4. Вновь на этапе

Эшелон из Свердловска взял курс на восток. На этот раз поезд шел быстро, почти нигде не останавливаясь. Опять замелькали знакомые станции: Тюмень, Ишим, Омск, Новосибирск, Кемерово, Красноярск. Как и тогда, в далеком 1945-1946 гг., заключенные гадали куда же их везут, как и тогда назывались различные места конечного пути.

На 7 день этап прибыл на станцию Тайшет (Иркутская обл.). Здесь после долгих маневров их повезли по неизвестной железнодорожной ветке. Как потом оказалось, это была трасса Тайшет-Братск и была она напичкана лагерями. До их приезда в этих лагерях жили японские военнопленные. Станция, на которой Петя и другие были сняты с этапа, называлась Тойеда. Говорили, что она названа так по имени скончавшегося и здесь похороненного японского военнопленного генерала. Петя попал в лагерь под № 018, который находился на 103 км этой трассы. Вся система лагерей, разбросанных по этой трассе, называлась «Озерлаг» (Особо закрытые режимные лагеря). Начальником управления этих лагерей был полковник Евстигнеев. В этих лагерях находились только политические, хотя изредка к ним попадались и осужденные по ст.59 (за бандитизм). У них на 018 одно время было три таких бандита, один из которых был молодой испанец по имени Антонио его называли просто по-русски Антоша. Пете он запомнился тем, что часто на разводах утром на работу он скандалил и, не желая работать, грозился жаловаться в Москву испанскому послу. Это был один из тех многочисленных детей, которые были вывезены в Советский Союз во время гражданской войны в Испании.

Лагеря на этих трассах резко отличались в сторону ужесточения режима от тех, уральских. Охрана теперь была из краснопогонников, т.е. внутренних войск МВД. Бараки на ночь запирались после отбоя снаружи на замок, внутри бараков ставили в сенях вонючую парашу, которую утром обитатели выносили по очереди. Вся территория внутри зоны освещались мощными прожекторами, установленными на угловых вышках. Если после отбоя кто-то по каким-либо причинам оказывался вне барака, рисковал быть убитым часовым на вышке. Но самое главное и существенное отличие было в том новшестве, которое придумали неунывающие руководители Гулага - теперь все политические узники обязаны были носить номера на спине и на правой стороне брюк выше колена. Это был лоскут материала белого цвета, размером примерно 270 на 200 на спине и 250 на 180 мм на брюках, на которых черной краской крупно были написаны буквенный литер и цифровой номер заключенного, т.е. его личное клеймо. У Пети этот шифр был И-256. Особенно много хлопот было с номером на брюках. Во время работы он быстро пачкался и его постоянно приходилось подправлять. Для этой цели всем бригадирам были даны бутылки с черной тушью. Утром на разводе начальник конвоя тщательно следил, чтобы у всех заключенных, выходящих на работу, номера хорошо и четко просматривались. У кого плохо были видны номера, возвращали в зону, в таком случае наказывали и бригадира и нарушителя (иногда садили провинившегося в изолятор на 300 гр. хлеба, без горячей похлебки). При выходе из зоны, администрация лагеря (а это были офицеры внутренней службы МВД) передавали начальнику конвоя личные карточки (формуляры) заключенного. Начальник конвоя по этим карточкам выкрикивал по очереди фамилию арестанта. Названный должен был быстро выбежать из строя, громко выкрикивая свою фамилию, статью и срок заключения и после этого также быстро присесть на корточки. Эта процедура могла повториться, если начальнику конвоя почему-либо не понравился ответ узника. Если бригада была большая, то эта процедура затягивалась минут на 30 или 40. Но все выбежавшие обязаны были присесть, если даже шел дождь, снег или были жестокие морозы.

Колония 018 стояла на пригорке, рядом была колония 014. С питанием ничего существенного не изменилось: такая же лагерная баланда, тот же самый черный со смесью хлеб, но только норма хлеба была уже немного больше и находилась в пропорциональной зависимости от выполнения норм выработки. Хлебный паек был в 750, 950, 1200 и даже 1300 граммов.

