Мне не довелось встречаться с Н.А.Козыревым в Норильске, хотя целых три года мы находились с ним недалеко друг от друга. Поэтому для меня важно было узнать как можно больше об этом периоде жизни ученого. Рассказывали мне видевшие его норильчане, что в бараке Козырев всегда был с тетрадочкой, испещренной формулами и цифрами.

Козырев интересовал меня не только потому, что я с увлечением много лет собирал доступные материалы о замечательных норильчанах, прошедших круги гулаговского ада. Он был мне интересен еще и потому, что с самого детства меня манили просторы космоса с его бесчисленными тайнами, самой главной из которых была возможность существования братьев по разуму. Впервые представленная Жюлем Верном и Гербертом Уэллсом, Камилем Фламмарионом и Александром Беляевым, тайна эта будоражила меня, влекла к ее разгадке. Но жизнь складывалась так, что не удалось осуществить юношеские мечты и замыслы. В 20 лет — тюрьма по необоснованным обвинениям, Норильлаг. Однако при малейшей возможности я жадно читал все, что мог найти о космосе и его тайнах, составил даже библиографию по этой теме, потом написал фантастическую повесть (она была напечатана в «Заполярной правде» в 1963 году под названием «Алые джунгли Венеры»).

Так что мой особый интерес к Козыреву был вполне объясним. Я стал посылать запросы норильчанам, рассеянным с середины 50-х годов XX века по многим городам и весям страны: не помнит ли кто Николая Александровича Козырева по Норильску или Дудинке? Начал с таких хорошо знакомых мне ветеранов, как Н.Н.Урванцев, И.А.Шамис, Ю.Н.Зинюк, А.Д.Яхонтов. Ответы не приносили ничего существенного. 11 августа 1969 года Иосиф Адольфович Шамис, хранивший целую картотеку сведений о раннем Норильске и его людях, ответил: «Что Козырев там был, я знаю. Мне даже мерещится его фигура, стройный, подтянутый человек, тонкое лицо, гладкие седоватые слегка волосы, причесанные на пробор».

Иосиф Адольфович обещал поспрашивать у знакомых ветеранов Норильска, живших в то время в Москве, — Е.Е.Гайсинович и др. Советовал мне запросить М.В.Кима, С.А.Штейна (Снегова), Л.Н.Гумилева, которые, несомненно, должны были знать Козырева. «М.В.Киму писать не буду, — сообщил Шамис в следующем письме от 22 сентября, — боюсь приревнует к тому, что интересуюсь Козыревым (я его знаю, человек «ревнивый»). Пиши Штейну (Снегову). Знал Козырева, конечно, Н.Н.Урванцев, но он тоже человек «ревнивый». При всем уважении к Иосифу Адольфовичу я не разделял его опасений на счет «ревности» кого-то из бывших норильчан, хотя мне тоже приходилось сталкиваться с некоторыми ее проявлениями. По собственному опыту я знал, что ее можно преодолеть уважительным отношением к воспоминаниям каждого.

«Говорил сегодня с Либиным (муж Е.Е.Гайсинович), — рапортовал Иосиф Адольфович через неделю. — Он человек очень сведущий. Мы его в шутку звали «Патэ-журнал» — всех и обо всех все знал. Козырева — тоже. Но он рано уехал: не то в 1944-м, не то в 1945 году. И Либин ничего уже не помнит теперь. Говорит, что следует обратиться к Штейну (Снегову). А живет он в Калининграде». Вот так наставлял меня заботливый летописец Норильска. Я знал, где живет Штейн. В 1961 году он поселился в бывшем Кенигсберге, мы переписывались. И как раз накануне того дня, когда Шамис написал мне открытку с повторным советом запросить Снегова (после выхода в свет его книг псевдоним стал единственной фамилией С.А.Штейна. — Ред.) о Козыреве, Сергей Александрович прислал мне письмо:

«Дорогой Сергей Львович! <...> С Николаем Александровичем Козыревым знаком хорошо. В 1941-1943 гг. жили в одном бараке, койками — напротив. Он организовал на БМЗ пирометрический пункт, который передал мне, когда я стремился уйти из ОМЦ (опытно-металлургического цеха), а он — в геологи. Я расширил этот пункт в лабораторию теплоконтроля. Он вначале работал в Дудинке, там ему пять лет превратили в десятку и прислали в Норильск. Мы тогда втроем дружили — он, я, Лев Гумилев, сын Анны Ахматовой и Николая Степановича Гумилева, ныне доктор исторических наук.

Адрес Н.А.Козырева: Ленинград, Алтайская, 12, кв.40.

Адрес Гумилева где-то затерялся, но можно поискать, если нужно, — тоже Ленинград, Московский проспект.

С Козыревым мы несколько раз встречались, он с семьей приезжал ко мне в Калининград. Если нужно, напишу о нем подробней. С дружеским приветом — С.Снегов. 29-IX-69».

В тот день, когда Сергей Александрович писал в Калининграде эти строки, я уже не только знал адрес Козырева, но и — бывают же такие совпадения! — беседовал с ним. А получилось это так.

Прочитав в журнале «Нева» очерк Владимира Львова «Флаг над Венерой», я 14 апреля 1968 года послал автору, с которым переписывался несколько лет, с начала работы над книгой о Николае Михайловиче Федоровском, письмо в Ленинград. Просил сообщить подробнее о Козыреве, которому была посвящена часть очерка Владимира Евгеньевича. Кажется, он в то время болел или еще что-то помешало ему своевременно ответить на мой запрос. Но после напоминания он прислал мне домашний адрес и телефон Николая Александровича: Ленинград, Алтайская, 12, кв.40, 98-89-45. В тот же день, как получил эти сведения, 21 марта 1969 года, я послал Козыреву просьбу — сообщить для норильской газеты несколько воспоминаний о своей жизни и о работе на Таймыре. В записной книжке против даты отправки письма поставил красную черточку, что означало: проследить за дальнейшим ходом. И еще пометку сделал ввиду особой важности: «В случае молчания — позвонить». Знал из опыта: не очень любят некоторые норильчане отвечать на такие предложения.

