Я родился в семье служащего в 1917 г. в Таганроге. Здесь прошло мое детство, здесь окончил семилетку, планово-экономический техникум. День окончания техникума совпал с днем смерти моего отца. В 1935 г. мать и двое моих братьев остались без средств к существованию. Я после техникума был направлен на работу в райплан Тифлисского райисполкома. Поскольку окончившие техникум с отличием имели право продолжить учебу, не отрабатывая положенных по закону трех лет, через год я стал студентом Московского планового института Госплана СССР. В 1940 г. я его окончил. По распределению был направлен в органы тогдашнего НКВД: так я попал на работу в Норильск. С небольшим перерывом я проработал в Норильске 17 лет, прошел путь от рядового экономиста планового отдела Норильлага до заместителя директора комбината по снабжению и транспорту — начальника Норильскснаба…

Надо сказать, учет в системе НКВД был идеальный. Утром развод на работы проходил в восемь утра. В десять часов у меня на столе уже лежали данные по четырем категориям. А — сколько трудоспособных вышли на работу. Б — сколько людей состоит на обслуживании лагеря. В — сколько на сегодняшний день больных. Г — сколько наказанных находится в ШИЗО (штрафных изоляторах). Смертность шла отдельной строкой. Больше нигде и никогда я не видел столь пунктуального учета...

Процент сволочей среди лагерного начальства в Норильлаге может быть был чуть повыше среднестатистического по СССР, но гораздо выше был процент человечности, сочувствия к осужденным, простой порядочности. Ну разве мог не знать начальник учетно-распределительного отдела лагерей (УРО), что его жена помогает красавице Людмиле, популярной в Норильске певице, встречаться с заключенным Валерием Буре, знаменитым вратарем сборной страны по ватерполо? В Норильлаге в большом почете была художественная самодеятельность, тут и познакомились вольнонаемная и заключенный, дед нынешнего известного Павла Буре. Кстати, у его прославленного деда был не менее знаменитый дед Буре, часовщик, чья марка и сегодня вызывает восхищение во всем мире.

Бывало, в Норильлаге кто-то из семьи был заключенным, а кто-то работал в политчасти, и каждый вел себя так, чтобы не навредить другому... Например, в Норильскснабе у меня работал заключенный Игорь Титович Передереев, а его родной брат был секретарем одного из горкомов партии на Урале, а самый старший брат был полковником авиации, заслуженным летчиком СССР. В Норильске я встретился с теми, с кем был знаком по Таганрогу: целый год я проработал заместителем председателя райплана одного из исполкомов Азово-Черноморского края. Леон Айвазов, заключенный, который стал потом главным бухгалтером комбината, был одним из секретарей Азово-Черноморского крайкома комсомола. В Норильске мы возобновили с ним дружеские отношения.

В Таганроге мы жили на одной улице с братьями Шапоренко, Иван был секретарем горкома комсомола Таганрога и вдруг исчез. Спустя несколько лет я случайно встретил его в Норильске. Впрочем, его брата тоже. За длинный рост Ивана звали не просто по имени, а «полтора Ивана». И вот однажды иду я на работу по Горной улице (я жил здесь в 12-квартирном фанерном доме) и вижу, как в колонне заключенных, которую тоже вели на работу, возвышается один-единственный человек. Я прибавил шагу, узнал Ивана и закричал:

— Иван! Я в плановом отделе, ищи меня!

По обе стороны колонны охрана заключенных с собаками идет. Она идет невозмутимо, а я рядом все кричу Ивану, пока он не обернулся. Охрана свое дело делает, а я кричу, пока не понял, что Иван меня узнал.

Через зэков 2-го лаготделения я установил с ним связь. Это был конец сентября — начало октября 1940 г. Я тогда уже знал, что и Завенягин вот также случайно среди заключенных увидел своего друга и, как мог, помогал ему, подкармливал прежде всего. Я тогда и рассудил: если Завенягину можно, то почему мне нельзя? Иван Шапоренко работал электриком во 2-м лагоотделении, я устроил встречу с ним в управлении комбината, передачу ему дал и потом систематически передавал ему еду.

В Дудинке в политотделе брат Ивана работал, о чем я и сказал Ивану. Он сразу попросил ничего не говорить о нем брату: ведь он на политработе, ему многое нельзя...

Так, через цепочку заключенных, мы общались с Иваном четыре года. В 1945 г. Ивана освободили, правда, из-за не окончившейся войны его освобождение задержали, но уж потом братья встретились с большой радостью. Система выживания срабатывала безотказно: ни родственники, ни сослуживцы старались не навредить друг другу.

В Норильлаге сидел известный на всю страну спортсмен Андрей Старостин, один из знаменитых братьев. Самый старший из них — Николай сидел в Магадане, Александр — в Воркуте, не знаю только, где Петр сидел... С Андреем Старостиным отбывал срок и муж его родной сестры Клавдии. Сколько замечательных людей собрал Норильск, и как велико было их влияние на жизнь стремительно развивающегося поселка...

