Предисловие

Обширное повествование о Иосифе Шамисе, первостроителе и летописце Норильска - уникального явления истории, величественного города и промышленного гиганта по соседству с Северным полюсом, поражает воображение. Труд, отважно предпринятый и выполненный Аркадием Авербухом, вполне соответствует теме.

Что такое Норильск, каким видели его удивленные современники и каким видят его сегодня во всем мире люди, способные удивляться феноменальному и оценивать его? Редкостная в летописи планеты эпопея возведения на вечной мерзлоте, на необитаемой окраине земного шара (да, да, и у шара, оказывается, есть окраины!) вписана в историографию великих человеческих подвигов. Предпринятая советской властью, можно сказать, с первых её шагов, в условиях гражданской войны и яростных попыток «дружественных» государств задушить дитя едва ли не в колыбели, эпопея эта достойна восхищения. Как бы ни относились к режиму большевиков, как бы ни полагали «Россию во мгле», - отрицать его отваживались разве что самые недальновидные: историки, философы, поэты и первопроходцы земных пространств, магелланы-романтики и унылые «пророки» космических катастроф, - все вынуждены были склонять головы перед «девятью днями, которые потрясли мир». И престарелая Европа, и загадочная Азия, поражались той эпопее и той, казалось, безрассудной погоне за богатствами, скрытыми под тектоническими наслоениями и многотысячелетними льдами.
Вдохновение, с каким взялся Аркадий Авербух за работу, вполне соответствовало поставленной задаче. Кстати, о заголовке очерка. В одном из писем Иосиф выразил такую мысль: «Моя работа над историей – это всё капля истории Норильска». Аркадий Михайлович использовал этот яркий образ, дополнив и перефразировав его в «Живые капли истории».

Поразительная одержимость человека, совместившего в себе романтика, мечтателя и убежденного практика тоже феноменальна. Незадолго до смерти Иосиф признался в одном из писем: «Если я не напишу о некоторых первостроителях, то уж никто ничего не напишет <….>. Полагаю, что это мой долг». Выполняя заветный долг, Иосиф сотворил то, чего никто другой не мог сделать. Создал «Синодик» первостроителей Норильска.

Что такое синодик? Академический словарь русского языка, изданный в 1963 году, сообщает: «синодик (от греческого сопутствующий) – памятная книжка, в которую вносятся имена для поминовения в православных богослужениях». Откроем назабвенный Толковый словарь живого великорусского языка, сотворенный Владимиром Ивановичем Далем на сто лет раньше. «Синодик, церковное, - памятник, поминальная, памятная книжка, куда вписываются имена для поминовения родственников и близких на литургиях и на вселенских панихидах». Как видим, составители нынешнего академического словаря исходили из толкования Даля.

Посмотрим еще несколько справочников. Толковый словарь русского языка, составленный С.И. Ожеговым и Н.Ю. Шведовой, четвертое издание, 2000 год. То же самое. И, наконец, наиболее поздний выпуск: Д.Н. Ушаков. Большой толковый словарь современного русского языка, издание 2007 года. Никакого нового значения слова синодик по сравнению с предыдущими фолиантами.

Иосиф Шамис внес в свой «Синодик» преимущественно тех «старых норильчан», с которыми судьба его свела. Подключившись к этой работе по его предложению и по велению собственного сердца, ваш покорный слуга дополнил «Синодик» именами, которых Шамис не сподобил быть увековеченными (не потому, разумеется, что не считал их достойными).

Работа над «Синодиком» норильчан заняла у нас с Иосифом без малого полвека. И почти столько же он лежал в наших с Иосифом папках – до того, как Аркадий Михайлович Авербух обратил на него внимание и предложил мне открыть мои архивы. Это произошло много лет спустя после того, как Иосиф Адольфович отправился в мир иной.

Открыв толстые папки, погрузившись в их пожелтевшие листы и блокноты, мы с Аркадием Михайловичем получили наслаждение как бы в живую беседовать с поистине удивительным человеком редкостной эрудиции и незаурядного ума.

А житейский опыт! «Пароход «Буденный» <…> осенью 39-го после высадки людей мы разломали в трюме пятиярусные нары, надпалубные вышки охраны и гальюны и с днища трюма выгружали на баржи (морской пароход не мог подойти к берегу и стоял на рейде, буксиры тащили баржи к речным причалам). Большие (10-15 кг каждый) фасонные «кирпичи» для облицовки металлургических печей в Норильске. Говорили, что огнеупор был положен на дно трюма как балласт, чтобы пароход с людьми, вес которых, особенно после Соловков, очень мал, был устойчив в Карском море – по пути из Соловков - Северным путем – в Дудинку» (из письма Сергею Норильскому 11.02. 1968 г.).

Отрывок типичен для стиля манеры писем Шамиса. Как много сказано в этих строчках! И сколько подтекста! Нынешнему читателю покажутся странными и текст, и подтекст. С одной стороны, Соловки как место заключения. С другой – взамен слова «заключенные» - слово «люди». Почему такое иносказание? Да время было такое, 1968 год. В СССР о политических репрессиях прошлого власти умалчивали. Например, грамотным людям было известно, что маршал Советского Союза Тухачевский в 38 году был расстрелян якобы за измену. Но когда где-нибудь проскальзывало о его гибели, то писалось: «трагически погиб». Что значит «трагически»? В автомобильной или авиакатастрофе? От внезапной болезни? От ножа какого-то разбойника? Иосиф Адольфович был особенно аккуратен в письменных и устных высказываниях. Иные острословы говорили: напуган человек пережитым, да так, что … «пуганая ворона куста боится» (еще более изящные мастера острословия прибавляли: «пуганая корова на куст садится» (это уже из лагерного фольклора).

Кстати о фольклоре. Письма и рассказы Шамиса наполнены им. Иосиф – большой знаток и ценитель лагерно-тюремного жаргона, побасенок, баек и прочих словосочетаний. Это придает высказываниям Шамиса особенную прелесть.

Так вот, в приведенном отрывке эзоповым языком рассказывалось, как политзэка Шамиса из Соловецкого лагеря доставили в Норильский. Иосиф редко касался этой страницы своей биографии. Надо сказать, Иосиф был педантичен, его осторожность диктовалась не только пережитыми испытаниями, она была у него в природе, в характере. Он был во всём излишне формален, мелочная точность во всех его словах и поступках, во всем поведении бросалась в глаза. Но удивительно: эти не очень привлекательные черты не портили его облика, наоборот, влекли к нему.

Как и всякие письма вообще, послания Шамиса эклектичны, дробятся казалось бы излишними отступлениями, необязательными подробностями, наполнены механическим соединением разнородных, иногда взаимоисключающих принципов, взглядов, художественных мотивов, разных стилевых моментов. В этом жанровая особенность посланий людей друг к другу, чаще всего родным, не требовательным к литературному качеству.

«Много мыслей навеяло твое письмо <…>, многое мог бы сказать, но не смею отнимать у тебя твое время. Что я читаю? Что хочется. Для души – и только. Вот перечитал книгу Тарле «Наполеон». Ух, громадный был талант! Интереснейший человек. Что бы Лев Толстой о нем ни говорил, - Наполеон был Великим <…>. Прочитал три книги о Японии, дьявольски интересно <…>. Перечитываю сейчас Гюго – «Человек, который смеётся». С огромным удовольствием читал Цецилию Кин – «Страницы прошлого». Какие интересные были люди, а? И какая судьба постигла и многих – ужас!» (11 августа 1969 г.).

«Был в Норильске начальник комбината А.П. Завенягин, и была у него секретарем Фрося <…>. Я её помню: тоненькая женщина, смуглая, волос гладкий, подстрижена под мальчика <…>. Кто она, как попала туда (вольнонаемной), - не знаю. Уже вскоре после отъезда А.П. (1941, май-июнь) Фрося сблизилась с Захаром Равделем. Он отбывал в Дудинке <…>. Симпатичнейший человек, красивый. Заимели они двоих сыновей, жили потом в Москве».

Яркая особенность писем и рассказов Шамиса – глубокая демократичность. Все, о ком бы он ни рассказывал, для него равны: и начальник комбината, ставший спустя заместителем Предсовнаркома СССР, и безвестная секретарша, связавшая судьбу с заключенным.

Наши переписка с Иосифом – всегда диалог, и мне остается лишь пожалеть, что мои письма к нему пропали. Что поделаешь? Почти год совместной работы над наследием Шамиса сблизил меня с Аркадием Михайловичем Авербухом, наполнил наши отношения редко встречающейся теплотой и взаимопониманием. Я как бы продолжил общение с Иосифом. Потому охотно согласился с предложением написать предисловие к его очерку. Сделал это как мог. Главное, чтобы читатель очерка, если он в наше время отыщется, проникся теми мотивациями, какие руководили Аркадием Михайловичем, и моими тоже.

Сергей Щеглов, 2 ноября 2017.

«Людей неинтересных в мире нет…»

(О летописце норильской истории Шамисе И.А.)

«Как летописец эпохи, я смолоду понял, что сам по себе
литератор может был мал и ничтожен, но в его
плоховатых стихах и рассказах эпоха порой отражается
полнее и ярче, чем в произведениях прославленных авторов»

Корней Чуковский. Предисловие к 6-му тому собраний
сочинений. М.: «Художественная литература», 1969.

Некоторые, казалось бы, частные семейные хроники помимо нашей воли служат наглядной иллюстрацией исторической эпохи. Судьба героя этой книги, казалось бы, рядового инженера-строителя, родившегося в небольшом местечке на юге Украины, наделена этим свойством с избытком.

Недавно я заинтересовался судьбой своего дальнего родственника, Узника Норильлага Иосифа Адольфовича Шамиса (1902-1994), набрав его имя в интернете. Иосиф Адольфович – брат бабушки моей жены, мы с ним изредка виделись с 1972 года на протяжении 15 лет.

На сайте Сахаровского центра (www.sakharov-centr.ru) на странице «Воспоминания о ГУЛАГе и их авторы» есть краткая биографическая справка о нем на одну страницу, составленная тульским писателем Сергеем Львовичем Щегловым (Норильским). Следует сказать, что в базу данных Сахаровского центра входит уникальная информация о 2034 авторах, написавших воспоминания о ГУЛАГе, библиографии (3300) и сами тексты (1594), в том числе литературные записи воспоминаний со слов очевидцев, интервью, воспоминания детей, родственников, друзей о своих близких, прошедших ГУЛАГ (а к этой категории относится и вышеуказанная биографическая справка), тексты воспоминаний авторов.

Я не публикую эту биографическую справку, поскольку она не отличается полнотой и в ней (по объяснимым причинам) содержатся несколько неточных биографических данных. Однако в целом эта работа Сергея Львовича о своем близком друге служит отправной точкой для всех, интересующихся жизнью такого незаурядного человека как Иосиф Адольфович Шамис, по праву занимающего свое достойное место среди других ярких представителей еврейской советской интеллигенции ХХ века. Через Тульский литературный альманах «СРЕДА» в начале 2016 г. я разыскал телефон Сергея Львовича, и вскоре состоялось наше незабываемое знакомство в Туле. Да, это была именно незабываемая встреча, потому что Сергей Львович – чрезвычайно интересный человек, обладающий прекрасной памятью (несмотря на свой солидный возраст – а ему в сентябре 2018 года исполнится 97 лет!). Именно эта встреча побудила меня к сбору материалов для составления книги о Шамисе и его младшем товарище Щеглове, непростые житейские пути которых пересеклись в Норильске в начале сороковых годов прошлого века.

