Я окончила Красноярский медицинский институт с мечтой о том, что стану урологом. Нам предложили поехать в Норильск. Я согласилась с радостью: очень хотелось самостоятельности, а трудности нас тогда не пугали. 24 августа 1952 года мы, десять выпускников мединститута, прилетели в Заполярье.

Нас никто не встречал, мы добирались и устраивались сами, благо, погода была теплой и солнечной. Мы явились к Борису Сулеймановичу Джумаеву, возглавлявшему норильскую медицину. Меня сразу направили в САНО 5-го отделения Горлага. Здесь меня по-матерински встретила Павлина Максимовна Беспалова. Она мне сказала:

— Забудь, что перед тобой заключенные. Перед тобой люди, и ты сама будь прежде всего человеком, а потом врачом.

И этот ее совет стал девизом моей жизни и работы. Не скрою, я поначалу очень огорчалась, что попала в лагерь, да еще и политический. А потом очень скоро поняла, что в этом-то мне как раз повезло: большинство заключенных были образованными, интеллигентными людьми. Были среди них и медики — они учили нас, молодых, во всем помогали. Никогда не забуду Карла Карловича Денцеля, замечательного доктора и человека. Мы и не считали его заключенным — только коллегой! Он знал практически все области медицины, мы преклонялись перед его талантом. Я, как неопытный лягушонок, плавала в своей профессии, а Карл Карлович во всем направлял меня, учил диагностике прежде всего. Я работала рядом с ним на хирургических приемах. Первые операции аппендицита я делала под его руководством... После освобождения из лагеря Карл Карлович Денцель долгое время продолжал работать в системе норильского здравоохранения, он стал очень известным рентгенологом.

Лагерная зона оставила у меня очень тяжкие воспоминания. Ее огораживало проволочное заграждение, по краям высились будки с охраной. Бараки стояли рядами, в них двухэтажные койки. Заключенных водили колоннами, закрывали на ночь в бараках, вся их жизнь сопровождалась вооруженной охраной и лаем злых собак... Постоянно перед глазами были номера на брюках, фуфайках... Это действовало на меня угнетающе... Ко мне часто приходила мой руководитель Павлина Максимовна Беспалова, настраивала на оптимистический лад и убеждала, что надо верить людям.

Было и такое, что приятно удивляло в лагере. Прежде всего чистота в бараках, столовой, на территории. По очереди мы снимали пробу в столовой. Буквально из ничего здесь готовили вкусные блюда. Все овощи — сухие, глаза бы не смотрели на скукоженные высушенные брюкву, капусту — как из них умудрялись приготовить обед, приятный на вкус, до сих пор не понимаю...

Во время вечерних дежурств иногда подходили заключенные, рассказывали о себе. Все считали себя невиновными. Особенно мне запомнился молодой мужчина, который отчаялся до истерики. Сначала он с тихой улыбкой рассказывал, что с обвинением не согласен и никогда не согласится, он для страны кроме хорошего, ничего не делал. Потом он заплакал: «Поверьте мне, меня оговорили...» Мне так было жаль его. И тут он разбежался и стал биться головой о стену, все дрожало в нем, он потерял сознание, а очнувшись, опять повторял: «Я не виновен, я зря трачу время на отсидку, как я был бы полезен, если был бы свободен...»

Все два с половиной года работы в 5-м лаготделении Горлага я морально мучилась. Среди заключенных не было драк, поножовщины, членовредительства, как в других лагерях. Никто не клянчил освобождения от труда, люди с достоинством несли свою нечеловеческую ношу, и от осознания этого и мысли, что, наверное, они невиновны, на душе становилось еще муторней. А в 1953 году я поняла, что политические не теряют интереса к жизни страны, но мало того — они раньше нас узнавали о некоторых политических событиях! Это было удивительно!

Однажды я пришла на работу из тишины в тишину. В безмолвном городе я видела черные флаги, в лагере нигде никакого шума — все замерло. Душа замерла от страха. Но заключенные не трогали никого. Они и раньше-то никого не обижали, а ведь мы, бывало, уходили и ночью. Мы поняли, что в лагерях произошло что-то неординарное: заключенные взбунтовались. Говорить об этом все боялись, информации достоверной мы не знали, но потихоньку нам рассказали, что спровоцировано наступление солдат на заключенных, было много жертв. В нашем 5-м лаготделении случилось то же: ворвались солдаты, и тоже было много жертв и пострадавших. Конечно, нас там не было в это время (ни врачей, ни других вольнонаемных), так что рассказать об этих событиях лета 1953 года не могу. Помню только зловещую тишину в Норильске — все замерло. Только черные флаги полощутся на ветру! И страх сковал все внутри...

Но что я видела своими глазами, так это работу в центральной больнице лагерей. Тут работы прибавилось — сюда доставляли раненых, их было много. Виктор Алексеевич Кузнецов, Клара Николаевна Черновская работали чуть ли не круглосуточно, другие тоже... Когда мы вернулись в 5-е лаготделение, многих заключенных уже изолировали, вооруженная охрана была начеку, о следах насилия можно было только догадываться — все было убрано, везде был прежний порядок. Но все почувствовали — лед тронулся, у людей появились надежды на будущее. Заработали комиссии, стали пересматривать дела заключенных. Их стали вывозить в Красноярск, а оттуда в Потьму. В августе вывезли иностранцев — много было в норильских лагерях венгров, поляков, югославов, греков, японцев и других. В общем на пароход сажали настоящий интернационал. Они пели на разных языках, их обязательно сопровождали. Запомнила это из беседы с офицером Российским, такую фамилию не забудешь. Песни разных народов, как и красоты Енисея и его живописных берегов, так бередили душу и обнадеживали людей, ведь почти все заключенные были молодыми, и почти все поверили в свое лучшее будущее... Вскоре Горлаг перестал существовать...

