Книга одиннадцатая издания «О времени, о Норильске, о себе…» вышла в свет в год 75-летия Норильского горно-металлургического комбината имени А.П. Завенягина — ныне Заполярного филиала горно-металлургической компании «Норильский никель». Воспоминания норильчан — это коллективно написанная история градообразующего предприятия, которое уже в 40-х годах занимало центральное место в никелевой промышленности, а перед ликвидацией Норильлага (1956 год) комбинат произвел 15 950 тонн никеля, то есть почти треть от общесоюзного производства (РГАЭ, ф. 9022, оп. 1, д. 1703, л. 1, об. 112).

Эта книга продолжает общую для всех книг тему: жизнь человека в Заполярье в самые трудные годы Советской страны. С 1935 года все в Норильском промышленном районе было подчинено одному — строительству горно-металлургического комбината. Все участники этого жестокого исторического процесса стали невольно, по Р. Киплингу, людьми одной крови.

«Норильчанин» — это слово звучит как пароль, значит «свой», знаком с ним или нет. Об этом подумала, вспомнив удививший меня телефонный звонок с вопросом: почему стала собирать и издавать воспоминания норильчан? Для Йохана Хельбека Москва оказалась промежуточным пунктом на его пути в США, где он живет. Он не сразу догадался позвонить в издательство «ПолиМЕдиа», чей телефон был в каждой книге издания, и потому начал с места в карьер:

— Скоро за мной придет машина, я уже должен ехать в аэропорт. Начал читать вашу книгу, мучаюсь вопросом: почему вы издаете эти книги, как у вас это все началось?

И хотя Йохан Хельбек очень торопился, я все же спросила, в чем же его интерес? Предположила, что он тоже пишет книгу…

— Да, — тут же ответил Хельбек. — Моя первая книга вышла на английском языке под названием«Революция в моем сознании»…

— Хорошая тема!

— Я вас прошу, ответьте: почему Норильск, почему воспоминания?

Я сказала, что журналистка, что на Крайний Север приехала в конце 1976 года, а покинула Норильск под Новый год через 20 лет. Всерьез историей заинтересовалась в Москве в клубе норильчан «69 параллель», когда встретилась с первостроителями города.

Их рассказы — это интересные исторические хроники не только развития Норильского промышленного района. Ведь каждый пишет свою родословную. У многих она оборвалась в 1917 году, они начинают ее как бы с чистого листа… Так коллективно мы пишем историю Норильска…

— Как жаль, что мне неправильно продиктовали ваш телефон… А машина за мной уже пришла.

Йохан Хельбек извинился, поблагодарил за разговор и простился. Я про него узнать ничего не успела. Но в Интернете нашла его фамилию и выяснила, что он немец по происхождению, доктор исторических наук, профессор государственного университета штата Нью-Джерси. Судя по тому, как Хельбек владеет русским, и по названию его книги, он бывший наш соотечественник. Позже снова из Интернета узнала, что он собирает материал для книги о Сталинградской битве, для чего в мае 2009 года побывал в Волгограде.

Революция в сознании человека… Были ли такие примеры в поселении-лагере? Это французское слово означает «коренной и быстрый переворот в государственном и общественном строе страны, обыкновенно сопровождаемый вооруженной борьбой» (см.: Энциклопедический словарь Ф. Брокгауза и И. Ефрона). Применительно к сознанию главными остаются слова «коренной и быстрый переворот». Пожалуй, к большинству тех, чьи воспоминания опубликованы, больше подходит понятие «эволюция», а не революция сознания, несмотря на экстремальные обстоятельства их жизни. Впрочем, ответ на вопрос «революция или эволюция» может быть только индивидуальным…

А теперь примеры из далекого прошлого. В город-лагерь Норильск в послесталинское время прибыли двести молодых специалистов Московского института цветных металлов и золота имени М.И. Калинина (позже институт стали и сплавов). Из них 70 % — девчонки. Дипломированных специалистов сразу назначили на инженерные должности. Как рассказала Людмила Петровна Алексеева-Берденникова, одна из этих двухсот, она начала работать в очень сложное время: предстояло привести в порядок нормы труда и оплату рабочего времени в соответствии с кодексом о труде и заработной плате. До сих пор заключенные работали не сколько положено, а сколько надо. Иногда к здравому смыслу бесправных людей приближала только туфта — приписывали столько, сколько требуется для получения пайки, сохраняющей жизнь.

