Почему я все-таки решилась рассказать о своей жизни? Потому что молодое поколение, Смирновых прежде всего, должно знать свои корни, прочувствовать, через какие трудности прошли их прадеды и деды… Двадцатый век был суровым, противоречивым и жестким. Наверняка, молодежь сравнит наше время и то, что досталось им… Эта житейская наука, может быть, убережет их от наших ошибок и заблуждений…

Я родилась 17 октября 1928 года на Украине в селе Севериновка. Позднее ее объединили с ближними селами в город Тростянец, райцентр Винницкой области. Мой отец, Георгий Максимович Гриша (родился в 1883 году в поселке Соболевка Балтского уезда), был служащим местного спиртзавода. Он был достаточно грамотным и во время Первой Мировой войны был писарем. Мама, Юлия Николаевна (в девичестве Вильчинская), была значительно моложе отца. Она родилась в селе Ободовка (тогда Ольгопольского уезда, а ныне Тростянецкого района). Их хата стояла напротив церкви до конца прошлого века. В последнее мое посещение Ободовки в 2006 году отметила, что хата еще стоит. Мама была домохозяйкой. Она происходила из семьи сельского учителя и вроде бы в молодости сама немного учительствовала, но подробностей не знаю. Это было время, когда людям приходилось скрывать свое прошлое. Да и из семьи я выбыла слишком рано! А позже спрашивать было уже не у кого.

Георгий Максимович Гриша (справа) с армейскими сослуживцами в годы Первой мировой войны

В Севериновке родители жили зажиточно. У них была довольно большая усадьба, хороший просторный дом, сад, во дворе погреб, куда не разрешалось ходить детям. Не позволяли подходить и к колодцу. Был возле дома и огород. Примерно в 1929-м начале 1930-х годов отец «попал» в Красноярский край, в город Енисейск. Возможно, кто-то донес на родителей, то ли кому-то приглянулся наш дом. Как позже стало известно, оба его друга были репрессированы. А у отца в Красноярском крае отобрали паспорт, он стал ссыльным. Мама с детьми – со мной и старшим братом Николаем – пока оставалась на родине.

В 1930 году на Украине начинался голод, уже жили впроголодь. В Сибири снабжение было еще сносное, выдавали какие-то пайки по заборным книжкам. Родители переписывались. Сохранилась фотография, где я, маленькая, стою с мамой и моей двоюродной сестрой Верой Паламарчук. Надпись гласила: «Низабутному чоловикови и дорогому татови от Юли и Лиды». Фото послали отцу в ноябре 1930 года. Мама решила уехать с детьми к папе в Енисейск. Дом она сдала в аренду местному маслозаводу. Помню, как папа встречал нас в Енисейске на пристани, куда мы приехали на пароходе. Он был в светлой рубашке, подпоясанной тонким пояском, выглядел хорошо, не голодал. Ожидая нас, он копил продукты, разные сладости. В жестяных банках из-под монпансье у него были припасены конфеты, печенье, пряники. Я, конечно, на все это навалилась, и у меня началась золотуха.

Юлия Николаевна Гриша (Вильчинская) с сыном Колей

В Енисейске отец жил на поселении, без паспорта – он был ссыльным. По справке он работал продавцом и периодически отмечался в определенных органах. И у мамы в Енисейске паспорт тоже сразу отобрали. Мы все стали спецпереселенцами,без права выезда. Вскоре отцу запретили и проживание в Енисейске. Его направили в поселок Железная Гора, где он тоже работал продавцом. Позже его перевели на плотбище на Енисее, а затем – в поселок Тасеево, располагавшийся на реке Усолке, притоке реки Тасеевой, впадающей в Ангару. Плотбище –это временный поселок, где заготавливают и сплавляют по реке лес.

Друзья-каторжане. Георгий Максимович Гриша
сфотографировался с односельчанами
в г. Тростянец (Украина)
20 августа 1958 года

Здесь была какая-то школа, но мама хотела, чтобы я училась в Енисейске. Старший брат Николай в это время уже имел свою семью, жил в Ярцеве, ниже по Енисею, и работал в торговле. Мы с мамой несколько раз ездили к нему. Ярцево было большое типичное сибирское село с глухими крытыми дворами при домах, с высокими глухими заплотами. Сообщение было только по Енисею и нерегулярное. Однажды, возвращаясь из Ярцева в большой лодке, мы с мамой попали в очень сильный шторм. Лодку захлестывало, мы все едва не погибли.

3 класс школы № 6 г. Енисейска, 1938 год. Лида Гриша третья справа во втором ряду

В школу я пошла в Енисейске в 1936 году. Хорошо помню даже платье, которое было на мне. Мама сразу же записала меня в библиотеку, и я получила доступ к книжкам! Это было такое счастье! В первые мои школьные годы мы с мамой в Енисейске снимали комнату по соседству с ссыльной семьей польских евреев Вовжиковских, которые снимали часть флигеля у местной семьи Лазичевых. У последних были две дочки немного старше меня, с которыми я дружила и играла. Уезжая к отцу в Тасеево, мама оставила меня на попечении Анелии Ивановны, у которой я прожила 3 года. Вовжиковским было уже за 50. Главой семьи был Карл Иванович – классный сапожник, который зарабатывал тем, что шил дамские модельные туфли, в том числе и моей маме. Его жена Анелия Ивановна была хозяйкой от Бога. Она прекрасно умела варить, печь, солить, коптить и т.д. Анелия Ивановна была очень общительна. Гость уже собирался уходить, а она: «Подождите, сейчас самоварчик поставлю», – и опять ля-ля-ля… И так несколько раз. Мастерица она была на все руки! Держала поросенка, делала деликатесы: и окорока коптила в русской печи, делала колбасы, топила сало и т.д. Деревянный стол и пол у нее всегда сияли, как и самовар, который она чистила толченым кирпичом. В Сибири была традиция тщательно поддерживать в доме чистоту. Стол у Анелии Ивановны был некрашеный, как у многих. Такой стол было принято часто мыть и при этом скоблить его ножом. В Польше у Вовжиковских оставалось двое детей – сын и дочь в возрасте примерно 15–17 лет. Как родители и дети в 1937–1938 годах оказались по разные стороны границы, я долго не могла понять. Позже предположила, что так они, возможно, спасли своих детей.

Ко мне Анелия Ивановна относилась как к родной, мне у нее было хорошо. Помню, что в это время Карла Ивановича внезапно арестовали и куда-то отправили, откуда он больше не вернулся… Эти годы даже в отдаленных местах были полны политическими событиями, в которых участвовали и школьники.

Принятие в 1936 году Сталинской Конституции, выборы в Верховный Совет в 1937 году – все это сопровождалось множеством детских мероприятий, в которых я, уже пионерка, участвовала очень активно. Мы декламировали стихи Джамбула о Конституции, пели песни, участвовали в концертах и т.д. и т.п. В Енисейске это все происходило на сцене городского клуба, который, как я узнала через 70 с лишним лет из воспоминаний дочери академика А.А. Баландина Н.А. Баландиной (3 том «О времени, о Норильске, о себе»), еще до революции был Народным Домом, построенным и подаренным городу наряду с другими домами просвещения и культуры ее бабушкой Верой Арсеньевной Баландиной.

После окончания 4-го класса в 1940 году родители перевели меня к брату Николаю, который жил выше по Енисею в пос. Галанино. Он заведовал продуктовой базой Леспродторга (тогда в Сибири были две снабженческие организации: Леспромторг и Леспродторг). Галанино представляло собой длинную деревню, вытянутую вдоль высокого берега Енисея в один ряд домов. Школы в деревне не было, и брат поселил меня у своих знакомых в райцентре – селе Казачинском. Сначала я жила у Ивановых, где была девочка, с которой мы учились в одном классе.

У детей того времени в семье были серьезные обязанности. В доме часто полы были некрашеные, их тщательно мыли и при этом терли дресвой (крупный песок) при помощи голика. На зиму для тепла полы обязательно застилали домоткаными половиками. И вот мы носили воду с Черной речки, для чего полынью приходилось пробивать пешней, носили сено корове, кормили другую домашнюю живность, заправляли керосиновые лампы, чистили ламповые стекла и т.д.