Так и оказалось. Подошел к концу сентябрь, а ответа от Козырева не было. Сначала я думал: «Может, болен или в отъезде, да мало ли что еще...» Но вот появилась его статья в «Правде». Значит, профессор в строю.

В один из вечеров заказываю телефон в Ленинграде — номер не отвечает. Через справочную службу получил совершенно другой номер козыревского телефона: 93-67-05. После трех неудачных попыток наконец услышал: «Говорите, у телефона Козырев». Называю себя, напоминаю о письме. «Что-то не помню», — раздается в ответ. В нескольких словах повторяю свой мартовский запрос. «Ах да, — слышу из трубки, — теперь припоминаю. Я был в Норильске и Дудинке с 1939 по 1945 год. Я вам не ответил... Видите ли, не очень приятно вспоминать о том, как скалывал лед с бортов ледокола или долбил мерзлую землю. Я ведь был там заключенным...» «Я об этом знаю, — ответил я. — И все же расскажите о своей жизни в Норильске. Что же касается тогдашнего вашего положения, я вас очень хорошо понимаю — сам был в таком же».

И тут его голос оживился, наполнился интересом к собеседнику: «Вот как! А в какие годы вы там были? Где работали?» Я коротко ответил и поспешил вернуться к цели беседы. Чтобы помочь собеседнику, говорю: «Николай Александрович, мне рассказывали, будто вы работали в геологическом управлении комбината». — «Да, некоторое время работал. Видите ли, были в нашей тогдашней жизни своеобразные взлеты и падения. Вот в один из взлетов я и оказался у геологов. Что-то там чертил, делал какие-то расчеты».

Закончил я разговор повторением своей просьбы — написать для газеты Норильска хотя бы страничку о пребывании там. Николай Александрович согласился, записал мой адрес, и мы распрощались. Досадно, но свое обещание Николай Александрович не выполнил.

Месяца через два я оказался в Ленинграде. Позвонил Козыреву. Мальчишеский голос ответил, что его нет дома. «А кто это говорит?» —  поинтересовался я. «Его сын». — «Как же тебя звать?» — «Федя». Оказалось, что трое суток назад профессор уехал в Подмосковье, в санаторий, вернется не раньше чем через месяц.

Прошло еще несколько недель. Я обработал все, что знал о Козыреве, придал форму и размеры газетного очерка и отправил... нет, не в «Заполярную правду», а Николаю Александровичу в Ленинград. 15 февраля получил ответ:

«05.02.70.

Глубокоуважаемый Сергей Львович, спасибо за присылку Вашего очерка. Мне понравилось, как Вы его написали, и все вполне корректно. Хорошо получилось, что Дудинка—Норильск упоминаются Вами кратко. Эта краткость звучит многозначительно, как это и должно быть. Прошу извинить меня, что я после разговора с Вами по телефону не выполнил Вашего пожелания написать самому мне о том времени. Но, подумав, я понял, что отделить то, что я там делал, от всей обстановки нельзя. Получилось бы неправильное впечатление, и делать так было бы нечестно.

Еще раз благодарю за Ваш очерк.

Ваш Козырев».

Я со спокойным сердцем отправил материал в «Заполярную правду». 4 марта его напечатали. В первом же номере 1968 года журнал «Нева» писал: «Одним из первых ученых, проникших инструментом опыта и теории в глубь таинственного мира, был знаменитый советский планетовед, наш земляк — ленинградец Николай Александрович Козырев. <...> Внимание ленинградца было привлечено к чуть заметному свечению, исходящему от не освещенной солнцем части диска Венеры. <...> Козырев сделал предположение: светятся в ночном небе Венеры молекулы газов ее атмосферы. <...>

Весной 1953 года Николаю Александровичу Козыреву впервые в истории удалось сфотографировать спектр пепельного света в небе Венеры. <...> Он работал на пятидесятидюймовом зеркале Крымской астрофизической обсерватории. Безлунной ночью 18 марта планета была видна как узкий серпик в ранней своей фазе. Холмы вблизи обсерватории покрывал снег, и прозрачность воздуха была предельной. В эти-то часы с помощью светосильной кварцевой оптики был получен отчетливый спектр пепельного света Венеры. Через несколько лет на высокогорной обсерватории в штате Колорадо американец Ньюкирк повторил козыревские наблюдения».

В газетах и журналах конца 60-х годов появились сообщения об открытии Н.А.Козыревым вулканической деятельности на Луне. Прошло некоторое время, и американские астрономы путем визуальных наблюдений подтвердили открытие Козырева. Значение его для астрофизики, дальнейших исследований нашей планетной системы, а также для космонавтики было признано большинством специалистов.

23 февраля 1970 года коллеги по редакции газеты «Коммунар» подарили мне книгу Ашота Азруманяна «Око Бюракана», изданную в Ереване в 1969 году. Я нашел в ней очерк о В.А.Амбарцумяне. К радости моей, обнаружил там на страницах 420-421 снимок титульного листа и первой страницы статьи В.Амбарцумяна и Н.Козырева из журнала «Zeitschrift fur Phisik» (Берлин, 1928 г.). В конце той страницы была ссылка еще на одну совместную работу двух ученых, опубликованную годом ранее. Здесь же я увидел фотографию, сделанную в Пулкове в 1928 году, на которой под деревьями на траве расположилась группа молодых людей. Под фотографией была подпись: «Сидят (слева направо): Марков, Яшнова, Козырев, Перевелкин, Газе, Постоев, Хромов-Хромой, Амбарцумян. Пулково, 1928 г.». Амбарцумян на снимке выглядит мальчиком, хотя ему было в то время 20 лет. Он — в гимнастерке, Козырев — в куртке и белой сорочке с галстуком. Высокий лоб, сужающееся книзу интеллигентное лицо... «Так вот какой он был в начале научной карьеры», — думал я, вглядываясь в его лицо.

