ММП – 1969. Ч.2. Бирули.

По полям многолетнего льда,
Где рассветы туманные мглисты,
На буксирах ведем мы суда,
Словно в связке в горах альпинисты.
И обратно уходим - туда,
Где сигналит о помощи кто-то,
Постоянные пахари льда,
Моряки ледокольного флота.

Ледокол «Капитан Воронин» стоял в бухте Бирули, которая находится среди островов архипелага Норденшельда Архипелаг Норденшельда состоит из 90 островов, которые образуют несколько групп: острова Вилькицкого, Восточные, Литке, Пахтусова, Циволько. Острова преимущественно состоят из изверженных пород. Растительный покров островов — арктическая тундра. Своё название острова получили в честь Нильса Адольфа Эрика Норденшельда.

Как я уже упоминал, помполит наш был из бывших кочегаров. И вот, что он мне рассказал о некоторых неизвестных фактах из истории бухту Бирули. В конце августа 1947 года пароход, где он работал кочегаром, направили в Архангельск и поставили к причалу на Бакарице. В течение нескольких дней бригады плотников что-то строили в трюмах. На борту за их работами следили НКВД-эшники. Когда все было закончено, то оказалось, что в трюмах оборудованы многоярусные деревянные нары, столы и туалеты с бочками. В начале сентября поздно вечером все причалы вокруг парохода окружили работники НКВД, а затем, уже в темноте, начали подъезжать автозаки и грузовики, из которых начали быстро выгонять заключенных, которые бежали по трапу и скрывались в трюмах. К утру, погрузка заключенных была закончена, грузовики уехали, а трюма были закрыты. Началась погрузка груза, который состоял в основном из пиломатериалов, балков, печей-буржуек, кирпича, цемента, инструментов, брезентов и многих других строительных материалов. Грузили и продукты в ящиках, мешках и коробках, а также бочки с соляркой и мешки с углем. Были погружены на борт и два больших моторных катера и мотодори, на которых предстояло выгружать на берег людей и грузы. Дня через 2-3 дня судно было полностью готово к выходу. Вечером к борту подъехало несколько автомашин, из которых быстро начали выпрыгивать и подниматься на борт, вооруженные автоматами и пулеметами люди, которые, как оказалось, были будущими охранниками лагеря заключенных в бухте Бирули. Погрузили на борт и множество ящиков с оружием и патронами, полушубками, валенками и другой одеждой и обувью, последними на борт прибыли плотники, которые строили нары в судовых трюмах. Также был погружен и особый груз в клетках – немецкие овчарки в количестве около сотни особей, смахивающих больше на громадных и злых лесных хищников - волков. Заключенных в трюма всего было погружено 3-4 тысячи. Судно было загружено, как говорят, под завязку. И трюма, и палубы, и мостик, и все судовые жилые и служебные помещения были забиты людьми и различными грузами. Главным, кто командовал охранниками, был в звании майора НКВД. Он вручил капитану навигационные карты и запечатанный сургучом конверт, который полагалось вскрыть с выходом из Двины в Белое море. Поздно вечером пароход без огней и гудков вышел в свой специальный секретный рейс. Когда Двина осталась за кормой, капитан в присутствии майора и первого помощника капитана вскрыл конверт. В конверте была бумага с указанием пункта назначения – бухта Бирули. Также в конверте находились инструкции по строительству лагеря и указания по действиям охраны. Основное указание для майора и охранников: патронов не жалеть и любое нарушение со стороны заключенных карать смертью, так как заключенные были не простыми уголовниками, а предателями Родины – это были власовцы и полицаи. Кто и по каким обстоятельствам попал в армию Власова, трудно было разобраться после войны. Но раз они не застрелились сами, то все власовцы считались предателями Советской страны, а им полагалась по закону либо каторга, либо пуля в лоб.

Дней через 10 судно стало на якорь у берегов Бирулей. По ночам уже начинались заморозки, поэтому выгрузка груза и строительство бараков и жилья для охраны проводилось круглосуточно с помощью артели плотников, членов экипажа и части заключенных. Все понимали, что надо спешить, чтобы до больших морозов выгрузить всех власовцев на берег – во вновь построенный лагерь НКВД. К 1 октября в лагере был поднят красный флаг, а все заключенные размещены по баракам. Началась для власовцев настоящая каторжная жизнь в полярной ночи на крайнем Севере. Судно уходило из Бирулей вечером 1 октября в Мурманск. Охранники салютовали экипажу и открытию нового, самого страшного лагеря в Арктике.

