«Мне поручено организовать в Норильске УКП ВЗПИ»

«За нами слава ходит следом и дело следственное носит». Эти строки Игоря Губермана всякий раз приходят на ум, когда читаешь документы о судьбах первостроителей, проектантов, внесших свой посильный и сверхсильный вклад в возведение заполярного города-комбината.

Много лет настоящая фамилия организатора Норильского индустриального института была неизвестна. В картотеке Т.Я.Гармаша, находившейся в городском музее, его фамилия была дана с ошибкой (Корпачев). Первым, кто прояснил эту загадку, был Сергей Львович Щеглов (Норильский) — журналист, исследователь, норильчанин лагерных лет. Он назвал правильную фамилию организатора института — Корначев. Почему же этот человек долго был неизвестен в написанной позже истории института? Эту историю мы попытаемся прояснить.

Основные сведения о Корначеве были почерпнуты из его личного дела, хранящегося в архиве комбината и найденного Аллой Борисовной Макаровой, сотрудником музея.

По биографии Владимира Михайловича Корначева можно изучать историю Отечества в основных ее чертах.

Родился он в Черниговской губернии в конце позапрошлого века. Бедная крестьянская семья в годы столыпинской аграрной реформы переселилась в Оренбургский край. В автобиографии Владимир Михайлович писал: «Весной, в половодье, отец отправился в Оренбург хлопотать ссуду для переселенцев. Перейдя реку вброд, простудился и умер».

Четырехклассную школу Владимир Корначев окончил с похвальным листом, трудовую биографию начинал мальчиком на лимонадном заводе. Первая мировая война, отчим — на фронте, единственный кормилец в семье — неокрепший подросток. Работает он на железнодорожном строительстве, в том числе и в Мурманске, а там были «сильное истощение, малокровие, цинга. Вернулся обратно домой без гроша в кармане. В 1917 году началась революция, в которой я с самого начала принимал активное участие».

Корначев был участником переворота и первым секретарем поселкового Совета. Затем — в Красной гвардии. Сначала было крещение боевое — против Дутова, Колчака, Деникина, потом партийное — вступление в РКП(б). Из анкеты Корначева: «...до конца своей жизни останусь исповедующим материалистическое мировоззрение». Это была уже новая вера. А старая? «С 1913 года я являлся безбожником, а с 1917-го сознательно антирелигиозником». Кто теперь заметит эту разницу в терминах? Помнится, последний генсек М.С.Горбачев однажды выразился: «У нас сейчас плюрализм, и тут двух мнений быть не может!»

По рекомендации Оренбургского губкома в начале 20-х годов Владимир Михайлович Корначев поехал в Москву учиться на рабфак, где «часть реакционной профессуры и старого студенчества встретила враждебно рабфаковцев, но нашей парторганизации с помощью передовой профессуры и т.Луначарского удалось перебороть эту враждебность».

Учился Корначев одновременно во многих местах: на механическом факультете МВТУ, в Литературном институте, на курсах английского языка, занимался в кружке по истории и организации профдвижения... При этом была активная работа в парторганизации.

В 1926 году начал преподавательскую деятельность в Центральном институте труда и в том же году «исключен из рядов партии за пассивное отношение к партработе как балласт».

Как же так? «Революцией мобилизованный и призванный», крещенный в «буче боевой, кипучей» — и вдруг балласт? А не научился Корначев партийному единомыслию. Помню когда-то, тому уж лет тридцать назад, во времена махрового застоя, я спросила у своего профессора истории Томского государственного университета: «А что такое полное единодушие партии и народа?» Он ответил не колеблясь: «Полное единодушие возможно только на кладбище!» Не боялся. Правда, потом, на профилактической беседе в КГБ, мне сказали, что мы про вас все знаем...

Корначев писал в анкете: «Во время внутрипартийной дискуссии был сторонником оппозиции по некоторым вопросам платформы: индустриализации, внутрипартийному режиму и борьбе с кулачеством». Теперь мы знаем, откуда взялся анекдот про умного партийца, который никогда в уклонах не участвовал, ибо уклонялся вместе с партией. Когда читаешь такие строки, становится понятно, что по закону большого пасьянса, описанному А.И.Солженицыным, ареста Корначеву было не избежать.

В ответ на вопрос анкеты о причинах ухода с должности зав. кафедрой, и.о. профессора Рубежанского химико-технологического института Донецкой области Корначев написал: «Не уходил. Арестован по оговору отсталых студентов». Это октябрь 1937 года. Май 1938 года: ст.58, п.10, 11, срок 8 лет. Традиционный набор советского интеллигента этих лет.

Анкету и автобиографию обычно писали только «вольняшки», в число которых попадали и бывшие з/к, освободившиеся по окончании срока, при оформлении на работу на НКВД (Норильский комбинат внутренних дел). И вчерашние заключенные впервые получили возможность написать о том, что никакие они не враги народа, и в той или иной форме выразили свое отношение к пребыванию в НКВД в качестве невинных жертв.

Вот как Владимир Михайлович ответил на вопрос анкеты о своем «чекистском образовании»: «Не имеет. Практику следственной работы и ИТЛ наблюдал с 1937 по 1945 год». В общем, безграмотным по факультету внутренних дел себя не признал.