Сидят (слева направо): Марков, Яшнова, Козырев, Перевелкин, Газе, Постоев. Хромов-Хромой, Амбарцумян. Пулково, 1928 г.)

Когда и где разошлись пути двух молодых ученых? Один достиг всемирной славы, другой был обречен на долгие годы забвения и несчастий. Один поднялся к вершинам научного и общественного признания, другой на долгое время лишился возможности использовать свой талант исследователя. Кто, как не сам Козырев, мог точнее всех ответить на эти вопросы? И я попросил его об этом написать в письме. Ответ пришел через месяц. Короткий, без каких-либо объяснений происшедшего.

«27.03.70.
Глубокоуважаемый Сергей Львович, благодарю за присланный Вами номер норильской газеты. С Амбарцумяном мы познакомились на вступительных экзаменах в университет, учились там вместе и вместе поступили в аспирантуру в Пулковской обсерватории. Много было общих интересов, и поэтому естественно, что первые наши научные опыты обдумывались и обсуждались друг с другом столь детально, что получалось соавторство. Дальше стали появляться индивидуальные влечения, но дружеские отношения сохранились до моего отъезда в Дудинку—Норильск и т.д. Вот вкратце и вся суть по Вашему вопросу. С наилучшими пожеланиями — Ваш Н. Козырев».

«До отъезда в Дудинку...» Ничего себе — «отъезд»! Не научная командировка украла у крупного ученого годы жизни и возможность творить, делать новые открытия... Козырев — первый ученый, который обратил внимание на необходимость серьезно изучать физическое содержание понятия времени и предложил для этой цели определенный — теоретический и экспериментальный — аппарат. Заметим, что теория относительности рассматривает время и его связь с пространством совсем в ином аспекте. Она не покушается на расшифровку смысла времени.

С удовольствием приведу стихотворение «Нет пороков в твоем отечестве» Андрея Вознесенского, опубликованное в журнале «Новый мир» (1989, № 2, с.245).

Не уважаю лесть.
Есть пороки в моем отечестве,
зато и пророки есть.

Такие, как, вне коррозии,
ноздрёй петербуржской ведет
Николай Александрович Козырев —
небесный интеллигент.

Он не замечает карманников.
Явился он в мир стереть
второй закон термодинамики
и с ним тепловую смерть.

Когда он читает лекции,
над кафедрой, бритый весь, —
он истой интеллигенции
указующий в небо перст.

Воюет с извечной дурью,
для подвига рождена,
отечественная литература —
отечественная война.

Какое призвание лестное —
служить ей, отдавши честь:
«Есть русская интеллигенция!
Есть!»

Андрей Вознесенский вышел в своих оценках Козырева за пределы табу того времени. Научные пророчества Козырева для поэта Вознесенского бесспорны. Сама жизнь Козырева, сама судьба его — крупного, но официально не прославленного ученого — является таким «пророчеством». Для поэта сам по себе факт, что Козырев «явился ... в мир стереть второй закон термодинамики и с ним тепловую смерть», был «пророчеством». Ведь недаром же у Андрея Вознесенского есть еще одно стихотворение, посвященное Николаю Александровичу:

Живите не в пространстве, а во времени,
минутные деревья вам доверены,
владейте не лесами, а часами,
живите под минутными домами
и плечи вместо соболя кому-то
закутайте в бесценную минуту.
Какое несимметричное время!
Последние минуты — короче,
последняя разлука — длиннее...
Килограммы сыграют в коробочку.
Вы не страус, чтоб уткнуться в бренное.
Умирают — в пространстве.
Живут — во времени

...Четырнадцать лет пробежало с тех пор, как получил я последнее письмо от Николая Александровича. Будучи в Ленинграде в феврале 1984 года, решил повидаться с профессором. Но чего судьба не предусмотрела, ты на то не рассчитывай. Позвонил по старому телефону, и мне сказали, что Козыревы здесь не живут. В справочном бюро получил известие: Козырев Николай Александрович, уроженец Санкт-Петербурга, 1908 года рождения, проживал на Московском проспекте (помните письмо Снегова?), д. № 206, кв. № 6, умер в 1983 году.

Поехал на Московский проспект, нашел дом № 206. В квартире № 6 никто не ответил. Жительница соседней, седьмой, квартиры на мой вопрос сообщила, что Николай Александрович умер прошлой осенью, а жена его, Римма Васильевна, умерла весной прошлого года. В квартире остались два сына и невестка. «Один вот этак... — сказала женщина и показала, как хромает человек с изогнутым позвоночником. — Бывают они здесь редко, — добавила она, — так как разменивают квартиру». Есть в квартире телефон, но Екатерина Ивановна (так звали соседку) его не знает, поэтому мне назвала свой: 293-50-27. Пообещала, когда я позвоню, вызвать Козыревых, если кто-то из них окажется в квартире.

Несколько раз я звонил. Екатерина Ивановна ходила, узнавала, но никого не было. А через пару дней я уехал из Ленинграда, так и не познакомившись с наследниками моего героя. Полученными сведениями поделился с Сергеем Александровичем Штейном (Снеговым). 12 мая 1984 года он ответил: «О смерти Николая Александровича я уже знаю. Какая потеря для нас и для науки! Не знаете, от чего он умер? И где живут его близкие — Римма Васильевна и дети? » Я сообщил Сергею Александровичу подробности, какие узнал от Екатерины Ивановны.

...Прошло еще несколько лет, очень трудных для меня: тяжело и неизлечимо болела моя жена Нина Ивановна, я был неотлучно при ней, стараясь облегчить ее страдания.