Ровно через год кочегар Лазарев В.С. снова на этом же пароходе и по той же схеме с точностью по времени до часов и минут, а также с таким же количеством заключенных и почти такого же груза, вышел в рейс до Бирулей. Когда судно прибыло в Бирули и стало на якорь, то первое что поразило экипаж – это тишина и почти полное отсутствие какого-либо движения в лагере. Вскоре к борту парохода подошел катер с майором, тремя зэками и тремя охранниками с автоматами. Когда майор и охранники поднялись на борт в каюту капитана, то выяснилось, что заключенных в лагере осталось чуть больше 50 человек. Они занимались обслуживанием охраны и необходимыми работами. Почти 4 тысячи власовцев нашли свое последнее пристанище в этой страшной бухте, которая была названа в честь знаменитого российского ученого – Алексея Бируля.

Алексей Бялыницкий-Бируля, в иных случаях – Бируля-Бялыницкий, родился 24 (30) октября 1864 г. в имение Бабков Оршанского уезда Могилевской губернии. Его отец Андрей Симплицианович Бялыницкий-Бируля после окончания Санкт-Петербургского университета основал метеостанцию в своем имении Королево возле Витебска, а свои наблюдения помещал в «Витебских губернских ведомостях», за которые в 1891 г. получил диплом и почетное звание корреспондента Главной Физической Обсерватории. Алексей Андреевич Бялыницкий-Бируля, под влиянием семьи, заинтересовавшись естествознанием, после окончания классической гимназии в г. Вязьме Смоленской губернии, в 1886 г. поступает на Естественное отделение Физико-Математического факультета Санкт-Петербургского Университета. Сначала он сосредоточился на ботанике, но с третьего курса его взоры обратились в сторону зоологии. Он стал работать в лаборатории профессора Шимкявича, изучая морскую фауну на биологической станции на Соловецких островах, которую он неоднократно посещал. После окончания Университета, со сдачею государственных экзаменов в 1891 году, Алексей по предложению проф. Шимкявича был оставлен при Университете для подготовки к профессорскому званию. По поручению Петербургского Общества Естествоиспытателей он произвел гербаризацию в Витебской губернии. В 1891 г. он, по поручению Императорского Русского Энтомологического Общества, побывал с научной целью в Закавказье. С 1893 г. Алексей Андреевич Бялыницкий-Бируля поступил на службу зоологом в Зоологический музей Императорской Российской Академии Наук и принял под свое заведование отдел беспозвоночных (кроме насекомых). В 1899 г. Алексей Андреевич по поручению Императорской Академии Наук учувствует в качестве натуралиста в международной градусной экспедиции на Шпицберген, в 1902-1903 гг. сопровождает Полярную экспедицию барона Эдуарда Толля, в которой собирать зоологическую коллекцию ему помогает лейтенант А. Колчак, будущий «верховный правитель Сибири».

Э. Толю, еще по предыдущим экспедициям на Новосибирские острова показалось, что с острова Бенета на севере виднеется не иначе как Земля Санникова. Поэтому он с острова Котельный отправился на ее поиски, а А. Бялыницкого-Бирулю для сбора зоологических и орнитологических исследований отправляет на остров Новая Земля. 11 мая 1902 года на двух собачьих упряжках, в сопровождении 3-х каюров, уроженцев приянской тундры, Алексей Андреевич с острова Котельный направился в путь. После двух недельного переезда партия Бялыницкого-Бирули достигла острова Новая Сибирь. С началом навигации шхуна «Заря» не смогла снять его партию с острова, но Бялыницкий-Бируля, страстный охотник, не впал в отчаяние. Он и его спутники стали, готовясь к зимовке, заготавливать провиант. На острове Новая Сибирь Алексею Андреевичу Бялыницкому-Бируле, хотя он не был специалистом в орнитологии, довелось изучать и розовую чайку, тогда почти не известную науке. В конце 1902 года море промерзло так, что можно было выехать с острова. После двадцатидневного перехода по обычному пути промышленников мамонтовой кости, партия Бялыницкого-Бирули прибыла 28 декабря в село Казачье на реке Яна, где он узнал о трагической судьбе барона Толля. 9 февраля 1903 г. Алексей Андреевич Бялыницкий-Бируля добрался до Якутска, а затем его путь в Санкт- Петербург пролегал через Верхоленск.

Будучи редактором трудов Полярной экспедиции, Алексей Андреевич опубликовал и свои наблюдения: «Очерки из жизни птиц полярного побережья Сибири; Журнал наблюдений над полярными сияниями во время первой зимовки Русской Полярной Экспедиции в 1900-1901 гг. на шхуне «Заря» у северного берега западного Таймыра; Научные результаты Русской Полярной Экспедиции 1900-1903 гг., под начальством барона Э. В. Толя; Журнал наблюдений над полярными сияниями во время второй зимовки Русской Полярной Экспедиции в 1901-1902 г. в губе Нерпичьей у западного берега о-ва Котельного; Научные результаты Русской Полярной Экспедиции под начальством барона Э. В. Толя; География физическая».