Я до сих пор помню, как я, вольнонаемная, начинающий практику врач, сама все время хотела освободиться от лагерной жизни. Даже за медицинскими записями я слышала стоны людей, чувствовала их боль. На душе было тяжело, я переживала за своих пациентов, меня не оставляла мысль о том, как плохо устроен мир... Так прошло два с половиной года. Меня стали уговаривать продлить договор и остаться работать в САНО, но я так хотела хоть на время удалиться от людских страданий, что проявила упорство: отказалась. И тогда меня направили в Скорую помощь.

Легче здесь не было. Представьте: вьюга, холод, занесенные до крыши балки. В снежных коридорах однажды еле успела найти роженицу — дома у нее на свет появилась девочка, немалого труда потом стоило увезти мать и дитя в роддом. Через полгода я перешла в поликлинику, потом в стационар. Далее ординатура, аспирантура в Москве. Но главные университеты я все-таки прошла в Норильске. Всегда буду благодарна Илье Захаровичу Шишкину, я состоялась как уролог только благодаря его поддержке. Илья Захарович тоже отбывал срок по политической 58-й статье, остался на севере на положении ссыльного. Какой это был высочайшего класса профессионал, замечательный человек, джентльмен в полном смысле этого слова... После него я училась у Геннадия Ефремовича Измайлова, он хорошо и много оперировал.

Иногда думаю: как люди смогли пережить то, что пережить невозможно? И прихожу к мысли — Человек помогал Человеку. Сильный поддерживал слабого. Врач — больного. Вольнонаемный — заключенного... И все друг друга...

Больных выхаживали как родных. Как забыть человека, которому какой-то движущийся аппарат на производстве (больше ничего не помню) снял с головы кожу... Он то лежал у нас, то уходил. К его черепу приживляли кусочки кожи — боролись за каждый сантиметр. Это длилось долгие месяцы. Он для нас стал близким человеком, мы даже на память сфотографировались. История эта закончилась для него благополучно.

Однажды я поддежуривала в хирургии (заведующей отделом была Нинель Петровна Романова). Ночью поступил молодой человек — лица нет, сплошное кровавое месиво. Он, бедный, кричит от боли, наложила ему швов двадцать. Наконец спрашиваю фамилию. Он говорит, а я понять ее не могу, потому что слышу неприличное слово. В графе «Фамилия» ничего не записала, а утром на планерке пришлось повторить, что услышала. Посмеялись, конечно, а позже оказалось, что парень пострадал в заварушке между заключенными, а фамилия его Избушкин. Нинель Петровна тогда сказала мне, что зря я столько швов наложила, раны на лице и с меньшим числом заживают хорошо, а коллеги в шутку с полгода меня звали Избушкиной и букву «з» выговаривали особенно подчеркнуто.

Однажды в урологическом кабинете нашей отзывчивой медсестре Дусе больной дал пачку денег. Это был нонсенс, она так обиделась! А что оказалось? Больной услышал от товарища по несчастью: не подмажешь — не поедешь. И понял это буквально. А речь-то шла о глицериновом масле, без которого не получалось бужирование уретры. Деньги пациенту вернули, мы остались с ним друзьями — потом он приходил к нам за советом, делился своими новостями.

В обслуживающем персонале было немало отбывающих срок заключенных. Они проявляли к больным подчеркнутую вежливость — так настрадались сами. Со многими из них мы дружили.

...Когда память уносит меня в прошлое Норильска, я стою у окна дома на Ленинском проспекте, где я тогда жила. И вижу котлован, в котором копошатся, корчатся люди. Жуткий мороз, мрак, пуржит... Заключенные, охрана, собаки без перерыва весь длинный рабочий день мучаются — правда, по-разному... А потом бесконечной рекой колонны заключенных идут по улице... К этому привыкнуть невозможно — и это свое чувство я помню, как и серый людской поток: номера, собаки, вооруженная охрана...

Но бывает у меня и другое настроение — я вспоминаю город замечательных людей, добрых традиций. Мы были молоды, нам хотелось счастья, и оно у нас было... Трое моих сестер стали врачами, только одна — историком. Ольга, Валентина и я состоялись как медики, именно с Норильском связаны главные вехи нашей жизни. Мы умели трудиться, но умели и отдыхать. Какие интересные и знаменитые собеседники собирались с нами за столом — Виктор Алексеевич Кузнецов, Илья Захарович Шишкин... Их глаза излучали такую доброту, а Виктор Алексеевич даже чисто внешне (он всегда был подчеркнуто элегантным) был для нас эталоном настоящего мужчины. А уж если он запел, значит, операция прошла удачно и на душе у него светло...

 На оглавление "О времени, о Норильске, о себе..."