Натан Крулевецкий. Под пятой сталинского произвола
После первого ночного допроса прошло два дня, а меня никто и никуда не вызывал. Это забвение меня и жуткая обстановка в тюрьме заставили меня задуматься, не ошибся ли я насчет моего освобождения. Особо странным мне стал казаться последний вопрос следователя о происхождении письма и то, что он оборвал на этом месте допрос. Я пришел в ужас, что я наделал? И как исправить положение? На третий день утром, после очень тревожной ночи, я потребовал бумагу. На сей раз мне дали бумагу без задержки, надеялись, что я сообщу большие тайны, раз я так легко попал в сети. Какое же разочарование им пришлось пережить, когда они прочли, что я написал.
Моя задача была отвести опасность от Деборина, больше ничто меня не интересовало. Свое стремление освободиться я отодвинул на задний план. Я знал, что Сталин всегда был недоволен этим академиком. В то время, когда кругом трубили о философском величии Ленина и Сталина, от Деборина никак нельзя было добиться публичного признания их философами, особенно последнего. За это свое упрямство он всегда находился в опасности и только подыскивали ключ, чтобы добраться до него. Он пользовался широкой популярностью за границей, в кругах философских и социалистических. Убрать его без всякого повода было не так просто. Я и должен был послужить этим ключом к академику. И хотя то рекомендательное письмо ничего политического не содержало, но то что, оно пришло из-за границы и вдобавок от бундовца, было достаточно, чтобы скомпрометировать Деборина и объявить его членом шпионской группы.
Я написал в своем заявлении, как я был все время под впечатлением освобождения по ходатайству Деборина и как это впечатление усилилось на допросе. Поэтому, когда меня спросили: “Действительно ли от Литвака из Вильно, я привез письмо Деборину”, я понял что Деборин напутал. И если я теперь стану утверждать, что письмо не оттуда привезено, то опять пошлют запрос в Москву, и дело снова затянется, и мне придется продолжать сидеть в тюрьме. Стремясь скорей на свободу, я не стал возражать против показаний Деборина о происхождении письма, не придавая значения ошибочности его показаний. На самом же деле я привез письмо Деборину не из Вильно, а из Харькова, от какого-то моего консультанта, имя которого я уже забыл, по прошествии 12 лет.
Таким заявлением я сразу отвел вину от Деборина и аннулировал свои прежние показания. Тогда я еще не знал, как дошли сюда сведения о письме, я только понял что меня хотят использовать против Деборина, но как они проникли в эту тайну? Впоследствии я имел очную ставку с анархистом и получил сведения из другого источника. И я понял, что благодаря своей доверчивости анархисту, который, может, никогда анархистом не был и в Централе не сиживал, я влип в новую историю. Только я прибыл в лагерь из Киева, как мне уже навязывали второе лагерное дело, а тут уже создавалось 3-тье, камерное дело.
Оказалось, что когда привезли анархиста в суд, и он увидел по ходу дела, что дело клонится к его обвинению, тогда он решил откупиться предательством. В ходе судебного следствия он попросил председателя Военного трибунала очистить зал от публики, ибо он имеет очень важное сообщение. Когда всех вывели он поднялся и торжественно заявил: “Со мной в тюрьме сидел дважды польский шпион. За шпионаж на воле он недавно получил 10 лет, а теперь он под следствием за шпионаж в лагере. Этот матерый шпион имеет ставку в Москве, он перевозил письма от известного меньшевика в Вильне академику Деборину в Москве. Этот академик является участником польской шпионской организации. Свое заявление могу подтвердить вещественными доказательствами, на стене висит мой бушлат, распорите правый рукав выше локтя, и вы обнаружите носовой платок-письмо. В этом письме, которого мне вшил сам шпион, вы найдете подтверждение моего заявления.
После этого и завертелись колеса МГБ и пошла писать губерния. Теперь я своим заявлением затормозил это движение.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава