1.Ледяной ветер

Петя проснулся ночью, дрожа от холода. Поезд, в котором их везли, трясло и раскачивало из стороны в сторону. Ледяной ветер Забайкалья рвался во все щели, насквозь пронизывая спящих. Инстинктивно поджав ноги к подбородку, Петя вновь попытался забыться, но все было напрасно - голод и холод не тетка и, поворочавшись с боку на бок, присел на корточки. Посмотрел на рядом лежавшего друга - Николая Братчикова, свернувшегося калачиком, и подумал, что им еще повезло. Они находились на самых верхних нарах – здесь было чуть теплее. Спасибо старикам – при распределении мест в вагоне-пульмане они предложили: у кого нет теплой одежды и нечем накрыться, тем лезть на верхние нары. У них с Николаем ничего не было. Их арестовали в сентябре месяце 1945 г. Стояла золотая маньчжурская осень, и было тепло. Вслед за передовыми частями Советской Армии, быстро продвигавшимися тремя фронтами по Манчжурии, пришли и подразделения фронтовой контрразведки с грозным и пышным названием «Смерш» (смерть шпионам). Если армейские части вели боевые действия с реальным врагом, то «Смерш» вела «боевые действия» с гражданским населением, выискивая среди них, так называемых, антисоветских элементов. А таковыми, безусловно, являлись российские эмигранты и их дети. Начались повальные аресты. Петя родился и вырос в центре российской эмиграции в Манчжурии – городе Харбине, хорошо знал манчжурско-китайский язык и неплохо изъяснялся по-японски. Ребята из контрразведки попросили его быть переводчиком при «временно» задержанных лицах китайской и японской национальности. За короткий промежуток времени все лица мужского пола в их городке были уже за решетками импровизированных тюрем. Как правило, русских задерживали первыми. Работая в контрразведке, Петя заметил одну особенность: ни одного из «временно» задержанных обратно на волю уже не отпускали, всех старались побыстрее отправить на советскую территорию. Однажды, 26 сентября 1945 г. контрразведчики допросили и его, объявив, что «временно», до выяснения кое-каких сведений задержат и отправили его в соседний шахтерский городок Мулинь и передали в руки другому отряду «Смерша», а те заперли его в омшаник, превращенный в так называемую КПЗ (камера предварительного заключения). Допросы велись ночью с объявления, что перед ним следователь контрразведки «Смерш» Первого Дальневосточного фронта. Почему ночью практиковались допросы, Петя не знал, но до некоторой степени это даже устраивало его. Осенние ночи становились холодными, а укрыться было нечем. Спать приходилось на соломе, разбросанной на полу. Кроме хлеба и воды ничего не давали. Его первый следователь рыжеватый младший лейтенант небольшого роста был криклив, впадал прямо на допросах в истерику, закатывал глаза и, направив свет настольной лампы прямо в глаза Пети, пытался навязать ему несуществовавшие преступления. Он часто соскакивал со стула и, размахивая перед лицом Пети пистолетом, грозился вывести его во двор и расстрелять. Петя хорошо запомнил его фамилию - Кошелев. Так продолжалось дней десять. Мучили не одного его. В этом же омшанике находилось еще несколько десятков арестованных.