Потом брат устроил меня в другую семью, там тоже была девочка – Лида Васильева. В 1941 году началась война. Муж хозяйки уже погиб на фронте. Она работала пекарем. Помню, как она приносила домой горячий хлеб, и мы ели его с молоком. Карточки тогда были только на хлеб, а в магазинах ничего другого и не было. Жили только за счет своего натурального хозяйства. Сейчас странно читать о том, что чужая семья зачем-то взяла к себе ребенка. Объяснение простое: безвыходная ситуация заставила это сделать и мою семью, и ту, что приняла меня. Бесправие беспаспортных родителей, которые без разрешения властей не могут переехать туда, например, где есть школа для дочери, заставляла искать какой-то выход. А бедная семья взяла меня не только от доброты душевной, но и с надеждой, что так ей будет легче выжить.

Училась я во вторую смену. В школе, да и везде, электричества не было, в классе подвешивали керосиновые лампы. На выходные ходила к брату в Галанино, а это было очень непросто. С ребятами шла туда 9 километров – никаких деревень по дороге, только лес, поля, какие-то овраги. Я была небольшого роста и все время боялась, что ребята убегут, а я останусь одна – так было страшно! Все же как-то я перебарывала себя и регулярно ходила к брату на выходные. Вспоминаю, что жена брата Надя старалась меня хорошо одевать, заботилась обо мне, даже шила что-то и у меня были какие-то платьица.

Георгий Максимович Гриша с семьей сына Николая, Казачинск, 1952 год

Летом 1940 года в Галанино появились депортированные из Прибалтики, они меняли вещи на продукты. Однажды Надя выменяла для меня черные лаковые туфли-лодочки на каблуке. Сейчас думаю, что я выглядела в них смешно, когда ковыляла по разбитой деревенской улице…

В семье брата у меня было немало обязанностей. В 13-14 лет я стирала белье на всю семью и полоскала его в Енисее. Очень тяжело было доить корову: соски тугие, молоко по локтям течет, а хитрая корова или хвостом отхлещет меня или ногой наподдаст так, что и я лечу, и ведро с молоком. Семья брата жила в доме при продовольственной базе, а во дворе была конюшня. Я так боялась проходить мимо лошадей! Однажды конь Серко так больно схватил зубами за плечо Надю...

С деревенскими девчонками я дружила. Мы вместе гуляли по деревне, частушки пели! Ходили в клуб, развлекались как умели. Отношения с братом и с Надей, однако, были сложными. Здесь я замкнулась, стала более сдержанной.

С раннего детства меня угнетало сочетание моего имени с фамилией – Лида Гриша! Это сочетание казалось странным. Поэтому в 5-м классе по примеру брата, который был уже Гришиным, я тоже изменила свою фамилию. Конечно, неофициально, по метрике-то я оставалась Гриша, но кто в нее заглядывал!

…С десяти лет я уже жила одна без родителей. Как ссыльнопоселенцам им определили место жительства сначала на плотбище на Енисее, а потом в пос. Тасеево. Дважды на каникулы я ездила к ним «с оказией». Вспоминать об этих поездках мне и сейчас страшно, а тогда я все это воспринимала как неизбежность. Своих детей в 12-13 лет я бы в такие путешествия отправлять «с оказией» побоялась. Ездили исключительно по воде. Вообще, при необходимости по Енисею и его притокам плавали на «илимках», баркасах и просто на обычных лодках, зачастую не приспособленных для плавания по бурным и порожистым рекам с быстрым течением, омутами, водоворотами… На Ангаре-Подкаменной Тунгуске перед поселком Стрелка был страшный порог (кажется, он назвался «Черный»), через который людей переправляли «дежурным» катером, управлявшимся лоцманом, а лодки брали на буксир.

В первую поездку я тонула в реке Усолке (плавать не умею до сих пор). При возвращении из Тасеева меня подвезли на лодке к «илимке». Мне надо было перебраться с лодки на высокий борт «илимки». Я дотянулась до борта, но при этом лодка чуть отошла, и я упала в реку. Меня вытащили из воды, но я помню, как моя мама бежала по берегу, видимо, каким-то образом почувствовав неладное. В другой раз из Стрелки меня кто-то по договоренности с моим братом должен был привезти в Галанино. Но то ли брату было некогда или тому, кто должен был меня взять из Стрелки, но здесь мне пришлось жить чуть ли не месяц у чужих людей. Была осень, богатая на грибы, помню, мы жарили их с картошкой. Я даже здесь пошла в местную школу, пока кто-то не привез меня к брату. Бывало, летом мы плыли по Енисею, потом где-то высаживались и шли глубоко в тайгу: заготавливали кедровые шишки, малину, чернику. Находились в тайге около месяца. Жили в шалашах, крытых лапником. Все время приходилось быть плотно одетыми, в брюках, накомарниках, которые делали сами из тюля, рукава у запястий туго уплотняли, и кожа в этих местах бывала изъедена мошкой до крови.

Брат руководил базой Леспродторга, у которого в нескольких десятках километров было подсобное хозяйство, где в числе прочего выращивали овощи. Урожай обязательно убирали и работники базы и их дети. Приходилось даже по несколько дней рубить капусту…

В 1943 году я закончила 7 класс. У брата родилась двойня – Тамара и Таня. Когда пришла к нему, Надя лежала, а мне сказала: «Посмотри на печке». А там два ребенка лежат, только что родились. Ни в какой роддом Надя не ходила, все случилось дома. Они выросли обе здоровыми, большими, приезжали к нам в Норильск, окончив 10-й класс в 1960 году. Обе окончили педучилище, стали учительницами. Вся семья брата Николая за исключением дочерей погибла: его сын – на срочной службе на Тихоокеанском флоте, а жена Надя рано умерла от болезни. Николай вернулся на Украину, обосновался в Виннице, где умер в конце 60-х годов.

Юность, Норильск и начало трудовой биографии

В 1943 году летом я получила повестку из военкомата о моей мобилизации в Норильск в школу ФЗО. Сейчас пытаюсь вспомнить: повестка была из военкомата? Время-то было военное… Или из райкома комсомола, или отдела образования? Ведь они занимались подростками… Не знаю. Помню только, что документ был официально строгий: мне предписывалось в определенный день августа явиться с вещами на пристань. Незадолго до отъезда мама приезжала в Галанино, но проводить меня она не смогла. У нас в семье было известно, что гадалка предсказала ей: дочь уедет далеко, она ее больше не увидит. Так и случилось: я приехала в отпуск в Тасеево только в августе 1945 года, а мама умерла весной этого года и была похоронена в Стрелке, где я больше никогда не бывала. Таких мобилизованных, как я, мальчишек и девчонок погрузили на пароход «Иосиф Сталин».

В Норильске нас поселили около здания будущего Клуба профсоюзов и первого норильского драмтеатра. Это было бывшее лаготделение: за высоким забором бараки с нарами в два этажа, матрасы и подушки, набитые сырой стружкой. Постельное белье выдали новое. Девушек одели в юбки из материала вроде «чертовой кожи», синие гимнастерки с карманами, рабочие ботинки. Мальчишкам досталось все то же, только вместо юбок брюки из того же материала.

Бараки были одноэтажные с тамбуром в средней части барака. Напротив тамбура из коридора налево и направо было по две двери, ведущие в секции. Таким образом в бараке было 4 секции, в каждой из которых помещалось 30-40 человек. В каждой секции стояла круглая железная печка, выложенная внутри кирпичом. Ее топили углем.

В то время Норильск оставался режимным поселком, где основное население состояло из заключенных. Поэтому свободного выхода для нас из городка не было. При необходимости (на обед, в баню и т. д.) нас выводили строем через вахту. Всего в Юнгородке (так стал называться этот район) нас было около 800 человек. Это были такие же, как я, после 7-го класса, или окончившие 9-10 классов, были и старшие по возрасту. Все мы приехали из Красноярского края, в основном из его южных районов. Нас распределили по будущим специальностям и селили в отдельные секции. Меня определили в «электролитчики», нас было более 30 человек. Еще были токари, слесари, электрики и другие. Нашим производственным мастером стал Черкашин, ставший нашим воспитателем, почти нянькой. Он решал все бытовые вопросы. Нас пропускали через вахту по спискам или по индивидуальным пропускам. Мы проходили практику на Большом электролитном заводе (БЭЗ) по сменам. Теорию и практику электролитного производства нам преподавали начальник цеха Михаил Сергеевич Иванов и главный инженер Софья Николаевна Работина (жена Федора Трифоновича Киреенко). Осваивать профессию помогали мастера Николай Иванович Романов и Павел Сергеевич Нижегородов.