Норильлаговцем Корначев стал в 1939-м — в год «завенягинского призыва». ГУЛАГ по просьбе Завенягина выискивал в огромной зэковладельческой империи специалистов, ибо только с их помощью можно было выполнить планы возведения заводов и спасти себя. Невыполнения планов боялись начальники любого ранга во все годы советской власти. Напомню, что за последний, «матвеевский» год подконвойное население увеличилось на 5 тысяч человек, а в первый «завенягинский» год — на 10 тысяч.

Владимир Михайлович попал в проектную контору начальником проектного кабинета.

В Норильске почти все великие дела начинались в лагере, многие из них — в проектной конторе, где работало около 800 человек. Там-то и возникла идея организации технического образования, которая могла показаться дикой только тому, кто плохо представляет себе, какой зыбкой была в Советской стране грань между тюрьмой и волей. Когда образовалась социалистическая система, то она несколько десятилетий называлась «социалистический лагерь», пока советские идеологи не исправили эту, как им казалось, чисто фразеологическую ошибку.

Шла Вторая мировая война. В Норильске строительство имело огромный фронт работ. Первым курс лекций для энтузиастов-практиков по колебаниям фундаментов, сооружений и машин стал читать Ф.Г.Шмидт, инженер механической группы. Лекции эти, читаемые в свободное время, дополнялись курсом других дисциплин.

С 1945 года это начинание стал опекать отдел подготовки кадров комбината, появился и заведующий — В.М.Корначев, старший инженер механической группы. У него был большой опыт педагогической деятельности, когда после окончания МВТУ он преподавал ряд технических дисциплин в трех-четырех вузах Москвы одновременно. Он-то и стал первым хранителем печати первого норильского вуза.

Известно, что в работавших в Норильске геологических экспедициях первооткрывателя норильского месторождения Н.Н.Урванцева начала 20-х годов были студенты Томского политехнического училища, которые принимали участие в строительстве первого норильского дома. В личном деле Корначева найдена следующая выписка из приказа № 10 по заочному отделению Томского ордена Трудового Красного Знамени политехнического института им.С.М.Кирова от 6 сентября 1947 года:

«Утвердить доцента Корначева В.М. заведующим учебно-консультационным пунктом заочного отделения Томского политехнического института при Норильском комбинате МВД СССР.
Профессор А.А. Воробьёв».

Так Томск чуть не стал alma mater норильских студентов. Но уже 16 января 1948 года директор Всесоюзного заочного политехнического института С.Плоткин подписал доверенность Корначеву «на получение штампа и печати Норильского отделения института». Под бдительным оком политотдела.

В состав комиссии по предварительному рассмотрению заявлений для поступления в институт вошли Еременко, Фатеев, Сорокин, Урванцев, Цейдлер. Заместителем председателя комиссии был доцент Корначев, а кто же стал ее председателем? Кто-нибудь из профессоров, академиков? Увы. Им стал зам. начальника политотдела Кокорин. Какое это имело значение? А такое, что ни заключенных — работников проектной конторы, ни отбывших срок по 58-й статье в студенты не брали. Только позднее это правило было изменено. Иначе не стал бы С.Л.Щеглов студентом УКП ВЗПИ.

В автобиографии Владимир Михайлович написал: «Мне поручено организовать в Норильске УКП ВЗПИ. Работа эта выполнялась мною весьма прилежно и добросовестно — все свои силы, время и способности я отдал этому делу, поэтому и результат получился неплохой — студенты, диссертанты и преподаватели набраны, все учебные занятия организованы и проводятся».

Было набрано 124 студента, 40 человек — на курсы по подготовке в вуз. А факультетов было аж девять: геологоразведочный, горный, инженерно-экономический, металлургический, механический, строительный, химико-технологический, электрофизический и энергетический.

1 октября 1947 года начались регулярные занятия. Следует отметить, что в том же, 47-м состоялся и первый выпуск Норильского горно-металлургического техникума. А преподавателей хватало? Еще как! На зависть столичным вузам, откуда эти кадры «выбыли».

На каждого преподавателя собиралось досье, отдел кадров слал запросы на материк. Следы этих действий есть в личном деле Корначева. А чего стоило ему вырвать у Кокорина разрешение на работу в институте тех лекторов, которые еще были заключенными!

Корначев же подписывал и особые удостоверения таким преподавателям на право ношения волос. Подумать только! Сейчас это звучит просто фантастически, но ведь это все было...

Помню, как профессор Томского университета рассказывал, что в годы так называемого культа личности общественные дисциплины в вузах читались по тексту, заверенному печатью Первого отдела. Вера Константиновна Паузер передала мне несколько методичек ВЗПИ. Ее отец, К.А.Коровин, преподаватель УКП, пользовался ими с конца 40-х годов. Вот список литературы к курсу «Подземная разработка рудных и россыпных месторождений»:

1. Основная литература: И.В.Сталин «Речь на предвыборном собрании избирателей Сталинского избирательного округа г.Москвы. 9 февраля 1946 года».

2. Дополнительная литература: Е.П.Прокопьев «Разработка рудных и россыпных месторождений подземным способом» (Металлургиздат, 1944 г.).

Вот такие порядки нынешним студентам уже и не объяснишь, для них это «китайская грамота».

