Владимир Федорович Веревкин — выпускник норильской школы № 1 1954 года. В настоящее время заведующий кафедрой «Электрооборудование судов» Морского государственного университета имени адмирала Г.И. Невельского (Владивосток), профессор, доктор технических наук, доктор транспорта, академик Российской академии транспорта, академик Международной академии экологии и безопасности жизнедеятельности, действительный член Британского института морских инженеров, ученых и технологов, отличник высшей школы СССР, почетный работник Морского флота СССР, заслуженный работник высшей школы Российской Федерации, действительный член Русского географического общества, член морского собрания города Владивостока, член Профессорского клуба ЮНЕСКО Владивостока

Моим родителям
Харитине Яковлевне Веревкиной
и Федору Павловичу Веревкину
посвящается

Небольшое предисловие

Я продолжаю жизнеописание семьи Веревкиных, начатое в книге одиннадцатой издания «О времени, о Норильске, о себе…». Перенестись в 1950-е годы помогают обычные для того времени справки, без которых человек не имел права выехать из Норильска, а вернуться обратно было нельзя без документа, удостоверяющего, где вы были и с какого по какое число. Ранее я писал, что в Заполярье мама часто болела и ей было необходимо серьезное лечение. В 1949 году она двадцать дней пролежала в больнице и пробыла на бюллетене почти три месяца.

На курорт тогда попасть было довольно сложно, для этого мама обратилась с просьбой к начальнику Норильского комбината В.С. Звереву. Путевку ей выделили, и она ездила лечиться в Кисловодск. Чтобы купить билет на самолет, нужно было иметь отпускное удостоверение или какое-либо официальное письмо с места работы. На обратной стороне отпускного удостоверения позже было написано: «Пробыла в доме отдыха с 3/VII по 26/VII. Нач. Дома отд. Лебедев». А авиабилет она получила, только предъявив просьбу директора школы № 1 О.М. Луговой о выделении маме билета на самолет.

Я уже описал жизнь нашей семьи и работу мамы в Норильске, теперь хочу, насколько возможно, подробнее описать папину жизнь. В семейном архиве сохранились документы, письма и воспоминания о нем.

Документы, удостоверяющие жесткий режим закрытого города на Таймыре

Папа в Норильске

В новой гражданской жизни папа освоил профессии горного и железнодорожного мастера. Его трудовой путь уже не заключенного, но уже вольнонаемного (но пока без права выезда из Норильска) после досрочного освобождения можно проследить по записям в трудовой книжке, которую мы сохранили в семейном архиве.

Трудовая книжка отцу была выдана 18 августа 1951 года. В графе «профессия» было записано: «Горный мастер», хотя у него была и вторая гражданская профессия — железнодорожный мастер.

Как следует из последней записи, перед уходом на гражданскую пенсию папа занимал должность заместителя начальника карьера «Медвежий ручей». По трудовой книжке стаж отца на Норильском комбинате исчисляется с 25 июля 1946 года, а из отцовских писем следует, что в Норильск он попал в 1939 году. Стаж стали исчислять только после его освобождения из лагерей.

Трудовая книжка Ф.П. Веревкина

Отец не любил рассказывать нам, детям, об аресте, о лагерной жизни. Но иногда он говорил кое-что, но не делая упор на пережитых ужасах. Драматичные подробности мне пришлось узнать не от него, а от старших родственников, от его товарищей по Норильску. Сохранилась выдержка из обращения отца к председателю Президиума Верховного совета СССР в 1953 году (сохранился черновик этого обращения, написанный мамой, так как у отца с годами почерк стал не очень разборчивым).

«Я был арестован 4 октября 1937 года в городе Владивостоке. Работал в штабе 39-й стрелковой дивизии в звании майора…, членом ВКП(б) был с июля 1921 года. Мне предъявили обвинение в контрреволюционной агитации среди командного состава, когда я находился на курсах в городе Хабаровске в мае 1937 года. Суть дела состояла в том, что на политических занятиях я не согласился с выводами комиссара курсов Лось по вопросу государства при коммунизме в условиях капиталистического окружения.

Следствие по моему делу было закончено в начале февраля 1938 года. С делом я был ознакомлен и подписал его, ожидая суда. Виновным себя в проведении контрреволюционной деятельности я не признавал, так как не проводил ее, а только высказал свое мнение на политзанятии. В феврале 1938 года был опубликован ответ И.В. Сталина на письмо т.Иванова.

Это подтвердило правильность моей точки зрения. Я ожидал освобождения, но 25 апреля 1938 года следователь особого отдела 39 Тихоокеанской дивизии Фельдшеров, который вел мое дело, предъявил мне новое обвинение, мотивируя тем, что если я проводил контрреволюционную агитацию, то и вредил в частях дивизии. Тут же зачитал заранее написанный протокол и предложил подписать… Я протокол отказался подписать, несмотря ни на какие меры, применявшиеся ко мне следователем Фельдшеровым (Один раз, со слов отца, после жестоких мер физического воздействия, отец схватил табуретку и заявил, что если следователь еще раз тронет его, то он прибьет его. После этого к отцу следователь использовал другие «методы».)

25 июля 1938 года меня снова вызвали на допрос и предъявили новое обвинение в том, что я состоял членом военно-фашистской организации в частях дивизии. Я отрицал это обвинение. Вызвали на очную ставку сослуживца по дивизии майора Луху О.М., который тоже был арестован и якобы показал на допросе, что имел задание от командира и комиссара дивизии Фирсова завербовать меня в военно-фашистский заговор, и я якобы дал ему согласие. При этом Луха подчеркнул, что вредительских заданий я никаких не выполнял. Так был составлен протокол очной ставки. Предъявленное обвинение и показания свидетеля Лухи я считал выдумкой. Следствие на этом было закончено. С содержанием дела меня не знакомили, и я его не подписывал.

27 августа 1938 года мне вручили заключительное обвинение, в котором я обвинялся в измене Родине и вредительстве в частях дивизии. Свидетелями значились Луха, Ипатов, которого я не видел с сентября 1937 года с момента его ареста, и Федоров, которого я никогда не знал и не знаком был до ареста, а перед судом мы с ним оказались в одной камере. На мой вопрос о том, что он обо мне знает, Федоров ответил, что он меня не знает, а показания дал по принуждению следователя Фельдшерова.

27 августа 1938 года меня судила выездная сессия военной коллегии Верховного суда. Суд проходил при закрытых дверях. На суде я был ровно одну минуту. Мне было задано только два вопроса: 1-й вопрос: «Обвинительное заключение получил?»

Ответ: «Получил».

2-й вопрос: «Виновным себя признаешь?»

Ответ: «Не признаю».

Председатель суда заявил, что суду все ясно, и меня вывели из зала суда, а через три часа меня привели снова в зал суда и зачитали приговор. Я получил 10 лет строгой тюремной изоляции и 5 лет поражения в правах с конфискацией личного имущества (статья 58.10).

Наказание я отбыл полностью за несовершенное преступление. Получил паспорт с 39 статьей паспортного режима, а 5 мая 1951 года его у меня отобрали и приписали к поселку Норильск Красноярского края на неизвестный срок. Работаю в горнорудном предприятии…

Жена моя является преподавателем средней школы… Старшая дочь работает преподавателем средней школы в городе Владивостоке. Вторая дочь учится на 4-м курсе Новосибирского сельскохозяйственного института. Там же учится на первом курсе и сын. Второй сын учится в 9 классе Норильской средней школы № 1. Младшему сыну пять лет. Старшие четверо детей являются комсомольцами.

И всем им я являюсь препятствием стать полноправными членами нашего советского общества. Везде их упрекают в том, что они имеют преступного отца, но я не виновен. Работал в заключении честно и добросовестно, за что имел скидку на 1 год и шесть месяцев. Получил грамоту лучшего производственника в своей профессии по Норильскому комбинату.

С момента суда и до 1945 года мною написано и послано в высшие органы нашей власти 16 заявлений, но ответ я получил только один в 1941 году, в котором сообщалось, что моя виновность подтверждается свидетельскими показаниями, а посему мое дело пересмотру не подлежит.

Сообщаю, что показания свидетеля Игнатова я не знаю, так как мне его никогда не зачитывали, а свидетель Федоров сообщил мне в тюрьме, что показания дал по принуждению следователя. Сообщение Лухи на очной ставке явилось ложью. Луха показывал, что в начале 1935 года получил задание от командира дивизии Фирсова завербовать меня в заговор, и я якобы дал согласие летом 1935 года вступить в военно-фашистскую организацию. В моем послужном списке значилось, что я прибыл на службу в 39 Тихоокеанскую стрелковую дивизию только 19 сентября 1935 года. Как же Луха мог завербовать меня до прибытия в дивизию?

Из писем, полученных мной в 1940 году, я узнал, что Луха освобожден из-под ареста по неизвестным причинам еще в 1940 году. Я прошу пересмотреть мое дело и снять с меня незаслуженно приписываемое мне пятно контрреволюционера.

Я прошу также предоставить мне возможность и моей семье выехать из Заполярья, где я живу с 1939 года, а семья моя с 1947 года. Я имею возраст 55 лет и по состоянию здоровья нуждаюсь в лечении. Жена моя имеет тяжелое заболевание сердца и нервной системы. У нас есть еще сын пяти лет, которого мы хотим воспитать и вырастить достойным человеком нашей страны».

Добавлю к этому, что практически все командование 39-й Тихоокеанской дивизии было репрессировано, многие, в том числе командир дивизии Фирсов, были расстреляны. Вот что писала Вера Филимонова в газете «Беспредел» под рубрикой «Память» в феврале 1997 года во Владивостоке: «В камерах неделями не выключали электрический свет, отбивали пальцы дверью, по 10 дней держали в «стакане» (пытка, при которой чудовищно отекали ноги, так как «стакан» — это очень узкая камера, в которой можно было только стоять). Заключенный Веревкин объявлял голодовку, а однажды, выведенный из себя, не сдержался и, схватив табуретку, бросился на следователя».

Папа до конца жизни мучился болезнью ног, полученной в «стакане». Из уссурийской тюрьмы папу перевели в Мариинскую тюрьму в Красноярском крае, где его держали до отправки на север. Папа рассказывал, что в Мариинской тюрьме в летнюю жару в камерах было очень душно, но форточки не открывали, так как тогдашний секретарь ЦК ВЛКСМ Косарев заявлял, что «эти враги советского народа не должны дышать нашим воздухом». Вскоре и сам Косарев был арестован, но у заключенных к нему особого сочувствия не было. О том, как папу везли в Норильск, из-за действовавшей тогда цензуры он не мог писать ничего негативного. Мы старались представить это, когда пять дней плыли к нему по Енисею на теплоходе «Серго Орджоникидзе», мы своими глазами видели условия перевозки заключенных, но это было на теплоходе, а отца-то везли на барже значительно дольше. Нередко тогда баржи вместе с заключенными тонули. Так погиб дед моей жены П.И. Кулеш где-то возле Соловков.

Федор Павлович Веревкин
в Норильске. Пятидесятые годы.
На нем гимнастерка, которую
мама сохранила после его ареста
и привезла в Норильск

В молодости до призыва еще в царскую армию отец работал укладчиком путей на строительстве Алтайской железной дороги, вероятно поэтому в Норильском лагере его вначале определили на строительство железной дороги Дудинка-Норильск. Чтобы не болеть цынгой, все заключенные пили хвойный квас — настой из еловых веток, бочка с которым стояла у входа в барак. Однако, несмотря на это, у отца, когда мы встретились в Норильске, половины зубов не было. Несколько раз он был на волосок от смерти. Однажды он шел вдоль железнодорожных путей по снежному коридору, о чем-то задумался и не услышал предупредительных гудков паровоза, а когда услышал, то мгновенно, не оборачиваясь, буквально влип в снежную стену. Еще секунда, и он бы погиб. Второй случай был в лагерной бане. Заключенные делились на врагов народа (политических) и «друзей народа» (уголовников). Когда отец зашел помыться, то увидел, что все краны открыты, и из них напрасно льется вода. Отец закрыл краны и начал мыться, но тут к нему подошел какой-то зэк и приказал открыть краны. Отец ему возразил, что, мол, это не по-хозяйски, на что, заругавшись, зэк направил ему пальцы в глаза. Отец отбил пальцы от лица. Зэк разозлился и кинул в отца деревянной шайкой. Отец поймал ее и бросил обратно. Они перебрасывались шайкой, пока зэк не поскользнулся и не упал, а шайка оказалась в руках у отца. Отец поднял шайку над головой зэка, но чтобы за убийство ему еще не добавили срок, отбросил шайку в сторону и, одевшись, ушел. Зэк пообещал, что ему больше не жить. Как позже выяснилось, это был известный в Норильске уголовник по кличке Цынга. Койка отца была недалеко от входа в барак. Друзья предлагали отцу перебраться подальше от входа, но отец отказался, хотя чувство тревоги не покидало его. Дело кончилось тем, что Цынгу вскоре убили свои же…

Отца, уже работавшего вольнонаемным, поставили бригадиром на укладке путей. Контингент в бригаде был почти весь из уголовников. Особенно матерые принципиально не желали работать. Один такой набросился на отца с киркой, а другие зэки при этом смотрели, что из этого получится. Отец сам справился с нападавшим, уложил его на снег, после чего все стали слушаться бригадира. Почему, когда отцу пришлось вступать в единоборство с другими зэками, остальные не вмешивались? Оказывается, в воровской среде существовало правило: если конфликт затеял главарь, остальные при этом только наблюдают за дракой. Делом чести для главаря было выиграть поединок без помощи остальной уголовной братии. Судя по тому, что отец выжил, он побеждал.

