Ковач Иван Иванович (р.1912)
юрист
1912. — Родился в Чехословакии.

? — Учеба на юридическом факультете Пражского университета.
Женитьба. Рождение детей.

1948. — Приход к власти в Чехословакии просоветского коммунистического правительства.

1948, 4 ноября. — Арест И.И. Ковача сотрудниками советского НКВД в одном из поселков Северной Чехии. Отправка под конвоем в Прагу. Допросы.

1949, февраль. — Суд. Освобождение из-под стражи в связи с тем, что не предъявлено обвинения.

1949, весна. — Выдача И.И. Ковача чешскими органами госбезопасности органам МГБ СССР. Пражская тюрьма. Отправка под конвоем в г. Баден. Допросы сотрудниками контрразведки Южной группы войск Советской Армии. Отправка в «телячьих» вагонах через Венгрию в СССР. Прибытие в Ужгород. Заключение во внутреннюю тюрьму МГБ УССР. Обвинение в работе переводчиком в венгерской армии во время войны и в принадлежности к студенческой молодежной организации. Отправка в «столыпинских» вагонах в г. Киев. Внутренняя тюрьма МГБ УССР. Следствие в течение года. Приговор Особого совещания при НКВД: 10 лет ИТЛ с конфискацией имущества.

1950, лето. — Отправка по этапу в Казахстан. Пересыльные тюрьмы в Москве, Куйбышеве, Челябинске, Омске, Павлодаре.

1950, осень. — Прибытие в лагерь «Экибастузуголь». Условия содержания заключенных. Работа на рытье траншей.

1951, лето. — Голод. Дистрофия. Отправка в инвалидный лагерь в Спасск. Встреча со школьным другом заключенным Артуром Манделем. Его помощь в направлении на работу бригадиром в бригаду заключенных-иностранцев в Песчанлаге (поселок Сарань Карагандинской области, 3-е лагерное отделение). Работа на строительных объектах.

1955. — Подача прошения об условно-досрочном освобождении после выхода соответствующего Указа Президиума Верховного Совета СССР. Отказ выходить на работу. Прибытие представителя администрации ГУЛАГа.

1955, март. — Отправка И.И. Ковача в Красноярский край. Пересыльные тюрьмы в Петропавловске-Казахском, Новосибирске. Прибытие в лагерь на станции Решеты. Заключение в штрафной барак. Отказ приступить к работе. Подача жалоб, заявлений с требованием условно-досрочного освобождения.

1955, август. — Ознакомление с постановлением советского правительства о репатриации иностранных заключенных на родину с условием «досиживания» сроков заключения в отечественных тюрьмах.

1955, 20 сентября. — Освобождение. Возвращение на родину.

Работа в университете в г. Кошице (Словакия). Присвоение звания профессора права.

В железных объятиях Страны Советов

Начинающий юрист, недавний выпускник университета Иван Ковач, гражданин Чехословакии, был арестован советскими органами НКВД, а вернее похищен советскими чекистами на территории Чехословакии в 1949 году и увезен в СССР, где без суда и следствия, по постановлению Особого Совещания был объяв лен врагом народа и отправлен в советский концлагерь сроком на 10 лет с конфискацией личного имущества. "Таких, как я, там в лагере, ни в чем не повинных, было немало, - писал мне Ковач, теперь уже профессор права в университете в г. Кошице (Словакия). - Свои воспоминания о лагерях я послал на хранение в Фонд Всероссийской мемуарной библиотеки, который учредил А.И. Солженицын".

С профессором Иваном Ивановичем Ковачем меня связывали более десяти лет переписки. Из Кошице он прислал мне рукопись части своих лагерных воспоминаний, которую я предлагаю вниманию читателей. "На моем примере, - писал мне Ковач в 1989 году, - можно показать, как советские органы НКВД творили беззаконие и произвол не только с гражданами СССР, но и с иностранцами, с теми, кто попадал в их руки".

После "победного февраля" - так величали коммунисты захват власти в Чехословакии в феврале 1948 года, сталинско-бериевские опричники стали считать нашу страну своей вотчиной и рыскали по ней вдоль и поперек, вылавливая и арестовывая всех "подозрительных", с их точки зрения, людей.