В 1947-1948 годах закончились десятилетние сроки заключения тех, кто был посажен в годы большого террора. Власть решила, что свобода заключенным вредна, и начались так называемые вторичные посадки. До Норильска эта кампания докатилась к 1949-1950 годам, когда закончилась бесконвойная свобода для большинства преподавателей института. В.М.Корначев был уволен с работы с формулировкой «за невозможностью дальнейшего использования», так как был осужден по 58-й статье. В.С.Зверев, директор комбината, подписывал огромное количество приказов об увольнении таких работников.

На языке чекистов это называлось укреплением кадров. В УКП их так укрепили, что после изгнания всех «нечистых» институт несколько месяцев не работал из-за отсутствия необходимых преподавательских кадров.

18 сентября 1950 года Корначев был отправлен в «пожизненную ссылку» — вот что определяло такому контингенту МВД. В его личном деле хранятся запросы о стаже работы из Усть-Каменогорска (Казахстан), датированные 1958 годом. Далее — ничего!

20 декабря 1958 года вышло постановление Совмина СССР № 1371 о переводе Московского института цветных металлов им.М.И.Калинина в г.Красноярск и об организации вечернего факультета этого института в г.Норильске. Приказ о его размещении подписывал уже другой директор комбината — В.В.Дроздов. А в январе 1962 года был открыт в Норильске вечерний индустриальный институт.

...Я читала писаную историю этого института. Друг академика В.И.Вернадского Н.М.Федоровский там назван, а имени Корначева нет. Однако полагаю, на фасаде здания, что на ул.50-летия Октября, вполне хватит места для мемориальной доски тем, кто организовал в городе высшее образование.

«На право ношения бороды»

В 2003 году исполнилось сто десять лет со дня рождения Михаила Георгиевича Потапова. Талантливый инженер-путеец, изобретатель, заключенный, реабилитированный посмертно, норильчанам он известен как дед Ветродуй, вдохновитель и организатор системы активной снегозащиты. Многие годы хранительницей семейного архива была дочь Потапова — Тамара Михайловна.
Публикуемое письмо, адресованное Т.М.Потаповой, написал в 1966 году Ф.Г.Шмидт. Оно освещает обстоятельства организации высшего образования в Норильске.

Дорогая Тамара Михайловна!

Попробую выполнить Вашу просьбу и написать свои воспоминания, связанные с моим участием в организации и работе Норильского политехнического института, хотя и считаю, что самое главное и ценное из этих воспоминаний не будет опубликовано из политических соображений. Боюсь, что опять будут спекулировать на высоких званиях преподавателей, стоявших у колыбели института, умалчивая об обстоятельствах, при которых эти люди оказались в Норильске. Будут писать о том, как это замечательно, что в условиях Заполярья... А то, что этот институт возник по мысли заключенных-проектантов, которых затем не допустили к учебе, — об этом опять-таки стыдливо умолчат... Конечно, я могу осветить события только со своей позиции, могу писать только о том, что и как мне было известно. Дополнительные сведения можно получить от других лиц, в частности от В.М.Корначева, которому принадлежат большие заслуги в организации работы института в первые годы его существования.

Я появился в Норильске зимой 1942/43 года, когда велось усиленное проектирование и строительство промышленных объектов Норильского комбината, преимущественно силами заключенных. В проектной конторе тогда была сосредоточена целая армия заключенных — около 800 человек — инженеров, техников, конструкторов, чертежников, копировщиков и других репрессированных в разное время и на разные сроки по ст.58 УК. Среди них было много крупных инженеров, но и много молодых людей, не получивших по разным причинам законченного технического образования. Были и такие, которые когда-то учились у меня, был даже один солидный инженер (В.Н.Скалигеров) из Саратова, где я начинал свою научно-педагогическую деятельность.

Когда я появился в проектной конторе, куда я был назначен старшим инженером сначала механической группы, а затем проектного кабинета (отдел норм и стандартов), а позже — строительной группы, все эти инженеры, особенно практики, загорелись желанием использовать меня в качестве лектора. По просьбе ряда энтузиастов я согласился в свое свободное от работы время, по вечерам, прочесть специальный курс по динамике сооружений («колебания фундаментов, машин и сооружений»), который был в то время новинкой и крайне необходим проектантам, так как многие сооружения комбината должны были нести большие динамические нагрузки. (В дальнейшем мне пришлось участвовать вместе с инженером Скалигеровым в расчетах перекрытий БОФ, несших мощные дробилки, паровые мельницы и т.п.). Народу на этих лекциях собиралось более 100 человек из различных стройорганизаций комбината, но вскоре выяснилось, что многие не знали или забыли основы высшей математики, теоретической механики и сопромата, необходимых для усвоения этого курса. Потребовалась организация еще одного курса... В течение двух-трех лет мы проработали эти предметы в объеме программы втузов с подробными решениями большого количества задач; были домашние задания, контрольные работы, зачеты и т.п. Мы работали в конторе с 8 до 18 часов, затем отправлялись в лагерь на урок и снова выводились в контору для вечерних учебных занятий с 19.30 до 22.00. Участников занятий было много, но до конца добрались лишь избранные.