Однажды рано утром 6 октября 1945 года их вывели во двор и под вооруженной охраной посадили в американские грузовики марки «Студебеккер». Через несколько часов выяснилось, что их везут в советский пограничный городок Гродеково. Погода стояла солнечная и теплая. После темного и холодного омшаника на свежем воздухе было хорошо. Вывоз на советскую территории взволновал Петю: незадолго до начала советско-японской войны в Манчжурии его мать с малолетней племянницей выехали в город Харбин, и Петя временно проживал один. Теперь связь прервалось и мама, наверное, тревожится за его судьбу. Эти грустные мысли часто прерывались гулом автомобильных моторов – навстречу им, в сторону китайской границы шли колонны порожних грузовиков, а возвращались оттуда груженные доверху различным добром, именуемым на армейском лексиконе «военные трофеи». На перекрестках дорог им весело махали флажками девушки-регулировщицы в военной форме. Поздно вечером они пересекли государственную границу СССР и через некоторое время их привезли к месту назначения и затолкали всех в одну большую темную комнату, дверь которой снаружи закрыли на замок. В небольших сенях стояла большая деревянная бочка, именуемая на тюремном жаргоне парашей. Снаружи дом был обнесен свежим, наспех сколоченным штакетником, по периметру которого прогуливались вооруженные солдаты войск НКВД. Все прибывшие страшно хотели есть – целый день им не давали еду. Петя, конечно, по своей неопытности не знал, что это сделано преднамеренно – сразу же ослабить заключенного физически, морально подавить его, вызвать в нем апатию и вялость к сопротивлению, исключить волю к побегу. В России за годы после революции советские опричники выработали целую систему подавления и унижения человеческой личности, и она была апробирована на сотнях, тысячах и миллионах людей. По своей жестокости, масштабности и цинизму эта система далеко оставила позади жалкую карательную организацию царизма. История человечества еще не знала, чтобы в мирное время так истреблялся собственный народ. На настойчивые просьбы чем-нибудь накормить проголодавшихся людей, охрана с усмешкой отвечала: «Не положено» или «Не к теще на именины приехали». С трудом, шарясь в темноте осенней ночи, Петя нащупал свободное место и прилег на голый пол. Его соседями оказались с одного бока молодой парень по фамилии Киссель, с другого - пожилой мужчина Леонид Петелин. С ним Петя ехал днем на одной машине. В Гродеково Петя пробыл долго – более двух месяцев. Его в числе других арестованных часто выводили на работу под охраной конвоя. Работа была одна - разгрузка и складирование трофейного добра. Везли имущество не только автотранспортом, но и железной дорогой. Петя в душе возмущался этим грабежом, он считал и был уверен в своей правоте, что эти материальные ценности принадлежат китайскому народу. Японцы за годы оккупации Манчжурии нещадно грабили Китай и превратили коренное население в нищих. И сейчас это добро, нажитое трудом и потом китайского народа, опять грабят, но уже другие. Однажды при разгрузке пшеницы из вагонов голодные ребята принесли зерна в карманах и с грехом пополам сварили в пустой консервной банке кашу. Но такое счастье выпадало редко. За время пребывания в Гродеково Петю вызывали на допрос лишь однажды, да и то днем. Новый следователь – капитан Черников (или Чернышев), мужчина лет сорока, спокойно проверил ранее составленный протокол, допросил еще раз и, На удивление Пети, на этом они с ним расстались навсегда. С первого дня своего ареста Петя не терял надежды на свое освобождение. Эту мысль разделяла с ним окружавшая его молодежь. Да и за что их было арестовывать? Дети российских эмигрантов, как правило, родились уже за границей, Петя, в частности, в Харбине. Россию знал только со слов взрослых и по книгам. С момента революции прошло уже 28 лет. Если он и его сверстники верили в свое ближайшее освобождение (разберутся с ними и отпустят по домам), то старики только горько усмехались. Наиболее трезвомыслящие безапелляционно утверждали, что всем быть в советских концлагерях. Они приводили железный довод; без далеко идущих намерений их не привезли бы на советскую территорию. А знатоки юриспруденции, напротив, доказывали, что даже для бывших офицеров белой армии, с оружием в руках воевавших против большевиков, бояться уже нечего - срок давности в 25 лет давно истек. Короче говоря, разговоров и предположений было много, а дни заключения шли. Надвигался уже декабрь месяц. За это время у них было уже несколько пополнений. Помимо их импровизированной тюрьмы в разных районах Гродеково и других пограничных с Манчжурией советских городах наспех были созданы другие временные тюрьмы, также переполненные вывезенными из Манчжурии людьми. Было и несколько женских тюрем, где томились, ожидая своей участи, вторая половина рода человеческого. Советские контрразведчики в Манчжурии действовали вежливо, и кого надо и не надо приглашала пройти с ними в штаб, затем объявляли, что «временно задерживают» до выяснения кое-каких деталей, а потом всех этих «временно» задержанных через неделю-другую отправляли под вооруженным конвоем ночью или рано утром на территорию СССР и снимались сами. На их место прибывали другие сотрудники и все повторялось заново. Таким образом, родители и близкие теряли из виду своих и тех, кто их арестовывал, и не знали где они и что с ними и к кому обращаться за сведениями. Примерно таким методом «Смерш» действовал по всей территории Северо-Восточного Китая. Была развернута небывалая в истории охота на людей, хватали всех подряд под тайным лозунгом: «чем больше, тем лучше». Ни один из схваченных в Манчжурии и вывезенный в СССР не был впоследствии освобожден -всем нашлась политическая статья преступления и все попали в концлагеря. В этой массовости были кровно заинтересованы и сотрудники контрразведки - за ретивую службу они досрочно получали звездочки на погоны и продвижение по службе.