В 1906 году А. Бялыницкий-Бируля принял в свое заведование отдел млекопитающих в Зоологическом музее АН. По поручению АН Алексей Андреевич состоял в междуведомственной комиссии по образованию зубрового заповедника на Кубани, в 1913–16 гг. руководил работами Департамента Земледелия по изучению соболиного промысла и образованию соболиных заповедников. Также Алексей Андреевич Бялыницкий-Бируля приложился и к подготовке в печати «Словаря якутского языка» своего земляка Эдуарда Пекарского. Также он участвовал в составлении Энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрон. Алексей Андреевич Бялыницкий-Бируля автор более 115 научных работ.

С 1917 г. Алексей Андреевич Бялыницкий-Бируля исполняет обязанности редактора Ежегодника Зоологического Музея. 1 декабря 1923 г. был избран членом-корреспондентом АН СССР по разряду биологическому (зоология) Отделения физико-математических наук. Последние годы своей жизни Алексей Андреевич работал директором Зоологического музея и одновременно профессором Ленинградского Государственного Университета. Изучал кишечнополостных, червей, ракообразных, многоножек, паукообразных, птиц и млекопитающих. Способствовал организации при Зоологическом музее постоянной комиссии по изучению малярийных комаров, экспедиции в Среднюю Азию (1928), положившей начало широким экспедиционным исследованиям в СССР по паразитологии. Летом 1929 г., во время партийной чистки в АН, он вступился за своего сотрудника, а за это был снят 23 ноября 1923 г. с поста директора и до момента своего ареста временно исполнял должность старшего зоолога Зоологического музея. Арестован был 16 ноября 1930 и осужден тройкой ПП ОГПУ при ЛВО 10 февраля 1931 года на 3 года лагеря. Отбывал срок в Белбалтлаге «Сегежа» – лекпомом. После возвращения из лагеря в научных учреждениях, по всей вероятности, больше уже не работал. Алексей Андреевич был расстрелян 18 июля 1937 года в Ленинграде. В его честь были названы залив и гора на полуострове Таймыр.

Я так подробно изложил его биографию, потому что Алексей Андреевич Бялыницкий-Бируля был моим земляком и проживал какое-то время совсем недалеко от моей малой Родины. И с заливом Бирули была также какое-то время связана моя судьба.

Я отпросился у старпома после вахты сходить в лагерь и осмотреть окрестности бухты. Со мной пошел также радист Коля Кучумов (закончил также ЛМУ) и 3-й электромеханик Чемерило Василий Иванович, который и сам не понимал, почему судьба занесла его на Север из солнечного Баку, где он долгое время работал на танкерах Бакинского морского пароходства.

После вахты, плотно позавтракав, наша троица сошла на лед и двинулась в сторону лагеря. В сопках, на подходах к лагерю, мы обнаружили множество вырубленных в скале штолен, размером примерно 2х2 метра и глубиной до 4-5 метров. Вокруг этих штолен мы увидели куски слюды, в том числе и большие и красивые листы этого минерала. Я принес на судно несколько таких слоев слюды, а затем привез их в Мурманск. Долго я их хранил, но потом, в 1975 году, при переезде на новую квартиру, выкинул их. А жаль.

Мы так и не поняли, для чего нужны были эти штольни. Уже много позже, я узнал, что в этих местах с помощью зэков искали урановую руду, которая была нужна Родине для создания ядерного щита СССР.

Лагерь состоял из нескольких десятков полуразрушенных бараков для заключенных и помещений для охраны, которые были обнесены колючей проволокой. Все давно сгнило, и было разрушено медведями, временем и посещаемыми эти места экипажами ледоколов и судов. Ничего ценного мы там не увидели, но я все-таки решил посмотреть внутри некоторых помещений. И мои поиски увенчались успехом. В одном помещении, среди мусора, я обнаружил железный ящик. Когда его с трудом вскрыл, то там оказались патефонные пластинки – четыре коробки по 25 штук в каждой. Пластинки были практически новые, выпущенные еще до войны. Это был настоящий раритет. Жаль, что патефона у меня так и не было потом. Я их сохранил до 2009 года, а когда мы переезжали в Боровичи, то оставил это «добро» в Мурманске в гараже. Может быть, сын мой их и выкинул, при чистке гаража? Он мне хвастал, что все мое «барахло» выкинул на свалку.

