Первые воспоминания – мы с мамой стоим в темноватом помещении – идет служба в церкви. Мама берет меня на руки и батюшка из ложечки дает выпить вино и вытирает мне рот (видимо всем одной ложечкой и тряпочкой).

Отец папы Павел Павлович ходил с грузами в Китай (Манчжурию), нанимаясь у купцов. Они на больших санях, запряженных верблюдами, везли чай, сахар и прочее (были фотографии). У него было 2 сына – Валентин и Андрей и дочери Екатерина (она умерла молодой) и Платонида (она жила потом в г. Горьком). Первая жена деда умерла довольно молодой (смутно помню из рассказов) от сибирской язвы. Папа рассказывал, что когда ей стало плохо, привезли фельдшера, он сделал укол и велел послать за батюшкой. Перед смертью она исповедовалась и умерла. От второй жены был сын Серафим, его судьбу я не знаю.

Валентин Павлович был учителем в гимназии. Он был близорук, носил очень толстые очки. Жили они в Нерчинске. Когда пришли белые, его как учителя мобилизовали, офицером. А потом пришли красные и его расстреляли, как белого офицера. Как я знаю, остались дети – Евгений, Валентин, Олег – других я не знаю.

Со стороны матери – отец мамы Василий Васильевич Першин и еще два брата: старший Ананий Васильевич и Модест Васильевич (отец дяди Вани).

Дед Вася в молодости (из его рассказов) служил у купцов, ездил на прииски в Алдан и все мечтал попасть в Мангазею, но так и не попал. Что-то скопил, вернулся в Караксар и завел свою семью. Бабушку звали Екатерина (ее фото есть в родительском альбоме у Юли), больше я о ней ничего не знаю. У них было трое детей: старший Александр (дядя Саня), Елена (наша мама) и Валентина (баба Кока).

Дед Анастасий (деда Аня) был сослан и попал с нами в Татарку. Он был очень старенький и не ходил. Дело было зимой, его волоком бросили в сани и увезли. Видимо в дороге он замерз и умер. Судьбу деда Модеста я не знаю.

Наш папа, как мне известно, закончил реальное (училище?). Он, как и дед Павел Павлович ходил за границу в Манчжурию и, прилично заработав, построил дом в с. Караксар. Жили вполне обеспеченно.

Когда началась вся эта смута в 1930 г. мне было 4 года. Я помню, к нам приезжали бурятский лама с женой, я забежала в комнату и, увидев их, ярко одетых, высказала свое мнение «ой, какие красивые, прямо купцы». Меня конечно увели и сказали, что это неприлично. И еще, видимо перед самым раскулачиванием, я забегаю в комнату, а там висит туша мяса. Меня так же хватают и уносят и велят никому об этом не говорить. Я с раннего детства была так запугана обысками, арестами, что всего боялась. Со слов Мили, папу арестовали и увезли в Читу, а маму с пятью детьми выгнали просто на улицу и принимать ее в своей деревне никому не разрешали. Она перебиралась поблизости в деревушки, и оттуда тоже изгоняли. И, в конце концов, мы оказались на станции Оловянная. Приютили нас знакомые Большаковы. Их тоже из-за нас притесняли.

И вот опять воспоминание – мама ведет меня в Чите – деревянный тротуар, она в одной руке тащит большой бидон с супом (передача на всю камеру) папе в тюрьму, а другой тянет меня за руку. Идти далеко, я устала, запинаюсь, на голове у меня повязан атласный платок и вязаная шапочка и конечно я не заметила, как она соскользнула и потерялась. Мама сердится. Потом мы стояли, ждали, когда пропустят в комнату свиданий. Там с одной стороны перегородки стояли заключенные, а с другой мы. Папа дает мне конфетку, видимо из передачи. Потом мы стоим на улице и смотрим на тюрьму. Из-за решетки маячит что-то темное. Мама меня берет на руки и говорит, что это папа, но я ничего не вижу.

Как ехали из Читы не помню, но вот у Большаковых помню двор, и как мама посылала Галю (мать Юли) за молоком. Это мне казалось далеко, через прямую длинную улицу. Галя купила четверть молока (это такая большая 3-х литровая бутыль). Мы шли уже обратно и Галя мне сказала «беги за мной» и сама быстро побежала. Она увидела, что к воротам подъехали две телеги. Я со слезами бежала за ней. Это приехали за нами, везти в ссылку.

Все суетились. Мама конечно знала, что это случится, но все же куча детей и надо все необходимое погрузить на две телеги, а они ведь без бортов – что там войдет. И одежду надо и еду. Время на сборы дали 30 минут. Мне тоже кто-то сказал – «что стоишь, бери что-нибудь». Я взяла два ночных горшка, так с ними и шла за телегой.

Привезли нас в церковь. Там просто на полу свалили в кучу все вещи, и так у всех. Так там в церкви и познакомились Валя с Костей Тихоновым и дружили до смерти.

Горшки эти нам очень пригодились. Ведь нас везли в товарных вагонах как скот без окон, и набито было столько, сколько можно затолкать народу.

Сколько дней нас везли, я не знаю. Было очень тесно и душно. Никакой щели, все закрыто. Иногда останавливались посреди поля, кругом охрана и разрешали вылезть справить нужду, а в остальное время надо было терпеть.

Как доехали в Красноярск, я не помню. А помню уже большую длинную баржу, вещи лежат в куче на палубе. Мама ушла на другой конец палубы, готовила что-то поесть, Миля сидела, караулила вещи, а я плакала и просилась к маме. А все ходили, согнувшись, так как всем взрослым сделали прививку против тифа. Почему-то кололи в живот. Мне не делали, так как я была маленькая, 5 лет.