Работы здесь были также каторжные – это земляные по укреплению железнодорожного полотна будущей трассы БАМа, копка кювет, отделка насыпей и, конечно, лесоповал.

В этих лагерях жил полный интернационал - кого только здесь не было: русских, венгров, литовцев, немцев, армян, японцев, евреев, китайцев, корейцев - всех не перечислишь. Социальное положение бывших здесь также было пестро и разнообразно: от солдат до генералов, врачей знаменитых и ординарных, музыкантов, известных инженеров и конструкторов и прочей интеллигенции, много было и простых, малограмотных рабочих и крестьян.

Внутри зона была похожей на уральскую: те же призывные плакаты больше и лучше работать, те же герои труда, с которых надо брать пример, одним словом, оголтелая пропаганда труда, изрядно набившая оскомину голодным заключенным. Однажды, войдя в зону после работы, Петя в числе других увидел на свободном поле одного из плакатов крамольное двустишие, написанное крупными буквами древесным углем: «Серп и молот -смерть и голод». Такая надпись, оскорбляющая государственный символ коммунистической власти, всполошила лагерное начальство. Лейтенант, начальник режима забегал по баракам, пытаясь любыми путями выяснить автора. Крамольные слова были сразу же стерты и замазаны свежей краской.

В одно из воскресений апреля месяца 1949 г, наступила Пасха. В мыслях всплыли милые сердцу воспоминания и торжественное богослужение в многочисленных харбинских церквях и радостные приготовления к этому светлому дню. И все это вдруг нелепо исчезло, сошло со сцены, оставив в его сознании яркий след дорогих воспоминаний.

В колонии 018 Петя пробыл около полутора лет. В июле месяце 1950 г. часть заключенных, в основном молодых, отправили на этап, и он попал в пересыльный лагерь № 013 на этой же трассе. Лагерь этот был расположен на станции Вихоревка. Когда нужное количество людей со всей трассы было собрано, их повезли железнодорожным эшелоном в Братск. Мост через Ангару в ту пору был в стадии строительства. Эшелон долго стоял в тупике у берега реки и, наконец, подошел железнодорожный паром. Стали отцеплять по 2 вагона с людьми, и маневровочный паровоз, пыхтя и свистя, начал заталкивать вагоны на рельсы парома. Вот так по 2 вагона они и переплыли быструю Ангару. Вагоны на пароме раскачивало ощущение было не из приятных. Во время перевозки Петя почему-то подумал, что вот сейчас его вагон опрокинется в реку, и все погибнут в этом огромном запертом ящике. Но, слава Богу, все прошло благополучно. Дело было летом, в вагонах, набитых людьми, стояла страшная жара.

Когда все вагоны были доставлены на другой берег Ангары, им бросили толи солонину, толи моржатину, толи конину. Она была сильно соленая. С жадностью поев эту дохлятину (их перед отъездом не кормили), этапники через несколько часов почувствовали сильную жажду. Стали стучать кулаками по стенам вагонов, требуя воды. И только через сутки, где-то возле станции Заярск им привезли на бензовозе воду, пропахшую бензином. Люди, томимые жаждой, набросились на нее. Через некоторое время у них начался понос. К счастью этап быстро подошел к месту своего назначения – их привезли в лагерь под № 045, что находился на 458 км Тайшетской трассы.

Распределив всех заключенных по бригадам, их на следующий день вывели на работу. Работа была земляная: рыли траншеи, кюветы, делали насыпи под будущую железную дорогу. Здесь должна была проходить магистраль Тайшет-Абакан.

Однажды днем, завершив неоконченную накануне работу, бригада переходила на другой объект. Недалеко от себя они увидели группу женщин-заключенных, которые с любопытством смотрели на них, опершись на лопаты. Один из заключенных громко сказал: «Смотрите, вон стоит женщина с лопатой, это известная исполнительница русских народных песен Лидия Русланова». Оказалось, что рядом с ними была и женская колония.

