мама умерла вечером. Люди знали, но нам не говорили до утра, а утром сказали, что мать в больницу увезли, т.к. она сильно заболела. Но мы сразу заплакали все в голос и попросили: «Скажите нам сразу, что мама умерла, все равно узнаем». Тогда нам сказали. Утром был мороз настоящий. Нас окружили соседи, не пускали, чтобы мы не пошли к маме, где она лежит. Да и идти было не в чем. Я нашла какие-то опорки, что-то набросила на себя, какую-то дерюгу и побежала к мельнице, где лежит мама.

Папу довезли до Краснотуранска и сразу сообщили, что случилось с мамой. Но ему не сказали, что она умерла. В Краснотуранской милиции работал папиного брата сын Моисеев Кузьма Данилович. Его заставили в то время порвать связь с родными. Связь была порвана. Но когда Кузьма Данилович все узнал, он сам повез обратно папу. Обвез кругом 7 километров через другую деревню, чтобы не везти его по той дороге, где лежит мама. Дороги сходились метров в 300 от места, где она лежала, да и народу собралась вся деревня. В это время я бежала, папа увидел меня, соскочил с телеги, схватил на руки и говорит: «Доченька, говори скорее что случилось, где мать». Я ему рукой показала, и он со всех ног побежал туда. Но его не допустили до мамы. Если бы допустили, он был проплакался, ему стало бы легче. Отца привезли домой, уговаривали, но он ни с кем не разговаривал, все ходил руки назад. Маму оттаяли, делали кругом канавы, грели костры, заливали водой. У нее только спина была видимой, вся ушла в грязь. Привезли маму соседи, вытопили баню. Отмыли, одели. Она лежала такая красивая как живая. Сначала шла из носа грязь, потом пошла сукровица. Папа подходил к ней, но не плакал, видно не мог – закаменело сердце. Маму звали Наталья, а он звал ее Натой. Похоронили маму, а папа все молчал и молчал. Никто его убедить не смог. И, в конце концов, он сошел с ума, получилось буйное помешательство.

Кузьма Данилович увез отца в Краснотуранск. Я не знаю где его лечили. Он пролежал 4 месяца. Это время за нами смотрели соседи, кормили нас. Папа поправился, стал таким каким был. Все прошло нормально. Я думала, что он поступит в колхоз делать колеса, но он взялся служить. Переехали с Шадрина в Шалаболино. Отец не много прослужил. Его арестовали, посадили в тюрьму, а мы остались совсем в чужом краю. Нас было четверо. Дашу, как мама умерла, взяли в няньки. Ее с нами не было. А Сема достался на мои руки. Да, я забыла написать, папе разрешили жениться. Он женился, привез нам маму, но долго не пришлось ему пожить. Когда его арестовали, мать нас бросила и уехала домой. Вот здесь мы хватили голода и холода. Летом Федя и Андрюша ходили на болото, копали калиновый корень. Ели соленым, а потом и соли не стало. Стали пухнуть. Что получится добыть братьям в пищу, рыбу или что, то старались накормить Семена, у него был рахит. Хоть сколько не корми, его он все равно плачет: «Есть хочу». До 4-х лет он не ходил.

В Шалаболино в тот год была засуха. Весь народ бедный голодовал, только богатые не голодовали, но к ним было не подступить. Одна женщина, ее звали тетя Дуся, фамилию не помню, предложила нам ходить по миру. Братья наотрез отказались и меня не пускали, но я насмелилась. Тетя Дуся повела меня по деревне, показала в какой дом заходить. У нее тоже было трое детей, но они уже работали в колхозе. Люди подавали, но ведь не одна я ходила по миру, нищих много было. Хлеба не было, лепешки овсяные подавали колючие, кто картошку, свеклу, морковь, лепешку с лебедой. Я осмелилась, стала ходить и по богатым. Помню как сейчас большой дом под железной крышей, высокое крылечко, ступенек в семь. Я зашла, перекрестилась, сказала: «Подайте милостыню ради Христа», а хозяйка из печи достает картошку большим чугуном ухватом. Картошка подгорела сверху. Вот думаю, сейчас подаст картошки, сразу понесу, Сему накормлю. А она как подскочила ко мне, схватила за шиворот и выбросила из избы. Я упала, покатилась с крыльца. Она меня еще обругала. Соседи видели как я к ней заходила. Она, видно, не одну меня швыряла. Стали ее стыдить, что сироту обижает. Она говорит: «Много их, таких сирот. У нее на лбу не написано». Подобрали мою сумку, соседи вывели за калитку. Я домой чуть пришла, все же ушиблась, когда падала. Братишкам не сказала ничего, а то не пустят больше.

