Во время прогулки подошли два человека...

Передо мной пожелтевшие от времени семейные документы... Вот удостоверение от 6 ноября 1941 года — оно выдано Махновецкой Полине Иосифовне в том, что она с детьми и ее сестра с детьми проживали в г.Ростове, откуда теперь эвакуируются. Удостоверение содержит просьбу оказывать «содействие в трудоустройстве эвакуированных членов семьи и обеспечении жильем» и ссылку при этом на постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР. Еще один лист с печатью: это копия вызова в Норильск, срочно посланного телеграфом на адрес Кашпир-рудника Сызранской области, где работала мама. Вызов подписан нач. отдела кадров Норильского комбината НКВД капитаном Кравчуновским, председателем исполкома Норильского поссовета Туманишвили. С этого документа 1946 года началась норильская биография мамы, сестры и моя. Отцовская началась раньше — в 1939-м.

Вот что отец писал маме в 1945 году: «В Норильске 70-75 тысяч жителей. Имеются две школы-десятилетки, строится третья. Горно-металлургический техникум. Три поликлиники, центральная больница, дом отдыха на Ламе и дом отдыха в Таежном. Есть Дом инж.-техн. работников и клуб профсоюзов, драмтеатр, два кино. Ходят автобусы и пригородные поезда. От Дудинки до Норильска 113 км. Ходят поезда регулярно, если нет снежных заносов. В Дудинку можно попасть следующими путями: пароходами из Красноярска 6-8 суток пути (летом), пароходом из Мурманска 8-9 суток через Баренцево и Карское моря, а самое простое лететь самолетом, вся дорога Красноярск—Дудинка занимает 6 часов. Это, конечно... наименее мучительный вид транспорта...»

Теперь-то я понимаю, что папа не хотел заранее пугать нас Норильлагом, куда нам предстояло ехать и даже перечислил, что входит в его ежемесячный паек. На нас, испытывающих постоянное чувство голода, произвели потрясающее впечатление основной список продуктов на месяц (крупы — 7,5 кг, рыба — 6,3 кг, мясо — 4,5 кг, жиры —1,8 кг, сахар — 1,4 кг, картошка — 18 кг) и литерный список, куда дополнительно входили мясо (3 кг), жиры (1 кг), сухие фрукты (1,5 кг).

...Я и сейчас помню удивительный вкус американской тушенки, которой угостили меня по дороге из Дудинки в Норильск и от которой у меня с непривычки после голодухи расстроился кишечник... Меня ожидала встреча с отцом, которого я еще не видел. Вернее, не мог видеть — я родился после ареста отца.

Мой отец, Махновецкий Иосиф Михайлович, родился 31 мая 1906 года. В 11 лет умер его отец, и мальчика взял в работники хозяин магазина, который знал семью и хотел ей помочь. Отец работал, как теперь говорят, курьером и помогал везде, куда его посылали на подмогу. Хозяин ко всем праздникам того времени отправлял его матери телегу с продуктами — мешок муки, зерна и т.п. Ежемесячно пацан получал небольшой заработок. Самое страшное, вспоминал отец, когда хозяин, крепко выпив, звал его:

— Ёсиф! Вот тебе 3 (а то и 5-10) тысяч рублей в конверте, найми извозчика, поезжай в банк и положи деньги на мой счет.

В то время это были баснословные суммы.

— Я иду и плачу, — рассказывал отец, — боюсь, чтобы деньги не отобрали.

В 1929 году отец окончил институт и женился. Инженер-энергетик, он работал на разных должностях в Ростовэнергоремонте, а в 1935 году стал главным инженером.

В эти годы в теперешнем Волгограде американцы строили спиртовой завод, а его котельную по договору должны были сдать монтажники Волгограда. Монтаж котельной явно отставал от монтажа оборудования завода, и, чтобы закончить монтаж котельной в оговоренный договором срок, туда был командирован главный инженер Ростовэнергоремонта И.М.Махновецкий. Все закончилось хорошо, и котельная была запущена в срок.