Во второй половине 1989 года прочитал в «Заполярной правде» за 12 июля статью под названием «А все-таки она вертится!». Это были выдержки из воспоминаний известного астрофизика Иосифа Самсоновича Шкловского, члена-корреспондента АН СССР, уже покойного в то время, напечатанных в журнале «Химия и жизнь» (№ 9 за 1988 г. и № 1, 2, 3 за 1989 г.) под названием «Эшелон». «Заполярная правда» поместила из воспоминаний то, что относилось к Н.А.Козыреву:

«Его арестовали на балу, где люди праздновали наступающую 19-ю годовщину Великого Октября. Он после танца отводил свою даму на место, когда подошли двое. Такие ситуации тогда понимали быстро...

Он — это Николай Александрович Козырев, 27-летний блестящий астроном, надежда Пулковской обсерватории. Его работа о протяженных звездных сферах незадолго до этого была опубликована в ежемесячнике Королевского астрономического общества Великобритании, авторитетнейшем среди астрономов журнале. Арест Николая Александровича был лишь частью катастрофы, обрушившейся на старейшую в нашей стране знаменитую Пулковскую обсерваторию.

Он получил тогда 10 лет. Первые два года сидел в знаменитой Владимирской тюрьме в одиночке».

Н.А.Козырев познакомился с Александром Исаевичем задолго до громкой славы последнего. Тогда еще никому не известный Солженицын позвонил Н.А. и выразил желание побеседовать с ним. Два бывших зэка быстро нашли общий язык.

Далее в статье рассказывается, что А.И.Солженицын в своем четырехтомном труде поведал о тюремной одиссее Николая Александровича, но упустил такой драматический эпизод из жизни Козырева, о котором сообщил журнал «Химия и жизнь».

Рассказывают, что Козырев, отбывая срок в Туруханском крае, мог на сорокаградусном морозе с ледяным ветром монтировать провода голыми руками!

«Столь необыкновенная способность, естественно, привела к тому, что он на какие-то сотни процентов перевыполнял план. Ведь в рукавицах много не наработаешь. По причине проявленной трудовой доблести Н.А. был обласкан местным начальством, получил какие-то дополнительные калории и стал даже старшим в какой-то производственной группе.

Такое неожиданное повышение имело, однако, для Н.А. самые печальные последствия. Какой-то мерзкий тип из заключенных, как говорили тогда, «бытовик», бухгалтеришко, осужденный за воровство, воспылал завистью к привилегированному положению Николая Александровича и решил его погубить. С этой целью, втершись в доверие к Н.А., он стал заводить с ним провокационные разговорчики. Изголодавшийся по интеллигентному слову астроном на провокацию клюнул: он ведь не представлял себе пределов человеческой низости. Как-то раз «бытовик» спросил у Н.А., как он относится к известному высказыванию Энгельса, что-де Ньютон — индуктивный осел (см. «Диалектику природы...»). Конечно, Козырев отнесся к этой оценке должным образом. Негодяй тут же написал на Козырева донос, которому незамедлительно был дан ход.

16 января 1942 года его судил в Дудинке суд Таймырского национального округа. «Значит, вы не согласны с высказыванием Энгельса о Ньютоне?» — спросил председатель этого судилища. «Я не читал Энгельса, но я знаю, что Ньютон — величайший из ученых, живший на земле», — ответил заключенный астроном Козырев.

Суд был скорый. Учитывая отягчающие вину обстоятельства военного времени, а также то, что раньше он был судим по 58-й статье и приговорен к 10 годам, ему «намотали» новый десятилетний срок. Верховный суд РСФСР отменил решение Таймырского суда «за мягкостью приговора». Козыреву, который не мог следить за перипетиями своего дела, так как продолжал работать на мерзлотной станции, вполне реально угрожал расстрел. <...>

Потянулись страшные дни. Расстрелять приговоренного на месте не было ни физической, ни юридической возможности. Расстрельная команда должна была на санях специально приехать для этого дела с верховьев реки. Представьте себе состояние Н.А., в окружающей белой пустыне в любой момент могла появиться вдали точка, которая по мере приближения превратилась бы в заряженные какой-то живностью (оленями) сани, на которых сидят палачи. В эти невыносимые недели огромную моральную поддержку Николаю Александровичу оказал заключенный с ним вместе Лев Николаевич Гумилев — сын нашего трагически погибшего выдающегося поэта, ныне очень крупный историк, специалист по кочевым степным народам.

Через несколько недель Верховный суд СССР отменил решение Верховного суда РСФСР и оставил в силе решение Таймырского окружного суда».

Рассказав об этом эпизоде из жизни Н.А.Козырева, статья в журнале «Химия и жизнь» поставила перед читателем вопрос, за которым следует ответ:

«Почему же Солженицын ничего не рассказал об этой поразительной истории? Я думаю, что причиной является его крайне враждебное отношение к интеллигенции. Как христианин, Н.А.Козырев понятен и приемлем для этого писателя, как ученый, до конца преданный своей идее, глубоко враждебен».

Эти воспоминания, весьма неряшливо «литературно» обработанные журналистом из журнала «Химия и жизнь», производили впечатление примитивности и нарочитой сенсационности. Уж я не говорю о совершенно недостойной попытке бросить тень на А.И.Солженицына.

Вот что написал мне в связи с этим Сергей Александрович Снегов:

«Дорогой Сергей Львович! В воспоминаниях И.Шкловского о Козыреве, конечно, масса путаницы. Причина, вероятно, в том, что Н.А. любил рисовать свою жизнь художественно, а Шкловский тяготел к фантастике и к науке.

Что помню — отвергающее измышление И.Шкловского?

