Новые страницы биографии Николая Николаевича Урванцева

<…> Старым ленинградцам не пришлось бы объяснять, что это такое, Большой дом на Литейном. В любой другой аудитории достаточно сказать: близнец Лубянки. <…> Как известно, число казненных за полвека до 1917 года много уступает среднесуточным показателям в отдельные периоды советской истории.

Урванцев, однако, в длинные списки убиенных не попал, хотя могло быть иначе, о чем свидетельствуют биографии, к примеру, его непосредственных начальников по Геолкому (Д.И. Мушкетов) и Арктическому институту (Р.Л. Самойлович) и лучшего, талантливейшего ученика и соратника (Б.Н. Рожков).

— Кто он вам? — спросили меня. (И таким образом я опускаю поиски нужных людей, кабинетов и других помещений.)

— Герой, — ответил я.

— Герой Советского Союза?

— Еще бы чуть-чуть — и мог стать Советского Союза… Нет, герой моей повести. Еще не написанной.

— Мы больше имеем дело с родственниками.

— Вряд ли они обратятся… (Последовал мой пересказ биографии Николая Николаевича.)

— Какое-нибудь удостоверение, паспорт есть?.. Ладно. Пишите заявление вот по такой форме…

— А как быстро?..

— Иногда у нас уходят месяцы, чтобы…

Тут я постарался быть максимально убедительным и назавтра (!) пришел уже как на работу.

Дальше попробую без лирики и лишних слов, хотя осуществить этот замысел труднее, чем провозгласить. Итак, черные дни Урванцева после звездного часа…

Домик Н.Н.Урванцева в Норильске

Из первого тома дела:

«— Обручев, Ермолаев, Рожков и я составляли третий пятилетний план по Арктике… Инструкции давал Самойлович… (понятное дело — вражеские. — А.Л.)

— Шмидт и Бергавинов настаивали в ЦК ВКП (б), чтобы разрешили начать разведку каменной соли в устье реки Хатанги. Но предварительных разведочных работ не было. Соль добывали плохую, с примесью гипса. В этом, конечно, есть вина Главного управления Севморпути…

— Я сын купца, и среда… (сами понимаете. — А.Л.) Моя мать… (что можно ожидать от … — А.Л.). Политически неграмотный, я легко стал на путь контрреволюции — под влиянием офицеров царской армии, бывших моих сокурсников. Дружил с Часовниковым, у него на квартире велись антисоветские раз говоры.

Сочувствовали мятежу чехословаков… Работал в «изыскательской партии» (то ли следователь решил, что от слова «изыск», то ли кавычками иронизировал по поводу предмета изысканий. — А.Л.) при Сибревкоме Комитета Севморпути. Председателем был Смирнов, заместителем — Шольц, в 21 году он (Шольц) меня вызвал… Говорил о своем (отцовом. — А.Л.) богатстве, о расстреле Колчака. Я ему поддакивал… Ему было известно о моем контрреволюционном прошлом.

— Норильское месторождение мною было полностью освоено (?! — А.Л.). Я там разведал запасы угля на 65 миллионов тонн, а мог и на 100 миллионов, но я не применял буровых станков, так как достать их трудно… В дальнейшем я старался не поддерживать связь с Шольцем… В 1922 году обнаружил наличие «колчедана-никеля» (опять кавычки: скорее всего следователь хочет показать, что он тут ни при чем. — А.Л.).

— Под давлением Баевского вновь вступил в контрреволюционную организацию.

— Меня дважды вызывал Шмидт и предлагал не торопиться с освоением нефтяных районов (Хатанга).

— «Правда» села на мель… Я признаю свое вредительство…»

Давайте все же прервем этот поток лжи. В чем здесь ужас? Это как же надо было бить и запугать человека, чтобы он брал на себя все, что угодно! Просто ему не инкриминировали взрыв газопровода или водокачки, столкновение поездов, а пароход сел на мель, и Урванцев на нем находился… Эта вражина, понятно, не могла не пробраться к штурвалу, быстро вычислила ошибочный курс и посадила «Правду» на мель. «Я признаю свое вредительство».