Лагерные власти часто использовали уголовников-блатняков («друзей народа») для давления на политических, чтобы окончательно их унизить и подавить физически и морально. Но именно политические заключенные (враги народа) своим тяжелейшим трудом (так как они надеялись на досрочное освобождение), своими жизнями создали такое северное чудо как Норильск.

Политические были интеллектуальной элитой страны, волею тирана и его приспешников обреченной на каторжный труд. Основной инженерно-технический состав (ИТР) в Норильске составляли осужденные по политическим статьям, а по бытовым (опоздания на работу, «пять колосков» и т.п.), были основной рабочей силой. По сути это тоже политические з/к. Я неоднократно слышал выражение «Горный лагерь». Сначала я думал, что это имеется в виду лагерь в горах, но папа расшифровал эти слова по-другому: ГОРный лагерь — это государственный особорежимный лагерь. От отца я слышал также, что самые страшные лагеря были на Кайеркане и Каларгоне.

На работе отца ценили, и когда в 1948 году началась новая волна репрессий по отношению к уже освободившимся из заключения, за него вступился заместитель главного инженера Норильского комбината по горным работам Игнат Васильевич Усевич, поэтому папу из Норильска не выслали еще подальше, хотя, как стало позже известно, папу в 1951 году осудили еще раз и сослали (должны были сослать) на поселение, но благодаря защите И.В. Усевича, он остался в Норильске. Привожу отзыв И.В. Усевича о работе отца: «Федор Павлович Веревкин работал в системе Норильского горно-металлургического комбината с 1940 года по 1955 год на руководящей технической работе по строительству и эксплоатации железнодорожных путей на рудниках открытых работ. За этот пятнадцатилетний период работы он показал себя истинно советским патриотом, посвятившим всю свою трудовую жизнь интересам порученного ему дела и честному служению Родине».

Смелая характеристика по тем временам! В высшей степени положительную характеристику Ф.П. Веревкину подписал и треугольник рудника «Медвежий ручей»: «За этот период он показал себя честным, инициативным организатором трудоемких путейских и горных работ в трудных условиях горного района Заполярья.

За время работ на рудниках открытых работ ВЕРЕВКИН Ф.П. имел благодарности и премии за хорошие показатели в работе. Всю свою деятельность Ф.П. Веревкин проводил в контакте с общественными организациями предприятия».

Отец рассказывал такой анекдотический случай: однажды на открытом партийном собрании рудника, на котором обсуждались производственные вопросы, отца выдвинули в председатели собрания. Он поблагодарил, но заметил, что председателем быть не может, так как он исключен из партии. Отец вставал очень рано. В любую погоду шел на сборный пункт, откуда «черный воронок», слегка утепленный, увозил всех на «Медвежку», так сокращенно называли рудник «Медвежий Ручей». На нем шофер установил очень громкий сигнал (наверное снял с тепловоза), поэтому мы даже дома слышали, что «транспорт» прибыл. Возвращался отец поздно вечером очень уставшим, после ужина ложился отдыхать. В определенные дни отец как ссыльный поселенец являлся в комендатуру на отметку, но об этом знала только мама. В редкие воскресные дни, когда у него не было дежурства на руднике, он отдыхал.

Иногда по воскресеньям папа с мамой, а позднее с Алешей, ходили в гости к Кублицким или к Мартьяновым. Или они приходили к нам. С Д. Мартьяновым папа сидел в лагере и после освобождения они поддерживали хорошие отношения, хотя Мартьянов был значительно моложе папы. Об отношениях с Кублицкими следует рассказать особо. Как-то папа в городском автобусе заметил, что на него внимательно смотрит один человек. На конечной остановке на Октябрьской площади все вышли из автобуса, а мужчина подошел к нему и спросил: «Майор Веревкин?», на что папа ответил тоже вопросом: «Полковник Кублицкий?». После чего они обменялись крепким рукопожатием и стали расспрашивать друг друга о путях, приведших их в Норильск.

Перед арестом отец служил в штабе 39-й стрелковой Тихоокеанской дивизии во Владивостоке в чине майора, а Владимир Амвросиевич Кублицкий в этой же дивизии был начальником артиллерии дивизии и имел звание полковника. Все командование дивизии было репрессировано. Кублицкому повезло, ему дали всего десять лет и отправили на Колыму. Какое-то время провела в тюрьме и его жена Надежда Степановна, а где в это время была их дочь Неля (ровесница нашей Зои, они учились в одной школе), я не знаю. После десятилетнего срока заключения на Колыме, Кублицкого опять осудили, как многих других, и отправили на бессрочное поселение в Норильск, куда к нему приехала жена, а дочь где-то училась в педагогическом вузе.

От В.А. Кублицкого я впервые услышал о Сталине непривычное для того времени мнение. Как-то я о чем-то спросил Владимира Амвросиевича, мол, почему и за что мы находимся в Норильске, а он ответил: «Это все усатый в Москве натворил». Для меня такое высказывание о Сталине было тогда шоком. Нам-то внушали, что «отец народов» непогрешим, а если что-то делается не так, то в этом виноваты какие-то другие враги, а Сталин — святой.

После реабилитации Кублицкие сначала выехали в Сталино (Донецк), там у них побывал наш Борис, а потом они переехали в Кишинев, где я у них побывал два раза, так как по роду своей работы мне приходилось бывать в Одессе, а там до Кишинева рукой подать.

В.А. Кублицкий мне много рассказывал о Норильске. Когда наш папа умер, я сделал к его памятнику рисунок. Он настолько понравился Владимиру Амвросиевичу, что он завещал и ему изготовить такой же надгробный памятник. В.А. Кублицкий ушел из жизни в 1967 году, раньше Надежды Степановны, и сейчас в Кишиневе живет его дочь с внучкой.

Надежда Степановна и Владимир Амвросиевич Кублицкие.
После реабилитации Владимиру Амвросиевичу вернули воинское звание
с правом ношения формы и наградили орденом Ленина

Как-то Кублицкий пришел к нам с несколькими мужчинами. Они с родителями о чем-то так оживленно беседовали, что я прислушался к их разговорам. Высокий, худощавый и седой с военной выправкой человек оказался генералом. Звали его Николай Иванович, он до ареста был военным атташе в Канаде. Посадили его за то, что из посольства перебежал к американцам его подчиненный офицер-шифровальщик. Знаю, что после окончания срока заключения Николаю Ивановичу разрешили вернуться в Москву. Странно, но его официально не лишили ни звания, ни наград, и в 1952–1953 годах все ему вернули.

Второй мужчина средних лет оказался бывшим торговым моряком, за что его упекли в Норильск, не знаю. Он мне рассказал, что неоднократно бывал в Америке, называл порты, которые он посещал (Нью-Орлеан, Сан-Франциско и др.). От этих названий и от присутствия человека, который там побывал, у меня захватывало дух. Мне казалось тогда невероятным, что наши люди могут там бывать, и я удивлялся, как этот человек еще находится на свободе (если жизнь на поселении в Норильске для моряка считать свободой). Я не предполагал тогда, что пройдет каких-то десять лет, и я побываю во всех океанах и многих морях, буду ходить по улицам самых известных городов мира. Но все это будет потом…

Папа несколько раз брал меня во время каникул на работу, так что я знаю, что такое путеукладчик, рихтовочная машина, как она работает, почему опасно работать подвижному составу на железнодорожных путях, проложенных на рудничных отвалах. Техника на рудниках была почти вся американская. Помню, что узкоколейные паровозики называли «Германами» и «Тамарками», а ширококолейные «Еленами». Как-то я приехал к отцу на рудник. Он был занят, и меня провел по территории Эммануил Аронович Левин. До ареста он работал в Донбассе чуть ли не начальником шахты. Его жена, дочь Алла и сын Юра жили недалеко от нас. Я учился в одном классе с  Юрой, мы дружили. Когда мы с Левиным ходили по руднику, прозвучал сигнал о начале взрывных работ. Помню, как мы спрятались в ковше экскаватора (около четырех кубометров объема), причем стояли здесь почти не сгибаясь, а Левин был довольно крупный мужик. В Норильске мы часто пробовали американский белый и почти безвкусный жир «лярд», сухой томатный суп Липтона в больших жестяных банках, американскую тушенку, а иногда нам перепадал и шоколад в круглых картонных коробочках. Пока была карточная система, в магазинах особенно купить было нечего, но на полках продуктовых магазинов всегда были консервы «Chatka» из крабов, которые норильчане почти не покупали. Для нас, дальневосточников, крабы были деликатесом, своеобразным приветом из далекого Приморья. Мама часто посылала меня купить баночку крабов. Продавщица спрашивала меня: «И что в этих пауках вы находите вкусного?».

У этого водоема, оставшегося после работы экскаватора, я и мои друзья проводили много времени.
Вдали видна одна из труб медного завода, а сбоку верхушки мачт высоковольтной линии

Школьные годы норильские

В сентябре 1947 года когда наша семья прибыла в Норильск, я стал учеником 4-го класса школы № 1. До этого я учился в селах Осиновка, Михайловка Приморского края. За свою десятилетнюю жизнь я только по разу был во Владивостоке и Уссурийске (тогда Ворошилове-Уссурийском). Я, деревенский мальчишка, был удивлен домами, условиями быта и самим Норильском.

Первой учительницей в 4-м классе была Мария Ефимовна Новак, спокойная и добрая. Правда, я один раз возразил, когда она сказала, что река Лена вытекает из озера Байкал. На карте истоки Лены так близко подходят к Байкалу, что можно было ошибиться при незнании точных сведений. Я высказался без всяких задних мыслей, учительница мне ничего не сказала, а дома мама порекомендовала мне замечания учителю на уроке не делать. Коллектив класса мне понравился, правда, меня первое время за японскую шапку дразнили самураем, но после новой шапки все как-то успокоилось. Когда мы стали учить английский язык, я придумал себе кличку — Ропс. По-английски rope — веревка, ну а Rope’s — соответственно Веревкин. Эта кличка сопровождала меня и после школы. Девчонки называли меня — Ропсик.

До школы добираться было довольно сложно. Сначала мы шли пешком от балка на территории лагеря, где мы жили, до места остановки поезда с открытыми вагонами. Мы с братом Борисом и мама с сестрой Леной забирались в думпкар и так ехали до места, откуда начинался удобный спуск с горы. Подъемник тогда почему-то временно не работал. Уже был снег, вниз с горы приходилось спускаться на чем придется. Внизу нужно было сесть на воронок, который довозил нас до Нулевого пикета. Оттуда на городском автобусе, в то время не более комфортабельном, чем воронок, мы ехали до Cоцгорода, где тогда располагалась школа № 1. Нам повезло, довольно быстро маме выделили комнату в трехкомнатной коммунальной квартире в двухэтажном доме в самом конце улицы Севастопольской. Дальше нашего дома была, кажется, железная дорога, а за ней виднелись огороды и теплицы Иевского (по имени тогдашнего директора совхоза). И все равно путь от дома до школы и обратно был для нас довольно неприятным, особенно в холодное время. Мы с Борисом ухитрялись в пургу лицо обертывать газетой, в ней продырявливали дырки для глаз, а поверх газеты надевали шапку, крепко завязав тесемки шапкиных ушей. И так мы шли сквозь пургу.

