Если проследить судьбы людей, ставших норильчанами, предстанет горькая история страны. И хотя я была вольнонаемной, время репрессий не обошло стороной и мою семью...

Я родом из крестьянской семьи Чащиных. Когда-то в конце XVII — начале XVIII века мои предки в поисках лучшей жизни с Дона перебрались в Сибирь. Так казаки (дед был капралом) стали сибиряками.

Вот фотография 1899 года . В первом ряду слева сидит врач, из семьи которого в нашу и попал этот снимок. Во втором ряду справа с ребенком на руках стоит моя бабушка Евдокия, рядом мама, Марфа Алексеевна, с сыном. В семье было понимание, что надо не только трудиться, но и учиться. Так некоторые члены семьи стали священнослужителями.

В семье Чащиных все дети учились какому-нибудь ремеслу, после 1930 года уехали работать в город, в деревне остались жить только мать с отцом да младшие — брат Костя и я. У нас был вместительный дом (семья-то большая!), лошадь, корова. Однажды отец возвращался из Казачинска. Мужик из соседней деревни попросил его довести, сел в телегу. Ехали и разговоры разговаривали. В это время к нам домой с Колымы приехал сын Федор погостить, вот сосед и спросил:

— Как там тунгусы? В колхоз идут?

— В тайгу, тундру убегают, у них же там стада оленей...

Поговорили еще о том о сем, сосед у своей деревни слез с телеги и пошел домой. А через месяц отца арестовали. Я этот день и сейчас помню. Мы сидели за столом — ужинали. Прибежал дежурный сельсовета, сказал, что приехали люди из Казачинска, отца зовут. Через короткое время вошли трое и отцу заявили:

— Вы арестованы.

— Как это? За что?

— Вам предъявят обвинение в Казачинске...

Мама собрала отцу котомку, положила хлеб с салом. Так забрали отца. А за год до этого меня выгнали из школы — во втором классе я проучилась только до 5 октября. Какой-то парень вошел в класс, подошел к учительнице. Она говорит:

— Лиза, подойди к столу.

Тут мне и объявили, что исключают из школы, потому что живем богато. Я заплакала и сказала, что у нас осталась всего одна лошадь да корова! Я так рыдала всю дорогу до дому... Моего брата Константина тоже не приняли в четвертый класс Казачинской школы, мы понимали, что слова «мест нет» — это отговорка.

Дорогой ценой спасся от ареста и наш дядя. Он был председателем исполкома, да на свою беду женился на поповой дочке. Ему прямо так и сказали: или она, или партия. Дядя отвез жену к ее родственникам, а сам вскоре уехал в Иркутск учиться. Если б остался — его бы все равно арестовали...

В 1931 году умерла наша мать, и мы с братом Костей остались в доме одни. Мне было 11 лет, а брату 14. Все имущество, корову, лошадь и большой дом у нас отобрали под предлогом уплаты налогов. В нашем доме поочередно размещались контора, школа, детский сад. Сейчас там живет бывший парторг колхоза. Нас с братом взяла семья Алексея, а потом мы уехали к старшему брату в Северо-Енисейск на золотые прииски. Вот тут-то Костя и пошел в пятый класс, здесь проучился до девятого, а десятый уже окончил в Енисейске.

Он учился отлично, братья помогали ему, очень хотели, чтобы он получил высшее образование. Они спросили Костю:

— Где хочешь учиться?

— Где учился Ленин.

И поступил в Казани в университет. Но поскольку там тогда не преподавали физику, его любимый предмет, Костю перевели в Томск. По окончании университета его направили в районную школу под Томском. На фронт хотел, не взяли: некому детей учить. Посылали в Тасеево Красноярского края, в Енисейск. А однажды вызвали в гороно края и предложили работу в Норильске. Так в 1944 году он набрал первых студентов в техникум и с ними и с семьей поехал в Заполярье, где проработал до 1960 года.