Итак, наше повествование начнем по порядку с того, что Иосиф Шамис родился 29 января 1902 г. на Украине, где прошли его детские и школьные годы. Вот как он сам рассказал о своих родных местах (запись в блокноте №5):

«Город, в котором я родился, назывался до 1920 года Ольвиополь. Он стоит на реке Южный Буг, на левом берегу. Сказывали, что когда-то его образовали греки. По-древнегречески «полис» значит город. Имя ему дали по колонии Оливии-Ольвиополь. Мой заштатный город Ольвиополь (Елизаветградского уезда Херсонской губернии) был слит с рядом расположенным местечком Богополь (Балтского уезда Каменец-Подольской губернии) и селом Голта (Ананьевского уезда Херсонской губернии), и все три местности получили общее наименование Первомайск*.
*Эти населенные пункты относились к трем уездам двух губерний, возможно, потому, что находились на разных берегах в треугольнике, образованном Южным Бугом и впадающей в него небольшой речкой Синюха. И.А. Шамис нарисовал схему этих мест в блокноте №5.

«Заштатный» город означал не уездный город. В Ольвиополе была мужская казенная (государственная) гимназия, где я учился. В Голте была женская частная гимназия Федоровой, где училась моя сестра Соня. В Голте было еще среднее учебное заведение – коммерческое училище. Было также училище – частное Терезы Григорьевны Марголис – для девочек из еврейских семей (бесплатное обучение, еда). Вот такое это было село Голта. Там еще было железнодорожное училище (вроде ПТУ) для детей железнодорожников»**.
**ПТУ – профессионально-техническое училище, в СССР в них обучали рабочим профессиям.

Семейная фотография, г. Первомайск, ноябрь 1925 г.
Сидят: Шифпа Иудовна Синдлер (1903-1955), 6-месячная Милочка Синдлер
(1925-1991), Лея Абрамовна (ум. 1956 г.), Иуда Мордохович Шамис (1879 -1939),
Иосиф Адольфович Шамис (1902-1994). Стоят: Бенцион Зейликович Синдлер
(1899- 1958), Гита Юдковна Шамис (1912-1994).

Иосиф был первым ребенком в семье. В 1903 году родилась его сестра Софья (еврейское имя – Шифра). Когда дети были маленькие, их мама умерла.

 Шамис рассказал следующую историю происхождения своей фамилии в письме Щеглову от 16 апреля 1970 г.:

«У меня откуда такая фамилия? О. это интересно, послушай, если хочешь. Как все мальчики, я учился в хэдэре, - это была школа, в которую ходили мальчики чуть ли не с 5 лет. Постановка учения была на таком же уровне, как в Средние века в любом гетто. За длинным столом на жестких скамья сидят мальчики и под руководством учителя, к которому мы обращались со словом «рабби», хором – вслух и громко учили то, что полагалось. Вначале учат тору – библию, потом пророков, а уж затем – талмуд. Я проучился еще до тех лет, когда уже в гимназию ходил. Придешь из гимназии – и побежал в хэдэр. Дошел до талмуда – книги две почти прошел (а их десятки томов), потом отставили это дело. Рабби, конечно, давал по рукам линейкой, иногда снимал ремень, малец ложился на скамью и снимал штанишки. Мне кажется, что это делалось по традиции, лупил для формы, во всяком случае, я не помню ни слез, ни жалоб. Правда меня ни один рабби пальцем не тронул, вероятнее всего потому, что батя мой был человеком влиятельным, да и нрав имел «самостоятельный». Кроме всего, очевидно, имело значение, что я сирота – без родной мамы рос, с мачехой, - а у евреев сирота вызывал чувство жалости, какую-то болезненную жалость. Хотя мне за мачехой жилось хорошо, ибо отец был главой семьи и он задавал тон, да и она – мачеха – была добрая женщина и холила нас сирот – меня и сестричку младшую, как своих (потом, через 8 лет, у неё тоже родилась дочка). Так вот, рабби, - это уже было, когда я постарше стал. – как-то мне сказал, что моя фамилия происходит от слова «шэмэш» - солнце. Мне это было ни к чему, но как-то я подумал: почему у всех моих прямых родственников со стороны отца другая фамилия, а у отца и у меня – другая.

Выяснилось. Фамилия дедушки (как, следовательно, и родственников) была Забарский. Но вот дед должен был призываться на службу царю-батюшке – к дьяволу! Был куплен паспорт одного бедняги, которому исполнился 21 год, а деду только 18. Посмотрели и решили: зачислить в ратники II разряда. Бедняга этот был кузнецом (коваль), за какие-то грехи отбывал срок. И вот деду достался его пас (паспорт) с фамилией Шамыс (украинское «и» читается «ы»).
Я помню одного кузнеца, колоссального детину, прямо Самсон библейский, который как-то приласкал и признался, что он мне «родич»: фамилии одинаковые. Мне такое «родство» по тем понятиям не очень «личило», так как он-то был простой коваль. А я, черт возьми, гимназист.

Вот откуда у меня «плебейская» фамилия Шамис – синагогальный служка. Конечно, при храме мы были бы «патрициями» - левитами.
Через какое-то время после смерти мамы отец женился, и со второй женой Леей Абрамовной у них в 1911 году родилась дочь Катя (еврейское имя – Гита)».

Отец Иосифа Адольфовича умер в 1939 году, похоронен в Москве на Востряковском кладбище. За общей оградой там покоятся также сестра Иосифа Адольфовича Синдлер Шифра Юдковна, её муж Синдлер Бенцион Зиновьевич и родители моей жены Синдлер Людмила Борисовна и её отец Каплун Михаил Айзикович.

В письме Щеглову от 9 сентября 1984 г. Шамис вспоминал отца:

«Я рад, что с моей легкой руки все дальнейшее пошло у тебя в гору. Только, Сереженька, не надо хвалебных слов по моему адресу. Я, брат, воспитан на1-ой заповеди: «Аз есть…» и.т.д. «И не сотвори себе кумира», - так там указано.

Да, ты прав; главное – делать добро. Кое-что и я сделал, но «втихаря». Но, конечно, мало делал, мог бы, думаю, сделать больше. Мой отец сделал больше меня и – тоже без рекламы. Но начальство знало, и это подтверждается фактом его ареста с высылкой по постановлению генерал-губернатора (в войну 14-го в ряде губерний были введены такие должности чуть ли с «неограниченными полномочиями», как граф Воронцов на Кавказе – тот самый «полумилорд»), - высылкой за «политическую неблагонадежность» (как А.К. Воронский).

А ты помнишь первое свидание Неклюдова с Катюшей в тюряге? Как точно Лев это описал, могу это засвидетельствовать: когда мне было 13 лет (чуть поболе) меня мама возила в уездную тюрьму на свидание с отцом – через две решетки. Потом кому-то «дали» и нам разрешили «личное», называлось свидание, где в комнате были только родители, маленькая сестричка, да я – со страшно любопытными (или любознательными) глазищами… Есть что вспомнить…».

В письме от 11 июня 1968 г. Иосиф Адольфович с теплотой вспоминает родные украинские места (здесь и в дальнейшем в очерке указываются письма Шамиса своему другу Щеглову Сергею Львовичу, если в отдельных случаях не указаны другие адресаты):

«Здоровье мое, - правда! – не ахти какое хорошее – идут годы, организм стареет. Все же думаю податься в начале июля в Одессу и походить по родным украинским местам. Я уже там был лет 7-8 назад, но так тянет еще раз – напоследок – посмотреть родной Южный Буг и икупаться в нем. Ох, Родина! Великое это дело. Недаром римляне говорили: Jli bene, ubi patria – там хорошо, где отечество (только сукины дети способны перевернуть эту формулу: там отечество, где хорошо). Словом, тянет и – поеду. И в Черном море искупаюсь тоже…».

В 1920 году 18-летний Иосиф Шамис ушел воевать на Гражданскую войну (по сведениям Щеглова Иосиф Адольфович участвовал в войне два года). До нас не дошли его сколь-нибудь подробные воспоминания об этом периоде его жизни.

Боец Красной армии Иосиф Шамис, 1920 г.

О Гражданской войне Шамис так упоминал в письме от10 февраля 1987 г. :

«Вот не думал я никогда, что участники Гражданской войны могут представляться иным гражданам как погубители чьих-то жизней. Объясни, пожалуйста, Ниве*, что это была война, а не карательные экспедиции. Будучи в Красной армии, я не видел в лицо противника. Мы били по его позициям прямой наводкой и навесным огнем (по невидимой цели), - задача: выбить противника с его позиций и занять их. Что касается карательных дел, то Красная армия такими делами не занималась: это была армия Революции, руководимая высокими идеалами и идейными командирами. Взять того же Крыленко, или Подвойского, или Якира и Тухачевского – nomen illis legio – имя им легион. Даже такие простые командиры, как Буденный, Чапаев были на высоте чистых революционных идей; скажешь, у Буденного был Ворошилов, у Чапаева – Фурманов, - тем лучше только было! Что касается дел карательных, то этим, как известно, ведала ЧК – и там тоже были революционеры (очевидно было немало погубленных душ при проведении «красного террора», были и ошибки с роковыми финалами, взять хотя бы Гумилева – наверное «по запарке» или «за компанию» его прихватили. Было многое в этой «заварухе»).
*Балуева Нина Ивановна, жена Щеглова. Нивой ласково называл её только И.А. Шамис. Их внучка Юлия Александровна Викторова, когда услышала от автора-составителя имя Нива, спросила: «А кто это?»

В Красноярске у меня разболелся зуб, порекомендовали врача по фамилии Толстая (теперь, за давностью лет, меня берет сомнение: может её фамилия Толстова). Так она, коренная сибирячка, рассказала мне, что после того, как прогнали Колчака, Красноярская ЧК разделалась с теми, кто буйствовал при колчаковщине. Был взят и муж моей врачихи, он был юрист, многие знали его. Его расстреляли. Через какое-то время его жену, врачиху мою, вызвали и сказали, что произошла ошибка (то ли фамилию спутали?)… и предложили ей работу. Она и в мои годы работала в поликлинике Управления В.Д. (меня дома лечила). Было, всякое было. Но Красная армия занималась военными делами.
Вот «беляки», хоть и военные, те погромничали., буйствовала, конечно, контрразведка. Это я видел своими глазами».

Сложившаяся в Одессе и Одесской губернии постоянно меняющаяся ситуация «южной смуты» в 1917-1920 годах интересно описана в документальной книге историка Капчинской О.И. «Окаянные дни» Ивана Бунина», вышедшей в 2014 г. в издательстве «Вече», где я работаю. В этих местах поочередно «хозяйничали» залетные банды Махно, Петлюры, «местного» Мишки Япончика. В 1918 -1919 гг. в Одесской области были войска Германии и стран Антанты. В 1919-1920 гг. там стояла Добровольческая армия Деникина, которую в феврале 1920 г. выбила кавалерийская бригада Котовского.