Прошло три с лишним месяца. Наступила глубокая осень, когда они покинули колонию № 045. Тем же путем их вернули обратно за Ангару, к старому Братску. Это произошло в ноябре месяце. Стояли жестокие сорокоградусные морозы, а одеты они были по-летнему. Эшелон подошел ночью к месту назначения, небо было звездным, светила яркая луна. Их высадили прямо в снег. Ждать пришлось долго, пока вдоль будущего пути расставят конвой, это заняло 2 или 3 часа. Все страшно мерзли, у Пети в летних ботинках ноги совсем окоченели, особенно левая, надрубленная. Он чувствовал, что пальцы на ногах отмерзают. Вставать было нельзя, это считалось попыткой к побегу. Наконец, ко всеобщему облегчению, взвилась сигнальная ракета. Их подняли и повели в лагерь, который оказался недалеко от железной дороги. Несмотря на яркую лунную ночь, охрана временами выпускала из ракетницы осветительные пакеты. Спереди и сзади, по бокам цепью шли конвойные с собаками. Лагерь оказался пустой. Всех распихали по холодным баракам, закрыли их снаружи на замок. Обычный лагерный барак, куда попал Петя, был нетопленым, но их ждали, так как возле печи были дрова и коробок со спичками. Продрогнувшие ребята сразу же приступили к растопке печи. Петя забрался на верхние нары и, еле сняв ботинки, стал растирать левую, более окоченевшую ногу. Большой палец он отморозил. Но это несчастье было не только у него, многие в ту морозную ночь получили обморожение. Вскоре барак наполнился дымом, т.к. дрова были сырые, и тяга была плохая. Пришлось открывать дверь в сени. На другой день всем обмороженным оказал помощь вольнонаемный врач. Пете он дал марганцовки, посоветовав сделать водный раствор и держать обмороженный палец в этом растворе. Палец у Пети так до конца и не зажил. Лагерь этот был под № 08. На работу их выводили в лес на заготовку дров.

Новый, грядущий 1951 год Петя встретил в этой колонии, а 14 марта 1951 г. Петю в числе других этапировали в колонию № 026 (ст.Анзеба). В этом лагере было много литовцев. Петя подружился со многими из них, даже выучил много литовских слов. Работа там была та же, что и в других лагерях системы «Озерлаг» - это лесоповал, земляные работы на железной дороге. Здесь Петя пробыл недолго. В конце июля месяца этого же года его вновь вызвали на очередной этап, на этот раз сказали, что на дальний путь и на Колыму.

Советские лагеря как по внешнему, так и по внутреннему устройству были похожи как близнецы. Между собой не отличался и внутренний режим; подъем, скудный завтрак, развод на работу, работа, окончание работы, съем оцепления, возвращение в зону, не менее скудный ужин, отбой и так изо дня в день. Серые арестантские будни. Дни были обезличены и проходили быстро, если не расстраиваться воспоминаниями прошлой жизни.

Где-то 30-31 июля 1951 г. Петю этапом привезли на формировочный пункт на станцию Невельскую. Здесь он пробыл около 4-х дней, но на дальний этап не попал, так как в это время в Корее шла война и заключенных, бывших эмигрантов из Манчжурии, не разрешили посылать на Дальний Восток. В числе других, не взятых на этап, его отправили в колонию № 020. Эта колония произвела на него тяжелое впечатление, так как была населена узниками с явной инвалидностью и туберкулезниками. Пробыв, видимо случайно, в этой колонии несколько дней, Петю 10 августа 1951 г. с группой товарищей отправили в колонию № 01. В этом лагере оказалось много венгров. Работа была та же, что и в других лагерях. В этой колонии он задержался 5 месяцев, здесь и встретил новый 1952 г. и день своего двадцатишестилетия.

В начале января месяца он вновь на этапе. На этот раз он оказался в колонии № 33. Петя так и не знал почему его так часто перебрасывали из одного лагеря в другой. О том, что заключенных долго на одном месте не оставляли он знал: во-первых, боялись постепенного смыкания с конвоем, во-вторых, возможных подкопов с целью побегов.

