Капнист М. Р. В огне непоколебимы / беседу вела Л. Ельникова // Кино: политика и люди (30-е годы) : К 100-летию мирового кино / Роскомкино, НИИ киноискусства. – М. : Материк, 1995. – С. 175–179 : портр.

В 1990 году на втором фестивале актерского творчества, в Твери, вдруг появилась маленькая, худенькая, преклонных лет женщина с удивительным - смуглым, испещренным глубокими морщинами лицом. Скромно, но с каким-то особым изяществом одетая, она входила в зал. Обычно с кем-нибудь из своей украинской делегации, но случалось, и одна. «Кто это?» - спрашивали друг друга впервые видевшие ее. «Актриса из Киева, праправнучка Капниста... говорят, отсидела 20 лет». Мы ^ознакомились, договорились о будущей беседе - для этой книги.

...Она родилась в 1915 году в Петербурге, на бывшей Английской набережной. Бабушка жила в Судаке, на даче. В 1921 году семья Капнистов двинулась к ней.

«Когда появилась «чрезвычайка», - вспоминала Мария Ростиславовна, - было вывешено объявление: всем дворянам, титулованным особам прийти в ГПУ, иначе расстрел. Когда кто-то спросил отца - графа Ростислава Ростиславовича Капниста: «Ты пойдешь?» - он ответил: «Я не трус».

«Я умоляю, папа, не ходи!» Он ушел. А у нас был такой круглый стол. И вот я помню стакан - вдруг сам разбился на мелкие кусочки, как будто кто-то его ударил. Поздно вечером папа вернулся, но на следующий день его забрали. Потом его расстреляли... А тетю убили на моих глазах. Мне было около шести лет, но я помню лица тех людей. Один из них сказал другому, указывая на меня: «Смотри, какими глазами она на нас смотрит. Пристрели ее». Я закричала: «Вы не можете! У вас нет приказа!» Я тогда уже все знала. Три тысячи человек расстреляли за одну ночь. На горе Алчак. Никто не знает, что творилось в Крыму.

Мы голодали ужасно. Мололи виноградные косточки... спаслись дельфиньим жиром - один рыбак поймал дельфина...»

... В 1927 году заболела тетя, и Мария переехала к ней в Киев.

«В Киеве я закончила трудовую школу, мечтала о театре, которым увлекались все Капнисты. Вернулась в Ленинград и поступила в студию Ю.М. Юрьева при театре им. Пушкина. Но студию закрыли, и я снова вернулась в Киев. Вышла замуж и стала заниматься на финансовом факультете Института народного хозяйства. Учиться на финансиста было скучно, и я снова вернулась в Ленинград и стала студенткой театрального института.

В конце 1934 года черная весть ударила всех в сердце - в Смольном убили Кирова. Мы с мамой переживали эту трагическую весть. Нашу семью Киров знал. Я была немного знакома с ним и любила его, как и вся молодежь Ленинграда. Особенно студенты, перед которыми он часто выступал. Смерть Сергея Мироновича стала «прологом» репрессий, прокатившихся по стране. В Ленинграде началась массовая чистка от «ненадежных элементов». И я стала таким «элементом».

В один из лагерей Караганды - это место основали и обживали спецпереселенцы и мы, лагерники, - нас этапом пригнали ночью. Косы мои уже отрезали... Я уже хорошо знала цену ночным допросам, когда тебя или ослепляют и обжигают сверкающе-яркой лампой, или бросают в ледяную ванну. Знала, что бывает, когда тебя заприметит начальство... В женских лагерях были свои законы, может быть, ужаснее, чем в мужских.

В Карлаге я познакомилась с Анной Васильевной Темировой, невысокого роста, необычайно красивой женщиной - корнями из терских казаков. Мы подружились, и тогда я узнала, что она - жена Колчака. К моменту нашей встречи Темирова отсидела почти 18 лет. Анна была натура артистическая - лепила, рисовала. Вместе с ней ставили мы в бараке ночные спектакли. Женщины нас благодарили, и мы были благодарны всем, ибо это нас морально поддерживало.

Мы делали саманные кирпичи. Сначала не выходило, а потом по 180 штук задень наловчились делать. Изнурительная работа в невыносимой жаре, воды чуть-чуть, в бараках ночью нестерпимо. Начальник лагеря Шалва Джапаридзе охоч до лагерных женщин. Ночью присылал «сваху» из наших же, лагерных, и она приводила ему назначенных. Как-то приходит такая в барак и говорит: «Шалва помирает, просит тебя написать письмо его дочке». Я пошла... Когда он попытался меня схватить, ударила его от страха и ненависти... И Шалва решил отомстить. Конвойные бросили меня в мужской лагерь к уголовникам. Затаилась, жду. Подходит вразвалку старший. И где у меня сипы взялись. Крикнула: «Черви вонючие! Война идет! На фронте гибнут ваши братья, а вы дышите парашей, корчитесь в грязи и над слабыми издеваетесь. Были бы у меня пули...» Один предложил убить меня, но тот, кто верховодил, приказал: «Пусть говорит - не трогай!» Между ними началась свалка, конвоиры пришли, забрали меня.