Меня арестовали 4 ноября 1948 года прямо на улице в одном из поселков Северной Чехии. Повезли в Прагу. При этом моя семья ни о чем не была оповещена и ничего не знала. На следствии мне не предъявили никакого обвинения, следователь только целыми днями писал и перепроверял мою биографию. Наконец, в феврале 1949 года суд рассмотрел мое "дело" и решил, что собственно дела-то никакого нет и меня привлекать к уголовной ответственности не за что, поэтому меня освободили из-под стражи. Однако чехословацкие органы госбезопасности выдали меня органам НКВД СССР, пересыльная тюрьма которых была в Праге, в деревянных бараках на Летне, "украшенных" вполне безобидной надписью "Добро пожаловать!".

Кто хоть раз туда "пожаловал", оставшееся время мог заниматься "расшифровкой" аббревиатуры НКВД - "Не знаешь, Когда Вернешься Домой".

Из Праги чекисты на открытом с высокими бортами автогрузовике, в наручниках увезли меня и еще человек десять в Австрию, минуя Вену, в Катцесдорф, оттуда в город Баден, где размещалась контрразведка Южной группы войск Красной Армии, начальником которой был генерал-майор Велкин. Там мне опять не предъявили никакого конкретного обвинения. Вначале мне пытались навязать версию, будто бы я русский эмигрант, белогвардеец, участник гражданской войны, контрик и т. п. Наверное, на это их подвигла моя пышная борода, которую я начал отращивать в то время. Но все эти выдумки я опроверг моим паспортом - ни год (1912), ни место рождения никак не давали возможности считать меня ни русским эмигрантом, ни контриком-белогвардейцем, так как во время Октябрьской революции мне было всего пять лет.

Из Бадена нас перевезли в пересыльную тюрьму в город Нейкирхен, откуда спустя некоторое время в эшелонах из "телячьих" вагонов повезли через Венгрию в Советский Союз.

Так начался мой маршрут от Праги на острова архипелага ГУЛАГа. Впереди у меня, чехословацкого зэка, были пересылки, тюрьмы и лагеря великого СССР...

Начало моего "путешествия" было для меня ошеломляющим: из Праги в Австрию меня (только меня!) везли в стальных наручниках, а из пересыльной тюрьмы в Австрии на этап - со связанными за спиной руками. Последнее для меня представляло крайнее неудобство, так как надо было еще умудряться поддерживать штаны, с которых были срезаны все пуговицы.

На станции Чоп меня уже ждали руководители областной госбезопасности полковники Бойко и Чернецкии. Они сняли меня с этапа и повезли в Ужгород. Здесь я провел во внутренней тюрьме МГБ УССР три месяца. Через людей мои родители узнали, что я сижу в Ужгороде и привезли мне передачу, в которой были и детские вещи - родители думали, что схватили всю мою семью. Но я вернул детские вещи, дав им понять, что семья не со мной.

В Ужгороде, наконец, после трехмесячного сидения в разных тюрьмах Австрии, мне предъявили ордер на арест, подписанный областным прокурором, генерал-майором юстиции Иваном Андрашко, с которым я когда-то учился в Пражском университете на юрфаке, и мы оба были членами одних и тех же студенческих и молодежных организаций, за членство в которых мне теперь "пришили" статью 54 пункт 4 УК УССР. Вдобавок меня обвинили и по пункту 6 той же 54-ой статьи за то, что во время войны, то есть пять лет назад, я был несколько месяцев переводчиком в венгерской армии.

В своих жалобах, которые я во множестве рассылал в высшие инстанции советской власти, я подробно доказывал несостоятельность этих обвинений.

