Алексей Александрович Баев: «Это только документальные свидетельства о жизни моего отца Александра Александровича Баева».

---

Академик Александр Александрович Баев
(10.01.1904–31.12.1994)

А.А. Баев (в центре во втором ряду) с сотрудниками
лаборатории Энгельгардта института биохимии имени А.А. Баха.
Незадолго до ареста (арест через полгода — в 1937 году).
В.А. Энгельгардт в первом ряду, справа от него В. Волкова,
справа от А.А. Баева М.Н. Любимова-Энгельгардт. 1936 г.

Алексей Александрович, Александр Александрович и Ирина Баевы,
1993 г.

Посвящается моим детям —
Кириллу и Ирине, на память
об их дедушке и его эпохе.

Предисловие

Это только документальные свидетельства о жизни моего отца — Александра Александровича Баева, взятые из архивно-следственных дел 1937 и 1949 годов и его личного дела (cсыльно-поселенца 1949–1954 годов). С этими делами я ознакомился в марте 1998 года, с разрешения ФСБ и МВД России, основанного на указе Б.Н. Ельцина от 1992 года о том, что прямые родственники репрессированного (жена, муж, дети, внуки) «имеют право знакомиться с делами в соответствующих органах». Мне было разрешено делать любые выписки из дел, чем я конечно воспользовался.

Как ни странно, соответствующие архивные службы ФСБ дела эти не могли найти в течение нескольких месяцев (или делали вид, что не находят). Только после нашего письма (вдовы и детей А.А. Баева) на имя тогдашнего главы ФСБ Николая Дмитриевича Ковалёва и его личного вмешательства дела были разысканы.

Приведенные ниже документальные свидетельства могут существенно дополнить сведения о жизни Баева, в период 1937–1954 годов, уже опубликованные в книге «Академик Александр Александрович Баев. Очерки. Переписка. Воспоминания». М.: «Наука», 1998. Как ничтожно мало нужно было карательным органам в СССР, чтобы погубить невиновного человека и какую роль в этом погублении играют люди, которые тебя окружают…

Год рождения А.А. Баева (1903) в официальных документах указан по «старому стилю» из-за ошибки при выдаче ему паспорта в 1920 году.

А.А. Баев. 1973 г.

А.А. Баев в лаборатории.
Москва, Институт биохимии им. А.Н. Баха, 1936–1937 гг.

Пролог

«Не тогда надо стыдиться мерзостей,
когда о них пишут, а когда их делают».
А.И. Солженицын.

В своих воспоминаниях А.А. Баев писал: «Когда я стал студентом Естественного отделения физико-математического факультета Казанского университета, у меня существовал живой и деятельный интерес к общим проблемам биологии и философии. Это было и позже, в бытность мою аспирантом Казанского медицинского института. Я был ревностным слушателем и активным участником курса диалектического материализма, ориентированного на проблемы биологии, который читал для аспирантов-биологов Казанских высших учебных заведений профессор Василий Николаевич Слепков, что послужило причиной моих последующих жизненных злоключений. Более того, в 1933–1934 годах я сам вел философский факультативный курс по общим проблемам медицины для слушателей Курсов усовершенствования врачей в Казани, и не без успеха».

Увлечение марксистско-ленинской философией обошлось Баеву в семнадцать с половиной лет тюрем, лагерей и ссылок. А начало этой невеселой истории, как это ни покажется странным, было положено в далекие 20-е годы, когда один из лидеров ВКП (б) — Николай Иванович Бухарин (1888–1938), наряду с партийной и государственной работой, занялся преподавательской деятельностью в только что открытом Институте Красной профессуры (ИКП). Он был основан в 1921 году и имел трехгодичную программу по экономике, истории и философии. Слушатели ИКП, как правило, уже имели одно высшее образование и, таким образом, Институт выпускал не только всесторонне образованных, но и идейно подкованных партийных функционеров, призванных заменить дореволюционные руководящие кадры во всех сферах государственной жизни.

К 1925 году «бухаринская школа» уже играла заметную роль в партийной и государственной жизни страны. Ее члены пропагандировали и развивали экономические и политические идеи Бухарина напористо, агрессивно, порой выходя за рамки политического благоразумия, так что в некоторых кругах выражение — «красный профессор» звучало как бранное. Так было, например, в 1925 году, когда, в связи с НЭПом, в народные массы был брошен бухаринский экономический лозунг — «Обогащайтесь!». Другое, не менее знаменитое, бухаринское высказывание касалось идеологии и уже не сулило тем же массам ничего хорошего: «Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов… является методом выработки коммунистического человека из человеческого материала капиталистической эпохи». Правильность этого своего тезиса Бухарину предстояло испытать в будущем, как говорится, на «собственной шкуре».

А пока, распространяя свое влияние, Бухарин активно выдвигал «учеников» на ответственную государственную и партийную работу. «Правая рука» Бухарина — Александр Слепков. 28 февраля 1937 года Бухарина арестовали. Начались повальные аресты учеников и сторонников Бухарина и людей, так или иначе с ними связанных, чтобы создать впечатление, что всю страну опутала сеть контрреволюционеров из Правого Центра. Дошла очередь и до Василия Николаевича Слепкова. По образованию он был генетик, окончил Петроградский университет (1920) и Институт красной профессуры (1924), работал в лаборатории выдающегося отечественного генетика, члена-корреспондента АН СССР А.С. Серебровского (1892–1948). В.Н. Слепковым было открыто явление инверсии отдельных участков хромосом дрозофилы. Он изучал мутации у дрозофилы под действием рентгеновских лучей. В 1928 году Слепков стажировался в Берлине, в лаборатории крупного генетика и зоолога К. Штерна.

В 1929 году блестящий молодой профессор Василий Слепков оказался в Казани, где преподавал в Казанском университете, Казанском медицинском институте, Татарском педагогическом институте и Коммунистическом университете Татарии. Он читал студентам и аспирантам лекции по генетике, диалектическому и историческому материализму, вел семинар по теоретической биологии. На следствии и суде В.Н. Слепкова обвиняли в том, что он, якобы по заданию Бухарина, был организатором и руководителем молодежной, контрреволюционной, террористической организации «правых» коммунистов в Казани, в конце 20-х, начале 30-х годов. За принадлежность к этой мифической организации НКВД арестовало более 150 человек по всей стране. Это были бывшие аспиранты, студенты и научные работники казанских вузов. В 1937 году их судьбы объединило одно, как оказалось, трагическое обстоятельство. Всем им когда-то, в конце 20-х, начале 30-х годов, преподавал В.Н. Слепков. Среди слушателей лекций В.Н. Слепкова по генетике, философии и участником одного из его семинаров по методологии биологии в Казанском медицинском институте в 1930–1932 годах, был и аспирант-биохимик А.А. Баев.

А.А.Баев среди однокурсников Казанского университета.
Конец 20-х годов

* * *

Материалы из следственных дел А.А.Баева 1937–1949 годов (два тома)

Обложка архивно-следственного дела А.А.Баева (из архива КГБ Татарстана)

Совершенно секретно № П-408942 Хранить вечно. Архивное уголовное дело № 2-2087 Следственное дело № 3314 Центральный архив МГБ СССР

ВК ВС СССР и ОС при МГБ СССР.  № 4н 09114 Прокурор: м-р Захаров 17 авг. 1954 г., 2 тома Год производства 1937

Старый архивный номер 269772. Хранилось в Особом архиве, как многотомное дело из 7 томов (том 5). При разработке Особого архива в 1952 году дело передали в общий следственный архив (3-е отделение, 4-го сектора) и зарегистрировали под № П-408942 вторым томом к архивно-следственному делу.

Оперуполномоченный 1-го отдела, 4-го сектора МГБ СССР — Дрожжин. Зам. помощника начальника 1-го отделения, 4-го сектора отдела «А» МГБ СССР — Зезюлин.
4 авг. 1952 г.

* * *

В настоящее время (1998) дело № П-408942 (№ 2-2087) хранится в Казанском архиве КГБ Республики Татарстан. (Адрес: 420111, г. Казань, ул. Дзержинского, д. 23, КГБ ТР.) Начальник архивного отдела — Р.Б. Гайнетдинов. Орфография и пунктуация подлинников сохранена.

* * *

Дело состоит из двух папок, которые содержат различные справки, протоколы допросов, постановления, приговоры, копии писем и т.п. В деле имеются фотографии А.А. Баева, в фас и профиль, сделанные в тюрьмах после ареста, отпечатки всех 10 пальцев и обеих ладоней, а также паспорт, военный билет и телефонная записная книжка, изъятые при аресте в 1949 году.

В связи с чем проводили разработку Особого архива в 1952 году не ясно. Возможно, таким образом подбирали фигурантов с богатым «контрреволюционным прошлым» для новых политических процессов.

А.А. Баев находился в это время в бессрочной ссылке в Сибири. Не исключено, что готовились материалы для нового ареста А.А. Баева, в связи с фабриковавшимися в 1952 году делами «врачей-убийц». В 1952 году он был неожиданно отстранен от заведования больницей, но вскоре восстановлен в должности, без каких-либо объяснений случившегося.

Как бы то ни было, в конце 1952 начале 1953 годов были все признаки того, что Сталин, верный себе, готовился провести в СССР очередную массовую «чистку», в том числе и среди своих ближайших соратников, таких как Молотов, Берия, Ворошилов и других. Смерть вождя, в марте 1953 года, поставила крест на «деле врачей» и прочих сталинских замыслах.

* * *

Следственное дело  № 3314 (1937 г.)

Постановление

Утверждаю: Рудь
29 апр. 1937 г.
1937 г. апреля 29 дня, гор.Казань. Я, оперуполномоченный 1-го отделения, 4-го отдела УГБ НКВД Татарской Республики мл.лейтенант Рукавишников, рассмотрев сего числа следственное дело № 2751 по обвинению Матюшина, Поздина, Виноградова, Слепкова и др. в порядке производства по ст. 17-58-8 и 58-11 УК РСФСР,

Нашел:

Следствием по делу установлено, что Баев А.А. в 1930 г. был завербован в Казанскую контр-революционную террористическую организацию правых, возглавляемую Слепковым В.Н. и являлся активным ее членом, присутствовал на нелегальных сборищах и проводил програмные контрреволюционные установки правых, а посему руководствуясь ст. 128, 145 и 158 УПК РСФСР,

Постановил:

Баева А.А., 1903 года рождения, русского, гражданина СССР, с высшим образованием, уроженца г.Читы, служащего, проживающего в данное время в Москве и являющегося сотрудником АН СССР — арестовать и привлечь в качестве обвиняемого по делу 2751, предъявив ему обвинение по ст. 17-58-8 и 58-11 УК РСФСР. Под стражей содержать во внутреннем изоляторе НКВД ТР.

Оперуполномоченный 1-го отделения, 4-го отдела УГБ НКВД ТР, мл. лейтенант ГБ — Рукавишников.
Начальник 1-го отделения, 4-го отдела УГБ НКВД ТР, мл. лейтенант ГБ Царевский.
Согласен: Начальник 4-го отдела УГБ НКВД ТР, капитан ГБ — Веверс.

* * *

Статья 17-58-11 УК РСФСР усугубляла вину по любому пункту 58 статьи, так как предполагала проведение той или иной преступной деятельности не в одиночку, а в составе организации (в данном случае «террористической»).

Всего пресловутая 58 статья Уголовного Кодекса 1926 года состояла из 14 пунктов.

Арест Баева был проведен в 4 часа ночи 1 мая в Москве, где он в то время жил и работал в Институте биохимии АН СССР, в лаборатории В.А. Энгельгардта.

Ордер на арест А.А. Баева и обыск в его квартире по адресу: Спасо-Глинищевский пер., д. 8, кв. 9, (напротив Синагоги) от 30 апреля 1937 года за № 1464, был выдан сотруднику ГБ Ярморину заместителем народного комиссара внутренних дел СССР, комиссаром госбезопасности первого ранга Михаилом Петровичем Фриновским (1898–1940) и начальником второго отдела ГУГБ (Оперативный отдел) комиссаром ГБ 3-го ранга (фамилия неразборчива, но судя по всему, это был Н.Г. Николаев-Журид (1897–1940). Понятым при обыске был дворник Георгий Е. Тютин.

А.А. Баев проживал в Спасо-Глинищевском переулке в двухкомнатной квартире (одна комната проходная) вместе с матерью с декабря 1934 года. Это была служебная площадь АН СССР. После ареста Баева чиновники из Управления делами АН СССР, вначале подселили к его матери двух научных работников (мужского пола), а затем и вовсе выселили Манефу Александровну Баеву из квартиры, как мать врага народа, в совершенно непригодное для проживания помещение (сквозь дыры в потолке было видно небо) по адресу: 1-й Хвостов переулок д. 3, кв. 13. Здесь она вскоре простудилась и 7-го декабря 1938 года умерла от воспаления легких. Захоронена в колумбарии Донского кладбища, в Москве.

При обыске ничего компрометирующего найдено не было. «Улов» был более чем скромный. Из протокола обыска: При обыске изъято: четыре письма, два блокнота, адресная книжка, «Поэтика и задачи поэтического творчества в СССР» (автор Н. Бухарин), паспорт: МУ № 529184, служебное удостоверение сотрудника АН СССР. Позднее книга Бухарина была уничтожена, остальное сдано на хранение. После короткого пребывания на Лубянке Баева поместили в Бутырскую тюрьму.

15 мая его решили этапировать в Казань для проведения следствия. Впервые фамилию Баева, как «контрреволюционера», произносит во время допросов, за год до описываемых событий (в конце июня 1936 года), арестованный по политическим мотивам (троцкизм) некий Н.В. Инюшкин. Это казанский приятель Баева, член редколлегии Казанского медицинского журнала. Этот эпизод остается для Баева без последствий. К апрелю 1937 года, когда количество упоминаний фамилии Баева разными людьми, во время их допросов в НКВД по фабрикуемому делу «младобухаринцев» достигает, с точки зрения «органов», некой критической массы — следует распоряжение об аресте Баева.

Обычно в сфабрикованных делах подследственные называли фамилии тех, кого могли вспомнить или тех, кто был на виду. И в любом случае, если не было прямого давления следователя, назывались люди им не близкие, кого не жалко и «заложить» для облегчения собственной участи. Практически ни с кем, из тех, кто давал показания против Баева, он лично знаком не был.

* * *

Протокол первого допроса А.А. Баева в Казани содержит всего один вопрос (середина июля 1937 года): вы являетесь участником Казанской контр-рев. террористической организации правых, возглавляемой Слепковым В.Н. Следствие требует рассказать о своем участии в этой организации. Ответ Баева: Участником контр-рев. террористической организации правых я не был и о существовании таковой мне неизвестно. Слепкова я знал только как профессора-биолога, который руководил занятиями по методологии биологии аспирантов при Мединституте, участником которого был и я. Протокол допроса Баев подписывать отказался. В деле имеется протокол еще одного допроса, на котором Баеву последовательно зачитываются показания Калинина, Кареповой, Цинципера и др. и каждый раз спрашивается, подтверждает ли Баев эти показания. На все вопросы Баев отвечал односложно, по одной схеме: «Показаний Калинина (Кареповой, Цинципера, Медведева и т.д.), в той их части, что касается меня лично, я не подтверждаю. Виновным себя не признаю».

Протокол допроса Баев опять не подписывает. Было принято решение о проведении Баеву очной ставки с Калининым И.И.

Протокол вел сержант ГБ Месечко.

Вопрос Калинину: Входил ли Баев в контр-рев. организацию правых?

Ответ Калинина: Да, гр-н Баев действительно вместе со мной и другими участниками входил в состав контр-рев. террористической организации правых в г. Казани, возглавляемой Слепковым.

Вопрос к Баеву: Подтверждаете показания гр-на Калинина?

Ответ Баева: Я этого не подтверждаю. В состав контр-рев. террористической организации не входил.

Вопрос к Калинину: Разделял Баев взгляды правых?

Ответ Калинина: Гр-н Баев был одним из активных участников контр-рев. террористической организации правых, полностью разделял взгляды правых, был в близких отношениях со Слепковым, то есть руководителем данной контр-рев. организации. Разделяя взгляды правых, Баев активно выступал в защиту контр-рев. выступлений Слепкова на диспуте в Институте Марксизма-Ленинизма в конце 1932 или же в начале 1933 года. Слепков Баеву оказывал полное доверие в контр-рев. отношении, так как Слепков поручал Баеву проводить занятия на семинарах с врачами, где по заданию Слепкова Баеву так же предоставлялась возможность протаскивать контр-рев. установки правых.