В столовую мы ходили по секциям строем и с песней во главе с мастером. Здесь надо было не зевать. Когда Павлик Богданов из хлеборезки выносил поднос с нарезанным хлебом, мальчишки мгновенно расхватывали горбушки… Но вообще-то кормили нас нормально, мы не голодали. С наступлением холодов нам выдали ватные брюки, бушлаты с воротником (как у заключенных), шапки, которые почему-то назывались «сибулонками», валенки и рукавицы из жесткого колючего волокна какой-то крупной и грубой вязки, грели они плохо.

От Юнгородка до вахты промплощадки по улице Завенягина вроде было недалеко, но в мороз при постоянном ветре я многократно отмораживала щеки. Не было ничего, чем можно было бы защитить лицо от холода. Иногда мы по пути заходили погреться в здание политотдела. Однажды какой-то человек сказал мне: «Мальчик, надо лицо хотя бы полотенцем обвязывать».

Через вахту промплощадки приводили колоннами под конвоем заключенных, делали перекличку (вохровец по списку на картонке выкрикивал их номера) и по одному их пропускали через вахту. Здесь они уже ходили свободно. Поэтому нам было страшно ходить по промплощадке. Но и внутри здания завода было много всяких темных и опасных закоулков. Неизбалованные бытовыми благами, свою суровую жизнь мы воспринимали как нормальную, многим дома-то было хуже. Тогда нам как-то в голову не приходило сравнивать себя с заключенными. А между тем нас поселили в лагерные многолюдные бараки, и режим наш был то ли армейский, то ли лагерный… Жить кроме бараков было негде, да и одели нас в лагерную одежду… Но мы об этом как-то не задумывались, потому что чувствовали особое Аттестат об окончании Норильской школы ФЗО внимание к себе: нас жалели, учили, помогали, чем могли. И потом мы же не могли не понимать, что время было военное – трудное и строгое… Мы понимали, что должны стать специалистами, которых так не хватало комбинату…

В начале 1944 года состоялся первый выпуск школы ФЗО. Меня определили на должность дежурной на пачуках железокобальтоочистки, где я и проработала до сентября 1944 года. В бригаде кроме меня были Лида Пластун (тоже фэзэушница) и старший дежурный из бывших заключенных осетин Костя Цыкоев. Мы отбирали через люки пачуков пробы очищаемого раствора, по которым в химлаборатории контролировали щелочность раствора. Так корректировался расход соды, которую мы же и готовили в отдельном пачуке. Работа была тяжелая. Из-под крышек пачуков через люки вырывался горячий поток аэрозоля сульфатов, которым мы дышали.

А при загрузке соды лопатами в отдельный пачук нам приходилось вдыхать еще и пыль соды. Никаких средств защиты органов дыхания не было. Периодически надо было спускаться на 12–15 метров вниз, чтобы включать или выключать насос подачи раствора соды. Я очень боялась темноты. Надо отдать должное Косте Цыкоеву: он очень оберегал нас, девчонок.

Это было время, когда мы приобщались к культурной жизни Норильска. Центрами культуры тогда были ДИТР и Заполярный театр драмы, первое здание которого находилось вблизи Юнгородка. Я знала весь его репертуар. Из артистов больше всех запомнились исполнявший главные роли Русинов, а также Урусова.

В ДИТРе были столовая, кинозал, фойе с паркетом, где были танцы, прекрасная библиотека, в коридорах в нишах можно было спокойно посидеть в тишине. Можно упомянуть еще здание будущего Клуба профсоюзов. Это было довольно скромное помещение, где шли кинофильмы. Позже, в период моей учебы в техникуме, он был значительно переделан внутри и разукрашен «под Хохлому». В свободное время мы часто бывали в ДИТРе на концертах, танцах, в кино. Здесь выступала в полном составе Львовская хоровая капелла, был джаз-оркестр, с которым пела вольнонаемная солистка Людмила Попова. С эстрады читал стихи и отрывки из литературных произведений Валерий Буре. Были выступления клоуна Иоселиани.

В соседней секции нашего общежития жила девочка Октябрина. Она постоянно бегала на танцы, для чего брала у меня нарядный сарафан и хромовые сапожки (перед отъездом жена брата Надя меня приодела). Однажды к ней пришел какой-то парень. Они о чем-то разговаривали, и вдруг он выстрелил в нее, а потом в себя. Когда ее положили на носилки, она нам успела только сказать: «Не судите меня, девочки!». Октябрину не донесли до больницы… А парня, по слухам, отправили из Норильска без шума на «материк». Говорили, что это был сын какого-то лагерного начальника, он использовал оружие отца для мести девчонке. Нас очень потрясла эта смерть...

Учиться в техникуме или работать?

Слух об открытии техникума вызвал у всех нас большие волнения. Многих тянуло домой, надоело жить в общежитии, работа была тяжелой и неинтересной. Но после ФЗО нельзя было уехать: необходимо было отработать три года. А тут появилась такая возможность – учиться! Мне ехать было некуда, родители жили в Тасеево, брат в Галанино. Перспектив для меня нигде не было. И я решила учиться в техникуме. Мы с Лидой Ивановой решили стать электротехниками, однако нас зачислили в группу обогатителей, объяснив, что для женщин это очень подходящая специальность. Мальчишек в основном определили в группы горняков, металлургов и электротехников. В группу обогатителей попали только два парня – Павлик Богданов (будущий директор Большой обогатительной фабрики – БОФ) и Виктор Высотин (после окончания техникума из Норильска уехал, и след его потерялся).

Горно-металлургический техникум, Норильск, 1944 год.
Слева направо, верхний ряд: Н. Солдатова, Л. Ростовцева,
А. Перекрестюк, А. Карасева, Н. Цыбульская, А. Мещанинова,
Н. Некрасова, Н. Кайгородова, Т. Чижова, А. Сергеева, Н. Федорова;
сидят в верхнем ряду: З. Агафонова, П. Бычкова, Т. Макарьева,
Н. Мосина, Г.Г. Акулов (завуч), М. Романенко, М. Елизарова,
Л. Гришина; сидят в нижнем ряду: А. Никулина, Т. Козырева,
Н. Султангареева, П. Сарина, Л. Иванова;
в первом ряду: В. Высотин, Н. Казанцева, М. Солдатова.

Комбинат после работы сначала на богатых жильных рудах переходил на более бедные вкрапленные руды, а они требовали обогащения. Поэтому предусматривалось строительство Большой обогатительной фабрики, для которой нужен был средний технический персонал : бригадиры, мастера, начальники смен. В сентябре 1944 года мы стали студентами Норильского горно-металлургического техникума, но занятия начались только с октября. В первое время мы по-прежнему жили в Юнгородке. Имевшие в Норильске родственников, например, Надя Казанцева, Нелли Султангареева и кто-то еще, жили в семьях. Прошли школу ФЗО и стали студентами кроме нас с Лидой Ивановой Лида Пластун, Аня Сергеева, Наташа Кайгородова, Нина Цыбульская и др. Жили в Норильске с детства Маша Белоусова и Таня Козырева. Специально приехали поступать в техникум Лида Ростовцева, Нина Мосина, Надя Некрасова, Тося Макарьева, Анна Мещанинова, Валя Карасева и Надя Солдатова. Я, Лида Ростовцева и Нелли Султангареева были самыми младшими, нам было около 16 лет. Поступили на 2-й курс Таня Непарадо и Надя Захряпина. На 2-й курс металлургического факультета зачислили и Ольгу Кикило, окончившую 10 классов. И вот  начались занятия в техникуме. В двухэтажном здании бывшего учкомбината были длинные коридоры, просторные классы, большой актовый зал и большое фойе на 2-м этаже, библиотека, а также кухня и столовая на первом. Здесь же размещалась и квартира директора техникума Акулова (имени-отчества не помню). Позже его сменил Александр Федорович Аникин. В маленькой каморке на 1-м этаже жил крупный ученый-минералог с мировым именем Н.М. Федоровский. Как я узнала много позже, он был тогда заключенным.

В начале или середине 1945 года у техникума появилось общежитие. Оно было разделено на две изолированные части с отдельными подъездами соответственно для парней и девушек. В комнате жили по 3-4, а то и по 5 человек, здесь было отгорожено место для умывания с ведром, так как водопровода не было. На 1-м этаже размещалось хозяйственное помещение с плитой, набором тазов и всего необходимого для стирки белья. Туалеты – на улице. Еженедельно ходили в баню. Нам выдавали американское хозяйственное мыло, в котором было много соды. Оно было вредно для кожи и волос, но другого не было.