Из Ужгорода меня повезли "столыпинским" вагоном во внутреннюю тюрьму МГБ УССР в Киеве. Там в тюрьме на улице Короленко, 33 меня продержали целый год под следствием. Не добившись от меня никаких признаний, дело мое "пропустили" через ОСО - Особое совещание, которое и приговорило меня заочно к 10 годам заключения в ИТЛ МВД СССР с конфискацией личного имущества. Это постановление ОСО мне зачитали в пересыльной тюрьме (Лукьяновка) в Киеве. Там на пересылке я встретился с бывшим профессором русской словесности киевского университета И.И. Толстым, которого посадили за переписку с дочерью Л.Н. Толстого Александрой Львовной, проживающей в США. Он очень интересовался жизнью в Чехословакии...

Из Киева я попал в пересыльную тюрьму Красная Пресня в Москве. Прогулочная площадка была на крыше, откуда была видна и часть панорамы столицы.

В конце лета 1950-го нас опять в "столыпинских" вагонзаках отправляют - 13 человек в одном купе! - на восток. Этап разгрузили в Куйбышеве. Опять пересылка. Раньше, при царе, там были конюшни 126-го гусарского полка, по словам старика-старожила, который в давние времена служил здесь конюхом. На куйбышевской пересылке я впервые встретил настоящих блатных, блатнячек и "сук". Гуляя по мощеному прогулочному дворику, мы свободно говорили и с переселенцами, с женщинами и их детьми, которые следовали на "вольную ссылку" за своими кормильцами. Через переселенцев я впервые послал родителям в Закарпатье письмо, и оно дошло.

Из Куйбышева нас перевезли в Челябинск. Эта пересылка мне памятна тем, что пока мы проходили баню и прожарку -санобработку, "суки" успели стащить мой костюм и белье, так что я остался в чем мать родила. Взамен украденного мне выдали какое-то тряпье третьего срока.

Перевалили через Урал. Сибирь встретила меня довольно недружелюбно. Омская тюрьма - большая, угрюмая, построена еще при Екатерине Великой, в ней отбывали свои сроки многие декабристы, петрашевцы, народники и революционеры царских времен. На дверях одной из камер дощечка: здесь отбывал срок каторжных работ Федор Михайлович Достоевский. Проходя мимо этой камеры, заключенные всегда снимали шапки, отдавая честь памяти великого русского писателя. От сибиряков-старожилов я слышал, что города Омск и Томск были заложены руками каторжников. Расшифровка названий такова: Омск - "отдаленные места ссылки каторжников", Томск - "таежные отдаленные места ссылки каторжников". Легенда повествует, будто после Полтавской битвы Петр Первый сослал в Сибирь всех вероломных украинских казаков, которые вместе с гетманом Мазе пой изменили Родине и встали на службу к шведскому королю Карлу XII...

Из Омска нас повезли в Павлодар. Тюрьма там на берегу Иртыша сравнительно небольшая, режим не столь строгий, как в других тюрьмах и пересылках. Нам разрешили написать родным, и наши письма дошли!

На прогулках в маленьком тюремном дворике мы могли вдоволь погреться на августовском солнышке - начиналось сибирское бабье лето.

Осень 1950-го года вышла на славу, насколько это явление важно для заключенных, мы убедились впоследствии в лагерях. Из павлодарской тюрьмы нас на грузовых машинах отправили к переправе через Иртыш. Переправил на другой берег паром. К вечеру прибыли на место назначения — на первый из островов "архипелага ГУЛАГ" - в лагерь, где стартовал мой десятилетний срок...

Этот лагпункт назывался "Экибастузуголь". Старый казах Абдурахманов объяснил мне, что слово Экибастуз означает "две соляные горы". Почему соляные, а не угольные, он объяснить затруднялся.

Первые дни пребывания в этом лагпункте вызвали у меня угнетенное состояние. Нас разместили в большом деревянном бараке со сплошными нарами в три яруса. Забраться на третий ярус можно было с большим трудом. В барак набили две-три сотни заключенных, дышать было нечем. Ночью двери глухо закрывали снаружи на засов. Вентиляции не было никакой, а две огромные бензиновые бочки - параши издавали невыносимое зловоние. На самых верхних нарах люди лежали полуголые, задыхаясь от духоты и смрада.

На следующий день нам выдали "столовый прибор" - одну кривую деревянную ложку. Кто-то из вновь прибывших европейцев попросил себе вилку и нож, но его подняли на смех. Сообщили: будешь, мол, рад, если этой ложкой сумеешь наесться досыта...

В первые дни моего пребывания в лагере мне ненадолго повезло: меня узнал один из бригадиров, Сарканич, бывший старший официант гостиницы "Звезда" в городе Мукачеве Закарпатской области. Он взял меня в свою разнорабочую бригаду в надежде, что я буду получать хорошие продуктовые посылки. Он помнил о тех солидных чаевых, которыми мы, молодые юристы, награждали официантов, когда кутили под цыганский перепляс и песни. Позже он даже устроил меня бригадиром такой же разнорабочей бригады.

Зима была суровая - холода и снежные вьюги. Нас повели в открытую степь рыть траншеи под основание какого-то крупного здания или завода. Земля глубоко промерзла, а нам следовало добраться до двухметровой глубины. Орудиями труда были кирка, лопата, лом и кувалда. Люди коченели от холода. О том, чтобы выполнить норму при такой стуже и при таком питании, не могло быть и речи. Кто-то из работяг дал новаторское предложение разложить вдоль траншей костер, тогда земля согреется и будет легче рыть, да и люди немного согреются у костров. Сказано -сделано. Но в голой степи ни бревнышка. Тогда братва стала крушить и ломать деревянный стройматериал, которого сюда привезли вдоволь для будущих строек. Запылали костры, люди грелись, стройматериал пошел на убыль, но норму выработки все равно не выполнили. Так прошел месяц. Меня вызвали к начальнику ПТТЧ, который пригрозил мне судом за саботаж и вредительство. Мало того, что моя бригада не выполнила нормы выработки даже на двадцать процентов, но вдобавок еще сожгла ценный деревянный стройматериал, привезенный издалека. Меня, конечно, с треском сняли с должности бригадира, я был рад, что не судили! Теперь я попал в бригаду разнорабочих, которой руководил жестокий приблатненный бригадир, просто издевавшийся над людьми. За зиму от непосильного труда, голода и холода я окончательно ослаб и стал доходягой.

Весной 1951 года, когда нас с напарником заставили производить саман (кирпич-сырец), который у нас цыгане употребляли на строительство своих хибарок, и мы смешали все компоненты - глину с примесью навоза, соломы и воды, мы уже не могли месить глину голыми ногами - не было сил. Тогда мы решили улучшить условия труда и ускорить производство самана, включив в работу нашу лошадь, которая привозила в бочке воду. Подсчитав, что у лошади четыре ноги и у нас на двоих столько же, а значит, всего восемь, мы решили на сто процентов повысить производительность нашего труда. Надзиратель, заметив наше начинание, тут же набросился на нас со словами: "Ах вы, фашисты, кто вам дал право мучить бедное животное?" Лошади было жалко. Людей - нет.

Что же, не раз убеждался я в лагере, что человек бывает выносливее животного, однако его выносливость не всегда безгранична - заключенных тяжелый труд доводил до полного физического истощения, и они становились дистрофиками и пеллагриками. Увы, наперекор плакатам КВЧ, утверждавшим, что лагерный труд "облагораживает человека", он делал этого человека "тонким, звонким и прозрачным", как говорили зэки.

Итак, мы стали доходягами и нас переправили в Спасск, в инвалидный лагерь. Было это летом 1951 года. Нас нагрузили "в елочку" на грузовые машины и с раннего утра до позднего вечера везли на юг с таким расчетом, что ночевать будем в поселке Сарань, в одном из лагпунктов Песчанлага в Карагандинской области. К вечеру мы действительно прибыли на место ночевки. Загнали нас в большую землянку, вернее, клоповник, где нары были в два яруса. Там мы обнаружили, что клопы бывают парашютистами, если они голодны - они падали с верхних нар на нижние, пикируя на своих жертв.