«Я их видел, этих мерзавцев, когда они – деникинцы – удирали под натиском Красной армии в декабре 1919 – январе 1920, - что офицеры да казаки творили тогда!..», - писал Шамис 26 августа 1985 г. О калейдоскопе смены власти на своей родине вспоминал Иосиф Адольфович в письме от 10 января 1986 г.:
«Маргарита Алигер писала в «Литературной газете» о Льве Квитко (мой земляк): «Добрый человек из Голосково». Это было малюсенькое местечко на берегу Южного Буга. Шолом-Алейхем сказал, что если открыть дверь в одном из домов на одном конце и на другом, то по всему местечку пройдет сквозняк – такое оно «агромадное» было это местечко. Но вот из него вышел чудный поэт – «судьбе» было угодно, чтобы он закончил петь в 52 году*. А какая там была молодежь! Все были увлечены поэзией, литературой вообще.
Мой отец был оттуда, много было у меня там родичей. Туда я приезжал (35 верст на лошадях) каждые каникулы. И была там моя чудо-девушка…
*Лейбл (Лев) Моисеевич Квитко (1890-1952) – советский еврейский поэт, писавший преимущественно детские стихи на языке идиш.

Я написал былое местечко. Да, после 17 года там много раз менялась «власть» - налетали банды: гайдамаки, петлюровцы, белые, зеленые. Все местечко – и стар, и млад, узнав, что на подходе банда, снималось с места и уходило в противоположную сторону. Приходилось и мне уходить: однажды нес я на руках маленькую девочку – она не могла быстро ходить – поспевать за всеми. А кто замешкался, тому пуля или шашкой голова прочь.

…Я туда приехал (на рейсовом автобусе) через 40 с лишком лет, в 1960 году. Где дома? Где улицы? Один бурьян растет. Ничего нет! Немцы угнали всех и поубивали, дома разграбили и растаскали… Вдоль самого берега Буга обосновалась улица, на которой построились пришельцы из других деревень, украинцы. А там жили веками земляки Лейбла Квитко – пустырь. Даже надгробья – деревянные, каменные, - растащили. Сохранилось здание бывшей синагоги – там устроили амбар для колхозного зерна».

В тот же период (по сведениям Щеглова – в 1920 году) Шамис вступил в ряды РКП(б) как убежденный коммунист. В начальный период НЭПа (т.е. новой экономической политики, проводимой с марта 1921 г. и до начала её свертывания в конце 1927 г.) Шамис по идейным соображениям вышел из Российской коммунистической партии (большевиков). Ему этот выход из партии, возможно, припомнили при аресте в 1938 году…

НЭП сменил политику «военного коммунизма», проводившуюся в годы Гражданской войны, и был направлен на развитие рынка и различных форм собственности, привлечение иностранного капитала в виде концессий и др., что вызывало сомнения у некоторых коммунистов в правильности курса.

Из рассказов Иосифа Адольфовича в семье было известно, что после войны он поступил в медицинский институт, проучился курс и бросил его. После этого в 1922-1925 годах Иосиф учился в Одесском институте народного хозяйства и получил квалификацию экономиста (у нас в семье сохранился его диплом об окончании этого института. Затем Иосиф закончил и строительный институт (но данных об этом нет…).
Иосиф Адольфович, когда учился в Одесском институте народного хозяйства, познакомился с Яном Ходзинским, ставшим волею судьбы, как и Шамис, заключенным – первостроителем Норильска. Вот как об этом пишет Шамис в письме от 1 июня 1968 г.:

«Этот институт был образован после революции на базе юридического факультета бывшего «Императорского Новороссийского университета» (в Одессе). Ведь когда-то Украину называли «Малороссией» или «Новороссией», - кажется, при Потемкине утвердилось это название – «Новороссийский край», - отсюда и название университета.

В 1924 году Иосиф Адольфович жил в Ленинграде, на Литейном, в те годы он назывался проспект Володарского. «Но я там не остался, вернулся на свой Юг, в Одессу. Но Питер остался в моем сердце, как остается первая любовь», - писал Шамис своему другу Щеглову 29 февраля 1984 г.

С началом голода на Украине семья переехала в Москву, где в 1925 г., жила на 1-ой Мещанской улице (в настоящее время – Проспект Мира), недалеко от Сухаревской башни, снесенной в 1934 году. На этом месте сейчас раскинулась Сухаревская площадь. Затем семья Иосифа Адольфовича поселилась на Волочаевской улице в районе Лефортово, в коммунальной ведомственной квартире от Наркомзема в перестроенном бывшем дворце графа Строганова (т.н. Строгановской даче). Они занимали комнату площадью 20 кв. м на первом этаже; до революции это была комната прислуги. Отец Иосифа Адольфовича работал по хозяйственной части на военных складах, размещенных в те годы в окрестности дворца. В Москве Иосиф Адольфович быстро проявил себя как способный инженер-строитель. Он работал в организации, называвшейся «Хлебострой» системы Комитета заготовок при Совнаркоме СССР.

…В августе 1938 года Шамис был арестован по ложному обвинению. Вначале сидел в тюрьме в Москве и через некоторое время попал в лагерь для политических заключенных на Соловецких островах. Другие подробности этого периода его жизни нам неизвестны. Эти годы (1937-1938 гг.) были особенными в истории СССР и назывались они годами Большого террора, печальный юбилей которого, 80 лет, пришелся на 2017 год.

Если представить данные о массовых арестах и расстрелах в сталинском СССР в виде графика, то получится кривая, которая в отдельные периоды образовывала высокую волну. Иначе говоря, если в целом государственный террор был огромным во все годы правления Сталина, то в отдельные годы он был чрезвычайно огромным и чрезвычайно жестоким. Как показали современные исследования, в 1937-1938 гг. было арестовано по крайней мере 1,6 млн человек, из них более 680 тыс. расстреляны. Руководящих работников разных уровней среди них было несколько десятков тысяч. Жертвами террора были простые советские люди, не занимавшие должностей и не состоявшие в партии. С учетом того, что наиболее интенсивно репрессии применялись чуть больше года (август 1937 – ноябрь 1938 г.), получается, что каждый месяц арестовывались около 100 тыс. человек, из них расстреливались более 40 тыс. В 1992 г. стали доступны документы, которые показали, что террор 1937-1938 гг. планировался так же, как все остальное в советской системе. На убийство людей составлялись и утверждались такие же государственные планы, как на производство стали или детских игрушек. Известны, например, 383 списка на аресты и расстрелы 40 тыс. советских руководящих работников, утвержденные Сталиным и его соратниками.

Основная идея террора состояла в том, чтобы ликвидировать физически или изолировать в лагерях те группы населения, которые сталинский режим считал потенциально опасными – бывших кулаков, бывших офицеров царской и белой армии, священнослужителей, бывших членов враждебных большевикам партий – эсеров, меньшевиков и многих других «подозрительных». Для решения судьбы арестованных создавались внесудебные органы – тройки. Как правило, в их число входили нарком или начальник управления НКВД, секретарь соответствующей партийной организации и прокурор республики, области или края. Тройки получили чрезвычайные права. В пределах планов-лимитов, утвержденных в Москве для данной области или республики, тройки выносили приговоры и отдавали приказы о немедленном приведении их в исполнение, включая расстрел, без обжалования. Материалы, сохранившиеся в личном фонде Сталина, показывают, что руководство репрессиями в 1937-1938 гг. занимало значительную часть времени диктатора. Например, он самым внимательным образом прочитывал многостраничные протоколы допросов, регулярно доставлявшихся ему из НКВД. В 1937-1938 гг. Сталин впервые перестал выезжать из Москвы в отпуск, хотя в предшествующие 14 лет ежегодно проводил на юге несколько месяцев летом и в начале осени. Организация террора занимала все его мысли и силы.

В Норильск И.А. Шамис прибыл в 1939 году морским путем в числе первых заключенных, этапированных с Соловецких островов для работы на только еще начавшейся здесь великой стройке. Об этом со свойственным ему «эзоповским» языком Иосиф Адольфович рассказал в письме Сергею Львовичу от 11 февраля 1968 г. Вот отрывок из этого письма:

«Пароход «Буденный» - 5000 т. Осенью 39 г. после высадки людей мы разломали в трюме 5-ярусные нары, надпалубные вышки охраны и гальюн и с днища трюма выгружали на баржи (морской пароход не мог подойти к берегу и стоял на рейде, буксиры тащили баржи к речным причалам), большие (10-15 кг каждый) фасонные «кирпичи» для облицовки металлургических печей в Норильске. Говорили, что огнеупор был помещен на дно трюма как балласт, чтобы пароход с людьми, вес которых, особенно после Соловков, был очень мал, был устойчив в Карском море – по пути из Соловков – Северным путем 0- в Дудинку».

В 1940-1941 годах Шамис сидел «в норильской тюрьме на Нулевом пикете. Тогда многих политических посадили из лагеря. Началась война – следствие ускорили»…

За 5 месяцев до смерти в США в одном из последних писем Сергею Львовичу Иосиф Адольфович через 55 лет так вспоминал начало своего пути на Норильскую Голгофу в 1939 г.:

«…Мой трудовой путь, моя, как смею сказать, via dolorosa путь Христа на Голгофу) начался на правом берегу Енисея на перевалочной базе Норильстроя. Надо было загрузить трюмы и даже палубы стройматериалами, оборудованием и продовольствием, в этих же трюмах и нас, рабов, везли в самое сердце Заполярья, в порт Дудинка. Это был путь ужасный – по времени и по абсолютной несовместимости «контриков» с «друзьями народа», с урками и прочей рваниной, - тебе, Сережа, не трудно представить себе этот тюремный конгломерат…

Был с нами некий з/к, звали его Владимиром. Широкоплечий, статный, сильный, молодой еще человек. Большевик с начала 17 года. И вот, в предвидение будущего пути он поставил передо мной вопрос – как себя вести в роли грузчиков и т.п. Его концепция: надо выжить, чтоб пережить. А как? Работать! Не надрываться, но и не филонить! А был Володя в прошлом на дипломатической работе, работал даже у самого Чичерина (много интересного мне рассказал), потом – в загранке в одной из стран под эгидой Александры Михайловны Коллонтай, - первая в мире женщина посол (1872-1952), ставшая вдовой знаменитого балтийского матроса Дыбенко (1889-1933, большевик с 1912 года, командарма, посмертно реабилитированного.

Поутру дали нам баланду и по пять человек в ряд погнали на погрузку. Река произвела на меня сильнейшее впечатление. Только лед сошел, полноводная, она заняла все пространство от берега до берега, цвет воды - будто это расплавленный свинец, а не вода; мощь – богатырская! Я до того был в восторге, что у меня вырвалось: «Да ведь в этой могучей реке можно пять Волг искупать». А ведь Волгу я знал и любил, подружился с ней в годы Гражданской войны… Вот так: Волгу-матушку любил, а Енисеем увлекся…

С Володей мы стали переносить с берега на палубу баржи бумажные мешки с цементом – вес мешка 35 кг…».

Система «подбора и расстановки кадров» в ГУЛАГе в основном строилась на принципе использования профессиональных знаний и опыта заключенных для нужд строительства и производственной деятельности крупных промышленных объектов. Норильску требовался в больших количествах в первую очередь неквалифицированный труд бесплатных рабочих – заключенных, но во многих случаях требовались заключенные и специалисты. Этим объясняется тот факт, что в Норильлаге Иосиф Адольфович, как и некоторые другие заключенные-специалисты, был расконвоированным. Вначале он работал нормировщиком в конторе рудника открытых работ «Угольный ручей». Здесь зимой 1943 г. с ним познакомился Сергей Щеглов, молодой (20-летний!) заключенный.

Шамис работал в Норильске инженером на строительстве термоэнергоцентрали, Большой обогатительной фабрики, рудника открытых работ, руководил строительством завода динамонов (взрывчатые смеси аммиачной селитры с невзрывными горючими материалами) на месторождении «Медвежий ручей». Как опытный строитель, старший инженер Шамис был назначен куратором периферийных строек Норильского комбината по Енисею, в числе которых были авиапорты в Туруханске, Подкаменной Тунгуске и Енисейске, совхоз и поселок в Курейке, совхоз и дом отдыха с пионерлагерем в Таежном, дамбы и мехзавод в Подтесово, строительство электростанции и мехзавода для «Енисейзолота» в Северо-Енисейске, строительство Дудинского и Красноярского портов.

Вот как писал о создании Норильского территориального промышленного комплекса норильский писатель Анатолий Львов в книге «Большой Норильск»:

«…Незаметно для многих стал формироваться Норильский ТПК, или Северо-Красноярский с центром в Норильске. Его основная база – Норильский комбинат, его территория – Норильский промышленный район, границы которого постепенно отодвигаются во все стороны: к мысу Челюскин и за пролив Вилькицкого, к архипелагу Северная земля; к Игарскому и Туруханскому районам; за Енисей, вторгаясь в Большую Тюмень; к Хатанге и Эвенкии…».

Иосиф был и куратором строительства города Норильска и, выросшего из Норильлага. Особое место в биографии первостроителя Норильска Шамиса занимает строительство завода динамонов на месторождении «Медвежий ручей». Не оставляли эти события память и душу Иосифа Адольфовича долгие годы…Тема строительства завода динамонов Норильского горно-металлургического комбината занимает важное место в жизни Шамиса и в его переписке со Щегловым еще и потому, что Иосиф Адольфович на этой изнуряющей работе свалился с воспалением легких. Спасибо замечательным эстонским врачам из Центральной больницы Норильска и бескорыстным донорам! Подвиг этих заключенных спас жизнь их товарищу по несчастью, такому же заключенному Шамису, который провел в больнице на лечении пять с половиной месяцев.

…Но начнем по порядку – по хронологии имеющихся у нас писем Иосифа Адольфовича об этой суровой странице его жизни. Итак, слово документам.

«С неделю тому назад у меня начались сильные боли с левой стороны грудной клетки с сильной отдачей в левую ногу. Стало больно передвигаться. Никому, конечно, не сказал об этом, тебе говорю – доверительно. Думаю так: после лечения в Норильске (когда меня увезли с г. Рудной) у меня образовалась спайка в плевральной полости; она, спайка эта, как-то «спаялась» с диафрагмой; очевидно, с течением времени произошли «Метаморфозы», которые давят на сосуды и нервы левой части поясницы и левой же ноги…! (письмо от 3 августа 1984 г.).

С 5-го марта не был на улице, была высокая температура, врач говорил – легкие, пичкал меня антибиотиками, принял курс – ничего не получилось, перешел на другой – теперь получается. Я думаю, что количество перешло в качество - и получилось. Но все это не создает иммунитета – завтра, скажем, простыл и начинай сначала.

Я. Конечно, знаю, откуда все это, - это от Медвежки. Когда я там заболел, мне надо было сразу же податься оттуда. Но где там! Мне хотелось обязательно увидеть результаты, своими глазами увидеть и ушами услышать опытные взрывы…За них мы бились почти год. И увидел – услышал! И тогда сдался и дал себя увезти. Температура за 40, почти без сознания. А тут еще такое переживание: был в одной бригаде у меня парень по фамилии Линевич (фамилия громкая: был главнокомандующим на «Сопках Манчжурии» в 1905 году). Мой Линевич числился в бригаде дневальным, т.е. обслуживал её, ну и печку топил в инструменталке-обогревалке, где и мой был кабинетик с чертежами и пр., и где стояла моя койка (в пусковой период я не уходил на ГРУ Рудную, а ночевал на Медвежке. Он же, парень, мне обед грел. Когда я стал неважно себя чувствовать (началось с ангины), Линевич меня уговаривал уйти со стройки. Я – свое: не могу еще. Однажды он мне говорит: хорошо бы тебе, начальник, горячей ухи из свежей рыбки. Линевич говорит – отпусти на пару дней на Валек, принесу свежей рыбы на всю бригаду т и тебе уху сварю. Говорю: не могу сам решить это, скажи бригадиру, пусть получит разрешение от начальства. Если начальство разрешит, я не буду мешать этому. Словом пошел Линевич. Молодой, стройный, я сказал бы, воспитаны парень – как он попал в эту компанию, не знаю – некогда было мне тогда докапываться в таких делах, в людских судьбах – давай-давай, время военное и – все тут… Словом, ушел Линевич и – нет его. И не стало его. Сказывали – утонул на Норильской… Да, не только горло болело, голова раскалывалась, но и душа болела за юного парня…

Когда Натаныч (Зинюк Юрий Натанович, заключенный инженер-химик) меня спровадил в больницу, у меня уже был 41 градус. Но когда врачи Гейнц А.Г. и Мардна Л.Б., осмотрев меня, стали о чем-то шептаться между собой, я им выдал: contra vim mortis non est medicamen in nortis (против смерти нет лекарства в садах). Мардна знал латынь и тут же перевел Гейнцу, не знавшему её. Они переглянулись, опять глянули на «живой труп» и ушли, а я, очевидно, надолго потерял сознание. Вот откуда мои «легкие» – с Медвежки…Наверное, железное здоровье заложила во мне мать-природа, если, несмотря на всё перенесённое, я еще …(Dum spiro, spero – пока дышу, надеюсь).

С названными двумя врачами я был в добрых отношениях. Оба они по национальности эстонцы, только Гейнц ленинградец, а Мардна – таллинец. Алексей Георгиевич Гейнц – один из первых эстонцев-большевиков; один из первых, кто в 18-м году отстаивал советскую власть в Эстонии; один из первых, кто получил тогда же боевой орден Красного Знамени. Высокий, широкоплечий, белолицый – викинг! Добрый. Но, наверное, мог бы и дать по зубам. Был инфекционистом, потом невропатологом. Пациенты любили его, коллеги с ним дружили. Мардну он боготворил, а Мардна его любил. Леонхард Бернгардович Мардна закончил Сорбонну. Был заслуженным врачом Эстонской ССР. Высокообразованный человек и врач. Жена его, Адда Эдуардовна, тоже видный врач. Оба – из эстонской интеллигенции. У Гейнца я был в гостях в Лениграде, он уже умер. Мардна дважды был гостем у нас в Москве. Я – в его семье. Умер он 24 июня 1982 г. Он учился в университете в Тарту. В Норильске, насколько я смею судить об этом, он был, пожалуй, самый образованный врач <…>.

Затронув тему о моем заболевании на Медвежке, я хочу добавить несколько слов. Конечно, дело не в том, что мне мило то время, – наоборот! – дело в людях, с которыми я столкнулся. Всё же мне везет на интересных и добрых людей…Конечно, я и дряни всякой повстречал и немало пострадал. Но хорошее помнится лучше…

В больнице я в очень тяжелом состоянии… Анализ слизи из зева показал, что у меня стафилококковая ангина. Анализ крови показал, что сей кокк есть в крови. А это значит – заражение крови, сепсис. Страх какой: общий сепсис. Но за меня сразу взялись врачи – инфекционист (Гейнц), легочник – сердечник (Мардна), глазник – у меня были отеки всего лица и вокруг глаз (Дзянитис), кожник (Туминас), сестра Лилианна. Как лечить? Пенициллин? Он был изобретен еще в 1929 году и через океан и три моря прислан к нам, но злые языки говорили, что Владимир Степанович* держит его в сейфе и – никому.
*Зверев Владимир Степанович - начальник Норильского комбината.

Был прислан также сульфидин, Но принимать его per os (через рот) малоэффективно. А тут – горит, можно жизнь проиграть. Был там же аптекарь, звали Михаил Соломонович Ляндрес. Но ему-то какое дело до меня! Не знаю. Заинтересовался. А был он аптекарь от Бога. Имел университетское образование! Он поставил себе задачу получить такую сульфидиновую эмульсию, чтобы было можно вводить в вену (per venum). Надо было в чем-то растворить порошок, добиться, чтобы раствор проходил через отверстие иглы. И.т.д. Он не спал, пока не добился требуемого! Но еще нужно получить добро от врачей. Одобрили, ввели в вену, следили, еще вводили…Чем это моя личность заинтересовала их всех? До сих пор не могу ответить на сей вопрос. Но я не думаю, чтоб я был исключением: по моим наблюдениям, ко всем больным относились с полным вниманием. И все же, со мной, кажется, больше «цацкались» - не знаю почему**.
**Возможно, Шамиса «спасла» латынь: врачи почувствовали в нем необычного пациента – высокообразованного и расконвоированного заключенного и, что называется, выложились: приложили максимум знаний и стараний для его спасения от неминуемой смерти от сепсиса – гнойного заражения крови инфекцией из-за снижения защитных сил организма вследствие тяжелого заболевания.

Второе дело – надо было сделать переливание крови. Свежей, не консервированной, не подогреваемой, без цитраля. И нашли на Вальке одного здорового парнягу – и рыжий он был… Отмыли его и положили на стол в предоперационной. А затем, на соседнем столе, впритык, поместили меня, грешного. И вот – пошло прямое переливание крови от донора к реципиенту – горячая, свежая, здоровая…Кубиков 300. Отнесли в палату. Начался озноб. Хотя группа крови соответствует, но защитные силы организма начинают  борьбу, чтоб отторгнуть чужой белок…Такой озноб, что не только зуб на зуб не попадает, но все члены трясутся в лихорадке… Ну, дают камфору под кожу, глюкозу и т.д. Не согреться никак. Накидывают второе одеяло, третье…примерно минут через 40 озноб проходит и становится тепло, потом жар – и так жарко, что пот ручьем истекает от тебя. Начинают снимать одеяла и т.д. Затем дают сухое белье, но и простыни мокрые. И моя Лилианна придумала – отвела для меня вторую койку и туда меня перетаскивали. Там я засыпал, а потом – волокут на первую койку. Вот такой «лорд» попался: две койки занимает…Три раза переливали, второй раз от поварихи «тети Моти» - я её знал, она и в палату приходила, и в гостинице потом встречал. Третьего донора я не помню*. Опасность миновала (я пропускаю всякие процедуры, например, пункцию, которую мне не раз делал доктор Мардна: делается прокол в межреберье и 20-граммовым шприцем отсасывается жидкость – экссулат из плеврального мешка …). Но я ослаб, еда не идет никак. Не поправляюсь. Сильно истощен организм.
*Третьим донором была сестра Фрося, о чем она Ефросинья Керсновская рассказала в письме Лидии Ройтер (жене Леонида Андреевича Ройтера, заместителя начальника ОКС Управления Норильского комбината).