За чистотой и порядком следила заведующая общежитием Людмила Лаврентьевна, освободившаяся из заключения и имевшая жесткий характер. Она ругала всех нас в основном по делу, но вместе с тем и учила нас уму-разуму. Вахтер Тагир был неграмотным, плохо владел русским языком. По его просьбе девушки составили ему список жильцов, и он отмечал нарушения жирными крестами против номеров комнат. Но мы всячески дурачили его, обычно его кресты не имели никаких последствий. Ко мне Тагир обращался: «Сестра!». Поэтому среди наших студентов я фигурировала как «сестра Тагира». Под этим именем я была представлена и в длинных стихах электротехника Юры Галкина:

Обогатители! Ура!
 Вы, вижу, что-то приуныли,
Уж написать о вас пора…
Сестра Тагира в ДИТР спешила,
У ней там важные дела…
(и так далее).

Сначала мы ходили кто в чем. Но уже в ноябре очень оперативно для нас сшили форму. Девушек одели в шерстяные зеленые пиджаки с «золотыми» пуговицами, такие же юбки и сиреневые блузки с галстуком-бабочкой. Кроме того нам выдали шерстяные платья синего цвета, а на зиму – синие куртки с воротником. У мальчишек были зеленые кителя и брюки, зимой они носили черные шинели. Мальчишки старались обязательно свои брюки расклешивать (мода!), для чего вставляли клинья из подручного материала, иногда отличавшегося по цвету. Еще продолжалась война, продукты были по карточкам. За счет нашей стипендии оплачивались обеды в столовой, на руки нам выдавали всего лишь 25 рублей в месяц. Мы не голодали, хлеба по карточкам получали 700 или 800 граммов. Но нам ведь хотелось пополнить свой гардероб. Тогда мы садились в столовой за стол вчетвером, а хлеб просили для нас не нарезать. Таким образом мы выкраивали целую буханку, которую продавали на рынке. На вырученные деньги покупали здесь одежду или американские тушенку, колбасу в банках или сгущенку.

Студентам техникума большое внимание оказывали руководители комбината. Их интересовали наш быт, нужды и потребности, учеба и работа… Они проявляли настоящую заботу о будущих специалистах комбината. В Норильске мы пользовались общественным транспортом. Сначала это было несколько старых разбитых автобусов, потом появились МАКи и «воронки». МАК – это мощный американский грузовик, на который ставили огромный крытый кузов, куда помещалось, я думаю, до 200 человек. «Воронки», крытые брезентом грузовые машины со сварной лесенкой сзади для входа пассажиров, тоже перевозили многих. Плату за проезд взимали кондукторы, независимо от расстояния это был один рубль. Только кондуктор Коля со студентов плату принципиально не брал.

Студенческое общежитие способствовало нашему сближению. Самым массовым развлечением были танцы в актовом зале на втором этаже под баян, на котором играл электротехник Витька Лосев. Но для него это было мучительно, ведь он и сам хотел танцевать. Вскоре наша студентка-обогатитель Люда Малышева вышла за него замуж, и они ушли жить к родственникам. По большим праздникам для танцев приглашали оркестр. Среди всех танцоров выделялась Тося Макарьева. Ее грациозная походка и красивые движения выдавали ее увлечение балетом. Как она танцевала с Павликом Богдановым!

Посторонним вход в общежитие был запрещен, за этим следил Тагир. Но студентам удавалось обмануть его бдительность. Поскольку входная дверь запиралась изнутри на засов, Тагира в этом случае просто кто-то отвлекал. На старших курсах мы заводили «романы», в общежитие иногда приходил Кеша Смоктуновский. В это время он работал в театре, играл на сцене и обладал некоторой известностью. Ходил он в телогреечке, обычно с шахматной доской под мышкой. Он приходил к нашим наиболее видным девушкам Нине Мосиной и Тосе Макарьевой. Чтобы был повод прийти к ним еще раз, он «забывал» у них галоши. До работы в театре Кеша работал в Норильске еще в нескольких местах и, в частности, в мерзлотной лаборатории. По рассказам знакомых норильчан, он был худеньким и несчастным, и работники мерзлотной жалели и всячески опекали его.

Очень ответственная и самоотверженная Стюра Никулина вышла замуж за обогатителя Сашу Зорина, у них родились два сына. В начале 50-х годов Александр Дмитриевич Зорин был завучем техникума. В 1952 году он привлек к работе в техникуме (по совместительству) моего мужа, тоже выпускника Московского института цветных металлов и золота, металлурга Александра Сергеевича Смирнова, они были знакомы еще по институту. Муж преподавал некоторое время металлургам «металлургические расчеты» и был руководителем дипломных проектов, а обогатителям читал лекции по металлургии цветных металлов. Директором техникума в те годы был тогда Елисеев.

В техникуме концерты готовили своими силами. Сима Чалкин пел «Холодные волны вздымает лавиной...» и другие эпические песни. Наша учительница английского языка Нина Николаевна Демкина своим прекрасным сопрано пела арии из опер. Таня Непарадо и Ваня Зайцев выступали с акробатическими номерами (позже они поженились).

Калерия Ямских, учившаяся раньше балету, и наш обогатитель Павлик Богданов, постигший это искусство в детдоме, исполняли классические балетные номера. Курсом моложе нас Виталий Фалалеев бил чечетку. Нина Мосина с чувством читала поэму «Зоя» М. Алигер. Студент-горняк Петр Жмурко, которому пришлось отбывать в норильских лагерях срок, читал стихи Маяковского. Особенно тщательно готовились к празднованию Нового Года. В актовом зале ставили елку, украшали зал и комнаты. Обязательно устраивали концерты и танцы. Мы были молоды, нам хотелось развлечений и музыки. Но в свободное время мы и много читали. Мы с Лидой Ивановой пользовались городской библиотекой (с читальным залом), находившейся около Клуба профсоюзов. Читали мы бессистемно, все подряд… Там я прочла почти всего Льва Толстого, Фейхтвангера, Генриха Манна и многих других. Привычка к серьезному чтению сохранилась на всю жизнь.

Весна, май 1945 года

И вот конец первого курса! Весна, май 1945 года – конец войны! Общая радость, общение людей на улицах… Но были и другие события. Еще в марте я получила от папы письмо: в январе умерла мама. Он долго не решался мне сообщить об этом, но пришлось. Лето 1945 года было необычайно жаркое. Многие купались, недалеко было озеро Долгое, за зданием техникума – озеро Круглое, оно глубокое, на его дне – лед. Многим из нас хотелось уехать на каникулы, но нам сказали: «Поедете после физкультурного парада». И началась к нему подготовка. Ежедневно на стадионе рядом с промплощадкой напротив ДИТРа по несколько часов шла строевая подготовка под руководством бывшего кадрового полковника Ангарского. Мы отрабатывали разные приемы и фигуры (волну, сбегание–разбегание, пирамиду и т.д.) под руководством преподавателя физкультуры Иоселиани. Подготовка продолжалась почти месяц, погода стояла жаркая, мы все сильно загорели. Мы выступали в белых трусах и разноцветных майках, зрелище со стороны, вероятно, было эффектным. Мы, участники, получили от парада удовольствие, а для Норильска это было настоящее событие.

На первые каникулы я поехала к брату. В Енисейске я сошла вместе с нашим студентом Вадимом Никитиным, он был из Казачинска. Несколько дней мы ждали попутную машину до Казачинска. Регулярного движения не было. Остановились у Лазичевых, где я когда-то жила с мамой, учась в младших классах. Потом ехали в кузове грузовика, сидя на бочках с бензином. Брат уже не жил в Галанино, а был председателем колхоза недалеко от Казачинска. Потом я еще дважды побывала у папы и у брата. Надя стала как-то больше уважать меня, относилась ко мне уже не как к девчонке. Зная, что в Норильске нет свежих овощей, Надя предложила насушить для меня картошки, помню, мы с ней мыли, чистили и сушили эту картошку…

А теперь вернусь к главному – содержанию нашей учебы, ее качеству и уровню преподавания. Нам повезло: состав преподавателей был уникальным по своему качеству. Почти у каждого из них, особенно у преподавателей по специальным предметам, был за плечами большой опыт работы как в СССР так и за рубежом. Многие из них были репрессированы и находились в Норильске в заключении или в ссылке.

Качество преподавания в норильском техникуме тогда приближалось к вузовскому. Как свидетельствует наш студент-металлург Георгий Гордиенко, металлургию цветных металлов им преподавали достаточно серьезно и раздельно по металлам: медь и никель (Шепетько), кобальт (Гамазин), свинец и цинк (Ховрин). А Гамазин и Ховрин были ведущими специалистами Проектной конторы комбината. Один только перечень изучавшихся дисциплин впечатляет.