Людмила Петровна три смены вела хронометраж рабочих часов, издала методическое пособие, чтобы стимулировать учебу рабочих.

Время было нервное, конфликтное. Однажды в день зарплаты к Л.П. Берденниковой ворвался очень возбужденный мужчина — не получил ни копейки! Все знали, что он в Норильске на вечном поселении, у него семья, недавно ребенок родился. Он сказал ей: «Мне терять нечего, за плечами два убийства, я пришел вас, нормировщика, убить». При этом он плотно закрыл за собой дверь. Людмила Петровна так рассказала о том, что было дальше: «Я перебила его и от страха стала объяснять ситуацию, посмотрела его табель. Он начал прислушиваться ко мне, и тогда я говорю: «Идите за мной!» Быстро побежала по лестнице к начальнику цеха и торопливо объяснила ему, что, пока кассир на месте, надо дать человеку деньги, потом все уладим. Он согласился, я выбежала к рабочему, сказала, что это машиносчетная станция ошиблась (она только начала работать!), и пригласила его в кассу… Мужчина успокоился, ушел домой с деньгами.

Спустя месяц я увидела его у выхода. Меня, девчонку, назвал Петровной, поблагодарил и сказал: «Можешь гулять в Норильске в любое время суток, никто тебя не тронет». И начальник цеха меня похвалил: «Ты не только мудрая, но и смелая». А настоящий страх ко мне пришел только потом, когда мысленно стала перебирать случившееся. Вообще-то бойцовские качества и педантизм в делах — это мое. Жизнь заставила. Люблю порядок во всем. Я потом учила рабочих соблюдать свою финансовую выгоду. Выдала им книжечки, где были указаны разряд, проработанные часы. Качество работы напрямую должно было влиять на их зарплату. Помню, что в 1955 году цех электролиза никеля выполнял план всего на 50 % — было от чего взбунтоваться рабочим.

Однажды они взяли меня в разъяренное кольцо.

— Минутку, мужики! — потребовала я. — Я не лагерный нормировщик! Я руководствуюсь Кодексом законов о труде. При невыполнении плана вам оплачивается 75 % тарифа. Давайте в следующем месяце компенсируем неполученное, — и рассказала, как и что надо сделать, разложила перед ними документы…

Убедила! С тех пор и другие рабочие стали звать меня Петровной. Позже, к слову, производительность труда выросла, в том числе и за счет того, что наконец-то увеличили расценки на обслуживание одной ванны… Это было приближение к здравому смыслу.

Почувствовала, что в своем коллективе кое-чего добилась, и как-то расслабилась… И зря! Вскоре пришла пора профвзносы сдавать. Выскочила на улицу — пуржит. Пробираюсь вдоль снегозащитных щитов и слышу: «Поберегись!» Охрана ведет колонну заключенных. Человек с ружьем, замыкающий ее, спросил: «Не тронули?» — «Что вы, даже не посмотрел никто!» — «Это же мои — 58-я, интеллигенты». И он очень строго приказал мне: «Одна больше никогда не ходи! Да еще в пургу!» Прибежала в местком, увидели меня, побледнели: «Одна пришла?» И я окончательно поняла, что в Норильске нельзя расслабляться. Это было через два года после восстания заключенных».

Эту запись я сделала по телефону. Позже об этом подробнее Людмила Петровна рассказала студентам института стали и сплавов на презентации очередной книги нашего издания «О времени, о Норильске, о себе…». Тогда я еще раз убедилась, что норильские годы кардинально влияют на жизнь человека, но чаще это эволюция, а не революция его сознания… Решила проверить это суждение, сверив его с жизнью Людмилы Петровны Берденниковой. И не ошиблась…

В свой первый рабочий день в цехе электролиза никеля она обратила внимание на голый склон горы Шмидтихи и на ряды одноэтажных домов. Ей сказали, что это лагеря. «Как же тут детей не любят, — возмутилась она, — ведь роза ветров гонит туда все вредные выбросы ЦЭНа». Спутник на эти слова удивился так же, как и она его ответу: «Это лагеря заключенных». Так она впервые столкнулась с концлагерями в своей стране.