Вопрос к Баеву: Гр-н Баев, вы подтверждаете показания гр-на Калинина?

Ответ Баева: Взглядов правых я не разделял, защищать контр-рев. установки я не защищал, показания гр-на Калинина я не подтверждаю.

Вопрос к Калинину: Участвовал — ли гр-н Баев в нелегальных сборищах?

Ответ Калинина: Баев также как и я и другие принимал активное участие в посещении нелегальных сборищ, проводимых руководителем контр-рев. террористической организации Слепковым, так же принимал активное участие в контр-рев. суждениях. Кроме этого Баев неоднократно посещал единолично квартиру Слепкова находясь в близких с ним отношениях.

Вопрос к Баеву: Гр-н Баев вы подтверждаете показания гр-на Калинина?

Ответ Баева: На этот вопрос ответить не могу.

* * *

И.И. Калинин — знакомый Баева по аспирантуре в Казанском медицинском институте. Протокол очной ставки с Калининым, от 22 июля 1937 года, Баев подписывать опять отказался. 23 июля следователь пытается провести еще одну очную ставку Баева с Калининым, в которой Баев отказывается принимать участие, и она прекращается, фактически не начавшись. Далее следует короткий допрос помощника оперуполномоченного, сержант ГУГБ — Месечко.

Вопрос: Расскажите следствию при каких обстоятельствах вы познакомились со Слепковым, в каких вы с ним были отношениях, и какие между вами существовали политические связи?

Ответ: Со Слепковым я познакомился в конце 1930 года на семинаре по методологии биологии. Приятельских отношений с ним не имел. Был на квартире 4–5 раз. Политической связи не существовало.

Вопрос: Вы обвиняетесь в принадлежности к контр-рев. организации. Какую практическую контррев. работу вы в ней вели и кого из членов организации можете назвать?

Ответ: В состав контр-рев. организации я не входил. О существовании ее я не знал. Практической контр-рев. работы не вел и членов ее я не знал.

Вопрос: Признаете себя виновным в предъявленном обвинении?

Ответ: Виновным себя не признаю.

Баев вновь отказывается подписывать протокол несостоявшейся очной ставки и допроса. Об этом следователь составляет 23 июля 1937 года — «Акт». Месечко после формальной преамбулы: «…В связи со злостным его (Баева) запирательством по фактам его контр-рев. работы было приступлено к производству очных ставок с лицами его изобличающими. Была проведена очная ставка с Калининым И.И. Баев на очной ставке держал себя вызывающе и в знак протеста по отношению к следствию в подписи отказался. Им высказывался мотив, что он «требует» занести в протокол записи которые по существу не имеют никакого отношения к фактам изобличения его, Баева со стороны Калинина и к вопросам поставленным перед Баевым следствием. 23 июля обвиняемый Баев вновь был вызван на предмет продолжения очной ставки. Баев и 23 июля свою враждебную демонстрацию по отношению к следствию так же продолжил. Дальнейшее проведение очных ставок было прекращено. В виду того, что дело следствием по обвинению Баева, кроме необходимости проведения ему ряда очных ставок закончено, то надлежит объявить ему лишь об окончании следствия по делу по ст. 17-58-8, 58-10 (часть 1-я) и 58-11 УК РСФСР. В подписи об этом он — Баев так же, в знак протеста отказался. На предложение ознакомиться со следственным делом Баев заявил: «Со следственным делом я ознакамливаться не хочу, подписывать протокол не желаю.» Баев в знак протеста и своей личной ненависти ознакамливаться со следственным делом отказался, никаких дополнений касающихся непосредственно следственного производства не дал, от подписи протокола с объявлением об окончании следствия злобно отказался в чем я и составил настоящий акт*. (* Здесь и далее сохранены стиль и орфография документов.)
Месечко

* * *

Статья 58-10, по которой было осуждено больше всего людей в те годы, фигурирует в деле Баева только один раз (с легкой руки Месечко). Ни в обвинительном заключении, ни в приговоре ее нет, хотя по всем описываемым событиям должна была быть. Допросы на этом прекратились и Баева, в наказание за упорство, отправляют на десять дней (до 3 августа) в карцер. Предпологая такое развитие событий, Баев всегда ходил на допросы в пальто, чтобы не замерзнуть в карцере. В кармане пальто у него было несколько кусочков сахара, которые он иногда ухитрялся класть в рот, для поддержания сил, даже во время длительных ночных допросов.

Пока Баев сидел в карцере, начался судебный процесс над так называемыми подельниками Баева: В.Н. Слепковым, Медведевым, И.И. Калининым, Комаровым, Ю. Кареповой и др. Суд приговорил их к расстрелу. В 1937–1938 годах из числа арестованных НКВД Татарии было расстреляно 3600 человек.

8 августа 1937 года, за подписью М.П. Фриновского, выходит в свет общесоюзная Директива НКВД № 424, запрещавшая сообщать осужденному, на судебном заседании, о вынесении ему смертного приговора. В этом случае осужденному говорили, что приговор ему «будет оглашен позднее», а родственникам сообщали, что такой-то осужден «на десять лет, без права переписки».

Главное дело было сделано, и следователи потеряли к Баеву интерес. Во время допросов грубого физического воздействия на него и изощренных пыток не было. Определенная «робость» следователей в обращении с Баевым в этот период может объясняться недавними арестами среди сотрудников НКВД во главе с Ягодой. Чистки в собственных рядах вынуждали следователей какое-то время вести себя «прилично» и, кроме того, на освободившиеся места пришло много новичков, без опыта «заплечной» работы. Пытки во время следствия, конечно, применялись, но в то время для них требовалось прямое указание «сверху».

Официально пытки, как средство для получения нужных показаний, были санкционированы специальным решением ЦК ВКП (б) с ноября 1937 года и приняли после этого массовый характер. И.Сталин по этому поводу изрек: «Метод физического воздействия должен обязательно применяться, как совершенно правильный и целесообразный метод».

Отец рассказывал, что его лишали сна (этому способствовали ночные допросы) и сажали в так называемый «пенал» — узкий и невысокий шкаф, где можно было находиться только в полусогнутом состоянии. Царевский, психически весьма неуравновешенный человек, неоднократно лично допрашивал Баева во время длительных ночных допросов со сменой следователей (так называемый «конвейер»), угрожал ему револьвером. Однако никаких протоколов, свидетельствующих о длительных допросах с участием Царевского, в деле нет. Отсутствие протоколов допросов не редкость. Так, одного из арестованных допрашивали 54 раза, а в деле было лишь 7 протоколов. Отец описывал Царевского так: «…истерик, наркоман, страшный человек!». По воспоминаниям Е. Гинзбург, «Царевский — сухопарый парень, лет 35, с землисто-темным лицом маньяка, которое резко контрастировало с выгоревшими, взлохмаченными светлыми волосами. Говорил фальцетом, ходил быстрыми, скачущими шагами. В глазах, как и у Веверса, наряду с упоением палачеством, жила какая-то темная тревога, какой-то подспудный ужас. Царевский легко приходил в исступление, брызгал слюной, изрыгал ругательства, хватался за револьвер». По мнению Е. Гинзбург — «Веверс и Царевский нюхали кокаин».

Надо сказать, что за все семнадцать с половиной лет мытарств ни следователи, ни тюремщики, ни уголовники не тронули Баева пальцем, что, по тем временам, очень большая редкость. Сам Баев объяснял это так: «В тюрьмах и лагерях уважали врачей».

Только 8 сентября 1937 года Царевский нашел время, чтобы написать обвинительное заключение по делу Баева и тем самым формально завершить следствие, хотя согласно партийным директивам, следствие по делам о терроризме должно было длиться не более 10 дней. В обвинительном заключении Царевский часто ссылается на материалы суда, прошедшего над В.Н. Слепковым и др. (многотомное дело № 269772, пятым томом которого было дело А.А. Баева).

Весьма вероятно, что отсутствие признательных показаний Баева, его сидение в карцере и, наконец, проволочка с написанием обвинительного заключения, благодаря чему Баева не судили вместе со В.Н. Слепковым и другими, все это спасло Баеву жизнь. Хотя возможна и другая версия, о которой ниже. Обвинительное заключение, написанное Царевским, утвердили: зам. наркома внутренних дел Татарии — Ельшин и Генеральный прокурор СССР — Андрей Януариевич Вышинский.

Утверждаю:                                                              Утверждаю:
Зам. наркома внутренних                                       Прокурор СССР
дел Тат АССР Ельшин                                            Вышинский

13 сентября 1937 года.

Обвинительное заключение

по следственному делу № 3314 по обвинению Баева А.А., 1903 г.р., русского, гражданина СССР, с высшим образованием, уроженца г. Читы, проживающего в данное время в г. Москве и являющегося сотрудником АН СССР.

В 4-й отдел УГБ НКВД ТатАССР поступили сведения, что Баев А.А. является участником контр-рев. террористической организации правых г.Казани. На основании этих данных Баев А.А. был арестован. В процессе следствия установлено, что обвиняемый Баев А.А. в 1930 году был вовлечен в контр-рев. террористическую организацию правых в г.Казани ее руководителем Слепковым В.Н. «За период времени с 1929 по 1933 год в контр-рев. террористическую организацию правых были вовлечены следующие лица: № 34…, № 35 Баев, (и др.).» «Баев был научным работником Государственного института усовершенствования врачей (ТИДУВа) где Баев руководил кружком врачей». (Показания Медведева Федора от 5 апр. 37 г. и 15 апр. 37 г.). Участие Баева в контр-рев. террористической организации правых подтверждается показаниями и других членов этой организации.

Обвиняемый Калинин 8 апр. 1937 г. показал: «…Являясь участником контр-рев. организации правых он — Баев разделял террористические методы борьбы с руководством ЦК ВКП(б) и все контр-рев. програмные установки правых».

«…В эту организацию входили: из Пединститута — Быков Павел (преподаватель); из Татарского коммунистического университета — Бродовский — преподаватель диамата; по Медицинскому институту — Баев, по специальности теоретик, научный работник медицины… Баев в 1930 году был вовлечен в контр-рев. террористическую организацию правых руководителем ее — контр-революционером Слепковым…» (показания обвиняемого Комарова С.А. от 2 февр. 37 г.).

«…по КГУ — Смирнов, Цинципер, Поздин, Баев и др. Все эти лица разделяли контр-рев. взгляды правых, присутствовали на нелегальных сборищах и активно принимали участие в обсуждениях вопросов борьбы со всеми основными мероприятиями партии». (показания обвиняемого Калинина И.И. от 8 февр. 37 г.).

«…Слепков сколотил контрреволюционную группу, состав которой всецело с ним разделял контрреволюционные програмные позиции правых. В состав этой контрреволюционной группы входили: Смирнов, Поздин, Баев, Калинин, Цинципер, Комаров, Сафин…» (показания обвиняемой Кареповой Ю.П. от 23 февр. 37 г.).

«Слепков руководил семинаром аспирантов, соcтав которого он сам комплектовал. Задачи семинара Слепков определил так: «Мы здесь будем свободно мыслить и критиковать и я не позволю на это наклеивать кому-либо политических ярлыков и зарабатывать пятачки». Семинар был вне контроля партии и общественных организаций. Слепков говорил: «Для научного работника — наука все. Это та же общественная работа, нам не надо заниматься хлопполиткампаниями». В своих лекциях Слепков старался унижать Сталина, как теоретика, одновременно с этим возвеличивая Бухарина, как выдающегося теоретика и «умницу». Эта популяризация Бухарина и дискредитация Сталина на основных занятиях семинара завершилась прямой обработкой аспирантов Слепкова у себя на дому. Для этого практиковались сборища и беседы с аспирантами на квартире Слепкова, где уже не двусмысленно противопоставлялись програмные и теоретические установки правых линии партии и партийного руководства. Таким путем из состава аспирантов и была сформирована Слепковым контр-рев. платформа правых.

Вопрос: Назовите состав участников этой контр-рев. группы?

Ответ: В состав этой контр-рев. группы правых входили:
1. Поздин Иван — аспирант Пединститута
2. Смирнов Георгий — аспирант Пединститута
3. Юсупов Фарей — аспирант Пединститута
4. Сафин — аспирант Пединститута
5. Мало-Ярославцева — аспирантка Пединститута
6. Карепова Юля — аспирантка Пединститута
7. Комаров — аспирант КГУ
8. Цинципер — аспирант КГУ
9. Егерева — аспирантка КГУ
10. Федоров Борис — доцент КГУ
11. Калинин Иван — аспирант Мединститута
12. Баев — аспирант Мединститута

Вопрос: В чем выражалась контр-рев. деятельность?

Ответ: Мы прежде всего были идеологическими сторонниками теоретических и практических установок правых. Это была опора Слепкова в его контр-рев. деятельности на научном фронте. Зная о протаскивании Слепковым в этой работе контр-рев. теории правых, названные лица его защищали и всячески оберегали от разоблачения. Разделяя контр-рев. взгляды правых эти лица были враждебно настроены к политике партии, ее руководству и Советской власти. По сути дела, это была активная сила правых в целях борьбы с партией и Советской властью по всем важнейшим вопросам политики в стране, как-то: вопросы коллективизации, индустриализации страны и т.д.» (из протокола допроса Цинципера Льва Иосифовича от 19 апр. 37 г.).

Баев систематически участвовал на нелегальных совещаниях контр-рев. террористической организации правых, где высказывал враждебное свое отношение против тов. Сталина (т. 1, стр. 122, 215, 241), (т. 13, стр. 21, 23). Являясь участником контр-рев. организации, солидаризовался с террористической деятельностью правых в борьбе против руководителей ВКП(б). Обвиняемый Комаров С.А. 5 февр. 1937 г. показал: «Контр-рев. террористическая организация правых состояла из следующих лиц: …Цинципер, Сафин, Баев… (и др.). Все выше перечисленные мною лица твердо стояли на платформе правых, всецело разделяли враждебные отношения к ЦК ВКП(б), в особенности к Сталину, считая основным методом борьбы с ЦК — террор над его руководством. Основное направление и устремленность этой контр-рев. работы — срыв всех мероприятий партии, насильственное устранение партийного руководства, путем террора». (т. 1, стр. 178). Враждебное отношение против руководства ЦК ВКП(б) и Советской власти высказываемое обвиняемым Баевым, подтверждается и показаниями Цинципера от 19 апр. 37 года (т. 13, стр. 23) и Калинина И.И. от 8 апр. 37 г. (т. 1, стр. 242).

Обвиняемый Баев А.А. открыто выступал в защиту контр-рев. взглядов правых, а так же пропагандировал их в научном медицинском кружке при Государственном институте усовершенствования врачей имея на это специальное задание руководителя организации правых — Слепкова В.Н. (т. 1, стр. 121, 241; т. 13, стр. 20, 23). Баев свою контр-рев. деятельность отрицает, во всем уличается показаниями: Медведева Ф., Кареповой Ю.П., Цинципера Л.Е., а так же изобличен очной ставкой с Калининым И.И.

На основании изложенного: Баев Александр Александрович, 1903 г.р., гражданин СССР, уроженец г.Читы, сын адвоката, до ареста работал старшим научным работником биохимии Академии Наук, женат, проживающий в г. Москве по СпасоГлинищевскому переулку в д. 8, кв. 9.

Обвиняется в том, что он: а) являлся участником контр-рев. террористической организации правых в г. Казани, б) разделял террористическую деятельность правых в борьбе их против руководства ЦК ВКП(б) и Советской власти, в) систематически присутствовал на нелегальных совещаниях правых где высказывал враждебное отношение к руководству партии, г) вел пропаганду контр-рев. взглядов правых, т.е. совершил деяния предусмотренные статьями 58-8, 58-11 УК РСФСР.

Вследствие изложенного Баев А.А. подлежит преданию суду Военной Коллегии Верховного Суда СССР в порядке закона от 1 декабря 1934 года.

Обвинительное заключение составлено 8 сент. 37 года в г. Казани.

Царевский.
Согласен: Веверс

Справка: Дело следствием начато 30 апреля 1937 г., окончено 23 июля 1937 г. Баев А.А. содержался под стражей в казанской следственной тюрьме № 3. Вещественных доказательств по делу не проходит.

В 1938 году Царевский был арестован и, по слухам, то ли расстрелян, то ли повесился в камере. Заместитель наркома внутренних дел Татарии — Ельшин, «обладатель бархатного баритона», утвердивший обвинительное заключение, сам был вскоре арестован и умер в лагере на Колыме. В словаре Даля, слово «ельшин» означает — столярный оселок.