Военные действия, начавшиеся между СССР и Японией в ночь с 8 на 9 августа 1945 года (согласно Ялтинской конференции глав правительств СССР, Великобритании и США) завершилась довольно быстрым разгромом японских войск в Манчжурии. Второго сентября 1945 года Япония капитулировала (в Токийской бухте капитуляция подписывалась на американском линейном корабле «Миссури»). Эта скоротечная война стоила Советскому Союзу около 23 тысяч жизней солдат и офицеров. Такая милосердная цифра объяснялась во многом, наверное, тем, что дислоцированная на Северо-востоке Китая так называемая Квантунская армия численностью около 600-700 тысяч не была готова к серьезным и затяжным боям. Эта часть императорской армии не обладала в достаточной степени мощной боевой техникой. Все лучшее, что было на вооружении японской армии, было разбросано на огромных пространствах Китая и Юго-Восточной Азии. Япония распылила свои людские и материальные ресурсы -передовые части японских войск дошли до границ Индии; Япония заняла французский Индокитай (современный Вьетнам, Камбоджу, Лаос), Таиланд (до 1952 года – Сиамское королевство) и почти все крупные острова и архипелаги Тихого океана. Большую деморализующую роль на самурайский дух японской военщины оказали две атомные бомбы, сброшенные в начале августа 1945 года американцами на Японию. Кроме того, бесславная капитуляция европейских союзников по оси Берлин-Рим-Токио предопределила судьбу империи. И хотя милитаристская верхушка Японии во главе с императором Тэнноо (Хирохито) выступали с призывами вести войну до победного конца, эти смехотворные речи уже не принимались всерьез. Созданная японцами марионеточная армия Маньчжоу-Ди-Го на принципах обязательной воинской повинности, численностью где-то 150-180 тыс. чел., состоящая из маньчжур и китайцев, только и ждала подходящего момента, чтобы разбежаться по домам. С переходом Советской Армией советско-маньчжурской границы и началом боевых действий этот момент наступил, и армия Маньчжоу-Го в считанные дни развалилась.

В Гродеково у Пети из-за длительного недоедания появилась склонность к запорам. В нормальных условиях жизни это явление почти не сказывалось так резко. Но со дня ареста питание стало скудным, мизерный паек хлеба, перебои в горячей тюремной похлебке, нередко и полное отсутствие пищи за сутки, а также овощей, привело к тому, что он стал посещать туалет два-три раза в неделю. Сам акт дефекации стал мучительным и часто протекал с кровотечением. Впоследствии появился даже страх перед испражнением.