Когда мы пришли на ледокол, то помполит хотел, чтобы я пластинки отдал в пользу ледокола, но так как патефона и на ледоколе не было, то я оставил их у себя на хранение. Когда же ледокол прибыл в Мурманск, то помполит, один из первых, рванул с ледокола в отпуск, а про пластинки все как-то забыли.

В течение жизни я посещал на Севере много мест, где ранее были лагеря ГУЛАГ, но об этом я напишу отдельную главу, чуть попозже.

Дальнейшая наша стоянка в Бирулях, и как мы выбрались оттуда, будут видны из моего письма от 8 октября любимой жене. Вот это письмо:
«Здравствуйте, мои милые и хорошие, Аленушка и Оленька!
Аленушка, милая, вот наконец-то, сегодня, мы выбрались из ледяного мешка. Сколько всего я за это время пережил, даже и не представить. Я тебе не посылал писем, потому что их нельзя было ничем отправить. Мы стояли почти месяц, зажатые в ледяных тисках бухты Бирули. После того, как мы вышли из Диксона, нам дали команду сопровождать плавучую электростанцию, которую перегоняли на Колыму – на золотые прииски. Эта электростанция стоит больше 10 миллионов долларов, и ее нам никак нельзя было утопить. Когда мы прошли почти полпути и проходили острова архипелага Норденшельда, началась сильная подвижка льдов. Это трудно объяснить – это надо увидеть и услышать. Громадные торошенные поля льда с треском надвигались на наш караван из 6 судов. Мы были вынуждены зайти в залив Бирули – есть здесь такой. И вот, целый месяц мы стояли в этом заливе. Вначале все было вроде бы хорошо. Мы ходили на охоту в сопки, ездили на катере на уток, которых здесь было очень много, играли в футбол. Но когда в наш залив стал набиваться лед, стало все совсем по-другому. Представляешь, ледяные поля площадью несколько квадратных километров, и толщиной 2-3 метра, начали заполнять бухту. Мы все время переходили все дальше и дальше – в конец бухты. Нас спасло только то, что изменился ветер, и прекратилось наше выдавливание полями льдов на берег. Оставалось совсем уже недалеко, чтобы оказаться на мели… Позже в экипаже началась настоящая паника, когда капитан сказал, что, возможно, всем судам придется остаться в Бирулях на зимовку вместе с экипажами. Часть экипажей вывезут, конечно, самолетами полярной авиации, а часть останется. Вот здесь я и забегал…Как представил, что еще целый год я тебя и Оленьку не увижу, так чуть с ума не сошел. А помполит подлил еще масло в огонь: - «Ты, Вячеслав, как секретарь комсомольской организации, обязан будешь остаться на зимовку обязательно, чтобы показать пример остальным комсомольцам».

Сама представь, как мне было, после его слов. Я не находил себе места, все время строил разные планы, а потом решил с радистом Колей Кучумовым и электромехаником – Василием Ивановичем Чемерило, уйти тайно на Диксон, до которого по льдам и сопкам более тысячи километров. Мелкашки две у меня были, патронов пачек 10 по 50 штук в пачке – тоже были. Лыжи, карты, еда, компас и все прочее мы приготовили потихоньку от всех, и только ждали удобного момента. Вахту с 04 до 08 утра я на мостике стоял один, так как старпом мне доверял, а сам спал в каюте. Вот так и жили в ожидании удобного момента для ухода на лыжах на Диксон. Даже деньги на самолет для вылета из Диксона на материк зашили в карманах. А с каждым днем обстановка становилась все хуже и хуже. Начались настоящие заморозки. Пробовали несколько раз сходить в разведку днем, но из-за сильных морозов и пурги старпом нас не выпускал с ледокола. А вот три дня назад во льдах образовалось небольшое разрежение, и ледокол получил возможность хоть немного, но двигаться. Капитан объявил остальным судам, что мы выйдем на разведку, и успешно вышли из бухты, но далеко мы не ушли. Почти на 100 километров был очень тяжелый лед. Мы начали пробиваться во льдах вперед и обломали у себя передний винт вместе с валом полностью. Вот такая получилась у нас разведка…

После поломки вала и винта, капитан решил ждать помощи. Остановились у берега, а рядом с нами, буквально в 100 метрах от нас, на восток двигалась лавина льда, так называемая «ледяная река». Лед несло и несло, с треском и «пушечными выстрелами». Смотреть на это можно было бесконечно. Я такое видел впервые. Хорошо, что ветер не менялся, и дул с запада постоянно, а то нас, «раненых в морду», могло бы еще раз выжать на берег. К нам на помощь был послан ледокол «Владивосток». Это большой ледокол по сравнению с «Ворониным», но и его зажало где-то во льдах. Так мы стояли и ждали, каким боком к нам повернется судьба. И вот, вчера, наконец, к нам прилетел самолет. Мы все ждали целый месяц писем из дому и от родных! Ты представляешь, какая у всех была радость! Я целый час стоял на мостике и всматривался в небо. Но был туман, и совсем ничего не было видно. В конце концов, сквозь разрывы тумана, я увидел самолет, который сбросил нам вымпел с картой ледовой обстановки и письма. Самолет ледовой разведки делает облет ледокола, чтобы сбросить вымпел с почтой на палубу ледокола. Сбросить вымпелом точно на палубу – это был особый шик у полярных летчиков в Арктике. Но не всегда это им удавалось. Тогда появлялась работа для экипажа – нужно было найти, выловить вымпел и доставить его капитану. Обычно этим на ледоколе «Капитан Воронин» занимался я вместе с вахтенным матросом. Я и еще два матроса быстро сошли на лед и бросились искать вымпел с письмами. Но среди торосов и тумана это было непросто сделать. Но кто ищет, тот всегда найдет. Нашли и мы. Но оказалось, что кроме карты в мешке было всего два письма, да и те для старпома Смолягина В.С.. Это было полное издевательство над экипажем. Позже оказалось, что основная почта должна быть нам доставлена другим самолетов, а этот прилетел, чтобы доставить ледоколу карту ледовой обстановки, а люди, прежде всего, ждали вестей от своих близких и родных. С вымпелом мы получили указание самостоятельно выходить на запад. И вот сегодня, 8 октября, мы всеми правдами и неправдами выбрались из ледяного мешка, который держал нас целый месяц. Это случилось в 5 часов утра, на моей вахте. Я от радости даже начал кричать на весь мостик! Понимаешь, мою радость! Лед все время сносило и сносило на восток и нас вместе с ним. Оставалось пробить уже небольшую перемычку – миль 20 всего, но мы продвигались, по одной миле в час, а то и меньше. Но вот сейчас все закончено. Мы вышли на чистую воду. Стоим у ледокола «Капитан Мелехов» и берем у него топливо, воду и продукты, которые он доставил для нас. Через два часа «Мелехов» уйдет на Диксон, а мы останемся здесь – работать. Вот я и пишу тебе это письмо, чтобы успеть отправить его для тебя на «Капитане Мелехове». Никак не могу собраться с мыслями. После вахты лег спать и вдруг слышу сквозь сон объявление, что для нас доставлены письма. Я чуть ли не в плавках выскочил на палубу! Получил от тебя четыре письма. У меня даже голова закружилась от радости, когда я начал их читать. Оказалось, что ты их отправила еще в августе, а где они были почти два месяца – не представляю. Одному богу известно, где эти письма путешествовали. Но все равно на душе радостно и хорошо. Ты у меня самая милая и самая родная, моя Аленка. У меня сейчас такое хорошее настроение, что и не описать. Я так рад, что мы наконец-то выбрались из «ледяного заточения», что получил от тебя письма и, вообще, что ты у меня есть, моя любовь! Ты у меня самая славная и самая хорошая. Ты лучшая из тех, кого я когда-либо знал. Аленка, моя родная, я считаю, что уже осталось совсем немного – меньше месяца, и мы будем вместе. Мне даже плакать хочется от радости и потому, что вы у меня есть – ты и Оленька. Никак не могу представить, как мы с тобой встретимся. Изменилась ли ты? Какая стала наша Оленька? Мне кажется, что я не видел вас целую вечность, но вот уже скоро увижу своих любимых. Нас, штаб ледовых операций оставил здесь, на кромке, ждать пока ледокол «Владивосток» не вытащит из ледового плена все остальные суда, и мы их поведем на Диксон. Потом, видимо, немного поработаем на Енисее и двинемся в Мурманск. В Мурманске, по всей видимости, нас поставят в док, и мы будем стоять в ремонте. Пока ледокол будет в ремонте, я буду работать, если не выгонят на выходные. Ремонт будет до середины декабря или до января 1970 года. В январе я возьму месяц учебного отпуска, чтобы сдать сессию, чтобы наверстать все упущенное, и побыть с тобой. Буду с тобой почти три месяца! Потом поработаю на Балтике до лета, а с июля – в отпуск! Но посмотрим, а то вдруг ледокол сразу отправят на ремонт в Кронштадт. Тогда я сразу же спишусь с ледокола. В общем, скоро будем вместе, а там будет видно. Сейчас уже веселее на душе! Ну, ладно, моя милая Аленка, на этом заканчиваю писать. Жди меня! Пиши! Уже надо отправлять письмо, так как «Белоусов» сейчас будет отходить. Когда встретимся в Мурманске, я тебе обо всем и все расскажу очень подробно. Передавай всем большой привет, кого увидишь. На этом заканчиваю. Крепко-крепко тебя обнимаю и целую много-много раз! И Оленьку тоже! До скорой встречи, моя родная. Твой Слава. Карское море. 08.10.1969 г.» Вот такие письма я писал своей любимой Аленушке. А она в это время одна воспитывала нашу Оленьку, пока я осваивал льды Арктики.

А жизнь продолжалась. В начале октября ледокол прибыл в Диксон – привел караван судов. Дней десять стояли на рейде Диксона, ждали работу. Дождались. ШМО – Штаб морских операций послал нас проводить суда по Енисею на Дудинку и Игарку.
Во время проводки судов в Арктике я впервые столкнулся с судами- иностранцами, которые каким-то образом затесались в русские ледяные просторы. А с иностранцами надо было говорить по «аглицки», то есть на английском языке. Хотя английским я в ЛМУ упорно занимался, но все же практики, как таковой, у меня не было, и было страшно опозориться перед коллегами, а еще хуже – перед иностранцами. Срочно все штурмана, и я в том числе, начали заниматься после вахт английским языком, вспоминая училищные навыки. Конечно, редко кто из ледокольщиков знал хорошо английский, но, тем не менее, общение с иностранцами кое-какое у нас получалось. Приходилось напрягать память и не расставаться на мостике со словарем-разговорником.

Вспомнил, как нас на ледоколе "Капитан Воронин" послали зачем-то в район Новой Земли и мы простояли там около десяти суток, каждую вахту проверяя радиационный фон с помощью КДУ-2М-1. Дистанционное измерение уровней радиации на верхней палубе позволяло правильно организовать обработку ледокола, оценить уровни радиации и по ним определить безопасное время пребывания личного состава на верхней палубе, т. е. организовать сменность личного состава, определить остаточные уровни зараженности после обработки ледокола системой водяной защиты. Всё было тогда засекречено и я даже не знал для чего мы стоим во льдах и замеряем радиацию каждые четыре часа. Это потом я узнал, что в это время у берегов Новой Земли проводилась сверхсекретная операция по затоплению ядерного реактора атомного ледокола "Ленин".

Небольшое отступление... Человечество, в лице своих доблестных представителей - мореплавателей, осваивало моря и океаны сугубо меркантильно. Как можно быстрее пройти из пункта А в пункт В и, если возможно, не потонуть и не сесть на мель. Но сегодня мины замедленного действия в виде неудачно ли затопленных химических боеприпасов в Балтийском море, или так же «удачно» утилизированных ядерных реакторов ледокола "Ленин" и подводных лодок в Баренцевом и Карском море угрожают экологической катастрофой всему человечеству, причем сегодня, здесь и сейчас. Необходим постоянный плановый мониторинг, а это- большие деньги, но и опасности тоже не маленькие!

Вот как пишет об этом Евгений Харабиберов - без малого проработавший 20 лет в атомном ледокольном флоте от лаборанта до начальника службы радиационной безопасности: "Параллельно со строительством а/л «Ленин», в обстановке совершенной секретности на Адмиралтейском заводе шло переоборудование т/х «Лепсе» под технологическую базу для обслуживания судовых ядерных реакторов. Ещё на стадии проектирования атомного ледокола встал очень серьёзный вопрос о перезарядках ядерных реакторов. Куда отгружать отработавшие свой срок в судовых реакторах ядерные тепло-выделяющие элементы? Как поступать с твёрдыми и жидкими радиоактивными отходами? Кто и где этими вопросами будет заниматься? И ещё масса вопросов возникала в ходе планирования постройки «Ленина». Вот все эти проблемы, а также тысячи других вопросов, должна была решать плавучая технологическая база «Лепсе».

По проекту птб «Лепсе» в автономном режиме могла производить перезарядку. Т.е. перегрузка ядерного топлива могла производиться в любой точке Мирового Океана. Это предусматривалось на случай форс-мажорных ситуаций, к примеру, в случае войны. Слава Богу, что такого не случилось! Все перезарядки производились в двух километрах от города Мурманска. 25 декабря 1961 года считается датой вступления в строй птб «Лепсе».