Учеба в техникуме тогда была организована очень продуманно и рационально. Признаюсь, что я в то время была достаточно легкомысленна, любила поспать, училась средне. Но, как выяснилось потом в жизни, несмотря на эти мои недостатки, я получила в норильском техникуме очень неплохое образование.

Русский язык и литературу преподавала жена директора техникума Ксения Васильевна Акулова. Она прекрасно знала свой предмет, была очень требовательна и бескомпромиссна. Помню, что особенно мучила она нас образами литературных героев. Английский язык сначала преподавал нам молодой преподаватель. Он прекрасно знал язык и стремился привить нам правила поведения. Знакомил с наследием Шекспира. Он смущался, краснел, а мы, чувствуя его беззащитность, дурачились, звали его «тичером» и «бедным Йориком». Сейчас мне стыдно за наше поведение, он был неплохим человеком и преподавателем и желал нам только добра. После него наш курс вела Нина Николаевна Демкина – жена начальника ОТиЗа управления  комбината Гирбасова. Она легко справлялась с нами, мы бывали у нее дома. Помимо английского Нина Николаевна учила нас правильному русскому языку, этикету – доброжелательно и интеллигентно она воспитывала нас.

Математику мы изучали три семестра. Изучали и высшую математику: аналитическую геометрию, дифференцирование и интегрирование. На первом курсе предмет вел И.А. Ионц – человек средних лет, очень спокойный. Но он сломал ногу и в связи с этим почему-то быстро умер. Продолжил преподавание Фридрих Генрихович Шмидт.

Химию, неорганическую и органическую, преподавал Рафаэль Александрович Виробян. Он был высоким, худым, очень сутулым, ходил медленно и осторожно. Он был очень серьезен, но при этом обладал удивительным юмором. Пальцы его рук были согнуты так, как будто он держал стеклянную химическую колбу. Ему помогала лаборантка Надя Барабаш. Химия у нас была поставлена очень серьезно: в лабораторной практике по аналитической химии в сухой смеси солей или в растворе мы определяли анионы и катионы. Павлик Богданов, склонный к некоторому авантюризму, иногда пытался пробовать анализируемый объект на вкус. Среди всех нас Виробян почему-то выделял Лиду Иванову.

Физику преподавал Константин Иванович Чащин. Его биография описана его сестрой Е. Волосской в третьей книге «О времени, о Норильске, о себе». Он был пересмешник и хохмач, мы прекрасно относились к нему, уважали и любили его. Уроки его проходили весело, с шутками. Мы продолжили общение с Константином Ивановичем и после окончания техникума, значительно позже, однажды мы вместе с его семьей отдыхали в Сочи в 1952 году.

Историю преподавала Сара Борисовна Бондаровская – жена начальника ТЭЦ. Она была полненькая, нежная, головку держала несколько набок и сразу заявила нам: «Я ваша первая васточка!» – она не выговаривала звук «л». Мы любили ее, дружили с ней и ласково звали ее «нашей васточкой».

Преподаватель черчения Константин Игнатьевич Лозовой был очень требовательным, сильно гонял нас, но двоек принципиально не ставил. Вместо этого он ставил «синенькую троечку» и тщательно следил за тем, чтобы она была обязательно исправлена.

Преподаватель физкультуры Иоселиани занятия проводил в зале на снарядах. Спортивной формы ни у кого не было. Нам выдали американские короткие брючки-бриджи. Американскую одежду нам выдали бесплатно по талонам в универмаге рядом с управлением комбината. Я получила тогда и два хороших платья, и туфли. Массового спорта среди студентов не было. Сильными футболистами, входившими в сборные команды, например, металлургов или энергетиков были Олег Подколзин, Юра Шиляев, Володя Коновалов, Паша Потылицын, Виктор Аверин, Миша Воротников. Прохор Великжанин и в техникуме, и после его окончания был общепризнанным лучшим вратарем. Зимой футболисты играли в хоккей. Наша Лида Ростовцева была баскетболисткой.

Военное дело преподавал бывший кадровый полковник Ангарский, он отбыл срок в лагере. Мальчишки изучали и разбирали винтовку, девушки изучали санитарное дело. Нас водили в морг, где работал заключенный, очень авторитетный и очень известный не только в Норильске, но и в стране, патологоанатом Никишин. Он водил нас в мертвецкую, где я и другие девушки приходили в ужас. Но главной была его коллекция человеческих органов и эмбрионов разного возраста, законсервированных в формалине. Никишин вытаскивал из банок органы, здоровые и пораженные болезнями, показывал их: «А вот госпожа печень!» или «Вот госпожа селезенка!». Он с юмором комментировал их состояние. Так в популярной форме мы изучали анатомию.

На втором и последующих курсах в программе появились специальные предметы: техническая механика, прикладная, сопромат, детали машин и машиноведение. Сопромат преподавал Григорий Александрович Пчелкин, механику – Константин Павлович Шмидт, по-немецки сдержанный и педантичный. До заключения он работал в командировке в Германии. Технологию металлов преподавал Лев Шалвович Белиходзе, помимо теоретических занятий он организовал серьезную практику в мехцехе автобазы. Мы работали на токарных, фрезерных и других станках. Электротехнику преподавал Михаил Петрович Сорокин (позже он стал директором техникума) – сухой, всегда прекрасно одетый, с постоянной трубкой в зубах. При первой же встрече с нашей группой он заявил: «Я пришел, чтобы избавить вас от ничегонеделания». На собраниях Сорокин всегда сидел в президиуме с неизменной трубкой и пускал красивые колечки дыма.

Главным нашим предметом было обогащение руд цветных металлов. Сюда входил целый комплекс дисциплин: опробование и испытание руд, дробление и измельчение руд, флотация, гравитационные и другие методы обогащения руд, обезвоживание, водовоздушное хозяйство, электрооборудование обогатительных фабрик и т.д., а также геология и минералогия. Я уже упоминала, что в числе преподавателей минералогии в техникуме был крупный ученый, минералог с мировым именем Николай Михайлович Федоровский. Обогатителям геологию и минералогию преподавал Борис Семенович Павлов, высокий, подтянутый, с интеллигентской бородкой человек, который всегда был в полувоенной гимнастерке. Дисциплины обогатительного комплекса нам преподавали специалисты Даниил Кириллович Волошин, Т.З. Дзуцев, Петр Яковлевич Ярутин, С.М. Ометов. Д.К. Волошин работал в проектной конторе и вел проектирование обогатительных фабрик. Дробление, грохочение и измельчение руды преподавал П.Я. Ярутин, гидротехнику и водовоздушное хозяйство – Георгий Александрович Борисов. Одну из наиболее трудных и сложных дисциплин – флотацию преподавал нам С.М. Ометов. Он много работал заграницей – в США и других странах. В связи с этим и попал в лагерь, а потом в ссылку. Он рассказывал нам об Америке… Электрооборудование обогатительных фабрик преподавал Кузнецов, очень интеллигентный и застенчивый человек. По слухам, раньше он занимался балетом.  Горное дело преподавал Евгений Константинович Красницкий. Совершенно случайно в 2010 году мне попал в руки номер журнала «Уральский следопыт» (№ 9 за 1988 год), где горный инженер Петр Михайлович Афанасьев, так же как и другие попавший в 1937 году в заключение, а позже и в Норильск, опубликовал свои воспоминания. В Норильске после освобождения он работал в техникуме вместе с Е.К. Красницким, а в норильском лагере был в заключении вместе с П.Я. Ярутиным. Описывая свою жизненную трагедию, П.М. Афанасьев упоминает и много знакомых норильчанам фамилий. Опубликованные в журнале воспоминания П.М. Афанасьева будут обязательно представлены в следующих томах издания «О времени, о Норильске, о себе…».

Наша производственная практика проходила на единственной тогда в Норильске Малой обогатительной фабрике (МОФ). Рабочих мест нам не дали. Мы ходили по фабрике, смотрели, задавали вопросы мастерам и рабочим, писали отчеты и таким образом вникали в тонкости технологии и обслуживания оборудования, в причины возможных нарушений и неполадок, меры их предотвращения или устранения. Опыт, «набивая синяки и шишки», мы приобретали уже на Большой обогатительной фабрике (БОФ) в период ее пуска и освоения, работая самостоятельно бригадирами, мастерами и начальниками смен, а фактически – для себя – начиная просто флотаторами.