В 1946 году вместе с ним для набора студентов поехал Сергей Александрович Штейн — известен как писатель Снегов. Он был заключенным (осужден по политической статье), но входил в ту когорту высокопрофессиональных специалистов, с которыми считалось начальство комбината и лагеря. Потому и разрешили поехать Сергею Александровичу в Красноярск, когда он предложил привезти в Норильск свою богатую библиотеку. Получить книги почтой самому заключенному было невозможно, по справке зэка и свои книги не получишь — не выдадут. Брат для запроса дал Снегову свой паспорт. И тут происходит из ряда вон выходящее: Снегов сам с паспортом брата уехал за книгами в Одессу и явился с ними только через две недели. Что пережил брат, описывать не берусь, — пароход по Енисею ушел без них. Понятно, что Снегов не хотел подвести брата и потому о намерении съездить за книгами ему не сказал. Все в Красноярской конторе все понимали и молчали. Брат в нетерпении ждал Снегова, не сомневался, что тот обязательно вернется. Он встретил Сергея Александровича словами: «Убью!» — но был страшно рад его видеть. Снегов стал сразу предлагать варианты оправдания брата в подобной ситуации:

— Скажи, что потерял паспорт, а я нашел… Или я его у тебя украл…

Эта история им сошла с рук — помог авторитет Снегова и, конечно, результат: книги в мешках, столь необходимые для Норильска, поступили в техническую библиотеку комбината.

Последние годы жизни мой брат, Константин Чащин, преподавал в строительном институте Полтавы — заведовал кафедрой электротехники. Потом он переехал в Керчь к сыну. У него двое сыновей. К.И. Чащин умер в 1996 году в возрасте 82 лет. Моего брата до сих пор помнят те, кому он в свое время помог, с кем по-доброму общался...

...Однажды брат дал мне очень ответственное задание — встретить Тамару Потапову, побыть с ней столько, сколько надо, чтобы проводить ее на самолет до Норильска. «Приказ Зверева!» — несколько раз подчеркнул брат по телефону. В те времена мы умели не задавать не то что лишних, а вообще никаких вопросов, и я встретила молодую женщину, проводила до самолета. И только когда я сама уже работала в Норильске, узнала, что Тамара — дочь знаменитого деда Ветродуя, Михаила Георгиевича Потапова.

Тамара Михайловна стала мне доброй подругой, мы работали с ней в учебном комбинате, готовили кадры преподавателей. В комбинате было несколько классных комнат, где учили профессии слесаря, такелажника и другим, нужным для металлургии. Учили не только в классах, а в основном и по месту работы — в клубах, в комнатах при цехах. Найти преподавателей в Норильске было не так-то просто: вольнонаемных было мало и приходилось перелопачивать личные дела заключенных. Вот это были кадры! В отличие от вольнонаемных среди них было много людей с высшим образованием. Мы приглашали их вести занятия в учебном комбинате, что давало им возможность в какие-то дни отдыхать от тяжелого физического труда и иметь пусть небольшой, но все же дополнительный заработок.

Когда-то мой брат вытащил из лагерной мясорубки Потапова. Он очень подружился с Михаилом Георгиевичем, они доверяли друг другу. Константин пересказал мне семейную историю Потаповых, он же помог семье воссоединиться: к Михаилу Георгиевичу сначала приехала жена, потом дочь.

Михаил Георгиевич был русско-польских кровей. Его отец, богатый польский аристократ, полюбил простую русскую девушку. Жениться на ней он не мог, но участие в ее судьбе и своего сына принял самое активное: купил молодой женщине дом и даже выдал ее замуж. Когда Михаилу исполнилось семь лет, он взял его к себе в Польшу и дал ему отличное образование. Только после этого сын вернулся в дореволюционную Россию к матери. Работал в Москве, женился на машинистке, у них родилась дочь. В 1937 году, когда арестовали родителей, Тамара уже училась в университете. Ей пришлось перейти на нелегальное положение, чтобы дочь «врагов народа» не постигла участь отца и матери. Она поздним вечером «входила» через окно к тетке, и таким образом она не только тайком жила, но и тайком училась на вечернем факультете.