Когда я уже жил и работал в Москве, однажды мне преподнесли удивительный подарок — альбом с фотографиями Норильска 1942 г. Он открывается панорамой Норильска. Говорят, что здесь не обозначены лаготделения. Это не так, их просто не видно на фотографии, охватывающей большую часть промзоны. Я думаю, что эта панорама просто не захватила лагеря. Вот улица Горная. Ее левая сторона — лаготделения, а правая — жилые дома, бутовые. Бут — это серый прочный камень. За 25-м заводом был карьер, где добывали бут. ДИТР — это своего рода граница, отделяющая вольнонаемную зону от лагерной. Совсем недалеко располагалось, например, 2-е лаготделение, где в свое время был проектный отдел.

С 1946 г. в Норильске появились женские лагеря. Горный лагерь — в 1948 г., где сейчас стадион. Временную электростанцию-2 превратили в спортзал, и туда ходил тренироваться командный состав лагеря…

Я работал в Дудинке начальником порта. В 1948 г. все, что было связано с водным транспортом, входило в зону моей ответственности. Помню, что получил телеграмму от министра внутренних дел Круглова. Содержание такое: к вам направлен английский пароход, груженный польским цементом. На борту 4 тысячи тонн, разгрузить их за 96 часов только силами вольнонаемных.

Сильно озадачила нас эта телеграмма. Дело в том, что в Дудинском порту вольнонаемных было всего человек 120-150, и все это были «взбесившиеся домохозяйки» — так иногда мы называли жен командного состава, которые не имели специальности, работали экономистами, в торговле, в кадрах. А нужны были крепкие мужики, человек 160, — тогда, может быть, и справились бы с разгрузкой цемента за четверо суток. Что делать? Звоню Звереву. Он говорит:

— Собери замов и посоветуйтесь, как быть в этой ситуации.

И вот собрались начальник оперчекотдела, зам. начальника по лагерю, руководители служб. Объяснил ситуацию. Все пришли к одному мнению: о вольнонаемных грузчиках не может быть и речи. Но как тогда выполнить поставленную задачу? Начальник оперчекотдела майор Василий Кондратьевич Павлов предложил:

— Подберем надежных заключенных и разгрузим корабль.

Зам. по лагерю капитан Михно продолжил:

— Оденем заключенных в хорошую спецодежду, военизированную охрану также оденем, вместо винтовок дадим на всякий случай пистолеты...

Тут же решили, что заключенным скажем всю правду — и про запрет министра, и про 96 часов, и про охрану с пистолетами. Собрали зэков в клубе лагеря, высказали им свои соображения.

— Поняли, что предстоит?

— Поняли, — отвечают. — Только дайте нам посоветоваться.

Через некоторое время заключенный от всех высказал просьбу:

— Мы постараемся и быстрее разгрузить цемент, вот только вместо солонины нам бы свежего мяса поесть, хотя бы по 100 граммов, да махорки просим по пачке в день...

Надо сказать, что в 4-м лаготделении держали 50 свиней. С махоркой и в Дудинке, и в Норильске было тяжело. Например, спичечный коробок махорки стоил в сентябре 1948 г. 100 рублей. Сравните: буханка хлеба стоила 20 рублей. Михно спрашиваю:

— Обеспечим грузчиков?

Покряхтел Михно и ответил:

— Найдем...

В Дудинке было много хороших специалистов, они за три дня сшили замечательную, как в американском журнале, спецодежду. Пароход разгрузили за 72 часа. На подъеме последнего груза стрела пароходного крана сломалась, мы подозревали, что наши грузчики это сделали намеренно — в два раза больше погрузили цемента, доставили его нормально, вот только стрела не выдержала и сломалась.

Когда английский пароход, прощально загудев, отошел от причала Дудинского порта, открылась удивительная картина: на воде плавали белый хлеб, пакеты, сигареты... Негры (нижняя команда парохода) и белые бросали нашим людям, как собакам, хлеб, шоколад и даже колбасу. Ни разу никто ничего не взял. То ли на это грузчики ответили сломанным краном, то ли еще почему-то. Но в тот же день всех заключенных, разгрузивших цемент с английского парохода, пригласили в лагерный клуб к накрытым столам: их угостили хорошим обедом из свежего мяса. Всем сократили срок наказания на 3 месяца, на полгода.

Меня наградили именными часами, и еще человек 20 получили подарки и грамоты. А докладывать, кто и как разгрузил английский пароход, мы не стали... Дело-то сделали.

…В проектном отделе, впрочем, как и во всех остальных коллективах, работало много заключенных. Гласности в годы Норильлага быть не могло, но негласно А.П.Завенягин своим примером и действиями как бы утвердил отношение к заключенному как к человеку, что сделать в военной системе было очень непросто. А он сумел. Это понимали и сами заключенные. Да я и сам ощущал их нормальное отношение к себе — никакой враждебности! Когда я был заместителем начальника Дудинского порта, часто во время грузовых работ без всякой охраны один ходил по баржам, спускался в трюмы пароходов — при желании меня нетрудно было утопить, убить... Но никто никогда никаких даже попыток таких не сделал, да и я сам чувствовал себя довольно спокойно в среде заключенных. Такое человеческое отношение к официальным врагам народа осталось и тогда, когда во главе комбината стали А.А.Панюков и В.С.Зверев.

 На оглавление "О времени, о Норильске, о себе..."