Он очень не любил рассказов и вопросов об этом периоде. Только однажды произнес «Ну, конечно, били» тоном, сомнений не оставляющим, мол, ну что вы спрашиваете то, что знают дети…

Есть люди, которые, однако, любят рас сказывать обо всем, что выпало на их до лю. Урванцев к ним не относился. Думаю, задним числом корил себя за слабинку, в какой-то момент неверно избранную тактику, еще что-то.

Мы ему не судьи. Во-первых, все крепки задним умом. Во-вторых, все герои, кто не прошел кругов ада.

В-третьих, у каждого из нас есть возможность (пока, слава богу, неисторическая) защемить какой-нибудь чуткий к боли орган или член, хотя бы дверьми, и при этом спокойным тоном продолжать суд над теми, кто не выдержал в свое время. Один из близких к Н.Н. людей показал мне журнал «Советская Арктика» с письмом, клеймящим Самойловича, по-моему, коллективным, но с подписью Урванцева: «Некрасиво». Но, извините, не оболваненных пропагандой, не зараженных ненавистью к «врагам народа» оставалось очень мало, да и прятали они свое мнение как можно глубже. Не исключен и другой вариант: Урванцева никто и не предупреждал, подписываясь его именем под гнусным враньем, — прием рядовой и характерный.

Теперь, когда вы слегка раздавлены информацией, вернемся в прошлое. Самойловича уже взяли в Кисловодске 24 июля 1938 года. Учитывая, что Рожков исчез еще за полтора года до этого, Урванцев не мог благодушествовать на свой счет. Уж кто-кто, а он с его происхождением и «грешками» времен Гражданской войны не мог не понимать, что орден Ленина его не спасет, а заслуги перед советской властью тем более… А вот и первые ласточки — статья в журнале, потом в стенгазете… Урванцевы стали ждать стука в дверь. И действительно, за толстыми стенами Большого дома уже выписывали ордер № 9/981 для выдачи сотрудникам Управления Государственной Безопасности (каждое слово с прописной буквы) УНКВД по Ленинградской области для производства обыска в квартире № 190 дома № 61 по Лесному проспекту и ареста гражданина Н.Н. Урванцева.

Пришли товарищи Литвинов и Нацаренус в полночь, работали до шести утра, а когда занялась заря одиннадцатого дня осени знаменитого 1938 года, увели хозяина, унесли его орден, забрали охотничьи ружья и экспедиционные материалы.

И началось. В тот же день. В ночь. В день. В ночь…

Я насчитал 25 допросов, и это не было концом. Так долго не сознавался? Ну что вы: чтобы заставить его признаться в преступной деятельности, хватило 9 допросов… Как будто без его признания им не была ясна степень вины этого колчаковца, участника контрреволюционной диверсионно-вредительской организации в Главном управлении Севморпути (СМП).

Эти негодяи от науки, к примеру, задумали и сорвали навигацию 1937 года в Арктике. Не случайно в постановлении Правительства от 28 марта 1938 года говорится не только о плохой организованности в работе, наличии самоуспокоенности и зазнайства, но и о «совершенно неудовлетворительной постановке дела подбора работников Главсевморпути» (см. «Советскую Арктику», 1938, № 5, с. 21).

(Хотите — верьте, хотите — проверьте, но уважаемый историк СМП профессор Белов и 30 лет с лишним спустя без тени юмора, видимо пользуясь материалами определенного пошиба, пишет, к примеру, о знаменитом капитане В.И. Воронине: «Проявлял чрезмерную осторожность, когда в ряде случаев надо было действовать смело и быстро. Правда, эта осторожность объяснялась тем, что «Ермак» был единственным активным ледоколом на западе и неоправданный риск мог привести к не поправимым последствиям». После этого ясно, хороший капитан или плохой? Да и возьмет ли кто-то на себя ответственность, зная, что «полагается» за ошибку?)

Когда 25 транспортных судов и почти весь ледокольный флот остаются на зимовку в случайных местах — это, конечно, разгильдяйство в невероятных масштабах. И насчет кадров, наверное, все правильно.