В 1945 году возникла новая идея — подготовить младший персонал, и были организованы более официально, под эгидой отдела подготовки кадров комбината, двухгодичные курсы чертежников-конструкторов, занимавшихся 4 раза в неделю по 4 часа в день, причем 2 часа — в рабочее время (с сохранением з/платы) и 2 часа — за счет свободного времени учащихся. Обучение было обязательным для з/к и в/н по списку, утвержденному администрацией проектного отдела. Зав. курсами был назначен В.М.Корначев — з/к, ст. инженер механической группы. Зав. учебной частью и преподавателем технической механики — я, к преподаванию были привлечены некоторые з/к, инженеры конторы. По окончании курсов — выпускные экзамены и присвоение звания чертежника-конструктора, а главное — выдача шикарно оформленного типографским путем удостоверения, которое сохраняло свою силу после заключения (там не указывалось, в каком положении был предъявитель в момент его получения).

Вот эта идея оформления своей учебы в виде официального документа и была подхвачена старшей группой, занимавшейся со мной по программе втузов.
В стенах проектной конторы возникла идея попытаться оформить наши курсы в виде вечернего и заочного института, с тем чтобы за время своего длительного заключения ребята могли окончить вуз и получить дипломы.

Начальник проектной конторы Шаройко (особенно главный инженер Никонов) охотно пошел навстречу, доложил начальнику комбината Звереву; последний одобрил идею и дал указание своему аппарату вступить в переписку с Министерством высшего образования; всю материальную сторону по содержанию института комбинат брал на себя. По указанию министерства вступили в переговоры с Московским (Всесоюзным) заочным политехническим институтом — ВЗПИ. Корначеву было поручено подготовить сведения о наличии на комбинате нужного количества квалифицированных научных кадров, которые могли бы быть использованы в качестве преподавателей. Корначев такой список составил через отдел кадров комбината, конечно не указывая социальное положение кандидатов (в/н или з/к); самих людей не спрашивали о желании работать в институте.

Здесь я позволю себе небольшое отступление, с тем чтобы на одном эпизоде напомнить ту обстановку, в которой мы жили и трудились. Подобно многим своим товарищам по несчастью, в качестве одной из пассивных форм протеста против несправедливых репрессий я отпустил себе огромную бороду и благодаря седине казался старше своего возраста (лет на 10-15). Как известно, в отличие от остальных з/к инженеры проектной конторы имели привилегию — право носить прическу, что всегда раздражало лагерное начальство, так как это подрывало установленный ими режим. Особенно недолюбливали «бородачей», из-за них создавалось впечатление, что в лагере содержатся дряхлые старички. На право ношения волос нам выдавалось особое удостоверение за подписью начальника комбината. В дни истечения срока таких удостоверений охранники любили делать ночные налеты на наши бараки и устраивать поголовную стрижку (как это делалось, подробнее расскажет Вам Ваш домашний консультант С.И.Курков). Моя борода доставляла охранникам массу неприятностей (меня часто путали с О.Ю.Шмидтом, ходили слухи, что я не то «тот самый Шмидт, не то его родственник» и т.п.). Вновь назначенный начальник лагеря Воронин отдал приказ снять все бороды. И вот по инициативе Корначева проектная контора в лице Никонова вступает в переписку с начальником лагеря по поводу моей бороды — она якобы необходима для сохранения моего авторитета среди учащихся и в различных комиссиях, в которых я представлял контору. Переписка — совершенно официальная, с подписями начальника конторы и лагеря, с номерами исходящих и входящих и т.п. — тянулась несколько месяцев, привлекая внимание большого количества людей, и закончилась тем, что меня все же лишили злополучной бороды, которая долго смущала охранников: она была единственная в лагере, а трогать ее было опасно — у меня ведь было разрешение на право ее ношения за подписью начальника комбината. Когда я явился на занятия на курсы чертежников, то меня сначала, конечно, не узнали, а потом минут пять покатывались со смеху — ведь там были девчушки и ребята в возрасте 15-17 лет, они, конечно, видели только комичную сторону этого эпизода и не очень задумывались над нашим бесправным положением. Вечером я зло пошутил над охранниками: когда нас собрали, чтобы отвести в лагерь, никто не мог найти Бороду, бегали по всей конторе, искали во всех отделах, и, лишь когда заминка затянулась и мои товарищи, тоже не узнавшие меня, стали возмущаться задержкой, я назвал себя.

Когда в Московском заочном политехническом институте ознакомились со списком возможных преподавателей Норильского филиала, то там ахнули: такого количества квалифицированных научных работников, начиная от членов-корреспондентов АН и кончая ассистентами и кандидатами наук, они у себя не имели. Мое имя было хорошо известно, так как я в свое время возглавлял кафедру теоретической механики ЛПИ и был деканом общетехнического факультета, дважды (в 1933 и 1934 годах) был отмечен первыми премиями как лауреат Всесоюзного конкурса вузов и втузов на лучшего лектора. Поэтому там сразу согласились с идеей организации в Норильске филиала ВЗПИ, причем было указано, что мне можно было поручить не только чтение лекций по трем ведущим дисциплинам, но и прием экзаменов по ним, что было очень важно в наших условиях: мы предполагали, что в число студентов будут допускаться и заключенные, лишенные возможности выезжать в Москву для сдачи зачетов и экзаменов. Дирекция комбината очень охотно пошла на организацию очного вечернего института, ибо это не только позволяло готовить кадры на месте, но и поднимало авторитет и показатели комбината.