В 1962 году была произведена первая перезарядка реактора а/л «Ленин». О «Лепсе» никогда ничего не говорилось и не писалось. О первых перезарядках, практически, ничего и никто, кроме, конечно, узкого круга специалистов, не знал. Все дела были покрыты грифом секретности. Первые упоминания о «Лепсе» в печати относятся к началу 90-х годов. Я то время сравниваю с поведением подвыпившего человека, который в запальчивости рванул рубаху у себя на груди – «Нате, смотрите, какой я герой!» Тогда открылось многое, но далеко не всё. А ведь и иностранцы повалили к нам! Смотрите, узнавайте – ничего не жалко! В тот период времени, верней даже, используя смутное время, некоторые наиболее шустрые и хваткие делали себе карьеры. Кто лез в депутаты, кто на работу в иностранные фирмы…

Хранилище ОЯТ плавбазы рассчитано на прием и хранение трёх комплектов (с некоторым запасом) отработавшего ядерного топлива. С постройки на а/л «Ленин» были установлены три водо-водяных реактора устаревшей конструкции. Каждый реактор насчитывал 219, несущих ядерное топливо, стержней (ОК-150).С постройки на а/л «Ленин» были установлены три водо-водяных реактора устаревшей конструкции. Каждый реактор насчитывал 219, несущих ядерное топливо, стержней (ОК-150). В начале 70-х годов отсек с тремя реакторами был затоплен в Карском море, а на ледоколе установили отсек уже с двумя усовершенствованными, также водо-водяными реакторами с 241 ядерным стержнем (ОК-900).

Казалось бы, всё отлично. Один атомный ледокол, три реактора, одна зона работает 1,5 – 2 года. Даже, если загрузить в хранилище «Лепсе» одновременно все три зоны, что, в общем-то, нереально, но предположим, что это произошло, то следующая загрузка будет через 2 года. За это время сборки «остынут», их благополучно отправят на завод, и вот хранилище уже готово принимать ещё три комплекта отработавшего топлива. Всё замечательно! Но наши планы, как и всё, впрочем, в этой жизни очень редко совпадают с действительностью.
Не заладилось, практически, сразу же с первой перезарядки. В активной зоне реактора оболочки ТВЭЛов (тепло-выделяющих элементов) под воздействием мощных потоков излучений могли деформироваться (распухать), а могли даже частично разрушаться. Такие сборки загружались в пеналы хранилища птб «Лепсе», а вот уже выгрузить их оттуда было проблематично. Некоторые сборки в процессе хранения ещё больше распухали, и уже просто физически их нельзя было стронуть с места. Сборки своими оболочками ТВЭЛов притирались к внутренним стенкам пеналов и намертво заклинивались в них. В самом реакторе – тоже проблемы. На дне образовывались просыпи – попробуй, разберись, что это? Толи это частички оболочек, толи это частички самого топлива? С большим трудом с помощью ручных захватов всё это удалялось из активной зоны. А в хранилище птб «Лепсе», таким образом, оставалось всё меньше и меньше свободных ячеек.

Ранее я говорил, что на а/л «Ленин» с постройки было три реактора. Технологии в атомной промышленности развиваются очень быстро. Скоро конструкция тех первых реакторов морально устарела. Но не этот факт стал определяющим в дальнейшей судьбе отсека «Ленина». Не буду вдаваться в подробности, которые далеко не все мне известны. Вспомним, в какое засекреченное время мы жили. Факт остаётся фактом – ядерное топливо в тех реакторах было «пережжено». Я не знаю, по каким причинам это произошло, можно только предполагать. Единственное, что могу сказать – каждая операция с ядерным топливом, каждое действие персонала было почти на ощупь. Сейчас легко говорить: а почему так не сделали? А почему то-то не сделали? Да, учились, ведь! Конечно, не исключались ошибки. В результате некоторые ядерные стержни сплавились друг с другом, а у некоторых оболочки ТВЭЛов частично разрушились. Такое топливо из реактора выгрузить невозможно. Было принято решение затопить реакторный отсек.

Операцию проводили в Карском море в начале семидесятых годов прошлого века. «Ленин» отбуксировали в заданную точку. Сопровождала ледокол плавбаза «Лепсе». В подрыве отсека принимали участие военные специалисты. Крепления реакторного отсека в некоторых местах были срезаны, в некоторых точках заложена взрывчатка. Коммуникации, ведущие из отсека, были отрезаны и заглушены. Сам отсек и, конечно, реакторы загерметизированы и намертво задраены. Практически весь экипаж «Ленина» временно перешел на борт «Лепсе». В момент подрыва «Ленин» дрейфовал, примерно, в полумиле от «Лепсе». Взрыв вызвал такую картину. Корпус «Ленина» вначале весь содрогнулся, затем осел, а через секунду подпрыгнул, как поплавок, будто сбросил с себя огромную тяжесть и закачался на волнах на метр выше ватерлинии. Когда экипаж вернулся на ледокол, всем предстала такая картина: посреди корпуса судна зияет огромный прямоугольный пустой колодец, на дне которого спокойно плещется морская волна. Реакторный отсек ухнул на дно Карского моря, где и по сей день покоится.