Главное зло и горе для ее семьи заключалось в войне с фашистами. Погибли ее отец, бабушкины братья. Ее мать осталась с тремя детьми в коммуналке на тринадцати квадратных метрах. С 14 лет Людмила работала, училась в ремесленном училище, одновременно с 7-го по 10-й класс в вечерней школе. Поступила в институт и сразу решила, что попросит направление на север: мечтала вытащить семью из нищеты. У нее ни на что не было времени — ни на общение со сверстниками, ни на отдых хотя бы во дворе. Единственное, в чем она себе не отказывала, — в пении в художественной самодеятельности в училище, школе, институте.

Впервые увидев лагеря, потом столкнувшись в работе с заключенными в Норильске, она поняла, насколько они бесправны, и кинулась защищать их интересы из-за сострадания к ним и чувства справедливости. Как специалист, не ограничилась помощью одному человеку, а постаралась как бы примирить интересы заключенных с администрацией, ведь все на производстве было подчинено выполнению плана в первую очередь, остальное — потом.

«Бойцовский характер спасал меня в сложных ситуациях, — считает Людмила Петровна. — Однажды ко мне подошел литовец, скромный пожилой человек. Он работал в ремонтно-строительной конторе при цехе, получил только аванс, окончательный расчет за месяц ему не произвели. Оказалось, что он (мастер — золотые руки!) по заказу начальника другого цеха делал детскую кроватку. Это было привычное и частое для него дело, ведь тогда в Норильске никакую мебель нигде нельзя было купить — все делали сами.

Пошла узнавать и выяснила, что якобы случайно его как работающего в цехе не оформили. А ведь он не сам принимал заказ. На партхозактиве я выступила против такой практики. Зачем химичить? Мы имеем право на подобные заказы, надо на законных основаниях оказывать услуги сторонним организациям. Не все меня поддержали. А потом я узнала, что у меня и противники нашлись: мол, пора приструнить ее, говорить стала много… Но Александр Иванович Аристов, директор никелевого завода, вступился за меня и даже назвал меня «наша совесть». И я приободрилась от его поддержки, а то бы точно приструнили… Это у нас умеют!»

К счастью, репрессии не коснулись семьи Алексеевых, о них Людмила Петровна узнала, когда началась массовая реабилитация репрессированных. Оказалось, их столько вокруг! Она не подозревала, что это и главный инженер проекта рудно-термических печей Николай Андреевич Комнатный. Его осудили по 58-й статье за связь с иностранкой — со своей женой! Она чешка. А начальник нормативной станции при ОТиЗе получил срок за обновление портрета Сталина, когда он увидел, что старый снимок стоил всего-то 30 копеек: «Как дешево он стоил!» Он тогда был председателем колхоза, а о том, что эта фраза написана в доносе, узнал только при пересмотре своего дела…

Жизнь Людмилы Петровны Берденниковой отражает защитный житейский практицизм многих людей. Она сама считает, что это от бабушки, придерживавшейся старой веры. «Главное — сама будь чистой!» — учила она внучку. А мама, большевичка ленинского призыва, когда умер Сталин, отнеслась к этому более чем спокойно. На похороны дочь не отпустила и однокурсникам не посоветовала идти. Отговорила Людмилу и от вступления в партию. И тоже, как бабушка, сказала, что главное — самому быть честным и праведным человеком. В семье не принято было много говорить, все трудно и много работали, чтобы выжить… Когда дочка Люся, вынужденная спать на окне маленькой комнатки, слышала, как по ночам воронок забирал из их дома в Замоскворечье людей, она понимала, что нельзя задавать об этом вопросы.

Невольно вспоминается четверостишие замечательного поэта Валентина Берестова:

День настал. И вдруг
стемнело.
Свет зажгли. Глядим в окно.
Снег ложится белый-белый…
Отчего же так темно?

В этих четырех строках настроение нескольких поколений советских людей. У многих почти одинаково начиналась трудовая жизнь в военные и послевоенные годы. Александра Исаевна Михайлина ушла на фронт с третьего курса института. Всю войну до Победы была радисткой. Зачетную книжку все эти годы носила в планшете. В 1948 году по распределению приехала на Норильский комбинат. Десять молодых специалистов дружно ходили до воронка, чтобы доехать до ремзавода. Восемь раз они выходили на мороз показывать документы на восьми вахтах, когда, бывало, ветер сбивал с ног. Эта дорога всем запомнилась больше всего. Поначалу молодежь обедала в ДИТРе. Потом сдали два дома, и Александра Исаевна въехала в комнату в коммуналке.