Видимо в Стрелке нас с баржи перегрузили на завозни (это такие большие лодки) катером довезли до устья Татарки. Здесь была одна избушка, в ней жили рыбаки Александровы. У них была корова с теленком.

Берег был крутой и тайга темная. Вот на этот дикий берег нас и выгрузили. Сначала людей было немного – Богдановы, Коробейниковы, Такмаковы, Тихоновы. Потом еще привезли. У всех по куче детей. У кого были взрослые дети (мужчины), те построили себе балаганы, а у нас только Валя 11 лет. Пошел дождь, очень много комаров и мошки. Но мама была все же женщина умная, прихватила с собой брезент, им и прикрылись. А потом нам сделать балаган помогли. В яру берега нарыли такие норы – печки, топили их как печки и варили пищу и даже пекли хлеб. К осени пригнали плоты и построили барак, длинный, один на всех. Лес был мокрый и со стен текло, но все-таки не на улице жить. Посредине стояла железная бочка с трубой, ее топили все время. Во всю длину барака сделали нары и их делили по одной доске на человека, но все же не на полу спать.

Так перезимовали. Потом приехал папа. Он был совсем больной и слабый, но все равно стало легче. На следующий год построили еще несколько домов. Их делили по жребию на 2-3 семьи каждый. Наш дом в Татарке до сих пор еще стоит. Мы жили две семьи, разделенные заборкой из досок не до потолка, но все-таки подобие отдельной комнаты. Через год построили еще дома, и мы остались одни в половине дома.

Организовали артель, назвали ее «Труженик». Председателем выбрали Петрова, а папу, как самого грамотного, счетоводом. Навезли уже много семей, и получилась деревня. Раскорчевывали тайгу, сеяли хлеб (в основном рожь), на гарях урожай получался хороший. Был и общественный огород. Не знаю откуда, но появились лошади, коровы, куры. Но это позднее. А в 1933 году был страшный голод, умирали по несколько человек в день. Ходили опухшие от голода и ослабленные лихорадкой (малярия). Добрая половина поумирала, но кто мог шевелиться, работали от темна до темна.

За это время папу арестовывали и увозили в Енисейск два раза и маму в стрелку один раз. Муся была еще грудная, кормить ее нечем было, коров еще не было, молока взять негде. Не знаю чем кормили, но через несколько дней мама вернулась. Все требовали золото, но его отобрали еще в первый раз в Караксаре – колечки, сережки. Папу привозили из тюрьмы совсем слабого. Он ходить не мог и его выхаживали, как могли – у него был туберкулез.

В 1934 г. построили школу и в 2-х комнатах учились все 4 класса.

Выжили, благодаря трудолюбию и помощи родственников. Сестра мамы Валентина Васильевна (Кока) и деда Вася посылали посылки. Сухари и растительное масло, в жестяных бидончиках 3-х литровых. Вот эти сухари размачивали, в кружку добавляли ложечку масла и ели. Это было так вкусно. И с Кокой жила сестра Тася, т.к. ее с нами в Оловянной не оказалось, то она в ссылку не попала. Они помогли купить корову – выслав деньги и себе во всем отказывая. Сначала купили на две семьи (с Филипповыми), а потом купили телку и разделили по жребию.

В 1935 году родился Коля. Папа радовался, разбудил меня и говорит «сын, мальчик родился». Он был большой оптимист.

В 1937 году (30 октября) мама умерла в родах. Девочку назвали Муза. Маму вполне можно было спасти, но фельдшер был настолько пьян, что когда его притащили к нам, он ничего не понимал. И когда к утру немного протрезвел, мама уже умерла от кровотечения. У папы обострился туберкулез. После смерти мамы нас осталось: Галя, Миля, я, Муся, Коля и Музочка, Валя. Папа ходил еще с неделю, помню, как он 7 ноября купил нам пряники, в полосочку белую и красную, и конфеты-подушечки, тоже в полосочку – праздник же был и после праздника слег с высокой температурой, все время бредил, звал родственников, просил помочь нам и 17 января 1938 года утром умер. После смерти мамы прошло 2 с половиной месяца. И хоть дома умер, потому что вскоре после смерти опять приехали его арестовывать, но опоздали.

Зиму мы дожили с Галей, а летом приехала Кока, и очень рано, чуть светало, мы погрузились в лодку (кто взялся нас везти – не помню) и уплыли в Стрелку. Фактически она нас украла, не поставив в известность коменданта, и спасла, иначе нас бы растолкали по детдомам, и судьба наша была бы совсем другой. Она была героической женщиной. Пожертвовала своей жизнью ради нас. Со Стрелки мы плыли несколько дней на пароходе в Красноярск. Музочке было 9 месяцев, кормили ее молоком, которое покупали на пристанях. Она заболела дизентерией и уже в Красноярске умерла.

Жили мы в полуподвальной комнатке 6 кв.м. Даже на полу места не хватало спать, но так как было лето, мы вечером мыли пол в коридоре и там спали на полу. А потом Миля уехала в Енисейск в школу медсестер, Валя жил в общежитии ФЗУ, а мы вчетвером Кока, я, Муся и Коля ютились на 6 кв.м.

Когда родители умерли, мне было 11 лет, Мусе 5 лет, Коле 2 года. Остались мы живы и не сделались бродягами благодаря Коке. Вечная ей память.