Но много ли выиграла Страна Советов, лишив жизни (как минимум, свободы) десятки ученых, воз можно в чем-то недальновидных и что-то конкретное не обеспечивших?

Железная метла продолжала мести. В поле ее чудес попали полярники. Подельниками Урванцева оказались: М.М. Ермолаев, 1905 года рождения, уроженец Екатеринодара (ныне Красно дар), доцент-орденоносец Ленинградского университета и сын профессора, а главное — зять Самойловича; Л.И. Кальварский, 1901 года рождения, уроженец Петербурга, начальник планового отдела Всесоюзного Арктического института; П.М. Цеткин, 1900 года рождения, тоже петербуржец, начальник гидрографического отдела ВАИ.

Если Урванцев и Кальварский подписались под словами «обвинение мне понятно, виновным себя при знаю» после 9–10 допросов, то двое остальных подельников виновность не признавали до 15-го допроса. Естественно, никто не поддержал «идею» следователей о «группе четырех» как ячейке глобального заговора:

— Считаю, что в курсе был Кальварский.

— Мельком слышал от Самойловича о Цеткине как контрреволюционере.

Не более того. На себя — пожалуйста:

— Коготок увяз, всей птичке пропасть… Не имел мужества разоблачить Шольца и себя (!). Кроме того, не сочувствовал жесткой системе раскулачивания («стреляли» и за такое. — А.Л.).

Что еще позволил следствию Урванцев? «Признаю: вредительский план третьей пяти летки (общие установки Шмидта и Самойловича); молчал, что норильский уголь не годится для котлов военных судов».

Ермолаев: «Был завербован Урванцевым. Говорил Ушакову, что на Северной Земле ни чего хорошего нет (Обручев меня ругал за это)».

Кальварский: «Показания Самойловича — клеветнические, Урванцева — неискренние».

Вот и все…

Нет, не все. У следствия была еще од на цель, может быть главная: доказать существование разветвленной вражеской сети. Конечно, на роль центральной фигуры и главы координирующего центра очень бы подошли старые знакомые Урванцева.

Особенно Иван Никитич Смирнов, председатель Сибревкома в Гражданскую, которому так доверял Ленин, следя за приобретением товаров для Карской экспедиции. Всем известна записка: «Я оч. боюсь, ч. оптимизм Лежавы (Андрей Матвеевич Лежава расстрелян в 1937 году.) неоснователен…» В ней и называются Смирнов и его заместитель Чуцкаев, которым предсовнаркома верит (Смирнову — еще с 1909 года, парижский знакомый, а не очень — зам наркома внешней торговли).

Сибревком — та самая организация, которая еще 16 марта 1921 года, то есть ранней весной, приняла  постановление «к работам ударным на 100 %» отнести снабжение и снаряжение экспедиций в арктическую область. Правой рукой Смирнова был тот самый Ф.А. Шольц, экономист, прекрасный работник, зарекомендовавший себя в навигацию 1920 года.

…Самое мирное слово может переродиться в нашем сознании под влиянием обстоятельств. Допустим, торговали когда-то на площади в лубяных шалашах, а выросла Лубянка… Джуга — это просто сталь. Из нее, правда, делали кинжалы, но не для того же, чтобы лилась кровь! А что получилось из сына Джуги к его 50-летию?

Когда же речь идет о каком-то Смирнове или Шольце, тут и одного неосторожного слова достаточно, чтобы перевернуть их, как сейчас говорят, имидж.

А если Иван Никитич действительно приверженец Троцкого и «скатился в болото оппортунизма»? Его давно разглядели, в 1927-м исключили из партии, восстановили, снова исключили в 1930 году… Или его экономист, у которого советская власть отобрала наследство и которому к тому же жаль А.В. Колчака?

Замечательные кандидаты в начальники вражеского штаба, но, увы, с ними давно покончено.