Ледокол «Ленин» был отбуксирован в Петербург, где ему на заводе установили новый реакторный отсек, уже с двумя реакторами современной конструкции. «Ленин» ещё около 20 лет добросовестно работал в Арктике, проводил караваны судов на трассах Северного Морского Пути".

Позже,в 2000-х годах, когда я работал в ММП капитаном-наставником в Атомфлоте, я много узнал нового и интересного, о чём ранее даже и не подозревал.

А в Мурманск, в начале октября, для помощи моей Аленушке с Оленькой, приехала из Ленинграда бабушка Дуня, которая пробыла у нас до моего прихода из Арктики. А пришли мы в Мурманск 12 ноября. Работая на реке Енисей, мы ходили с третьим электромехаником Чемерило В.И. ночью к местным рыбакам за рыбой, которая называлась муксуном. Я тогда впервые увидел таких крупных речных рыб – килограммов по 6-8. Несколько штук таких рыб я привез на ледоколе в Мурманск, и этот муксун нас здорово выручил, так как с деньгами было очень туго.

Получал я в среднем рублей 220 в месяц, а это были копейки по сравнению с тем, что получали старые работники ММП - капитан, старпомы, стармехи. Помню, как я впервые увидел в ведомости месячную зарплату старпома Клюева Ю.М. – 1200 рублей. Я тогда подумал, что жизнь очень несправедлива к молодежи. У старпома уже все есть, дети взрослые и самостоятельные, а он еще получает ежемесячно такие большие деньги. А у меня нет за душой ничего, все нужно, а зарплата в 6 раз меньше. Уже позже я стал понимать, чтобы получать такие деньги - их надо зарабатывать тяжелым многолетним трудом, работая в очень суровых арктических условиях многие годы и даже многие десятилетия, в отрыве от жены, детей и близких друзей.

Получал я письма в Арктике и от родителей. По мере возможности родители помогали Алене и Оленьке. Мама и папа выслали ей несколько посылок с вареньем и домашними заготовками, а к моему приходу в Мурманск, прислали еще две посылки с салом, колбасой и другими деревенскими деликатесами. Отец вообще писал редко. У папы был красивый почерк, краткое, грамотное изложение при письме. Не зря он закончил филологический факультет БГУ им. Ленина.
Новый, 1970 год, я встречал дома с любимой женой Аленкой и доченькой Оленькой.

В конце этой главы, я хочу поместить одно небольшое воспоминание, касающееся строительству и проводке по трассе Севморпути ПЛЭС «Северное Сияние -1»:
- «Это был прорыв в неведомое, неслыханное. Самая первая, единственная - не только в Тюменской области, но и в Советском Союзе - первая плавучая электростанция высотой с пятиэтажный дом. Мощность газовых турбин 20 тысяч киловатт. Работали по ударному. В канун Первомая 1969 года над свинцово-серой Турой звучало многоголосое: «Попутного ветра, доброго пути». «Северное сияние» отправилось курсом на Диксон, а вскоре случилась беда.

Как вспоминает Федор Полевщиков, в проливе Велькицкого станцию стало зажимать льдами. Ледокол «Владивосток» включил винт, а винт у него 5 метров. Из-под него полетели глыбы льда, которые просто пробили слабоватую обшивку станции.

На Диксон срочно вылетает Полевщиков с бригадой - вызволять родное детище. 71 день корабелы работали в экстремальных условиях и днем и ночью. Сожгли 400 баллонов кислорода, 25 баллонов пропана. Важное правительственное задание всколыхнуло тюменских строителей. Они не только построили самую первую плавучую электростанцию, но и спасли ее в сложной ледовой обстановке Карского моря.

Диплом и почетный знак лауреата Государственной премии СССР за создание первой и последующих станций «Северное сияние», в числе 12 лауреатов, Федор Полевщиков получил в Кремле. На банкет правительство не расщедрилось, отметили событие в гостинице «Россия». Позднее в Тюмень пришел денежный перевод - 5 тысяч, на 12 человек получилось по 487 рублей 76 копеек.
Главная награда в том, что первое в стране «Северное сияние» отправили в долгое плавание тюменцы. «И это останется на всю жизнь!», - говорит Федор Полевщиков».

Мы, на ледоколе «Капитан Воронин», выйдя из бухты Бирули, передали для дальнейшей проводки ПЛЭС «СС-1» более мощному ледоколу «Владивосток», а тот не рассчитал свои силы и чуть не утопил детище тюменцев, работая в сложной ледовой обстановке, своими винтами на полную мощь ГД.

Proza.ru