В Норильске Потапову помог, как ни странно, донос, в котором говорилось, что он тайком что-то пишет, считает, осматривает местность. Потапова вызвали к директору комбината, который, конечно, сразу понял, что в этом человеке бурлит какая-то творческая мысль. Вот тогда-то и выяснилось, что инженер Потапов придумал простое и очень действенное средство борьбы со снежными заносами. Придуманные им защитные щиты, установленные вдоль железной дороги на Дудинку, позволили сократить путь с 18 часов до 6-8! Так Потапов стал знаменит и получил имя дед Ветродуй.

У Потапова были непререкаемый авторитет и свободное хождение по территории промрайона. Когда брат узнал, что жена Потапова не вынесла тяжелого испытания колымских лагерей и у нее признали тихое помешательство, он посоветовал Михаилу Георгиевичу обратиться к директору комбината с просьбой перевезти жену к нему. Позже Зверев разрешил приехать к отцу и дочери. Тамара приехала в Норильск на год раньше меня. Мы встретились с ней в учебном комбинате, где вместе работали многие годы и где подружились…

…Мы продолжали дружить с Тамарой. Ее отца перевели из Норильска в Черногорку под Красноярском, где он и умер через два года. Тамара с мужем осталась в Норильске. Ее муж Семен Ильич Курков последние годы был главным инженером проектной конторы. Он окончил в Москве академию артиллерии. Получил диплом, но толком и прочитать его не успел — в академии его и арестовали. Мой брат вытащил его с тяжелых работ в лабораторию нового института. Семен Ильич стал первым лаборантом и преподавателем в горном техникуме. А брат был в числе первых организаторов норильского института, а также первых его преподавателей. К тому времени он уже сам окончил второй институт — Московский энергетический. Наша дружба с семьей Потаповых — Курковых продолжалась и в Москве. К сожалению, из жизни рано ушли мой муж, муж Тамары и она сама. Сейчас мы поддерживаем отношения с ее дочерью…

В актовом зале техникума (старый город) время от времени устраивали спектакли. Благодаря брату я могла посещать их. Приходила к нему в кабинет и ждала начала. Потом приходила в зал и стоя (народу было битком!) часа два смотрела спектакль. Иногда брат выносил для меня табуретку, если была возможность где-то ее поставить.

Выступали здесь артисты из заключенных, в их числе Г.Жженов и И.Смоктуновский. Они играли без костюмов — в чем были. До сих пор помню «Евгения Онегина», «Братьев Карамазовых», рассказы М.Зощенко. Даже анекдоты рассказывали!

Эти представления были только по субботам и тогда, когда удавалось подкупить охрану. Зрители собирали по рублю и договаривались с охраной, которая сидела с трех сторон зала. Начинали спектакль поздно — в 10.30 или 11.00 вечера. Помню, в первых рядах зрителей сидели главный инженер комбината Дарьяльский и другие высокие начальники. Конечно, здесь собирались только свои, но и они, чтобы попасть на субботнее представление, выдерживали настоящую битву...

Наверное, это было странное зрелище: на сцене артисты без костюмов и декораций, в зале вооруженная охрана НКВД и переполненный зал... В тишине звучат поэтические строки Пушкина, отодвигая куда-то зловещую реальность лагерного бытия...

И все же Норильск был интеллигентным и цивилизованным местом, хотя и называлось оно Норильлагом. Сейчас ни в каком общежитии не встретишь такого порядка, какой был в лагерном бараке у политических: чистота и аккуратность во всем. И сами они выглядели замечательно, даже если их одежда заштопана. Всегда внимательны и культурны, но без подобострастия. Готовность прийти на помощь просто потрясала. Например, мне нужно было периодически составлять отчеты по обучению профессии на производстве, а я ведь его не знала в тонкостях. Начинаю расспрашивать, а мне специалист говорит:

— Вам об этом, о том-то нужно написать? Я подготовлю отчет...

И напишет так, что все читающие его изумляются... А сколько я видела среди заключенных иностранцев! Красивые, образованные и обаятельные люди — так было жаль их! Сколько расстреляли их — наверное, не сосчитать...