По окончании следствия в Казани, А.А. Баева отправили в Москву для предания суду и помещают опять в Бутырскую тюрьму. Подготовительное заседание Военной Коллегии Верховного Суда СССР, на котором были рассмотрены представленные по делу Баева документы, прошло 17 сентября 1937 года. Присутствовали на нем: заместитель Генерального прокурора СССР — Рогинский, Председатель коллегии военюрист 1-го ранга — Кандыбин, члены коллегии бригвоенюристы — Стельмахович и Ждан. Секретарь — военюрист 2-го ранга Кудрявцев.

Г.К. Рогинский из известной семьи гомельских хасидов Нехамкиных, чекист со стажем, заместитель Генерального прокурора СССР. Вот что пишет о братьях Нехамкиных Д. Азбель в статье «До, во время и после» (журнал «Время и мы». Нью-Йорк, 1989, № 105, с. 204–205). «Революция выбросила Нехамкиных на гребень волны. Они жаждали мщения: мстить всем — аристократам, богатым, русским — лишь бы мстить! Это был их путь к самоутверждению. Не случайно свела судьба питомцев этого славного рода в ЧК, ГПУ, НКВД, прокуратуру. Большевикам для осуществления их целей нужны были «бешеные», и они нашли их в семье Нехамкиных. Один из этой семьи, Рогинский, достиг даже «сияющих вершин» — был заместителем прокурора СССР, но в годы сталинских чисток, как и многие, был спущен под откос и попал в лагерь, где превратился в дешевого стукача. Остальные братья Нехамкины не были столь известны широкой публике. Сменив свою фамилию на более привычную для русского уха, они занимали весьма высокие посты в органах».

Дмитрий Яковлевич Кандыбин личность тоже, по своему, известная. Он был ближайшим подручным, или как его называли заключенные: «заплечным помогайлом» Василия Ульриха (до 1948 года Председатель Военной коллегии Верховного суда СССР). Часто они работали в одной «тройке». Это они приговорили к расстрелу в 1940 году писателя И.Э. Бабеля. По их приговору был расстрелян 161 заключенный Орловской тюрьмы в 1941 году. Это Кандыбин председательствовал в 1937 году на Выездной сессии ВК ВС СССР, во Владивостоке, по делу «О контрреволюционной шпионско-вредительской организации, действовавшей в Дальневосточном филиале АН СССР» и Хакасскому делу о шпионаже и сепаратизме, которое рассматривалось в Красноярске в 1937 году и т.д. и т.п. Самое удивительное, что в апреле 1990 года Военный прокурор 1-го отдела Управления главной военной прокуратуры по реабилитации, подполковник В. Зыбцев, вынес по Орловскому делу следующее постановление. «…Приговор ВК ВС СССР от 8 сентября 1941 года, вынесенный в составе председательствующего Ульриха В.В., членов коллегии Кандыбина Д.Я. и Буканова В.В. в отношении 161 заключенного, является незаконным и необоснованным. Поскольку данное судебное решение вынесено на основании постановления Государственного Комитета Обороны — высшего в тот период времени органа государственной власти, действия Ульриха В.В., Кандыбина Д.Я. и Буканова В.В. состав какого-либо преступления не содержат».

На основании изложенного, руководствуясь п. 1 ст. 208 и ст. 209 УПК РСФСР, постановил: «1. Уголовное дело в отношении Ульриха Василия Васильевича, Кандыбина Дмитрия Яковлевича, Буканова Василия Васильевича прекратить на основании п. 2 ст. 5 УПК РСФСР за отсутствием в деянии состава преступления».

Вот так-то!

18 сентября 1937 года Баев получил копию обвинительного заключения, а 19 сентября его привозят в Лефортовскую тюрьму, где состоялось выездное закрытое судебное заседание Военной Коллегии Верховного Суда СССР. То есть какой-никакой, а суд, в отличие от заседания пресловутой внесудебной «тройки» или «двойки». Судили его одного, без «подельников». Приведу содержание протокола закрытого судебного заседания ВК ВС СССР от 19 сентября 1937 года.

Председатель: военюрист 1-го ранга — Кандыбин.
Члены суда: бригвоенюристы — Стельмахович, Ждан.
Секретарь: военюрист 2-го ранга — Кудрявцев.

В 10 часов 30 минут заседание открыто. Председательствующий разъяснил подсудимому сущность предъявленного ему обвинения и спросил его признает ли он себя виновным на что подсудимый ответил, что виновным себя не признает. На вопросы Председателя ответил, что в 1930 году был знаком со Слепковым.

Оглашаются показания Медведева (л.д. 121, 122, 90, 91), Калинина (л.д. 241–242), Цинципера (л.д. 22 –23), Комарова (л.д. 178) и Кареповой. Подсудимый ответил, что он ничем не может объяснить показания этих свидетелей. Всех этих лиц он знает плохо. Враждебных отношений у него с ними не было. О том, что Слепков был исключен из партии в 1930 году за принадлежность к правым, он знал. Больше дополнить судебное следствие подсудимый ничем не имеет. Судебное следствие объявлено законченным и подсудимому было предоставлено последнее слово, в котором он просит суд поверить ему, что он был честным и верным гражданином своей Родины. Суд удалился на совещание. По возвращении суда с совещания председатель оглашает приговор. В 10 часов 45 минут заседание закрыто. На всю эту «работу» потребовалось всего 15 минут! А.А. Баева приговорили к тюремному заключению сроком на 10 лет с поражением политических прав на 5 лет, с конфискацией всего лично ему принадлежащего имущества. Срок тюремного заключения исчислялся с 30 апреля 1937 года. Приговор был окончательным и обжалованию не подлежал.

Моему отцу, можно сказать, очень повезло. После 1 октября 1937 года, срок заключения мог достигать уже 25 лет. Согласно служебной записке В.В. Ульриха на имя И.В. Сталина, в период с 01.10.1936 по 30.09.1937 года Военная коллегия ВС СССР приговорила к расстрелу 30 514 человек и только 5641 человек был приговорен к различным срокам тюремного заключения. Суд ВК ВС СССР был пустой формальностью. Как выяснилось позднее, судьба человека решалась еще до суда. Порядок был следующий.

Лефортовская тюрьма

В региональных отделениях и в центральном аппарате НКВД составлялись списки на лиц, по делам которых следствие было закончено. Несколько региональных списков объединялись в одну папку. На обложке значилось: «Список лиц подлежащих суду Военной коллегии Верховного суда СССР». Списки содержали только фамилию, имя, отчество заключенного и указывалась категория будущего приговора: первая — расстрел, вторая — 10 лет, третья — 8 лет (была отменена с августа 1937 года). Эти папки-списки Ежов передавал Сталину, который просматривал и подписывал их и ставил дату на обложке. Иногда Сталин вносил в списки изменения по категории осуждения и вычеркивал отдельные имена. За период с 27 февраля 1937 года по 29 сентября 1938 года, сохранилось 383 таких списка. Кроме сталинской подписи на многих папках есть подписи Молотова, Ворошилова, Кагановича, Жданова, Ежова и Косиора.

Арест и осуждение Баева пришлось на время, когда НКВД руководил Ежов, заливший всю страну кровью. За два года его «правления» было арестовано (по политическим мотивам) 1,5 миллиона человек, из которых 750 тысяч было расстреляно (по другим данным — 681 692 человека, примерно по тысяче в день) то есть «львиная доля» всех расстрелянных по 58-й статье с 1930 по 1953 год. Пик расстрельных приговоров пришелся на сентябрь 1937 года, когда из восьми осужденных семерых приговаривали к расстрелу.

Признание своей вины подсудимым в те времена не являлось смягчающим обстоятельством, а, наоборот — служило главным доказательством его виновности и часто усугубляло судьбу, как арестованного, так и его родственников, которых так же подвергали репрессиям. Баев, не признав своей «вины» ни на следствии, ни в суде, получил относительно «мягкий» приговор по такой статье как терроризм. Никто из его родственников репрессирован не был. После суда Баева отправили отбывать наказание во Владимирскую тюрьму (так называемый «Владимирский централ»), как вспоминал Баев, «…свежевыкрашенную и холодную…», в которой он провел вместо 10 лет только несколько месяцев.

Владимирский централ

Поздней осенью 1937 года, через Вологодскую пересыльную тюрьму и г. Кемь, начался путь Баева на север. Его отправляют на Соловецкие острова в Белом море. С 1923 по 1936 год там находился пресловутый Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН), через который прошли 71 800 человек. В начале 20-х годов инициатором создания по всей стране исправительно-трудовых лагерей был Лев Троцкий. В ноябре 1936 года вместо лагеря была организована Соловецкая тюрьма особого назначения (СТОН). С 1 января 1939 года все тюрьмы ГУЛАГА были переданы в ведение новой структуры — Главное тюремное управление НКВД СССР.

Пароходом заключенных привезли на Большой Соловецкий остров. Баева и еще пять человек переодели в тюремную одежду, по рукотворной дамбе из валунов повезли на остров Большая Муксалма. Там, в урочище под названием «Иисусова пустынь», находится здание бывшей гостиницы для паломников Соловецкого монастыря, превращенное в тюрьму. Всех поместили в одну камеру на втором этаже здания. Камера рассчитана на шесть коек в один ярус. Между ними расстояние в 25–30 сантиметров.

Остров Большая Муксалма

Отделение тюрьмы на острове Большая Муксалма предназначалось для «политических», не признавших себя виновными. Заключение там не гарантировало жизнь. Незадолго до прибытия на Соловки А.А. Баева власть избавилась от всех прежних обитателей тюрьмы. Начальник тюрьмы — Иван Апетер (расстрелян в 1938 году) и его заместитель Петр Раевский (расстрелян в 1939 году) по спецпостановлению вышестоящих инстанций 1825 заключенных тюрьмы расстреляли. 1116 человек вывезли через Кемь в окрестности Медвежьегорска и в конце октября — начале ноября 1937 уничтожили. 509 человек увезли в Ленинград и расстреляли там в декабре 1937 года (в том числе и знаменитого ученого и философа-богослова — отца Павла Флоренского). 200 человек не успели вывезти (море замерзло), и они были расстреляны в феврале 1938 года непосредственно на Соловках уже во время пребывания в Соловецкой тюрьме Баева. Главной особенностью Соловецкой тюрьмы было то, что все руководство и администрация, от высшего до низшего звена, состояло из чекистов-уголовников. Это были работники НКВД, приговоренные к заключению за воровство, вымогательство, истязания, изнасилования, убийства и прочие преступления.

В камере, кроме Баева, было еще пять человек: Алексей Михайлович Горский — агроном из Киева; Михаил Федорович Дорошин — журналист и впоследствии детский писатель из Сталинграда; Александр Яковлевич Вебер — Нарком просвещения Республики немцев Поволжья; Женя Пушкарев — семнадцатилетний рабочий тракторного завода в Сталинграде (уроженец станицы Иловлинской, на Дону) и некий Митрофан, по прозвищу «Забайкальский», неграмотный 65 лет ассенизатор, с одной из станций Забайкальской железной дороги, обвиненный в шпионаже. По иронии судьбы, место его было возле параши. По воспоминаниям Дорошина, Митрофан так описывал свои злоключения: «Кто ты? Спросил я его, когда он обосновался в углу, где стояла параша. Впрочем, другого места в камере не было. «Кто я такой? Шпиен!» — ответил он коротко и улыбнулся. «Шпион!», — удивились все разом. Живого шпиона мы видели впервые. «А на кого работал? Для кого шпионил?». «А вот этого я не знаю!». «Кто же знает?» — спросил Женька. «А те, кто меня сюда определили! Значит, я был им нужон. Приехали за мной на машине, забрали с собой, определили в особую палату, кормили. Я думал, лечить будут, у меня поясницу ломит. Я пожаловался на поясницу, а они сказали: «Вылечим!» А потом сказали: «Мы тебя в Москву повезем! Там еще подлечишься. Вот, подпиши бумагу». Я человек малограмотный и со всеми согласный. Ну и подписал им ту бумагу. Они, как и обещали, в Москву препроводили. Военный сопровождал, при оружии, охранял. Только в Москве я недолго побыл. Не дали поглядеть столицу. Вызвали на заседанию. Посадили в залу одного, как важное лицо, а сами со сцены, как с амвону в церкви, зачитали бумагу. Вышло, что я шпиен. А потом вот сюда к вам переслали. Значит я тут нужон. Буду с вами тута куковать!», закончил он с улыбкой». (Журнал «Советский мурман». «Прогулка в Соловках». 1991.)

Чтобы не деградировать морально и интеллектуально, Баев взял научные и художественные книги в очень хорошей тюремной библиотеке, составленной из книг, принадлежавших прежним поколениям арестантов. Занимался высшей математикой, иностранными языками (английским, французским, немецким, итальянским). В немецком практикуется с министром просвещения (немцем по национальности). На общие работы заключенных тюрьмы не водили. В день была положена одна десятиминутная прогулка.

Вот как описывал А.А. Баев обстановку в тюрьме на о. Большая Муксалма (интервью Т.Ф. Косиновой 28.02.1990 г.). «В тюрьме в этот период времени была строгая изоляция. И таким образом, самое большее, что могли видеть заключенные (во время прогулок нам не разрешали даже поднимать головы), это были кусочки неба, на которые мы украдкой иногда бросали взор. Нужно сказать, что в Муксалме камера была бывшей гостиничной комнатой на втором этаже: высокие потолки, большие два окна, закрытые деревянными щитами, деревянные кровати, деревянный пол. Напротив нашего здания было другое, небольшое».

Остров Большая Муксалма. Урочище — «Иисусова пустынь».
Здание бывшей гостиницы для паломников, превращенное в мужской
барак Соловецкой тюрьмы. А.А.Баев содержался в одной из камер на
втором этаже. В камере было два окна и, судя по архитектуре здания,
его камера была либо в левом углу здания, либо в середине

Баеву приходилось, время от времени, применять свои медицинские познания. Горский однажды был отправлен в карцер за отказ от предложения начальника тюрьмы, стать «стукачем». Проведя в карцере двое суток, он вернулся в камеру чуть живой. Из воспоминаний Горского: «Войдя в камеру, я упал. Александр Александрович вскочил с постели, подбежал ко мне и уложил на кровать. Пощупал пульс, выслушал легкие, сказал, что ничего тревожного пока нет, но организм ослаблен до предела, нуждается в усиленном питании. Денег на приобретение продуктов у меня не было, Тогда он решил все продукты, покупаемые им в лавочке, передавать мне, а сам в течение месяца оставался на тюремном пайке. И силы мои были восстановлены. Я не находил слов, чтобы выразить благодарность за столь благородный поступок».

А.А. Баев (1904–1995), микробиолог, академик.
В Соловецкой тюрьме на острове
Муксалма и в одиночной камере в Кремле
(1937–1939 гг.).
Всего 13 лет заключения

Но больше всего невзгод выпало на долю Пушкарёва. Вот что писал Баев о нем. «Одним из моих сокамерников был молодой человек со Сталинградского тракторного завода. Фамилию его не помню. Его обвиняли, вместе с другими работниками завода, в участии в фашистской организации. Дело в том, что на Сталинградском заводе когда-то работали немцы, и ОГПУ считало, что вокруг них создались фашистские организации. Наш сокамерник не хотел быть фашистом и протестовал. Но протестовал, можно сказать, примитивно. Например, входит кто-то из администрации — все должны встать, а он лежит. Или откроет форточку, которую открывать нельзя самим заключенным.

Вначале было несколько карцеров, возрастающей продолжительности, в самой тюрьме. А потом Пушкарёва заключили в башенный карцер в Кремле. После двух недель его привели под руки, он был весь отекший и лишенный сил. Волосы у него почти все вылезли». (Журнал «Северные просторы», № 5–6. 1992. «Красный СЛОН на Белом море», с. 24.)

Баев успевает получить несколько писем и денежных переводов от своей мамы, но в декабре 1938 года, в связи с ее смертью, тонкая ниточка, связывавшая его с внешним миром, оборвалась. Жена — Татьяна Сергеевна Вельховер, с ним развелась и, вместе с их сыном Александром, уехала в г. Алма-Ата (с новым мужем Сызгановым), где и прожила до своей смерти в середине 80-х годов. Брат и сестра Баева в это время отношений с ним не поддерживали.

Спустя десять месяцев режим заключения Баева изменился. По причине, ему не известной, его из тюрьмы на Муксалме перевели в тюрьму на Большой Соловецкий остров, в Кремль. Связано это было, очевидно, с нехваткой рабочих рук на стройобъектах Соловецкого архипелага. В это время на Соловках начинается строительство военной базы и здания новой тюрьмы по немецкому проекту.