В последние годы XX века мы не раз бывали на улице Новаторов в московской однокомнатной квартире Александры Исаевны. Мы гоняли чаи и слушали ее рассказы. Она уже ходила с палочкой, плоховато видела, но когда вспоминала норильские годы, молодела и веселела на наших глазах. «Мы вот так же собирались за столом — ели, пили, было весело! Я тогда попробовала калмыцкий чай. Его заваривают кипящим молоком с солью, салом или маслом. В нашей компании никто пить его так и не научился, кроме нас с Магомедом Мурсаловичем Куреевым (он наполовину чеченец, наполовину ингуш). Лук, картошка, капуста — все сухое в форме больших кругов. Готовили с американской тушенкой. Китайская свинина пахла рыбой, мы ее не любили. На зиму нам выдавали по 6 килограммов корюшки, она огурцами пахла. Черную, красную икру, крабы (спасибо ленд-лизу!) мы не считали деликатесами, даже кошки крабов не ели…

Нас всему (и житейским делам) учили репрессированные специалисты, очень деликатно они нас опекали. В Норильске во всем своя специфика, а уж в производстве приходилось приноравливаться не только к климату, ведь чуть ли не все в Норильске начинали с нуля…

Потом я замуж вышла. Николая посадили на 5 лет после убийства Кирова, когда ему было двадцать. Родом он из Коломны, вернуться туда не разрешили, остался в Норильске — на 28 лет. Очень рано умер, в 50 лет. Я в 44 года осталась вдовой с двумя детьми. Вспоминаю, как первенец мой родился. Тогда ведь мать могла сидеть дома с ребенком совсем немного — мне довелось шесть недель. Дальше — как хочешь выкручивайся. Я летом пять месяцев (а в Норильске шутят, что 12 месяцев зима, остальное лето) с грудным ребенком на руках ездила в переполненном воронке на работу — сейчас представить такое невозможно. В техотделе дочь разворачивала и шла на совещание, например, или еще куда. Мои сотрудницы сидели с ребенком. Я к тому времени уже начальником БРИЗа (бюро рационализации и изобретательства) была. Не боги горшки обжигают, сказали мне при назначении.

Сейчас спрашиваю себя: как это мы при очень тяжелой жизни еще находили силы для веселья и радости? После пурги вырезали кубы снега и на санях вывозили их в тундру. И все это женщины делали. Мужчинам другие трудности на производстве доставались… Часто заключенные и вольнонаемные работали рядом, да и условия их жизни иногда ничем не отличались… Мы не считали политзэков преступниками — все трудились на износ! И все равно я благодарна Норильску за свою судьбу. Наверное, это понять невозможно — это надо пережить! Ведь что главное? Плохо, трудно жили, но люди не саморазрушались от этого, они сопротивлялись плохому и преодолевали трудное. Понимали, что лагерная система не может быть приспособлена для блага людей. Здесь все хорошее — «вопреки». Да что лагерная система! Я на войне в бронепоезде радисткой сидела на корточках, иногда аккумулятор (а это 90 кг) приходилось поднимать. Сама не знаю как».

Александра Исаевна Михайлина считала, что без опыта житья в коммунальной квартире (11 семей!) она не стала бы человеком, а без норильской школы — профессионалом. Сорок лет несколько поколений ее семьи жили в коммуналке. Когда мама пекла, она ставила на окно тазик с пирожками. Поскольку они жили в полуподвале, прохожие иногда соблазнялись пирожком, мама всегда говорила в таких случаях: «Угощайтесь, не стесняйтесь!» Александра Исаевна привычно жила в коммуналке и в Норильске, и даже когда получила долгожданную двухкомнатную квартиру, одну комнату уступила друзьям-молодоженам.

Мне кажется, в Норильске у людей быстрее очищались мозги от пропагандистской шелухи, здесь скорее возвращались к здравому смыслу и человечности. Были, конечно, и те, кто внутренне остался верным всему советскому, и даже тоскующие по новому Сталину… Тут уж ни убавить, ни прибавить…

Книга одиннадцатая издания «О времени, о Норильске, о себе…», как и предыдущие, дает читателю большие возможности для размышлений о прошлом Норильска. Его невозможно представить без двух историографов — Т.Я. Гармаша и А.Л. Львова. О Трофиме Яковлевиче мы подробно расскажем в книге двенадцатой нашего издания и опубликуем часть его первой книжки, которая до сих пор не переиздавалась, а в 1973 году выдавалась под роспись только немногим благонадежным норильчанам под номером на обложке.

