19 декабря 1947 года я, несовершеннолетний, вместе с родителями был выслан из Варенского района Литовской ССР в Тюменскую область. Мы прибыли в Байкаловский (в настоящее время Ярковский) район на Бачалинский лесозавод. Литовцев поместили в домах колхозников по две или три семьи в одной комнате. У хозяев не спрашивали, желают они таких гостей или нет. Притом местные нас побаивались, так как начальники нас представили как злостных бандитов. Только после некоторого времени они поняли, что мы мирные люди, как и они. Тем более что нас вскоре с ними сблизила одинаковая нужда — голод. Уже тогда я понял, что любой народ угнетает не другой народ или нация, а система. В то время — большевистская.

Мы не знали русского языка, да и права наши были ущемлены. Долгое время за работу мы не получали никакой зарплаты. По нескольку раз с нас высчитывали за валенки и телогрейки. Чтобы выжить, лучшие вещи мы меняли на картошку или горсть муки. От голода пухли дети, умирали старики. Против такого произвола выступила группа молодых парней. Ею руководил энергичный среднего возраста с высшим образованием литовец Казис Янкаускас. Он создал денежный фонд, чтобы была возможность помочь малоимущим семьям. Мы требовали у местных властей соблюдения Советской Конституции, которая на бумаге провозглашала: «Все для народа, все для блага человека».

Наши требования не понравились местным властям. Вначале 1951 года нас, пять человек, арестовали, содержали в городе Тюмень в подвалах Управления МГБ. Для большей убедительности, что ли, нас соединили с арестованными земляками (семь человек) из Юргинского района, которых до следствия мы не знали и с которыми никогда не встречались. При обыске у них якобы нашли пистолет, который явился поводом состряпать против нас дело, как против вооруженной организации, — мы якобы собирались свергнуть Советскую власть. Такое против нас выдвинули надуманное обвинение.

В то время огромный аппарат МГБ сводил счеты с бывшими военнопленными. Из фашистского ада они, как завербованные «шпионы», попадали в большевистский ад. С одним таким малограмотным «шпионом» — Иваном Нориным я сидел в одной камере. Как-то нас здесь посетил заместитель Генерального прокурора СССР Руденко. Иван Норин на его вопросы вместо словесного ответа поднял рубашку и показал ему кровавые следы на спине — это были следы «гуманных» допросов следователей. Руденко спросил его фамилию, а потом «утешил» Ивана словами: «Очень жаль, Норин, что таких, как ты, до сих пор советская земля носит».

Девять месяцев велось следствие и продолжались издевательства над нами. Особенно запомнился начальник Управления МГБ Тюмени. Полковник Уралов изредка меня вызывал на допросы, долго не задерживал, но всегда отправлял на семь суток в карцер, в узкую камеру с бетонным полом, где плескалась вода и стояла железная скамья с забетонированными стойками. Там мне выдавали 200 граммов хлеба, а на третий день я получал миску супа. Оттуда я выходил тонким и прозрачным.

Нас, 12 человек, судил Западно-Сибирский военный трибунал по ст. 58-1а, 58-10, часть II, 58-11. Главарями они назвали Казиса Янкаускаса, Антанаса Кибартаса, Антанаса Волунгявичюса и меня, Витаутаса Казюлёниса. Нас приговорили к расстрелу. Всем другим отмерили по 25 лет лишения свободы, 5 лет ссылки, 5 лет поражения в правах и с конфискацией имущества. После трех месяцев заключения мне и А.Волунгявичюсу военная коллегия Верховного суда СССР расстрел заменила 25 годами лагеря со всеми прибавками.

26 февраля 1952 года (так написано в реабилитационной справке) приговор К.Янкаускасу и А.Кибартасу был приведен в исполнение: их расстреляли. Остальных на «перевоспитание» отправили в разные лагеря. Я и А.Волунгявичюс попали на Таймырский полуостров — в лагеря Норильска.

На пересыльном пункте в Красноярске мы ожидали открытия речной навигации по Енисею. Сюда привезли и этап из карагандинских лагерей. За неповиновение и требование справедливости этих зэков везли на Крайний Север, чтобы сломить все нарастающее их сопротивление. Тут эти опытные лагерники нас, новичков из Прибалтики и Западной Украины, взяли под свое крыло, так как заметили в нас решимость и боевой дух. Мне кажется, чекисты просчитались, соединив их опыт с нашей решимостью. Заключенные из карагандинских лагерей настроили нас для новой борьбы за человеческие права против угнетателей. Это и была первоначальная подготовка к восстанию.