Пробыв месяц с небольшим в этой колонии, его вновь отправили на этап. На этот раз он узнаёт, что их отправляют в лагерь № 37. Об этом лагере ходили нехорошие слухи, его боялись. Там режим был еще жестче, чем в других лагерях. Эту колонию называли штрафной. Своим самодурством там славился начальник лагеря старший лейтенант Мишин, за малейшую провинность сажали в карцер. Прибыв в эту колонию, Петя был определен в бригаду лесоповальщиков. Почти ежедневно утром на разводе присутствовал сам «хозяин». Петя запомнил его мясистое лицо с прыщами и большой сизоватый нос - ходили слухи, что он пил. На разводе строжайше следили за четкостью написанных номеров на спине и на брюках. Здесь в лагере 037 Петя и встретил свой последний тюремный 1953 год.

Однажды весною, 5 марта 1953 г., он и его товарищи по бригаде, будучи в тайге на лесоповале, вдруг услышали далекие, протяжные, долго несмолкавшие гудки. Ничего не понимая, они прислушивались к ним, удивлялись им. Сигналили все котельные. Так продолжалось до обеда. Когда им привезли на работу обеденную баланду, конвой, сопровождавший повара, видимо сообщил своим коллегам ошеломляющую новость: умер Сталин, диктатор России. Событие это было настолько неординарным, что конвой не удержалс-я и после обеда заключенные знали все. 9 марта в лагере был объявлен нерабочим днем. В этот день состоялись похороны «вождя» народов. Смерть диктатора не повлияло заметно на жизнь политических заключенных. Все оставалось по-прежнему, тот же режим, та же каторжная работа.

Надо особо отметить, что бичом в Тайшетских лагерях летом, помимо комаров, были еще тучи прожорливой мошкары. Она появлялась где-то в начале июля, и от нее не было спасения. Особенно от нее страдали люди с восприимчивой кожей - они ходили с опухшими от укусов лицами, а у иных и глаз не было видно. Неприятности от этого гнуса поджидали людей и во время приема пищи. Как правило, если делянка находилась далеко от зоны, лагерную баланду привозили на рабочее место в бочках. Так вот, во время раздачи супа тучи мошкары не только облепляли миску, но и массами попадали в горячую похлебку. Многие, в том числе и Петя, спасались тем, что накрывали голову какой-нибудь заранее приготовленной тряпкой и спешили как можно быстрее выпить через край свою порцию баланды. Петя никогда не забудет одного эстонца, бывшего капитана торгового суда, который не отмахивался от назойливой мошкары и ничем не спасался от нее, а хладнокровно ел баланду вместе с попавшей массой мошкары. Ребята смеялись над ним и говорили, что мошкара - это тоже мясо.

В Тайшетских лагерях, как и в уральских, были и отказчики от работы, промотчики и другие виды нарушений так называемых лагерных режимов. Были и лица, объявлявшие голодовку в знак протеста против чего-либо. Отказчиков от работы (какие бы ни были мотивы) немедленно сажали в изолятор на 300 граммов хлеба и воду в сутки. Промотчиками называли заключенных, которые продавали или обменивали на кусок хлеба полученное лагерное шмотье. Вот пример становления промотчика: в Тайшетских колониях иногда выдавали новые суконные солдатские одеяла. Бригада, бывшая на рихтовке железных дорог, сталкивалась с вольнонаемными мастерами и рабочими, которые руководили работой заключенных. По взаимной договоренности арестант обматывался этим полученным новым одеялом, сверху надевал бушлат и, придя на работу, отдавал это одеяло, взамен получал хлеб или табак и неоднократно, смотря какая была договоренность. Часто бывало, что он просто производил обмен – вольнонаемный приносил ему старое рваное одеяло на замен, чтобы у заключенного не было промота. Все это было сопряжено с большими трудностями, но из-за куска хлеба голодные люди рисковали всем. Попавшегося объявляли промотчиком, утром на разводе зачитывался приказ об этом. Могли за это добавить и срок по известной статье 58, п.14 (лагерный саботаж). Приходилось всячески изворачиваться, чтобы достать лишнюю пайку хлеба. Некоторые заключенные, томимые систематическим голодом, шли на услужение к оперу, давая нужные сведения. Бывало и неоднократно, что таких сексотов (секретных сотрудников) убивали свои же заключенные за предательство.