Второй историограф А.Л. Львов — журналист, работал в газете, на телевидении, потом стал официальным летописцем комбината. Он собирал все, что свидетельствовало о непростой судьбе Норильска и комбината. Его книги без преувеличения есть почти в каждой норильской семье, по его книгам узнают историю предприятий комбината и Норильска. Он знакомит читателей с людьми, которые являются олицетворением заполярного города. Это Людмила Буре, пение которой на Таймыре могло сравниться по популярности с пением разве что молодой А. Пугачевой. Фамилия Буре и сегодня на слуху: теперь уже не благодаря ее мужу Валерию Буре, чемпиону по плаванию, но и их внукам, известным хоккеистам. Это академик А.А. Баев, организатор исследований по генной инженерии, биотехнологии и геному человека — он попал в норильские лагеря после Соловков. Он признался А.Л. Львову: «Помню глаза «Я хочу есть».

Третьим героем Анатолия Львовича стал В.Н. Лебединский. Он прислал ему краткий автоочерк, который с небольшим комментарием Львова публикуется впервые.

Завершает четверку героев Иван Макарович Перфилов. Он помнил революцию, смерть Ленина, когда полчаса читал стихи о революции в театре. В 15 лет Иван пошел на завод, по путевке ЦК ВЛКСМ приехал в Москву, окончил военно-инженерную академию, после чего в числе 30 выпускников из 300 отправился строить Норильск с напутствием: «Вы нужны НКВД». Он строил его 11 труднейших лет.

Еще один автор этой книги — Б.П. Дубицкий. Он уже рассказал в книге седьмой нашего издания, как Красная Армия в октябре 1941 года покинула Харьков, как в город вошли немцы, как он попал в облаву и был отправлен в Германию, в концлагерь при химзаводе. Он подробно описал лагерные порядки немцев, от которых его избавили соотечественники. Он встретился со СМЕРШем и от вопроса, признает ли он свою вину перед Родиной, и от подкрепившего его удара потерял сознание. Так он попал на 10 лет в норильские лагеря.В этой книге Б.П. Дубицкий продолжает свои воспоминания уже о советском концлагере и тем самым предлагает читателям сравнить немецкие и свои лагеря. Он рассказал о восстании заключенных летом 1953 года. Из города Запорожье Борис Петрович прислал и свои воспоминания о знаменитом геологе Михаиле Годлевском, с кем судьба свела его в лагерях. Это его дополнение к рассказу о мужественном человеке его жены Нины Икорниковой.

Со всеми своими плюсами и неизбежными минусами Норильский горно-металлургический комбинат имени А.П. Завенягина является крупным объектом сталинской индустриализации. Но есть еще один, пожалуй, состоящий только из минусов, — это Мертвая дорога. Так назвали в народе стройки № 501, 502 и 503 ГУЛЖДС МВД. О ней с детства был наслышан Станислав Стрючков, норильчанин, ныне художественный редактор норильского издательства «Апекс». Он побывал на одном из ее многочисленных участков, в Игарском музее вечной мерзлоты, ознакомился с экспозицией 503-й стройки, воспоминаниями ее строителей и написал об этом. Норильские снабовцы не один год возили оттуда пригодные для работы материалы.

Дополняют картину прошлого, описанную в книге одиннадцатой, интересные рассказы о школьной жизни норильских детей (А.М. Бузакова-Лукина, Н. Колесник), о литературном объединении при газете «Заполярная правда» (С.Л. Щеглов), о местном телевидении (Н.М. Дроздова) и городском транспорте (Н.В. Андрухов).

Особый интерес представляют воспоминания А.Г. Колчака. Биография его семьи — это бурный роман, написанный самой жизнью. Анатолий Герасимович составил родословную своей турецкой фамилии, написал поэму в стихах, посвященную брату, уже несколько лет он пишет картины акварелью, тушью, маслом (и даже защитил диплом в художественном училище города Троицка, где живет) и рассказал о строителях Норильска, об освоении Талнахских месторождений и студенческих отрядах МВТУ.