Н.А., конечно, сидел во Владимире. И мне он говорил, что в тюрьме он прочел какую-то книгу, породившую в нем водопад идей. Но мне почему-то казалось, что это было не во Владимире, а позже в Бутырках (год 1944?). Помнится, что первоначально он получил не 10, а 5 лет. Он сначала работал в Дудинке, потом его перевели на БМЗ, где он организовал пункт теплоконтроля; я заменил его там и расширил пункт в лабораторию. Мы жили с ним в одном бараке. Он говорил мне, что его склоняли в стукачи, он отказался и за то получил довесок — 10 лет вместо 5. На мерзлотной станции он не работал, а после БМЗ ушел к геологам и в экспедициях по Таймыру устанавливал триангуляционные точки. Вызвали его в Москву на переследствие по ходатайству влиятельных академиков (помнится, он упоминал Комарова, еще кого-то). Что до голых рук, сжимающих зимой медные провода, то особого пренебрежения морозом я в нем не замечал: он кутался зимой, пожалуй, больше меня. И превышение норм на «каких-то» сотни процентов тоже «ненаучная фантастика». Что он ожидал расстрела, он мне никогда не говорил.

Советую Вам обратиться к его последней подруге за точными справками, милейшей женщине, правнучке академика А.Карпинского. Можете сослаться на меня. Ее адрес: Ленинград, 199151, проспект Шевченко, 24-2, кв.4, Ольга Александровна Толмачева. Передайте ей привет и поклон. Привет и поклон и Вам! Крепко жму руку! С.А. 18-IX-89».

Написал я этой женщине. И вот что она ответила:

«22.Х.89. Ленинград. Многоуважаемый Сергей Львович! Мучительно размышляю, чем же я лично могу быть полезна в Вашей работе — в воспоминаниях о Николае Александровиче. Вероятно, чем ближе, чем дороже человек, тем труднее сказать о нем журналисту. «Ибо сильна, как смерть, любовь». Тут или самой надо писать, или помалкивать.

Конечно, я заинтересованно отношусь ко всему, что пишется о Н.А., и Сергей Александрович прав, когда сталкивает людей, — вдруг да выйдет что конструктивное. Во всяком случае, могу сказать определенное, что на мне можно проверять «степень вранья» о Н.А., — о нем много искаженных и разноречивых мнений. Иногда где-нибудь в обществе я слышу такую разноголосицу сведений о нем, что хочется застонать. Но я берегу свою тайну и никого не поправляю — в таких разговорах люди слышат только себя, а реагируют в лучшем случае на очередную легенду. И уже ничего не докажешь...

Архив Н.А. в академии в стадии разборки — так мне сказал Дмитрий Николаевич, его любимый сын. Вот к нему есть смысл обращаться, он наиболее доброжелателен. Со старшим, Александром, Н.А. был в очень трудных отношениях, и это сказывается даже сейчас. Не советую.

Простите, что задержалась с ответом. Посылаю Вам адрес Д.Н. с его согласия. Нужно было ему позвонить, а это мне трудно. Если будете в Л-де, звоните и заходите, я буду рада. Авось и расскажу что-то, что пригодится.

Будьте здоровы. О.Т. Дом. тел.: 217-32-77».

15 декабря 1989 года я ответил Ольге Александровне, поблагодарил за открытость и доброжелательность. «Из двух выстроенных Вами вариантов («или самой писать, или помалкивать»), — писал я, — я бы советовал Вам избрать первый. Прекрасно, когда человеческие воспоминания ложатся на бумагу. <...> По мере продолжения моей работы о Н.А. буду, если позволите, посылать Вам ее листочки — для ознакомления и корректировки».

Одновременно написал и Дмитрию Николаевичу. Но ответа почему-то не получил. На том и остановились мои попытки продолжить ознакомление с семьей и близкими Козырева на несколько лет. Отвлекали другие неотложные дела, штатная и очень напряженная работа в газете «Тульские известия».

Год спустя мне удалось познакомиться с младшим сыном Николая Александровича, тем самым Федей, который отвечал мне по телефону два десятилетия перед тем. Беседа была краткая, однако я узнал многое о жизни и облике Николая Александровича, особенно в последние его годы.

Они были нелегкими. Отношения с начальством и некоторыми коллегами складывались не в пользу ученого. Подводило и здоровье. «Еще с 1955 года, после тяжелой болезни, — рассказывал Федор Николаевич, — одна нога у отца оказалась на восемь сантиметров короче другой, но он ходил без палочки».

В 1978 году Николая Александровича отправили на пенсию. «Под давлением научной среды», — пояснил Федор Николаевич. Но Козырев добился восстановления и продолжал работать. Однако болезни усиливались, четыре года он преодолевал их, но в 1982 году вынужден был прекратить штатную работу.

Изводили страдания. «Пульс был пятьдесят ударов, как у Наполеона. Жил на силе воли. Метастазы пошли в позвоночник, но по религиозным убеждениям отец не принимал наркотиков».

Из рассказов Федора Николаевича я узнал, что его отец науку считал средством богопознания. Был склонен к мистике. Верил в колдовство, в заговоры. Пытался сам заговаривать болезни. «Однако не заигрывал с тьмой», — уточнил Федор Николаевич. В 1958 году сына Дмитрия ударила ножом в сердце женщина. Пока приехала «скорая», Николай Александрович заговорил кровь, и она остановилась. Положили на операционный стол, но, к удивлению врачей, молодой человек выжил без операции. Рассказывал Федор Николаевич о встрече отца с Солженицыным. Александр Исаевич приезжал к Козыреву, и они долго беседовали. Интерес писателя к ученому был двоякий: как к коллеге, физику и математику, и как к верующему в Бога.