Каким-то образом о моей болезни узнал Перфилов; когда я работал на строительстве 1-ой ТЭЦ, он был начальник; сейчас он строил БОФ. Так вот, узнав, он (я об этом позже узнал) распорядился перевести на больницу для меня ИТРовский паек. Плюс больничный; как я потом узнал, это дает право на «индивидуальное питание», т.е. я могу «заказывать» что хочется мне. Конечно, в 44-ом известно какое было положение, но все же.

…Приходит ко мне утром шеф-повар: «Ну, так что мы будем кушать сегодня?». (Врачи тоже так говорили: как мы себя чувствуем, ну и повар тоже так говаривал. Повар сей был петербуржец родом, личность – архиколоритная, о нем многое можно рассказать. И фамилия его была Пышкин, Анатолий Александрович Пышкин).

-Ничего не хочется, Анатолий Александрович, - отвечаю.

Но тут подключается Лилианна, с которой Анатолий Александрович был очень дружен и которую очень уважал.

-А ты,- говорит она Анатолию Александровичу, - сам сообрази. Ну, салатик сделай, простоквашку, отвар шиповника не забудь. А чаек завари брусничным листом да брусничного варенья пару ложечек положи. Найди, сообрази! Ты же шеф!

-Хорошо, - соглашается Анатолий Александрович, - а на обед что? Могу бульончик из куропатки и котлеточку из белого мяска, пойдет?

Когда я понял сию «слабину», я стал требовать побольше еды, и хлеба, и сахара. И, конечно, мои близкие соседи по палате стали «пастись» излишками. Эту игру понимали, но никто не «шумел».

Спустя 4-4,5 месяца меня перевели в терапию, в палату №8, она называлась «палата лордов» - там были интересные товарищи, все ходячие. Книги, журналы. За что мне такая честь? Люди, кровь, еда, ласка? Не могу ответить на этот вопрос… Почти со всеми я поддерживал потом добрые отношения. Многие у меня в гостях, в т.ч. аптекарь. Пышкин с Лилианной стали потом супругами, я у них бывал – жили вблизи Нулевого, потом в Таежном, где он был шефом. Она бывала у нас дома, когда приезжала в Москву из Софии, где она жила последние годы. Наши норильчане бывали у нее в Софии. Много интересного можно рассказать о ней и о нем тоже. Вот это был Шеф, не говоря уже, что человек был прекрасный!

Ночью в палате (еще в инфекционном отделении) скончался парень. Покрыли его лицо простыней – два часа надо ждать до отправки в морг. Я не спал. Вижу, парень один пробирается к койке покойника. Оглянулся, открыл тумбочку и – цап пайку умершего. Потом он ел этот хлеб, укрывшись с головой…Меня, свидетеля, это передернуло, но я молчал – и думал.

Вспоминаю прошлое и удивляюсь: какие таланты работали в Норильлаге!

О заводе динамонов... Как это мы «путешествовали» в «утро туманное, утро седое» с г. Рудной – туда и в ночь непроглядную – обратно – жуть берёт. За все время А.Г. Плешков (начальник РОРстроя) приплелся ко мне только раз. Он был хорошим инженером – и он мне помог советами. Какой это был отличный рисовальщик! Бывало, кто-нибудь из профессионалов-плотников задает вопрос. Плешков вытаскивает блокнот и карандаш, и вместо ответа, через две минуты показывает рабочему чертеж, скажем, сложной врубки. Чертеж такой четкий, точный, что опытные работяги-плотники рты раскрывали от удивления. Будто кто-то чудо сотворил у них на глазах. Рисунок рельефный, тени положены – живой рисунок. Талант был! Учился в старинном Томске. Я так не умел – с ходу показать. Представляешь, как это облегчает работу: пожалуйста, миг – и все ясно. Пил он здорово, видно, от этого и умер рано – царствие небесное!<…>.

Вот картинка из прошлого на стройке завода динамонов. Стойки бревенчатые каркаса №1 надо было глубоко закапывать. Придет на место рабочий, уберет снег, валиками уложит вокруг кола, - это центр будущего котлована – потаскает уголька до щепы и давай костер раздувать. Дует во все легкие, щеки надуваются, аж скулы ломит, - черта с два, - не горит никак. Бежит он в обогревалку, выпросить у дневального жару, и назад, держа «священный огонь» на совковой лопате. И опять дует вовсю.. Был здесь парень молодой из бывших беспризорников, так ему, единственному, удавалось быстро развести костер. Как, - спрашивают, - тебе это удается?. А я, - говорит он, - с малолетства привыкший до костров…Он и не бил ломом землю, стальной клин в нее не загонял, кайлом не ломал эту мерзлую землю, плотную и крепкую, как чугун, - он разведет столько-то костров, и бригадир отпустит его греться в обогревалку. Горит –курится костер…К концу дня может сантиметров 15-20 оттает. Уберут этот грунт. И заложат костерки ночь. Если пурга накроет и не погасит костер, что чаще всего случается, то утром можно выгрести сантиметров двадцать. Бегут дни за днями: котлованы глубокие от 2,5 до 3 метров и много их…Ну вот уже метр пройден. Заберется туда человек, костер раздувает. Дым глаза ест, кашель донимает – выскочить надо наверх… Ну какая это работа?! Был бы, скажем, компрессор да отбойные молотки – шпуры бы делали – взрывом мерзлоту рыхлили бы…

Утром придешь – белым- бело все вокруг: за ночь пурга все «задула». Целина! Будто и не работали здесь вчера да позавчера… Иди, братец, шукай свой котлован, откидывай снег, откапывай крышку, которой закрыл котлован, тащи уголёк да растопку и раздувай новый костер… Так и работали, день зимний долог…

Отбой. Собирай «струмент» - надо в кузню сдать, взамен заправленные взять – долота, кайлы, ломы… Взваливаем на плечи и пошли «пургою гонимы» - в спину дует, сейчас легче, чем утром, когда она, чертова пурга, в лицо «плюет», хоть лопатой оградись…Но выдюжили, завод построили-таки на тогда пустынной Медвежке. Есть в Норильске такая непритязательная присказка: «Ветер-ветрило, не дуй ты мне в рыло. Дуй ты мне в зад – я буду очень рад».

Большой интерес для истории Норильска представляет переписка Шамиса с Ю.И. Зинюком – другим выдающимся первостроителем Норильска. Зинюк Юрий Натанович согласно записям Шамиса в «Синодике» - заключенный, работал некоторое время в центральной лаборатории, а с началом строительсвта оксиликвитного завода возглавил опытно-исследовательскую оксиликвитную лабораторию, где вел исследования нового сорта оксиликвитов-взрывчатых веществ на жидком кислороде и местном горючем (поглотителе), крайне необходимых для взрывных работ на рудниках в условиях острого недостатка твердых взрывчатых веществ, необходимых фронту. Вместе с горным инженером А.Д. Яхонтовым Зинюк руководил в Норильске разработкой технологии изготовления и применения оксиликвитов на открытых горных работах.

Вот какое письмо Шамис отправил Зинюку 1.06.1984 г.:

«Во время нашего телефонного разговора 1 июня слышимость была плохая, поэтому напомню тебе следующее. Во второй год войны 1941-1945 гг. Норильску не хватало взрывчатых веществ (мало завезли в навигацию). Но в Дудинке была селитра. И ты, Юрий Натанович, разработал технологию получения взрывчатого вещества на базе этой селитры и местных компонентов. Был составлен проект завода динамонов со строительством его на месторождении «Медвежий ручей». Стройка – весьма важная и срочная, так как дефицит взрывчатых веществ неизбежно отрицательно сказывался на работе шахт, штолен и т.п. Строительство завода динамонов было поручено мне. Уже перед самым пуском я заболел (местность все же очень сырая была), но уйти с площадки в завершающий период не считал возможным. Оставался на площадке круглые сутки – работы велись круглосуточно в светлый полярный день. Но вот начались подготовительные работы к испытанию всего оборудования, после этого – к испытанию готовой продукции. Прогремели первые взрывы. Это была победа!

А у меня температура шла вверх, и меня отвезли на базу. Врач установил, что болезнь – запущенная ангина, и меня срочно на грузовой машине спустили с горы Рудной в больницу, где я потерял сознание. Как я узнал потом, из-за этой ангины у меня развился общий сепсис. Но врачи были начеку… Пять с половиной месяцев шла борьба за мою жизнь. Все же я вышел с травмированной плеврой и левым легким – вследствие плеврита получились спайки, которые по сие время дают о себе знать: каждую весну меня врач укладывает в постель и лечит антибиотиками. Но работу в Норильске я не оставил, после болезни я там активно работал более 10 лет. После этого меня согласно заключению врачей уволили с Севера, из Норильска – по инвалидности.
Желаю здоровья тебе и твоей семье. Иосиф Шамис».

Ответ Зинюка Шамису от 11.08. 1984 г. из Ленинграда:

«Добрый день, дорогой Иосиф – давно получил твое письмо, но так сложились обстоятельства, что не мог сразу ответить. <…>. Теперь хочу ответить на все твои вопросы. Строительство завода динамонов началось с конца 1942 года. Положение было такое Весной 1942 года (июнь) взрывчатка по Енисею не была получена в нужном количестве. Велись только взрывные работы в подземных рудниках.<…>.

Тогда я начал испытывать взрывные составы из случайно обнаруженной в Дудинке слежавшейся за много лет аммиачной селитры. Я делал смеси аммиачной селитры с нефтяным битумом, с торфом-сфагнумом. Взрывчатые вещества с битумом давали средние результаты, а с торфом-сфагнумом, взятым в точном взрывном соотношении по взрывному балансу и тщательно перемешанным, давало очень хорошие результаты. Я составил технологическую схему производства динамона. Она состояла из отделения, измельчения селитры, сушки её, измельчения торфа-сфагнума (высушенного в цехе осиликвитного завода) и их смешения. Для этого использовались запроектированные для оксиликвитного завода деревянные барабаны, но футерованные для динамона внутри листом алюминия и заполненные алюминиевыми шарами по моему специальному расчету – шары диаметром 50, 40 и 30 мм. В этом и сущность этого динамона, т.к. при смешении на предприятии обычно применялись шары из бакаутого дерева или других крепких пород, а внутренняя часть барабанов футеровалась кожей. Этого в Норильске не было, и я решил применить алюминиевую футеровку и шары. <…>. Таким образом, идею использования селитры и все технологические расчеты сделал я и передал их в проектный отдел тт. Люри В.В. и Рабиновичу Л.А.. По моей технологической схеме был сделан технический и рабочий проект. <…>.