Заведующим Норильским отделением ВЗПИ был назначен В.М.Корначев, который к тому времени уже закончил свой срок заключения и числился вольнонаемным; поэтому он и участвовал во всех переговорах об организации института. В качестве преподавателей удалось провести несколько заключенных, которым «особый» — Первый отдел комбината дал разрешение. Так как за мной числилась самая «легковесная» ст.58, п.10, то на меня получить разрешение было легко, я даже был допущен к преподаванию в техникуме (с 1947 по 1950 год). Вот так, по инициативе и при участии заключенных-практиков, и возник в Норильске институт. К сожалению, надежды наши не оправдались: когда начали комплектовать состав студентов, то не только заключенные, но даже отбывшие свой срок по ст.58 не были допущены в институт; позднее последняя категория принималась.

Вы (адресат письма. — Н.Д.) тогда были приглашены на должность ученого секретаря Норильского отделения ВЗПИ и должны помнить ряд деталей организационного периода. Было отремонтировано старое здание, часть которого занимал отдел подготовки кадров комбината; были использованы лаборатории физики и химии техникума, который тогда помещался в старом здании, рядом со зданием отдела подготовки кадров. Были использованы некоторые преподаватели техникума (Чащин, Шапиро). Зав. учебной частью был назначен С.А.Штейн (тоже бывший заключенный, ныне писатель и журналист Снегов), он же после Чащина читал лекции по физике (не очень удачно, но он это компенсировал анекдотами на лекциях и дополнительными занятиями). По теории машин и механизмов тогда подвизался довольно удачно хорошо известный Вам з/к С.И.Курков; по электротехнике сначала В.Н.Яворский (ныне доцент Ленинградского механического института), а затем В.А.Тимофеев (ныне профессор Ленинградского электромеханического института) и многие другие. Секретарем была известная Вам Е.Г.Романова.

К сожалению, целый ряд весьма ценных специалистов не был допущен к работе в институте из идеологических соображений. Позднее, в 1950 году, когда новая волна репрессий, начавшаяся на материке еще в 1948-м, докатилась до Норильска, были отстранены и те лица, которым в виде исключения было разрешено работать в институте. Сам Корначев (тоже имевший ст.58, п.9) был отстранен и выслан из Норильска. Я к тому времени как раз закончил свой официальный срок заключения и тоже был уволен из техникума и института, но остался работать в проектной конторе.

Снова сделаю отступление. При освобождении из лагеря мне, как гражданину немецкой национальности, не дали паспорта, а дали «пожизненную ссылку на Крайний Север», причем предполагали даже отправить в Дудинку для зачисления в рыболовецкую артель. Но тут помог слепой случай в лице неизвестной мне до того сотрудницы УРО, ведавшей передачей бывших заключенных при их освобождении из лагеря в систему ссыльных, числившихся в распоряжении Первого отдела. Она кое-что слышала обо мне от своих знакомых — студентов института и, приведя меня для передачи в Первый отдел, устроила там грандиозный скандал из-за неправильного, дикого использования квалифицированного специалиста, «известного» профессора в качестве рыбака. После получасовой ругани с упоминанием матерей обеих сторон и т.п. меня оставили в Норильске на правах ссыльного, обязанного ежемесячно являться в комендатуру на отметку, и разрешили работать в проектной конторе.

После изгнания всех «нечистых» институт не работал несколько месяцев из-за отсутствия необходимых кадров преподавателей. Директором была назначена Васина — жена начальника горнорудного управления, которая хорошо знала меня по техникуму, где мы вместе преподавали до этого. Используя свое личное знакомство с начальником комбината Зверевым, она в конце концов после тщетных попыток как-то укомплектовать штат преподавателей добилась разрешения вернуть меня в институт приказом по комбинату. Мне, как сотруднику комбината и старшему инженеру проектной конторы, без моего ведома и соглашения было приказано по совместительству с основной работой снова взяться за преподавание в институте. Остальных же преподавателей вернуть не удалось и пришлось назначать случайных, но зато «чистых» людей. Вот так я снова стал работать в институте по вечерам 3-4 раза в неделю, после утомительной работы в строительной группе проектной конторы. К чести Васиной, должен заметить, что она извинилась за свое вынужденное своеволие, добилась для меня разрешения в дни лекций уходить с работы в конторе на 2 часа раньше, с тем чтобы я успел до занятий (а они длились с 19.30 до 22.15) передохнуть и пообедать. Она же добилась для меня отдельной комнаты (до этого я долгое время жил и ночевал в конторе, спал на том же столе, за которым днем работал).

Так как совмещать работу в конторе и в институте для меня было тяжело, то постепенно удалось привлечь к преподаванию моих предметов педагогов из техникума и несколько сократить свою нагрузку, тем более что в конторе были недовольны моими частыми отлучками с работы. О моих лекциях раза два помещали хвалебные статьи, конечно, без упоминания моей фамилии.

