Когда я вспоминаю Норильск, память всегда приводит меня в Норильскую школу: под первым номером она поочередно располагалась в четырех зданиях. Помню почту, которая сгорела в 1942 году, техникум, Дом профсоюзов, театр, ДИТР и колючую проволоку, множество лаготделений, толпы заключенных в сопровождении охраны и собак... Мой отец — начальник, но з/к, и у многих моих подруг родители тоже з/к... Какие знаменитые и широко известные люди прошли через Норильлаг: Федоровский, Жак Росси, Гумилев, Козырев, Жженов и многие-многие другие...

Но вот парадокс — мы, дети, не чувствовали несвободы. Воспринимали лагерные порядки как должное — другого-то мы не видели... Но было еще что-то, как я теперь понимаю, о чем просто не задумывалась тогда, и это что-то исходило от директоров комбината. Мой отец Волошин Даниил Кириллович рассказывал с большим уважением о первом начальнике — Матвееве. Все очень жалели его, понимали, что и его арестовали и увезли из Норильска «ни за что», как и других политических. А когда приехал А.П.Завенягин, он со многими з/к здоровался за руку. Отец до конца дней своих был благодарен ему за то, что Авраамий Павлович расконвоировал его и дал работу по специальности, после чего отец совсем по-другому почувствовал себя. Это помогало жить в лагере, где каждая зона окружена проволокой, по углам которой стояли четыре вышки.

Папа рассказывал, что Завенягин расспрашивал его о семье, давал советы з/к без конвоя ходить только группами по 5-6 человек (он подписал им специальный пропуск) и не появляться на улицах вечером. Тогда папа с друзьями стали ходить в тундру, на озеро Долгое и Квадратное озеро. Они ловили рыбу и тем самым спасались от постоянного голода. Отец прошел настоящую академию выживания. Вместе сооружали небольшие плоты и рыбачили (благо тогда рыбы водилось много), собирали ягоды, грибы, всякую зелень и на зиму все это солили, мочили, спасаясь так от цинги... Ведь отец испытал все муки ада, когда в колонне заключенных шел пешком из Дудинки в Норильск, но каким-то чудом он дошел и выжил...

А я, дочь « врага народа», сидела за одной партой с Ирой Воронцовой. Мы знали, что она дочь известного геолога и большого начальника. К тому же она была первым ребенком, родившимся в Норильске. Ира была очень скромной девочкой и вела себя, как все мы. А каким событием в школе был подвиг Вани Бегаева: в 1944 году он один собрал 47 килограммов металлолома, за это его досрочно и торжественно приняли в пионеры. А ведь мы знали, что его отец тоже з/к.

Мы догадывались, что дети больших начальников материально жили лучше нас. Знали, что Олега, сына начальника комбината Зверева, единственного в 10-м классе приняли кандидатом в члены КПСС. Но правда и в том, что дети больших начальников были с нами равны в учебе, спорте, общении с ребятами и учителями. Начальник комбината Панюков летом был и нашим начальником — он возглавлял в Таежном три лагеря — для девочек, мальчиков и дошколят. ВСЕХ норильских детей, независимо от статуса родителей, каждое лето вывозили из Норильска в пионерский лагерь на берегу Енисея. Мы жили в больших брезентовых палатках, под брезентовой крышей за длинными столами обедали, ели досыта. Нас кормили настоящими овощами. До сих пор помню это блаженство после сухих спрессованных в барабаны по 5 килограммов морковки, картошки, лука... Правда, то ли из-за нашей скученности, то ли из-за того, что мыться было негде, у нас завелись вши: пришлось всех обрить наголо.

...Тяжелым было существование в Норильлаге и для взрослых, и для детей. И школа, и магазин, и Дом пионеров, по сути, работали в лагере, на его территории. Но какая бы это ни была жизнь, мы, дети, чувствовали, что нас любят и о нас заботятся. И этого нельзя забыть. Никогда!