Лежу на нарах, думаю в отчаянии: не выживу. И приснился мне сон, помню до сих пор: лежит мешок с зерном на дороге, а люди смотрят на него и не знают, как взять. Не пойму, как очутилась возле мелка, подняла его и закинула на спину. И для меня он показался легким, как пух. Раздала людям пшеницу... На душе стало легко, светло. Проснулась и поняла: сон вещий. Делай людям добро и станешь всесильной. С тех пор стараюсь так делать.

Этапы, пересылки, лагеря. Никогда не говорили, куда ведут, дознавались потом сами. Навсегда в памяти этап от карагандинского лагеря в Джезказган. Пустыня. Палящее солнце. Сильный ветер с песком... Люди мерли как мухи. Мучила всех жажда. Запомнилась казашка, которая вышла с кувшином воды. Ей разрешили напоить самых слабых.

Джезказган был чуть ли не самым страшным местом. Добывали уголь. Утром спускались в шахту, поднимались ночью... Нестерпимо болели руки и нога. Я была бригадиром. Однажды утром выписывала в конторе наряд и встретилась с конвоиром-казахом из карагандинского лагеря. Как же он воскрес? Ведь там, когда он выстрелил прямо в лицо той, которая отказалась стать его наложницей, мы сами скрутили его и живого засыпали песком... Узнав меня, ехидно усмехнулся и тут же начал страшно бить».

... 50-е годы встретила Мария Ростиславовна в одном из лагерей в районе Тайшета. Снега, сильные морозы. Колонна женщин под конвоем собак направлялась в тайгу на заготовку дров. Работа тяжелая, одежда худая, еда дрянная. Женщины хворали, часто умирали.

«Там я родила свою Радочку. Меня собирались отправить на другой объект, в другой лагерь. И вот я падаю из окна второго этажа, калечу ногу, только бы не разлучаться с дочкой. Тут новая беда: приглянулось мое дитя прокурорше. Начала обхаживать: отдай, она у меня человеком станет. А ты что ей дашь? Хочешь, заплачу тебе хорошо? Я решительно отказывалась, а страх сердце леденил.

Потом Раду взяли вольнонаемные, муж и жена, приезжали в лагерь, а жили возле пристани. От нас на пристань брали мужчин грузить мешки. Я, чтобы дочку повидать, одевала мужскую робу и грузила мешки. А Раду посажу на лавку у окна, чтобы видеть. Ношу и на дочку гляжу. И сила неизвестно откуда бралась.

Как-то, бросив мешок, увидела, что ребенка нет. Отключилась, тогда и обнаружили, что я не мужик. Начали допытывать, зачем переодевалась, что замышляла? Раду забрали, а куда - не сказали.

С отчаяния, казалось, разорвется сердце... Тут узнаю, что одна очень хорошая женщина выходит на волю. Прошу ее, умоляю найти моего ребенка. Есть, есть добрые сердца, хотя и рвалась она домой, но объездила округу и нашла мою дочку в детдоме под Красноярском. Была зима, морозы за 30, а она и товарняке ко мне в лагерь добралась. Я и попросила Валентину Ивановну, так звали эту женщину, взять дочку к себе, пока я не вернусь».

... Кроме работы было у Марии Ростиславовны еще занятие. Поздними вечерами разыгрывала пьесы, рассказывала романы, жизненные истории, сказки. «Ангелочек наш (так к ней обычно обращались), сыграй нам «Без вины виноватые» или «Бесприданницу», а то про графа Монте-Кристо расскажи». Пьесу растягивала на три, роман - на четыре вечера. Женские сердца теплели, глаза оживали, и ей становилось легче.

«Меня спасало, что мой друг Георгий Евгеньевич присылал посылки. Их появление было дивом, волшебной соломинкой жизни. Куда я ни попадала, как вездесущий дух он находил меня: объявлялся письмами, посылками. Каким чудом были эти посылки!

Сколько было за эти годы ужасного, тяжелого... Но были и встречи, осветившие душу на всю жизнь.

Надежда Ивановна Тимофеева, старая большевичка, из Ленинградского обкома партии. Участвовала в революции, встречалась с Лениным. Как убежденно она говорила, что все это скоро кончится, партия вскроет истинных виновников зла! А забрали ее тоже вскоре после убийства Кирова. В лагере держалась гордо и достойно. И за это ее особенно ненавидело лагерное начальство и уголовники. Гляжу - исхудала, не выживет. Как же помочь? Умолила одного проверяющего из Ленинграда перевести мою Надежду в зону поселенцев. В ту же неделю ей разрешено было по лесу пройтись. Надежда Ивановна пошла и не вернулась, нашли ее мертвой. Так погибла замечательная женщина. А сколько их бесследно исчезло в пропасти лагерей...