А один раз пришли двое: муж с женой средних лет. Узнали, что мы сироты, живем одни. Просили, чтобы мы отдали им Семена. Давали нам куль муки и говорили: «Будем вам помогать. Он, - говорят, - все равно у вас умрет с голоду». Я схватила Сему на руки, он уцепился за меня. Худой, но такой хорошенький, глаза голубые-голубые как у папы. Братишки окружили нас с Семой, испугались, думали что отберут и сказали: «Умирать с голоду будем, но братишку никому не отдадим».

Папа просидел, не помню сколько, но больше года. Приехал. Мы сразу ожили. Сему отец посадил на диету. Кормить стали помаленьку, но хорошей пищей. Папа поехал и привез опять нам маму. Вскоре мы из Шалаболино переехали в Краснотуранск, а потом в с.Рыбное. В Рыбном меня в школу не приняли, для поповских детей места не нашлось. Андрей ходил в школу в районной. Отец меня увез в с.Кучеровка. Мы раньше тоже там жили, а потом в Кучеровке жил дядя Иван, папин брат, тоже священник. В 1936 году я училась там, в 37-м папа опять меня увез, но учиться не пришлось. Папу арестовали и учеба моя закончилась. Отца забрали 29 сентября и расстреляли 7-го ноября. Папа горда рождения 1891, ему было 46 лет. Он часто нам наказывал: «Дети, ежели что со мной случится, не теряйте друг друга». И мы папин совет выполняли. Все время знали друг друга. Братья Федор и Андрей были на фронте. Федор весь израненный, контуженный, имел много наград. Андрей тоже 3 раза был ранен.

Война отгремела, мы собрались вместе. Жили в Красноярске. Я вышла замуж в 1939 году. Муж у меня был очень хороший, да и все его родные, мать с отцом очень хорошие люди. Я к ним в семью пришла восьмая. Они для меня все были как родные. И вот сейчас 11 лет как умер муж. Они меня не забывают: 3 золовки и деверь. Все живы. Дай Господь им здоровья. Была еще золовка Даша, она в 54 года погибла трагически, а ее дети и внуки ко мне приезжают как родные. В 1949 году у меня родился третий сын.

Муж у меня был партийный. Ему в райкомпартии предложили: «Или расходись с женой или выложи партийный билет». Он пришел домой расстроенный. Собрались все, он говорит: «Выложу партийный билет». Федор ему: «Если ты выложишь партийный билет, то тебя как врага посадят. Лучше я пойду и разберусь». Федя и Андрей надели военную гимнастерку, повесили все награды и пошли разбираться в райком. Федор контуженный, у него перепонка при контузии лопнула, он на одно ухо совсем не слышал и сильно нервный был. Мы его просили: «Федя, ты по-хорошему поговори, покажи документы на награды, а то скажут, что ты их купил». Он вначале говорил спокойно, дал им проверить военный билет, документы на награды. Они не знали что этой мой брат и говорят: «Что ты нам хвалишься своими наградами». Он отвечает: «Я сын попа. И вот мы с братом фронтовики пришли за Иванчина Павла Кондратьевича. Его жена наша сестра». Но больше он не мог выдержать. Всех их разогнал, все перевернул кверху ногами. У Федора был документ, что он за последствия не отвечает. Хорошо что с ним пошел Андрей. Он его уговорил, кое-как успокоил. Федор рассказывал, что он бы их перебил всех, если бы не Андрей. Но больше они не беспокоили моего мужа. Двое из партийцев уволились и выехали из Красноярска. Наверное, поверили Федору что он сказал: «Я еще разберусь с вами, что вы за люди». Федор не собирался разбираться, он сам боялся, чтобы не посадили. Но все обошлось хорошо.

Фотографии ни отца, ни матери мы не смогли сберечь. Может у мачехи были, но она давно умерла, а брата Володю я не могу найти. Писала в Шадрино, мне ответили, что Якушевы выехали в Красноярск. А я не знаю Моисеев он или Якушев. И вот осталась я одна, всех похоронила. Федор с 18-го года был, Даша с 20-го, я с 22-го, Андрей с 24-го, а маленький Сема с 30-го года. Умер он скоропостижно – сердечник. Ну, пока все мою жизнь не отписала, заливалась слезами.

У меня 4 детей: 3 сына и дочь, 6 внучек, 2 внука и две правнучки. Летом все приезжают, а Леночка и Павлик все лето живут у меня.

С уважением,
Иванчина