Смирнова «взяли» еще в 1933 году, «шлепнули» по делу другого «центра» в 1936-м, и в срыве навигации 1937 года его обвинить сложно. Конечно, очень хорош для этой цели — лучше вообще не придумаешь — О.Ю. Шмидт… Нельзя: собираемся дружить с Германией, а бородач — герой в обеих странах. Академик Обручев? Несерьезно: 75 лет. И тогда возникает в планах ГБ серая лошадка, которую именно поэтому долго никто не замечал: начальник планового отдела ГУ СМП — на него и вешают всех собак.

— Баевский назвал мне членов контрреволюционной организации по Арктическому институту — Самойловича, Визе, Обручева, по горно-геологическому управлению (СМП. — А.Л.) — Ананьева, Эглита, Зяблова. Упоминал о Шмидте, Бергавинове, Ф.И. Дриго… Ермолаева знал по вредительскому составлению 5-летнего плана…

…Ужас может выжать стон из железа. Железо может выжать все, что требуется, если его раскалить.

В.В. Ананьев параллельно североземельцам производил съемку Карских Ворот и Маточкина Шара, а потом строил полярные станции. М.М. Ермолаев изучал геологию Новой Земли и южного берега Маточкина Шара, возглавлял первую гляциологическую станцию в Арктике (залив Русская Гавань), был участником экспедиций на «Садко» и «Малыгине».

Дриго — специалист по ледоколам и руководитель морских операций, которого, правда, обвинили в беспомощности, но ведь не он себя назначал на должность. Б.В. Лавров — начальник Игарстроя и Нордвикстроя, Ленских экспедиций, член коллегии ГУСМП, как Илья Леонидович Баевский, бывший член коллегии Госплана РСФСР, заместитель Отто Юльевича в походе «Челюскина». И все они — враги?!

Записать во враги можно всех, но кто-то должен работать и вне проволочного заграждения. Поэтому кое-кого надо было вычеркнуть. И тут следствие ждал страшный удар. Тщательно подготовленное дело, на которое ушло восемь месяцев (с 6 июля 1938 года до 2 марта 1939 года), лопнуло.

При первом же удобном случае подсудимый Урванцев сказал:

— Всех названных лиц я оклеветал, потому что от меня требовали назвать участников контрреволюционной вредительской организации в ГУСМП, указав, что я должен знать очень многих; двумя-тремя фамилиями следователь не удовлетворился и требовал большего…

Не знаю, как вы, а я представил Н.Н. в эту секунду почти выигравшим дело. Не о том, конечно, речь, что его прямо из зала суда доставят домой. Просто — успел сказать. Он снял очки. Если опять будут бить, главное — сохранить очки. (Бедный Николай Николаевич, его так легко было сделать беспомощным и беззащитным — без окуляров. Он не видел даже, с какой стороны ждать удар.)

Суд прервали после нескольких мало значащих вопросов.

Тут я должен предупредить будущих исследователей темы. Дело в том, что официальные документы указывают на разные да ты, не совпадающие на день, на декаду и больше (особенно если включать в научный оборот даты, названные по памяти, чего я делать не хочу). Но предположением поделюсь, хотя оно граничит с фантастикой: четверку развели по камерам, чтобы назавтра предъявить но вые ордера на арест.

Возможно, это выглядело и не так формально, однако факт, что никто их не выпустил из внутренней тюрьмы Большого дома и следствие стало добиваться старой цели… Вряд ли новыми средствами, но практически сначала. Военныйтри бунал ЛВО, не церемонясь, осудил Н.Н. на 15 лет ИТЛ. М.М. Ермолаев, судя по предварительному списку репрессированных геологов Н.Ю. Годлевской, получил на 5 лет меньше, но что-то там неточно, ибо приговор связывается с 30 декабря 1940 года, а это — дата следующего судилища над Николаем Николаевичем, на которое, исключить это нельзя, привезли и его товарищей по несчастью. Тем более возможно, что одним днем — 16 августа 1954 года — их освободили от ссылки и реабилитировали.