На следующее утро узнали, что лагерь, в котором мы остановились на ночевку, ищет среди нас специалистов: каменщиков, плотников, маляров, штукатуров, технических работников. Снова повезло: я опять встретил своего земляка — старого друга по средней школе из города Мукачева бывшей Подкарпатской Руси - Артура Манделя. Здесь он был старшим бухгалтером. Мандель в 1940 году перебежал из Венгрии в СССР, спасаясь от фашистов, уничтожавших евреев. До войны он работал на одном из уральских заводов, но как только началась война, всех перебежчиков, в том числе и многих моих земляков - русинов, которых от лагерного заключения спасло лишь вступление в Чехословацкий военный корпус генерала Свободы, арестовали и судили. Мандель сидел уже 12 лет ни за что ни про что, и конца его срока было не видно.

Радость нашей встречи была неописуема. Два земляка, два друга юности в бескрайних казахстанских степях! Само собой разумеется, Артур сразу же повел меня к нарядчику лагеря и представил как "мастера на все руки". Меня и еще нескольких моих земляков оставили в лагере. Так мы оказались в поселке Сарань Карагандинской области, в Песчанлаге, 3-е лаготделение, 1-ый лагпункт, почтовый ящик 419/3-1.

В этом лагпункте предстояло мне прожить три года. Население лагеря составляли осужденные по 58-ой статье, разным ее пунктам, в количестве до трех тысяч человек. Бригады работали в основном на строительных работах, строили сооружения будущего большого поселка. Но были и механические мастерские. Строящимися сооружениями были жилые кварталы, медгородок, пожарное депо, клуб, школы, ЦПП - центральная понизительная подстанция. Друзья-земляки начали меня усиленно подкармливать, а вскоре я и сам стал получать продуктовые посылки от отца и брата. Мандель устроил меня бригадиром в бригаду иностранцев. В моей большой комплексной бригаде были звенья немцев, японцев, венгров и чехословаков. Бригада была очень дисциплинирована, потому что в большинстве состояла из бывших военнослужащих. Были и священнослужители православной, грекокатолической, католической, еврейской, мусульманской и реформаторской церквей. В мою бригаду собрали всех священнослужителей, видимо, по двум соображениям: чтобы "идейно не разлагали" советских людей "мракобесием", и во-вторых, потому, что иностранцы все были верующими. Для бригады же они были полезны тем, что своим человеколюбием, ласковым утешительным словом поддерживали бодрый дух членов бригады. Тем, кто не получал посылок, они помогали своими частыми и обильными, которые получали от бывшей паствы. Священнослужители в моей бригаде работали на легкой, приличествующей их сану работе - в кипятилке, при раздаче пищи на объекте, при выдаче инструментов и стройматериалов, отметчиками -отмечали привозимый на объект стройматериал и т. п. Однако кто-то стукнул "куму" - оперуполномоченному, что в моей бригаде "чернокнижники", то есть священнослужители, "распоясались", захватив на объекте по блату все выгодные рабочие места. Мне пришлось объяснять начальнику лагеря и ППЧ, почему так случилось. Пока на этих местах были блатные и "суки", все время кому-то чего-то не хватало - то хлеба, то каши, пропадал стройматериал и т. д. В результате бригады простаивали из-за непоставки материала или его отсутствия. Мошенничество процветало. На кого же я мог в такой ситуации положиться, как не на людей совестливых, честных, богобоязненных? Священник не станет ни воровать, ни жульничать. Выслушав мои доводы, лагерное начальство только ехидно улыбнулось, заметив: "Да, умно ты придумал, бригадир, у тебя не голова, а Дом Советов!"

Тем временем, священнослужители в нашем иностранном бараке могли проводить даже богослужения, отмечая религиозные праздники. Конечно, было достаточно доносов на "мракобесие" в моей бригаде, но начальство только отмахивалось: "Пусть молятся, лишь бы работали хорошо."