Режим на территории Кремля был более жестким, чем на Муксалме. Сидели не в бараках, а опять в камерах, на сей раз двухместных. А.А. Баева поместили в камеру № 79. Его сокамерником был Михаил Федорович Дорошин. Он был моложе Баева и имел довольно несдержанный характер. Вот что писал Дорошин Баеву в одном из своих писем в 1989 году. «Первое, что я должен — это поблагодарить вас за поддержку. Вы своим примером, стойкостью, уравновешенностью, выдержкой помогали мне, человеку очень импульсивному, неуравновешенному, устоять в тех невыносимых условиях, в которых мы находились. Я часто впадал в отчаяние и помню, вы успокаи вали меня, я помню наши беседы в соловецкой келье и в Норильске, и я устоял во многом благодаря вам. Спасибо вам». После реабилитации Дорошин жил в Волгограде.

Из воспоминаний А.А.Баева: «Камеры в Кремле были устроены из монашеских келий: маленькое оконце, низкие потолки, маленькие, для одного человека, камеры, но там помещали двух человек. Преимуществом камеры были большие монастырские печи, поэтому в камере было всегда тепло. Нар не было, были деревянные кровати». Часть площади перед Спасо-Преображенским собором, главным собором Соловецкого кремля, была превращена, с помощью трехметрового деревянного забора, в прогулочные дворики размером 4 на 5 метров. Всего таких двориков было четыре.

«Прогулочные дворики — это небольшое пространство, приблизительно 20 кв. м, высокий забор, деревянные вышки — на них стояли вооруженные часовые, которые внимательно следили за прогуливающимися. Прогуливались по кругу, опустив голову и заложив руки назад. Длилось это 10–15 минут. Вообще-то на этой территории (возле собора) были захоронения разных почетных лиц. Когда территорию Кремля превратили в тюрьму, надгробия, за редким исключением, были снесены. Одним из таких исключений была могила последнего атамана Запорожской Сечи, Кольнишевского. Она находилась как раз посередине нашего прогулочного дворика. И я украдкой, описывая круги, останавливаться было нельзя, прочитал если не всю, то значительную часть надписи на могиле. Атаман Кольнишевский был заключен на Соловки по приказу Екатерины II, затем, когда ему было 110 лет, он был помилован, но не уехал, остался на Соловках и в возрасте 112 лет умер. (Из интервью А.А. Баева Т.Ф. Косиновой.)

Надпись на надгробии атамана была следующая: «Бог наш — Иисус Христос положив жизнь свою на кресте за всех нас, не хочет смерти грешника. Здесь погребено тело в Боге почившаго Кошевого бывшей некогда запорожской грозной Сечи казаков, АТАМАНА ПЕТРА КОЛЬНИШЕВСКОГО. Сосланного в сию Обитель по Высочайшему повелению в 1776 году, на смирение. Он в 1801 году по Высочайшему повелению снова был освобожден, но уже сам не пожелал оставить Обитель, в коей обрел душевное спокойствие смиреннаго Христианина искренно познавшаго свои вины. Скончался 1803 года. Октября 31 дня в Суб. 112 лет от роду смертию благочестивою, доброю. Блаженни мертвые умираюАтаман Петр щие о Господе! Аминь».

Кольнишевский

Вскоре Баева стали водить на работы. Благодаря этому он из чисто тюремного контингента становится как бы лагерным. Это обстоятельство опять уберегло Баева от худшего. Дело в том, что согласно директиве Берии от 2-го ноября 1939г., о закрытии тюрьмы на Соловках к 15 декабря этого года, тех, кто попал в категорию лагерников, при ликвидации соловецкой тюрьмы отправили в лагеря Воркуты и Норильлага, а оставшиеся на тюремном содержании попали во Владимирскую и Орловскую тюрьмы. Судьба заключенных последней сложилась трагически.

Баев выходил на работы несколько месяцев. «Никакого предупреждения не было, день был как обычный. Но я помню, загремели замки, а мы очень чувствительны были ко всяким звукам, потому что это было очень существенное средство информации — всякий лишний стук, бряцание замков или еще что-нибудь. И вот загремели замки, и мы поняли, что открывают одну камеру за другой. Никто непредставлял, для чего это. Потому что это могло быть для цели уничтожения или перевозки массовой куда-нибудь. Но между тем нас выпустили во двор, и тут мы увидели друг друга, все те, кто сидели в течение двух лет в одной Соловецкой обители. А потом нас стали водить на работы. Там три пункта было для работ. Я попал вначале на бывшее монашеское кладбище за Кремлем. Мы выходили за ворота, проходили мимо Святого озера. На кладбище мы занимались тем, что вытаскивали гробы с останками монахов. Это делалось потому, что на этом месте — и это довольно символично для того времени — НКВД и управление Соловецкой тюрьмы решили сделать детский сад и ясли. На кладбище мне приходилось разрыхлять каменистую почву киркой. Однажды я ударил киркой и попал на камень. Кусочек отскочил и поранил мне руку. Он попал в вену на тыльной стороне правой руки и повредил сухожилие безымянного пальца. Было довольно большое кровотечение. За помощью я не обращался, рана зажила, но кусок Соловецкого гранита так и остался до сих пор в руке, как напоминание о тех временах, а безымянный палец на всю жизнь остался в полусогнутом состоянии. Образовалась так называемая контрактура.

Через некоторое время меня и еще несколько человек перевели на работы на песчаный пляж на берегу моря, где мы строили аэродром для военных самолетов. Там были огромные валуны. Мы выкапывали в песке большую яму, валун сваливали в нее и зарывали.

Часть из наших ходила на строительство новой тюрьмы, но я там не работал. Рассказывали, что в новой тюрьме только железо и бетон, никаких деревянных кроватей. Тюрьма эта готовилась для таких как мы, но попали туда другие. Когда нас уже готовили к отправке, кого в Воркуту, кого в Норильск, целыми баржами стали привозить энкаведешников — сподвижников опального Ежова. Наблюдая это, мы испытывали известное злорадство». (Из интервью А.А. Баева Т.Ф. Косиновой.) На монастырском кладбище и аэродроме Баев работал в паре с А.М. Горским.

Внешний вид Соловецкой тюрьмы на Большом Соловецком острове, построенной в 1939 году

Здание новой тюрьмы было расположено на высоком холме, лес вокруг был вырублен и, по словам Баева, тюрьма поразила его своим видом, так как напоминала «средневековый замок». Это не удивительно. Проект тюрьмы был немецким. Здание это сохранилось до сих пор, но по прямому назначению, насколько я знаю, никогда не использовалось. Размышляя о времени, проведенном на Соловках, Баев писал: «Каким образом можно выжить? Я имею в виду, главным образом, не физическое выживание, а выживание моральное. И каким образом можно сохраниться, находясь в заключении? Я думаю, что у каждого человека свой путь. Для меня самым трудным было время пребывания в Соловецкой тюрьме. Это было связано с тем, что были свежи воспоминания о том, как я занимался любимой работой, а я свою работу очень любил, и другие воспоминания: Москва, квартира, книги, одним словом, многое. Все эти воспоминания были свежи, и это самое страшное, да еще в таких суровых, жестких условиях, которые были в Соловецкой тюрьме. И первой задачей было избавиться от этих воспоминаний, вытеснить их.  Я помню, что это удалось сделать насильственно, путем насилия над собой.

И второе. Важно было создать свой внутренний мир каких-то интересов, доступных в этой обстановке, найти занятия, которые дисциплинировали и интеллект и эмоции. Я нашел это в занятиях высшей математикой (с решением задач) и в чтении книг на иностранных языках.

Ежедневно я решал много задач, а это хорошее средство отвлечения — не все задачи решались так просто и над некоторыми из них, без какой-либо помощи и консультаций, я иногда сутками думал. При чтении иностранной литературы гимнастика для ума заключалась в том, что словарей у меня не было, и таким образом, если встречалось незнакомое слово, то мне приходилось восстанавливать его смысл по контексту. То есть я встречал слово на какой-то странице, потом где-то дальше его встретил и таким образом определял смысл слова исходя из ситуации, в которой оно встречалось в тексте. Подобная умственная гимнастика отвлекала от окружающей обстановки, отвлекала от мысли, что вы находитесь в заключении». (Из интервью А.А. Баева Т.Ф. Косиновой.)

Никаких материалов о пребывании Баева во Владимирской, Вологодской и Соловецкой тюрьмах в деле нет.

* * *

В ноябре 1939 года, в связи с началом Второй мировой войны и приближающейся войной СССР с Финляндией, Соловецкую тюрьму, которая была расположена близко к государственной границе, решили ликвидировать. Часть заключенных, в том числе и А.А. Баева, по Северному морскому пути отправили в сентябре в Дудинку — порт в устье Енисея.

«Точных сведений о том, куда нас отправят, не было, но были слухи, что в какой-то северный лагерь. Погрузка на пароход была обставлена со всеми предосторожностями. Вокруг было много стражи. Нас группами доставляли на пристань и сразу заталкивали в трюм, так что я даже не рассмотрел название парохода. В пути нас иногда выпускали на палубу, и у меня в памяти сохранился вид моря, покрытого льдами. Погода была тихая. Кормили сравнительно скудно, но терпимо. Затем мы были выгружены в Дудинке и по железной дороге отправлены в Норильск». (Из интервью А.А. Баева Т.Ф. Косиновой.)

А вот как описывают этот «переезд» соловецкие сидельцы.

А. Прохоров. «Прозвучала команда: «Со с вещей!». С вещами, значит. Выходим, а на рейде стоит пароход «Семен Буденный». Пригнали нас на этот пароход. В трюме этажей в 6 нары. А посередине стоит огромная 40-ведерная бочка, она же параша».

Александр Арсентьевич
Прохоров (1910 г.р.),
инженер. Всего 18 лет
тюрьмы и ссылок

Д. Сагайдак. «Наконец и обыск остался позади. У каждого в руках вещи: у одних чемоданы, у других рюкзаки, а у большинства мешки и рубахи с завязанными рукавами и воротом, набитые немудреными вещами, еще пахнущими домом, несмотря на плесень, покрывающие их. Построили по четыре, раскрыли двойные железные ворота. И по ярко освещенному коридору из двух рядов конвоиров погнали четверку за четверкой. Перед командой — «Марш!» нам объявили традиционную «молитву»: «Шаг влево, шаг вправо — конвой стреляет без предупреждения», а конвою: «При попытке к бегству стрелять по врагам народа без команды!».

Затем уж: «Марш! Подтянись! Не отставай! Быстро вперед!» — почти бегом до пристани, у которой пришвартован океанский лесовоз. Быстро, по одному человеку, взбегаем по трапу к люкам, которые окружены конвоирами с пистолетами в руках. Между ними свободный проход для одного человека. У самых люков по два конвоира без оружия. Они вырывают из рук рюкзаки или сумки с вещами и бросают в темную глубь колодца. Опускаюсь по вертикальной лестнице, наступая на чьи-то руки, вскрикиваю от ударов ботинками по голове и рукам, спускающегося вслед за мною. Внизу какая-то глубоко уходящая вниз яма, дна ее не видно.

Не я один, многие подумали в эти минуты, что мы находимся в глубокой могиле, заживо погребенные. По всему телу пробегает холод ужаса, полной обреченности. В кромешной тьме с руганью и стонами разыскиваем свой немудреный «багаж», и те, кому посчастливилось найти его, ощупью отыскивают себе место. А место необходимо. Этот трюм не на час, не на день. Ведь не зря выдали по три килограмма сухарей, как-никак это десятидневная норма. Кое-где мелькают жалкие огоньки зажженных спичек. Постепенно стихли ругань, шум и крики, все нашли себе место на нарах. Волны с разъяренностью дикого зверя набросились на борта лесовоза. Он дрожит всеми переборками, стонет, скрипит и, непрерывно кланяясь этим волнам, тяжело взбирается на них. Вот уже на гребне волны переваливается с борта на борт и вдруг скользит, проваливаясь в пропасть. Сердце людей уходит в пятки, что-то выворачивает внутренности.

В трюме не слышно ни одного человеческого голоса. Стоны, проклятия, ругань подавлены грохотом бури. Силы покидают нас. Мы уже не встаем, мы не в силах сидеть… Вентиляции никакой: все люки, ведущие с палубы в трюм, наглухо задраены от попадания воды, давно уже перекатывающейся по палубе. Мы дышим, часто разевая рты, как рыбы, выброшенные на берег. Воды нет, а жажда становится нестерпимой. Густой, спертый, горячий воздух пробирается внутрь, сушит легкие, горло…

В ушах шумит, давит виски. Голова раскалывается на части. А время точно остановилось.

Шторм продолжался девять дней. На тринадцатые сутки мы вошли в устье Енисея, а через некоторое время пришвартовались у причалов Дудинки».

В поселке Норильск Красноярского края, расположенном за Полярным кругом при строящемся горно-металлургическом комбинате НКВД, находился большой исправительно-трудовой лагерь, так называемый Норильлаг. Норильлаг был образован 25.06.1935 года и просуществовал до 02.08.1956 года. В начале 50-х годов в лагере было 30 лаготделений. За время существования лагеря через него прошло около 400 тысяч человек, среди них политических было около 300 тысяч. При образовании лагеря его формировали заключенными из тюрем Красноярска, Енисейска, Орла, Ельца, Кустаная, Соловков, Юхнова. Прибытие новых партий заключенных в лагерь, в силу климатических условий, было возможно только летом по Северному морскому пути или по Енисею из Красноярска.

Относительно численности заключенных в «Норильлаге» по годам, в справочнике «Система ИТЛ в СССР. 1923–1960 гг.» (Москва, 1998. С. 338–339), приводятся такие данные: 1935 год — 1200 человек; 1939 год — 11 560; 1943 год — 30 757; 1951 год — 72 490 человек. В 1937 году в лагере содержалось 594 женщины и 10584 мужчин, осужденных за контрреволюционные преступления. Руководит комбинатом и лагерем А.П. Завенягин, который в 1933 году руководил строительством Магнитогорского металлургического комбината на Урале. Завенягину в строительстве комбината и лагеря поможет эксчекист, зэк И. Эпштейн, который до этого руководил лагерем и строительством Кузнецкого металлургического комбината. Там, под его руководством, заключенные мерли от голода «как мухи». В 1938 году Эпштейна арестовали, судили и отправили в Норильский лагерь.

А.А.Баев попал в 5-е лаготделение. Вначале он пару месяцев работал на земляных работах — копал траншеи в вечной мерзлоте под фундамент очередного завода. Затем лагерное начальство использует его как врача, которых не хватало в Норильске. Один месяц он был лагерным врачом в амбулатории 3-го лаготделения.

Зиму сорокового года Баев провел в лаготделении рудника «Медвежий ручей». Единственный врач на руднике, он живет в палатке, обложенной снегом. Рудник «Медвежий ручей» – старейший в Норильске и единственный, где руду добывали и добывают открытым способом.

Весной 1940 года его перевели в другое лаготделение у подножия горы Коршунья (так называемый Второй Норильск), где только что прошли массовые расстрелы. Жертвами их в основном стали офицеры и чиновники из оккупированных СССР в 1939 году территорий Польши и прибалтийских государств. Опустевшие лагерные бараки, стены которых были испещрены прощальными словами заключенных, отдали под «профилакторий» для «доходяг», среди которых свирепствуют цинга, дистрофия, пеллагра (авитаминоз) и туберкулез. Все лето Баев работает врачом в этом «профилактории» вместе с фельдшером Шавским. Помогая хоть как-то восстановить силы освобожденным от лагерных работ «доходягам», Баев делал для них противоцинготные настои из хвои и болотных ягод, варит уху из рыбы, которую ловит в близлежащих речушках и озерах. Рыба клюет даже на голый крючок. Его выпускают для этого за зону, так как за Полярным кругом бежать некуда. «Профилакторий» периодически посещал с проверками инспектор САНО (Санитарного отдела лагеря и поселка) А. Аграновский (расконвоированный политзэк, отец журналиста — известинца Аграновского).

Надо сказать, что согласно официальной статистике, в Норильлаге, несмотря на суровые условия Заполярья, смертность среди заключенных якобы была одной из самых низких по ГУЛАГУ — 0,86 % от общей численности заключенных. Так в 1942 году в Норильлаге умерло 1727 человек (правда, эта цифра тянет на 5,6 %, а не на 0,86 % при численности заключенных в 30 757 человек). 20 % заключенных умерло от кишечных инфекций, 12,8 % от туберкулеза, 9,2 % от пеллагры (авитаминоза), 5,1 % от истощения, менее 1 % от производственных травм.