За год до встречи с Федором я прочитал то, что опубликовано Солженицыным о Козыреве в том варианте книги «Архипелаг ГУЛАГ», который напечатан в «Новом мире» (1989 г., № 9, с.163-165). Живописуя условия в советских тюрьмах, Солженицын сообщал: «В Дмитровской тюрьме (Н.А.Козырев) в 1938 году свет вечерний и ночной был — коптилка на полочке под потолком, выжигающая последний воздух. <...> При прогулке даже запрещали поднимать голову к небу». «Смотреть только под ноги!» — вспоминают и Козырев, и Адамова (Казанская тюрьма). <...> В карцер можно было попасть за кашель («закройте одеялом голову, тогда кашляйте!»); за ходьбу по камере (Козырев: это считалось «буйный»). <...> Вот как было с Козыревым. <...> За хождение по камере ему объявлено пять суток карцера. Осень, помещение карцера — неотапливаемое, очень холодно. Раздевают до белья, разувают. Пол — земля, пыль (бывает мокрая грязь, в Казанке — вода). У Козырева была табуретка (у Гинзбург не было). Решил, что сразу погибнет, замерзнет. Но постепенно стало выступать какое-то внутреннее таинственное тепло, и оно спасло. Научился спать, сидя на табуретке. Три раза в день давали по кружке кипятку, от которого становился пьяным. В трехсотграммовую пайку хлеба как-то один из дежурных вдавил незаконный кусок сахара. По пайкам и различая свет из какого-то лабиринтного окошечка, Козырев вел счет времени. Вот кончились его пять суток, — но не выпускали. Обостренным ухом он услышал шепот в коридоре — насчет не то шестых суток, не то шести суток. В том и была провокация: ждали, чтоб он заявил, что пять суток кончились, пора освобождать, — и за недисциплинированность продлить ему карцер. Но он покорно и молча просидел еще сутки — и тогда его освободили. <...> После карцера камера показалась дворцом. Козырев на полгода оглох, и начались у него нарывы в горле. А однокашник Козырева от частых карцеров сошел с ума, и больше года Козырев сидел вдвоем с сумасшедшим. <...> Если каждое утро первое, что ты видишь, — глаза твоего обезумевшего однокамерника, — чем самому тебе спастись в наступающий день? Николай Александрович Козырев, чья блестящая астрономическая стезя была прервана арестом, спасался только мыслями о вечном и беспредельном: о мировом порядке — и Высшем духе его; о звездах; об их внутреннем состоянии и о том, что же такое есть Время и ход Времени.

И так стала ему открываться новая область физики. Только этим он и выжил в Дмитровской тюрьме. Но в своих рассуждениях он уперся в забытые цифры. Дальше он строить не мог — ему нужны были многие цифры. Откуда же взять их в этой одиночке с ночной коптилкой, куда даже птичка не может влететь? И ученый взмолился: Господи! Я сделал все, что мог. Но помоги мне! Помоги мне дальше.

В это время полагалась ему на десять дней всего одна книга (он был уже в камере один). В небогатой тюремной библиотеке было несколько изданий «Красного концерта» Демьяна Бедного, и они повторно приходили и приходили в камеру. Минуло полчаса после его молитвы — пришли сменить ему книгу и, как всегда, не спрашивая, швырнули — «Курс астрофизики»! Откуда она взялась? Представить было нельзя, что такая есть в библиотеке! Предчувствуя недолгость этой встречи, Николай Александрович накинулся и стал запоминать, запоминать все, что надо было сегодня и что могло понадобиться потом. Прошло всего два дня, еще восемь дней было на книгу, — вдруг обход начальника тюрьмы. Он зорко заметил сразу. — «Да ведь вы по специальности астроном?» — «Да». — «Отобрать эту книгу!» Но мистический приход ее освободил пути для работы, продолженной в норильском лагере».

Вот так запечатлел великий писатель один из эпизодов биографии и творчества Николая Козырева. Верующие люди прослезятся, прочитав этот рассказ о том, как Всевышний помог ученому. Другие сочтут это совпадением, счастливой случайностью.

Сейчас, в первом десятилетии XXI века, пошла мода использовать теорию времени — энергии создателями «сверхнаук» (универсология, критериология и др.), а также писателями, увлеченными мистикой (Э.Мулдашев и пр.). Гипотеза Николая Александровича, научно доказать которую он не смог или не успел, привлекает людей, стремящихся увековечить себя сенсационными «открытиями».

Отбросим сенсационность, позывы личного славолюбия и попытаемся объективно оценить личность и открытия замечательного человека.

В конце 1989 года, когда начали приоткрываться шлюзы советской государственной секретности, увидел свет рассказ о том, какими колючими узами связана молодость Николая Козырева с землей Таймырской. Но лишь в середине и в конце 1990-х годов были напечатаны изыскания норильской журналистки Аллы Макаровой «Геологи на Крайнем Севере» и «Небесный интеллигент», где уточнялись некоторые детали пребываний заключенного Козырева в Норильлаге с 1939 по 1945 год, участие его в Нижнетунгусской геологической экспедиции, второй арест в Дудинке. Пришел к читателям и рассказ Сергея Снегова «Хитрый домик над ручьем».

Пора уточнить биографическую канву нашего героя.

Он родился 2 сентября (по старому стилю — 20 августа) 1908 года в Санкт-Петербурге. Отец — горный инженер Александр Адрианович Козырев — работал в Министерстве земледелия, в департаменте улучшения землеустройства, гидрологом.

С отличием окончив среднюю школу в 1924 году, Николай поступил на физико-математический факультет Ленинградского университета, на астрономическое отделение. Завершил курс в 1928 году, после чего был зачислен аспирантом в Пулковскую обсерваторию.

Руководил аспирантурой известный астроном, академик Аристарх Белопольский, исследователь Солнца, Юпитера, Сатурна, переменных и двойных звезд. Под руководством выдающегося ученого Козырев и его одногодок и однокашник Виктор Амбарцумян проводили спектральные исследования нашего светила и ряд теоретических работ.

По окончании аспирантуры (1931 г.) Козырев был утвержден в должности научного сотрудника Пулковской обсерватории и через год за талантливые исследования получил без защиты диссертации ученую степень кандидата астрономии и геодезии и место старшего научного сотрудника. Одновременно преподавал астрономию в нескольких ленинградских вузах. За пять лет (1932-1936 гг.) опубликовал 20 научных трудов (пять — совместно с В.Амбарцумяном).