В 1935 году арестовали отца. Только через 8 лет мама узнала, где папа. (Тогда мы жили в алтайской школе, где мама преподавала русский язык и литературу). Мы тут же собрались и поехали навстречу неизвестности в Красноярск. Помню солнце и тепло, теплоход «Иосиф Сталин». Ехали долго, наконец прибыли в Дудинку, где было пасмурно и еще лежал снег. Нас встретил дядя Стива, с которым я быстро подружилась, — так все звали Александра Сергеевича Лещинского. Папа встретить нас не мог, он замещал уехавшего из Норильска Шаройко. Отец подошел только к теплушке, которая довезла нас из Дудинки, поднял меня на руки и удивился:

— Легкая-то какая, килограммов восемь! Ничего, откормим!
Папа говорил, как он соскучился, а я глядела на него во все глаза: ведь отца я видела впервые. Он привез нас домой на улицу Октябрьскую. В 1941 году здесь было всего три дома — два бутовых (из местного камня) и деревянный дом, номер 46. Напротив стояла котельная, где мы брали воду. За котельной располагались три коттеджа, чуть дальше — военный городок. Удивительно, что при таком малом количестве домов улицу украшал памятник девушке. Она стояла на высоком (1,5 метра) постаменте в военной форме, пилотке и с винтовкой за плечом. Покрытая белой известкой, она отовсюду была видна. Не помню, по какому поводу и кто поставил ее. То ли военные — ведь началась война — в память о погибшей девушке, то ли еще по какому-то поводу... Во всяком случае, какой-то конкретной истории местного значения в памяти не осталось, может, ее и не было...

Мы поселились в деревянном доме в комнате, где кроме нашей семьи еще жил и Ненароковы. В 1943 году, перед рождением сестры Леры, мы остались в комнате одни. У меня сохранились удивительные воспоминания о первом норильском лете. Нас окружало благоуханное зеленое великолепие, от цветущих трав в воздухе стоял дурман, иван-чай вырос в наш, детский, рост, радовали глаз колокольчики, маки, жарки. Поблизости журчал родниковый ручей, а вокруг него рос мох, а на нем — клюквенные поля. Это был удивительно красивый и вкусный ковер! Мы ставили ветки цветов в горшки, банки. Эта красота и дома веселила душу яркими красками и запахами.

Каким-то удивительным образом в нашей жизни уживались контрасты. К нам бегала играть в лапту дочь Панюкова, мы ее звали Нелькой. Дочь Зверева приглашала нас к себе домой, и мы запросто бывали дома у начальника лагеря и комбината, а он приходил к нам в школу — сохранились его фотографии в окружении ребят. Но вместе с этим и сегодня не могу забыть длинные колонны заключенных по 6 человек в ширину и 20 в длину. Впереди, сзади и по бокам их сопровождала вооруженная охрана с 6-10 огромными овчарками. Иногда двое шли скованные одной цепью: правая нога одного, левая — другого. В ногу им идти не разрешалось, они шли по дороге из бутового камня в кандалах, лязг которых был невыносим для уха. А глаза мои и теперь еще помнят шестизначные номера спереди на ватных брюках и сзади на шапках и спинах заключенных. 25 тысяч з/к строят комбинат, а вольнонаемных только 2 тысячи. Эти цифры я узнала от папы.

В Норильске я окончила семилетку, техникум, по окончании института долго работала здесь обогатителем. Мне кажется, я имею моральное право сказать, что все директора комбината стремились быть и были в лагерных условиях человечными: у них просто не было другого выхода. С одной стороны, униженные и подневольные чутко откликались на добро, а с другой — начальники понимали, что и сами легко могут стать жертвой репрессивной системы.

Сначала Норильск представлял собой Нулевой пикет и его окрестности. Здесь располагались все службы, обеспечивающие жизнедеятельность населения. Потом родился Горстрой — началось строительство многоэтажных домов за озером Долгим. Самая первая школа с круглыми окнами была построена на Нулевом пикете. Одновременно с ней работала начальная школа без номера, предполагалось, что это четырехлетка — часть первой школы. Здесь я проучилась только в 1-м классе, а потом перешла в десятилетку на Нулевом пикете.