В 1955 году я был реабилитирован, но по национальному признаку продолжал числиться ссыльным и только после годичной волокиты, в июле 1956-го, получил наконец «чистый» паспорт и смог уехать из Норильска, проработав в нем около 15 лет. Никто меня не удерживал, никаких лестных или заманчивых предложений мне никто не делал, ведь я был человек третьего сорта, и я с легким сердцем покинул это место заключения. Годы, проведенные в Норильске, являются самыми тяжелыми и в то же время наиболее интересными страницами моей жизни. Здесь я расширил свой кругозор, дозрел как ученый, совмещая интенсивную и интересную инженерную деятельность с преподаванием широкого круга важнейших дисциплин в институте.

Для составления истории института в связи с намечающимся его двадцатилетием Вам полезно было бы спросить не только Корначева и других преподавателей, но и ряд бывших студентов, ныне инженеров, работающих на различных предприятиях комбината, начав хотя бы с Ваших близких знакомых: Кузьминых, Мисиньша и др.

Несколько слов о методах преподавания и учебе студентов. Хотя наш институт был филиалом заочного ВЗПИ, мы с самого начала взяли установку на организацию систематических очных занятий по предметам, общим для всех специальностей, то есть по большинству предметов первых двух курсов. Это как-то объединяло студентов в коллектив, не говоря уж об эффективности таких занятий. На первый курс принималось 100 человек, и поначалу они почти все участвовали в занятиях, но уже после первых экзаменов на второе полугодие оставалось около 50 человек, аккуратно посещавших занятия, а на второй курс оставалась устойчивая группа из 20-30 человек. В связи с этим мы сосредоточили в одних руках чтение лекций и ведение практических занятий по каждому предмету, что давало возможность проявлять больше гибкости... К сожалению, все позднейшие руководители института (Черепанова, Берлин), слабее Корначева разбиравшиеся в методике преподавания, отказались от этой установки и стремились к формальному выполнению требований ВЗПИ об организации лишь очных вводных лекций и занятий, что уменьшало расходы комбината на содержание института. Мне с трудом удавалось отстаивать сохранение очных занятий по своим предметам, и нажим на меня со стороны руководства был одной из причин, почему я постепенно сокращал свое участие в работе института.

Корначев проявил также некоторую заботу об улучшении условий для домашних занятий студентов. Он добился выделения части общежития ИТР, находящегося на въездной площади (Гвардейской), заселения отдельных комнат студентами одного курса и одной специальности, что давало им возможность коллективно и более организованно готовиться к занятиям. За подписью начальника комбината был издан приказ об обеспечении условий для студентов на предприятиях: о переводе их на работу в утреннюю смену, освобождении на период сессии и т.п. Сейчас это общепринято, а тогда в Норильске было неприятным для руководителей предприятий новшеством. Оно было просто необходимо. Ведь студент был занят с утра до вечера на работе, а вечером, едва успев перекусить, уже бежал в институт. Жены семейных студентов прямо бунтовали, так как их мужья совершенно отбивались от семьи. Мне пришлось по просьбе самого студента увещевать одну дамочку, которая в борьбе за мужа не давала ему возможности заниматься, систематически уничтожая все его книги и тетради. Победила все же она, и студент прекратил занятия.

ВЗПИ требовал выполнения своих условий — представления письменных контрольных заданий, выполнение которых отнимало у студентов много времени. Они были очень перегружены, но сами же настаивали на очных занятиях, дававших им возможность лучше и в более короткие сроки усваивать материал, если, конечно, преподаватель был на должной высоте. Хотя я и сам был перегружен (мне ведь тоже приходилось заниматься контрольными работами студентов — их проверкой), но стойкости и мужеству студентов, систематически посещавших занятия и выполнявших все домашние задания, я всегда поражался...

01.02.66 г.
С приветом,
Ф.Шмидт

Небольшое дополнение. Недавно я узнал от одного норильчанина, что техникум теперь входит в институт как спецфакультет. В связи с этим я хочу присоединить к своим воспоминаниям некоторые детали.

В техникуме я работал одновременно с институтом с 1947 по 1950 год. Мне пришлось организовывать весь учебный процесс по технической механике заново, так как мои предшественники были дилетантами в этом вопросе. Хочу отметить здесь организацию кабинета механики, где удалось собрать ряд деталей машин и целый ряд деталей механизмов, а также большую коллекцию плоскостных пособий (плакатов), выполненных по линии эскиза. Все это облегчало усвоение такого трудоемкого предмета, как механика. Кабинет со всеми пособиями достался в наследство моим преемникам (Казаринов и др.), которые быстро все разбазарили, и еще во время моего пребывания в Норильске от кабинета почти ничего не осталось, и об этом надо написать — пусть им будет стыдно!

Хочу отметить здесь один эпизод, весьма характерный для тех времен. Весной 1949 года, когда студенты техникума должны были пойти на практику на ряд предприятий комбината, начальник лагеря Воронин счел нужным лично провести инструктаж этих студентов в связи с тем, что на производстве учащиеся техникума должны были встретиться с заключенными: у одних они могли оказаться в подчинении, другие — в подчинении учащихся. Начальник лагеря призывал к бдительности в разговорах с з/к, ведь среди них было много осужденных по ст.58, а такие «враги народа» были очень хитрыми и умели прикидываться невинными овечками. «Чтобы не ходить далеко за примерами, укажу вам на двух таких врагов, с которыми вы встречаетесь здесь, в техникуме, и которых вы принимаете за почтенных людей. А если бы вы познакомились с их личными делами, у вас бы волосы на голове встали дыбом от тех преступлений, которые совершили эти люди перед Родиной!» — примерно так разглагольствовал этот тип, прямо называя учащимся наши фамилии (мою и Федоровского). Результат оказался обратным, правда не сразу.