Бригадир является одной из центральных фигур в лагерной системе. От него зависит, как живет и работает его бригада. Если он вежлив, справедлив, не заносчив, демократичен, словом, первый среди равных, то всегда может положиться на свою бригаду, она никогда не подведет его и постоит за него горой. Приведу такой пример. Зимой с 1953-го на 1954-ый год моя бригада, как и многие другие, работала на ЦПП в Сарани. Работали под открытым небом, в сильную стужу. Нам причитались зимние коэффициенты за пять зимних месяцев, но эти деньги начальство явно собиралось зажать. Будучи по совместительству избранным и старшим строительного объекта, я созвал всех бригадиров и звеньевых на толковище. Единогласно решили забастовать, если наши законные требования не будут удовлетворены. Выработали и стратегию забастовки. Мне было поручено как бригадиру и старшему объекта написать начальнику лагпункта предварительную объяснительную записку, в которой указать, что в случае неисполнения со стороны хозорганов СУ-3 наших законных требований все бригады прекратят работу. Лагерное начальство заволновалось. Начальник лагпункта капитан Отрешко приказал начальнику ППЧ старшему лейтенанту Гаврилову немедленно выехать на объект и решить вопрос. Начальник ППЧ на мою объяснительную в ответ написал: "Работу не приостанавливать." Настал назначенный нами срок - 12 часов дня. Вопрос решен не был. Я отдал всем бригадам приказ прекратить работу до тех пор, пока я не разрешу начать работу. Я понимал, что за этим последует для меня БУР - барак усиленного режима, который в некоторых лагерях одновременно служил и карцером. Вопрос стоял ребром: продолжат ли работяги забастовку, если меня посадят в БУР или сломаются? По возвращении в зону я тут же отправился в БУР. На следующий день все бригады вышли на объект ЦПП, но никто не взялся за работу. Лагерное начальство и хозорганы СУ-3 забегали, уговаривая работяг взяться за работу. Но все отвечали только одно: "Начальник сидит в БУРе за то, что отстаивает наши законные интересы."

Я в БУРе времени не терял. Написал письмо областному прокурору и потребовал расследования с опросом бригадиров и работяг прямо на месте, на объекте ЦПТ1. И при моем непременном участии. Так и случилось. Меня привезли на объект и в присутствии прокурора, после тщательного расследования, хозорганам СУ-3 было приказано немедленно удовлетворить наши требования. Итак, наши требования удовлетворены и за пять дней забастовки мы получили оплату, как за вынужденный простой. Когда я объявил бригадам о нашей победе и приказал приступить к работе, грянуло в ответ дружное "ура". Меня подхватили на руки и качали. Это был один из самых счастливых дней в моей лагерной жизни.

Только так, а не иначе представлял я себе роль бригадира в лагерных условиях, бригадир, по-моему, должен быть другом и братом всем честным работягам, товарищам но несчастью.

Лагерное начальство не желало иметь на лагпункте такую сплоченную силу, как наша бригада, решило разбросать нас по разным лагпунктам. Начались этапы. Я попал в четвертое отделение, на первый лагпункт Песчанлага в пос. Чурубай-Нуру. Теперь мой адрес был п/я 419/4-1.

В июле 1954 года был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о введении досрочно условного освобождения из мест заключения. Я подал прошение представить меня к такому освобождению по этому Указу. Я уже отбыл две трети срока наказания, не нарушая лагерный режим, работал с высокими показателями, но мне лагерное начальство отказало по причине моего иностранного подданства, мол, иностранца этот Указ не касается. В действительности же это было совсем не так. В Указе было сказано, что он применяется "к лицам, осужденным к отбытию наказания в местах заключения и доказавшим свое исправление честным отношением к труду и примерным поведением". Выходит, Указ касается всех, даже иностранцев!

Видя обман со стороны лагерного начальства, все иностранцы потеряли всякий интерес к работе и совсем перестали работать. То есть они на работу выходили, но не работали. В лагерь прибыл из ГУЛАГа некий полковник, не то Зотов, не то Зонов, вызвал меня в канцелярию лагпункта, требуя объяснений, почему иностранцы перестали работать. Я ему прямо ответил, что поскольку Указ не касается иностранцев, то нам нет никакого смысла перевыполнять норму, как мы это делали раньше. Услышав мое объяснение, он разъярился и пригрозил, что загонит нас и меня в первую очередь туда, куда "Макар телят не гонял". И слово чекистское он честно сдержал - спустя десять дней, в марте 1955 года он прибыл в наш лагерь, чтобы лично руководить отбором и этапом всех злостных "срывщиков" работ.