Через полтора года я применил на заводе динамонов очень простую деталь и увеличил сушку в два раза, что довело мощность завода с 3 т в сутки до 6 т в сутки. Это дало, по расчету около миллиона рублей ежегодной экономии, это я оформил первый раз в жизни своим рацпредложением. Мне выплатили аванс 20% (2500 руб) от положенного по правилам, а когда я в конце года пришел получить остальные 10 тыс. руб., то зам. главного бухгалтера комбината сказал мне: «Хватит, что получили. Вы что, забыли, что недавно носили бушлат?». Больше я этот вопрос не поднимал. Время тогда было сложное для нашего состава.

По всем делам завода динамонов я имел дело в проектном отделе с Люри Владимиром Владимировичем и Рабиновичем Львом Александровичем. Кто проектировал строительную часть – не помню, а технологии и расположение оборудования со мной проектный отдел все согласовывал. Когда завод построили, то помимо оксиликвитного завода я почти ежедневно был связан с заводом динамонов, и все необходимые расчеты я всегда делал сам при изготовлении динамонов.<…>. Вообще, пока шла война завод динамонов и завод оксиликвитов заменили десятки тысяч тонн взрывчатых веществ для фронта. <…>. Этого конечно было мало и Норильск дополнительно получал их. Около 8 лет завод динамонов давал нужную комбинату продукцию. Об этом написать тебе, как строителю завода, безусловно, необходимо. Твоя роль первого начинателя этого строительства очень важна…».

Еще несколько писем Шамиса к Щеглову, в которых Иосиф Адольфович вновь возвращается к теме строительства завода динамонов.

«Теперь, брат, о заводе динамонов. Между прочим, я запросил Лайкевича, что он помнит об этой стройке, - молчит. Хочу коснуться даты. Вот Натаныч как-то писал, что началась стройка в 42, а в 43-м дали продукцию. Я вижу другие даты. Летом 42-го нас спустили всех с горы вниз. Работу на РОРе всю прекратили: во-первых, не хватало эл. энергии, во-вторых, взрывчатых веществ, в-третьих, надо людские ресурсы производительно использовать. И спустили строить, т.е. расширять ВЭС-2. Надо было построить зал для новой турбины, прибывающей Северным морским путем (в военную годину!), для того, чтобы раскрутить ТЭЦ (сейчас ТЭЦ-1). Вот вся сила РОРа пошла делать это важнейшее дело. Тем летом, 42-го, прибыл сам А.П. Завенягин. Работа шла круглые сутки. Мы с Марком К. носились как черти: я заведовал строительными проектами, он – «начинкой» - теплотехника и пр. Помню случай, когда сам начальник проектного отдела – тогда был Г.П. Локштанов – прибежал на стройку с ватманом: только что сделан был чертеж в карандаше, некогда снимать на кальку, делать «синьку», - давай-давай, скорее на стройку! Круглые сутки вкалывали, благо стоял полярный день. Ну и 13.12. 1942 г. ТЭЦ загудела. Эхо первого гудка ТЭЦ разнеслось по «городу» и весям – ура! Теперь Норильск получит столько элекроэнергии, чтоб с честью помочь тем, кто с оружием отстаивает страну от фашистского нашествия. Потом, осенью поздней, строители ушли на гору, остались теплотехники, энергетики, те позднее (как только с ВЭС-2 пошел ток для раскрутки ТЭЦ. Значит, в 42-м году мы никак не могли начать завод динамонов. Начать могли в 43-м!» (письмо от 6.12.1985 г.).

1954 г., Норильск. В центре Шамис И.А., слева от него Юрий Натанович
Зинюк со своей дочерью Норой.

«Дорогой Сережа! Есть такая просьба к тебе. Будешь писать о заводе динамонов, пожалуйста, не выставляй меня каким-то исключительным героем. Я был начальником участка и трудился по совести – и только. Трудно было – еще как трудно! Всем было трудно, мне, может быть, чуть труднее. И не пиши никаких титулов. Начальник участка: этого вполне достаточно. Кому надо, поймет, что это была пионерная работа (слово «пионерная» я, кажется, впервые услышал на РОРе от маркшейдера, он проектировал «пионерную траншею», с которой начинались вскрышные работы на руднике открытых работ «Угольный ручей». Красиво звучит: «пионерная траншея» (письмо от 19.12.1985 г.).

«Сколько я, Сережа, намучился там – трудно описать. Каждое утро я во главе отряда работяг, каждый из которых нес какой-нибудь инструмент, ведро, уголек, веревку и т.п., отправлялся с отдельного лагпункта «Кислородный завод» по гребню г. Рудной на Медвежку. Боже мой, когда мы приходили, мы не заставали и признаков наших вчерашних трудов – все задуло пургой: ни тебе колышков, ни котлованов, ни балка – начинай, брат, с начала. Нас не актировали – давай-давай, ибо лежала селитра, а нужно было превратить её во взрывчатку, иначе шахтам-рудникам – труба» <…>. Какое это было трудное строительство завода! Перекрытие помещения, где стояла кислородная колонка, полагалось сделать из плиток – в случае взрыва, чтоб волна ударила вверх и выбила плитки (железобетонные). Где их взять эти плитки? По условиям военного времени разрешалась замена: решили ставить дерево – плиту. Помню – тянули рейки веревками наверх, а пурга рвет из рук рейки и валит людей с ног; а они на крыше ведь. Однажды, в отчаянии, я на этой самой крыше замахнулся на Струкова топором – уж больно надоели его понукания. Он испугался страшно, пошел на меня жаловаться, обещал посадить. Страх! А делали. Металл – фронту! Была даже газетка под таким названием – помнишь?» (письмо от 19. 11 1970 г.).

Как я уже писал, Иосиф Адольфович первый свой срок – 10 лет – получил после ареста в Москве в августе 1938 г. В 1940 – начале 1941 г. он был заключенным норильской тюрьмы и там получил дополнительный срок заключения – 5 лет. Это следует из письма Шамиса от 5.02.1994 г., одного из последних писем из США, за несколько месяцев перед смертью 13.07 1994 г.:

«Сережа, а ты знал, что я в Норильске получил дополнительно 10+5?. Там, в тюряге, встретил и Сурена, и других. Страшное было время – первые месяцы 41-го в тюряге!».

Следует полагать, что как специалиста-строителя Шамиса И.А. примерно в конце 1941 – начале 1942 года из тюрьмы перевели на строительные работы, и там он был уже расконвоированным заключенным. За примерный труд на инженерных должностях лагерный срок заключения Иосифу Адольфовичу был снижен с 15 до 9 лет. Это дало возможность ему после отбытия наказания в 1947 году отправиться в отпуск в Москву.

1949 г., Норильск. Инженер-строитель И.А. Шамис

Из письма от 11.02.1968 г. следует, что путь из Норильска в Красноярск, а это порядка 1800 км по прямой, он впервые проделал 12.03.1947 года на самолете «СИ», полученном по ленд-лизу. Около 6 часов в воздухе – тундра, тайга, снег….

В письме от 5.08.1984 г. Шамис писал о том, что, работая на стройках Норильского горно-металлургического комбината, он жил в разных местах: «Я жил на «Надежде», где месторождение «Угольный ручей», потом перебрался на г. Рудную (вероятно, когда был назначен начальником стройучастка на «Медвежку»)». Вот как Шамис вспоминал свой быт уже в городе Норильске, очевидно, будучи вольнонаемным после отбытия срока заключения в лагере:

«Я жил на ул. Ломоносова, 5 в цокольном этаже большого дома. Действительно, эта маленькая квартира была похожа на каморку. Но там была передняя со встроенным шкафом, был телефон, в коридоре – душ, с разрешения начальства мне, за мой счет, конечно, сделали мебель по моим чертежам, буфет – книжный шкаф, диван, стол, два стула. Все из сибирского кедра, цвет – белый, чуть-чуть кремовый; по моей просьбе покрыли бесцветным лаком, так что видна была фактура древесины. Красота была, ты просто не заметил – не до того тебе было» (письмо от 9.091984 г.).

После ареста Иосифа Адольфовича 23.08.1938 года семья ничего не знала о нем 9 лет! Впервые после ареста он увидел жену и 9-летнюю дочь Юлию (которую вынужденно покинул в 2-месячном возрасте) только в 1947 году, когда из заключенного Норильлага перешел в категорию вольнонаемного и смог приехать в Москву в отпуск. По соображениям о возможности повторного ареста он не торопился окончательно возвращаться в Москву. Следующий приезд Иосифа Адольфовича в Москву также в отпуск был через 5 лет в 1952 году, и это подтверждается имеющимися фотографиями семьи на даче в подмосковном Кучино.

Иосиф Адольфович с дочерью Юлией и женой Ольгой Борисовной.
Пос. Кучино Московской области, 21.06.1952 г

Данных о времени реабилитации Шамиса нет. Известно, что 27.03.1953 г. был принят указ Президиума Верховного Совета СССР об амнистии, по которому в течение трех месяцев вышли на свободу почти половина заключенных из лагерей (примерно 1,2 млн человек из 2,5 млн, чей срок заключения был менее 5 лет). Ожидавшееся, но не состоявшееся освобождение «политических» привело к коллективным выступлениям заключенных (Воркутинское восстание, Норильское восстание, Кенгирское восстание). Эти события ускорили создание в СССР комиссий по проверке дел «политических» заключенных. В течение двух лет (с начала 1954 г. по начало 1956 г.) число «политических» заключенных уменьшилось с 467 тыс. человек до 114 тыс. человек, т.е. на 75%. В начале 1956 г. впервые за 20 лет общая численность заключенных в СССР стала меньше 1 млн. человек.

После реабилитации Иосиф Адольфович только 1.10.1956 года, через 18 лет после ареста, вернулся на постоянное место жительства в родные края к семье, в Москву… В письме Зинюку от 1.06.1984 г. Шамис признал, что после болезни он активно работал в Норильске более 10 лет. После этого его согласно заключению врачей уволили с Севера, из Норильска, по инвалидности. Будучи вольнонаемным на стройках Норильского комбината, Шамис опасался продолжения репрессий и не торопился с выездом с Крайнего Севера на «большую землю». Работая в Норильске, Иосиф Адольфович был внештатным сотрудником норильской газеты «Заполярная правда», писал очерки, в том числе в содружестве с Сергеем Щегловым, в характерном для тех лет и тех мест стиле, воспевающем созидательный труд советских людей, строивших в трудных условиях вечной мерзлоты и длинной полярной ночи промышленный гигант – горно-металлургический комбинат по добыче и производству цветных металлов.

1963 г., Москва. Иосиф Шамис с женой Ольгой и старшей внучкой Аллой.