Еще одно знакомство - с Даниилом Фибихом, писателем, тоже ленинградцем. И он заболел и исхудал до костей. Я очень волновалась за него. Однажды вечером даже проведала его: переоделась в мужскую одежду, пошла за санями в мужской лагерь. Нашла в темноте. Ибо он был почти двухметрового роста и ноги свисали с нар. Умоляла его не умирать. А утром г. рассветом побежала в медпункт к сестрам Гамарник: спасите Фибиха, его уже, наверное, в коридор вытащили, пайку разбирают... Забрали его тогда в больницу, через трубку кормили, выжил Фибих...

К осени болезнь и до меня добралась. Лежа в больнице, видела: много женили каждый лень умирало. И что-то их очень быстро хоронили. И как так быстро успевали? А обнаружилось, что в гроб их только в больнице клали. А как вывезут из лагеря. покойниц «выгружали» из гроба в ущелье, и с «тарой» назад, чтобы использовать се для других. Экономили.

Сама не своя побежала к начальству, у меня, говорю, связи в Москве, не прекратите издевательство над мертвыми - доложу.

Тайшет - последний круг моего ада. Измученная и обессиленная. звала, что где-то растет дочка, которой уже три года.

В начале марта 53-го нас неожиданно всех вывели во двор. Вышел начальник лагеря и сказал, что умер Сталин. Что тут началось! Истерика, крики, рыдания. Что делать? Всех нас теперь расстреляют! Я протанцевала вальс, и все решили, что я сошла с ума. Я часто давала повод так считать. Начальник объявил: уголовницам - отдыхать, фашисткам работать. Так называли нас, кто по 58-й. Это была наибольшая обида.

1956 год. Долгожданная весть об освобождении. «Теперь вас уже можно выпустить, - с нескрываемой иронией говорит начальник лагерного пункта, - вы уже беззубые, без клыков...» А я ему в ответ: «Ну, зубы у меня есть. А вот что вы будете без нас делать?» Таково было прощание с Тайшетом. А впереди меня ожидало одно испытание...

На волю посчастливилось ехать пассажирским поездом. Зашла в туалетную комнату привести себя в порядок. Умываюсь, а из зеркала смотрит на меня незнакомая бабуся с короткой стрижкой, со сморщенным, опавшим лицом. Испугалась и выскочила в коридор, там офицер у окна, спрашивает: «Что с вами?» Я показываю на туалет - там какая-то старуха. Он открывает двери - никого. И тут я поняла: бабуся - это я. От такого страшного открытия подкосились ноги.

И вот московский вокзал. Иду и думаю, как встретит меня мой друг, что скажем друг другу через столько лет. Он не узнал меня... Я подошла ближе и чуть слышно сказала: «Юл, Юл». Как когда-то в детстве, когда играли в жмурки. Страшные конвульсии пробежали по его помертвевшему лицу. Кинулся ко мне, я его оттолкнула и побежала - мне было все равно: под поезд или еще куда. Друг догнал меня».

...Почти сразу после освобождения Марию Ростиславовну пригласили работать в кино. Вначале она снималась на Киевской киностудии им. А.П. Довженко. «Иванна» (1959), «Роман и Франческа» (1961), «За двумя зайцами» (1962) - вот самые первые фильмы с ее участием... А потом - «Олеся» (Мануйлиха), «Руслан и Людмила» (Наина), «Шанс» (Милица Федоровна) и многие другие. Актриса, обладавшая поразительными внешними данными, женщина, знавшая жизнь до самой последней ее глубины, способная передать, кажется, весь спектр человеческих чувств, - в любой, необходимой по драматургическому замыслу форме, от гиперреализма до эксцентрики, она вдруг «пришлась ко двору» современному кинематографу. Ее много снимали. Она почти не бывала дома. перелетая из Питера в Баку, из Баку - в Москву...

В Киеве, на премьере «Новых приключений янки при дворе короля Артура», переполненный зал сердечно приветствовал Марию Капнист, которая сыграла в фильме три различные роли, в том числе средневекового рыцаря. Режиссер Виктор Гресь так сказал об актрисе: «В трудных условиях создавалась наша картина. Жара в Исфаре была почти 50°, и единственной, кто не впадал в отчаяние, неутомимо трудился, была Мария Ростиславовна. Это замечательная женщина, с дивно красивым обликом, пронизала весь наш фильм добротой».

«В огне непоколебимы» - написано на фамильном гербе Капнистов. Сквозь жестокие испытания прошла эта женщина. И не сломилась, выстояла, ничем не запятнала имени своих предков.

Мария Ростиславовна Капнист умерла в 1993 году.

Публикуется по HTTPS://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=page&num=5639