Первое время доверчивые ребятишки (ведь им было 16-18 лет) тщательно избегали заходить к нам в кабинет, куда они обращались не только за учебными консультациями, но и часто по личным делам. Но, проработав на производстве две-три недели, познакомившись ближе с рабочими-заключенными и расспросив их подробно, за что последние пострадали, они быстро разобрались, что к чему, и сделали свои выводы. После этого они появились у нас, подробно рассказав о своих сомнениях и колебаниях и о том просветлении умов, которое появилось у них после знакомства с «врагами народа», о которых так красочно рассказывал им Воронин. А сам Воронин, к которому Федоровский частенько бегал в управление лагеря, всегда очень любезно принимал его, обещая хлопотать о его реабилитации и т.п. Вот так подобные лицемеры создавали мифы о «врагах народа» и «подходящие условия» для нашей работы.

Шмидт

Каждый человек, окончивший вуз, потом долгие годы находится под влиянием знаний, идей и обаяния своих преподавателей. Так и обеспечивается научная преемственность поколений. Норильские студенты много раз писали свои восторженные воспоминания о своих учителях.

И в этом не было ничего необычного. А что теряли сами ученые, инженеры, оказавшиеся в лагерях, ссылках, тюрьмах, «шарашках»? Сколько погибло идей, теорий, научных гипотез, тем, направлений в развитии науки? Не стало целых научных школ. Классовый принцип выбрасывал из жизни не только ученых, но и науки. Примеры эти у всех на слуху.

«Репрессированная» наука затормозила развитие нашей страны и нанесла урон всей мировой культуре.

Примечание

Фридрих Генрихович Шмидт родился в Саратове, окончил физмат Саратовского университета. До войны преподавал механику и математику в Ленинградском политехническом. Соавтор и редактор учебника по теоретической механике. Из блокадного Ленинграда был эвакуирован в Канск, где учил детей в средней школе до отправки на Север вместе с немцами Поволжья летом 1942 года. Весной следующего года был арестован в пос.Тура Красноярского края и осужден по ст.58, п.10, на 8 лет. Наказание отбывал в Норильлаге. В анкетной графе «домашний адрес» писал: «проектный отдел». Попрощавшись с «любимым городом», уехал в Ленинград.

Валентин Николаевич Скалигеров родился в 1901 году в Саратове, с 1919 по 1921 год учился в политехническом институте, затем перевелся и окончил Московский институт инженеров путей сообщения. Арестован в 37-м по ст.58, пп. 7, 8 через 17-ю статью (обвинение в том, что была группа), срок — 15 лет плюс 5. Перед арестом работал на строительстве железной дороги Уральск—Илецк. В норильский коллектив влился в июле 39-го.

Ефим Корнилович Стрельцов, 1906 года рождения, с.Александровка Луганской области. Выпускник строительного факультета Одесского индустриального института. Про партийность в личном деле писал: «...никогда ни в каких не состоял». Взяли его в марте 38-го, когда он, будучи зам. начальника, строил станцию метро «Маяковская». Срок вместе с поражением в правах — 17 лет. В Норильлаг прибыл вместе со Скалигеровым тем же этапом, работал в проектной конторе. После реабилитации вернулся в столицу.

Семен Ильич Курков — муж Т.М.Потаповой. Заключенный, инженер проектной конторы, преподаватель курсов ВЗПИ.

Василий Николаевич Яворский, 1901 года рождения, из Одесской обл., окончил Ленинградский электротехнический институт. До 8 сентября 1937 года был начальником факультета Военно-электротехнической академии им.Буденного в Ленинграде. После этого — спецтюрьма, Севжелдорлаг в Княжпогосте, «шарашки» — особые конструкторские бюро в Москве, Ленинграде, Молотове, в химлесхозе Красноярского края. В проектную контору Норильска попал уже ссыльным после окончания срока.

Гиль Львович Шапиро, 1910 года рождения, с Черниговщины, окончил химико-технологический техникум в Шостке. Арестован был в Казани. Под следствием содержался с 27 января 1937 года по 7 апреля 1940 года, до 1949 года работал в «шарашках» по выпуску пороха. В Норильске — инженер-проектант, преподаватель.

Константин Иванович Чащин, вольнонаемный, преподавал физику в горно-металлургическом техникуме. В служебной карточке сказано: привлекался к судебной ответственности в 1942 году за опоздание на работу — 6 месяцев, 25% заработка, тогда он работал преподавателем школы в Тегульдетском районе Новосибирской области.

О В.А.Тимофееве, Кузьминых, Мисиньше сведений нет.

Николай Михайлович Федоровский (1886-1956), ученый минералог, член-корреспондент АН СССР, был репрессирован, на лекциях в техникуме читал о минералах свои стихи.