Мы с Борисом акклиматизировались довольно быстро, вскоре нам папа принес лыжи и санки (по-моему, их папе на руднике сделали зэки), и мы, несмотря на любые морозы и пургу, катались в собственное удовольствие. 23 февраля в школе был костюмированный утренник, к нему папа привез с рудника макет пулемета «максим» — как настоящий, только из дерева и с деревянной трещоткой, имитировавшей пулеметные очереди.

От первого года учебы в Норильске остались в памяти несколько событий. Первое — пушкинский бал. Довольно удачно во многих местах школы были развешаны вырезанные из бумаги силуэты по мотивам пушкинских рисунков, а на окне вывели «заветный вензель О да Е». Школьники декламировали пушкинские стихи, разыгрывали сценки.

Второй случай. Я возвращался пешком из школы домой и шел с товарищем не по обочине дороги, а по целине метров пять правее. Снег в Норильске так быстро затвердевал, что по сугробам можно было ходить как по дороге. Вдруг я почувствовал, что меня что-то толкнуло, я упал в снег, что-то придавило ноги и отпустило. Когда я «очухался», то увидел на снегу след от автомашины, который проходил прямо через вмятину в снегу, где были мои ноги. Получается, что машина проехала по моим ногам, но так как ноги были вдавлены в снег, то особой травмы не произошло. Боль я почувствовал позже, когда пошел домой. Мой товарищ, который шел ближе к дороге, вообще не пострадал. Впереди шли девчонки из нашего класса, они видели, что со мной что-то произошло и на другой день в школе сообщили, что меня машина задавила.

Домой я дошел своим ходом. Все ужинали. Я увидел всех и заревел: «Вы тут сидите, а меня машина задавила!». На другой день меня сводили к хирургу. Рентген никаких повреждений кости на правой ноге не выявил, только было утолщение хрящевой части, которое сохранилось на долгие годы. Через день я пошел в школу. Помню, как учительница Полина Андриановна Тимофеева, увидев меня, чуть не свалилась со ступенек лестницы от удивления: ведь меня задавило машиной.

А мы с папой сходили на то злополучное место. След от колес грузовой машины делал большой крюк от трассы. Трудно представить, что шофер случайно отклонился от трассы, значит, мне повезло, что я остался практически невредимым.

С 4-го и по 10-й класс в конце учебного года мы сдавали экзамены. Таким образом, я в школе сдал не менее тридцати экзаменов. Все ученики ходили в форме. Младшеклассники носили форму серого цвета, а старшеклассники — черного с блестящими пуговицами. У девочек были коричневые платья с черными фартуками. По праздникам они надевали белые фартуки. Качество и стоимость материала для формы зависели от состоятельности родителей. Малообеспеченным ученикам форма выдавалась бесплатно. В то время обучение в школах и в вузах было платным, суммы были незначительными, скорее, символическими, но в Норильске за все платил комбинат.

Володя Веревкин, 5-й класс

После завершения учебного года многие школьники получили путевки в пионерский лагерь «Таежный», такую путевку за очень малую плату родители купили и мне, а сестра Лена поехала в лагерь пионервожатой.

Пионерский лагерь «Таежный» располагался на берегу Енисея. Сначала нас на поезде довезли до Дудинки, где мы пересели на теплоход «Иосиф Сталин», который нас довез до Атаманово. Мы жили в сосновом бору. Отряды располагались в деревянных бараках по дуге вокруг центральной площадки, на которой мы строились на подъем и опускание флага. В центре стояла столовая, в которой кормили довольно хорошо.

Плавание на теплоходе вверх по реке длилось не менее пяти-шести суток.
В трюмах теплохода строили двухэтажные нары, на которых мы размещались с приличным постельным бельем.
В этих же трюмах возили и заключенных. Я это видел своими глазами, когда мы плыли к папе, только условия
 у них были совершенно другие. А для пионеров на судне даже проводили экскурсии

У моей сестры Лены, пионервожатой, в подчинении был отряд детей моего возраста. Потому и меня потом перевели в ее отряд. В Норильске жили две сестры Оскирко: Валя и Нина. Их отец был из репрессированных, работал ветеринаром. Мать у девочек умерла, когда отец был в тюрьме, и сестер воспитывала тетка. Отец сумел как-то забрать их в Норильск.

Наша столовая

Сестра Лена (справа) со своей помощницей Валей Оскирко

На берегу Енисея сделали специальные деревянные решетчатые купальни. В них купались дети маленького возраста. Для старших буйками отгородили часть берега. В Енисее очень сильное течение и довольно холодная вода. Против течения плыть было практически невозможно. Несмотря на все это, нас из воды приходилось выгонять буквально насильно. А взрослые, например, наша Лена, даже переплывали Енисей. Сейчас она об этом вспоминает с ужасом. Из-за сильного течения желающим переплыть Енисей приходилось заходить вверх по течению несколько километров, тогда их течение выносило на противоположный берег примерно напротив лагеря. Для возвращения нужно было проделать ту же процедуру. В последующие годы Енисей неоднократно переплывал старший брат Борис, когда бывал в «Таежном». Я на такой шаг не решался.

Пионерский отряд шагает со своим флагом и горном. Впереди отряда — пионервожатый Слава Банашкевич

Моя сестра Елена во время военной игры. Китель
и пилотку вожатым выдавали, а погоны они делали
сами. На обороте Лена написала: «Чин и сама не знаю
какой». 20 июля 1948 г.

Жизнь в пионерском лагере была довольно насыщенной: постоянно устраивались спортивные соревнования, военные игры, концерты. В «Таежном» произошел интересный случай. В Норильске с Леной познакомился парень по фамилии Раевский. Летом он был в Красноярске и узнал, что Лена находится в лагере, но денег на катер, чтобы добраться до места, у него не было. Тогда он соорудил из плавника плот и на нем сплавился от Красноярска до «Таежного», это более ста километров. Лагерь мне запомнился и тем, что помощник вожатого Володя Макаров, по вечерам читал нам «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка». Мы возвращались в Норильск посвежевшими, загоревшими, изъеденными мошкой, которой в «Таежном» было несметное количество. Родителям привозили кедровые орехи, шишки, овощи — у кого были деньги.

Такой Енисей в районе села Атаманово

На Енисее часто встречались длиннющие плоты, которые плыли по
течению. На них жили плотогоны, видны были лодки, сохнущее белье…

По этой дороге за лагерем мы убегали на берег Енисея, где у нас было
укромное место, где мы вели долгие беседы «о жизни», кое-кто курил
папироски

Я в подвешенном состоянии на дереве

На березе сидят слева направо: Олег Попов, Володя Веревкин
и Юра Левин. Юра уже тогда курил

Когда наша школа переехала в новое здание, в котором дети учатся и сейчас, то добираться до нее нам с Борисом (и маме) стало гораздо ближе. А когда мы въехали в новую квартиру на улице Севастопольской, д. 2, то школу стало видно из окна нашего дома.

Норильская школа № 1

С обратной стороны наша школа выглядела тоже неплохо. На эту сторону выходили окна спортзала (первый этаж), актового
зала (второй и третий этаж) и зимнего сада (четвертый этаж). Первый этаж справа — квартира директора школы,
тогда там жил Б.Д. Сухомлинов

Улица Севастопольская начиналась от дома с аркой, через которую мы проходили в свою школу, через арку она просматривается.
А жили мы в левом угловом доме, он тоже немного просматривается

На переменке. Слева я, в средине Вася Валуев, а справа
Володя Добровольский. К сожалению, до 10-го класса в нашей школе
они не дошли

Нина Цурган из параллельного класса

Я учился в ней с 4-го по 10-й классы. Состав учеников в нашем классе постоянно менялся. До выпуска я проучился только с Каратаевым Геной, Усевич Мирой, Тимофеевым Юрой, Скалигеровой Люсей и Зверевой Галиной. В разные годы в нашем классе появлялось немало ребят. Коля Амелин, племянник педагога А.Д. Илюшиной, приехал к ней из Ростова. Очень подвижный, общительный пацан. Он нам рассказывал, что немцы Ростов брали дважды, и что они вдоль главной улицы укладывали рядами наши переломанные пополам автоматы ППШ. Юре Егорову почему-то дали кличку Енька, а Севастьянову — князинька. Мзия Бабуадзе почти не знала русского языка, за что мы ее очень жалели. Слава Гирбасов хорошо пел, особенно песню «Заветный камень»… Классными руководителями у нас были поочередно Лидия Васильевна Бузунова (литератор) и Августа Александровна Федотова (фи

586
зик). Химию преподавали сначала Доня Александ-
ровна Волох, а потом Борис Данилович Сухомлинов.
Он сумел нас заинтересовать химией. У меня было
множество рецептов смесей, которые могли гореть
любым цветом, и я на школьных вечерах иногда
демонстрировал это. Делал самодельные петарды из
бертолетовой соли. Рецепты я списал из старинной
книжки по пиротехнике, которую давал мне почитать
отец Нелли Брейтман. Однажды я сильно отравился
хлором, и только квалифицированные действия пре-
подавателя спасли меня.

Наш 8а класс. Верхний ряд слева: Элла Першина, Эмма Капланян,
Мира Усевич, Лиля Высотина, Гена Каратаев, Галя Зверева, Юра
Левин, Вова Веревкин, Люба Близнякова, Алла Бузакова, Магда
Туманишвили, Борис Подольский, Миша Савельев. Средний ряд слева:
Тамара Фаюткина, Феликс Матяев, Костя Касаткин, Августа
Александровна, Севастьянов, Неля Тимофеева, Володя Добряков.
Нижний ряд слева: Егоров, Мисс Х, Алла Савченко, Люся Скалигерова.
Другой вариант классной фотографии того же времени, но с
Б.Д. Сухомлиновым и Д.В. Бузуновой приведен в статье Г. Каратаева
в книге девятой издания «О времени, о Норильске, о себе…»

До 9-го класса я был по росту ниже всех в классе, даже ниже девчонок. Они мне говорили, что когда они встретят меня лет через десять, то увидят низенького, толстенького и лысенького человечка. Прошло два года, и только некоторые одноклассники типа Юры Левина или Гены Каратаева остались выше меня.

Наш 9-й класс. Верхний ряд слева направо: Магда Туманишвили,
Володя Веревкин, Юра Левин, Игорь Голубев, Феликс Матяев,
Костя Касаткин, Олег Попов, Володя Добряков, Тамара Фаюткина,
Лиля Высотина. Нижний ряд слева: Мира Усевич, Галя Зверева,
Алла Савченко, Борис Данилович Сухомлинов, Августа Александровна
Федотова, Эмма Капланян, Алла Бузакова, Люба Близнякова,
Неля Брейтман

В 30-е годы за хорошую учительскую работу маму премировали патефоном «Виктролой» фирмы «Виктор» с изображением собаки, слушающей патефон. Когда нас в 1937 году выселяли из Владивостока, мама помимо необходимого домашнего скарба забрала с собой в Михайловку «Виктролу» с пластинками и библиотеку, в которой самой ценной была энциклопедия Брокгауза, а также толстенный том А.С. Пушкина. Они на нас, детей, оказали большое влияние. Вспоминаю маму — она вполголоса напевает романс на стихи Пушкина «Буря мглою небо кроет» и у нее наворачиваются на глаза слезы… Мы любили слушать пластинки с записями Лемешева, Батурина, Козловского и др. Я часто рассматривал цветные иллюстрации о неведомых землях и зверях. Так я знакомился с огромным миром…

Мира Усевич и Галина Зверева. Парадоксы
Норильска. Я, сын «врага народа», проучился все годы
в Норильске с дочерьми двух очень крупных норильских
начальников. Кроме меня еще семеро одноклассников
имели репрессированных родителей, но между нами
не было антагонизма. И те, и другие понимали
ненормальность ситуации в стране

Мои сестры научили меня читать довольно рано, почти в четыре года. Правда, уметь читать и понимать прочитанное — это разные вещи. Например, «Жизнь Клима Самгина» я читал трижды: первый раз в классе седьмом-восьмом, второй — будучи студентом-старшекурсником, а третий — во время долгого плавания в Антарктике. И каждый раз я обращал внимание на то, чего ранее не замечал… В «Таежном» я многому научился у художника лагеря. Каждый выпуск классной газеты я превращал в произведение своего искусства. Например, ко дню Конституции я выпустил газету в обрамлении гербов всех 16 республик (тогда еще была Карело-Финская ССР), причем все гербы нарисовал в цвете и очень детально. Для этого я купил в книжном магазине специальный альбом «Гербы СССР». Рисовал эту газету я много дольше, чем она висела. Потом у меня появилась страсть копировать почтовые марки.