Однажды утром, это было 17 декабря 1945 г., раздалась команда собирать пожитки и быть готовыми к выходу. Вскоре их выстроили во дворе, несколько раз пересчитали и, убедившись, что никто не исчез, повели строем по городу под многочисленной охраной вооруженных солдат с овчарками, поднявшими невообразимый лай. На естественные вопросы: куда их ведут и что это все значит, конвойные офицеры грубо их обрывали, запрещали задавать вопросы и вообще разговаривать. Слышались реплики: «белогвардейская сволочь», «контрики» и другие оскорбительные эпитеты. С «временно» задержанными вдруг стали обращаться как с закоренелыми преступниками. Петя никак не мог поверить в происходящее. Он сам и его одногодки родились и выросли за пределами России и уж никак не могли быть гвардейцами - ни белыми, ни красными. Конечно, они родились в семьях белоэмигрантов, но в гражданской войне в России не участвовали. Российская эмигрантская молодежь никогда не забывала, что у них есть Родина и эту Родину зовут Россией и что когда-нибудь они обязательно должны вернуться в свое Отечество. Вскоре их привели на гродековскую железнодорожную станцию. Здесь в тупике стояли вагоны-пульманы. В торцевой части каждого вагона были оборудованы площадки из свежих досок. На этих площадках стояли вооруженные солдаты. На крыше головного и последнего вагонов были установлены пулеметы. На углах каждого вагона с обоих торцов были смонтированы прожекторы, лучи света которых освещали двери и стены вагона. Здесь на станции новоиспеченным арестантам пришлось изрядно постоять на свежем воздухе. Был первый зимний месяц, погода стояла солнечная, с легким морозцем. Петя страшно замерз и был (впрочем, как и все) ужасно голоден - с утра им ничего не дали поесть, а время было уже послеобеденное. Наконец, после более чем двухчасового выжидания, раздалась команда выстроиться по шеренгам, и их начали отсчитывать по сто человек и под злобную, никогда прежде не слышанную в Харбине ругань и богохульства, затолкали в вагоны. Прошло еще несколько часов. Зимнее солнце быстро закатилось и в наступившей темноте поезд, наконец, тронулся, и их повезли в неизвестном направлении. В этот момент Петя почему-то вспомнилось, что в одной из харбинских газет в начале сороковых годов сообщалось о трагедии польских офицеров, добровольно перешедших и сдавшихся советским властям, которые впоследствии были все (а их было около 20 тыс. человек) увезены и расстреляны в Катынском лесу палачами из НКВД. Когда шабаш с погрузкой «временно» задержанных несколько улегся, Петя стал осматриваться. Пульман был грязный, на полу валялась остатки стружек и другого мусора. Маленькие окна были зарешечены металлическими прутками, а сами стекла покрыты льдом. Посреди вагона стояла железная печка, возле которой лежала кучка свеженаколотых дров и небольшая горка каменного угля. На печке лежал коробок спичек. В торцевой части каждой половины вагона из свежих сырых досок были сколочены трехъярусные нары. Напротив дверных створок пульмана зияло отверстие диаметром примерно сто миллиметров, которое было обшито дощечками, образуя своего рода желоб - это был импровизированный туалет. Возле него стояла метровой длины палка, назначение которой Петя узнал позже. В вагоне было холодно и темно. После первого шока от внезапно происшедших событий сознание стало возвращаться к новым обитателям вагона. Постепенно начавшийся разговор превратился в шум и гам, среди которого слышны были различные предположения и советы. Вскоре стихийно возникшая разноголосица была утихомирена. Новоселы постарше начали советоваться, что делать дальше в создавшейся ситуации. Было решено в первую очередь организовать «власть», ибо во всех условиях коллективной человеческой жизни необходима дисциплина, порядок - анархия же вообще противопоказана человеческому бытию. Среди ста человек в вагоне примерно половина была в возрасте около или свыше шестидесяти лет. Это в большинстве своем были бывшие офицеры, унтер-офицеры и рядовые солдаты русской императорской армии. Были среди них и участники русско-японской войны 1904-1905 годов, оставшиеся на постоянное жительство в Манчжурии. Для них также была подобрана соответствующая версия для «временного» задержания. Как говорится: «Была бы шея, а хомут найдется». Процентов тридцать составляли мужчины среднего возраста, остальные, в том числе и Петя, молодежь до двадцати-двадцати пяти лет. Вскоре был выбран староста. Затем люди были разбиты на отряды, во главе которых были назначены старшие. Каждый отряд в порядке очередности должен был выделять дежурных по уборке вагона, топке печи и т.д. Места на нарах были распределены по следующему принципу; кто плохо одет, тем лезть на верхние ярусы. За сутолокой организационных мероприятий незаметно подошла полночь. Часов не было - после многочисленных обысков (по-тюремному – «шмонов»), все ручные и карманные часы были отобраны. Это вызывало многочисленные протесты (у многих были часы, особенно карманные, фамильные, в золотой оправе, часто инкрустированные драгоценными камнями), но в ответ неизменно слышалась стереотипная фраза: «Не положено». Куда делись эти, дорогие многим реликвии, — трудно сказать. Во всяком случае, с ними распрощались навсегда.

Петя страшно устал, грустный и голодный он забрался на самые верхние нары со своим другом Николаем Братчиковым и уснул тяжелым, тревожным сном. Понемногу жизнь в вагоне входила в свое русло, определяемое тюремным, вернее, этапным режимом. Ежедневно утром или днем, но обязательно при длительных остановках (а их поезд, как правило, имел частые и длительные) производилась проверка заключенных в каждом вагоне. Процедура эта начиналась с ударов деревянными молотками по доскам вагонов, проверялась их целостность. Затем слышался лязг открываемого замка и крик начальника конвоя переходить всем в одну половину пульмана. Далее под страшный мат и неслыханную ранее брань, типа «____ в рот, в креста и Богомать ____» начинался отсчет людей. Обитатели вагона по одному перебегали в освобожденную половину. Во время отсчета дверь вагона оставалась открытой. Морозный воздух врывался в вагоны, заставляя заключенных ёжиться от холода. Часто случалось, что проверка повторялась - счетчик никак не мог с первого захода досчитать до ста. Вся эта процедура длилась десять-пятнадцать минут. За это время то небольшое тепло, накопленное в вагоне, моментально улетучивалось. После проверки в загон бросали кирпичи зачастую мерзлого хлеба из расчета одна буханка на шесть человек. Хлеб был черный, смешанный с какой-то травой (бывало и с полынью) и сыроватый. Резать его на части было нечем, т.к. все «колющие и режущие» предметы была изъяты многочисленными обысками. Изредка раздавали горячую похлебку, которой были безмерно рады. Воду давали сырую и холодную, во флягах. Ее хватало, т.к. пили мало. Несмотря на тщательные «шмоны» все же в вагоне у них нашелся кусочек ножовочного полотна, которым и резали хлеб на пайки. Впоследствии, спустя много лет, Петя удивлялся, что же думало конвойное начальство о дележке хлеба, если у этапников было все отобрано. Скорее всего их этот жизненно важный вопрос для голодных людей мало волновал. Пайки раздавались следующим образом. Один из новоиспеченных арестантов отворачивался спиной к хлебу, другой указательным пальцем тыкал в пайку и спрашивал кому. Отвернувшийся называл фамилию. Хлеб разрезали очень тщательно, все крошки бережно собирались и ложились поверх пайки.

