С 30-х годов отец был связан с Норильском. Насколько я помню по рассказам мамы, в 1931 г. мой отец Александр Емельянович Воронцов работал в Норильской промысловой конторе. Через год в Заполярье родилась моя сестра Ира. В нашей семье даже дети знали, что отца в Норильск послал Сталин. Там отец и другие геологи нашли большие запасы медно-никелевых руд, о чем и написали самому большому начальству. После этого и было решено строить Норильский никелевый комбинат…

Первый класс я окончила в Москве. Учебный 1934/35 год и все последующие до выпускного класса я училась в Норильске. А потом мою жизнь определил Завенягин. Он сказал родителям, что я умею и люблю петь и что мне надо учиться музыке и пению. Владимир Климентьевич Котульский, крупный ученый-геолог, тогда отбывавший срок заключения в Норильлаге, написал письмо своей сестре Елене, солистке Большого театра, с просьбой послушать меня. Так я рассталась с Норильском, но не с норильчанами — с ними я дружу и теперь…

Лагерная жизнь, которая нас окружала в Норильске, нам, детям, казалась обычной. Мы не задумывались, почему колонны заключенных идут по утрам и вечерам по поселку. И только иногда некоторые события заставляли и нас, детей, почувствовать что-то неладное в поселке.

…Когда забрали самого главного начальника в Норильске Матвеева, потом Крахмана, мы, дети, очень переживали за своих друзей... Позже вместе с женами арестованных выслали и детей... Нам никто ничего не объяснял (не принято это было в те годы!), но мы очень хорошо понимали слово «забрали», как самое ужасное несчастье.

И еще одно потрясение помню. Обычный пейзаж: идут серые толпы заключенных. И вдруг в колонне я замечаю врачей И.3.Шишкина, А.А.Баева, В.Е.Родионова — они лечили и оперировали меня. Шишкин тоже увидел меня и приветливо помахал мне рукой. Я прибежала домой, и со мной случилась истерика, так я ревела. Мама с трудом успокоила меня... Родионову, спасшему многие жизни с первых дней пребывания в Норильлаге, со временем разрешили оставаться ночевать в больнице, а медицинских светил, академика Баева, хирурга Шишкина, каждый вечер уводили в казарму лаготделения.

…Как-то раз мы шли на лыжах, человек шесть, впереди наша толстушка Айка Табачникова. И вдруг она исчезла на наших глазах! Подходим: лыжи есть, а Айки нет. И только когда пригляделись к этому месту, заметили щель, в которую и провалилась наша подруга. Вытащить ее сразу не смогли — заледенела щель, стала скользить от часто спускающихся туда заключенных. Почему мы так подумали? А потому что внутри были лежаки, продукты. Возле лаза стоял мешок гречки, великоватый для такой входной дыры, а разобрать его еще не успели.

Мы на обратном пути думали, сказать или нет взрослым о нашем открытии? Понимали: заключенные или побег готовили, или место отдыха соорудили... Единодушно постановили молчать.

Заключенные никогда не обижали норильских детей. Мы и за грибами ходили далеко, и по-настоящему боялись медведей, а не зэков…

Школьные годы в Норильске были счастливой порой моей жизни. Учиться было интересно. Учителя были нам старшими товарищами — на переменках они катались с нами с горы! Какие балы у нас устраивали на Новый год, какие концерты мы давали в своей школе... Нас учили музыке, пению, рисованию, игре на инструментах, причем учили знаменитые высокообразованные люди, мы и не задумывались, что они были заключенными, — это было как бы за скобками нашей жизни. Помню обаятельного, обходительного пианиста Юрия Васильевича Киркорова... Много лет спустя (я уже консерваторию окончила и Строгановское училище) встретила его с женой в Рузе... Почему-то даже не подошла... Мне, уже взрослой, не захотелось тревожить его память о Норильлаге, который наверняка поломал его жизнь...

 На оглавление "О времени, о Норильске, о себе..."