Но до этого дня еще 15 лет. А с ноября 1939 года по март 1940 года Урванцев находится в этапах и в одном из соликамских лаге рей, где и узнает, что 22 февраля приговор отменен и дело производством прекращено. Возвращение в Ленинград, приглашение на кафедру в горный институт, участие в похоронах Ю.М. Шокальского в Москве (известный эпизод, который слишком дорого обошелся Урванцеву, хотя, возможно, он напрасно придавал событию особое значение: коль уж решили изъять из жизни, нашли бы и не на похоронах).

В августе 1940 года старое дело было направлено на доследование. Урванцев этого знать не мог, но 11 сентября — в тот самый день, что и за два года до этого, — последовал новый арест, а 30 декабря, под 1941 год, очередной приговор. На этот раз дали 8 лет ИТЛ с зачетом отбытого. Написал заявление с просьбой оставить в Ленинграде, которое удовлетворили. В знаменитых Крестах стало одним «врагом народа» больше. На вопросы «однокашников» отвечал: СВД (соучастие во вредительской деятельности).

Я перешел на скороговорку не только по тому, что не хватает времени или места. Ни Кресты, ни лагеря не идут ни в какое сравнение с внутренней тюрьмой. 14 месяцев первого пребывания в ней (безо всякого опыта жизни в камере) плюс еще почти четы ре — это и есть полтора черных года этой, слава богу, долгой жизни. Ибо достаточно темный фон Крестов, Коканда, Актюбинска, череда тюремно-лагерного существования все же прерывались маленькими радостями (виделся с женой, ухаживал за клумбами, изобретал полуавтомат, переводил с английского нужную для производства книгу и т.д.). Даже трудности этапов не остались в его памяти непреодолимыми, тем более месяц, про веденный в Красноярске, когда он консультировал строительство причалов накануне от правки самолетом в Норильск (январь 1943-го; он-то прекрасно знал, что торопиться на Се вер не к чему, пока стоит полярная ночь).

14 лет в Норильске — особая статья. За метим, что лагерное пребывание (достаточно условное) здесь было ограничено двумя годами, остальное время он не чувствовал себя одиноким, а ненужным делу — ни дня. Боюсь, однако (не додумался спросить), что праздник пятидесятилетия в первые же дни знакомства с новым для него Норильском был горьким.

Но это уже было не смертельно. От смерти Урванцева спас врач. Он же скостил Н.Н. лагерный срок на 7 лет, в перерыве между двумя сроками подарил на 5 месяцев институтскую кафедру и вообще сделал все, чтобы большой геолог и географ выжил и максимально сократил число прожитых черных дней. <…>

Сейчас же мне остались одно замечание (оно же соображение) и эпилог. Не все в тюрьме плохо. Кто-то из великих предпочитал ад раю, где скучнее и не та компания. Урванцев общался с интересными людьми, но самыми интересными оказались сокамерники, и он благодарил судьбу за знакомство, да при таких обстоятельствах, с двумя Иванычами — Акселем и Петром, Бергом и Лукирским.

Первый — из знаменитой фамилии основателей академии — оказался ровесником. Выпускник Морского корпуса, он водил подлодку еще в Первую мировую войну и командовал ею в Гражданскую. Пока Урванцев занимался Норильском, Берг окончил два высших военно-морских учебных заведения и стал профессором в таких новых областях знаний, как радиоэлектроника, радиолокация и пр. Кибернетика в его жизни еще впереди, академическое звание тоже, а время, когда кто-то решил проверить, не английский ли он шпион, уже пришло.

Второй (любопытно, что оба оренбуржцы по месту рождения) был погодком сокамерников, сотрудником А.Ф. Иоффе после окончания Петроградского университета и профессором ЛГУ с 1928 года (с 1919-го он там преподавал, а его учениками только на букву «А» были братья Абрам Исаакович Алиханов и Артем Исаакович Алиханьян, Л.А. Арцимович). Это он измерил постоянную Планка, проверил формулу фотоэффекта Эйнштейна, с будущим нобелевским лауреатом Н.Н. Семеновым доказал появление вторичных электронов при рас сеянии первичных поверхностью металла, написал монографию по электронной теории — такой же гений, как Берг, разве что еще гениальнее.