Настоящим горем для старых обитателей вагонов был акт дефекации. Оправиться надо было в узкий жёлоб при сильной качке вагонов, держаться было не за что, импровизированный туалет ничем не загораживался, все делалось на виду у всех. Фекалии плохо проходили по шероховатым доскам жёлоба, их приходилось проталкивать той специально заготовленной палкой. В вагоне стояло зловоние, так как обитателей было много и всем надо была помочиться и хотя редко, но все же сходить по большому. Очень часто жёлоб постепенно замерзал и закрывался проход, тут уже приходилось изощряться, чтобы пробить дыру.

Так мучительно прошла первая неделя этапа. Было установлено, что ехали они по Карымской железной дороге. Почти все крупные станции и города, встречавшиеся по пути, безошибочно были названы старшими товарищами Пети по несчастью. По названию одной станции они называли последующую. Название станций узники читали через щелочки в вагоне или через зарешеченные окна, предварительно расчистив их ото льда. По этим станциям и городам было ясно, что везут их на запад. Двадцать пятого декабря 1945 г. в день иностранного Рождества Христова поезд, шедший уже по Забайкальской железной дороге, подошел к озеру Байкал. Петя отметил, что от станции Култук и до станции Байкал было очень много туннелей. Шли восьмые сутки тяжелого пути. Петя, как и другие, обовшивел так, что звери ползали по одежде даже днем. Теперь обитателям вагона было чем заняться - охотиться за опасными кровопийцами.

На десятые сутки пути в их вагоне скончался товарищ по фамилии Кровенко. Это был мужчина лет сорока-пятидесяти. Тело долго не снимали, так как не было остановок, а стучать в вагоне на ходу было бесполезно - стоял сильный шум от стука колес. Наконец, на одной из остановок удалось сообщить конвою о случившемся, а затем на какой-то следующей мелкой станции покойника сняли. Эта была первая жертва в их вагоне, она произвела удручающее впечатление. Все молчали, Петя не знал этого человека, но вид мертвого (его положили около дверей) неблагоприятно подействовал и на него.

Петя ехал по той России, которую знал со слов матери, по учебникам, книгам и от взрослых, но никогда не думал, что вернется на Родину в качестве арестанта, что на него будут направлены черные дула автоматов и оскал клыков сторожевых овчарок.

В вагоне все с нетерпением ждали конца этапа - труднейший путь отнимал у них здоровье. Этап шел зимой, вагоны продувались ветром, было холодно, голодно и дымно, паек из черного хлеба обрекал их на голод, вши заедала день и ночь. И так изо дня в день. Назывались различные города конечного путешествия: Красноярск, Кемерово, Тюмень, Свердловск, Воркута и даже Петрозаводск. Но проходили дни, мелькали в уголках зарешеченного окна названия городов, а этап все шел и шел вперед на запад. Вскоре в их вагоне опять оказался покойник - умер старый мужчина по фамилии фон Барс. Но он недолго пролежал в вагоне, так как теперь на остановках конвой спрашивал, нет ли покойника.

Новый 1946 год эшелон встретил, подъезжая к Красноярску, а православное Рождество Христово (7 января) за городом Новосибирском. Жильцы вагона называла города по старым названиям, но знали и новые, переименованные в 1924 и 1925 годах, такие как Екатеринбург, Новониколаевск и другие. Наступившие праздники еще больше угнетали душевное состояние заключенных, каждый отдавался своим думам о недавнем прошлом. Некоторые делились воспоминаниями о том, как встречали и провожали праздники, какие вкусные готовились кушанья дома, в гостях. Однообразие этапа, голод и холод неизбежно приводили людей к мыслям о прошлом, тревогой об оставшихся родных и близких. Отдался этим воспоминаниям и Петя.