В августе 1937 года отец с матерью, оставив семилетнюю дочь Эвелину у сестры в Ростове, впервые за совместную жизнь поехали отдохнуть в Кисловодск. Во время прогулки по городу к ним подошли два человека, показали ордер и арестовали отца. Как особо опасного преступника, его посадили в одиночку в тюрьме, затем в одиночном купе доставили в Ростов-на-Дону, после чего его определили снова в одиночную камеру тюрьмы на ул.Горького. Не понимая, в чем дело, отец считал, что это какая-то ошибка и его, вот-вот разберутся, отпустят. Он не знал, что на его службу и нашей матери (она работала в одном из отделов прокуратуры секретарем) уже пришло сообщение, что арестован очень опасный враг народа.

Я родился в сентябре 1937 года. Вскоре мать вызвали на работу и сказали, что жена врага народа не может работать в прокуратуре. Мать положила сверток со мной на стол начальника и предложила ему забрать меня, так как ей кормить меня не на что. Это ее спасло: она не была уволена. Кстати, в 1986 году мне понадобилась копия справки о реабилитации отца, и я обратился в Ростов с просьбой выдать мне копию. Каково же было мое удивление, когда мне выдали две справки на реабилитацию — отца и матери. Я говорю, что мать никогда не сидела. И тогда мне показали документ, подписанный руководством НКВД г.Ростова того времени на арест матери как жены врага народа. До сих пор остается для нас загадкой, почему мать, Махновецкую Полину Иосифовну, 1909 г. рождения, не арестовали тогда. Кто или что ее и нас, детей, спасло?!

Срок — две с половиной тысячи лет...

Но вернусь к отцу, в 1937 год. Следователь объявил ему, что он обвиняется в связи с американцами и является особо опасным преступником. Из Ростова отца привезли в Москву и поместили в одиночную камеру Бутырской тюрьмы. Спустя несколько недель, во время которых следователи разными методами пытались убедить отца в виновности, он предстал перед судом «тройки». Вот как об этом рассказывал отец.

Его привели в хорошее, довольно большое помещение. Здесь стоял длинный стол, уставленный разными винно-водочными бутылками. За столом сидели три человека. За несколько метров до стола отца остановили сопровождающие его с обеих сторон стражники. Председательствующий, заметно выпивший офицер, спросил:

— Ну что, признаешь себя виновным?

Отец ответил:

— Нет.

Председательствующий как-то особо взглянул на стражника справа, и тот со всей силой ударил отца кулаком в ухо. Отец упал. Его подняли, дали в течение нескольких секунд прийти в себя, и председательствующий, не глядя на отца, которого с обеих сторон поддерживали, стал читать приговор:

— Сидоров Сидор Сидорович (фамилию отец не помнит), вы, как враг народа, приговариваетесь... к лишению свободы сроком на 15 лет.

Закончив читать приговор, председательствующий спросил:

— Приговор понятен?

— Понятен, — ответил отец.

— А что ты улыбаешься?

— А я не Сидоров.

— А кто ты?

— Махновецкий.

— А, ну это неважно, — и он зачитал точно такой же приговор уже на отца.

Стражники, держа Иосифа Махновецкого под руки, повели его по коридорам Бутырки и впервые за много месяцев втолкнули его в общую камеру. Здесь было много народа. Но почему-то его встретила тишина. Потом один из сокамерников как-то вкрадчиво спросил:

— Мужик! Сколько тебе дали?

Отец не сразу ответил. Сплошная тьма перед глазами... Как же так, за что осудили и дали такой срок? За что? С трудом держась на ногах, с глазами, полными печали, он наконец ответил:

— Пятнадцать лет!

И тут камера взорвалась гомерическим хохотом. Все гоготали, да так, что у людей от смеха чуть не текли слезы...

— Я замер, — вспоминал отец. — У меня такое горе! Пятнадцать лет украдено из жизни, а им смешно? Чуть очухавшись от ужаса, который у меня вызвал их хохот, я оглянулся и увидел, что у одного из сокамерников в руках мел и он на стене считает, сколько всего лет дали сидящим в этой камере. Когда он прибавил мои пятнадцать — получилось более двух с половиной тысяч лет!

Спустя некоторое время ввели следующего осужденного. Он, как и я, с болью в голосе еле выговорил свои пятнадцать лет... Когда их прибавили к полученной сумме, то я, как сумасшедший, уже хохотал до слез вместе с другими невиновными, но осужденными в этот день. В дальнейшем жизнь показала, что выжил в этот сверхкритический момент тот, кто смог смеяться...