Мои рукотворные марки. Нарисованы они были почти на оберточной бумаге

Папа, увидев мое увлечение, принес мне небольшой самодельный альбом, его изготовил кто-то из бывших зэков из листов ватмана, а обложка была из чертежной бумаги. На обложке были нарисованы акварелью и тушью цветы, а на первом листе каллиграфическим почерком было написано: «Да будут все  страницы этой тетради прекрасны — жизнь твоя светла и радостна».

Моя акварель «Зимний вечер». Примерно 1950 г.

Закат на озере. Акварель. Примерно 1951 г.

Сердце Данко.
Эту акварель я нарисовал в 1952 году с черно-белой репродукции с
картины Тоидзе из книги о М. Горьком

Моему интеллектуальному развитию способствовала норильская культурная среда. Школьные учителя были высококвалифицированными педагогами, до Норильска работавшими в крупных городах. Их мужья были репрессированы, отбыли сроки в лагерях и оставлены на вечное поселение. Только некоторые преподаватели были из «чистых». Учителя истории Клавдию Захаровну Иваницкую, маленькую изящную женщину в пенсне вспоминаю с благодарностью. Мне нравилось рассматривать иллюстрации к «Божественной комедии» Данте, Клавдия Захаровна поясняла мне содержание иллюстраций.

В 5-м классе я подружился с Костей Касаткиным. Его отец был репрессирован — так попал в Норильск. Он был геологом, мама фармацевтом. Какое-то время они жили в Узбекистане, много рассказывали об азиатских обычаях, о природе и растительной среде. Я часами мог рассматривать иллюстрации в книге Алпатова «Всеобщая история искусств». Насыщенной была и культурная жизнь нашей школы, здесь проходили утренники, концерты, тематические вечера. Ходили мы во Дворец профсоюзов (Золотопрофсоюз) — он был оформлен в стиле древнерусского терема. Запомнился мне концерт заезжих певцов Михаила Александрова, Георгия Виноградова. Артисты местного театра бывали у нас в школе. Например, выступали Лукьянов, исполнявший роль Ленина, отец Татьяны Русиновой. Я два года посещал школу бальных танцев и с удовольствием в школьном зале под духовой оркестр танцевал. Моей партнершей в танцах обычно была Алла Савченко.

Наша учитель танцев добивалась от нас не только правильных движений танца, но и хорошей осанки, грации и изящества, что бы мы ни танцевали — паде-грас, мазурку, краковяк, польку, танго, фокстрот или вальс. Аккомпанировал нам на рояле отец ученицы из параллельного класса Лены Дягилевой. Сергей Валентинович отбывал срок в Норильске и здесь его оставили на поселении. Лет десять спустя, в Ленинграде, вечером я побывал в саду отдыха у Аничкова дворца. На сценической площадке играл симфонический оркестр, и в дирижере я узнал Сергея Валентиновича. В антракте я прошел за кулисы и подошел к нему. Он почти сразу назвал меня по имени и фамилии. Мы с ним хорошо поговорили о жизни, прошлой и настоящей.

Сергей Валентинович Дягилев дирижирует симфоническим оркестром в саду возле Аничкова дворца

В школе довольно хорошо была поставлена и спортивная работа. Способствовал этому прекрасный спортзал. Помню физруков: в младших классах работал Сапунов, З.Ф. Тихомирова, в старших — М.Н. Вешняков. Часто проводили спортивные соревнования, а когда построили возле стадиона городской дворец спорта, начались междушкольные соревнования. Весной 1954 года наша школа заняла первое место, набрав 2640 очков, а второе место досталось школе № 4 (1748 очков).

Зимой по вечерам центром молодежной жизни Норильска становился городской каток. Сюда мы ходили как в клуб — в любую погоду. Коньки брали в основном напрокат. У более состоятельных ребят были свои. Морозы были достаточно крепкими, и потому значительную часть времени мы проводили в раздевалке. Лучшие места всегда занимали старшеклассники. Они галантно помогали девочкам завязывать шнурки на ботинках, парами катались по кругу. Играла музыка, ярко горели фонари. От раздевалки к основному полю катка вела ледяная горка, съехать по которой и не упасть было нелегко. Лед был покрыт пылью от заводов и ТЭЦ, поэтому коньки приходилось точить чуть ли не каждый день. На лыжах мы катались меньше: зимний день был очень коротким. Далеко из-за темноты, сильного ветра и морозов уезжать не получалось. Да и снежный покров (наст) был настолько твердым, что классической лыжни на снегу не получалось.

Мой брат Борис с несколькими одноклассниками как-то пошел на лыжах к Зуб-горе. Был уже поздний вечер, почти ночь, а Бориса все не было. Родители не на шутку заволновались, ведь были случаи, когда люди в тундре замерзали. Наш Борис явился домой почти к ночи, еле зашел домой и сел на пол. Родители сразу подумали, что он пьян. Но, оказалось, он настолько устал, что увидев нас, расслабился: силы покинули его. В классе восьмом, родители достали мне путевку на зимние каникулы в профилакторий Валек. Я не очень хотел туда ехать, но когда побывал там, он мне очень понравился. Группа школьников была из разных классов. Воспитательницей к нам приставили англичанку Нину Ивановну Голубцову, к которой мы относились довольно критически. Но как воспитательница она нам понравилась — вместе с нами каталась на санках, на лыжах, играла в снежки. После профилактория отношение к ней у ребят стало лучше.

Среди отдыхавших была старшеклассница Лена Куликова. Я ей нарисовал какую-то картинку, а она мне подарила несколько печатей с изображением зверей. Одну из этих печатей я выбрал себе в качестве эмблемы, которую я ставил на свои книги и фотографии. Это я делал многие годы, и эта печать не раз помогала мне вернуть свои книги или установить авторство своих фотографий. Правда, насчет фотографий могу сказать, что за всю свою жизнь я сделал многие тысячи фотографий, и потому свою могу узнать из тысячи других.

Первый свой фотоаппарат «Комсомолец» я заработал, читая маме «Сагу о Форсайтах». С ее помощью я овладел и проявкой пленки. Первая попытка оказалась провальной. О моей неудаче мама рассказала в школе, и на мое счастье откликнулась Александра Дмитриевна Илюшина. Она сказала, что ее муж Владимир Николаевич Егоров давно занимается фотографией, и мне поможет. Благодаря ему я постиг фотографическую науку на всю жизнь. Со временем мои фотографии публиковались практически во всех центральных и местных газетах и журналах. Я был призером фотоконкурса «Фотомарина» в Одессе, журнала «Вокруг света», был участником ВДНХ СССР, неоднократным призером местных фотовыставок, имел несколько персональных выставок. Но вернусь к Егорову. Он часто приглашал меня домой, где я ночью на кухне печатал
свои опусы. Владимир Николаевич давал мне свой фотоувеличитель, реактивы и подсказывал мне, как лучше скадрировать снимок, как правильно определить экспозицию при печати, как скомпенсировать неравномерное освещение в кадре, и еще много чего он мне подсказал. С удовольствием повторяю, что В.Н. Егоров был моим первым главным учителем в области фотографии. Один из самых удачных наставников в моей жизни.

Стадо северных оленей. Фотография В.Н. Егорова

Птенцы в гнезде.
Фотография В.Н. Егорова

Оленевод. Фотография
В.Н. Егорова

По профессии Владимир Николаевич был геологом, участвовал во многих экспедициях. В тундре Егоров отморозил пальцы ног, что отражалось на его походке. Роста он был высокого, наверное, поэтому немного горбился. Он был удостоен Ленинской премии. У меня до сих пор хранятся его фотографии тундры, оленей и даже есть снимок куропатки в гнезде, сделанный с очень близкого расстояния. Многие наши школьные фотографии, особенно во время праздника последнего звонка, выполнены им.

Я в школе увлекался и судомоделизмом. Сначала сделал парусник, но он затерялся на Долгом озере. Потом эсминец с резиновым мотором. Конечно, мои модели были намного примитивнее, чем у старших на класс Владимира Ройтера или Геры Дмитриева.

На велосипедах едут Гарри
Ланкинен (справа) и Феликс Матяев

Я в одном из старых карьеров за
школой, где была испытательная
лужа, со своей моделью эсминца

Моя модель эсминца на воде

И хотя у меня почти не было хороших инструментов, на какой-то городской выставке за модель эсминца я получил приз в виде отреза на рубашку. И очень этим гордился.

Комсомольские впечатления: "Таёжный"

Только одно лето я пропустил отдых в пионерском лагере. Мы бродили по тундре, катались на велосипедах. Как-то мы бродили по тундре и подошли к медному заводу — почти к Щучьму озеру. Вдруг я услышал хлопок далекого выстрела, и над головой просвистела пуля. Потом был еще один выстрел… фыркающий звук. Как мы позже поняли, кто-то стрелял в нашу сторону. В Горстрое было много строительных площадок, на которых работали заключенные. Территория была обнесена колючей проволокой, по углам стояли вышки со стрелками. Наверно, один из них заметил далеко в тундре какое-то шевеление и на всякий случай пальнул пару раз. Если бы он в нас попал, ему бы ничего не было. Он проявил бдительность, там могли быть беглые зэки. Я это запомнил навсегда. Тогда мы сразу спрятались за холмами и ретировались в более безопасное место. Много лет спустя, когда во Владивостоке рвались боеприпасы на складах на Второй Речке, а мы жили совсем недалеко от арсенала и слышали звуки летящих «подарков», я вспомнил Норильск. После того случая мы бродили там, где не было зон, огороженных колючей проволокой со сторожевыми вышками. В основном это была территория у Долгого озера, район Щучьего озера и вдоль дороги на Валек. Один раз мы со старшим братом Борисом и маленьким Алешей, которого посадили в самодельную детскую коляску, обошли все Долгое озеро в поисках моей модели парусника, которую я пустил в озеро накануне, а парусник (трехмачтовый!) понесло ветром через все озеро по направлению к насосной станции.

Парусник мы не нашли, зато видели в тундре военные учения солдат. Они стреляли из стрелкового оружия, ползали по-пластунски, по сигналу ракеты бежали вперед и бросали петарды, имитирующие разрывы гранат. Я даже успел рассмотреть одну петарду: это тряпочный продолговатый, как лимон, предмет с торчащим хвостиком. Солдат, когда это было нужно, поджигал этот хвостик (кусок бикфордова шнура) и бросал вперед от себя подальше, где эта штука взрывалась с громким звуком. Тогда солдаты кричали «Ура!» и бежали вперед побеждать условного противника.

Окрестности вокруг Норильска, особенно в распадках, были скорее похожи на лесотундру, чем на классическую тундру. Летом на земле, покрытой толстым слоем мха, мы находили и ели морошку, клюкву и бруснику. Еще была ягода с оригинальным названием «засцыха», так как после употребления ее действительно хотелось оправдать ее название. Попадались и цветы, но они на севере не пахли. Мой старший брат Борис одно лето отдыхал с группой школьников на озере Лама, куда их доставили на гидросамолете. Так он рассказывал, что возле Ламы очень много грибов и — ни одного червивого.

Окрестности Норильска. Вдоль речек и у озер было очень красиво

В то время не быть молодому человеку комсомольцем было чем-то из ряда вон выходящим. Но для определенного круга ребят вступление в комсомол было проблематичным. Мои родители были коммунистами не номенклатурными, а убежденными и правильными. Не буду сейчас разводить дискуссию об  этом. Если отбросить формалистику, которой было в комсомоле предостаточно, то положительного в этой организации было, по-моему, больше. Для молодежи обязательны свои организации — сначала пионерская (пусть под другим названием), затем для ребят постарше. И пионерская, и комсомольская организации нас ничему плохому не учили, и тогда молодежь была под присмотром. Сейчас нет хороших молодежных организаций, поэтому имеем повальную наркоманию, алкоголизм и пофигизм.