Многие, в том числе и Петя, изредка добивались случая попасть на ночь на кухню мыть посуду, полы, очень редко чистить картошку и выполнять различные кухонные работы. Как правило, под утро повар-заключенный накормит досыта лагерной баландой этого доходягу, но зато днем было тяжело работать, так как всю минувшую ночь он бодрствовал. Петя не забыл как однажды с ним работали двое пожилых мужчин - Антон Страхель и Шимуль, оба они были то ли из Белоруссии, то ли из Польши. Объевшись ночью полусырыми лепешками из муки, у них днем на работе произошел завороток кишок. Он слышал, что Страхеля спасли, а Шимуль скончался. Это было вследствие того, что голодный человек пытался при первой же возможности набить свой желудок чей угодно, лишь бы побольше, как говорится, по горло.

Многие в лагере, попав в экстремальные условия, выдвинули лозунг: «Не как выжить, а лишь бы выжить», т.е. для личного выживания все средства были хороши. В Иркутской области, в которую входил Тайшет, зимы бывали жестокие. Однажды их вывели на работу даже в 56 градусов мороза, когда слюна замерзала на лету, конвой разрешил арестантам накрыться одеялами поверх телогреек.

В один из летних дней их бригаду вывели на прорубку конвойной просеки. Обычно в таких случаях бригада не превышала 8-10 человек, это делалось из соображения безопасности для конвоя. При прорубе просеки применялась сплошная вырубка леса на ширину примерно 10 метров. Оцепление не ставили а пользовались переносными деревянными вешками, на которых была прибита дощечка с надписью: «Запретная зона». Прежде чем начать работу, начальник конвоя обычно визуально расставлял эти вешки на объектах будущей работы и затем уже предупреждал, что за выход без разрешения конвоя за пределы этих вешек охрана применяет оружие без предупреждения. На 6-8 человек полагалось три конвоира, один из которых старший (или, как его обычно было принято называть – начальник конвоя). В тот роковой день Петя работал в паре с одним из заключенных – западноукраинцем по фамилии Пастушонок. Они пилили и рубили лес, обрубали и собирали в кучу сучья, откатывали распиленные бревна и складировали их в штабель. Набрав в очередной раз охапку нарубленных сучьев, Пастушонок подошел к уже ранее сложенной кучке, что находилась рядом с вешкой, как неожиданно прозвучал резкий сухой выстрел и Пастушонок, вскрикнув, замертво упал на землю. Голова его оказалась за линией запретной зоны, хотя остальная часть тела и ноги находились внутри зоны. На выстрел мгновенно прибежал начальник конвоя, который дал команду немедленно всем собраться и ложиться на землю. Выхватив пистолет из кобуры, он дал в воздух два выстрела тревоги. Работа производилась недалеко от лагеря, минут через тридцать прибыла дополнительная охрана краснопогонников с собакой. Всех подняли, пересчитали и увели в зону. Пастушонок остался лежать на просеке. Петя находился рядом с убитым напарником и хорошо запомнил лицо выстрелившего солдата. Больше он его не видел. Говорили, что обычно конвоира, убившего заключенного, поощряли за «бдительную» службу, давали отпуск, после чего переводили в другое охранное подразделение. Этим самым заметались следы преступления. Петя наивно думал и ждал, что его вызовут для дачи свидетельских показаний, но, увы, ничего не произошло. Все прошло тихо и мирно. Через день на прорубку просеки послали другую бригаду. Петя задумался над превратностями судьбы - был молодой человек и вмиг не стало, погиб нелепой смертью чей-то сын, где-то мать и отец будут оплакивать, может быть, единственного сына.