…В школу на Нулевом пикете я ходила вместе с папой — его Проектная контора была через дорогу. После занятий я любила бывать у проектантов. На первом этаже сидел конвой — он ждал окончания работы, чтобы вечером повести в бараки заключенных. Я помню Битадзе, он дольше отца сидел, очень скучал по детям, поэтому всегда старался со мной поговорить, чем-то занять…

…Дальше мои пути с одноклассниками разошлись – я поступила после 7-го класса в техникум. …Поначалу техникум располагался в здании ВОХРа. …Бывшие комнаты, где спала охрана, стали аудиториями.

…Палеонтологии я училась у Николая Николаевича Урванцева, математике – у известного ученого Фридриха Генриховича Шмидта. Технологию металлов преподавал Лев Шалвович Битадзе, механику — Лидия Ивановна Шапиро, неорганическую химию — Надежда Григорьевна Бараш, а органическую — Ангелина Эдуардовна Кайрович. Создатель техникума, организатор первых наборов студентов Константин Иванович Чащин вел у нас физику…

...В нашей двухкомнатной квартире жил освободившийся из заключения француз Жак Росси, на которого родители оставили меня, когда им надо было уехать.

— Вот твой опекун, — строго сказал папа, — слушайся его!

Дядя Жак хорошо говорил по-русски, много шутил, около шифоньера стоял его фанерный сундучок, всегда открытый, и потому нетрудно было увидеть там плитку шоколада, нарезанную на 16 частей булку черного хлеба и сухари. Он сказал, что скоро приедут мои родители, я к тому времени должна быть готова к осенним экзаменам. Дядя Жак повел меня к Русиновым. Актер Русинов играл на сцене норильского драмтеатра, а его дочь Таня училась со мной в школе, но классом ниже. Мы пришли к ним для того, чтобы их приятели Антонина Аркадьевна Фаюткина, директор школы рабочей молодежи, и математик той же школы Эдуард Иванович Штефан позанимались со мной. Мы попили чаю, и все устроилось. Так, при поддержке этих людей, прежде всего Жака Росси, я перешла в следующий класс.

Но вдруг Жак Росси исчез, оставив меня на соседку Скороходову, ее муж работал в Первом отделе. Однажды, когда я мыла в подъезде пол, увидела, что с крыши в мою квартиру спускается мужчина. Я бросила тряпку и потихоньку пошла домой. Мужчина стоял у нашего приемника и что-то говорил. Я испугалась и побежала к тете Оле Скороходовой. Та тут же позвонила мужу на работу:

— Георгий, что делать?

— Пусть Нина пойдет к себе и подольше поговорит с ним. Задержите его!

Хорошо сказать это взрослому, но каково школьнице?! Я вернулась в квартиру, предложила попить чайку. Узнала, что это дядя Коля и он очень торопится. Короче, задержание не состоялось — гость тут же ушел. Потом говорили, что он вышел из подъезда, зацепился за «воронок» и уехал. Не нашли его. Но дядя Жора поблагодарил меня за обнаружение шпиона, который должен был вылететь самолетом с вальковского аэродрома, и дал мне премию конфетами.

Жак Росси и Нина Данииловна Волошина-Куц в гостях у Жака.
Париж, 1996 г.

После этого случая я больше не видела Жака Росси. Чемодан его тоже исчез из нашей квартиры. И только много позже я узнала, что тогда произошло.

В 1993 году (я уже жила во Франции) мы с мужем пошли в редакцию газеты «Русская мысль». У редактора Ирины Илловайской я поинтересовалась о Жаке-Робере Росси. Я уже знала, что он издал «Справочник по ГУЛАГу», известный во всем мире, в котором отразил свой горький лагерный опыт. Оказалось, что он приятель Ирины. Она взяла мой телефон и обещала сказать Жаку обо мне. Вечером того же дня он позвонил.

На кухне у Жака Росси Владимир Терентьевич Куц. Париж, 1996 г.