Когда мне исполнилось 14 лет, и я, как все, подал заявление о вступлении в комсомол, родители очень переживали: примут меня или нет. В школе все прошло гладко, далее нужно было идти в политотдел комбината. Там меня люди в погонах спросили об учебе, о родителях и утвердили. Когда я пришел домой, все рассказал родителям и показал комсомольский билет, они с облегчением вздохнули. Накрыли праздничный стол с тортом, а в то время в Норильске достать торт, причем только песочный, было не так-то легко. Бисквитный торт с кремом я впервые попробовал позже в Ленинграде.

Такой состав нас увозил в Дудинку к теплоходу

В комсомольский лагерь «Таежный» ездили практически все старшеклассники. В Дудинку из Норильска мы отъезжали от нового железнодорожного вокзала на поезде уже по широкой колее. В лагере нас размещали уже не в многоместных палатках, а в двух корпусах дома отдыха. Питались мы в столовой со взрослыми отдыхающими. Вместо вожатых у нас были воспитатели из наших же школьных преподавателей или со стороны. Одного из сторонних почему-то прозвали «гиперболой». Один год начальником комсомольского лагеря поехал директор нашей школы Бордан — Борис Данилович Сухомлинов. Культмассовую работу среди нас вел артист норильского драматического театра Семен Григорьевич Берлин — очень колоритная фигура во всех отношениях, нам он в шутку говорил, что его коронная роль — баба Яга в детских сказках. Он показывал, как он умеет преображаться в зависимости от роли в убогого старика и молодцеватого спортивного человека.

Снимок на память. В «Таежном» Б.Д. Сухомлинов (слева в верхнем ряду
второй) и физрук М. Вешняков (сидит слева третий в нижнем ряду)

Наш школьный учитель Михаил Вешняков (отчество забыл) был опытным и умелым физруком. Вспоминаю такой случай. Мы прыгали через козла. Володя Гольдбрейх неудачно перевернулся в воздухе и буквально воткнулся головой в опилки. Он упал и не поднимался, глаза закрыл и неестественно склонил на бок голову, даже как-то захрипел. Возможно, у него сместились шейные позвонки. Вешняков подбежал к Володе, быстро охватил руками его голову и, придерживая туловище, умелым движением «вытянул» голову Володи, голова встала на свое место, и он буквально ожил. Своевременные и умелые действия учителя физкультуры помогли избежать неприятных последствий.

В комсомольском лагере. В двух таких корпусах мы жили в комнатах
по три-четыре человека

В футбол играл иногда даже я…

Купались мы в основном возле дома отдыха, но иногда ходили на остров, находящийся выше по течению села Атаманово.
Причем нужно было переходить через очень крутую гору, буквально обрывающуюся в Енисей.
Там нам было очень интересно, протока была мелкая и прогревалась хорошо

Вид на Енисей открывался из окон наших корпусов

Так я, В. Веревкин, выглядел в «Таежном». Тогда считалось модным
иметь шаровары как можно большей ширины (как у запорожцев)

В 1953 году, как обычно летом, мы отдыхали в комсомольском лагере «Таежный». До нас доходили слухи о волнениях заключенных. Мама в лагерь прибыла позже нас. Она плыла на теплоходе, переполненном амнистированными уголовниками. Она пережила настоящий ужас от такого соседства. Об освобождении политических тогда еще речи не было.

Прощание со школой

В 10-м классе мы уже всерьез задумались о своем будущем. В стране было неспокойно: умер Сталин, расстреляли Берию, в окружавших нас лагерях еще полностью не завершились волнения… В воздухе повеяло чем-то новым… В школе нам помогали в выборе профессии. На вечера приглашали специалистов с производства, из различных учреждений. Мне особенно запомнилась встреча с хирургом Владимиром Евстафьевичем Родионовым. Это был высокий мужественного вида человек, он уже тогда делал операции на живом сердце. Мы его слушали, затаив дыхание. Его сын Виктор учился в классе на год старше нас. Нас водили на экскурсии на обогатительную фабрику (БОФ), на ТЭЦ, в то время одну из крупнейших в стране и в Европе. На ТЭЦ нас удивило, что уголь в топки превращали вначале в порошок и только потом вдували в топку.

Из всех производственных экскурсий мне больше всего понравилась экскурсия на медеплавильный завод, тоже один из крупнейших в СССР. Нас познакомили с полным циклом получения чистой меди из руды. Я побывал с помощью двоюродной сестры Паши Бабиной (Унру) на экскурсии на хлебозаводе, а с папой посетил рудник «Медвежий Ручей». Так что в 10-м классе я имел некоторое представление о профессиях, но для себя решил: стану кораблестроителем. Я мечтал о море, делал модели, читал соответствующие книги. У Кости Касаткина я взял книгу З. Перля «Боевые корабли», и изучил  ее вдоль и поперек. Выпускник нашей школы Герман Дмитриев поступил в ленинградскую корабелку, так что и я себя видел там студентом.

Коллектив нашего 10-го класса был хороший. Новый год мы как-то всем классом встречали на квартире у Каратаевых. После уроков ходили в новый дом  пионеров, там был неплохой кинозал. Особенно запомнились фильмы «Школа мужества» по А. Гайдару и «Свадьба с приданым». Особенно нам нравились трофейные фильмы, всех покорил Тарзан. Мы в «Таежном» прыгали по кустам и горланили как он…  Школьная знаменитость Леня Коган не терялся перед любой аудиторией: мог выступить убедительно и красноречиво. На наши аплодисменты он не реагировал, а о себе говорил: «Есть один Коган — знаменитый скрипач и второй Коган — знаменитый трепач».

Это наш десятый класс в зимнем саду школы.
Верхний ряд (слева направо): Феликс Матяев, Юра Тимофеев (в руках
он держит муляж головы обезьяны), Борис Подольский, Олег Попов,
Костя Касаткин. Стоят: Мира Усевич, Тамара Фаюткина, Лера
Дрычкова, Нина Ивановна Голубцова, Гена Каратаев, Лиля Высотина,
Эмма Капланян, Люба Близнякова, Неля Брейтман, Алла Бузакова
(выше), Магда Туманишвили (ниже). Сидят: Алла Савченко, физрук
М. Вешняков, Лидия Васильевна Бузунова, Евдокия Ивановна Мухина,
Ольга Максимовна Луговая, Эля Першина. Нижний ряд (слева
направо) Володя Веревкин, Володя Гольдбрейх, Юра Левин, Юра
Коровин. Почему-то нет Августы Александровны Федотовой

Даже школьная жизнь в те годы не была свободна от идеологических «зажимов». Помню, когда боролись с космополитизмом, кто-то из продвинутых школьников (кажется, Гена Каратаев) сказал что-то шутливое про одного из советских композиторов. Это дошло до кого-то, кто следил за этим, и в классе состоялось комсомольское собрание. На нем присутствовала классный руководитель Августа Александровна Федотова. Обсуждение-осуждение было достаточно вялым, нам посоветовали меньше общаться с заключенными, на что Юра Левин возразил: «А заключенные разве не люди?». В классе у многих учеников были репрессированы отцы, и мы понимали, что далеко не каждый заключенный — преступник. Собрание закончилось рекомендацией повысить бдительность и т.п. Особых оргвыводов не было. В школе были дети и «чистых», и «врагов народа». В нашем классе учились Галя Зверева, дочь самого главного в Норильске человека, и Мира Усевич, дочь заместителя главного инженера комбината. С ними у всех были очень хорошие отношения. У Гали я даже дома был как-то раз, а у Миры дома бывал неоднократно. Конечно, различия были кое в чем, например, в материале для формы. У одних девочек форма была из сатина, а у других из крепдешина. Но антагонистических противоречий не было, тем более, что Галя и Мира действительно учились хорошо.

Новый год в школе отмечали бал-маскарадом. В костюмах приходило мало ребят, но я еще в классе восьмом придумал наряд мушкетера. Шляпу склеил из папье-маше и выкрасил черной тушью. Шикарный плюмаж для шляпы я долго делал, вырезая тоненькие полоски из папиросной бумаги. Не помню уже, откуда у меня взялась рапира, а ножны для нее я спаял февкой из пластин чистой меди, позаимствованной во время экскурсии на медный завод. Методу дутья через трубочку пользуются ювелиры и стеклодувы, этому меня научил, кажется, Гера Дмитриев. Вид у меня был импозантный, ребят особенно интересовала моя рапира. Когда я танцевал, рапира и ее ножны, бывало, царапали девочкам чулки. Надевал я маскарадный костюм на школьной квартире Бориса Даниловича Сухомлинова. Натанцевавшись, я приходил туда переодеваться. За свой костюм я премий не получал, так как он не имел социальной нагрузки. Премию получали костюмы «голубь мира», «снегурочка», национальные костюмы. Зато фехтование надолго стало моим любимым видом спорта. Даже на китобойной базе, где я работал, занимался этим видом спорта.

Поединок на вертолетной палубе китобазы «Советская Россия»
по пути из Антарктики домой. Я (слева) фехтую с мастером спорта
Юрием Дерезенко. 1964 год — через десять лет после окончания школы
Прекратил занятия фехтованием я только в 1986 году

Праздник последнего звонка

Учебный год заканчивался. И вот настал праздник последнего звонка. В актовом зале в торжественной обстановке знамя школы передавали от десятых классов девятым. В прошлом году мне было доверено принять его у десятиклассников, а в 1954 году я передал знамя представителям девятых классов. Потом прозвенел последний звонок, первоклассники прикрепили нам белые цветочки. На память об этом дне у меня остались фотографии.

Я стою со знаменем

Все десятиклассники первой школы, учителя и некоторые родители
в актовом зале школы сфотографировались после праздника последнего
звонка. Я примостился в первом ряду слева четвертый, сидя между
Юрой Тимофеевым и Олегом Поповым. Над нашими спинами сидят
Б.Д. Сухомлинов, Н.И. Голубцова и И.В. Усевич, у него лауреатский
значок на лацкане пиджака

Наш десятый класс во время праздника последнего звонка с классной руководительницей Л.В. Бузуновой
На выпускных экзаменах я получил только одну четверку, и потому я оказался среди девяти
выпускников, претендовавших на медали. Через некоторое время из Красноярска сообщили, что за
письменную работу по геометрии мне поставили только четверку, в результате мне вручили обычный
аттестат зрелости.

Первая страница из памятного альбома, который был выдан каждому
выпускнику школы в 1954 году

Выпускной банкет проходил в зимнем саду. Выпускники сидели за длинным столом с одной стороны длинной клумбы, а наши родители и учителя — с  другой. В левом нижнем углу видна радостная физиономия Сергея Брилева из параллельного класса, его сосед Женя Беляков открывает бутылку шампанского.

Вот таким я закончил
10-й класс Норильской средней
школы № 1 в 1954 году

Я считаю, что в Норильске учился в самой лучшей школе. Здесь работал замечательный учительский коллектив, ученики были заинтересованы в учебе, способствовали этому прекрасные школьные помещения, высокая интеллектуальная среда в городе-лагере, образовавшаяся, правда, ненормальным путем. Я с благодарностью вспоминаю Ефима Николаевича Почекутова, привившего мне какое-то собачье чутье к правилам русского языка. Он нам рассказывал о войне, говорил, во что обходится каждый выстрел из орудия — почти равный стоимости хромовых сапог… Лидия Васильевна Бузунова литературе учила нас очень вдохновенно. Она любила читать отрывки из произведений. Нам не просто преподавали предметы, а старались привить потребность к учебе, к серьезным размышлениям. В памятном альбоме, врученном мне на выпускном вечере, была учительская фотография, которую я храню до сих пор.

Коллектив учителей школы № 1. мамы среди них нет,
так как она в то время тяжело болела

Слева направо верхний ряд: военрук В.В. Тихонов, математик
С.М. Гнетулло (он, между прочим, с моим старшим братом
в «Таежном» переплывал Енисей), литератор О.Я. Шадрина,
физик А.П. Луценко, бывший директор школы Б.Д. Сухомлинов,
преподаватель черчения О.А. Элиадзе. Нижний ряд: историк Суворова,
директор школы на момент нашего выпуска О.М. Луговая, историк (?)
Е.И. Мухина, наша классная руководительница физик А.А. Федотова,
завуч А.А. Фаюткина

Мой ученический билет. Такие билеты были у всех учеников
норильских школ, и они в течение учебы в школе являлись нашим
основным документом

В Норильске мы, школьники, прошли даже более важный, чем школьный — жизненный университет. Хотя мы были детьми, но мы видели ужасы сталинско-бериевского режима. Я никогда не забуду серые колонны заключенных с нашитыми номерами, которые шли плотным строем, окруженные стрелками с автоматами и с собаками. Иногда по громкой команде или по выстрелу в воздух они вдруг строем падали в грязь, пока не следовала команда идти дальше. Как-то я увидел лошадь с телегой, едва прикрытой брезентом, из-под которого свисали ноги и руки. Это везли покойников под гору Шмидтиху.