Темой моего диплома был «Проект научно-исследовательской обогатительной лаборатории», а руководителем – Петр Яковлевич Ярутин, специалист высокого класса, в прошлом ректор горного института в Свердловске, очень требовательный, въедливый в вопросах и тонкостях, относящихся к деталям технологии и выбора оборудования. Защита дипломного проекта прошла успешно у всех. Нас всех оставили в Норильске, а на Камчатку уехала только Нюся Перекрестюк. Наш выпуск 1948 года был вторым. Летом этого года строительство БОФ еще продолжалось, следовательно, нам работать пока было негде. Нашу группу обогатителей отправили на практику под руководством Д.К. Волошина на Балхашский горно-металлургический комбинат.

Однако нас уже зачислили в штат БОФ с присвоением нам соответствующих должностей. Я числилась бригадиром флотационного отделения с июля 1948 года. До Красноярска мы должны были лететь самолетом, для многих из нас это был первый полет, и мы его очень боялись. Летали тогда на грузовых самолетах ЛИ-2 с металлическими лавочками по бортам. Кто-то сказал, что для того, чтобы избавиться от страха, надо выпить. И вот в буфете аэропорта Надежда мы выпили по рюмке мятного ликера, но это мало омогло. От Красноярска ехали «500–веселым» поездом (были тогда такие!), состоявшим из разбитых теплушек. Наша группа вместе с курсантами в одной такой теплушке, без каких-либо удобств ехала через Новосибирск, Актюбинск, Павлодар. Поезд останавливался, где попало, и стоял неизвестно сколько времени. При остановке все бросались в кусты, если они были… Когда поезд трогался, наперегонки старались его догнать и залезть в свой вагон. В районе Акмолинска две девушки – Таня Козырева и кто-то еще отстали от поезда, не имея при себе ни денег, ни документов. Через день-два они догнали нас: ехали на паровозе (их взял, сжалившись, машинист) и были все в саже.

В Балхаше нас разместили в общежитии, но рабочих мест не дали, Балхашскому комбинату мы были не нужны. Каждый день мы ходили, смотрели, общались с персоналом, что-то узнавали, писали отчеты. Провели экскурсию на хвостоотвал фабрики. Долго шли пешком сначала туда, потом обратно под палящим солнцем. Очень хотелось пить. Ребята воровали арбузы, которые мы тут же и съедали. Они хорошо утоляли жажду… Мы купались в озере Балхаш… Почти месячное пребывание здесь было для нас как бы отпуском после защиты дипломов. Нашему руководителю Д.К. Волошину выдали средства на наше содержание. Мы с Лидой Ивановой старались экономить деньги для будущих покупок. В Павлодаре мы купили два отреза, из которых потом сшили блузки. Хотели купить что-то еще, но наткнулись на открытки с портретами артистов и весь остаток денег потратили на них.

…В Красноярске застряли почти на месяц: плохо летали самолеты. Мы с Лидой Ивановой жили у ее тетки Лидии Николаевны Чупровой, которая незадолго перед этим переехала в Красноярск из Дудинки. В Норильске нас поселили уже в другом общежитии – на улице Мончегорской. Постепенно девушки начали выходить замуж и уходить из общежития, сначала Надя, ставшая Богдановой, потом Нина, а вскоре и я.

БОФ и овладение профессией

И вот началась наша работа на БОФе. Официальный пуск фабрики намечался на конец декабря 1948 года – на день рождения Сталина. Но пробные пуски начались значительно раньше – с октября. Проверяли готовность оборудования, устраняли неполадки, уточняли технологический режим. А неполадки, как обычно, были. Обнаружили ошибки проектирования и монтажа оборудования (оно было американское), да и весь персонал был неопытным. Во время пуска и в первые месяцы работы даже заменяли оборудование. Много неприятностей доставляли неполадки и аварии…

Мне кажется, начальником фабрики и в последний период строительства, и во время ее пуска был Александр Емельянович Шаройко, а Олег Николаевич Малицкий и Юрий Федорович Ненарокомов были соответственно главным инженером и начальником техотдела. Возглавляла главный корпус Татьяна Семеновна Рабинкова, вместе с главным инженером Анной Андреевной Никоновой. Поскольку комбинат входил в систему МВД, то высшее руководство всех его предприятий имело звание и носило военную форму с погонами. С уходом А.Е. Шаройко директором и главным инженером фабрики стали О.Н. Малицкий и Ю.Ф. Ненарокомов, а техотдел возглавила Сусанна Сергеевна Белоглазова. Всем нам приходилось чаще всего общаться с Т.С. Рабинковой. Яркая, властная и волевая осетинка имела большой авторитет.

Она обеспечивала работу главного корпуса БОФ, в помощь ей дали нас, теоретически подготовленных, но практически мало чего умеющих девчонок. Ей пришлось в экстремальных условиях пуска фабрики учить нас работе и жизни, зачастую достаточно жестко. Она и шпыняла нас, и опекала, продвигала нас и помогала нам, когда в этом была необходимость.

В начальный период пуска и освоения фабрика работала по временной коллективной схеме с выдачей коллективного медно-никелевого концентрата. Позже перешли на селективную схему с выдачей наряду с никелевым также медного концентрата, который возили на площадку строящегося медного завода самосвалами. По проекту в составе фабрики были 4 секции, но во время пуска была задействована одна. Для переработки богатой руды была предусмотрена подсекция, включавшая всего 2 флотомашины, с возвращением ее концентрата и хвостов в схемы основных секций.

Большая обогатительная фабрика. Снимок на память по случаю какого-то торжества.
Все фамилии память не сохранила. Слева направо сидят: ?, Орлов (начальник
реагентного отделения), Т.С. Рабинкова (руководитель главного
корпуса БОФа), ?, Ю.Ф. Ненарокомов, Айвазов (главный бухгалтер
БОФа), К.И. Шмидт (механик);
слева направо стоят: Сикержицкий (электрик ИФЦ), ?,
Маслов (бригадир ремонтников насосного хозяйства), Л.А. Иванова,
М. Клевцов, Киселис (хозяйственник), А.И. Силаева, ?, ?, ?, ?,
Л. Коровникова (сменный мастер-технолог), Т. Непарадо,
Т. Макарьева, Кабанков (сменный мастер-технолог), Н. Федорова,
Л. Ростовцева, ?, ?.

После окончания техникума мы в основном трудились в должности бригадиров. Сменным мастером быстро стала Тося Макарьева, обладавшая довольно жестким характером, начальником ОТК главного корпуса назначили Нину Мосину. Начальниками смены были участница войны Александра Ивановна Силаева и Александр Сергеевич Омаров. Запомнился мне сменный мастер инженер Василий Маркович Семиошко. Пройдя жестокий лагерный университет, он остался очень честным и порядочным человеком, во всем добивался справедливости. Он был очень общительным, а мы, воспитанные советской пропагандой, иногда боялись слушать его, опасаясь резких высказываний. Он устремлял на нас свои горящие глазища, требуя от нас честных поступков. Он был неравнодушен к Тосе Макарьевой. Она ответила ему взаимностью, они поженились и потом переехали на работу в Кривой Рог.

Вспоминая с благодарностью людей, с которыми в те далекие годы мне довелось работать, понимаю, как нам тогда повезло. Рядом с нами были люди, несправедливо осужденные, но своим самоотверженным трудом многократно доказавшие, что они никакие не враги народа, а достойные граждане своей страны. Были среди работников обогатительной фабрики неудобные для начальства люди, каким был умный и принципиальный специалист Василий Шабуров, главный механик измельчительно-флотационного цеха. Главным механиком БОФ долго работал Абрам Львович Гитгарц, окончивший университет в Сорбонне. Тяжело трудился на обслуживании мельницы Леонид Иванович Данилов, он вырос благодаря своим талантам от бригадира до главного механика Норильского комбината. Все эти люди и те многие, кого я не назвала, задавали высокую планку жизни для молодых, где главными ценностями были честь, порядочность и трудолюбие.

Я начала работать на подсекции для переработки богатой руды. Когда она простаивала, что случалось часто, приходилось трудиться флотатором на основной секции. Это позволило мне хорошо освоить технологию и достаточно уверенно управлять процессом флотации. С июня 1949 года я уже работала сменным контрольным мастером ОТК.