Репрессированная вера

Иногда я спрашиваю студентов техникума, где преподаю, есть ли среди них крещеные. Выясняется, что почти все. И практически никто не имеет никакого понятия о православии в частности и религиях вообще. Просматривается эдакое утилитарное отношение: родители окрестили, чтобы Бог помогал и защищал, наподобие страхового полиса. Конечно, ничего удивительного в этом нет, ибо это дети поколения безбожников, «религия» которого сводилась к вере в светлое будущее. Церковь в СССР была отделена от государства. Но оно делало, наверное, то же самое, что и Римская империя в эпоху зарождения христианства. При советской власти церквей оставалось очень мало, а новые культовые здания не строились. Помнится, что в Норильске первая церковь располагалась в помещении, предназначенном под химчистку. Когда-то, в 70-х годах, в Томске один знакомый парнишка захотел поступить в духовную академию, но попал в нее только после того, как его кандидатуру утвердили в КГБ. В библиотеке Томского университета Библию читать было нельзя: она была в спецхране.

Сведений о служителях культа, оказавшихся в норильском лагере, очень мало. Да и самих священнослужителей было к середине 30-х годов немного: с ними большевики начали расправляться еще в Гражданскую войну. Вот одно из сохранившихся воспоминаний.

Генрих Петрович Гардер попал в Норильск в октябре 1948 года. Когда этап прибыл в Норильлаг, то во время шмона у Гардера нашли хлеб и сахар, за что он получил трое суток ШИЗО. «Вечером туда зашел начальник лагеря подполковник Молчанов, стал спрашивать каждого, кто за что сидит. Доходит очередь до сектанта-западника (из Западной Украины. — Н.Д.). Его посадили за то, что он отказывался носить номер на одежде. Сектант сказал: «Это дело от диавола, хоть убейте меня, но я не подчинюсь...» Молчанов в ответ: «А ты лучше других, что ли? Не выйдет!» И приказал своим охранникам написать на его одежде номер красками. По мере того как продвигалась работа, сектант стал скидывать одежду: бушлат, телогрейку, куртку, нательную рубашку... Сидит голый и молчит. В камере тишина. Не долго думая, нарисовали ему номер на голом теле. И после этого от него отступились. А наутро в числе всех его, голого, вывели на развод. Он виду не подает, молчит, и власти струхнули, повели его назад в изолятор. Что с ним стало потом, не знаю».

Другое свидетельство — от Павла Варламовича Петрука. Он работал после войны бетонщиком в Запорожалюминьстрое. Видел, что наши машины ЗИС-5 и ЗИС-150 ломались на глазах и в то же время американские студебекеры и трофейные автомобили работали безотказно. Об этом Петрук однажды и высказался перед товарищами, за что 21 августа 1951 года был арестован и попал в Норильлаг. Он был свидетелем восстания заключенных в 1953 году, потом по этапу дошел до Колымы. Выжил, вернулся домой, написал воспоминания. Но в нашей стране после «оттепели» всегда следуют «заморозки». Павел Варламович, чтобы не дразнить диавола, сложил рукопись в стеклянный баллон и закатал в гараже под асфальт. Затем, в эпоху «позднего реабилитанса», в письме в музей вспоминал: «В нашем этапе было три монаха старообрядческого монастыря, расположенного в 400 км в тайге от Красноярска. Монастырь и старообрядческое селение обнаружил самолет пожарной охраны по дыму печных труб. В селении было около 170 жителей. Всех мужчин арестовали, семьи сослали, селение подожгли. Двух пожилых монахов и молодого послушника, шестнадцати лет (у них был срок 25 лет за подпольную антисоветскую организацию — «банду»), в нашем этапе привезли в Норильск и стали требовать их выхода на производство. Монахи наотрез отказались, мотивируя тем, что выходить на государственную работу — значит работать на диавола, а это большой грех. Они согласны были исполнять в зоне лагеря самую тяжелую и черновую работу, но лишь бы не выходить на работу в Горстрой.

Их много дней мучили в карцере, применяли самые жестокие пытки. Особенно усердствовал лагерный нарядчик по фамилии Ворона. Сильно пытали молоденького паренька. Ему кроме других пыток наливали под босые ноги хлорную известь и держали привязанным. Известь разъедала мясо до костей. Но он, невзирая ни на что, все равно не соглашался выйти на работу. Тогда к нему запустили гомосексуалистов. Пять дней и ночей его мучили, а на шестой выволокли на вахту и хотели поставить в строй направляющихся на работу. Поставили рядом со мной. Я тогда впервые в жизни увидел человека, на котором не было лица, а лишь кровавое месиво, таким же было и его тело, белые кости торчали вместо подошв. Но лишь парнишку выпустили из рук Вороны и его подручных, как он рванулся, крестясь на ходу, в запретную зону возле вахты... В тот же миг автоматчик с вышки перерезал его очередью напополам, тело повисло на проволоке. Было это в 5-м лаготделении Горлага в начале сентября 1952 года».

В 1953 году в Горлаге, то есть в каторжанском лагере Норильска, проходила забастовка. И заключенные расправились с особо ненавистными охранниками. Некоего Ворону утопили в уборной. Хочется думать, что справедливое наказание постигло того самого.

 На оглавление "О времени, о Норильске, о себе..."