Нашу семью уговорил поехать в Норильск (за длинным рублем на пару лет!) бывший начальник отца. Они встретились в Москве, где мы тогда жили. Путь в Заполярье лежал через Красноярск, где родились мама, я и брат. Здесь родственники, пугая нас страшным Севером, пытались отговорить от поездки, но, поняв бесполезность уговоров, проводили нас в дорогу по Енисею.

В августе 1939 года наша семья добралась до Норильска. Отца приняли на работу мастером в Стальконструкцию при Норильскстрое, затем его перевели в контору металлоконструкции Норильского комбината. Сохранилась «Анкета специального назначения работника МВД», которую заполнил мой отец. Она содержит 52 вопроса, касающиеся абсолютно всех сторон жизни не только поступающего на работу, но и его родственников. Анкета — яркое свидетельство страшного времени, в которое довелось жить моим родителям.

В анкете эпиграфом вверху располагаются пункты рекомендаций по ее заполнению: писать подробно, четко и разборчиво, пропуски не разрешаются; на вопросы, не предусмотренные анкетой, но имеющие существенное значение, надлежало обязательно ответить в конце анкеты; она заполняется только лично; ссылки на подтверждающие документы обязательны.

Человек должен написать о себе буквально все, не только год и место рождения, социальное и семейное положение, партийность. Поступающий на Норильский комбинат обязан был сообщить, колебался ли он в проведении линии партии, состоял ли в других партиях, каких именно, с какого времени по какое, где и когда принимал участие в революционном движении до Октябрьской революции (и чем все это подтверждается)... Надо указать: если был под судом, где, кем и за что осужден, на какой срок и где отбывал наказание; если судимость снята, привести подтверждение документами; если лишали голоса, то когда и за что; если был за границей, то по какой причине уехал и возвратился; если имеются родственники за границей, сообщить о них все подробности и продолжается ли с ними связь.

Интересно перечисление пунктов в главе образование: «а) общее, б) специальное, в) партийное, г) военное, д) чекистское». Отдельной строкой идет основная специальность. Мой отец Иван Николаевич Вождаев чаще всего писал: не был, не имею, не лишался, не состоял... Он сообщал, что не вступал (ни по призыву, ни добровольно или по партийной, профсоюзной и прочей мобилизации) в Красную Армию и ВЧК-ОГПУ-НКВД-МВД, не находился на территории, занятой белыми в период гражданской войны, и на оккупированной врагом территории, в белых и иностранных армиях не служил, как и в старой армии, в плену и окружении не был...

И это еще не все! Все то же самое во всех подробностях надо было сообщить обо всех родных — правда, здесь добавляется кое-что, например: следует указать, чем семья занималась до революции и не применяла ли она наемную рабочую силу, каков источник ее существования, служил ли кто в полиции и охранке, был ли раскулачен или досрочно уволен из органов войск НКВД-МВД-РККА. Последний, 52-й вопрос такой: «Что еще желаете сообщить о себе, жене, родителях и родственниках?» Отец расписался в анкете 15 апреля 1950 года после слов: «За дачу ложных и неправильных сведений, требуемых анкетой, я предупрежден об ответственности».

Я прочитала анкету и как будто окунулась в атмосферу подозрительности, враждебности и доносов... А ведь после революции уже минул не один десяток лет... Страшно было жить моим родителям... Единственная польза для меня от анкеты оказалась в том, что здесь я нашла все данные о своих родственниках со стороны матери и отца — здесь официально зафиксирована наша родословная...

Такую анкету заполняли все, кто работал на комбинате, — ведь он был приписан к МВД СССР, и только в апреле 1953 года Норильский комбинат был передан Министерству металлургической промышленности, а потом Минцветмету.

…Иногда отец уезжал в тревожные командировки в Дудинку. Прибывал очередной этап заключенных, отец набирал из них сварщиков. Тут важно было из разговоров с зэками понять, что они умеют, и при этом не обидеть их. Бывало, что переговоры кончались трагически. После войны мы стали выезжать на материк к родственникам в Москву, Красноярск, Алма-Ату. Соседи, сослуживцы давали родителям списки поручений, и мы везли для них из отпуска одежду, обувь, много лука и чеснока. Все вольнонаемные помогали заключенным как могли, подкармливали их. У нас дома бывали уже освободившиеся з/к. Помню, в изучении истории мне помогал Андрей Сергеевич Раев, бывший преподаватель военной академии. Наша семья дружила с семьями Сафронец, Звягинцевых, Королевых, Фетисенко, Денцель — эта дружба сохранилась до последних дней жизни родителей.