Вы подробнее ознакомитесь и с В.А. Чанчиковым, чьи фотовклейки, посвященные юбилею А.П. Завенягина, 50-летию норильского восстания заключенных, московским встречам в клубе «69 параллель», уже опубликованы в нашем издании. В книге одиннадцатой напечатаны его снимки из истории его семьи и фотографии Людмилы Ермовны Буре (в этой книге в материале А.Л. Львова). Валерий Александрович Чанчиков ведет своеобразную фотолетопись клуба.

Последние годы норильчане с московской и подмосковной пропиской собираются в школе имени Достоевского. Это очень гостеприимное и душевно теплое место: в фойе нас встречают хлебом-солью (какой пышный и душистый каравай здесь пекут!), народными песнями. Преподаватели и дети не раз устраивали для нас концерты, а в школьной столовой за крепким чаем с пирожками и сладостями мы отводим душу в воспоминаниях и житейских разговорах.

Бывало, и запоем, и запляшем. Так мы как бы возвращаемся в свою молодость. На одну из таких встреч принес мне ученическую тетрадку и конверт с пожелтевшими фотографиями Василий Михайлович Шестаков. Он приехал в Норильск в 1938 году, когда закончился срок заключения отца. Здесь он пошел в 6-й класс, окончил школу. Работал на ТЭЦ-1, в 1944-м поступил в техникум, потом заочно учился в институте (вся учеба — в Норильске) и снова пришел трудиться на ТЭЦ-1 — до самой пенсии, до 1990 года. Его норильский стаж (52 года!) включает так много… А Василий Михайлович написал так мало… Это фрагменты из его жизни, размышления о пережитом. Приведу некоторые из них.

«Как нам прививали любовь к Сталину. В 1936 году приняли новую Конституцию. Сталин сделал о ней доклад, об этом выпустили кинофильм. Я тогда учился в 4-м классе в Томске. Нас, школьников, водили его смотреть. Каждый класс сидел со своей учительницей. Когда на экране появлялся Сталин, дети должны были ему аплодировать. Сначала аплодисментов было мало, потом мы поняли, когда надо хлопать, и тогда уже получался взрыв аплодисментов.

После войны один фронтовик написал анонимное письмо. Он обвинил Сталина во всех грехах. НКВД по почерку нашел автора. Его судили и дали максимальный срок — 10 лет, хотя он не сознался. Прошло какое-то время, он подал в суд письмо, где сознался, что это он написал письмо и раскаивается в этом. К тому времени максимальный срок увеличили до 25 лет. Его он и получил вместо прежних десяти. В 1943–1944 годах я часто встречался на никелевом заводе со старшим электриком Буденным. Только в 60-х годах я узнал, что он родственник известногомаршала и был осужден по 58-й статье. Срок отбывал в Норильлаге.

После смерти Сталина количество аварий на ТЭЦ резко снизилось. А ведь раньше крупные поломки случались ежегодно. После 1953 года их не было около 10 лет. Это можно объяснить тем, что опытные специалисты из бывших з/к очень много сделали для повышения надежности станции. Вспоминаю замечательных инженеров М.Д. Михельмана и И.М. Махновецкого, электрика Ф.Н. Карамана.

Многие политзаключенные писали всесоюзному старосте Калинину. Когда он умер, надзиратель собрал лагерников и сказал:

— Ваш лучший друг умер. Кому теперь будете писать?»

Сколько самых разных фрагментов из самых разных областей норильской жизни описали северяне в книге одиннадцатой! Их воспоминания продолжают поступать в фонд «Норильский» — хватит на двенадцатую и тринадцатую книги. Напомню, что все рассказы о прошлом Таймыра публикуются по мере их поступления, поэтому не стоит ждать выпусков, посвященных конкретным темам, годам, профессиям.

С книгами издания «О времени, о Норильске, о себе…» можно ознакомиться на сайте Красноярского общества «Мемориал». Информацию о приобретении книг, о размещении воспоминаний можно получить по запросу на электронную почту fondnorilsk@rambler.ru и по телефону 8(495) 474-23-59.

Галина Касабова,
генеральный директор
некоммерческого издательского
фонда «Норильский»

 На оглавление "О времени, о Норильске, о себе..."