В Норильске в начале августа 1952 года нас разместили по разным лагерям. Около 300-400 заключенных, и меня в их числе, привезли в 5-й лагерь и посадили в грязь у лагерных ворот. Через несколько часов из лагеря вышли не надзиратели, а упитанные «братья»-зэки, как и положено в особорежимном лагере, с номерами на хорошей одежде. Они пользовались доверием лагерной администрации. Это были бригадиры, лагерный актив — помощники чекистов. Знакомство с нами было кратким. Они избили нас ногами и руками, приговаривая, что тут не санаторий и не Карпатские горы или прибалтийские леса. Обещали «научить нас любить родину». Некоторым ударами сапог они поломали ребра, нанесли разные увечья. Уже на следующий день мучители почувствовали, что с нами так поступать очень рискованно. Самым активным у ворот оказался некий Ворона, вот его-то и приговорили к смерти. Выполнить это решение поручили Ионасу Шустику, который топором снес голову Вороне. За это он был осужден к 5 годам закрытой тюрьмы.

Послушных чекистам было немного, зато полномочия у них были большие. От них зависело существование каждого заключенного. Бригадиров окружали шестерки, которые их охраняли и наводили страх на окружающих. Начальство им разрешало избить и даже убить дерзкого, который им не понравился или не отдал из посылки продукты или теплую одежду. Фактически под защитой чекистов они управляли лагерем.

Новоприбывшие все время находились под усиленным надзором. У нас и номера на одежде были только с буквами «У» и «Ф». (Мой номер был У-408.) Мы решили организовать тайный интернациональный комитет. В 5-м лагере литовцев было около 400-500 человек. Нашими уполномоченными в комитете были Альгирдас Рузгис и Юлюс Алекнавичюс. Они предложили создать боевые группы из пяти человек, чтобы в нужное время исполнять задание комитета. Сначала нам удалось сломить незаконную власть уголовников. Каждая нация должна была усмирить своих соотечественников. Все это давалось с большим трудом, потому что кучку бандитов, которых поддерживали власти, даже снабжали холодным оружием. Но одни из них добровольно отказались от бригадирства, а другие, боясь за свою жизнь, попросили своих хозяев поместить их в другие лагеря. Все это не понравилось чекистам, и пришлось им самим стать палачами.

И тут 5 марта 1953 года умер «великий вождь и отец пролетариата» Сталин. Интернациональный комитет стал ждать подходящего момента, чтобы начать заранее подготовленное восстание. Это случилось 28 мая 1953 года в 5-м лаготделении, когда сержант Дьяков возле барака, далеко от ограждений огневой зоны, из автомата расстрелял трех и ранил семерых заключенных. Это стало поводом для начала давно запланированного восстания. Я тогда жил недалеко от вахты (у лагерных ворот) в двухэтажном бараке (все другие были одноэтажные). Мы получили задание поднять черный флаг над бараком.

Кровь, которая пролилась в шести лагерях Норильска, пролилась недаром. Мы расшатали основу большевистских лагерей. После нас восстали политзаключенные Воркуты, Казахстана и других лагерей Союза. Даже те, кто нас обзывал, приветствовали нас и перестали называть фашистами. Про нас даже говорили: мужики ломом подпоясаны.

После подавления восстания самых активных повстанцев этапом отправили на Колыму — в магаданские лагеря. На Колыму привезли 81 заключенного. Туда попал и я с А.Волунгявичюсом. Нас поместили в лагере, названном «Холодный».

Спустя полтора года по инвалидности из Колымы меня отправили в тайшетские лагеря в Иркутской области. На родину я вернулся, отбыв 14 лет в ссылке и в лагерях. Заканчивая свой рассказ, должен признать, что тень коммунизма до сих пор живет между нами. Беда в том, что коммунизм не судили на Нюрнбергском процессе, как фашизм...

В 1992 году прокуратура Тюменской области Российской Федерации реабилитировала нас всех (12 человек), осужденных в 1952 году. Нам даже выплатили денежные компенсации. Я лично стал «миллионером» — переводом получил 1 337 625 рублей. В пересчете на наши деньги я получил 1 167 литов. На компенсацию в то время (это около трехсот долларов США) можно было купить четыре покрышки к «Жигулям». Столько я «заработал» за 14 лет в лагерях.

 На оглавление "О времени, о Норильске, о себе..."