Наша спецодежда состояла из комбинезона, валенок и рукавиц. На комбинезон я надевала еще юбку и пиджак от студенческой формы и шапку-ушанку, так как в корпусе было холодно. Вначале на фабрике не было даже раздевалки. После смены мы ехали домой в мокрых валенках и сырой спецодежде. Здесь тоже не было душа, а только титан с кипятком.

Это были декабрь 1948 года и январь 1949-го. Автобус ходил в Горстрой от Нулевого пикета. Пока мы спускались с горы до остановки, на нас все замерзало и шуршало, а ведь автобуса еще надо было дождаться! В общежитии нормального отдыха тоже не было. У нас уже не оставалось ни физических, ни моральных сил ни на что… Со временем на фабрике появились раздевалка и душевая, жить стало легче. Валенки заменили резиновыми сапогами, которые были обычно почему-то 43 размера. После вывода комбината из системы МВД обогатителей приравняли к горнякам. Это означало повышение статуса профессии, были введены звания по категориям, а также форма. Нам выдали темно-синий или черный пиджак с шевронами на рукаве. Тогда же с технического руководства предприятиями сняли воинские звания, упразднили военную форму.

8 марта 1949 года погибла наша Таня Козырева. Ее труп с большим количеством ножевых ранений нашли в снегу недалеко от входа в главный корпус, куда вела высокая лестница в 90 ступеней. Таня работала в 3-ю смену и была убита, когда после смены пошла домой. Ее нашли утром заключенные, шедшие на работу. По слухам, это была месть: ее сестра работала следователем или прокурором. Среди наших выпускниц техникума это была первая смерть… Но не первая в Норильске.

С декабря 1950 года я стала работать сменным мастером – технологом второй секции, а еще почти через год – начальником смены главного корпуса. Здесь работало примерно 150 человек. Половина из них – заключенные, бытовики и уголовники. Работа на фабрике для них считалась привилегией, тут зимой было тепло. Отношения у нас были нормальные, мы не боялись их, хотя гоняли, когда они уходили в подвал «под флотацию» поспать ночью на теплых трубах. Мерой воздействия на них бывала угроза лишения зачетов. Я по молодости иногда применяла эту меру, о чем сейчас очень сожалею. Но надо сказать, з/к почему-то не очень этого боялись. Они были часто значительно старше и звали нас по именам. А нам надо было обеспечивать дисциплину и поддерживать авторитет… У начальника смены в распоряжении был всего один телефон для связи с руководством фабрики.  А для связи с ее многочисленными отделениями и службами огромного главного корпуса у каждого начальника смены был посыльный, так называемый «адъютант», обычно из заключенных. Рабочих после смены оставляли для технической учебы. Они всем своим видом показывали, что им это не нужно и относились к учебе с подчеркнутой иронией.

Позже к нам на практику стали приезжать студенты старших курсов из институтов Орджоникидзе, Иркутска и Ленинграда. По окончании многие приезжали в Норильск на постоянную работу.

Личная жизнь

В конце 1950 года я познакомилась со своим будущим мужем Александром Сергеевичем Смирновым, а в июне 1951 года мы поженились. ЗАГС тогда находился на Заводской. Наша скромная свадьба состоялась 25 июня в комнате Соболевых в общежитии ИТР (которое через несколько лет было превращено в детскую поликлинику) на Октябрьской площади позади будущего магазина «Сияние». Кроме Лиды Ивановой на ней присутствовали Соболевы, аспирант Сергей Лаптев. Сначала мы жили каждый в своем общежитии, а вскоре Нина Федорова, уехавшая в отпуск, оставила нам свою комнату в коммуналке. Когда начальник смены никелевого завода Чингиз Валеев и его жена, известный хирург, получили квартиру, нам отдали их комнату в общежитии ИТР. При его входе сидела дежурная с телефоном, сзади нее находилась душевая. На каждом этаже – кухня с плитой, в конце коридора туалет. В коридорах в то время стояли кровати жильцов. У одного из них была радиола, непрерывно крутилась пластинка «Летят белокрылые чайки…». Наша комната, площадью 10-12 кв. метров, имела окно во двор и маленькую переднюю, в которой слева был стенной шкаф, а справа ниша с раковиной. В ней помещалась и тумбочка с электроплиткой. Железная кровать, шкаф, стол, стулья и этажерки для книг – вот и вся мебель.

Семья Смирновых, Москва, 1960 год

Клопов муж выжигал горящей бумагой из пружин кроватной сетки, поставив кровать на попа. Тараканы постоянно проникали из коридора, а против мышей мы со временем завели кошку. В магазинах мы отметили некоторый прогресс по сравнению с 1947-48 годами. Наряду с куропатками в перьях, консервами из краба, черной паюсной икрой, сыром и вареньем из зеленых грецких орехов и лепестков роз появилось мороженое мясо, лимоны. Овощей, даже сушеных, в свободной продаже не было. В соседней комнате жила семья мастера шламового цеха Старостенко. Его жена Фрида, преподавательница английского языка, тогда сидела дома с ребенком в декретном отпуске. Обладая какими-то возможностями, Фрида добывала консервированный борщ в стеклянных банках, круглые брикеты сушеной капусты и картошки, сухофрукты. Она делилась с нами всем этим. Вообще-то, в столовой на БОФ кормили разнообразно и вкусно. Позже в продаже появились куры, жесткие и страшные на вид.

После амнистии 1953 года летом настало время грабежей и убийств. Тогда едва не погиб наш друг Николай Соболев, избитый до полусмерти сторожами магазина, которые приняли его по ошибке за амнистированного уголовника. Его спас известный хирург Илья Захарович Шишкин,  который при утреннем обходе узнал его, лежащего без сознания среди десятка убитых и раненых той ночью. Он срочно прооперировал его.

В июле 1954 года муж поступил в очную аспирантуру. Я улетела в Москву несколько раньше, находясь в декретном отпуске. В октябре 1953 года родился сын Сережа, а в феврале меня наградили медалью «За трудовое отличие».

После смерти Сталина мой отец смог вернуться на Украину. Он предполагал купить дом в селе около Черновиц. Мы снабдили его деньгами, но, попав на мошенников, он потерял и деньги, и время. Так он был вынужден вернуться туда, откуда не по своей воле уехал четверть века назад, – в Тростянец Винницкой области. Прожив несколько лет у родственников, он купил дом в Ободовке, где жил последние два-три года. Он умер зимой в начале 1965 года на 82-м году жизни.

В Москве мы жили на Садово-Кудринской улице напротив Патриарших прудов в коммунальной квартире родителей мужа. Маме Наталье Александровне было 52 года, а его брату Боре 14 лет. По состоянию здоровья Наталья Александровна не работала. Мы жили на аспирантскую стипендию мужа, сбережений у нас не было, но поначалу нам еще присылали из Норильска ранее заработанные премии. Когда сын немного подрос, встал вопрос о моем трудоустройстве. Возиться с Сережей в течение дня пришлось его бабушке.

Работа на кафедре обогащения Московского института цветных металлов и золота в течение двух с половиной лет перед возвращением в Норильск привила мне вкус к лабораторным исследованиям, послужила хорошей школой и помогла мне в последующей работе на БОФе и потом, много позже, на кафедре геотехнологии института, превратившегося в Московскую геолого-разведочную Академию, а позже и в Университет.

Возвращение в Норильск, а позже снова в Москву

По окончании аспирантуры муж в январе 1958 года вернулся в Норильск, где и продолжил работать в ГМОИЦ. Сначала его пригласила жить в свою семью Елизавета Евсеевна Забрамная – сестра мужа моей подруги Лиды Ивановой. Когда он получил комнату на улице Комсомольской, 24, мы с сыном вернулись в Норильск. Нашим соседом в коммунальной квартире оказался интересный человек, репрессированный геолог, очень авторитетный специалист Михаил Федорович Смирнов. С октября 1958 года я стала работать в НИОЛе, который возглавлял Алексей Алексеевич Калмыков, человек многогранных знаний и способностей, уникальной памяти и очень нелегкой судьбы, главным инженером был Владимир Иванович Перепечин. Во время моего отсутствия в г. Орджоникидзе организовали учебу на высших инженерных курсах, их окончили многие из наших выпускников техникума 1948 года. Это были Лида Иванова, Лида Ростовцева, Надя Казанцева (ставшая Машурьян), Павел и Надя Богдановы, которые поехали на учебу, взяв с собой двух детей. Все они затем продолжили работать на комбинате, а Павел Богданов, пройдя должности начальника техотдела и главного инженера, стал директором БОФ. Появилась семья и у О.Н. Малицкого: за него вышла замуж Нина Мосина, у них родились двое детей. О судьбе Надежды Федоровны Казанцевой-Машурьян, с которой вместе прошла и школу ФЗО, и учебу в техникуме, и работу в НИОЛе, хочу рассказать подробнее.