Окрестности Норильска. Гора Коршунья

Осенью 1940 года Баева опять перевели в 5-е лаготделение и назначили врачом больницы для вольнонаемных работников комбината. Баев перешел в категорию «расконвоированных» и, продолжая числиться по 5-му лаготделению, получил возможность не присутствовать на утренней и вечерней проверках заключенных. Он покинул лагерный барак и жил при больнице в маленьком чулане, рядом с больничной кухней.

В больнице, где не хватает врачей, Баев заведует терапевтическим, детским, инфекционным отделениями; рентгенкабинетом; детской молочной кухней; организует биохимическую лабораторию. Он дает наркоз и ассистирует на хирургических операциях, работает как терапевт. Баев хорошо рисовал и расписал стены детской палаты сюжетами из русских  народных сказок (в виде фриза). В этом ему помогали медбратья — Сухоруков и Буре (дед знаменитого хоккеиста Павла Буре).

В этот период Баев, как врач-терапевт и детский врач, обслуживает и семьи лагерного начальства, в том числе, начальника лагеря и одновременно директора комбината А.П. Завенягина и его семью. Завенягин ценил Баева, как высококлассного специалиста, и хорошо к нему относился, особенно после того, как хирург больницы для вольнонаемных — В.Е. Родионов и А.А. Баев успешно сделали его жене сложную операцию и Баев выхаживал ее в послеоперационный период. Жена Завенягина — Мария (похоронена на Новокунцевском кладбище, в Москве) в знак благодарности подарила Баеву шкатулку (сохранилась до сих пор), сделанную из дерева заключенным. Внутри шкатулки была записка: «Одному из равнолюбимых»!!! Неизвестно, чем бы закончился для обоих этот лагерно-больничный «роман», но Завенягина, неожиданно для него, в марте 1941 года, перевели в Москву, на повышение.

А.А. Баев среди своих маленьких пациентов, во время обхода в детском
отделении Норильской больницы. На стене палаты виден фриз,
нарисованный Баевым на темы русских народных сказок. 1941 г.

* * *

22 июня 1941 Германия напала на Советский Союз. В конце августа 1942 года, недалеко от Норильска, произошло невероятное событие. 27 августа, по Северному морскому пути, к устью Енисея прорвался фашистский рейдер — линкор «Адмирал Шеер». Командование немецкого флота решило задействовать наиболее боеспособный из своих «карманных линкоров» в локальной операции против судоходства по Северному морскому пути и военных баз и баз снабжения в Карском море, так как это был один из путей поставок в СССР военной техники и других видов вооружений из США, по так называемому ленд-лизу.

«Адмирал Шеер» вышел из норвежского порта Нарвик, прошел севернее Новой Земли и дошел до Диксона. «Шееру» удалось потопить вооруженный орудиями пароход «Александр Сибиряков». Противодействовали линкору слабые береговые батареи порта Диксон и орудия вспомогательного сторожевика «Дежнев». Выпустив 77 снарядов главного калибра и еще 379 — из 150-мм и 105-мм орудий и получив ряд повреждений от ответного огня — «Адмирал Шеер»отступил.

Событие это попало, в трансформированном виде, на страницы романа Вениамина Каверина — «Два капитана». Главный герой романа, летчик Санька Григорьев, командир морского воздушного торпедоносца, топит рейдер в Карском море. В реальности гибель настигла линкор значительно позже, в конце войны. Линкор стоял на ремонте в порту г. Киль, когда в ночь с 9 на 10 апреля 1945 года, в ходе рейда 600 бомбардировщиков союзников, корабль получил пять прямых попаданий авиабомб. В результате чего линкор опрокинулся вверх дном, прямо у причальной стенки, и затонул.

Линкор «Адмирал Шеер». Назван в честь командующего Германским флотом в Первую мировую войну

Но вернемся на Диксон. На острове большие разрушения, десятки убитых и раненых. Да и ситуация в высшей степени скандальная, так как Диксон находится в нашем глубоком тылу. В обстановке строжайшей секретности, для оказания помощи раненым, 28 августа на Диксон гидросамолетом перебрасывают: С.М. Смирнова (и.о. начальника санитарного отдела Норильского комбината), В.Е. Родионова (хирург), Ф.И. Макухину (операционная сестра) и А.А. Баева, как анестезиолога и ассистента хирурга. Его участие в этой истории замалчивалось. Возможно потому, что все кроме него были условно-досрочно освобожденные, а он был на тот момент хоть и расконвоированный, но все же зэк. За два дня эта бригада провела более тридцати операций. Родионов впоследствии получил медаль «За оборону Заполярья», Баев — ничего. Но ему это, видимо, зачлось, так как руководство Норильлага, спустя четыре месяца, в январе 1943 года ходатайствовало о досрочно-условном освобождении Баева, а в 1945 году он был награжден медалью «За доблестный труд в ВОВ 1941–1945 гг.».

Похожая история случилась с Баевым и в 1949 году. Тогда он, по предложению В.А.Энгельгардта, перевел с английского книгу Болдуина — «Динамическая биохимия», но в связи с его вторым арестом имя переводчика в изданной книге отсутствовало.

По рекомендации Завенягина после его отъезда в Москву начальником комбината и Управления норильских лагерей, в апреле 1941 года, был назначен 48-летний начальник Дудинского отделения комбината — Александр Алексеевич Панюков. В январе 1943 года, именно А.А. Панюков и В.И. Козловский (начальник Политотдела лагеря), ходатайствовали перед руководством НКВД СССР об условно-досрочном освобождении Баева из-под стражи, на 3 года раньше срока. Вот строки из этого документа:

«…Баев А.А. работает в вольнонаемной больнице, заведует терапевтическим отделением. К работе относится исключительно добросовестно. Проявил себя, как специалист исключительно добросовестный в выполнении возложенных на него обязанностей. Не считаясь со временем, отдает себя всецело делу лечения больных. Исключительная трудоспособность, любовь к своему делу, знания и добросовестность дают в результате, как правило, хорошие показатели восстановления здоровья и трудоспособности вверенных ему больных. Возглавляя организованное им терапевтическое отделение больницы, он одновременно вел и инфекционное отделение. При его непосредственном участии и руководстве организована и работает больничная лаборатория, освоившая сложные методы лабораторных исследований. Им организована детская палата, молочная кухня. Выполняет большую работу по оказанию квартирной помощи, консультаций больных, направляемых поликлиникой. Преподавал на курсах медсестер, что отмечено благодарностью в приказе по Комбинату. Административных взысканий не имеет. В быту поведение хорошее».

Норильск, в операционной. 1942 г.

А.А. Баев, в биохимической лаборатории. Норильск

В деле отца много документов, характеризующих время, в которое он жил. Например, есть выписка из протокола № 17 от 11 января 1943 года Центрального штаба соревнования и ударничества управления Норильлага и 5-го лаготделения, они также ходатайству ют о сокращении срока для Баева. Здесь же короткая, формальная, положительная характеристика на заключенного Баева (личное дело № 21137), подписанная начальником 5-го лаготделения Серовым, нач. УРЧ (Учетно-регистрационной части) — Фалиным, нач. КВЧ (Культурно-воспитательной части) — Калачинским. Имеется справка начальника оперотдела Поликарпова и помощника оперуполномоченного Жильницкой о том, что «…компрометирующими сведениями на Баева за время его пребывания в Норильске оперотдел не располагает». Характеристику на Баева дал и и.о. начальника санитарного отдела комбината Смирнов, где говорится, что «…за последний (1941–1942) год Баев обслужил более тысячи стационарных больных, сделал семьсот квартирных посещений и дал более пятисот консультаций».

10 марта 1943 года Особое Совещание при НКВД СССР, «…за высокие производственные показатели и отличное поведение в быту…», снизило Баеву срок отбывания наказания в лагере на 2,5 года. В общей сложности, срок снижали дважды: решение Особого Совещания от 10 марта 1943 года — на 2,5 года и решение ОС от 19 января 1944 года — на шесть месяцев. Итого — три года, как и ходатайствовал Панюков. Из-под стражи Баев был освобожден 30 апреля 1944 года. Справка об освобождении за № 449/21137. Но это была фикция, так как согласно другой, имеющейся в деле справке, в соответствии с директивой НКВД и Генерального Прокурора СССР за № 185-1942 от 29 апреля 1942 года Баев был оставлен на «работе» в Норильлаге МВД до особого распоряжения, которое могло последовать только по окончании войны с Германией (архивно-следственное дело № 269772). Согласно этой директиве задерживалось освобождение из мест заключения до конца войны заключенных, получивших сроки за контрреволюционные и другие особо опасные преступления, а уже освобожденные закреплялись за лагерями в качестве «вольнонаемных».

Окрестности Норильска

* * *

В мае 1945 года закончилась Великая Отечественная война, а 2 сентября 1945 года, с разгромом Японии, закончилась и Вторая мировая война, но Баева продолжают удерживать в Норильске на положении «крепостного от НКВД». 23 июня 1945 года Баев пишет в «органы» заявление о снятии с него судимости. Заявление это, как показали дальнейшие события, либо не было подано Баевым в соответствующие инстанции, либо было ими проигнорировано. Академик В.А. Энгельгардт внимательно следил за судьбой своего ученика. Узнав об условно-досрочном освобождении Баева в конце 1945 года он начинает попытки вызволить Баева из Норильска и перевести его на работу в Ленинград, в Институт экспериментальной медицины АМН СССР, где В.А. Энгельгардт организует отдел биохимии. Он пишет ходатайство на имя Л.П. Берии, где просит НКВД дать разрешение на выезд Баева из Норильска в Ленинград (письмо не сохранилось). 20 декабря 1945 года В.А. Энгельгардт обратился к академику Л.А. Орбели, как директору ИЭМ, с просьбой о совместных действиях по вызволению Баева из Норильска. Л.А. Орбели уже 25 декабря 1945 года написал известное письмо-ходатайство Л.П. Берии, а 13 марта 1946 года послал письмо о Баеве непосредственно начальнику Норильского комбината НКВД А.А. Панюкову (см. также книгу «Академик А.А. Баев», раздел «Комментарии», с. 462–464). Копии писем Орбели к Берии и Панюкову имеются в деле.

Поселок Норильск в середине 40-х годов ХХ века. Так он выглядел на момент моего рождения там

* * *

Народному комиссару внутренних дел СССР тов. Л.П. Берии

Многоуважаемый Лаврентий Павлович,

Разрешите обратиться к Вам с просьбой уделить внимание и, если найдете возможным, оказать содействие в положительном разрешении ходатайства, с которым обращается к Вам мой сотрудник по Академии наук СССР, действительный член Академии медицинских наук, проф. В.А. Энгельгардт.

Речь идет о разрешении долголетнему прежнему сотруднику проф. Энгельгардта, талантливому молодому ученому, А.А. БАЕВУ, репрессированному в 1937 г., ныне освобожденному и работающему в системе НКВД в г.Норильске, вернуться к научной работе в лаборатории, руководимой проф. Энгельгардтом в Институте экспериментальной медицины в Ленинграде.

Как член Президиума Академии медицинских наук СССР, я не могу не быть заинтересованным в укреплении этой заново организуемой лаборатории, деятельности которой академия придает большое значение. А.А. БАЕВ является высокоодаренным, весьма ценным исследователем, питомцем школы В.А. Энгельгардта. Кадры талантливых, перспективных биохимиков у нас крайне ограничены, и было бы чрезвычайно важно для дела использовать имеющиеся силы наиболее продуктивным образом.

Член Президиума Акад. мед. наук СССР,
Герой Социалистического Труда,
Академик Л.А. Орбели 25.12.45

Владимир
Александрович
Энгельгардт

* * *
Депутату Верховного Совета СССР, начальнику Норильского комбината НКВД, генерал-майору А.А.Панюкову

Многоуважаемый Александр Алексеевич!

Как член Президиума АМН СССР, хочу воспользоваться Вашим приездом на Сессию Верховного Совета СССР, чтобы просить Вас оказать содействие в реализации поддержанного мною ходатайства действительного члена АМН, профессора В.А. Энгельгардта, о предоставлении доктору А.А. Баеву, работающему в настоящее время врачом Норильского комбината, возможности возвратиться снова к научной работе по его специальности. А.А. Баев имеет законченную квалификацию биохимика, научного работника.  Он прошел аспирантуру по биохимии, работал в Институте биохимии АН СССР, имеет ряд опубликованных научных работ, показавших, что в его лице мы имеем одаренного, талантливого молодого исследователя, по специальности, в которой численность научных кадров далеко не удовлетворяет потребности. А.А. Баева имеется в виду привлечь к работе заново развертываемого в системе АМН СССР Отдела биохимии Института экспериментальной медицины. Интересы дела диктуют необходимость использовать наши кадры на такой работе, где они с максимальной эффективностью могут претворить в деле свои способности, знания и наклонности. Все, что я знаю об А.А. Баеве, говорит о том, что это исключительно перспективный научный работник-исследователь. Использовать его на научной работе, по его подлинной специальности, соответствует той роли, которая сейчас с особой силой придается развитию науки в нашей стране. Я позволю себе выразить уверенность, что Вы учтете обоснованность этих соображений и не будете препятствовать переходу А.А.Баева на научную работу в систему АМН СССР.

С искренним уважением,
Герой Социалистического Труда,
генерал-полковник медицинской
службы, академик Л.А. Орбели 13.03.46

Леон Абгарович
Орбели. Колтуши.
1945 г.

Надо сказать, что в то время подобные хлопоты были опасны, как для осужденного, так и для ходатайствующих, так как лишний раз привлекали внимание «компетентных органов» к той или иной персоне с непредсказуемыми последствиями. Так, небезызвестный чекист Рудольф Лацис (отец Отто Лациса, журналиста и политолога, одного из активистов «перестройки») был знаменит в послереволюционные годы тем, что считал «…хлопоты мешают планомерной работе органов…» и поэтому нередко спешил расстрелять тех, о ком ходатайствовали. Его самого постигла та же участь в конце 30-х годов.

Хлопоты о А.А. Баеве явление, в то время не частое, но и не исключение. В разные годы в защиту других репрессированных ученых (вплоть до писем И.В. Сталину) выступали академики: И.П. Павлов, Н.И. Вавилов, С.И. Вавилов, П.Л. Капица, А.Ф. Иоффе, А.Н.Колмогоров, П.С.Александров, А.А. Андронов, И.В. Гребенщиков, В.А. Веснин, А.Н. Теренин, Н.И. Мусхелишвили, Д.Б. Рязанов, чл.-корр. Л.С. Понтрягин и другие.

Л.П. Берия поручил начальнику своего Секретариата С.С. Мамулову (в пятидесятые годы был расстрелян) заняться делом Баева. А.А. Панюков отреагировал следующим образом.

Начальнику секретариата МВД СССР, ген.-лейтенанту Мамулову С.С. от начальника Норильского комбината, ген.-майора Панюкова А.А.
13 февр. 1946 г.

Возвращаю переписку в отношении откомандирования в г. Ленинград врача Баева А.А. Прошу Вас, ввиду отдаленности Норильского комбината от материка, ежегодного и большого роста вольнонаемного населения, которое вынуждено жить в тяжелых климатических условиях Заполярья, необходимости ведения научно-исследовательских работ в Норильске, не отзывать и закрепить на постоянную работу в системе Норильского комбината врача Баева А.А., так как специалисты врачи нам крайне необходимы.

Начальник НК, ген.-майор А.А. Панюков.

13 апреля 1946 года на очередной запрос из Москвы, начальника секретариата МВД СССР, ген.-лейтенанта С.С. Мамулова о переводе Баева на работу в Ленинград, Панюков опять просит оставить Баева в Норильске, «…не отзывать и закрепить на постоянную работу в системе Норильского комбината МВД…». Но уже через три дня, 16 апреля 1946 года в другом письме генерал-майор А.А. Панюков пишет С.С. Мамулову:

«…В свое время АН СССР дважды ставила этот вопрос через Вас и я в то время возражал против откомандирования Баева из Норильского комбината. Баев работает в Норильске в качестве детского врача и хотя мы нуждаемся во врачах, видимо, он будет более полезен, работая по своей основной специальности биохимика. Поэтому я не возражаю против освобождения Баева от работы в Норильском комбинате и откомандирования его в распоряжение Института биохимии АН СССР.

Считаю необходимым отметить, что Баев освобожден из Норильского исправительно-трудового лагеря по директиве № 185».