В 1934 году провел уникальное теоретическое исследование о лучевом равновесии протяженных звездных фотосфер. Результаты были опубликованы в Великобритании, в журнале Королевского астрономического общества. Позднее задачу, поставленную Козыревым, обобщил его американский коллега и ровесник — индиец Субрахманьян Чандрасекар, достигший впоследствии известности в среде астрономов. В астрофизической науке получила хождение теория Козырева—Чандрасекара.

В книге М.Ивановского «Рождение миров», изданной в СССР в 1951 году, на странице 300 читаем: «Ленинградский астрофизик Н.А.Козырев определил, что звезда теряет за год примерно одну стотысячную долю своей массы. <...> Через 100 тысяч лет звезда рассеется без остатка».

Напряженная и успешная творческая работа Козырева была прервана арестом 6 ноября 1936 года, обвинениями в чудовищных преступлениях — и на 10 лет молодой ученый был отторгнут от науки. Но не удалось энтузиаста-исследователя отлучить от математических и философских изысканий, он продолжал их и в тюремных камерах, и на сколке льда у бортов дудинских кораблей, и в дымных цехах металлургического Норильска, и в снежных просторах таймырской тундры.

Здесь ненадолго отступим от биографической канвы и поразмыслим о судьбах людских, их случайностях и закономерностях.

В то время как Николай Козырев пытался отстоять свою непричастность к тяжким злодеяниям, приписанным ему следователями, его ровесник, друг и однокашник по школе и альма-матер Виктор Амбарцумян продолжал научную работу и беспрепятственно восходил по ступеням академической лестницы, обогащая астрономию и астрофизику, вовлекая в нее молодые таланты. Нам еще предстоит ознакомиться с обстоятельствами, при которых лишили свободы Козырева, может быть, они прольют дополнительный свет на наши вопросы. Но сколько примеров того, как по-разному складывались судьбы людей в советской стране и в годы Гражданской войны, и при массовых репрессиях «большого террора». Братья Вавиловы: Николая расстреляли, Сергею дали возможность возглавить Академию наук. Братья Кагановичи: один оставался ближайшим соратником диктатора, двое других были уничтожены как «враги народа». Поэты Мандельштам, Клюев, Клычков, Павел Васильев, Борис Корнилов погибли в лагерях и тюрьмах, а их коллеги Федин, Эренбург, Леонов и другие процветали на ниве социалистического реализма. Порой заходишь в тупик, сопоставляя факты биографий, казалось бы, одинаково дорогих истории лиц и деятелей. Что обусловливало их разнопутье: одних — на голгофу, других — к вершинам славы и жизненного благополучия? Бог весть...

Высшая целеустремленность, подвижническая приверженность избранному делу жизни позволили Николаю Козыреву сразу же по освобождении (в январе 1947 года) продолжить научную деятельность. 10 марта того же счастливого года он защищает в Ленинграде степень доктора физико-математических наук. Тема диссертации: «Теория внутреннего строения звезд как основа исследования природы звездной энергии». Только что снявший рваную лагерную телогрейку ученый поражает своих умудренных коллег смелостью и оригинальностью научного замысла. Отвергает установившиеся общепринятые взгляды и утверждает, что звезды живут не за счет непрерывно бурлящей в их недрах ядерной энергии, а по совсем другим законам — на основе неизведанных сил. Звезда — не атомный котел, доказывал Козырев, а скорее машина, перерабатывающая пока неизвестную людям энергию, превращая ее в радиацию.

Официальными оппонентами отважного воителя на защите диссертации были членкор Академии наук СССР В.А.Амбарцумян, профессоры К.Ф.Огородников и А.И.Лебединский.

Защита проходит успешно, оппоненты не подвергают ни малейшему сомнению тот факт, что перед ними сложившийся крупный ученый. Козыреву предлагают должность научного сотрудника Крымской обсерватории Академии наук СССР. Николай Александрович согласился и проработал там более 10 лет — до 15 августа 1957 года, когда был переведен старшим научным сотрудником в Пулковскую обсерваторию. Здесь он и трудился свыше четверти века почти до своей кончины 27 февраля 1983 года. (Умер Николай Александрович от рака пищевода, вызванного застарелой язвой желудка.)

Таков краткий обзор жизненного пути выдающегося ученого. Но научные достижения Козырева значительно превышают рамки этого обзора. Попытаемся хотя бы перечислить важнейшие из них.

Исследуя свечение ночного неба Венеры, он установил присутствие в ее атмосфере азота (1953-1954 гг.). Пятнадцать лет спустя это подтвердили спускаемые аппараты автоматических межпланетных станций «Венера-5» и «Венера-6». При наблюдениях атмосферы Марса (1954-1956 гг.) Козырев сделал важные выводы о ее оптических свойствах, объяснил знаменитые «полярные снега» как атмосферное образование.

Николай Александрович отверг сложившееся в конце XIX-начале XX столетия убеждение, будто Луна мертва. Тщательное обследование лунной поверхности возвратило его к утверждению астронома Гершеля о том, что на земном спутнике действуют вулканы. 3 ноября 1958 года Козырев получил спектрограмму, свидетельствующую о выбросе газа из центральной горки кратера Альфонс. После долгих споров с американскими исследователями (Д.Койпер, Г.Юри) справедливость выводов советского астрофизика подтвердил анализ лунных грунтов, доставленных в июле 1969 года экипажем корабля «Аполлон-11». (Характерно, что некоторые утверждения Козырева, вызывавшие неприятие астрономов и астрофизиков, подтверждались в ходе развития космонавтики, межпланетных приборов-роботов.)