Сергей Иванович Королев, когда был студентом Ярославского института, однажды на лыжной прогулке на снегу написал четверостишие запрещенного тогда поэта Сергея Есенина. Этого было достаточно, чтобы оказаться в Норильлаге. Галина Львовна и Иван Петрович Звягинцевы приехали в Норильск в 1943 году из Казахстана, где отбывали срок по политической статье, — там они познакомились и поженились. О драматических поворотах семейной жизни супругов Сафронец, Кронфельд в нашей книге уже рассказали Гретта Ольховская и Альбина Брилева. Всегда приятно было видеть влюбленных друг в друга Марию Никифоровну и Михаила Львовича Кронфельд. У них у первых появился внук Андрюша, в воспитании которого хотели участвовать все.

...Читаю дневник дальше… «50 год был самым плохим для охоты и хорошим в области рыбалки. В моей жизни тяжелее времени второй половины 50-х еще никогда не было». Я хорошо помню это время — тогда по второму разу стали сажать тех, кто уже раньше имел срок заключения. Тогда многие старались избежать этого, покинув Норильск. Мансуров уехал куда-то на Оку, Грамп — под Красноярск, а Королев спрятался в Апатитах… А ведь он тогда занимал вы¬сокую должность — возглавлял отдел труда и заработной платы комбината. Вот что тогда он написал в своем дневнике:

«Ведь кто лучше меня в Норильске знает труд и нормирование его — никто! И можно ли человека, знающего и отдающего все работе, только за то, что он был когда-то судим — причем судим за чепуху, за которую и судить-то нельзя (ну допустим, что он даже был виноват, так ведь прошло уже 10 лет, как его освободили, ему, заключенному, доверяли руководство отделом, в течение 9,5 лет после освобождения тоже доверяли, перед ним извинялись за пропуск в списке награжденных правительством), и вдруг — когда знают все цену человеку, говорят: «Мы, сам понимаешь, ничего не можем сделать, такое указание Москвы». Черт знает что такое…

Допустим, что даже по заслугам посадили человека, суд дал ему срок, он этот срок отбыл. Неужели после этого, какой бы человек ни был, без разбору он становится, в понятии Москвы, врагом… Врагом, именно врагом, которому доверять нельзя. Значит, меня, того, кто в 26 году сколачивал в деревне комсомол, да какой хороший комсомол, кто первый организовал колхоз «Красный пахарь», кто был в 18 лет зам. пред. горсовета, кого воспитала [далее идет жирно зачеркнутое слово]. Эх, как все прескверно! Что делается? …Темно… Как темно…»

Следующую запись Сергей Иванович Королев сделал 19 декабря 1951 года: «Я уже более трех месяцев как в Апатитах. Как хорошо, что мне удалось выбраться из Норильска. Здесь в тысячи раз лучше — меньше антагонизма, в неисчислимое количество раз… Я дышу здесь более или менее свободно… Хочется верить, что перегиб в Норильске есть дело рук его руководителей. …Мне так тяжело было познавать творимое в Норильске… Я уже скоро вновь уверую в то, что раньше никогда не вызывало во мне сомнений».

Семейство Королевых: бабушка Александра (в очках), ее дочь Инна Николаевна, е
е муж Сергей Иванович и их дети Лариса и Александр. 1955 г.

Когда я вспоминаю Сергея Ивановича Королева, своих родителей, их друзей, я понимаю, как судьба была к ним несправедлива. И все же они, люди сильного характера и духа, не сгибались от невзгод и прожили жизнь достойно. Так и хочется закончить словами Сергея Ивановича из дневника, где он описывает приметы погоды на завтра: днем облака высокие и барашками, ночью небосвод высоко, а горизонт близко — завтра хорошая погода… Как хочется, чтобы политическая погода всегда была хорошей в нашей стране.

 На оглавление "О времени, о Норильске, о себе..."