— Нина, это ты? — удивленно спросил Жак на хорошем русском языке. — Та самая девочка из семьи Волошиных?

Договорились о встрече у меня. Мы много говорили, вспоминали Норильск, общих знакомых... И я, конечно, не могла не спросить о его исчезновении:

— Куда и когда вы уехали?

— Это меня уехали, — засмеялся Жак, — в Среднюю Азию...

Года через четыре мы встретились еще раз, но теперь уже у Жака. Он жил в скромно обставленной двухкомнатной квартире. Жак пригласил нас на кухню — по всему было видно, он здесь работал. В тот день он позволил себе немножко посетовать на судьбу... Ведь после 25 лет лагерей в СССР он, когда-то богатый гражданин Франции, вернулся домой ни с чем — ни трудового стажа, ни накоплений... Родина предоставила ему бесплатное жилье, проезд на транспорте, лечение и небольшую пенсию. На жизнь не хватало, и он стал работать...(Когда этот материал готовился к печати, пришла печальная весть: 26 апреля 2004 года скончался Жак Росси. Его похоронили на польском кладбище)

В доме престарелых у Жака Росси. Вручение ему книги «О времени, о Норильске, о себе...» с дарственной надписью Г.И. Касабовой. Париж, 2003 г.

Начав разговор на эту деликатную тему, мы тут же и закончили ее. Я не решилась расспрашивать Жака, только остро кольнуло в сердце: как же наше государство виновато перед этим Человеком мира! Сломало судьбу незаурядного человека, энциклопедически образованного, знающего языков двадцать. И даже теперь спецслужбы наверняка пользуются его умом, памятью и знаниями, изучая «Справочник по ГУЛАГу», изданный после того, как Жака Росси наконец-то выпустили из страны, чьим подданным он никогда не был. Интересно, какими деньгами Российская Федерация компенсировала его многолетние муки? Боюсь, никакими...

Я не устану удивляться и восхищаться такими людьми, как Жак-Робер Росси, Георгий Степанович Жженов, Лидия Русланова, Валерий Буре... Первое здание драмтеатра стояло на Нулевом пикете. Здесь выступала норильская звезда Нина Попова (ее популярность в те годы можно сравнить только со славой Аллы Пугачевой). Наверное, это бил сценический псевдоним Людмилы Ермовны Буре, жены тогда знаменитого спортсмена Валерия Буре и бабушки не менее известного сегодня Павла Буре. Она была тогда необычайно красива и похожа на грузинку, а пела песни и исполняла главные роли в опереттах так блестяще, что у зрителей ладони горели от продолжительных аплодисментов.

Помню зажигательный концерт в ДИТРе Лидии Руслановой. Свои неповторимые «Валенки» она пела в валенках, а на плечах ее был ажурный платок. Выплясывала она так же здорово, как и пела. А когда на гастроли к нам прилетела певица с чудным голосом и незабываемой фамилией Пантофельничецкая, она поставила условие — первый концерт перед заключенными. Иначе она уедет. Ее условие Зверев выполнил. Встреча с ней была настоящим потрясением. В исполнении певицы я впервые услышала «Соловья» Алябьева, русские романсы... Это был праздник для души и сердца.

А как я была влюблена в Георгия Жженова! Однажды пришла к дяде Джею (так мы звали проектанта Георгия Георгиевича Старицкого), а следом за мной к нему зашел мой любимый артист. Я замерла и во все глаза уставилась на него. Высокий, со спортивной осанкой Георгий Жженов был в кожаной куртке и таком же шлеме. Он приехал на мотоцикле и у дяди Джея интересовался какими-то техническими вопросами. Они недолго поговорили как автомобилисты, и Жженов распрощался с нами. Старицкий кроме машин и мотоциклов еще всерьез увлекался фотографией, я и пришла-то за ними, потому что он фотографировал нашу семью. Вот у него-то я и увидела фотографии Жженова и, конечно, попросила для себя. Они стояли у меня на столе не один год...

 На оглавление "О времени, о Норильске, о себе..."