28 апреля 1946 года В.А. Энгельгардт, еще не зная, что Панюков «сдался», написал очередное письмо о Баеве на имя Л.П. Берии. Письмо имеется в деле. В нем опять дается обоснование усиления биохимических исследований в стране, организации отдела биохимии в ИЭМ, говорится о недостатке квалифицированных кадров биохимиков, в связи с чем Энгельгардт и просит разрешить Баеву работать в Ленинграде.

Но одного согласия Панюкова на выезд Баева из Норильска было недостаточно. Запущены в ход две огромные бюрократические машины — МВД СССР (бывший НКВД) и Министерство государственной безопасности (МГБ) СССР. Только секретариат МВД СССР под руководством С.С. Мамулова насчитывал 200 человек. 29 апреля 1946 года начинается активная служебная переписка между начальником отдела «А» МГБ СССР ген.-майором Герцивским; начальником управления МГБ по Ленинградской области ген.-лейтенантом Родионовым; начальником 2-го отдела, 2-го главного упр. МГБ СССР (контрразведка!) подполковником Ф.Г.Шубняковым («курировал» интеллигенцию»); зам. министра МГБ ген.-лейтенантом С.И. Огольцовым (бывший письмоносец с двумя классами образования, сделавший карьеру в ЧКа) и нач. секретариата МВД СССР ген.-лейтенантом С.С. Мамуловым.

Персона Баева подвергается тотальной проверке. Посылаются соответствующие распоряжения в Москву и Казань. Вопрос о переводе Баева на работу в Ленинград почему-то начинают называть «пересмотром дела». Этот терминологический нюанс мог сыграть, в дальнейшем, роковую роль при принятии решения по ходатайствам Энгельгардта и Орбели.

Так Родионов дает 9 октября 1946 года распоряжение начальнику 1-го спецотдела МВД СССР полковнику Кузнецову:

«…В связи с пересмотром дела бывшего осужденного Баева А.А. прошу дать указание проверить и сообщить нам подтвердили ли на судебном заседании свои показания в отношении Баева, осужденные в 1937 году ВК ВС СССР к ВМН Калинин И.И., Карепова Ю.П., Медведев Ф.П., Цинципер Л.И., Слепков В.Н., Комаров С.А.».

23 октября 1946 года зам. начальника 1-го спецотдела МВД СССР подполковник Пядышев и начальник 6-го отделения подполковник Кинжалов сообщают начальнику управления МГБ Ленинградской области Родионову, что: «…на судебном заседании ВК ВС СССР 31 июля и 2 августа 1937 года Калинин Иван Иванович, Медведев Федор Павлович, Слепков Василий Николаевич, Комаров Сергей Алексеевич и на судебном заседании того суда 19 сентября 1937 года Цинципер Лев Иосифович, виновными себя признали и ранее данные показания подтвердили. Однако Баева участником антисоветской террористической организации правых на судебном заседании ВК ВС не назвали. Карепова Юлия Павловна на судебном заседании ВК ВС 31 июля 1937 года виновной себя не признала и от ранее данных ею показаний отказалась».

Несмотря на это, начальник следственного отдела, подполковник Подчасов, который по указанию Огольцова анализирует архивно-следственное дело № 269772 на Баева и др. приходит к выводу (на мой взгляд, парадоксальному), о том, что: «…по материалам дела Баев А.А. осужден правильно».

26 августа 1946 года дело Баева пересылают в Ленинград, где им занимается начальник следственного отдела УМГБ Ленинградского округа подполковник Хвощ. Он собирает сведения о научной деятельности Баева и просит допросить еще раз людей, дававших показания против Баева, посылая в соответствующие ведомства МГБ Москвы и Казани запросы. В частности, он пишет:

«…Желательно, чтобы сбор материалов о научной деятельности Баева был осуществлен помимо Орбели и Энгельгардта, так как не исключена возможность их личной заинтересованности в Баеве…»

31 августа 1946 года заместитель начальника следственного отдела МГБ ТатССР майор Микляев присылает из Казани список научных трудов Баева, опубликованных до его ареста в 1937 году. Он состоит из девяти серьезных научных тем. Кроме того названы рефераты, статьи в Энциклопедию, обзоры и прочее. Тут же майор Микляев сообщает о том, что: «…взять показания у лиц арестованных с Баевым по одному делу не представляется возможным, так как Калинин И.И., 1905 г.р., уроженец г. Казани; Карепова Юлия Павловна, 1904 г.р., из Йошкар-Ола; Слепков Василий Николаевич., 1902 г.р.; Медведев Федор Павлович, 1902 г.р., уроженец Петровского р-на, Куйбышевской области — осуждены в 1937 году Военной Коллегией Верховного Суда СССР по первой категории к ВМН».

* * *

Здесь мне хотелось бы сделать небольшое отступление в связи с неоднократно упоминающейся в деле А.А.Баева Юлией Кареповой. Ярая, бескомпромиссная коммунистка, по словам Баева: «…она отталкивала меня своей ортодоксальностью». Согласно приговору и донесению майора Микляева, Карепова была расстреляна. С другой стороны, Ю. Карепову вспоминает в своей книге «Крутой маршрут» (Издательство «Московский писатель». Москва, 1990. 597 с.) небезызвестная Евгения Гинзбург. Е.С. Гинзбург — жена партийного функционера Павла Васильевича Аксенова (Председатель горсовета Казани, член ЦИКа СССР) и мать известного советского писателя Василия Аксенова (по словам А.И. Солженицына, «ярого русофоба»).

Е. Гинзбург родилась в 1904 году в Москве, с 1909 года жила в Казани, училась там в гимназии и университете, была активной коммунисткой, дружила с Сашей Вишневским, в будущем знаменитым хирургом, и Зиной Бурлянд (сестра друга Баева — Владимира Александровича Бурлянда). А.А. Баев знал Гинзбург. Она была арестована в Казани примерно в то же время, что и Баев. Они оба прошли через одних и тех же следователей. Вот одно из воспоминаний Баева о Е. Гинзбург.

«Однажды я был у Зины Бурлянд и там встретил Е. Гинзбург. Это была интересная, ухоженная молодая дама. Она держалась явно высокомерно. Зина лебезила. Гинзбург мне не понравилась — я почувствовал, что она причисляет себя к партийной аристократии, да, вероятно, и принадлежит к ней по положению мужа Аксенова, в действительности».

Другой известный политический сиделец — Олег Волков в своей книге «Погружение во тьму» посвятил Гинзбург пять страниц довольно гневного текста, прочитав в шестидесятые годы в «самиздате» ее «Крутой маршрут». В частности, он пишет, что, «…как лицо, принадлежавшее к сословию «ответственных» она с единомышленниками одобряла расправы и голосовала всегда — За!»

Как бы то ни было, и Гинзбург не минула «чаша сия» – политические репрессии. Те, кто еще сегодня карал других, абсолютно уверенный в собственной непогрешимости и безнаказанности, назавтра сами становились жертвами. В 1937 году Е. Гинзбург, за связь с троцкистом, профессором Н.Н. Эльвовым (Зав. отделом международной информации в газете «Красная Татария») была исключена из партии, а затем арестована, и получив 10 лет, отправилась в лагерь на Колыму. Кстати сказать, в 1937 году к ведению дела Гинзбург, на одном из его этапов, был причастен следователь НКВД Евгений Михайлович Саушкин, который, к 1990 году, во времена горбачевской «перестройки», благополучно «дослужился» до депутата Моссовета от блока «Демократическая Россия»!!!

По словам Гинзбург («Крутой маршрут», глава 24 — «Этап», с. 87–88.) на Ярославской пересылке, в конце 1937 года, она, якобы, встретила Ю. Карепову, («круглоглазую Юльку, ортодоксальнейшую из всех партийных ортодоксов»), которая рассказала ей о поведении В. Слепкова на следствии. «Юлия Карепова поразила меня рассказом о поведении Слепкова. Он, оказывается, тоже был привезен для «переследствия» из уфимской ссылки, где находился после трех лет политизолятора. (Это не точно. Слепков к тому времени от ссылки был освобожден и уехал с женой из Уфы в Баку, к родителям жены. Там он пытался «отсидеться» в период очередной волны репрессий. В Баку Слепков был арестован и привезен в Казань для следствия и суда.) По рассказам Юли, Слепков пошел на все, чего требовали от него следователи. Дал список «завербованных», свыше 150 человек. Давал любые «очные ставки», в том числе и Юле. Это был какой-то гнусный спектакль, в котором и Слепков и следователь были похожи на актеров из кружка самодеятельности, произносящих свои реплики без тени правдоподобия.

Глядя Юле в лицо пустыми глазами, Слепков повествовал о том, как он в Москве «получил от Бухарина террористические установки», а приехав в Казань, поделился ими с некоторыми членами подпольного центра, в том числе с Юлей. Она, мол, полностью согласилась с установкой и выразила готовность быть исполнителем террористических актов. Юля, задохнувшись от изумления и гнева, закричала на него: «Лжете!». Он патетически воскликнул: «Надо разоружаться! Надо стать на колени перед партией!». До сих пор не понимаю, что заставило Слепкова поступать подобным образом. В жизни он казался обаятельным человеком, привлекавшим к себе сердца не только блестящей эрудицией, но и человеческой добротой».

Возможно, все это литературный вымысел. Как могла Ю. Карепова рассказывать это на пересылке в конце тридцать седьмого года, если, согласно существовавшим тогда правилам, смертный приговор не подлежал обжалованию и приводился в исполнение в тот же день, в крайнем случае, на следующий?

Если же это правда, то не Ю. Кареповой задыхаться «…от изумления и гнева…» по поводу поведения В.Н. Слепкова. Ее лживые показания также сгубили не одного невинного человека. Во всяком случае, В.Н. Слепков фамилии А.А. Баева, как члена «террористической организации», никогда не произносил. Во время последней встречи и беседы А.А. Баева со В.Н. Слепковым в Казани, незадолго до ареста Слепкова и ссылки его в Уфу, Слепков, по словам Баева, был грустен и сказал, в том числе, следующее: «Со мной сейчас всякое может случиться, но чтобы про меня ни говорили, ничему не верьте».

Могла ли Карепова избежать расстрела? Очень редко, но такие случаи бывали. Приговор не приводился в исполнение месяц, два, три, а затем заключенного вызывали и объявляли о том, что вместо расстрела он получает, к примеру, 10 лет лагерей. Лагерные острословы такой приговор называли: «десять лет с испугом».

Но продолжу рассказ о «пересмотре» дела А.А. Баева.

Из Москвы начальник 1-го отдела АН СССР присылает в Ленинград, по запросу, старый протокол заседания Ученого совета Института биохимии АН СССР и уже известный список научных трудов Баева. Оба документа имеются в деле.

30 октября 1946 года начальник 4-го отделения следственного отдела УМГБ ЛО капитан Плешаков, с одобрения начальника следственного отдела майора Козырева, выносит окончательный вердикт по делу Баева:

«…Принимая во внимание, что Баев осужден как участник антисоветской террористической организации, изобличавшие Баева участники этой же организации: Медведев Ф.П., Комаров С.А., Цинципер Л.И., на ВК ВС СССР виновными себя признали и данные ими в процессе следствия показания  подтвердили, сам же Баев никаких ходатайств о пересмотре приговора по его делу не возбуждал и не возбуждает (а как же заявление Баева о снятии судимости от 23 июня 1945 года?), а поэтому полагал бы: ходатайство академика Орбели Л.А. и профессора Энгельгардта В.А. о разрешении Баеву А.А. проживать в городе Ленинграде оставить без удовлетворения. Архивно-следственное дело с настоящим заключением направить в отдел «А» МГБ СССР».

А вот какой ответ, в связи с этим, получил Л.А. Орбели от В.Чернышова — заместителя Л.П. Берии.

«На Ваше письмо в адрес Л.П.Берия об освобождении от работы в Норильском комбинате НКВД и откомандировании врача Баева А.А. НКВД сообщает, что в силу недостатка медицинских кадров на комбинате мы не имеем возможности откомандировать Баева А.А.».

Все эти решения приняты несмотря на то, что еще 24 июня 1946 года появился совместный приказ МВД, МГБ, и Генерального прокурора СССР «Об 354 отмене Директив НКВД СССР и Генерального прокурора СССР № 221 от 22 июня 1941 года и № 185 от 29 апреля 1942 года и всех последующих к ним дополнений». Пункт 5-й этого приказа гласил, что «освобождение заключенных, отбывших срок наказания, задержанных в ИТЛ, колониях и тюрьмах до окончания войны на положении заключенных и вольнонаемных — производить постепенно и закончить к 1 октября 1946 года».

В 1946 году Норильлаг насчитывал 76 636 заключенных. Из них 7086 человек, освобожденные и оставленные в лагере по директиве № 185, считались работающими в лагере по вольному найму, согласно пункту 2 этой Директивы. В их число входил и Баев. Нежелание отпускать таких как Баев объяснялось просто. ГУЛАГ, кроме чисто репрессивной, играл еще и важную экономическую роль в индустриализации страны и освоении просторов Сибири и Дальнего Востока. Руководство ГУЛАГА, не без оснований, опасалось, что освобожденные будут уезжать из мест, где прошли не самые лучшие годы их жизни, и некому будет работать на многочисленных гулаговских фабриках, заводах, комбинатах, шахтах и рудниках, не говоря уже о лесоповале. Эта проблема всерьез начала обсуждаться начальниками лагерей и руководителями ГУЛАГА с Берией еще с мая 1945 года. Решение было найдено Сталиным,  как мы увидим далее, в феврале 1948 года.

Мемориальный комплекс в Норильске у подножья горы
им. О.Ю. Шмидта («Шмидтиха»), где находится кладбище,
на котором хоронили заключенных и вольнонаемных
Здесь же находится и могила сына Е.В. Баевой от первого брака —
Юры Косякина. Екатерина Владимировна, посещая могилу сына,
неоднократно наблюдала, как на санях или телегах, в зависимости от
времени года, привозили трупы заключенных к огромному рву и сбрасывали
их туда. Закапывали трупы по мере заполнения рва, как правило, весной,
когда оттаивала земля (зимой просто присыпали снегом). Зимой не
закопанные трупы обгладывали песцы.
Здесь я хотел бы отметить некоторые нестыковки, связанные с
судьбой первого мужа Екатерины Владимировны — геофизика Дмитрия
Германовича Косякина (1913–1943 (41?) гг.), уроженца Новороссийска. Он
происходил из семьи зажиточного кубанского казака — Германа Алексеевича
Косякина. Их дом находился на центральной улице Новороссийска. После
революции дом был конфискован и в нем разместилась Новороссийская ЧКа.
По воспоминаниям Екатерины Владимировны, Д.Г. Косякин был
мобилизован в п. Игарка, в августе 1941 года, отправлен на фронт, и через
две недели погиб в бою под Смоленском. (подробнее ее воспоминания в книге
о А.А. Баеве). Косякин был командиром артиллерийской батареи (что
весьма возможно, учитывая его высшее образование и специальность) и
погиб он от прямого попадания то ли снаряда, то ли авиабомбы.
Согласно же данным Центрального архива министерства обороны
о потерях Красной армии в ВОВ (ЦАМО, фонд № 58, опись № 18004,
дело № 2264), красноармеец Д.Г. Косякин погиб 08.12.1943 года западнее
Ржева, в бою у города Белый, расположенного в юго-западной части
Калининской области (ныне Тверской). Именно в 1943 году Екатерина
Владимировна с сыном перебралась из Игарки, где ее оставил муж, в пос.
Норильск. Возможно, этот переезд был связан именно с тем, что она
получила известие о гибели мужа.
 

* * *

Потерпев фиаско с переводом Баева в Ленинград, В.А. Энгельгардт хлопочет в МВД о разрешении для А.А. Баева хотя бы защитить кандидатскую диссертацию в Институте физиологии им. И.П. Павлова АН СССР (директор — академик Леон Абгарович Орбели). Диссертация была написана Баевым еще в 1936 году, незадолго до ареста, и сохранена В.А. Энгельгардтом. Разрешение на выезд в Ленинград для защиты диссертации, за подписью заместителя Л.П. Берии С.С. Кабулова было получено.

Прежде чем защита состоялась, Баев, в конце 1946 года, с разрешения руководства Норильского комбината, сумел выехать из Норильска в Москву. Находясь там (в декабре 1946 — феврале 1947 года), Баев занимался переработкой литературного обзора диссертации, в том числе и на квартире у В.А. Энгельгардта. 30 апреля 1937 года формально истек срок его заключения. В начале июля 1947 года, Баев получил разрешение от руководства Норильского комбината снова ненадолго покинуть Норильск для защиты своей кандидатской диссертации в Институте Физиологии АН СССР в Ленинграде. Официальными оппонентами были профессора С.Е. Северин и Е.М. Крепс. Защита прошла успешно. В общей сложности, у Баева и Эгельгардта ушло полтора года непрерывных хлопот на эту ленинградско-диссертационную эпопею.