Мы, конечно, слышали и частично видели (пока летом нас не отправили на отдых в «Таежный»), волнения в норильских лагерях, черные флаги на строительных кранах… Нам тогда объяснили, что это бунтуют бандеровцы и бывшие полицаи. «Норильский университет» не только детей репрессированных родителей, но и детей вольнонаемных работников раньше делал более серьезными, чем наших сверстников на материке. С багажом школьных и житейских знаний мы покинули Норильск, чтобы поступить учиться в учебные заведения страны. Я с младших классов мечтал о море. К 10- му классу решил, что буду поступать в кораблестроительный институт.

Почему-то мы все очень торопились покинуть Норильск. Буквально на второй день после выпускного вечера многие из нас засобирались в дорогу. Мы с Юрой Левиным решили, что полетим вместе в Ленинград: я в кораблестроительный институт, а Юра — в политехнический. В аэропорту с многообещающим названием «Надежда» мы узнали о нелетной погоде, и вернулись домой. Вечером Юра по телефону сообщил, что самолеты вроде бы начали летать. Я послушно прибыл в аэропорт, но Юры там не оказалось. Народу в аэропорту скопилось много (даже сидеть было негде), и глубокой ночью я, устав до крайности, прямо на полу постелил газету и лег спать. А Юра приехал в аэропорт только утром. Оказывается, родителям он сказал, что возвращается со мной в аэропорт, а сам пошел прощаться еще раз со своей подругой. Так что я оказался прикрытием в его любовном приключении.

Мы летели в Красноярск на стареньком Ли-2. Сидели на металлических лавках вдоль бортов, когда самолет разгонялся при взлете, нас вдоль лавок сносило в хвост самолета, если крепко не держаться за края лавки. Никаких привязных ремней не было. Промежуточная посадка в Подкаменной Тунгуске запомнилась обилием комаров.

В Красноярске достать билеты до Москвы было очень трудно, поэтому мы заручились рекомендательным письмом от И.В. Усевича к начальнику красноярского авиаотряда генералу Дзусову. Письмо сработало, и мы с Юрой до Москвы летели на комфортабельном Ил-14 с мягкими сидениями. Из Москвы поездом отправились в Ленинград.

Так выглядели тогда авиабилеты. Мой стоил 660 рублей

Студенческая жизнь

В Ленинграде училась в мединституте сестра Юры Левина Алла. Она вместе Таней Величко снимала небольшую комнатку в коммунальной квартире. Мы с Юрой у них устроились на полу. У обеих девушек уже тогда были кавалеры — курсанты Ленинградского высшего военно-морского училища имени Ф.Э. Дзержинского. Первой познакомилась с курсантом Таня при очень оригинальных обстоятельствах. Тогда курсанты в увольнение ходили с палашами. Как-то Таня торопилась сесть в трамвай, спешил заскочить в него и курсант. Его палаш попал своим концом в Танин бот — они вместе упали на дорогу, а трамвай уехал. Так они познакомились. У курсанта оказался друг, а у Тани была подруга Алла. Они стали дружить парами, а вскоре поженились. Фамилии девушек стали Прикладова и Ефимова.

Алла Левина (слева) и Татьяна Величко в студенческие годы в Ленинграде

На следующий день мы отправились по своим вузам: Юра в политехнический, а я в кораблестроительный. В первый же день я получил, говоря боксерским языком, «удар в челюсть»: оказывается, сюда принимают только с отличным зрением, а у меня в то время была близорукость примерно минус три. Что делать дальше? Я выбрал самую модную специальность — «Автоматика и телемеханика» и подал заявление в приемную комиссию. Мы получили место в общежитии на период сдачи вступительных экзаменов в институт.

В политехническом институте на экзаменах я набрал 28 баллов из 30. Проходной балл на мою специальность был 27, кроме того мы предъявили справку о том, что по постановлению правительства дети работников Норильского комбината, положительно сдавшие вступительные экзамены, принимаются вне конкурса и обязательно обеспечиваются общежитием. Так я стал студентом электромеханического факультета Ленинградского политехнического института имени М.И. Калинина. Описывать студенческую жизнь не буду, она была очень интересной, но не входит в задачи моего нынешнего повествования. Скажу только, что еще не поступив в институт, я сразу же в «Гостином дворе» купил зеркальный узкопленочный фотоаппарат «Зенит», а к нему нужен был фотоувеличитель, красный фонарь, бачек для проявления фотопленок, и т.д. и т.п. Таким образом, мои денежные запасы быстро растаяли… Но мне повезло: меня нашел старший брат Борис. В Новосибирске он учился в сельскохозяйственном институте, но узнав от родителей, что я поступил в политехнический институт, он добился перевода в Ленинградский институт механизации и электрификации сельского хозяйства. Первое, что он спросил: «У тебя деньги есть?». С его помощью мы кое-как дожили до моей стипендии, благо арбузы покупали тогда по 5 копеек за килограмм и ели их с хлебом.

Город на Неве только недавно пережил все ужасы войны, поэтому встречались еще пустоты в кварталах от убранных разрушенных бомбами зданий, фасады многих домов еще не были приведены в нормальный вид, на стенах некоторых домов виднелись надписи, предупреждающие о том, что эта сторона улицы опасна при артобстрелах. Кварталы норильского Горстроя порой не уступали по облику ленинградским кварталам. Когда мы говорили об этом ленинградцам, они относились к нашим рассказам скептически. В Ленинграде собралась немалая группа норильчан. Студентами разных вузов стали Т. Румянцева, Г. Сафронец, В. Родионов, Г. Дмитриев и немало наших одноклассников. Мы часто встречались, делились норильскими новостями, бродили по городу, фотографировались у памятников, а фотографии посылали домой.

Бывшие норильчане, а ныне ленинградские студенты (слева направо):
Г. Гершунов, Ю. Захаров, В. Родионов

Слева направо: Ю.Товкун, Г. Каратаев, Ф. Матяев, Е. Беляков.
Имен девушек не помню, знаю, что крайняя справа Н. Цурган

Слева направо: Ю. Левин, Б. Веревкин, Г. Дмитриев

Норильчане студенты-политехники (слева направо):
Ю. Тимофеев, Зуев, Ю. Левин, Г. Алтухов

Когда мы рассказывали товарищам о Норильске, они слушали нас недоверчиво. Мы гордились городом, построенным за Полярным кругом по сути дела каторжным трудом, но в то же время являющемся огромным достижением человеческого ума и труда. Норильск стоит буквально на костях многих тысяч заключенных… Изменение в умах не только ленинградцев стало происходить только после первых публикаций в центральных газетах и журналах. Статьи Е. Рябчикова, В. Орловой и других читали многие. Красноречивы были и их названия: «Норильск — город в тундре», «Самый северный», «В краю полуночи», «На краю Сибири», «Огни в тундре»… Почему произошел такой информационный прорыв? В стране после смерти Сталина стали происходить важнейшие политические изменения, стало невозможно умалчивать о Норильске, Магадане, Воркуте и других местах массового заключения советских людей. О труде заключенных тогда еще вслух говорить было не принято, поэтому Норильск назвали комсомольской стройкой, и для привлечения туда молодежи организовали широкую рекламно-информационную кампанию. Публикации «Норильск готовится к встрече молодых патриотов», «Триста минут и Вы в Норильске» приглашали в Заполярье молодежь. Я собирал первые публикации о Норильске и в одном из своих альбомов сделал из них своеобразные коллажи.

 Грета Сафронец читает одну из первых открытых публикаций о Норильске

Это лишь немногие примеры публикаций о Норильске, широким фронтом хлынувшие на страницы массовых изданий и даже на конверты и календари. Мы испытывали гордость за свой ставший нам родным город

Хождения по музеям и театрам, фотография занимали много моего времени. Мама писала мне: «Смотри, Вова, чтобы фото тебя не отвлекало от учебы. Пиши, где Магда, с кем ты имеешь переписку. Лапинский полгода не учился, а обманывал родителей. Причиной была любовь». Мама мне писала часто, мягко учила меня уму-разуму (мне вечно не хватало денег), сообщала последние норильские новости. Она беспокоилась, что я все не покупаю себе зимнее пальто. Его я так себе и не купил.

Магда Туманишвили. Она
приезжала из Свердловска
в Ленинград на зимних
каникулах

Я в Москве гостях у Лоры Дрычковой

Неля Брейтман

Братцы-лениградцы Веревкины

Я, Веревкин Владимир, мама Веревкина Харитина Яковлевна и
старший брат Веревкин Борис зимой 1955 года в Ленинграде

Взрослые заботы о семье и о себе

На зимних каникулах (начался 1955 год) мы со старшим братом Борисом поехали в Москву, чтобы продолжить хлопоты по папиной реабилитации. В первый же день мы нашли Генеральную военную прокуратуру, из которой был ответ. Я записался на прием к прокурору. Майор в черной форме меня внимательно выслушал, задал несколько вопросов. Я краем глаза заметил, что против слова «майор», когда я назвал папин чин до ареста, он в скобках поставил вопросительный знак и пообещал, что дело папы будет рассмотрено при ближайшей возможности. Сделав важное для нашей семьи дело, мы с Борисом, несмотря на сильные морозы, стали ходить по музеям. Посетили Третьяковку, музей имени А.С. Пушкина, музей имени Дарвина, посетили знакомых норильчан и норильчанок, адреса которых нам были известны. После продуктивной экскурсии в столицу вернулись в Ленинград. Папе тем временем выдали чистый паспорт, но реабилитации еще не было. Случилась неприятность — у него в магазине из кармана этот паспорт вытащили, пришлось оформлять его заново. После его получения родители решили сразу уезжать из Норильска. После долгих споров решили поехать в Приморский край в Михайловку, где мама родилась и где жила ее сестра Ольга. Мне рекомендовали ехать поездом в Красноярск, остановиться там в гостинице «Север» и ждать прибытия парохода с родителями и Алешей. Вскоре все вместе поездом мы отправились в Приморье. Я провел лето в Михайловке, побывал во Владивостоке у Зои (она к тому времени с мужем жила там), а осенью вместе с папой поехал в Москву. Ему в Норильске дали путевку в подмосковный санаторий (но без права надолго останавливаться в Москве). Он посетил прокуратуру, где ему сказали, что вопрос о его реабилитации будет решен в ближайшее время. Папа вернулся домой, и в октябре 1955 года я получил одну из самых важных телеграмм в моей жизни: «Реабилитирован 15 октября. Папа».

Норильский комбинат при отъезде выделил путевку и маме на курорт в Кисловодск. Поскольку это бы ло зимой, отдохнув, мама заехала в Ленинград к нам с Борисом. Мы водили ее по достопримечательностям, в первую очередь по музеям. На втором курсе у меня созрела мысль перебраться во Владивосток. Папе обещали дать квартиру взамен отобранной при аресте. И меня все еще тянуло к морской профессии. Толчком к окончательному решению послужила экскурсия, организованная моим сокурсником Валентином Шахтариным на Канонерский завод. Мы ходили по заводу, рассматривали суда, многие из которых нам были знакомы по газетным статьям и кинохронике. В этот день из далекой Антарктики вернулся дизель-электроход «Лена», и мы случайно оказались свидетелями встречи этого судна ленинградцами. Цветы, оркестр, загорелые лица участников экспедиции, известные фамилии полярников — все это произвело на нас большое впечатление. Затем был открыт доступ на судно, мы его осмотрели, в том числе машинное отделение, особенно электрическое оборудование.