Нет никаких сомнений, что у Н.Н. и М.М. Ермолаева (и не только у них) академическое звание украли в 1938-м. Но не академическое признание — Обручевых и Наливкина, Щербакова и Смирнова…

Нужно было или не нужно было идти в архив КГБ? Не лучше ли кое-чего не знать?..

Не лучше. Я благодарю офицеров Николая Ивановича Баранова и Сергея Владимировича Чернова и его начальника Александра Николаевича Пшеничного за помощь.

Не одно лишь любопытство заставило меня отправиться в Большой дом. Когда-то Александр Емельянович Воронцов, сменщик Урванцева на юге Таймыра и преемник его, норильчанин с 1930-го, передавший эстафету в 1945 году опять Урванцеву, не стал скрывать то ли факт, то ли версию: Урванцев оговорил Рожкова. Не знаю, доходило ли это до ушей Н.Н., но если да, можно представить, чего это ему стоило.

Слово не воробей. И вот много лет спустя слух дошел до замечательной женщины, племянницы Б.Н. Рожкова, Наталии Гавриловны Сапроненковой.

Я посчитал своей обязанностью выяснить истину или сделать все возможное, чтобы моя корреспондентка не обратилась в архив.

Вот какие показания я нашел на страницах от 20 сентября 1938 года, те самые, выбитые на девятом допросе: «Я, Урванцев Н.Н… Мною в конце зимы 1936 года был завербован… еще геолог Б. Рожков… с которым был знаком с 1925 года… работал у меня в качестве кол лектора… слушал радиопередачи на немецком языке… Я понял, что Рожков был человеком антисоветским».

Завербовал. В свой вражеский круг. Я антисоветский, и он антисоветский. Мы оба антисоветские. Только бить не надо.

А потом взорвал ту самую бомбу: я всех оклеветал, не выдержав «давления».

Было еще кое-что. Однажды Н.Н. раскрылся: «Я не назвал ни одного имени, кроме Шмидта и Обручева, до которых вам не добраться, из тех, кто не арестован. Я называл только тех, кто, я это твердо знал, и без меня подведен под монастырь».

Действительно, Борис Николаевич Рож ков попал в сеть 1936 года вместе с Н.М. Успенским, П.П. Соколовым (см. список Годлевской и ее группы). Уже 31 декабря, в последний день перед 1937 годом, Рожкова назвали членом фашистской организации. Бориса Николаевича судили 23 мая 1937 года, приговорили к 10 годам лишения сво боды, расстреляли в Смоленске 22 апреля 1938 года — нашли же день… За 5 месяцев до девятого допроса его учителя.

Закрываю дело. Фамилии следователей и свидетельствующих не в пользу Урванцева опускаю. Сержант ГБ Нестеров, наверное, раскаялся. Первым расписался в деле Урванцева начальник Управления НКВД по Ленинградской области Гоглидзе. Торопил закончить дело побыстрее Выш. (похоже, что Вышинский). Арест санкционировал замнаркома Берия. Согласовано с прокурором СССР и т. Папаниным…

В условиях политической нестабильности и слабости властей, близкой к параличу, перспектива повторения массовых репрессий конца 1930-х годов или, точнее, очередная их кампания — вовсе не сугубо теоретическое положение. Вот почему считаю возможным и необходимым воз вращаться к этой теме, по возможности проливая свет на черные страницы.

Такого рода доклады и публикации* ни в коей мере не направлены против тех, кто не выдержал пыток или уступил психологическому воздействию органов дознания. Больше того, нельзя не отдавать себе отчет, как трудно было сопротивляться системе даже людям, занимавшим высокое положение. И все же пусть члены ЦК новых и старых партий, прежде чем подписаться под приговором, помнят, что их решение, минутная слабость, не говоря уж о линии поведения, не останутся тайной за семью печатями на века.

* Публикуемый материал А.Л. Львова был представлен на Урванцевских чтениях «Неизвестные страницы жизни» и на страницах «Заполярной правды» 9 июля 1993 года. (Примеч. ред.)

 На оглавление "О времени, о Норильске, о себе..."