Еще одно из воспоминаний отца. В одну из ночей, когда он сидел в одиночке в Бутырке, неожиданно в камеру впихнули какого-то седого мужика. Он был сильно избит и с трудом мог передвигаться. Оказалось, он вместе с Лениным делал революцию. Они проговорили всю ночь. Старик убеждал отца, что правда рано или поздно восторжествует, враги революции обязательно со временем будут наказаны. Он спросил у отца, подписал ли он признание своей вины. Когда отец ему ответил, что нет, ведь он ни в чем не виновен, старый большевик посоветовал:

— Подпиши. Получишь срок. А так тебя могут расстрелять. Я старый революционер, не имею права подписать. Пусть меня расстреляют (и его позже расстреляли), а ты подпиши и сбереги свою жизнь.

Ранним утром открылась дверь, и охранники увели старика. Отец так и не подписал обвинение...

После вынесения приговора Иосифа Махновецкого в общем арестантском вагоне отправили на Соловки. Соловецкий монастырь был образцовой тюрьмой. Идеальная чистота. Не дай Бог, охранник увидит какую-то грязь в камере. Раз в десять-пятнадцать дней всех заключенных выстраивали во дворе и по одному вызывали на выход с вещами. Тут же стояла машина, куда сажали всех, кого вызвали, рядом стояла еще одна — на ней был установлен пулемет. Машины уезжали, и через некоторое время в тюрьме была отчетливо слышна стрельба из пулемета.

...Началась финская война. Заключенные начали строить на Соловках аэродром. Территорию под него выбрали на месте кладбища, где были похоронены святые монастыря. Отец говорил, что все могилы вскрывали, в каждой находили золотые иконы, кресты и т.п. — все это сразу забирали охранники. В некоторых могилах лежали священники, похороненные много десятков лет назад, но они остались не тронутыми временем, как будто их только вчера похоронили. Это было удивительно.

Еще один эпизод из жизни заключенных Соловков заслуживает описания. Летом 1938 года лесом грузили судно, шедшее в Скандинавию. Заключенные писали кровью на загружаемом лесе «спасите нас», отрубали пальцы и закладывали их между пачками леса. Судно ушло. В лагере ничего не изменилось. Однажды прибыл новый этап. Его принимала почти вся охрана тюрьмы. Вдруг большая группа прибывших этапом сбросила телогрейки, под которыми оказались автоматы: в упор была расстреляна почти вся охрана тюрьмы. Затем из группы прибывших вышел человек и показал оставшемуся в живых начальнику тюрьмы документы. Прибывшие арестовали всю старую охрану, на посты заступила новая.

В начале лета 1939 года во дворе тюрьмы, как всегда, построили всех заключенных и стали по одному вызывать с вещами. В их числе вызвали и отца. Все знали, что раз с вещами, значит, на расстрел. Заключенных посадили в машину и повезли. Отъехали от тюрьмы полтора-два километра. Машина с пулеметом остановилась и начала стрелять в воздух... Тем временем машина с заключенными пришла в порт. Людей погрузили в трюм, и они поплыли в неизвестность. В пути очень много людей погибло от голода, холода и болезней. Мертвых просто выбрасывали за борт, а оставшиеся в живых прибыли в порт Дудинка. Отсюда своим ходом они дошли до строящегося поселка. Так летом 1939 года отец оказался в Норильске.

«Предлагаю вам должность главного инженера...»

Самых крепких заключенных отобрали для работы в угольной шахте на горе Шмидтиха. Отец попал в группу, которая на себе выкатывала вагонетки с углем из шахты на поверхность. В одну из ночей (а в Норильске летом и ночью день) отец, как обычно, выкатил свою вагонетку с углем и увидел охранника. Тот спросил:

— Ты Махновецкий?

— Я.

— Пойдешь со мной.

— Вещи брать?

— Не надо.

Они прошли по зоне к проходной. Здесь их дожидалась машина. Шофер увидел грязного, в черном угле, человека, вынул простыню, укутал ею отца, посадил в машину и повез куда-то. Спрашивать права не было, и поэтому Махновецкий сидел молча. В то время в Норильлаге была всего одна легковая машина — она возила директора строящегося комбината Авраамия Павловича Завенягина.

На ней и привезли отца к двухэтажному зданию управления комбината. Шофер проводил отца в приемную и завел в кабинет. За столом сидел директор комбината А.П.Завенягин. Он почти час расспрашивал отца о его предлагерной жизни — где работал, кем. В конце разговора Авраамий Павлович сказал:

— Иосиф Михайлович! Мы построили временную электростанцию и вот уже длительное время не можем ее запустить. Предлагаю вам должность главного инженера ВЭС-2.