Из документальной новеллы «Места родные, заповедные»:

«Прожив в Телеграфном переулке с 1920 года 30 лет, Ольга Борисовна в 1950 году переехала на другой «берег» Чистых прудов, в Большой Харитоньевский переулок. Дом этот находится напротив того места, где стояла церковь «Харитония Исповедника в Огородниках», - вместо церкви построена школа, перед зданием – памятник Н.А. Некрасову. Дом наш постройки 1913 г, комната 30 кв.м, высота более 3,5 м, полукруглый эркер в три окна на улицу, карнизные тяги, потолочная розетка – словом, комната богатая и хоть та же «коммуналка», но на тех же Чистых.
На углу Б. Харитоньевского переулка и улицы Грибоедова (б. Малый Харитоньевский пер., переименован в 1960 году) в том же 1960 году установлен памятник аэродинамику-академику С.А. Чаплыгину (1869-1942), скульптор Виленкин, а Машкову переулку присвоено имя Чаплыгина в 1942 г.
Выйдя (по годам) на льготную, т.н. северную пенсию, втянулся в общественную работу в своем микрорайоне, входившем в Бауманский район. Избирался в участковый и центральный домкомы, возглавлял центральный домком микрорайона. Много лет избирался также председателем правления клуба имени Э.Т. Кренкеля. Клуб располагался в помещении бывшего бомбоубежища дома 1А по ул. Чаплыгина (от ворот направо). Шефом этого клуба ряд лет была общественность Министерства финансов. Дом по ул. Чаплыгина 1А был в тот же период одним из лучших в данном микрорайоне. В свое время он был в ведении «Кубуч» - Комиссии по улучшению быта ученых, председателем её был В.М. Молотов, его преемником стал академик С.А. Чаплыгин».

1976 г., пос. Кратово Московской области. Слева направо: Михаил Каплун,
Иосиф Шамис, ?, Алла Лещинская, Аркадий Авербух

Многолетнюю общественную работу, в которую Иосиф Адольфович добровольно «впрягся», он позднее вспоминал в письмах к Сергею Львовичу. Вот короткие отрывки из писем об общественной работе:

«…Мне говорили, будто Л.Н. Толстой советовал: если можешь не писать – не пиши. Вот я не могу не писать; но, к сожалению, лишен этой возможности. Впрягся я в общественную работу, несу такую нагрузку, что целые дни и вечера – не мои (я – пред. Совета клуба им. Кренкеля, который обслуживает около 20 тыс. населения и т.п.)» (письмо от 7.05.1966 г.).

«Есть много интересных вопросов – будешь в Москве – поговорим. Я 10 лет отбухал – могу прямо сказать, что видел больше горестей, чем получал радостей. Но попадались люди, ох, какие интересные! Недавно я нашел одного человека – местного краеведа, имел с ним две беседы по 2-3 часа, а мне казалось, что это были минуты. Приедешь, захочешь – поведу к нему, удовольствие получишь» (письмо от 11.02 1968 г.).

«Я еще хочу поделиться опытом – негативным опытом моей жизни после Норильска. Я отдал общественной работе 12 лет, лучших, я сказал бы в смысле опыта житейского, лет. Работал каждый день с увлечением. О том, между прочим, сказано в грамоте Бауманского района – «за долголетнюю и активную работу по воспитанию поколения». Думаю, что таких воспитателей как я, имелось бы достаточно и без меня; думаю сейчас, с большим опозданием, что лучше я работал бы над «нерукотворным памятником» первостроителям в те самые 12 лет, когда у меня было столько сил! Искренне жалею об этом. К чему это я? А к тому, Сергуша, чтобы ты учел мой опыт!» (письмо от 19.01.1984 г.).

О своей общественной работе председателем Совета Клуба им. Кренкеля Иосиф Адольфович рассказал в двух документальных новеллах – «Места заповедные» (июль 1987 г.) и «Э.Т. Кренкель» (7.02.1984 г.).
Шли годы. После тяжелой болезни 8.12.1984 г. умерла жена Иосифа Адольфовича. Ольга Борисовна Мендельсон последние годы была инвалидом-колясочником (с ампутированной ногой).

«Сереженька, осиротели мы – не стало нашей Ольги Борисовны, - писал Шамис Щеглову 16.12 1984 г. В письме цитата из И.С. Тургенева: «Сняли с меня голову».

Иосиф Адольфович утрату жены переживал тяжело. Здоровье его становилось все хуже, сказывался и возраст – за 80 лет! Не давала покоя застарелая болезнь, «наследство» из Норильска – боли в левой половине грудной клетки с сильной отдачей в левую ногу. «Стало трудно передвигаться, - писал он 3.08.1984 г. Меняется ситуация и в семье дочери Юлии. Она, муж Виктор Эммануилович, 14-летняя Маша, 28-летняя старшая дочь Алла с мужем Алексеем Грановским обсуждают возможность переезда на постоянное место жительства в США. Перед Иосифом Адольфовичем со всей остротой встает непростой вопрос эмиграции, который надо так или иначе решать… Мысли Иосифа Адольфовича по-прежнему заняты Норильском. Рождается идея создать в Норильском музее экспозицию строительства на периферии – рассказать об объектах Норильского комбината по Енисею до Красноярска (письмо от 12.06.1985 г.). Уходят все чаще из жизни друзья – ветераны, первостроители Норильска. Нет уже Эпштейна, Гальперина и многих других близких ему друзей. Иосиф Адольфович периодически отсылает свои новеллы о первостроителях Норильска в «Заполярную правду» писателю Анатолию Львову. Публикаций мало.

Большой интерес представляют рукописи Иосифа Адольфовича, содержащие воспоминания о встречах с такими же, как и он сам, заключенными Норильлага или вольнонаемными. Норильлаг в те жестокие годы репрессий собрал много образованных специалистов, преданных своему делу, отдававших всю душу и способности (а некоторые из них и жизнь) инженерной, экономической, организаторской и другой работе в интересах гигантской стройки и начинающегося производства цветных металлов, в первую очередь никеля, меди, кобальта, платины. Со многими специалистами Иосифа Адольфовича связывали товарищеские отношения и личная дружба. В силу своей привязанности к этому тяжелому многолетнему периоду непростой жизни в Норильлаге, после возвращения в Москву в 1956 году он все годы до отъезда в 1987 году в США поддерживал общение и переписку со многими друзьями и знакомыми, был активным участником встреч норильчан, организуемых в Москве в Доме ученых благодаря возможности и стараниям Владимира Ивановича Долгих.

В письме 9.06.1986 г. Шамис написал удивительные слова признания: «Я свое отжил. Смысл? Счастлив был: много интересных людей повстречал – повезло в жизни в этом смысле!». Таким он и был – счастливым от встреч с интересными людьми! Иосифа Адольфовича заботит будущее документов. «А наши архивы? Я уже начал чистить и брошюровать свои бумаги, будет, вероятно, пять скоросшивателей или шесть», - писал он 9.06.1986 г. «Вообще говоря, и по справедливости говоря, надо уже в отставку, а я, видишь, все занят и занят и времени не хватает на все. Нет, я не жалуюсь – к слову говорю» (из письма Щеглову 24.07.1987 г.).

Иосиф Адольфович 15.11. 1987 года эмигрировал в США вместе с дочерью Юлией, ее мужем, кандидатом наук, физиком Виктором Эммануиловичем Кронгаузом, и внучками Аллой (родилась 16.07 1959 г.) и Машей (родилась 10.05 1973 г.).

2010 г. Нью-Йорк. Слева направо: Виктор Кронгауз – муж Юлии, Александр Уманский – муж Маши, Елизавета Авербух, внучки Шамиса Маша Уманская и Алла Грановская,
Александр Авербух, Юлия – дочь И.А. Шамиса

«Простой» эмиграции не бывает. О ситуации, связанной с отъездом в США семьи Иосифа Адольфовича, рассказал С.Л. Щеглов:

«Как я прощался с Иосифом? Во время моих частых посещений его он подробно рассказывал мне о своих сомнениях – ехать ли с Юлей или оставаться одному в Москве, у могилы Ольги Борисовны. Колебался он долго. Наконец, дочь внучка и зять убедили его, и он принял решение – уезжать! Последняя моя встреча с ним была, когда всё уже было оформлено и оставалось несколько суток до отлета. Россия была его родиной, его страной, с которой он связал всю свою жизнь и деятельность, и я понимал, как трудно ему под конец жизни расставаться с дорогим ему прошлым. Но у него не было выхода. Что бы он делал в Москве, старый, больной?».

В США Шамис прожил шесть лет. Скончался он 13.07.1994 года в Нью-Йорке в возрасте 92,5 лет и до последних дней сохранял ясность мысли и работоспособность, много читал и продолжал свои записи. Его письма из Америки так же содержательны, богаты наблюдениями, как и письма из Москвы, как и воспоминания, написанные о жизни за Полярным кругом.

По рассказу Юлии Иосифовны её отец написал книгу воспоминаний о своей непростой жизни. Она считает, что перед отъездом в эмиграцию он мог передать рукопись своей книги только одному из тех двоих, кому он очень доверял – Сергею Львовичу Щеглову или фотографу Юрию Нестерову (так она запомнила имя этого человека). Сергей Львович мне сообщил, что такую книгу, к сожалению, Иосиф Адольфович ему не передавал, и даже не рассказывал о ней ничего, что тоже, к сожалению, неудивительно. Какие-либо данные о фотографе Юрии Нестерове для розыска или его родных отсутствуют. Таким образом, рукопись книги воспоминаний Шамиса, возможно написанная в Москве, пропала. Щеглову Шамис передал, как оказалось, только часть своего архива: книги, блокноты, письма…

В память о своем друге Сергей Щеглов опубликовал в норильской газете «заполярная правда» 24.01.2002 г. следующую биографическую статью с красноречивым заголовком «А жизнь его осталась неисследованной…». В январе Норильск отмечает столетний юбилей Иосифа Шамиса.

«Пятьдесят девять лет назад в январе 1943, я работал лаборантом в оксиликвитной лаборатории, был заключенным Норильлага по политической статье. Лаборатория действовала при только что построенном на горе Рудной заводе по производству взрывчатых веществ для горных работ – оксиликвитов. Оксиликвит, если кто не знает, жидкий кислород. Жили мы, несколько сотен заключенных. В построенном тут же лагпункте под названием «Кислородный». Однажды мой начальник, заведующий лабораторией Юрий Натанович Зинюк утром, в начале рабочего дня сказал: «Сереже, пойди сейчас на Угольный ручей, в контору рудника, найди там, в плановом отделе Иосифа Адольфовича Шамиса и помоги ему в составлении нарядов на строительство. Дело срочное, они там зашились». Я спустился в ущелье Угольного ручья. Утопая в наметенных сугробах и скользя по обдуваемым ветром камням, поднялся по другой стороне пропасти на вершину горы Надежда (по соседству со Шмидтихой). Там, в деревянном бараке и располагалась контора рудника «Угольный ручей». Встретил меня невысокий симпатичный человек, моложавый, но старше меня почти вдвое; мы познакомились и принялись за работу. Сидели друг против друга в тесной жарко натопленной комнатушке, заполняли бланки нарядов, крутили ручки арифмометров, на счетах костяшками щелкали. По сравнению с лабораторными опытами мне это было скучно, неинтересно, но что поделаешь – надо выполнять поручение. Каждый час Иосиф Адольфович устраивал десятиминутный перерыв. Свертывал цигарку, вставлял в мундштук, пододвигал кисет мне. Своего курева у меня не было, табак считался самым большим дефицитом в лагере, а я тогда был бедным заключенным. Мы курили и беседовали. Шамис с любопытством расспрашивал меня о моей прошлой необширной жизни, за что попал в лагерь и так далее. Я из вежливости не расспрашивал, но внимательно и с интересом запоминал то немногое, что сообщал этот человек о себе. Так я узнал, что он участвовал в Гражданской войне, отстаивал советскую власть, потом стал инженером-строителем, работал на видных должностях в Москве. О том, каким образом он оказался в лагере, Шамис не распространялся. В Москве у него оставались жена и маленькая дочка Юля. На следующий день моя командировка была продолжена, и мы работали с новым знакомым несколько дней подряд, пока не «расшили запарку». А через неделю-другую Юрий Натанович снова послал меня на подмогу. Так продолжалось несколько месяцев. Позже Иосифу Адольфовичу удалось выбить из начальства штатного помощника. Так началось наше знакомство, переросшее в дружбу. Несмотря на большую разницу в возрасте, у нас оказалось много общих интересов. Прошли годы, и он. И я закончили свои сроки за колючей проволокой, стали вольнонаемными работниками комбината и продолжили встречаться и по работе, и по душе. Когда началась реабилитация, Иосиф Адольфович убедил меня в том, что надо о ней похлопотать, помог грамотно составить заявление (он разбирался в юриспруденции). В середине 50-х годов нас сблизило увлечение историей Норильска. Я продолжил начатые еще в 40-х годах записи по оксилитному заводу и первым экспедициям на Таймыр. Шамис записывал свои воспоминания о начальных днях комбината.