* * *

Осенью 1947 года Баеву удалось навсегда вырваться из Норильска. На этот момент в стране среди осужденных по 58-й статье за террор, осталось в живых всего 1707 человек и Баев в их числе. Проживание в крупных городах ему было запрещено в течение последующих пяти лет. Это было связано с поражением в правах после отбытия наказания, на тогдашнем жаргоне — «пять лет по рогам». С помощью В.А. Энгельгардта начинаются поиски места жительства и работы. В октябре 1947 года после безуспешной попытки устроиться на работу в столице Киргизии Фрунзе (сейчас Бишкек) Баев, по рекомендации своего учителя оказался с семьей в Сыктывкаре в качестве старшего научного сотрудника, а затем заведующего биохимической лабораторией и и.о. сектора химии Коми базы АН СССР. Там Баев занимался биохимией растений, разрабатывал темы «Биологические свойства картофеля, культивируемого в Коми АССР, в связи с сортом и географическим фактором», «Биохимия созревания ячменного зерна».

Но прожить в Сыктывкаре, в относительной свободе, А.А. Баеву было суждено чуть больше года. Уже в конце 1948 года МГБ начал подготовку к повторному аресту Баева по старому делу, так как в стране начинается очередная массовая «чистка» и, прежде всего среди тех, кто был осужден по политическим мотивам в 1937 году, уцелел и уже вышел на свободу.

* * *

Основанием для нового витка репрессий послужил пресловутый Указ Президиума Верховного Совета СССР от 21 февраля 1948 года: «О направлении особо опасных государственных преступников по отбытии наказания в ссылку на поселение в отдаленные местности СССР».

Он гласил:

1. Обязать Министерство внутренних дел СССР всех отбывающих наказание в особых лагерях и тюрьмах шпионов, диверсантов, террористов, троцкистов, правых, меньшевиков, эсеров, анархистов, националистов, белоэмигрантов и участников других антисоветских организаций и групп и лиц, представляющих опасность по своим антисоветским связям и вражеской деятельности, — по истечении срока наказания направлять по назначению Министерства государственной безопасности СССР в ссылку на поселение под надзор органов МГБ:

в район Колымы на Дальнем Севере,
в районы Красноярского края и Новосибирской области, расположенные в 50-ти километрах севернее транссибирской железнодорожной магистрали,
в Казахскую ССР, за исключением Алма-Атинской, Гурьевской, Южно-Казахстанской, Актюбинской, Восточно-Казахстанской и Семипалатинской областей.

2. Обязать Министерство государственной безопасности СССР направить в ссылку на поселение государственных преступников, перечисленных в статье 1-й, освобожденных по отбытию наказания из исправительно-трудовых лагерей и тюрем со времени окончания Великой Отечественной Войны.

Направление в ссылку на поселение этих лиц производить по решениям Особого совещания при МГБ СССР.

Председатель Президиума
Верховного Совета СССР Н. Шверник
Секретарь Президиума
Верховного Совета СССР А. Горкин
Москва, Кремль.
21 февраля 1948 г.

Уникальность Указа заключалась в том, что советское уголовное законодательство не предусматривало повторное наказание за одно и то же преступление, и в нем не было такого вида наказания, как бессрочная ссылка (по терминологии Указа — «ссылка на поселение»). Но все это было не важно, так как Указ позволял раз и навсегда решить проблему оттока квалифицированных кадров из Сибири и Дальнего Востока, о чем так волновались руководители ГУЛАГА и страны еще в 1945 году. А.П. Завенягин в разговоре с Е.В.Баевой в 1949 году (см. книгу о Баеве) приписывал появление Указа лично Сталину, или как он говорил — «хозяину».

Из Москвы в Сыктывкар пришло архивно-следст венное дело № 269772 (Казанский процесс над В. Слепковым и др.). По материалам этого дела министр ГБ Коми АССР полковник Хайлов составил 12 декабря 1948 года справку, которая положила начало новому следственному делу — № 684.

Следственное дело  № 684 (1949 ã.)
(архивный № 2-2087,
центральны архив № 275122)

Справка, подготовленная полковником Хайловым в Сыктывкаре

Справка

о преступной деятельности Баева А.А., 1903 г.р., русского, уроженца г.Чита, Читинской области, гражданина СССР, беспартийного, с высшим образованием, служащего, женат, работающего в Научно-исследовательской базе АН Коми АССР, проживающего в г. Сыктывкар, ул. Совнаркомовская, д. 4, кв. 5.

…Из материалов дела видно, что Баев А.А. являлся участником контр-рев. террористической организации правых, существовавшей среди научных работников г. Казани, в которую он был вовлечен в 1930 г. одним из руководителей названной организации Слепковым В.Н. (осужден). Как установлено, Баев принимал участие в нелегальных сборищах участников террористической организации, на которых высказывал свои контр-рев. настроения и разделял террористическую деятельность правых. Являясь враждебно настроенным к партии и Советской власти, Баев по заданиям Слепкова проводил среди слушателей научно-методического кружка при Государственном институте усовершенствования врачей контр-рев. пропаганду взглядов правых и открыто выступал в защиту их установок. Будучи допрошенным по существу предъявленного обвинения Баев виновным себя не признал, однако в участии в контр-рев. террористической организации правых и контр-рев. деятельности достаточно изобличается показаниями других обвиняемых названной выше организации.

* * *

15 февраля 1949 года, начальник отдела МГБ Коми АССР, капитан Ульянов и майор Модянов, приведя в качестве доказательства «преступной деятельности» Баева старые показания свидетелей и старый приговор, выдали постановление на арест А.А. Баева.

Модянов сделал успешную карьеру на сфабрикованных делах и к 1957 году был уже Председателем КГБ Коми АССР. Постановление 22 февраля утвердили министр ГБ Коми АССР, полковник Хайлов и военный прокурор войск МВД Коми АССР майор юстиции Минин.

Ордер № 483 на обыск и арест Баева был выдан 22 февраля 1949г. лейтенанту ГБ Мелешеву следователем 2-го отделения следственного отдела МГБ Коми АССР майором Лапшиным, с санкции военного прокурора войск МВД Коми АССР майора юстиции Минина.

В ночь на 23 февраля за Баевым пришли. Арест и обыск проводили лейтенанты ГБ Мелешев и Бочаров. Понятой присутствовала соседка по дому из кв. 3 Раиса Семеновна Попова.

Из протокола обыска:
«Изъято при обыске: паспорт, профбилет, записная книжка, блокнот, фотографии, заявление о снятии судимости от 23 июня 1945 года, военный билет, справки — 4 штуки. В виду отсутствия принадлежащего задержанному Баеву личного имущества опись имущества не произведена».

* * *

В деле имеется весьма подробная анкета арестованного. В ней Баев не указал свою сестру Татьяну, сына от первого брака Александра и первую жену Татьяну Сергеевну Вельховер (по второму мужу Сызганову).

Над женой и детьми Баева нависла угроза репрессий. Еще с 15 августа 1937 года был издан указ № 0486, согласно которому жены репрессированных могли быть арестованы и осуждены, а дети направлены в спецдетдома, колонии для несовершеннолетних и даже в колонии для взрослых, в зависимости от возраста. Малолетним детям в таком случае нередко меняли фамилию и имя. Указ этот действовал до середины 50-х годов. Так, после ареста и расстрела министра госбезопасности В. Абакумова, его вторая жена Смирнова и их четырехмесячный сын оказались в тюрьме. Ребенку сменили фамилию. Всего репрессиям подвергли более 27 тысяч детей.

После ареста Баев содержался в тюрьме № 1 города Сыктывкара. Начальник тюрьмы — капитан Сельков. Первый допрос Баева 23 февраля 1949 года проводил лейтенант ГБ Мелешев. На вопрос «Вы арестованы за антисоветскую деятельность. Признаете ли Вы в этом себя виновным?». Он ответил: «Виновным себя в этом не признаю, так как я никогда никакой антисоветской деятельности не проводил».

28 февраля 1949 года дело к производству принял майор Лапшин. Допросы Баева в Сыктывкаре даны мною фрагментарно в тех случаях, когда идет зачитывание показаний свидетелей из казанского дела, и имеют место другие повторы, которые уже известны. Все допросы проводятся по ночам, для дополнительного психологического давления на подследственного. Никаких методов физического воздействия не оказывалось. Допрос начат 28 февраля в 23 часа и окончен 1 марта в 3 часа ночи, его продолжительность 4 часа. Все ответы отца сводились к одному утверждению: «Так как я никогда ни в какой к/р организации не состоял, то изобличить меня в этом никто не может».

Следующий допрос состоялся 2 марта 1949 года. Его продолжительность 3 часа 20 минут. Диалог аналогичен допросу от 28 февраля, со ссылками на старые показания Калинина, Медведева, Цинципера и других. Они закончились так. Вопрос: Вы очень не искренни на следствии. Вы и по настоящее время остались убежденным врагом, сторонником правых и проводили антисоветскую работу. С какой целью вы не желаете давать правдивые показания?

Ответ: На следствии я рассказал только правду. Врагом Советской власти я никогда не был и не являюсь в настоящее время. Никакой антисоветской работы я никогда не проводил. Ничего я не скрываю и даю только правдивые показания.

Потом был четвертый допрос, пятый… И всегда особое внимание уделялось В.Н. Слепкову, якобы главному контрреволюционеру.

Баев не был со Слепковым в близких, приятельских отношениях и не вел с ним политических дискуссий по ряду причин, (партийный — беспартийный, профессор — аспирант, и т.п.), но их отношения все же были вполне дружескими и доверительными. Слепков ценил в Баеве остроту ума и независимость суждений. Он рекомендовал его руководителем философского кружка в Институт усовершенствования врачей. Вот что отец рассказал в интервью Т.Ф. Косиновой.

«С Василием Николаевичем Слепковым меня свели следующие обстоятельства. Он руководил семинарами по диалектическому материализму, по методологии биологии для аспирантов-биологов Казани. Там собирались университетские аспиранты, аспиранты Казанского медицинского и Ветеринарного института. В том числе и я. Это продолжалось один год. Потом я с некоторыми из них периодически встречался, так как мы уже углубленно занимались диалектическим материализмом в приложении к медицине, биологии и т.п. Таких нас было человек семь. Мы иногда собирались на собеседования с участием Слепкова. С Василием Николаевичем, помимо семинаров, я встречался таким образом. В здании университета, где находилась кафедра биохимии, размещалась и университетская касса, куда два раза в месяц Василий Николаевич приходил получать свою заработную плату. При этом он часто заходил ко мне на кафедру. Двери были рядом. Встречаясь, мы беседовали о том, о сем. Мне он очень нравился. Это был очень одаренный, талантливый человек». Вот она — террористическая ячейка и ее главарь!

28 марта 1949 года дело направляется на рассмотрение ОС при МГБ СССР. Особое Совещание вынесло Баеву 25 мая 1949 года приговор: «Сослать на поселение». Это означало бессрочную ссылку. 11 июня 1949 года было приказано отправить Баева этапом, под конвоем, в Красноярск.

22 июля 1949 года, в трюме колесного парохода «Мария Ульянова», (бывший «Святитель Николай», на котором в с. Шушенское, в свое время, приехал в свою сибирскую ссылку В.И. Ленин), Баев, вместе с другими ссыльными, отправился в семисоткилометровый путь вниз по Енисею и через трое суток прибыл в с. Ярцево.

Личное дело № 7160 ссыльнопоселенца А.А.Баева (1949–1954 гг.)

Дело начато 18 февраля 1949 года. Судя по дате и хранящимся в деле различным справкам, начато оно в Сыктывкаре, еще до ареста Баева и вынесения приговора, то есть все было предрешено заранее, видимо, в начале декабря 1948 года. В настоящее время (1998 г.) дело хранится в Красноярском архиве МВД (МГБ). Архивный номер СО-41627. Через пять лет (2002 г.), по словам чиновников из МВД, «может быть уничтожено, как не представляющее ценности». В 1953 году в Красноярском крае было 10 276 ссыльных по 58 статье. По другим данным их было более 30 тысяч.

Упоминаемый мною ранее О.В. Волков попал в ссылку в с. Ярцево почти одновременно с А.А. Баевым. Вот как Волков описал путь, который прошел до него А.А. Баев, а также ярцевского районного коменданта МВД (с 1949 по 1954 год) — младшего лейтенанта Николая Ивановича Бочарова. Насколько я помню, он делал «инспекторские» визиты к отцу в Нижне-Шадринскую больницу, и был большим любителем медицинского спирта.

«Сплывали мы по Енисею (из Красноярска) несколько дней, но видеть великую сибирскую реку не пришлось — на палубу нас не выпускали. Подобравшись по низким нарам вплотную к иллюминатору, изогнувшись под нависшим потолком, можно было, прильнув к толстому мутному стеклу, увидеть лишь крохотное пространство воды с воронками и узорами стремительного течения. Было тесно, смрадно и тоскливо… И наконец свершилось: пароход пришвартовался у очередной пристани (Ярцево), и нам скомандовали выходить с вещами… Нас завели в пустые пассажирские помещения пристани и там оставили до утра… Конвоиры подняли этап затемно и, выстроив в последний раз и пересчитав на пустыре против пристани, повели по пустынной улице — унылой и неприветливой. Темные избы, глухие ворота в бревенчатых заплотах, бродячие тощие собаки, досчатые узкие мостки без единой живой души… Против одного из этих слепых домов попросторнее, с вывеской «Комендатура МВД», нас остановили… Не заставила себя ждать и главная персона ожидаемого заключительного действа — местный комендант, которому предстояло поставить подпись под актом приемки нескольких сот ссыльных душ. Это был тщедушный, курносый человечек, облаченный в длинную кавалерийскую шинель до пят, сидевшую на нем подрясником. Выступал он, впрочем, важно, с большим пальцем правой руки, по-генеральски заложенным за борт шинели, и разглядывал нас с начальственным прищуром».

Фотография А.А.Баева
из л/д № 7160

По прибытии в районный центр с. Ярцево, Баев просит региональное Управление МГБ отправить его отбывать ссылку в Норильск. Одновременно он пишет письмо начальнику Норильского комбината.  Из Норильска никакого ответа не последовало, да и жена Баева — Екатерина Владимировна, решительно возражала против возвращения в Норильск. В результате А.А. Баев принял решение остаться в Ярцевском районе. И хотя позже пришло указание начальника Управления МГБ, полковника Ковалева немедленно направить «для дальнейшего отбывания ссылки в г. Норильск ссыльно-поселенца Баева А.А.», ему был дан отказ со следующей мотивировкой: «Вами было предложено этапировать Баева <…> в Норильск. В связи с тем, что Баев с работой и квартирой устроился в Ярцевском районе и вызвал сюда семью, от поездки в Норильск отказался». Каков грамотей!

Река Енисей. По-эвенкийски «Ионэсси» означает — «Большая Вода».
На древнекиргизском «Эне-Сай» — это «Мать-река»

Баев остается отбывать бессрочную ссылку (вместе с женой и двумя детьми) в глухой таежной деревушке (всего 30 дворов) Нижне-Шадрино (теперь пишут Нижнее Шадрино), Ярцевского района, Красноярского края. Основными жителями Нижне-Шадрино были разные категории ссыльных. «Политические», в том числе жены, дети, родители репрессированных. Среди них жена, сын, невестка и внучка командарма Ионы Якира — Ирина (родилась в больнице А.А. Баева в Нижне-Шадрино). Бывшие «кулаки» и члены их семей. Депортированные граждане прибалтийских Республик, немцы Поволжья (семьями), калмыки (семьями). Последние очень быстро вымерли в непривычной, для степных жителей, таежной среде.

Во времена нашей ссылки, по окрестной тайге, на Шадринской (левой) стороне Енисея, еще кочевали эвенки — здешние коренные жители. О них писал в своих енисейских рассказах и О. Волков. Сейчас нет никого, по тайге бродят только их одичавшие олени.

Старожилами Нижне-Шадрино были «чалдоны». По одной из версий — это потомки беглых каторжников. По другой версии, «чалдон» — это «человек с Дона», то есть казак. Казаки пришли в эти края более 400 лет назад, при освоении Сибири.

Другие старожилы Нижне-Шадрино — это «кержаки», сибирские старообрядцы, называемые так по имени реки Керженец в Нижегородской области. С берегов этой реки, в том числе и из города Керженец, старообрядцы бежали, при Петре 1, от религиозных преследований в глухую тайгу Сибири и Дальнего Востока.