Отец внимательно выслушал эти слова и ответил:

— Гражданин начальник! Я честно отработал десять лет, за что получил пятнадцать лет тюрьмы. Сейчас я работаю на шахте. Работа меня устраивает. Кормят хорошо. Я больше ничего не хочу.

Завенягин проводил его одним словом:

— Идите.

В коридоре отца ждал шофер. Он снова укутал его в простыню, посадил в машину, но почему-то повез в другую сторону.

«Значит, на расстрел. Сам напросился», — подумал отец.

Машина остановилась около барака. На ступеньках сидел здоровый мужик с усами.

— Заходи, — приказал он.

Отец вошел в помещение. В комнате было натоплено, стояло несколько ведер с горячей и холодной водой, корыто.

Прежде чем войти в эту комнату, в маленьком тамбуре мужик предложил отцу раздеться:

— Нет, нет... Раздевайся догола.

Он поставил отца в корыто и стал мыть его очень жесткой мочалкой. Это мытье он запомнил на всю жизнь... В тамбуре грязной, лагерной одежды уже не было. На стене висел прекрасный габардиновый костюм и даже висела шляпа.

— Одевайся, — сказал мужик. — Теперь мы будем жить здесь. Я ваш дневальный. Звать меня Гриша, фамилия Малоок.

Григорий Васильевич Малоок тоже был заключенным. В армии он получил военную профессию «слухача». Ему полагалось находиться впереди передовых позиций, чтобы вовремя доложить командованию о самолетах неприятеля. Однажды он находился на дежурстве на подступах к Москве. Появились немецкие самолеты. Григорий Васильевич неверно определил их модель и количество, за что и получил по пресловутой 58-й статье срок заключения — 10 лет. Он отбывал его в Норильлаге.

Григория Малоока все звали дядей Гришей. Отец очень подружился с ним, а дневальным он оставался у него до самого своего освобождения. В его обязанности входили все домашние дела — уборка, стирка, получение продуктов, приготовление обеда...

Утром отец уже бесконвойно вышел на работу главным инженером ВЭС-2. Проверив качество выполненных монтажных работ, всю схему временной электростанции, отец не нашел каких-либо серьезных недоделок, мешающих пуску станции. Тогда он стал внимательно следить за жизнью на станции и очень скоро все понял. Всеми работниками (естественно, заключенными) руководил Васька-губа — медвежатник «союзного значения». Это по его команде срывался пуск станции. Это его люди систематически принимали ворованные грузы, размещали их на станции, а затем продавали. Вот почему этим людям был невыгоден пуск станции. Отец вызвал к себе Ваську-губу и сказал ему:

— Я все знаю, все понял. Давай договоримся вот о чем. Срочно запускаем станцию. А я беру на себя ответственность за все украденное вами в течение суток, но через сутки все должно быть с территории ВЭС-2 вывезено.

Васька-губа согласился. И через несколько дней ВЭС-2 дала первый ток. Отца с тех пор стали звать Батей.

Здесь кстати рассказать об этом Ваське. Фамилии я его не знаю. Отец утверждал, что он был очень известным медвежатником. Чтобы он украл у кого часы, выкрал кошелек, ограбил на улице, обидел женщину — не дай Бог. Вот ограбить склад, банк, контору и т.п. считал делом воровской чести.

Мы едем к отцу

Вот какие детские воспоминания сохранила моя память. Июнь 1946 года, мы едем к отцу в Норильск. В Красноярске нас (маму, сестру Эвелину и меня) разместили в трюме парохода «Серго Орджоникидзе» (других билетов не было), и мы поплыли по Енисею в Дудинку. На одной из остановок (то ли Ярцево, то ли Подкаменная Тунгуска) на берег сошла семья. Освободилась двухместная каюта, в которую мы переселились из трюма.