Работая с Алексеем Бондаревым над первым краеведческим очерком о Норильске, мы использовали с разрешения Шамиса его воспоминания, и они украсили книгу. В конце 50-х Иосиф Адольфович покинул Норильск, и я при каждом посещении Москвы становился гостем его и милейшей Ольги Борисовны.
Познания его во всех отраслях промышленности, культуры, истории, философии и политики были настолько обширны, память так изумительна, аккуратность в записях столь поучительна, что я черпал из этого щедрого источника полной мерой, неустанно обогащая себя. Более надежным способом сохранить рассказы Шамиса явилась переписка, она становилась все активнее и шире.

Когда я расстался с Норильском и поселился неподалеку от Москвы, встречи наши с Иосифом стали частыми и регулярными, общение разностороннее. Я старался использовать свои журналистские возможности и связи для опубликования хотя бы малых крох тех бесценных знаний и опыта, которыми обладал этот человек. Воспоминания Шамиса стали появляться в газетах в Москве и Норильске. С 70-х годов к этому подключился Анатолий Львов. С его помощью опубликованы такие работы Шамиса, как «Сестра Фрося» (первая публикация о Керсновской!) и другие. Несколько слов об этой работе Шамиса. Полностью она еще не напечатана и хранится в архиве Львова и у меня. Это 15 страниц воспоминаний и размышлений (не считая черновиков) о замечательной женщине, которую в те 70-80 годы никто не знал. Она доживала свой век в безвестности, и её великолепные рисунки, собственные воспоминания, известные теперь цивилизованному миру, лежали в хибарке в Ессентуках невостребованными. Шамис был первым, кто рассказал норильчанам о Керсновской. Его переписка с ней, уверен, вдохновила и её на то, чтобы отдать сотворенное людям. Шамис вызволил этого человека из небытия. Правда, в воспоминаниях нигде не упомянуто, что «сестра Фрося» работала, будучи заключенной, осужденной по несправедливым, тяжким обвинениям. Когда Шамис писал свои воспоминания, не принято было сообщать читателям о таких подробностях.
Шамис внес немалый вклад и в строительство Норильска, и в создание его истории. Его обширный архив, накопленный сведениями о людях и событиях первых лет и десятилетий комбината и города за Полярным кругом, еще долго будет питать историков и краеведов. Его собственная биография не исследована. О себе, о своей судьбе он не писал и мало рассказывал. В ней обилие интереснейших фактов и событий, о которых он упоминал лишь мельком. Сообщил он мне как-то, что вначале 20-х годов вышел из партии, несогласный с введением НЭПа. На такое отваживались сильные и убежденные люди, убежденные в том, что пролетарская революция в России была явлением, за которое не жалко было отдать жизнь, а уж тем более – карьеру.

Когда берешься писать такой очерк, как этот, пожалуй, главная трудность – выбор материала. Ведь как бы ни была коротка человеческая жизнь, как бы ни была она ничтожна во Вселенной, все же эта жизнь кажется безграничной – столько в ней переплетается жизней других людей. Мы живем в такое время, когда, прежде всего, необходимо знание фактов истории и непредвзятое, объективное и по возможности беспристрастное отношение к этим фактам. И если достаточное число людей, знающих о событиях прошлого, честно и открыто скажут обо всем, что они видели или о чем узнали, то, в конце концов, соберется достаточной информации для того, чтобы прийти к правильным выводам.

Официальным объяснением массовых репрессий того времени была якобы их «необходимость» для общего блага, для блага человечества в целом. И таким образом несправедливость по отношению к отдельным людям, их физические и нравственные страдания были якобы только частными случаями. Следует понять причины преследований, обрушившихся не только на Шамиса, но и на других, понять, почему они достигли таких громадных масштабов.

Рассказывая о Шамисе, нельзя забывать о судьбах целого поколения, которое в 30-50 годы ХХ века уничтожалось в результате массовых репрессий. Ведь погибали тогда далеко не единицы, не группы или категории людей. Нет, уничтожалось целое поколение – поколение, вынесенное историей на гребне величайшей из мировых революций, поколение, через двадцать лет после революции или физически уничтоженное или отброшенное в сторону. Среди этой массы людей были не только активные участники революции, но были миллионы людей, таких как Шамис, принявших активное участие в Гражданской войне, осознавших значение строительства социализма как новой светлой жизни, а также были и такие, которые лишь пассивно поддерживали революцию из-за своей враждебности к «отмирающим классам».

Талантливый советский психолог и философ С.Л. Рубинштейн, заслуженно получивший в 1942 годы за свои труды Сталинскую премию (после смерти Сталина переименованную в государственную), а в 1947-1948 годах затравленный как «безродный космополит», писал: «Время жизни (человека) объективно определяется лишь как время истории». Действительно, из истории отдельных жизней складывается история государства, общества, народов. В процессе рассказа о жизни одного-единственного человека можно как в зеркале увидеть смысл истории его страны. Наверное, к Иосифу Адольфовичу, как редко к кому другому, подходит афоризм Бьюффона «Стиль – это сам человек»: он был полным воплощением интеллигентности во всем, в том числе в деловом и дружеском общении.

Позволю себе привести цитату из книги Г. Гессе «Игра в бисер», написанной им в Германии в период с 1930 по 1942 год и изданной в СССР во время «оттепели». На мой взгляд, эта цитата служит своеобразным «ключом» к пониманию жизни И.А. Шамиса: «Могут придти времена ужаса и величайших бедствий. Но если бывает счастье и в беде, то оно может быть только духовным – обращенным назад, чтобы спасти культуру прошлого, обращенным вперед, чтобы с бодрою веселостью представить дух в эпоху, которая иначе целиком оказалась бы во власти материи…»

И.А. Шамис был человеком с удивительно богатым внутренним миром, насыщенным фундаментальными знаниями не только инженера-строителя, но и знатока истории, литературы. Мир культуры, и не только гуманитарной, был его миром. Иосиф Адольфович был настоящим энциклопедистом с феноменальной памятью. От него веяло добротой, мощным интеллектуальным потенциалом и бездонной красотой знаний. Шамис был истинным знатоком русской литературы. Особенно почитал и хорошо знал творчество Л.Н. Толстого, обожал А. Пушкина и часто его цитировал, любил М. Лермонтова, А. Герцена, Н. Некрасова и многих других.

К образу И.А. Шамиса и его друга С.Л. Щеглова, на мой взгляд, можно в полной мере отнести следующие мысли Льва Толстого из письма тетушке, княгине А.А. Толстой:

«Вечная тревога, труд, борьба, лишения – это необходимые условия, из которых не должен сметь думать выйти хоть на секунду человек. Только честная тревога, борьба, труд, основанные на любви, есть то, что называется счастьем… Чтобы жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать, и опять бросать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие – душевная подлость».

Мне повезло – беседы с Иосифом Адольфовичем вспоминаются как удачи, они всегда доставляли громадное удовольствие. Он был тем редким человеком, который мог поделиться богатством своей души, накопленным за непростую жизнь. Есть интересное мнение, что непростой двухтысячелетний исторический путь, генетическая память о преследованиях и скитаниях, это, как и многое другое, сформировало в евреях определенную склонность к тревожности. Классическая немецкая психология отмечает своеобразную еврейскую депрессию, проявляющуюся в некоторой подавленности, тоскливости как проявлениях национальной самобытности. Тревожность и повышенная рефлексия в чем-то снижают качество жизни человека, а в чем-то создают довольно сильное своеобразие: жизнь более тяжелая, но и более интеллектуальная. Если упадет алюминиевая кружка – даже вмятины не останется, но если упадет хрустальный бокал – разлетается вдребезги. И все же большинство людей хотели бы держать хрустальный бокал, а не алюминиевую кружку. И меланхолия эта окрашена постоянным чувством вины, чувством тревоги, страхом за будущее, попыткой найти выход, хотя вроде бы ничего не происходит. Человек все время сомневается. Все ли правильно я делаю? Адекватно ли я выгляжу со стороны? Постоянно повышенный самоконтроль (по материалам интервью профессора Льва Моисеевича Щеглова, доктора медицинских наук, 25.03.2016 г.).

В устных рассказах Иосифа Адольфовича ощущалась некоторая скрытность, осторожность, недоговоренность о долгих нелегких годах, прожитых в Заполярье. В его письмах и очерках, как правило, нет слов «лагерь», «заключенный», «срок» и т.п., нет и слов осуждения сталинского режима и репрессий, обрушившихся на миллионы советских людей.

Человек русской культуры необязательно должен быть этническим русским. Иосиф Адольфович Шамис был евреем, воспитанным в русской культуре и проявившим себя в рамках характерных для нее принципов и понятий (полагаю, во многом, путем самообразования). Человеческие качества Иосифа Адольфовича вызывают восхищение. Он умел дружить, уважать и помнить своих товарищей – первостроителей Норильска, большинство из которых были заключенными, жертвами сталинских репрессий. В этом легко убеждаешься, читая «Синодик» - важный труд его жизни, памятник первооткрывателям Норильска, которых он так любил и которым сам был.
Некоторые истории все-таки бывают действительно долгими. Здесь мне хочется вспомнить поэтические строчки Евгения Евтушенко, относящиеся к таким замечательным людям, каким был Иосиф Адольфович Шамис:

«Людей неинтересных в мире нет.
Их судьбы – как истории планет.
У каждой всё особое, своё,
и нет планет, похожих на неё. <…>
Да, остаются книги и мосты,
машины и художников холсты,
да, многому остаться суждено,
но что-то ведь уходит всё равно!
Таков закон безжалостной игры.
Не люди умирают

Полный текст книги А. Авербуха

 На оглавление "О времени, о Норильске, о себе..."