Надя родилась в сентябре 1926 года в большой семье: семеро детей – шесть сестер и брат. Жили в селе Идра Идринского района Красноярского края. Дед со стороны матери погиб на японской войне 1905 года, со стороны отца в 1931 году был раскулачен и выслан вместе с младшим сыном в Черемхово Иркутской области. Всего у деда было восемь детей, но старших не тронули. Отца Нади, работавшего в колхозе бригадиром, в посевную 1937 года незаслуженно осмеяли в стенгазете. Он сорвал стенгазету, за что получил 2 года тюрьмы. В 1940-м он освободился, в 1941-м попал на фронт и в 1943-м вернулся раненый. Старшую сестру Анну по окончании в 1940-м курсов бухгалтеров направили в Норильск, где она работала в Госбанке. Вскоре Анна вышла замуж, получила жилье и пригласила Надю к себе. Анна встретила Надю в Дудинке, они ехали на дрезине вместе с семьей заместителя главного геолога комбината Нелюбина. В Норильске Надя продолжила учиться в школе, и по окончании 7 класса живший в том же доме директор школы ФЗО Литвинов пригласил ее в свою школу. Потом она работала в БЭЗ на сборниках электролита, приносила в семью зарплату 1200 рублей, а осенью 1944-го стала студенткой обогатительного отделения Норильского горно-металлургического техникума. Дипломным проектированием она занималась вместе с Лидой Ростовцевой и Тосей Макарьевой, а их посещал иногда в это время Кеша Смоктуновский. После защиты диплома Надю распределили на БОФ, но из-за болезни ей пришлось уехать из Норильска. В 1955 году она вернулась в Норильск, где трудилась на БОФе до 1979 года. Надя вышла замуж за металлурга Владимира Николаевича Машурьяна из ГМОИЦа, родила дочь Наташу. После Норильска семья обосновалась в Туле. Летом 2010 года В.Н. Машурьян умер.

Новогодний девишник, Норильск, январь 1954 года. Слева направо, в первом ряду: Нина Кузнецова (Цыбульская),
Нина Малицкая (Мосина) с дочкой Нины Кузнецовой Тамарой;
во втором ряду: Стюра Зорина (Никулина), Тося Макарьева,
Лида Смирнова (Гришина);
стоят в третьем ряду: Надя Шинюхина (Некрасова),
Тамара Чижова, Маша Белоусова, Люда Лосева (Малышева),
Лида Пластун, Нина Литвинова (Федорова), Неля Султангареева

Биография Нади, других подруг, да и моя тоже, очень похожи. Неважно, какие записи в наших трудовых книжках. Все жили бедно – другого просто не знали. Новое платье или туфли воспринимали как благополучие, подарок судьбы. Мы не чурались никакого труда. По нынешним меркам в детстве у нас не было детства, потому что с малолетства уже началась для нас взрослая жизнь с тяжелым трудом и недетской ответственностью, не только за себя. Мы очень хотели учиться и для этого использовали все выпавшие возможности . Вспоминаю девушек и ребят, с которыми учились, начинали работать, и понимаю, что все состоялись не только как специалисты, но и как личности. Все создали семьи, вырастили детей, радуются внукам. Мы сами построили свою жизнь.

Норильская опытно-исследовательская лаборатория располагала самым разнообразным оборудованием. Заведовала этим сложным хозяйством Нина Авксентьевна Никифорова. В минералогической лаборатории работали Эдуард Кулагов и Валентина Фоминична Митина. Начальником химлаборатории была сначала Светлана Вильгельмовна Шестаковская, а после ее отъезда из Норильска – Лидия Ивановна Муравенко. Здесь же работали химики Галина Васильевна Кольба, Валентина Васильевна Перепечина и лаборант Екатерина Сигоченко. Лидия Александровна Иванова-Забрамная была начальником отделения техпомощи фабрики. Круглосуточно работала проборазделка, где трудилась Серафима Андреевна Стеблянко. Опробованием для контроля технологического процесса занимались инженер Светлана Федоровна Туровцева, Надежда Петровна Богданова, Надежда Федоровна Казанцева-Машурьян и другие выпускники норильского техникума. Я проводила лабораторные ис следования по определению оптимальных условий флотационного обогащения руды, работала в химлаборатории и выполняла отдельные задания. Мне очень помогли тогда знания и опыт, полученные во время работы на кафедре обогащения Московского института цветных металлов и золота.

С благодарностью вспоминала своих московских учителей…

Праздники мы отмечали семьями. Обычно мы собирались у Перепечиных, которые жили в большой квартире в доме, где был кинотеатр «Победа», или у Муравенко, где даже иногда оставались ночевать.

В последние годы собирались в ресторане «Таймыр» либо в кафе «Лама». Однажды большим коллективом летали на несколько дней на озеро Ламу. В НИОЛе я проработала до февраля 1968 года, когда у меня родился младший сын Митя. Старший заканчивал 7 класс. В Москве у нас уже была кооперативная квартира. В мае 1968 года я улетела с двумя детьми из Норильска – навсегда.

В Москве я не спешила искать работу, сидела дома с ребенком. Когда мне исполнилось 50 лет, у меня появилось право на получение льготной пенсии. Младшему сыну стукнуло 10 лет, я поступила в 1979 году на работу в Московский геолого-разведочный институт (МГРИ) на кафедру геотехнологии редких и радиоактивных металлов.

После распада СССР в связи с изменением правовой ситуации в его бывших республиках я в ноябре 1997 г. обратилась с заявлением в комиссию по вопросам восстановления прав репрессированных при Винницком областном Совете народных депутатов.

В заявлении отметила, что считаю себя и членов моей семьи жертвами политических репрессий и прошу решить вопрос о реабилитации. В феврале 1998 года я получила от комиссии Тростянецкой районной Рады справку о реабилитации моего отца Георгия Максимовича и меня. Непонятно, почему вопрос о реабилитации мамы и брата комиссия проигнорировала. Я обратилась в суд для установления родственных отношений с отцом, поскольку еще до брака изменила свою фамилию Гриша на Гришину без должного официального оформления. Свою метрику я утеряла еще в Норильске и не имела никаких документов для подтверждения родства. Этот факт могли установить только свидетели, которых не было (возможные свидетели все уже умерли). Суд в моей просьбе отказал.

Лаборантом, учебным мастером и инженером я проработала на кафедре геотехнологии МГРИ 30 лет и уволилась в 2009-м году на 81-м году жизни. Моя работа неоднократно отмечалась в приказах по институту, меня наградили сначала знаком «За доблестный труд в тылу во время войны», а в 2005-м и 2010-м, в годы празднования Великой Победы, и юбилейными медалями. В честь этой замечательной даты около института мы посадили деревья, есть среди них и мое юбилейное дерево.

Мой муж, Александр Сергеевич Смирнов, рассказал о своих норильских годах в пятом томе. Они начались с того, что он с трудом добился распределения в Норильск, где проходил институтскую практику. Наконец он убедил и меня написать воспоминания о жизни на Таймыре. По большому счету, комбинат дал мне путевку в жизнь, не только в профессию. Мне было 14 лет, когда меня приняли в комсомол в политотделе. Почему-то больше всего мне запомнилось, как в этот день у меня оторвалась подошва на ботинках и мне приходилось поднимать выше ногу и со шлепаньем делать шаг… Руководство комбината нас очень опекало, заботилось, чтоб мы не голодали, были тепло одеты, получили специальность.

Александр Сергеевич Смирнов,
Норильск, 1969 год

Считалось обычным делом, что на любом собрании в президиуме сидели люди в погонах – вольнонаемных-то в Норильске тогда было мало…

С малых лет я была предоставлена самой себе, а в Норильске у меня впервые появилось чувство семьи. Конечно, самое большое влияние оказал на меня муж, в 2011 году исполнилось 60 лет, как мы вместе. Мы с Александром Сергеевичем прочувствовали на себе разные эпохи – крушение царизма, Гражданскую войну, Советское устройство жизни, потом перестройку и демократизацию общества… До демократического строя страна пока не дотянула… Как хочется, чтобы нашим внукам и правнукам досталась лучшая, чем нам, доля… Иначе ради чего мы так трудно жили, если не для будущего и счастья молодых поколений?

 На оглавление "О времени, о Норильске, о себе..."