Днем 12 июня судно «Серго Орджоникидзе» стало причаливать в Дудинском порту. Все пассажиры ринулись к борту: в толпе встречающих искали лица родных. Судно сильно накренилось. Матросы бегали и упрашивали людей перейти временно на другой борт, иначе судно может перевернуться. Но разве в столь долгожданный момент кто перейдет?! Ведь здесь ехали в основном семьи к мужьям, которых не видели много лет. Наконец судно причалило, но передать словами, что тут началось, не берусь... Воздух сотрясали крики... С нами ехала женщина с взрослой девушкой. На берегу мужчина, узнав в ней свою жену, заволновался: «Маша! Где Маша?» В волнении он показал рукой от земли рост дочери... Как же он удивился, когда жена подтолкнула вперед красивую высокую девушку: «Вот она, Маша!»

Моя мама в толпе встречающих не смогла найти мужа. Когда гомон стал чуть тише, она крикнула Машиному папе:

— А Махновецкого вы не видели?

Вдруг какой-то мужчина сильными руками раздвинул впереди стоящих, вышел вперед и крикнул:

— Я за Махновецкого!

В это время установили трап, и к нам с фотографией мамы в руке подбежал какой-то мужик с заячьей губой:

— Вы Махновецкая?

Невозможно передать накал страстей в тот день.

Мама ему ответила утвердительно, после чего он исчез. Через 10-15 минут до нас добрался еще один мужчина, который с берега кричал, что он за Махновецкого. Он представился:

— Гладилин Константин Александрович! Ваш муж приехать не смог и послал меня встретить вас.

Дядя Костя Гладилин, ведущий обмуровщик Норильска, к тому времени уже освободился, и отец попросил его встретить нас. Вместе с ним мы направились к нашей каюте. Мать в карман за ключом, а он исчез! Толкнули дверь каюты — она открылась, но каюта была пуста. Вещи пропали — все. Мать чуть не в обмороке, ведь мы едем к «сидящему» отцу.

Дядя Костя спросил, не подходил ли кто к нам. Когда мать сказала, что подходил мужчина с заячьей губой, он сказал:

— Не волнуйтесь! Пошли на выход, все будет цело!

Действительно, на берегу нас ждал дядька с губой. Он привел нас в зал ожидания порта. В зале не было ни одного человека, только стояли наши вещи, а у входа их охранял какой-то мужик. Оказалось, что нас встретил и доставил в полной сохранности вещи Васька-губа. Он сказал маме:

— Батя попросил вас встретить, дал вашу фотокарточку.

Потом мы узнали, что он со своими ребятами вошел в зал ожидания с нашими вещами и приказал всем срочно покинуть зал. Никто ему возражать не посмел, и мы одни ночевали в этом помещении до утра. Кстати, на берегу к нам подошли еще два человека — главный энергетик и главный механик порта, их тоже отец попросил по телефону оказать содействие в нашей встрече.

Утром поезд уходил в Норильск. Между Норильском и Дудинкой была проложена узкоколейная железная дорога. Мы вышли на крыльцо. Вдруг мама закричала и побежала по тропинке влево. Смотрю, идет какой-то человек. Мать повисла на нем, они обнимаются, целуются, а я сестру дернул за подол и спросил:

— Это кто?

— Наш папа!

Позже отец рассказал, что он пошел к Панюкову, директору комбината, и сказал ему, что приезжает семья, хотелось бы ее встретить. Панюков посоветовал отцу послать кого-нибудь из своих людей в Дудинку: «Почти десять лет не виделись, и одни сутки уже роли не сыграют. А то пойдешь в комендатуру отпрашиваться, они тебе наверняка откажут — только расстроишься». Отец так и сделал. Дядя Костя Гладилин поехал нас встречать, а отец пошел к приятелям выпить с горя.

— Домой иду, — рассказывал потом отец, — а около дома бегает дядя Гриша Малоок: «Где тебя черти носят? Тут телефон без устали звонит из комендатуры!» У меня хмель мгновенно улетучился. Звоню в комендатуру и слышу:

— Где вы ходите? Срочно сюда явитесь!

Дядя Гриша облил меня несколько раз холодной водой, и я пошел в комендатуру. Иду и думаю: семья в Дудинке, а меня сейчас могут забрать в лагерь или еще что-нибудь пакостное случилось... Захожу. Дежурный спрашивает:

— Махновецкий?

— Да я.

— Почему не доложили, что к вам семья сегодня ночью приезжает в Дудинку?

— Да я послал человека их встречать.

— Вот вам пропуск на поездку в Дудинку.