Помню восстание заключенных в 1953 году. 8 марта остановился комбинат. Заключенные требовали, чтобы хоть как-то ограничить срок их заключения, прежде всего тем, у кого он давно истек... Приезжало начальство, дали обещание политическим, а потом стали выводить группы заключенных в тундру — туда, где сейчас магазин «Аян». Рассказывали, что их заставили рыть для себя могилы, потом ставили в ряд по краям и расстреливали людей...

Мой сосед, художник типографии, почему-то всегда знал, когда были эти расстрелы: он говорил мне об этом. Был полярный день. Я своими глазами видела из окна, как светлой ночью охрана вела заключенных. Со своего этажа дома, где на первом этаже и сейчас размещается универсам «Енисей», я видела лагерную площадку, на досках надписи «За что сидим?». Через некоторое время звучали выстрелы... Наверное, многие, как и я, не спали в такие ночи... Любимый город стоит на костях невинно обреченных...

Этот же художник, мой сосед, слушал «враждебные голоса». «Из-за границы передали», — говорил он и рассказывал про нашу лагерную жизнь. Весь Красноярский край опутан колючей проволокой — это я однажды слышала своими ушами. Ну, этой информацией нас удивить было нельзя. Но однажды сосед выдал нечто невероятное. Тринадцать заключенных из бывших начальников подделали пропуска и на шведском пароме уехали, переодевшись рабочими. За 25-м заводом нашли подземный ход, а в нем консервы, шоколад, раскладушки... Мы поверили в эту историю побега из Норильлага. Они же не в тундру бежали — это оттуда или на тот свет, или обратно в лагерь...

Я однажды на себе поняла, как страшно оказаться вдали от жилья в пургу. Начальник котлонадзора, преподаватель и я, как представитель учебного комбината, прибыли в Медьстрой — здесь нам предстояло принять экзамен у тех, кто станет кочегаром. 18 человек, осужденных по многим пунктам 58-й статьи, имевших высшее образование и даже ученые степени, отвечали на вопросы экзаменаторов так красиво и интересно, что поразили всех. Единогласно всем поставили отличные оценки, а я имела право поощрить их увеличением нормы хлеба до 800 граммов. Я проставила всем по килограмму!

Был март. Заключенных увели, а мы стали ждать вездеход. А он не пришел — началась пурга. Трое суток мы сидели в Медьстрое, где было нечего есть и даже не было питьевой воды. Это-то было не самое страшное, кругом снег. Мы растопили его. Телефона не было, прошел день-второй, и мы поняли, что нас даже не ищут...

...Решили добираться в сторону дороги… Прошли километр пути, пока до нас добрался транспорт. Оказывается, нас хватились только через три дня.
Но на этом история не закончилась. Меня вызвал начальник политотдела Кузнецов.

— Что это вы торгуете хлебом? С какой стати вы выписали заключенным по килограмму хлеба?

По молодости я осмелилась с ним спорить. Кузнецов оборвал меня словами:

— Идите объясняться к директору комбината!

И я записалась к Звереву на следующий день. И вот секретарь пригласил меня к Владимиру Степановичу. Зверев подал мне руку, посадил напротив, и я стала рассказывать о том, какие замечательные люди стали кочегарами, какой это тяжкий труд для интеллигентных людей с высшим образованием, а как они стараются работать, строят комбинат...

— Молодец! — сказал мне Зверев. Потом добавил: — Но все же хлеб надо экономить...

Оказалось, что Владимир Степанович хорошо и давно знал моего брата. И еще я поняла, что пожурил меня Зверев для проформы: он тоже жалел этих людей, потому что понимал, что это они, заключенные, строят Норильский комбинат.

История Норильска — страшная история. Впрочем, как и история Советского государства. Но и сегодня мы продолжаем любить Норильск и помнить людей, переживших здесь муки мученические. Мы всегда должны быть им благодарны за город, за комбинат, которому и сами отдали все лучшее — любовь, труд, молодость и свое здоровье.

 На оглавление "О времени, о Норильске, о себе..."