В сентябре 1969 года Международная астронавтическая академия (МАА), собравшаяся в штате Нью-Мексико, наградила ученого именной золотой медалью с семью алмазами, вкрапленными в золото в виде ковша Большой Медведицы. Почти год спустя, вручая эту награду Николаю Александровичу, вице-президент Международной астронавтической федерации (МАФ) академик Л.И.Седов сказал: «Такая медаль присуждена пока только двум советским гражданам: Ю.А.Гагарину и вам» (из статьи А.Н.Дадаева «Первооткрыватель лунного вулканизма» в сборнике научных трудов «Известия Главной астрономической обсерватории в Пулкове», 1985 г., с.17).

Декабрь 1969 года. Комитет по делам открытий и изобретений при Совете Министров СССР присудил Н.А.Козыреву диплом об открытии тектонической активности Луны. Открытие подтвердили также исследования горьковского радиофизика В.С.Троицкого.

В августе 1958 года Николай Александрович публикует главное свое произведение — книгу «Причинная или несимметричная механика в линейном приближении». «В природе существуют постоянно действующие причины, препятствующие возрастанию энтропии», — утверждал Николай Александрович. В качестве повсеместно действующего фактора он выдвигал физическое время: «Оно в силу своей направленности может совершать работу и производить энергию».

Это было сногсшибательно! «Теория времени» Козырева вторглась в сложнейшие философские глубины. «Может быть, его теория противоречит закону сохранения (это еще не доказано, хотя и ставилось в упрек Козыреву), но она не выдвигает каких-либо условий об ограниченности Вселенной в пространстве, начала и конца всего существующего» (Дадаев А.Н. Там же, с.18).

Реакция на книгу Козырева была бурной. Известный ленинградский физик и публицист Вл.Львов опубликовал в «Литературной газете» статью под названием «Революция в физике продолжается» (24 сентября 1959 г.). Его поддержала Мариэтта Шагинян (три «подвала» в той же газете от 3 ноября того же года) статьей «Время с большой буквы».

А 22 ноября «Правда» выстрелила статьей трех китов от физики — академиков Л.А.Арцимовича, П.Л.Капицы и И.Е.Тамма. Само заглавие было уничтожающее: «О легкомысленной погоне за научными сенсациями».

Критический выпад великих ученых был сильным ударом по идее Козырева. Николай Александрович соглашался с некоторыми элементами ее отрицания и углубился в совершенствование своих умозаключений, стремился подтвердить их экспериментально.

Однако процессы превращения времени в энергию оставались недоказанными. По настоянию самого автора его опыты дважды (в 1960 и 1967 гг.) проверялись комиссиями ученого совета обсерватории. Обе комиссии отмечали, что наблюдаемые Козыревым эффекты находятся на пределе возможностей регистрирующей аппаратуры, а потому выводы ученого неубедительны. (Об этом же пишет А.Н.Дадаев в статье «Первооткрыватель лунного вулканизма» на с.23.)

Заканчивая свою статью, А.Н.Дадаев пишет: «Заслуги Н.А.Козырева перед наукой зачеркнуть невозможно. Проблему, которую он выдвинул, трудно решить в течение одной человеческой жизни. (...) Лет через пятьдесят, когда будут накоплены факты, к этой проблеме ученые еще вернутся и решат ее другими средствами и методами» (с.24).

К такому же выводу приходит и академик М.М.Лаврентьев. Касаясь статьи Н.А.Козырева «О воздействии времени на вещество», вошедшей в книгу «Физические аспекты современной астрономии» (Л., 1985), он заключает: «Н.А.Козыреву в предыдущих работах не удалось ясно и последовательно изложить свои теоретические концепции. Имеющихся в настоящее время экспериментальных данных недостаточно для убедительного подтверждения теоретических положений Н.А.Козырева. Отметим, однако, что в отношении экспериментального подтверждения аналогичная ситуация имеется и с общей теорией относительности А.Эйнштейна».

Так обстоит сегодня дело с теорией Козырева о сущности времени и строении звезд. Возможно, гипотеза опередила эпоху, возможно, останется в истории науки как одна из неоправдавшихся попыток раскрыть одну из тайн мироздания.

Представим себе внешний облик Козырева по портрету, словесно нарисованному А.Н.Дадаевым:

«Высокого роста, хорошо сложенный, худощавый, всегда чисто одетый, подтянутый, гололобый, очень коротко подстриженный, с гордо поднятой головой, он походил на военного высокого ранга в отставке, хотя в армии никогда не служил. Ходил он быстро, при встрече со знакомыми любезно раскланивался, пожимал руку, если не спешил. Вежлив был всегда со всеми. У телескопа и в лаборатории отличался мягкими и ловкими движениями. Много курил. В лаборатории постоянно держал горячий чай и печенье, к этому вынуждала язвенная болезнь желудка, которая стала для него роковой» (с.23).

Н.А.Козырев был любознательным и спортивным человеком. Вот как об этом вспоминает далее А.Н.Дадаев:

«Приезжая на наблюдения в Крымскую обсерваторию, он почти ежедневно совершал прогулки в горы и леса, окружающие пос.Научный. Уходил большей частью в одиночку: во время прогулок он размышлял. Поддерживая «спортивную форму», он каждое лето, оформив отпуск, совершал какое-нибудь путешествие: проходил на байдарке протяженный маршрут по заранее намеченной реке средней полосы России, колесил на велосипеде или мотоцикле по дорогам Ленинградской области, спускался теплоходом по Волге от Московского моря до Астрахани. Любил Киев и места русской старины, которой насыщены Ярославщина или Золотое кольцо. Однажды побывал в круизе по Европе пароходом (1967 г.), был в Болгарии, Чехословакии, Бельгии».

Таковы сведения о замечательном ученом, которые мне удалось собрать и свести воедино.

P.S. Издание «О времени, о Норильске, о себе...» не впервые рассказывает о Николае Александровиче Козыреве. В книге первой издания о нем опубликован материал Н.С.Дзюбенко, а в книге пятой можно прочитать воспоминания о Н.А.Козыреве и Л.Н.Гумилеве Е.Г.Херувимовой-Лапиной.

 На оглавление "О времени, о Норильске, о себе..."