Отец, радостный и растерянный, звонит главному инженеру дороги, сообщает ему, что дали пропуск и он не знает, что дальше делать. Тот ответил:

— Иосиф! Иди срочно на вокзал. Я дам команду срочно для тебя выделить дрезину, остановлю все движение поездов между Норильском и Дудинкой, и ты через четыре часа будешь в Дудинке!

Так и сделали. Поэтому я смог познакомиться с отцом через 8 лет и 9 месяцев после своего рождения. Это было ранним утром в Дудинском порту.

Первое время мы жили около кладбища, под горой Шмидтиха. Там была комната у дяди Кости Гладилина. Затем переехали на ул.Севастопольскую в дом, стоящий слева от Вечного огня (хозяева квартиры уехали в отпуск и пустили семью, пока достраивали дом около ТЭЦ-1). К зиме мы переехали в дом возле ТЭЦ-1, построенный по приказу А.А.Панюкова, — для нашей семьи и еще двух семей — Иосифа Вартановича Шорова и Владимира Петровича Василенко. Квартира, в которой мы поселились, была «громадная» — три комнаты имели общую площадь 22 кв.м. Туалет на улице. Умывальник или на улице (летом), или в комнате — рукомойник.

Несколько слов о И.В.Шорове. Эта семья была очень дружна с моими родителями, и мы, дети, которым сейчас за 60, продолжаем эту традицию. Иосиф Вартанович воевал с фашистами. В одном из сражений их полк вынужден был отступить. Потом, перегруппировавшись, наши воины пошли в атаку и погнали немцев с территории, которую сдали отступая. Через некоторое время им сообщили, что часть для доукомплектования отводится в тыл. В «тылу» в связи с перевооружением всех обязали сдать оружие. После этого сослуживцев по одному стали вызывать в особый отдел. Все удивлялись, почему оттуда люди не возвращаются. Но ничего плохого и подумать не могли. Вызвали Шорова и зачитали ему готовый приговор: за отступление десять лет заключения. Сбоку уже стояли двое охранников... Так он попал в Норильск. Работал на монтаже ТЭЦ-1, уехал из Норильска после полной реабилитации, отработав много лет заместителем начальника турбинного цеха, а в последние годы — заместителем начальника управления «Стальконструкция».

Хорошо помню, как в первой половине декабря 1946 года кучер отца завез нам два ящика спирта и к нам повалили люди. Они поздравляли отца, желали ему всего самого наилучшего. С чем поздравляли, что за праздник — я своим детским умом тогда понять не мог. Лишь впоследствии я узнал, что в это время отец был полностью освобожден, отсидев девять с половиной лет. За хорошую работу его трижды представляли к наградам, а так как заключенным награды не присуждались, ему трижды «скостили» срок, всего на пять с половиной лет.

И потекла жизнь…

Отец, его сослуживцы и друзья всегда тепло вспоминали об Авраамии Павловиче Завенягине. Перед отъездом в Москву он подарил десять карманных часов с дарственной надписью — среди этих счастливчиков был и Иосиф Михайлович Махновецкий. Ему очень нравились часы на цепочке… Но, к сожалению, сохранить их не удалось. Однажды (это было в 1949 году) мы всей семьей ехали в Соцгород в переполненном автобусе. Перед остановкой парень, стоявший на подножке, за цепочку выдернул часы из брюк отца, спрыгнул и убежал… Отец очень расстроился…

…После освобождения отец работал заместителем начальника ТЭЦстроя, за-местителем начальника котельного цеха ТЭЦ-1. В 1956 году родители уехали из Норильска в Ростов-на-Дону. А через полтора года И.М. Махновецкого снова пригласили в Норильск на монтаж второй очереди ТЭЦ-1, где он проработал еще три года. Умер отец 13 мая 1969 года от кровоизлияния в мозг. Мама пережила его на десять лет.

Семья Махновецких была среди первых, кому разрешили приехать к отцу, отбывавшему срок по 58-й статье в Норильлаге. Потом детей в детсадах, школах становилось все больше. Они не задумывались над тем, что они дети заключенных (в семьях предпочитали это не обсуждать). В школе тоже детей не делили…

На берегу Енисея, около поселка Атаманово, комбинат построил дом отдыха для работников, а рядом два пионерских лагеря — для мальчиков и для девочек. Я ездил в Таежный каждое лето, начинал с девятого отряда (малыши) и закончил лагерную жизнь во втором — старшеклассником.

Семья Махновецких. 1966 г.

 На оглавление "О времени, о Норильске, о себе..."