Все время ссылки А.А. Баев работает врачом и одновременно заведующим Нижне-Шадринской больницей. В его ведении также находится несколько деревушек и лесозаготовительных пунктов, таких как: Томарово, Назимово, Фомка, Шерчанка, Пит (Новый городок) и другие, разбросанные друг от друга по тайге на десятки километров.

Деревня Нижне-Шадрино. Рисунок А.А. Баева. 1949 г.

Баев был обязан, раз в две недели, отмечать свое удостоверение ссыльнопоселенца в сельсовете. Без такой отметки удостоверение становилось недействительным, со всеми вытекающими из этого последствиями. Кроме того, в Ярцевской Спецкомендатуре МГБ, Баев дает расписку в том, что он предупрежден, что в случае побега из ссылки ему грозит 20 лет каторжных работ, согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР от 26 ноября 1948 года. Расписка была дана Баевым только 18 февраля 1952 года.

* * *

Дело № 7160 бедно материалами, достойными упоминания. Кроме разных справок и расписок оно содержит перехваченное «органами» письмо, которое было написано Е.В. Баевой к А.А. Баеву, в поезде, во время поездки Екатерины Владимировны в Москву в 1950 году. В письме она пишет о своем разговоре с попутчиками (двумя чинами из МГБ), из которого следует, что скоро предстоят перемены во внутренней политике, благодаря которым многие заключенные и ссыльные якобы будут освобождены. Кроме письма в деле есть следующие три документа.

* * *

14 августа 1951 год
Постановление.
Я, комендант Ярцевского РО МГБ мл. лейтенант Бочаров, установил, что ссыльно-поселенец Баев А.А., 1903 г. рождения совершил проступок заключающийся в том, что 29 июля 1951 г. не имея разрешения спецкомендатуры командировал в с. Ярцево ссыльно-поселенку Палло, на что не имел право, выдав последней командировочное удостоверение. В июле месяце 1951 г. отправил без уведомления комендатуры ссыльно-поселенку Бондарчук Л. жившую у него в домработницах.

На основании изложенного и руководствуясь постановлением СНК-СССР за № 35 от 08.01.45 г. Постановил: Ссыльно-поселенца Баева А.А., 1903 года рождения, за совершенный поступок подвергнуть штрафу в административном порядке на сумму 100 рублей. Внести деньги в десятидневный срок.

Штраф был заплачен только 21 января 1952 года.

Слева направо: дом, где жил Баев с семьей, Рядом больница и баня (она же морг)

* * *

Коменданту спецкомендатуры Бочарову Н.И. от зав. Нижне-Шадринской больницей Баева А.А.
Объяснительная записка.

По поводу командировки в с. Ярцево медсестры Палло Л.К., имею сообщить следующее.
Вследствие срочной необходимости в медикаментах (вата, пенецилин, сульфонамиды и пр.) я ее командировал в Ярцево за получением медикаментов. Она выехала поздним вечером 29 июля в Ярцево (на пароход ей удалось сесть утром 30 июля) и 31 июля выбыла из Ярцева на катере обратно. На Фомке она вынуждена была просидеть двое суток за отсутствием транспорта и прибыла в Н-Шадрино 3 августа 1951 г. За отсутствием коменданта в Н-Шадрино я не мог получить разрешение на ее выезд в Ярцево, но обязал Палло явиться для отметки в РО МГБ, что она и сделала. В настоящее время Палло находится на месте, в Н-Шадрино.
7 августа 1951 года.
А. Баев

* * *

Коменданту спецкомендатуры Бочарову Н.И.
от зав. Н-Шадринской больницей Баева А.А.
Объяснительная записка.

Вами потребованы от меня объяснения по поводу, якобы находящейся в побеге, Бондарчук Л. Я могу сообщить о ней только следующее. Она работала в моей семье домработницей с декабря 1950 года по 2 июля 1951 года, когда она по собственному желанию уволилась и выбыла, поскольку мы знаем, на Фомку. 4 августа она приходила на рейд реки Кас и через рабочих, приехавших в Н-Шадрино за хлебом, просила переслать ей оставшуюся у нас и принадлежащую ей кофту. Из этого можно заключить, что она где-то на Фомке. Там она, по слухам, работает так же в домработницах.
7 агуста 1951 года.
А. Баев

Следственное дело № 684 (1937 г.)
(Продолжение. 1954 ãг)

В марте 1953 года умирает И.В. Сталин. Началось освобождение невинно репрессированных людей. 10 октября 1953 года, после долгих колебаний (как бы не было хуже), и уступая настойчивым просьбам В.А. Энгельгардта, А.А. Баев пишет заявление о реабилитации в Президиум Верховного Совета СССР. 18 декабря 1953 года В.А. Энгельгардт, со своей стороны, пишет ходатайство об освобождении Баева на имя председателя Президиума Верховного Совета СССР К.Е. Ворошилова и в марте 1954 года Главному Военному Прокурору СССР.

В ходатайстве о реабилитации в Верховный Совет СССР Баев, касаясь своего поведения на следствии и суде писал, что «…это поведение было продиктовано отнюдь не стремлением к сокрытию действительных фактов, но тем простым обстоятельством, что в условиях 1937 года мне нечего было терять, кроме, скажем, жизни, но и при этом последнем исходе совесть моя оставалась бы чистой — я не наклеветал на себя и на других, что было бы неизбежным в случае признания своих вымышленных следствием преступлений». (См. книгу «Академик А.А. Баев. Очерки, Переписка, Воспоминания». М.: Наука, 1998. С. 481–485.)

Дело Баева 19 декабря 1953 года берут для проверки и возможного пересмотра в Военную Коллегию Верховного Суда. По определению № 4н-09114/54 этим занялась Военная Коллегия Верховного Суда СССР в составе: ВРИО Председателя ВК ВС СССР ген.-майора Суслина, членов Коллегии полковников Сенина и Семика. (Материалы из папки с делом № 684, архивный № 2-2087, центральный архив № 275122.)

Проверка длится 10 месяцев! Только 11 сентября 1954 года помощник Главного военного прокурора заканчивает писать «Заключение» по делу Баева. По иронии судьбы, те, кто ранее карал, теперь занимаются реабилитацией. Так Суслин часто работал в одной «тройке» с Кандыбиным и Ульрихом. Сенин в 1954 году сообщил о посмертной реабилитации И.Э. Бабеля его вдове Г. Пирожковой, исказив при этом дату и причину смерти Бабеля.

Из «Заключения» помощника Главного военного прокурора, майора юстиции Захарова от 11 сентября 1954 года по делу Баева.

«…Из показаний Калинина И.И. и Медведева Ф.П. видно, что в антисоветскую организацию Баева завербовал Слепков В.Н. Однако Слепков не подтвердил показаний Калинина и Медведева. Таким образом, по делу Баева вскрылись новые, не известные суду обстоятельства, свидетельствующие о том, что нет данных для признания Баева виновным в антисоветской деятельности… Комаров, Карепова, Цинципер, в суде от своих показаний отказались. При таком положении их показания на предварительном следствии в отношении Баева так же не могут служить доказательством его вины в антисоветской деятельности. Проверкой дел Калинина и Медведева установлено, что их показания в отношении Баева также нельзя признать доказательством его виновности».

Затем Военная Коллегия Верховного Суда СССР 11 сентября 1954 года вынесла «Определение». Заслушав доклад товарища Сенина и заключение помощника Главного Военного прокурора, майора юстиции Захарова она установила: Баев А.А. был признан виновным в том, что он являлся участником антисоветской террористической организации правых и присутствовал на нелегальных сборищах этой организации, на которых высказывал враждебное отношение к Советской власти. Предлагается приговор ВК ВС СССР и постановление Особого Совещания в отношении Баева А.А. отменить и дело о нем прекратить по следующим основаниям: на предварительном следствии и в суде Баев А.А. не признал себя виновным. В своих жалобах (ходатайства называют — жалобами, молодцы!) Баев так же утверждает, что осужден он неосновательно и просит реабилитировать его. Основанием для обвинений Баева А.А. послужили показания арестованных по другим делам Цинципера Л.И., Комарова С.А., Калинина И.И., Кареповой Ю.П. и Медведева Ф.П. Однако проведенной дополнительной проверкой по делу Баева А.А. установлено, что показания этих лиц нельзя признать доказательством вины Баева А.А. в антисоветской деятельности.Из материалов дела на Комарова, Карепову и Цинципера видно, что все они в суде при рассмотрении их дел от своих показаний, даваемых ими на предварительном следствии отказались. При таком положении их показания на предварительном следствии в отношении Баева А.А. не могут служить доказательством его вины в антисоветской деятельности. Проверкой дел Калинина И.И. и Медведева Ф.П. установлено, что в антисоветскую организацию Баева А.А. завербовал Слепков В.Н. Однако Слепков В.Н. не подтвердил показания Калинина И.И. и Медведева Ф.П.

Таким образом, по делу Баева вскрылись новые, неизвестные суду обстоятельства, свидетельствующие о том, что нет данных для признания Баева А.А. виновным в антисоветской деятельности.

Рассмотрев материалы дела и соглашаясь с доводами, приведенными в заключении Главного военного прокурора, Военная Коллегия ВС СССР

Определила:

 Приговор Военной Коллегии от 19 сентября 1937 года и Постановление Особого Совещания от 25 мая 1949 года в отношении Баева А.А. по вновь открывшимся обстоятельствам отменить, дело за отсутствием состава преступления прекратить."

Этим Определением советская юстиция дала блестящий пример того, как на основании одних и тех же сфабрикованных материалов можно человека посадить, а можно и отпустить, в зависимости от генеральной линии партии на данный исторический период. И еще одна юридическая тонкость. Определение — это далеко не одно и то же, что приговор именем СССР или постановление ОС при МГБ СССР. В случае чего, легко отыграть и назад в зависимости от политической ситуации в стране и «вновь открывшихся обстоятельств». Эти «обстоятельства» висели «дамокловым мечом» над Баевым всю жизнь, так как следственное дело его за № 3314 было приказано «хранить вечно»…

Эпилог

В середине октября отец получил пакет из Главной Военной прокуратуры.

«Главная Военная
Прокуратура СССР
гр. Баеву А.А. 9 октября 1954 год
Красноярского края, Ярцевский р-н, село
Н.-Шадрино.

Определением Военной Коллегии Верховного Суда СССР приговор по Вашему делу и Постановление Особого Совещания при МГБ СССР по вновь открывшимся обстоятельствам отменены и дело о Вас за отсутствием состава преступления прекращено, от ссылки вы освобождаетесь.
Воен. прокурор Отдела ГВП,
майор юстиции Колосов».

Татьяна Баева, одна из первых диссиденток, вышла в числе семерых
на Лобное место Красной площади в 1968 году после вторжения советских войск в Чехословакию.
В 1989 году эмигрировала с мужем Алексеем Викторовичем
Шиповальниковым в США (он, сын священника, закончил
консерваторию). Т.А. Баева участвовала в издании
«Хроник текущих событий»

М.В. Келдыш (в центре), А.А. Баев (справа) в центре
биологических исследований Академии наук СССР, г. Пущино

А.А. Баев с сотрудниками института молекулярной биологии. 1993 г.

А.А. Баев с космонавтом Севастьяновым в Пущинском биологическом
научном центре

Неделя ушла на улаживание дел, связанных с Н-Шадринской больницей и на лихорадочные сборы в дорогу. 22 октября 1954 года, перед самым закрытием навигации и ледоставом, когда по Енисею уже вовсю шла ледяная «шуга», А.А. Баев вместе с женой и двумя детьми покинул место ссылки. С момента первого ареста прошло семнадцать лет, пять месяцев и двадцать шесть дней.

Старший сын Александра Александровича Баева
с внуком Сашей

* * *

Касаясь репрессий в отношении советских ученых, Марк Поповский в книге «Управляемая наука», (Лондон, 1978. С. 29), писал: «…великий террор всей тяжестью своей обрушился на новое поколение, на тех, кто сложился как ученый в советское время. У молодых никакого конфликта с большевиками не было, многие из них вступили в партию, и вообще генерация эта в целом отличалась искренним политическим и научным энтузиазмом. Но жернова государственной мельницы перемололи и их. В тюрьмах, лагерях и «шарашках» побывали тысячи деятелей науки. Многие годы провели в тюрьмах биофизик Чижевский, тангутовед Невский (через пятнадцать лет после смерти в лагере получил Ленинскую премию), эпидемиолог Здродовский, самолетостроитель Туполев, физик Ландау, ракетостроитель Королев, биологи Крепс и Баев, медик Парин. Те из них, кто вернулись, создали эпоху в своей области науки. Но сколько же их вернулось?..».

Сам А.А. Баев, вспоминая, много лет спустя, этот период своей жизни, писал: «Странным образом у меня не было и нет обиды за все, что случилось со мной и стоило 17 лет жизни, самой активной и деятельной. Есть только сожаление, что я не мог сделать для науки все то, что мог бы по своим склонностям».

А.А. Баев с учениками, Константином Георгиевичем Скрябиным
(слева) и Михаилом Петровичем Кирпичниковым (справа). 1993 г.
10 января 1994 года — А.А. Баеву исполнилось 90 лет.
Снимок сделан за месяц до 90-летия

А.А. Баев и Андрей Дарьевич Мирзабеков. 1993 г.

Хочу закончить документальное свидетельство о репрессиях без вины виноватого отца красноречивым письмом, которое написала Евгения Семеновна Слепкова (Брейтман) А.А. Баеву о генетике В.Н. Слепкове, чья судьба сложилась тоже драматически.

08.05.89 г.
Уважаемый Александр Александрович!

Я очень болела, лежала и не могла выполнить своего обещания — прислать биографию Васи. Сейчас мне перепечатали, и я посылаю Вам и биографию и воспоминания (краткие) мои о Васе.

Сделала это по просьбе Казанского музея истории при КГУ. Не удивляйтесь, что там есть немного и обо мне. Я училась в КГУ и меня просили написать и о себе и семье моей. Я сделала это очень коротко. Говорить о таком человеке как Вася, можно много, а писать трудно. Я принималась за воспоминания много раз и … рвала. А потом, вдруг, села и написала, видно выболело все внутри и я все писала, писала в мыслях своих. А написала, верно, 3-ю часть того, что вспоминалось, да и всегда вспоминается, но внутри меня.

Я откровенно пишу Вам это. Вам, огромное спасибо за все! За Ваш добрый звонок, за Вашу речь о нем, такую добрую, такую справедливую, честную. И то что Вы мне рассказали о своей последней встрече с ним… Вообщем, спасибо огромное за все, что помогает мне сейчас в думах о нем. Знаете, когда Вы сказали: «Я ученик Василия Николаевича, я учился в его семинаре…». Вы знаете, вначале у меня затряслись руки и ноги, так как после «исповеди» Жени Гинзбург, я не знала, что скажите Вы дальше. А потом, я встала, вернее вскочила, когда Вы согласились встретиться со мной. Я так любила Васю! Нет слов сколько я выстрадала за него и как я старалась украсить, облегчить его сложную, трудную жизнь.

А начиналось все ведь так светло. Да и потом, все же, было много светлого. Еще раз спасибо Вам! Этот вечер в клубе им. Курчатова я никогда не забуду. Живите долго! И пусть в вашем доме все будет хорошо.

Здоровья Вам и жене вашей.
Евгения Слепкова.

Р.S. 1) Если Вы что-то напишете для музея о Василии Николаевиче, то очень Вас прошу напечатать экземпляр и для меня. Очень жаль, что там не записывались выступления. Я думала, что запись будет, это большое упущение.

2) И еще: приходил ко мне дважды Саша Вайсберг от И.А. Захарова (Институт общей генетики РАН, Москва) и я дала им 1 экземпляр биографии Васи и карточки. Хотят написать в «Науку и жизнь» так сказали. И.А. звонил мне. И третье — в те годы, семья дружила с Аголом и с Дубининым. Дубинин Н.П. даже приезжал к нам в ссылку. Теперь слышу о нем плохое, но был он тогда очень хорошим человеком и мы его тогда любили. Теперь, с тех пор, не встречались и я не знаю его сейчас. Но раньше он делал много хорошего для меня и для Васи, рискуя многим. Захотелось Вам и об этом написать.

Не сердитесь за беспокойство. Очень хотелось бы весной? летом? встретиться с Вами.
Евг. Семеновна.

* * *

«И ототрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже: ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло». Апостол Иоанн. Откровение 21.

---

 На оглавление "О времени, о Норильске, о себе..."