Я решил, что моя работа будет обязательно связана с морем. В справочнике для поступающих в вузы нашел информацию о Дальневосточном политехническом институте, а в нем электротехнический факультет, а на факультете, на котором есть специальность «Электрооборудование судов». Написал письмо директору института, от которого пришел уклончивый ответ… Тогда я обратился напрямую в Министерство высшего образования СССР в отдел политехнических вузов. В своем письме я упирал на то, что родители выехали из Норильска в Приморье на постоянное место жительство, они уже пенси онеры… Мою просьбу удовлетворили. Папа считал, что ленинградское образование престижнее, а мама согласилась со мной, как и брат Борис, правда, не сразу. Ему оставалось учиться только год, а потом куда его пошлют работать, неизвестно. Однокурсники сожалели, что я покидаю их. С некоторыми из них я по-настоящему сдружился и до сих пор поддерживаю дружеские отношения.

С благодарностью вспоминаю и гостеприимство семьи Усевичей, которым я, по-моему, часто злоупотреблял. В гости в Мире ходил часто, наверное скучал по домашнему общению. Ее мама Анна Антоновна, всегда встречала меня приветливо, обязательно угощала вкусным обедом, и, хотя я иногда засиживался у них допоздна, ни разу как хозяйка не давала мне понять, что пора бы и честь знать. Игнат Васильевич Усевич после отъезда из Норильска работал в Горном институте, кажется, деканом. Он был лауреатом Сталинской премии. Мои родители переписывались иногда с Усевичами и после нашего отъезда из Норильска. Они очень уважали Игната Васильевича.

Игнат Васильевич Усевич на своей даче

Два года учебы в Ленинграде существенно расширили мой культурный кругозор, я обрел много друзей, возмужал физически. Но никогда я не пожалел о том, что тогда сделал выбор в пользу Владивостока. Годы учебы здесь тоже были довольно интересными.

Я, навьюченный всяким походным
снаряжением, путешествую по краю

С подводными трофеями в гидрокостюме, так как был ноябрь,
и на камнях даже видна наледь

Я и учился неплохо, и занимался всем, что меня интересовало: фотографией, в том числе цветной и подводной. Любил ходить с друзьями (которых у меня и здесь нашлось немало) в туристические походы. Еще студентом, я вступил в Географическое общество СССР, и в настоящее время являюсь старейшим Действительным членом Русского географического общества, но не по возрасту, а по стажу. Я продолжил заниматься фехтованием, которое полюбил еще в Ленинграде, любил ездить на велосипеде, кататься на коньках и на лыжах. По сей день занимаюсь подводным плаванием и подводной охотой. Все это позволяет мне оставаться в нормальной физической форме.

Нашу группу на преддипломную практику направили в Ленинград. Ехали мы поездом весело, но долго. В Свердловске к нашему поезду пришла Магда Туманишвили: поговорили о нашей нынешней жизни, вспомнили норильчан-одноклассников. Она рассказала, что Гена Каратаев обосновался в Свердловске. В Ленинграде я встретился с Костей Касаткиным, который перешел с механико-машиностроительного факультета на экономический. Я часто бывал в его семье и в последующие годы. Петр Иванович, его отец, был репрессирован, в Норильске работал геологом, у него были больные ноги, и он вскоре умер. Костя в школьные годы был одним из моих лучших друзей, и эти отношения мы сохранили на долгие годы. Антонина Потаповна долго переписывалась с моей мамой.

По окончании института только я один из всей нашей группы выбрал работу на море: пошел электриком на вновь строящуюся в городе Николаеве на Украине Антарктическую китобойную флотилию «Советская Россия».

В январе 1957 года папе через военкомат дали во Владивостоке двухкомнатную квартиру, и родители с Алешей перебрались из Михайловки во Владивосток. Я в эту квартиру въехал раньше всех из студенческого общежития. В Михайловку папе пришли долгожданные документы о его полной реабилитации. Его восстановили в воинском звании майора с последующим увольнением в отставку, выплатили какую-то сумму, из которой папа мне сразу выделил на велосипед за мои настойчивые действия по его реабилитации.

Справка о реабилитации отца

Документ, который позволил Ф.П. Веревкину перейти
на военную пенсию

За годы работы в Норильске папа заработал гражданскую пенсию и уже получал ее. Реабилитация позволила ему получать военную пенсию. Хотя папа в армии прослужил всего двадцать лет, но за период революции и Гражданской войны каждый год засчитывался в общий стаж как два года, а за службу на Дальнем Востоке — год за полтора. Военная пенсия получалась больше гражданской, и папа перешел на военную пенсию. Это давало еще ряд льгот: лечение в военных госпиталях, льготные путевки для санаторно-курортного лечения.

Кроме назначения военной пенсии, папа получил очень важную бумагу, ценность которой мы тогда не оценили. Папе выделялось безвозмездно на все времена 30 соток земли в пригороде Владивостока. Когда на семейном совете решалось, что делать с той землей, то я первый стал возражать против того, чтобы землю взять. Папа и мама тогда работать на земле в полную силу уже не могли. Зоя с мужем (Володину воинскую часть перевели в Хабаровск) были не в счет, Борис был в Ленинграде, Лена после сельхозинститута уехала по распределению в Бурятию. Оставался один работник — я. А у меня тогда никакой тяги к земле не было. В свободное от учебы время я увлекался многими вещами, но только не сельхозработами. Время показало, что я был сто раз неправ. Цены на землю в пригородах Владивостока возросли многократно. Теперь мой участок, условно называемый дачей, так как на нем нет пока приличного домика, находится в 50 км от городской квартиры. А мог бы быть почти рядом…

Вот эта тогда бесценная справка, а сейчас историческая реликвия, которую я так неосмотрительно не оценил

Сравнительно большую военную пенсию папа получал недолго, вскоре вышло постановление, урезающее размер военных пенсий, так что вместо 1800 рублей в месяц, папа стал получать 1485 рублей, все равно это было больше 1200 рублей гражданской пенсии. Пенсия у мамы после выезда из Норильска составляла 930 рублей. После полной реабилитации папа стал хлопотать о восстановлении его в рядах партии. Он написал письмо в ЦКК, оттуда ему ответили, что дело его передано в Дальневосточный военный округ. Вскоре папу вызвали в Хабаровск, где был штаб Дальневосточного военного округа, и там на окружной парткомиссии его восстановили в рядах партии без перерыва в стаже (с 1919 года). Отец признавался позже, что когда ему сказали, что он ни в чем не виновен, он заплакал и сказал только: «За что это все?..».

Мои родители Харитина Яковлевна Веревкина и Федор ПавловичВеревкин
в родном мамином селе Михайловке после выезда из Норильска. 1956 год

Мама с папой не сидели на пенсии без дела. Учительскую работу мама оставила, но со школой связи не теряла. Помимо всех непременных домашних дел, активным наблюдением за Алешиной учебой в школе, они принимали участие в общественной работе. Папа по линии военкомата был нештатным представителем народного контроля и его побаивались домуправы. Мама по партийной линии была прикреплена к близлежащей школе, в которой учился Алеша, и ее постоянно привлекали к общественным делам. Об этом я читал в ее дневниковых записях.

27 января 1962 года: «Сегодня была в 5-г классе, где провела беседу о 20 съезде партии. Класс самый отстающий. Встретили шумом. В классе грязно, дети вели себя свободно, не обращая внимания на присутствие пожилого человека. Но уже через пять минут были поглощены беседой. Я дала им возможность задать вопросы. Первый был о церкви, второй — о пьянке и третий о Сталине. На первые два вопроса ответила обстоятельно. Ответом удовлетворены. Третий увлек их до предела: не заметили, что кончились урок и перемена… Я пообещала еще придти к ним».

23 февраля 1962 года: «Провела в 4-х классах урок на тему «Тундра». Рассказывала о Заполярье два часа. Один ученик заявил, что когда вырастет и выучится, поедет работать в тундру. А ведь я излагала материал не только в радужных тонах».

16 ноября 1963 года: «Вчера вечером была на родительском собрании в школе. Завуч говорила не столько об учебном процессе, сколько о форме учащихся, о том, что девочки носят не черные банты, а белые, что мальчики ходят в школу в свитерах. Нельзя по этому поводу поднимать шум «на весь мир». Ученики ведь не солдаты…».

9 октября 1967 года: «Сделала доклад на родительской конференции на тему «Родительский авторитет». Слушали внимательно, даже аплодировали…».

Когда появились внуки, сначала у Бориса, потом у меня, а затем у Алеши, времени для посещений школы у мамы оставалось все меньше. И все же со школой она не теряла связи до последних своих дней.

Где-то в 1958 году мы купили телевизор, и мама с папой регулярно смотрели телепередачи. Мама много читала и периодики, и книг. 2 января 1966 года: «Продолжаю читать про Блюхера. До глубины души возмущаюсь бесправием, царившим в годы культа личности. Нет слов, чтобы выразить презрение к подлинным врагам народа типа Берия. Как могло это быть у нас?.. Трудно понять все это, но надо…».

14 февраля 1968 года: «Провела беседу в двух классах о Блюхере. Слушали очень внимательно. Я лично видела Блюхера три раза. Поделилась с учениками своими впечатлениями. Мужу при аресте приписывали участие в военно-фашистском (?) заговоре под руководством В.К. Блюхера. Цель — отторжение Приморья к Японии (!). Когда папу арестовали, Блюхер еще год оставался на свободе».

У семейной фотографии В.К. Блюхера интересная история. Во Владивостоке был талантливый фотокорреспондент ТАСС А.Н. Назаров. Это был мой второй после В.Н. Егорова наставник по фотографии. Назаров этот снимок раньше не выставлял по понятным мотивам. Когда я на одной из местных выставок увидел, что на этом фото стоит дата 6 октября 1937 года, то попросил Алексея Николаевича подарить мне ее, ведь я родился на два дня раньше. На оборотной стороне снимка есть дарственная надпись А.Н. Назарова. Он мне подарил и другую фотографию того же времени: изображенный крупным планом Блюхер сидит в президиуме какого-то совещания. Выражение его лица задумчивое. Мало кто знает, что настоящая фамилия В.К. Блюхера — Медведев. А «Блюхер» — это прозвище его деда за то, что он почитал немецкого маршала Блюхера, участвовавшего в окончательном разгроме Наполеона при Ватерлоо.

В.К. Блюхер

В маминых дневниках можно прочитать о настроениях минувших времен. Она писала: «Я помню время с 1922 по 1937 год. Жили мы с мужем в Нерчинском полку, и за это время я не видела ни одного военного пьяным. А ведь страна в то время переживала большие трудности, но утешение искали не в водке. А сейчас пьют и комсомольцы, и коммунисты, и дети, и взрослые… Это хуже, чем война, которая рано или поздно заканчивается…». Мама вела обширнейшую переписку. 40–50 открыток и писем по праздникам было обычным явлением. Примерно четверть из этой корреспонденции была от норильчан. Приходили норильские новости от учителей, бывших учеников, от родственников, оставшихся работать в Норильске. Особенно много писем было от В.П. Бахтиной, О.Я. Шадриной, З.И. Волковой, Е.Г. Фишман, А.Н. Кашеваровой, А.П. Касаткиной. Писал иногда Б.Д. Сухомлинов. Он сообщал о встречах с бывшими учениками и учителями и подписывался «Ваш Сухомлиныч». Много писем мама с папой получали от В.А. и Н.С. Кублицких. Первым не стало папы, а вскоре и Владимира Амвросиевича. Надежда Степановна делилась с мамой своими новостями и мыслями. Мне запомнились такие ее слова: «Порой думаю, какое у нас было тогда в Норильске тяжелое положение, а теперь кажется, что была счастливая жизнь!». Н.С. Кублицкой не стало в 1971 году.

Во Владивостоке папе почти ежегодно выделяли путевки в военный санаторий или дом отдыха. Льготную путевку, как член семьи офицера в отставке, могла получить туда и мама, и родители почти всегда отдыхали вместе.

Когда Зоин муж Сорока Владимир Данилович бывал в командировках во Владивостоке, папа любил играть с ним в шахматы

Вновь я посетил…

После своего первого плавания, длившегося девять месяцев и двадцать дней и ставшего кругосветным, я, получив отпуск и приличные для меня деньги, решил посетить Норильск. Это было осенью 1962 года. В Норильске жили наши родственники по папиной линии, и они мне пообещали «стол и кров». Я очень хотел проплыть еще раз по Енисею на одном из новых теплоходов, но в сентябре билета я не смог достать. Полетел на самолете.