Так я продолжил свой маршрут на Восток вплоть до Красноярского края. В Петропавловске-Казахском нас выгрузили и повели на пересыльный пункт. Эта пересылка, на которой я побывал дважды, осталась в памяти: такой вонючей баланды нам не давали больше нигде за все время моей лагерной жизни. Мы подняли шум. Начальство, видно, решило поскорее избавиться от таких бунтарей. Из Петропавловска опять повезли. Теперь уже на Восток, а не на Запад. Тут-то мне и припомнились угрозы полковника-чекиста. Следующая остановка Новосибирск. Такой пересылки я еще не видывал. В старых деревянных бараках ночью свободно рыскали крысы. Мы, спящие на полу, натягивали на головы одеяла, чтобы крысы нас не кусали. К счастью, там пробыли мы всего несколько дней и тронулись дальше, в Красноярский край. Этап разгрузили на Красноярском отделении Транссибирской железной дороги, на станции Решеты - п/я У-235/1/1. Оттуда повезли на Север, вглубь тайги сначала по узкоколейке, потом грузовиками. Наконец, пошли пешком. В тайге лежал глубокий снег.

Лагерь был расположен среди дремучей тайги. Работа - лесоповал и лесопилка. По прибытии нас сразу изолировали в штрафной барак. Очевидно, посылая нас сюда, начальство рассчитывало, что блатной мир заставит нас здесь работать на себя и этим самым - на лагерь. На следующий день блатные явились к нам в барак поглядеть, что за народ. Мы им без обиняков заявили, что мы иностранцы, работать не будем и ждем отправки на родину. Таким образом с преступным миром у нас установились мирные отношения.

В этом лагере контингент заключенных был очень пестрым. Были здесь дети всех народов Европы и Азии. Например, испанцы, которых вывезли еще детьми из Испании во время гражданской войны, греки - их тоже вывезли детьми из Греции после поражения партизанского движения. Были здесь и итальянцы - бывшие воины "голубой дивизии", воевавшей против СССР, немцы, румыны, венгры... Из азиатских народов японцы, корейцы, китайцы.

Лагерные условия здесь были гораздо хуже, чем в Казахстане. Зимой мороз, летом гнус, мошкара. В середине июня, когда начиналась вся эта мошкара роиться, солнце затмевалось. Тогда и маска, изготовленная из конского волоса наподобие чадры не очень-то помогала. Мошкара залезала всюду, безжалостно кусала, а расчесы тут же становились ранами и сильно болели.

Я твердо решил больше не работать и занялся писанием жалоб, заявлений и просьб для себя и своих товарищей. Мы требовали условно-досрочного освобождения. С этого лагпункта я написал последнюю в моем деле жалобу на решение ОСО как на неправильное, совершенно несправедливое, но ответа уже не получил. На этом лагпункте нас, иностранцев, долго не задержали. В начале августа 1955 года нас перевезли на пересылку на станцию Решеты, где нам в конце того же августа объявили в спецчасти постановление Советского правительства о том, что нас, иностранцев, репатриируют на родину, причем одних амнистировали, других, в том числе и меня - нет. Нам сообщили, что мы будем досиживать свои сроки в домашних -отечественных тюрьмах, но не объяснили, почему...

До 20-го сентября 1955 года - дня моего окончательного освобождения оставалось меньше месяца.

Ковач И. И. В железных объятиях Страны Советов // Кузнецова Е. Б. Карлаг: по обе стороны «колючки». – Сургут : Дефис, 2001. – С. 220–232. – (Библиотечка демократического форума).

Компьютерная база данных "Воспоминания о ГУЛАГе и их авторы" составлена Сахаровским центром.

Региональная общественная организация «Общественная комиссия по сохранению наследия академика Сахарова» (Сахаровский центр) решением Минюста РФ от 25.12.2014 года №1990-р внесена в реестр организаций, выполняющих функцию иностранного агента. Это решение обжалуется в суде