Строительство нового профилактория на Вальке

Норильск я и узнавал, и не узнавал. Появилось много домов, новые улицы шли в сторону медного завода. Жилые дома стали возводить панельными. Порадовали современные гостиница, бассейн, новые 635 школы. Я съездил на Валек, побродил и поснимал осеннюю тундру. Особенно меня поразили озера с чистой, но темноватой водой.

Озера в окрестности Норильска

Жил я у двоюродной сестры Паши Унру (Бабиной), встретился со всеми двоюродными родственниками по папиной линии. В Норильске тогда жили Паша с мужем Андреем Унру, Виктор Бабин с женой Катериной, Надя с мужем Дмитрием Гончаровым, Зоя Шафранова (Бабина) с сыном Валерием, Геннадий Веревкин с женой. Все они с детьми «попали в кадр».

Родственники по папиной линии, у которых я жил в Норильске

Старшие доработали в Заполярье до пенсии, сейчас в Норильске живут и работают их дети и внуки.

С особым волнением побывал в родной школе, даже побывал на вечере. Школа была та же, а вот ученики и порядки в ней уже были «не наши». Да и танцевали школьники уже другие танцы. Вместо духового оркестра гремела через мощные усилители радиола.

Борис Данилович Сухомлинов

Прежних учителей я встретил мало: Л.В. Бузунову, З.И. Волкову, О.А. Элиадзе. Отдельная встреча была с Б.Д. Сухомлиновым. Из одноклассников увиделся только с Юрой Левиным и Любой Близняковой. Она осталась такой же общительной. А Юра встретил меня как-то очень спокойно, хвалил свою работу, семью, а своего сынишку просто боготворил…

Лидия Васильевна Бузунова (слева) и Зинаида Ивановна Волкова.
Норильск, сентябрь 1962 года

В Норильске поучаствовал в передаче местного телевидения. Я взял с собой фотографии о плавании вокруг света и об Антарктике. У меня сохранилась копия сценария моего выступления на семи машинописных листах. Передача называлась «По морям и океанам…». Я рассказал о первом промысловом рейсе Антарктической китобойной флотилии «Советская Россия». Плавание длилось почти триста дней, мы прошли через три океана и 15 морей, совершив кругосветное плавание…

Меня представили как выпускника Норильской средней школы № 1, Действительного члена Географического общества СССР. На другой день мне позвонил Женя Беляков из параллельного класса…

Я в Сингапуре. На голове у меня пробковый шлем, чтобы не было
теплового удара (один раз такой случай у меня был)

Поездка моя в Норильск удалась, дома с нетерпением ожидали моих рассказов. Я подробно описал свой вояж, показал сделанные в Норильске фотографии. Вскоре я отправился в следующий длительный рейс в Антарктику. Всего я совершил на китобойной флотилии четыре рейса в Антарктику, несколько раз побывал в Сингапуре, Уругвае, Японии. Заработав нужный плавательный ценз, получил рабочий диплом судового электромеханика и со временем стал вторым электромехаником самой крупной в стране китобазы. Я обрел неоценимый опыт практической работы, увидел чуть ли не весь мир и, проработав на флотилии пять лет, перешел на работу в Дальневосточное высшее инженерное морское училище имени адмирала Г.И. Невельского, в котором работаю до настоящего времени.

На экваторе принимаю
солнечные ванны после почти
шестимесячного пребывания
в Антарктике

Всюду была жизнь...

В сентябре 1964 года в санатории во время игры в городки папа почувствовал недомогание и обратился к врачу. Диагноз был жестокий: рак поджелудочной железы, жить ему оставалось несколько месяцев. Мне первому сказал об этом хирург военного госпиталя. Чтобы не показывать папе, что дела его безнадежные, мама решила, что мне нужно идти в рейс. Второго апреля 1965 года вдали от дома я получил от мамы страшную телеграмму о его смерти. Так завершилась папина жизнь. Двадцать лет своей жизни он отдал армии. Восемнадцать лет у него отняла жестокая сталинская система. Менее десяти лет всего он прожил по-человечески после реабилитации. Через несколько месяцев под колесами грузовика погиб шестилетний Юра, младший сын Зои. В больнице он умер на моих руках. Две смерти не могли не отразиться на здоровье мамы и Зои. В марте 1969 года скоропостижно скончался Зоин муж Владимир Данилович Сорока, капитан второго ранга. Его отец, председатель колхоза Д. Сорока, был расстрелян в 1937 году, что сильно отразилось на продвижении Владимира по службе, и что, в конечном счете, способствовало его раннему уходу из жизни (в 44 года).

Борис, папа и Алеша ждут меня на причале из рейса. Папа меня
встречал последний раз

В 1969 году я женился на Людмиле Васильевне Кулеш, которая закончила с отличием Московский педагогический институт имени Ленина и по распределению поехала в Приморье, где мы с ней и встретились. Дед Людмилы по отцовской линии П. Кулеш был крестьянином на Украине, репрессирован в 1937 году и погиб на Белом море: баржа с заключенными затонула (или была затоплена). В 2009 году мы с Людмилой Васильевной отметили рубиновую свадьбу (40 лет). Она преподает биологию во Владивостокском медицинском университете. Кандидат биологических наук, доцент. У нас двое детей: дочь Ольга окончила с отличием медицинский институт, сейчас с мужем и сыном живет и работает врачом в Киеве. Когда Ольга уезжала к мужу на Украину, еще никто не думал, что она станет заграницей. Сын Олег после окончания школы поступил в Морскую академию на специальность «Управление морским транспортом». Закончил с отличием морской университет и работает во Владивостокском порту. Сейчас ему 26 лет.

Людмила Васильевна Веревкина (Кулеш) и Владимир Федорович Веревкин

Семья Веревкиных

Мама нас покинула в 1980 году. По завещанию похоронили ее рядом с папой. В жестокое время мама сумела сохранить семью: воспитала и выучила пятерых детей, при этом сама трудилась с полной отдачей сил. Когда диплом об окончании вуза получил самый младший сын Алеша, она с удовлетворением отметила в своих записках, что наконец-то выучила всех детей. Разница в возрасте между старшей дочерью Зоей и младшим сыном Алексеем составляла 22 года. Так что родителям пришлось нас учить практически всю жизнь.

Наша мама Веревкина
Харитина Яковлевна в последние годы жизни

Разбирая мамины бумаги, мы обнаружили письмо Зинаиде Ивановне Волковой, которое она не успела отправить. Мама старалась помочь ей преодолеть депрессию от потери близких родственников. Она писала о своих дорогих потерях, убеждала, что живые должны ценить каждый прожитый день и вспоминала Норильск и тех, кто трудился рядом.

«Борис Данилович Сухомлинов умел заставлять работать до изнеможения, но умел и ценить людей. Я на него не в обиде. Когда в 1954 году меня представили к награде, Дудинка документы задробила из-за мужа и вернула их обратно в школу. Мне осталось только смириться с этим. Б.Д. с этими документами весной 1954 года поехал в Красноярск на краевое совещание, на котором присутствовала зам. министра просвещения Дубровина. Он добился аудиенции, рассказал обо мне и представил документы. Дубровина сказала: «Обойдемся без Дудинки». Взяла документы, увезла их в Москву, а в сентябре в Учительской газете был опубликован указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении учителей орденами и медалями. В числе награжденных орденом Трудового Красного знамени к великому моему удивлению была и я. Сухомлинов ничего не сказал об истории моего награждения, через год я узнала об этом от директора вечерней школы Добролюбова. Черняховского я помню хорошо по работе в 5-й школе в качестве преподавателя физики. Красивый мужчина, энергичный, деятельный. После моего отъезда он был зав. районо.

У В.П. Бахтиной умер старший сын Анатолий — большой начальник и специалист по строительству мостов. Страдал алкоголизмом. У О.Я. Шадриной два года назад умер муж. Сейчас она в Москве одна. Сын еще в Норильске, а дочь в Калининграде. А.Д. Илюшина в Москве, живет хорошо, моложаво выглядит. Шадрину иногда навещает Доня Александровна… Жива ли Царева? О ней у меня никаких сведений».

Мама утешала Зинаиду Ивановну и возвращала ее в прошлое, когда они были молоды и полны благих порывов… «Время к старости бежит, а не идет… Но страха нет, а жить — хочется!» И она пишет о том, что ее интересует из книг, музыки, искусства…

Мы отправили письмо Зинаиде Ивановне Волковой с просьбой после прочтения вернуть нам его как память о маме. Она выполнила нашу просьбу, приложив свое письмо. Вот отрывок из него: «Я встречала в юности настоящих большевиков, а из младшего поколения — это Харитина Яковлевна. Она была настоящим коммунистом, что на моем веку встречалось не часто (больше для формы, карьеры, выгоды). Перед такими людьми, как она, надо преклоняться…

И последнее. Володя! В жизни мои взгляды менялись и отшлифовывались на разных ее этапах. И вот последнее мое убеждение: какая бы ни была женщина красавица, умная, ученая, в итоге она будет гордиться только своими детьми. И поэтому итог Харитины Яковлевны: она воспитала чудесных пятерых детей и, конечно, была горда вами всеми. Это получилось, потому что был рядом хороший яркий пример ее самой. Счастливы дети, имея такую маму! Желаю успехов в науке, счастья. Привет всем!
З.И. Волкова. 20 июля 1980 г.».

На глобусе нет ни одной значительной линии, которую я бы неоднократно не пересекал: экватор пересек 14 раз, причем два раза я пересек экватор в день своего рождения, на что последовала шутка, что 50 лет для меня — только экватор жизни. Очень хотелось бы, чтобы так было. Я побывал во всех океанах и многих морях. Посетил тридцать стран, не считая республик СНГ. Да, мне в жизни повезло, потому что я этого очень хотел. И для этого много трудился. Повезло мне и с родителями, и со своей семьей. Наверно, мое везение перешло ко мне от родителей, которым такой удачи не досталось: их жизнь невозможно назвать благополучной. Но они приложили все силы, чтобы мы, пятеро детей, получили высшее образование и состоялись в жизни как личности.

Впервые вся семья, но уже без папы собралась на мамино 70-летие 5 октября 1976 года. Мама в центре, слева от нее Зоя, справа Лена.
Стоят (слева направо): братья Владимир, Борис, Алексей Веревкины

Так получилось, что наша семья (папа, мама и все пятеро детей) ни разу при жизни обоих родителей не собралась вместе. То папа был в заключении, то когда в Норильске родился Алеша, не было Зои (училась). Когда Зоя дважды приезжала в Норильск, я в это время был в «Таежном». Потом я надолго уплывал в Антарктику, а потом умер папа…. Вот так ни разу все и не собрались.

Второе в истории семьи полное собрание детей Веревкиных в 2000 году по случаю двадцатилетия маминой кончины.Через пять лет
мы встретились в третий раз

С переездом дочери Ольги в Киев у нас установились регулярные встречи с Августой Александровной Федотовой, которая в нашем десятом была классной руководительницей, а также с одноклассницей Аллой Бузаковой (теперь Лукиной). Это именно Алла заочно свела меня с Галиной Ивановной Касабовой, которая меня подвигла к написанию этих строк. Августа Александровна говорит, что когда мы встречаемся, она молодеет лет на пять. Она очень хорошо помнит моих родителей, таких людей остается все меньше…

Встреча в Киеве бывших норильчан. Слева Алла Бузакова (Лукина),
в центре Веревкин Владимир, справа Августа Александровна Федотова

Как-то я решил в связи с 50-летием окончания школы написать письмо в свою родную школу. Мне пришел ответ от директора школы № 1 Галины Гавриловны Дрюцкой. Она поблагодарила за письмо и попросила присылать для школьного музея какие-нибудь материалы, что я и делал несколько раз, пересылая их Жанне Валерьевне Переяславец.

Я очень благодарен своей Норильской школе № 1: коллективу прекрасных учителей, своим одноклассникам. Я считаю, что я учился в самой лучшей школе. Многим, что достигнуто мной в жизни, я обязан родителям и школе.

Есть у художника Ярошенко картина «Всюду жизнь». На ней изображена арестантская семья сквозь зарешеченное окно вагона. Она наблюдает за голубями, вольными птицами. В Норильск мы попали не по своей воле. Мы, дети, видели и понимали, ли, что там происходило. Все ужасы лагерной жизни в Норильске описали те, кто через это прошел. И в лагерях и «на воле» продолжалась жизнь со всеми ее радостями и противоречиями. Всюду была жизнь…Но какая?

 На оглавление "О времени, о Норильске, о себе..."